Страница:
[59]После совещания «22-х твердокаменных» (30 июля — 1 августа 1904 г.), выдвинувшего задачу борьбы за новый партийный съезд, Богданов уехал в Россию как представитель Бюро комитетов большинства и проделал большую работу по привлечению на III съезд партии крупных работников с мест.
[60]На съезде, состоявшемся в Лондоне 12–27 апреля 1905 г., «тов. Максимов» выступил с отчетным докладом от Оргкомитета Бюро комитетов большинства, содокладом по вопросу о вооруженном восстании и докладом по оргвопросу (об уставе партии).
[61]
Тогда уже он был избран в ЦК РСДРП, в который переизбирался на IV (1906 г.) и V (1907 г.) съездах партии. [62]
Богданов активно участвовал в Первой российской революции, как член исполкома Петербургского Совета рабочих депутатов был арестован; выйдя из тюрьмы, снова вернулся к партийной работе. В 1907 г. вошел в состав тройки по редактированию большевистского ЦО «Пролетарий» (В. И. Ленин, И. Ф. Дубровинский, А. А. Богданов).
Именно в редакции «Пролетария» разгорелись острые споры между В. И. Лениным и А. А. Богдановым. Сначала В. И. Ленин осудил «ультиматизм» А. А. Богданова и его сторонников (требование ультимативного подчинения думской фракции «революционной партийной тактике») как революционную фразу, а затем подверг критике попытки А. А. Богданова «дополнить» марксизм элементами идеалистической философии Э. Маха и энергетизма В. Оствальда. Разобрав ошибки богдановских работ «Эмпириомонизм» (1904–1906 гг.) и «Из психологии общества» (1905 г.), В. И. Ленин убедительно показал, как «мертвый философский идеализм хватает живого марксиста Богданова». «Богданов лично, — подчеркивал он, — заклятый враг всякой реакции и буржуазной реакции в частности. Богдановская «подстановка» и теория тождества общественного бытия и общественного сознания служит этой реакции. Это — печальный факт, но факт». [63]
За пропаганду взглядов, несовместимых с философией марксизма, Богданов на расширенном заседании редакции «Пролетария» (июль 1909 г.) был выведен из ее состава и из Большевистского Центра, а на «объединительном» пленуме ЦК РСДРП (январь 1910 г.) — из ЦК партии.
В этот период, однако, Богданов не прекращал научной работы: редактировал осуществляемый В. А. Базаровым и И. И. Скворцовым-Степановым полный перевод на русский язык «Капитала» К. Маркса, вместе с И. И. Скворцовым-Степановым написал 1-й том большого «Курса политической экономии» (М., 1910).
В 1909 г. Богданов вместе с А. М. Горьким, А. В. Луначарским и рабочим-революционером Н. Е. Вилоновым основал на острове Капри «высшую социал-демократическую школу», которая по замыслу организаторов должна была стать центром подготовки рабочих-пропагандистов для России и разработки проблем «пролетарской культуры». Однако пропагандировавшаяся в школе «философия пролетарской борьбы» левооппортунистического оттенка придавала ее деятельности фракционный характер, что вызвало протест ряда рабочих во главе с Н. Е. Вилоновым, покинувших Капри и уехавших в Париж к В. И. Ленину.
Богданов же и его сторонники в конце 1909 г. образовали группу «Вперед», которую В. И. Ленин охарактеризовал как фракцию «карикатурных большевиков». [64]Стремление Богданова на основе группы «Вперед» создать организацию для культурного воспитания пролетариата оказалось тщетным. Приобретший значительное влияние в группе Г. Алексинский стал разлагать ее «своим дегенеративным честолюбием», [65]отрицал богдановскую идею «пролетарской культуры», пытался увлечь группу на путь политических интриг и сделать ее орудием борьбы против ЦК РСДРП. Выступив против политиканства Алексинского, Богданов порвал с группой «Вперед» [66]и отошел от активной политической деятельности, начав работу над «Всеобщей организационной наукой».
Во время первой мировой войны Богданов был мобилизован в действующую армию и год пробыл на фронте врачом. По отношению к империалистической войне он занимал последовательную интернационалистическую позицию.
В Великой Октябрьской революции А. А. Богданов участия не принимал, но воспринял ее как огромное социальное завоевание [67]и активно работал в советских организациях. По указанию В. И. Ленина он был привлечен к преподавательской деятельности. [68]
Как член Комакадемии А. А. Богданов активно участвовал в экономических дискуссиях 20-х годов — об исторических границах политической экономии (1925 г.), о «законе ценности» (1926 г.), об абстрактном труде (1927 г.). На первой из названных дискуссий Богданов решительно поддержал И. И. Скворцова-Степанова, выступившего с критикой получившей распространение в 20-е годы «ограничительной» трактовки политэкономии в защиту марксистского положения о политической экономии в широком смысле слова. Богданов и Скворцов-Степанов последовательно отстаивали историзм в политической экономии в своем двухтомном фундаментальном «Курсе политической экономии», выдержавшем ряд изданий.
А. А. Богданов подверг критике мнение (высказанное Ш. М. Дволайцким) о неприменимости метода «Капитала» К. Маркса к анализу некапиталистических общественно-экономических формаций, подчеркнув, что проблема заключается не в различии методов исследования, а в различии «исходных абстракций», поставив тем самым, хотя и в неявной форме, проблему исходных экономических категорий различных способов производства.
Во время дискуссии о «законе ценности» А. А. Богданов подверг справедливой критике отождествление Е. А. Преображенским закона стоимости с законом спроса и предложения, находясь в то же время на позициях внеисторического понимания стоимости как общественной трудоемкости. Богда-новская концепция всеобщего «закона трудовых затрат», который в товарно-капиталистическом хозяйстве осуществляется стихийно, как закон стоимости, а при социализме осуществляется планомерно, вызвала острую дискуссию в советской экономической литературе.
В 20-е годы многократно переиздавались написанные А. А. Богдановым «Краткий курс экономической науки» и «Начальный курс политической экономии». Эти пособия имели как положительные (ясность и стройность изложения, критика буржуазных экономических теорий), так и отрицательные стороны (механицизм, периодизация экономических эпох по степени развития меновых отношений и др.), но в целом сыграли немаловажную роль в распространении экономических знаний.
А. А. Богданов был одним из пионеров нотовского движения в СССР. Еще в 1913 г. он написал брошюру «Между человеком и машиною», где дал анализ отдельных прогрессивных сторон системы Тейлора и ее реакционной социальной сущности. В дополненном переиздании этой работы (1918 г.) он ставил вопрос об использовании научных элементов системы Тейлора для того, чтобы «поднять трудоспособность масс до высшего уровня, какой совместим с поддержанием здоровья рабочих и возможностью развиваться культурно». [69]На примере системы Тейлора Богданов показывал, что «надо учиться у буржуазного мира всему, что пригодно для достижения наших целей, но только брать все это сознательно, с критикой, исследуя, что и где лучше применить, отбрасывая все негодное или просто лишнее. Тогда мы сможем подняться над буржуазным миром и, в конце концов, победим его как в борьбе, так и в строительстве». [70]
На первой Всесоюзной конференции по научной организации труда (1921 г.) Богданов высказал идею разграничения организационного искусства и организационной науки, близкую современным представлениям о соотношении науки и искусства управления. [71]
В 1918–1920 гг. Богданов был членом ЦК Пролеткульта. В богдановской концепции «пролетарской культуры» много ошибочного и спорного, но были и несомненно положительные моменты. Он выдвинул идеи демократизации научного знания на основе создания рабочей энциклопедии, организации рабочих университетов, развития пролетарского искусства, проникнутого духом трудового коллективизма и товарищеского сотрудничества. Цель новой культуры — формирование «нового человеческого типа, стройно-целостного, свободного от прежней узости, порожденной дроблением человека в специализации, свободного от индивидуальной замкнутости воли и чувства, порожденной экономической разрозненностью и борьбой». [72]Вопрос о пролетарской культуре, по его мнению, «следует решать на основе живой действительности», в ее многосторонности, а не исходя «всецело» из техники машинного производства (как полагал, например, А. К. Гастев). [73]«Новая культура рождается из старой, учится у нее». [74]
Касаясь вопросов художественной формы, Богданов указывал, что больше всего соответствуют задачам нарождающегося пролетарского искусства «простота, ясность, чистота форм» русских классиков XIX в. «У нас были великие мастера, — писал он, — которые достойны быть первыми учителями форм искусства для великого класса». [75]
В 20-е годы многократно переиздавались и пользовались большой популярностью беллетристические произведения Богданова — «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». Высокую оценку «Красной звезде», написанной в 1908 г., дал известный советский писатель, вице-президент Всемирной ассоциации научной фантастики Еремей Парнов. [76]Несколько менее удачен «Инженер Мэнни» (написан в 1911 г.), к тому же в ряде мест отразивший философские ошибки автора. В. И. Ленин, прочтя роман, указывал на глубоко «запрятанный» в нем махизм. [77]
А. А. Богданов первым оценил огромные перспективы, которые открывает перед человечеством овладение атомной энергией, и те опасности, которые таит ее неконтролируемое использование. Он предупреждал, что достижения науки о строении материи могут привести к тому, что «у милитаризма враждебных друг другу наций оказались бы в руках истребительные орудия невиданной силы, и вся планета в несколько месяцев была бы опустошена». [78]Применение атомной энергии, считал он, должно осуществляться лишь силами общечеловеческого коллектива.
В последние годы жизни А. А. Богданов энергично работал директором основанного им в 1926 г. первого в мире Института переливания крови. Метод трансфузии (переливания крови) он рассматривал как возможность применения в медицине положений, развиваемых «всеобщей организационной наукой», как средство повышения жизнеспособности организма, продления человеческой жизни.
Идея создания Института переливания крови была поддержана В. И. Лениным и наркомом здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко. С самого начала своей деятельности Институт ставил перед собой не только научно-исследовательские, но и практические задачи. Богданов писал: «В практике клиник и больших госпиталей Запада переливание стало вполне обычным средством. Наша страна, долгие годы отрезанная войной и блокадою от научной жизни Запада, совершенно отстала в этом отношении. Между тем потребность в этом новом методе у нас, конечно, не меньше, чем там. Мы уже не говорим о том, какой преступной небрежностью было бы, в случае, если бы разразилась угрожающая нам теперь война, допустить, чтобы наши противники имели перед нами преимущество в этом драгоценном способе спасать истекающих кровью или отравленных газами бойцов и ускорять выздоровление истощенных ранами или болезнями. Но и наша трудовая, производственная армия с ее неизбежными и, к сожалению, слишком еще частыми травмами… постоянно нуждается в том же могущественном средстве. А болезни крови после пережитых тяжелых лет войны и разрухи, несомненно, усилились, разные формы малокровия распространены во всех возрастах больше, чем когда-либо, — и первичные формы, и особенно вторичные, зависящие от туберкулеза, малярии и пр. Борьба со всем этим стоит на очереди. Переливание в одних случаях может служить для нее основанием, в других — вспомогательным, но и тогда немаловажным средством». [79]
«За недолгий срок работы в Институте переливания крови, — отмечал академик А. А. Богомолец, — Богданов на ряде случаев, в том числе и на себе самом, объективными научными методами исследования несомненно доказал возможность посредством переливания крови возвращать энергию и гибкость жизненных проявлений, повышать умственную и физическую работоспособность организма, ослаблять в нем явления… старческого увядания». [80]
Решение научно-экспериментальных задач Института было сопряжено с известным риском. Богданов считал возможным проводить наиболее рискованные опыты только на самом себе. Двенадцатый эксперимент закончился для него трагически — тяжелой болезнью и смертью 7 апреля 1928 г.
Героическая смерть Богданова вызвала широкий отклик среди советской общественности. Н. К. Крупская в теплом письме к жене А. А. Богданова высказала ей глубокое соболезнование. [81]Со статьями, посвященными памяти А. А. Богданова, выступили многие видные деятели Коммунистической партии и советской науки и культуры — Н. И. Бухарин, И. И. Скворцов-Степанов, Б. В. Легран, П. Н. Лепешинский, А. В. Луначарский, Н. А. Семашко, В. М. Фриче и др.
Постановлением Совнаркома РСФСР от 13 апреля 1928 г. Государственному научному институту переливания крови было присвоено имя А. А. Богданова.
А. А. Богданов похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
От автора
Предисловие к немецкому переводу
Тогда уже он был избран в ЦК РСДРП, в который переизбирался на IV (1906 г.) и V (1907 г.) съездах партии. [62]
Богданов активно участвовал в Первой российской революции, как член исполкома Петербургского Совета рабочих депутатов был арестован; выйдя из тюрьмы, снова вернулся к партийной работе. В 1907 г. вошел в состав тройки по редактированию большевистского ЦО «Пролетарий» (В. И. Ленин, И. Ф. Дубровинский, А. А. Богданов).
Именно в редакции «Пролетария» разгорелись острые споры между В. И. Лениным и А. А. Богдановым. Сначала В. И. Ленин осудил «ультиматизм» А. А. Богданова и его сторонников (требование ультимативного подчинения думской фракции «революционной партийной тактике») как революционную фразу, а затем подверг критике попытки А. А. Богданова «дополнить» марксизм элементами идеалистической философии Э. Маха и энергетизма В. Оствальда. Разобрав ошибки богдановских работ «Эмпириомонизм» (1904–1906 гг.) и «Из психологии общества» (1905 г.), В. И. Ленин убедительно показал, как «мертвый философский идеализм хватает живого марксиста Богданова». «Богданов лично, — подчеркивал он, — заклятый враг всякой реакции и буржуазной реакции в частности. Богдановская «подстановка» и теория тождества общественного бытия и общественного сознания служит этой реакции. Это — печальный факт, но факт». [63]
За пропаганду взглядов, несовместимых с философией марксизма, Богданов на расширенном заседании редакции «Пролетария» (июль 1909 г.) был выведен из ее состава и из Большевистского Центра, а на «объединительном» пленуме ЦК РСДРП (январь 1910 г.) — из ЦК партии.
В этот период, однако, Богданов не прекращал научной работы: редактировал осуществляемый В. А. Базаровым и И. И. Скворцовым-Степановым полный перевод на русский язык «Капитала» К. Маркса, вместе с И. И. Скворцовым-Степановым написал 1-й том большого «Курса политической экономии» (М., 1910).
В 1909 г. Богданов вместе с А. М. Горьким, А. В. Луначарским и рабочим-революционером Н. Е. Вилоновым основал на острове Капри «высшую социал-демократическую школу», которая по замыслу организаторов должна была стать центром подготовки рабочих-пропагандистов для России и разработки проблем «пролетарской культуры». Однако пропагандировавшаяся в школе «философия пролетарской борьбы» левооппортунистического оттенка придавала ее деятельности фракционный характер, что вызвало протест ряда рабочих во главе с Н. Е. Вилоновым, покинувших Капри и уехавших в Париж к В. И. Ленину.
Богданов же и его сторонники в конце 1909 г. образовали группу «Вперед», которую В. И. Ленин охарактеризовал как фракцию «карикатурных большевиков». [64]Стремление Богданова на основе группы «Вперед» создать организацию для культурного воспитания пролетариата оказалось тщетным. Приобретший значительное влияние в группе Г. Алексинский стал разлагать ее «своим дегенеративным честолюбием», [65]отрицал богдановскую идею «пролетарской культуры», пытался увлечь группу на путь политических интриг и сделать ее орудием борьбы против ЦК РСДРП. Выступив против политиканства Алексинского, Богданов порвал с группой «Вперед» [66]и отошел от активной политической деятельности, начав работу над «Всеобщей организационной наукой».
Во время первой мировой войны Богданов был мобилизован в действующую армию и год пробыл на фронте врачом. По отношению к империалистической войне он занимал последовательную интернационалистическую позицию.
В Великой Октябрьской революции А. А. Богданов участия не принимал, но воспринял ее как огромное социальное завоевание [67]и активно работал в советских организациях. По указанию В. И. Ленина он был привлечен к преподавательской деятельности. [68]
Как член Комакадемии А. А. Богданов активно участвовал в экономических дискуссиях 20-х годов — об исторических границах политической экономии (1925 г.), о «законе ценности» (1926 г.), об абстрактном труде (1927 г.). На первой из названных дискуссий Богданов решительно поддержал И. И. Скворцова-Степанова, выступившего с критикой получившей распространение в 20-е годы «ограничительной» трактовки политэкономии в защиту марксистского положения о политической экономии в широком смысле слова. Богданов и Скворцов-Степанов последовательно отстаивали историзм в политической экономии в своем двухтомном фундаментальном «Курсе политической экономии», выдержавшем ряд изданий.
А. А. Богданов подверг критике мнение (высказанное Ш. М. Дволайцким) о неприменимости метода «Капитала» К. Маркса к анализу некапиталистических общественно-экономических формаций, подчеркнув, что проблема заключается не в различии методов исследования, а в различии «исходных абстракций», поставив тем самым, хотя и в неявной форме, проблему исходных экономических категорий различных способов производства.
Во время дискуссии о «законе ценности» А. А. Богданов подверг справедливой критике отождествление Е. А. Преображенским закона стоимости с законом спроса и предложения, находясь в то же время на позициях внеисторического понимания стоимости как общественной трудоемкости. Богда-новская концепция всеобщего «закона трудовых затрат», который в товарно-капиталистическом хозяйстве осуществляется стихийно, как закон стоимости, а при социализме осуществляется планомерно, вызвала острую дискуссию в советской экономической литературе.
В 20-е годы многократно переиздавались написанные А. А. Богдановым «Краткий курс экономической науки» и «Начальный курс политической экономии». Эти пособия имели как положительные (ясность и стройность изложения, критика буржуазных экономических теорий), так и отрицательные стороны (механицизм, периодизация экономических эпох по степени развития меновых отношений и др.), но в целом сыграли немаловажную роль в распространении экономических знаний.
А. А. Богданов был одним из пионеров нотовского движения в СССР. Еще в 1913 г. он написал брошюру «Между человеком и машиною», где дал анализ отдельных прогрессивных сторон системы Тейлора и ее реакционной социальной сущности. В дополненном переиздании этой работы (1918 г.) он ставил вопрос об использовании научных элементов системы Тейлора для того, чтобы «поднять трудоспособность масс до высшего уровня, какой совместим с поддержанием здоровья рабочих и возможностью развиваться культурно». [69]На примере системы Тейлора Богданов показывал, что «надо учиться у буржуазного мира всему, что пригодно для достижения наших целей, но только брать все это сознательно, с критикой, исследуя, что и где лучше применить, отбрасывая все негодное или просто лишнее. Тогда мы сможем подняться над буржуазным миром и, в конце концов, победим его как в борьбе, так и в строительстве». [70]
На первой Всесоюзной конференции по научной организации труда (1921 г.) Богданов высказал идею разграничения организационного искусства и организационной науки, близкую современным представлениям о соотношении науки и искусства управления. [71]
В 1918–1920 гг. Богданов был членом ЦК Пролеткульта. В богдановской концепции «пролетарской культуры» много ошибочного и спорного, но были и несомненно положительные моменты. Он выдвинул идеи демократизации научного знания на основе создания рабочей энциклопедии, организации рабочих университетов, развития пролетарского искусства, проникнутого духом трудового коллективизма и товарищеского сотрудничества. Цель новой культуры — формирование «нового человеческого типа, стройно-целостного, свободного от прежней узости, порожденной дроблением человека в специализации, свободного от индивидуальной замкнутости воли и чувства, порожденной экономической разрозненностью и борьбой». [72]Вопрос о пролетарской культуре, по его мнению, «следует решать на основе живой действительности», в ее многосторонности, а не исходя «всецело» из техники машинного производства (как полагал, например, А. К. Гастев). [73]«Новая культура рождается из старой, учится у нее». [74]
Касаясь вопросов художественной формы, Богданов указывал, что больше всего соответствуют задачам нарождающегося пролетарского искусства «простота, ясность, чистота форм» русских классиков XIX в. «У нас были великие мастера, — писал он, — которые достойны быть первыми учителями форм искусства для великого класса». [75]
В 20-е годы многократно переиздавались и пользовались большой популярностью беллетристические произведения Богданова — «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». Высокую оценку «Красной звезде», написанной в 1908 г., дал известный советский писатель, вице-президент Всемирной ассоциации научной фантастики Еремей Парнов. [76]Несколько менее удачен «Инженер Мэнни» (написан в 1911 г.), к тому же в ряде мест отразивший философские ошибки автора. В. И. Ленин, прочтя роман, указывал на глубоко «запрятанный» в нем махизм. [77]
А. А. Богданов первым оценил огромные перспективы, которые открывает перед человечеством овладение атомной энергией, и те опасности, которые таит ее неконтролируемое использование. Он предупреждал, что достижения науки о строении материи могут привести к тому, что «у милитаризма враждебных друг другу наций оказались бы в руках истребительные орудия невиданной силы, и вся планета в несколько месяцев была бы опустошена». [78]Применение атомной энергии, считал он, должно осуществляться лишь силами общечеловеческого коллектива.
В последние годы жизни А. А. Богданов энергично работал директором основанного им в 1926 г. первого в мире Института переливания крови. Метод трансфузии (переливания крови) он рассматривал как возможность применения в медицине положений, развиваемых «всеобщей организационной наукой», как средство повышения жизнеспособности организма, продления человеческой жизни.
Идея создания Института переливания крови была поддержана В. И. Лениным и наркомом здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко. С самого начала своей деятельности Институт ставил перед собой не только научно-исследовательские, но и практические задачи. Богданов писал: «В практике клиник и больших госпиталей Запада переливание стало вполне обычным средством. Наша страна, долгие годы отрезанная войной и блокадою от научной жизни Запада, совершенно отстала в этом отношении. Между тем потребность в этом новом методе у нас, конечно, не меньше, чем там. Мы уже не говорим о том, какой преступной небрежностью было бы, в случае, если бы разразилась угрожающая нам теперь война, допустить, чтобы наши противники имели перед нами преимущество в этом драгоценном способе спасать истекающих кровью или отравленных газами бойцов и ускорять выздоровление истощенных ранами или болезнями. Но и наша трудовая, производственная армия с ее неизбежными и, к сожалению, слишком еще частыми травмами… постоянно нуждается в том же могущественном средстве. А болезни крови после пережитых тяжелых лет войны и разрухи, несомненно, усилились, разные формы малокровия распространены во всех возрастах больше, чем когда-либо, — и первичные формы, и особенно вторичные, зависящие от туберкулеза, малярии и пр. Борьба со всем этим стоит на очереди. Переливание в одних случаях может служить для нее основанием, в других — вспомогательным, но и тогда немаловажным средством». [79]
«За недолгий срок работы в Институте переливания крови, — отмечал академик А. А. Богомолец, — Богданов на ряде случаев, в том числе и на себе самом, объективными научными методами исследования несомненно доказал возможность посредством переливания крови возвращать энергию и гибкость жизненных проявлений, повышать умственную и физическую работоспособность организма, ослаблять в нем явления… старческого увядания». [80]
Решение научно-экспериментальных задач Института было сопряжено с известным риском. Богданов считал возможным проводить наиболее рискованные опыты только на самом себе. Двенадцатый эксперимент закончился для него трагически — тяжелой болезнью и смертью 7 апреля 1928 г.
Героическая смерть Богданова вызвала широкий отклик среди советской общественности. Н. К. Крупская в теплом письме к жене А. А. Богданова высказала ей глубокое соболезнование. [81]Со статьями, посвященными памяти А. А. Богданова, выступили многие видные деятели Коммунистической партии и советской науки и культуры — Н. И. Бухарин, И. И. Скворцов-Степанов, Б. В. Легран, П. Н. Лепешинский, А. В. Луначарский, Н. А. Семашко, В. М. Фриче и др.
Постановлением Совнаркома РСФСР от 13 апреля 1928 г. Государственному научному институту переливания крови было присвоено имя А. А. Богданова.
А. А. Богданов похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
От автора
К этому изданию я не даю отдельного предисловия; его заменит предисловие, написанное для немецкого перевода книги, и достаточно, я думаю, вводящее в сущность ее задач.
Несколько замечаний по поводу имеющейся до сих пор критики этой работы мне показалось целесообразнее отнести к концу книги, в виде особого приложения.
А. Богданов
24 сентября 1924 г.
Несколько замечаний по поводу имеющейся до сих пор критики этой работы мне показалось целесообразнее отнести к концу книги, в виде особого приложения.
А. Богданов
24 сентября 1924 г.
Предисловие к немецкому переводу
Весь опыт науки убеждает нас, что возможность и вероятность решения задач возрастают при их постановке в обобщенной форме. Если бы вопрос о расстоянии, положим, от Земли до Луны решался только как самостоятельный, частный вопрос, он, конечно, до сих пор не нашел бы себе ответа. Но несравненно более общая задача — о расстоянии недоступного предмета — была геометрически решена много веков тому назад, а вместе с тем дан был метод и для этой частной, она стала принципиально разрешимой. Когда тира Гиерон поручил Архимеду проверить состав короны, в которой подозревал замену серебром части золота, выданного на нее ювелиру, то и сверхгений Архимеда оказался бы бессилен, если бы усилия его мысли не отрывались от непосредственных данных задачи. Но он заменил ее другой, обобщенной, не связанной конкретными данными, — об определении удельного веса тел какой угодно формы, и, решив эту, получил возможность справиться не только с той, которая была задана, но и с бесчисленными другими подобного типа. Так и вся огромная познавательная и практическая сила математики опирается на максимально обобщенную постановку вопросов.
Все это вполне естественно. Обобщение в то же время есть упрощение. Задача сводится к минимальному числу наиболее повторяющихся элементов; из нее выделяются и отбрасываются многочисленные осложняющие моменты; понятно, что решение этим облегчается; а раз оно получено в такой форме, переход к более частной задаче совершается путем обратного включения устраненных конкретных данных.
Так мы приходим к вопросу об универсально-обобщенной постановке задач. Это и есть наша постановка.
Она должна охватывать все реальные и возможные задачи — и познавательные, и практические. Здесь лежит различие со всеми прежними точками зрения, не только специально-научными, но и так называемыми, «философскими», в самом широком значении этого слова.
Философия стремилась к универсальному объяснению существующего, стремилась к универсальному руководству жизнью. Это были задачи всеобщего масштаба, но в них не заключалось идеи всеобобщающего метода, относящегося и к этим, и ко всяким частным задачам. Не возникла она и тогда, когда философия стала принимать методологический характер, облекаться в формы «гносеологии», либо даже «общей методологии». Тут всегда подразумевалось, что теория и практика по методу принципиально различны и с этой стороны сведения к единству не допускают.
Впрочем, в диалектике Гегеля можно, пожалуй, видеть неясно выраженную тенденцию такого сведения. Диалектика для Гегеля универсальный метод действенного саморазвития Мирового Духа, которое есть его «Praxis» и в то же время его самопознание. Но, конечно, ни Гегель, ни гегелианцы не видели в диалектике способа решения непосредственных жизненно-практических задач, например техники, хозяйства, быта; она должна была освещать и освящать реальные решения, но не служить прямым подходом к ним. Даже материалистическая диалектика — в общем и целом — остается на той же позиции, по существу объяснительной; лишь для социальной борьбы она у Маркса приняла в известной мере и директивно-практический характер: для ускорения хода развития надо поддерживать, усиливать выступающие в нем реальные противоречия, осознавая их и распространяя это осознание на классовый коллектив, оформляя их организационно в коллективе. Однако и здесь диалектика объективного развития не играет роли подобной, например, математике, роли орудия для планомерного исследования и решения задач; в лучшем случае, достигнув решения обычными, частными методами, его затем подводят под диалектическую схему {1} .
Но возможна ли действительно универсальная постановка задач? Если мы будет брать их в таких разнородных областях, как, положим, техника и право, элементарная арифметика и философия, формальная логика и искусство, — что между ними окажется общего, кроме словесного символа, кроме того, что все они — «задачи»?
В этом суть дела. Углубленное исследование обнаруживает, что в понятии «задачи» скрыто гораздо больше, чем принимается обыденным мышлением. Всякая задача может и должна рассматриваться как организационная; таков именно их всеобщий и постоянный смысл. Раскроем его в основных чертах.
Какова бы ни была задача — практическая, познавательная, эстетическая, она слагается из определенной суммы элементов, ее «данных»; самая же ее постановка зависит от того, что наличная комбинация этих элементов не удовлетворяет то лицо или коллектив, который выступает как действенный субъект в этом случае. «Решение» сводится к новому сочетанию элементов, которое «соответствует потребности» решающего, его «целям», принимается им как «целесообразное». Понятия же «соответствие», «целесообразность» всецело организационные; а это значит выражающие некоторые повышенные, усовершенствованные соотношения, подобные тем, какие характеризуют организмы и организации, соотношение «более организационное», с точки зрения субъекта, чем то, какое имелось раньше.
Это относится безусловно ко всем, действительным и возможным, задачам. Надо ли построить дом — это осуществимо только потому, что имеются налицо необходимые элементы, т. е. дерево, камень, известь, стекло, топоры, пилы, молотки и другие орудия, рабочая сила плотников, каменщиков и проч.;
и осуществимо только таким путем, что элементы соединяются и разъединяются, приводятся в новые сочетания; а конечный результат — здание — характеризуется такой связью и соответствием своих элементов, что заключает в себе нечто большее, чем то, что было в них первоначально дано, именно повышение гармонии между людьми и их физической средой, — представляет, следовательно, с точки зрения людей, «организованную» систему. Надо ли организовать предприятие, отряд, учреждение — налицо должны быть необходимые человеческие, технические, идеологические элементы, и дело сводится к последовательным их комбинированиям, пока не получится новое организованное целое. Выступает ли потребность создать научное объяснение непонятного ряда фактов или художественное выражение и освещение волнующих моментов жизни — опять избирательные сочетания элементов, данных в наблюдении действительности, в прежней оформляющей работе мысли, в живых образах воспоминания и фантазии, в эмоциональных колебаниях творческой души, а также элементов материально-технических, как бумага, краски, мрамор, перо, кисть, резец; и результат — опять организованность, которая обозначается как «стройность», «истина», «эстетическая гармония» и проч. Основная сравнимость, однородность всех организующих процессов давно чувствовались людьми; еще Альфред де Виньи в романе «Стелло» говорил, что «легче организовать иное великое правительство, чем иную маленькую книгу». И недаром на заре культурного сознания человечество наивно подставляло организующую волю под все процессы природы и жизни. Недаром и теперь непрерывно возрастает широта применения организационных понятий в практике и в науке, явно тяготея к универсальности.
Но, спросят нас, какая польза в этой универсализации? Что прибавляет к реальному содержанию задач, что убавляет в трудностях решения, если мы поняли, что все они — организационные? Отвечаю: обобщенно-осознанная их постановка дает обобщенно-сознательный подход к ним; это первый этап выработки всеобщих методов их решения.
Жизнь человека и коллектива представляет цепь постановки — решения задач. Главная, подавляющая трудность заключается здесь в их величайшей разнородности.
Перед нами женщина с ее обычной судьбой: хозяйка, жена, мать. Кухня ставит ей ряд различных задач технического характера, обстановка и содержание квартиры — ряд задач тоже технических, но совершенно иного типа. Рынок, бюджет, а то еще прислуга вынуждают ее решать множество порой очень сложных вопросов «экономических». Отношения к мужу и детям, строй семьи с ее неизбежными противоречиями ведут ее по трудному пути задач социально-бытовых, иногда доходящих до полной неразрешимости при наличных элементах и силах. Выращивание и воспитание детей — запросы гигиенические, медицинские, педагогические, последние в огромном масштабе и разнообразии, со всей их идеологической базой. И всюду предполагаются специфический подход, специальный опыт и знание, специализированные методы. Какая необходима бедному существу универсальная гениальность, чтобы действительно успешно и планомерно справляться со всем этим! А если ее супруг — обычно также ее эксплуататор и повелитель — благодаря ей и может удерживаться в рамках более узкого диапазона, то самые задачи «добывателя средств» и «борца за жизнь» по суровой остроте постановки, по сложности и смутности, вплоть до неопределимости, данных, зачастую далеко превосходят те, с которыми имеет дело она.
Конечно, всеобъемлющий опыт и гениальность на практике заменяются традицией и шаблоном. Но такая замена может быть сколько-нибудь достаточной в эпохи спокойные, «органические», когда жизнь более или менее стереотипно повторяет не только типы, но и конкретные формы насущных текущих задач. А в эпохи переходные, и особенно в революционные, дело обстоит совсем иначе. Стоит только представить себе, насколько изменилась и стала изменчивой со времени мировой войны вся постановка проблем семейного хозяйства даже в сравнительно благополучных странах, а тем более в Германии, в Австрии, в России.
Но это еще маленькие задачи мелкого бытия. А те, которые наша эпоха ставит перед коллективами, перед группами, классами, их организациями борьбы и строительства. Задачи невиданно запутанные и трудные, без прецедента, без сколько-нибудь подходящего опыта в прошлом. И есть одна, над всеми тяготеющая, все их в себе охватывающая, резюмирующая. Мировая война и мировая революция поставили ясно дилемму: преодоление анархии социальных сил и интересов или распад цивилизации. Вопрос жизни и смерти, требующей всеорганизационного решения. Бесполезной, даже гибельной может оказаться идеальная организация техники, когда разнуздываются экономические стихии, увлекая народы в безумно-истребительные столкновения; и немыслимо достичь в экономике порядка и стройности, пока общественное сознание, окованное пережитками прошлого, движется в несовместимо-противоречивых соотношениях. Выход — в единой организации вещей, людей и идей, где связываются динамически-гармонично элементы каждого ряда и одновременно все три ряда между собой. Ясно, что эта одна задача включает и заключает неизмеримое множество частичных задач, для современного сознания представляющихся самыми разнородными по типу и самыми разнообразными по характеру.
Эта разнотипность и разнохарактерность задач при нынешнем состоянии организационного опыта и знаний означает специализированно-различные подходы к ним. Здесь главная и огромная трудность не только для индивидуума, — о чем мы уже говорили, — но и для коллектива, даже такого, как могучий общественный класс. Казалось бы, члены коллектива, специализируясь на отдельных задачах — частях задачи интегральной, могут справляться с ними; но решения в целом и этим путем еще не получается. Дело в том, что сама специализация тогда подрывает однородность коллектива, порождает разрозненность, взаимное непонимание, а затем и противоречия между его дифференцированными элементами; тогда он сам не един в своей жизни и строительстве и не способен выработать едино-целостную структуру для всего общества. Именно так было с буржуазией: настоящим коллективом она не стала, иной организации, кроме анархической, создать не могла. А поскольку пролетариат подчиняется специализирующим силам буржуазной культуры, постольку и в нем выступает аналогичная разрозненность, переходящая в прямые противоречия. Таково обособление его квалифицированных верхов и неквалифицированных низов, отразившееся в двух интернационалах нашего времени — оппортунистическом и революционном; а рядом с этим — «цеховые» тенденции в профессиональном движении, расхождения программ и тактики профессиональных союзов, рабочих кооперативов и рабочих партий и т. д. Пусть объективные социально-экономические тенденции направлены к преодолению этой разрозненности — отсутствие единства в организационном мышлении будет постоянным препятствием на этом пути, пока и здесь старые формы не будут побеждены.
Все это вполне естественно. Обобщение в то же время есть упрощение. Задача сводится к минимальному числу наиболее повторяющихся элементов; из нее выделяются и отбрасываются многочисленные осложняющие моменты; понятно, что решение этим облегчается; а раз оно получено в такой форме, переход к более частной задаче совершается путем обратного включения устраненных конкретных данных.
Так мы приходим к вопросу об универсально-обобщенной постановке задач. Это и есть наша постановка.
Она должна охватывать все реальные и возможные задачи — и познавательные, и практические. Здесь лежит различие со всеми прежними точками зрения, не только специально-научными, но и так называемыми, «философскими», в самом широком значении этого слова.
Философия стремилась к универсальному объяснению существующего, стремилась к универсальному руководству жизнью. Это были задачи всеобщего масштаба, но в них не заключалось идеи всеобобщающего метода, относящегося и к этим, и ко всяким частным задачам. Не возникла она и тогда, когда философия стала принимать методологический характер, облекаться в формы «гносеологии», либо даже «общей методологии». Тут всегда подразумевалось, что теория и практика по методу принципиально различны и с этой стороны сведения к единству не допускают.
Впрочем, в диалектике Гегеля можно, пожалуй, видеть неясно выраженную тенденцию такого сведения. Диалектика для Гегеля универсальный метод действенного саморазвития Мирового Духа, которое есть его «Praxis» и в то же время его самопознание. Но, конечно, ни Гегель, ни гегелианцы не видели в диалектике способа решения непосредственных жизненно-практических задач, например техники, хозяйства, быта; она должна была освещать и освящать реальные решения, но не служить прямым подходом к ним. Даже материалистическая диалектика — в общем и целом — остается на той же позиции, по существу объяснительной; лишь для социальной борьбы она у Маркса приняла в известной мере и директивно-практический характер: для ускорения хода развития надо поддерживать, усиливать выступающие в нем реальные противоречия, осознавая их и распространяя это осознание на классовый коллектив, оформляя их организационно в коллективе. Однако и здесь диалектика объективного развития не играет роли подобной, например, математике, роли орудия для планомерного исследования и решения задач; в лучшем случае, достигнув решения обычными, частными методами, его затем подводят под диалектическую схему {1} .
Но возможна ли действительно универсальная постановка задач? Если мы будет брать их в таких разнородных областях, как, положим, техника и право, элементарная арифметика и философия, формальная логика и искусство, — что между ними окажется общего, кроме словесного символа, кроме того, что все они — «задачи»?
В этом суть дела. Углубленное исследование обнаруживает, что в понятии «задачи» скрыто гораздо больше, чем принимается обыденным мышлением. Всякая задача может и должна рассматриваться как организационная; таков именно их всеобщий и постоянный смысл. Раскроем его в основных чертах.
Какова бы ни была задача — практическая, познавательная, эстетическая, она слагается из определенной суммы элементов, ее «данных»; самая же ее постановка зависит от того, что наличная комбинация этих элементов не удовлетворяет то лицо или коллектив, который выступает как действенный субъект в этом случае. «Решение» сводится к новому сочетанию элементов, которое «соответствует потребности» решающего, его «целям», принимается им как «целесообразное». Понятия же «соответствие», «целесообразность» всецело организационные; а это значит выражающие некоторые повышенные, усовершенствованные соотношения, подобные тем, какие характеризуют организмы и организации, соотношение «более организационное», с точки зрения субъекта, чем то, какое имелось раньше.
Это относится безусловно ко всем, действительным и возможным, задачам. Надо ли построить дом — это осуществимо только потому, что имеются налицо необходимые элементы, т. е. дерево, камень, известь, стекло, топоры, пилы, молотки и другие орудия, рабочая сила плотников, каменщиков и проч.;
и осуществимо только таким путем, что элементы соединяются и разъединяются, приводятся в новые сочетания; а конечный результат — здание — характеризуется такой связью и соответствием своих элементов, что заключает в себе нечто большее, чем то, что было в них первоначально дано, именно повышение гармонии между людьми и их физической средой, — представляет, следовательно, с точки зрения людей, «организованную» систему. Надо ли организовать предприятие, отряд, учреждение — налицо должны быть необходимые человеческие, технические, идеологические элементы, и дело сводится к последовательным их комбинированиям, пока не получится новое организованное целое. Выступает ли потребность создать научное объяснение непонятного ряда фактов или художественное выражение и освещение волнующих моментов жизни — опять избирательные сочетания элементов, данных в наблюдении действительности, в прежней оформляющей работе мысли, в живых образах воспоминания и фантазии, в эмоциональных колебаниях творческой души, а также элементов материально-технических, как бумага, краски, мрамор, перо, кисть, резец; и результат — опять организованность, которая обозначается как «стройность», «истина», «эстетическая гармония» и проч. Основная сравнимость, однородность всех организующих процессов давно чувствовались людьми; еще Альфред де Виньи в романе «Стелло» говорил, что «легче организовать иное великое правительство, чем иную маленькую книгу». И недаром на заре культурного сознания человечество наивно подставляло организующую волю под все процессы природы и жизни. Недаром и теперь непрерывно возрастает широта применения организационных понятий в практике и в науке, явно тяготея к универсальности.
Но, спросят нас, какая польза в этой универсализации? Что прибавляет к реальному содержанию задач, что убавляет в трудностях решения, если мы поняли, что все они — организационные? Отвечаю: обобщенно-осознанная их постановка дает обобщенно-сознательный подход к ним; это первый этап выработки всеобщих методов их решения.
Жизнь человека и коллектива представляет цепь постановки — решения задач. Главная, подавляющая трудность заключается здесь в их величайшей разнородности.
Перед нами женщина с ее обычной судьбой: хозяйка, жена, мать. Кухня ставит ей ряд различных задач технического характера, обстановка и содержание квартиры — ряд задач тоже технических, но совершенно иного типа. Рынок, бюджет, а то еще прислуга вынуждают ее решать множество порой очень сложных вопросов «экономических». Отношения к мужу и детям, строй семьи с ее неизбежными противоречиями ведут ее по трудному пути задач социально-бытовых, иногда доходящих до полной неразрешимости при наличных элементах и силах. Выращивание и воспитание детей — запросы гигиенические, медицинские, педагогические, последние в огромном масштабе и разнообразии, со всей их идеологической базой. И всюду предполагаются специфический подход, специальный опыт и знание, специализированные методы. Какая необходима бедному существу универсальная гениальность, чтобы действительно успешно и планомерно справляться со всем этим! А если ее супруг — обычно также ее эксплуататор и повелитель — благодаря ей и может удерживаться в рамках более узкого диапазона, то самые задачи «добывателя средств» и «борца за жизнь» по суровой остроте постановки, по сложности и смутности, вплоть до неопределимости, данных, зачастую далеко превосходят те, с которыми имеет дело она.
Конечно, всеобъемлющий опыт и гениальность на практике заменяются традицией и шаблоном. Но такая замена может быть сколько-нибудь достаточной в эпохи спокойные, «органические», когда жизнь более или менее стереотипно повторяет не только типы, но и конкретные формы насущных текущих задач. А в эпохи переходные, и особенно в революционные, дело обстоит совсем иначе. Стоит только представить себе, насколько изменилась и стала изменчивой со времени мировой войны вся постановка проблем семейного хозяйства даже в сравнительно благополучных странах, а тем более в Германии, в Австрии, в России.
Но это еще маленькие задачи мелкого бытия. А те, которые наша эпоха ставит перед коллективами, перед группами, классами, их организациями борьбы и строительства. Задачи невиданно запутанные и трудные, без прецедента, без сколько-нибудь подходящего опыта в прошлом. И есть одна, над всеми тяготеющая, все их в себе охватывающая, резюмирующая. Мировая война и мировая революция поставили ясно дилемму: преодоление анархии социальных сил и интересов или распад цивилизации. Вопрос жизни и смерти, требующей всеорганизационного решения. Бесполезной, даже гибельной может оказаться идеальная организация техники, когда разнуздываются экономические стихии, увлекая народы в безумно-истребительные столкновения; и немыслимо достичь в экономике порядка и стройности, пока общественное сознание, окованное пережитками прошлого, движется в несовместимо-противоречивых соотношениях. Выход — в единой организации вещей, людей и идей, где связываются динамически-гармонично элементы каждого ряда и одновременно все три ряда между собой. Ясно, что эта одна задача включает и заключает неизмеримое множество частичных задач, для современного сознания представляющихся самыми разнородными по типу и самыми разнообразными по характеру.
Эта разнотипность и разнохарактерность задач при нынешнем состоянии организационного опыта и знаний означает специализированно-различные подходы к ним. Здесь главная и огромная трудность не только для индивидуума, — о чем мы уже говорили, — но и для коллектива, даже такого, как могучий общественный класс. Казалось бы, члены коллектива, специализируясь на отдельных задачах — частях задачи интегральной, могут справляться с ними; но решения в целом и этим путем еще не получается. Дело в том, что сама специализация тогда подрывает однородность коллектива, порождает разрозненность, взаимное непонимание, а затем и противоречия между его дифференцированными элементами; тогда он сам не един в своей жизни и строительстве и не способен выработать едино-целостную структуру для всего общества. Именно так было с буржуазией: настоящим коллективом она не стала, иной организации, кроме анархической, создать не могла. А поскольку пролетариат подчиняется специализирующим силам буржуазной культуры, постольку и в нем выступает аналогичная разрозненность, переходящая в прямые противоречия. Таково обособление его квалифицированных верхов и неквалифицированных низов, отразившееся в двух интернационалах нашего времени — оппортунистическом и революционном; а рядом с этим — «цеховые» тенденции в профессиональном движении, расхождения программ и тактики профессиональных союзов, рабочих кооперативов и рабочих партий и т. д. Пусть объективные социально-экономические тенденции направлены к преодолению этой разрозненности — отсутствие единства в организационном мышлении будет постоянным препятствием на этом пути, пока и здесь старые формы не будут побеждены.