Страница:
дыма, подушках. И лес кругом как бы ожил, там и сям золотинками заиграли
пожелтевшие листья.
_____________
1 О б л а м -- выступ на городской стене.
Это с запада в разрыв облаков ударили яркие лучи закатного солнца.
Гурию показалось, что такое диво он когда-то видел, должно быть, в
легком, радостном, предпраздничном сне? А может, наяву?..
Артельщики не удержались от восторга:
-- Дивно-то как!
-- И вправду Златокипящая Мангазея...
Полюбовавшись городом издали, они пошли к берегу, под его стены. Уже и
караульный стрелец, что разгуливал на стене, остановился и, облокотясь о
сруб, всматривался в подходившее судно. Что за люди? Откуда?
Под стенами крепости на берегу Таза ни лодок, ни других судов у
причалов не было. Карбаса и кочи, должно быть, стояли где-то в ином месте.
Пройдя немного вдоль берега, мимо избенок на посаде, Аверьян увидел за узким
мыском речку поменьше, впадающую в Таз Мангазейку. На ней-то и приткнулось к
бревенчатым причалам множество суденышек -- от шитика до парусника. Туда он
и стал править.
Вскоре коч, не дойдя до берега, сел днищем на песок. До земли
оставалось несколько саженей.
-- Негожее место, отмелое, -- проворчал Аверьян. -- Надобно поискать
поглубже. Тут коч не вытащить.
-- А может, на якорь станем? -- предложил Герасим.
-- Речонка узкая. Другим мешать будем, -- Аверьян взял шест. Артельщики
оттолкнулись и причалили в другом месте. Тут было поглубже. Затравеневший
берег снизу подмыло водой. Холмогорцы вышли, подтянули судно, вбили
заостренный кол и намотали на него причальный конец. Стали на берегу,
огляделись:
-- Ну вот и пришли, слава богу!
-- Только не встретил никто. Ни хлеба-соли, ни пирогов не принесли...
Рядом раздался голос:
-- Ишь, чего захотели! Пирогов! Хо-хо! А пекут ли у нас пироги-то, не
спросили? У нас, брат, и хлеба не всегда досыта...
Холмогорцы обернулись на голос и увидели поблизости лодку-плоскодонку,
только что ткнувшуюся в берег. В ней кучей сложена мокрая сеть, на дне
навалов -- свежая рыба. Иные рыбины еще трепыхались, шлепали хвостами по
воде, скопившейся в дощанике от сети. Возле лодки стоял среднего роста
сухопарый и жилистый мужик в коротком армяке, высоких бахилах,
простоволосый. Он подошел.
-- Это я пошутил малость. На житье не беднуемся. А будете гостями, так
моя жонка и пирогами вас накормит, и чарку нальет. Отколь прибыли,
православные?
Аверьян ответил, приглядываясь к мужику, как бы оценивая, чего он
стоит. Мангазеец был проворен, остер на язык, а глаза у него нахальные,
плутоватые, так и зыркают по сторонам, так и ощупывают поморов, коч и
поклажу в нем, спрятанную под парусиной.
-- Так-так... Значит, холмогорцы, -- сказал мужик. -- А меня звать
Лаврентием. Изба на посаде. Ловлю рыбу, охотой пробавляюсь, Живу чем бог
пошлет. -- Лаврушка посмотрел в свой дощаник. -- Чем будете заниматься?
-- Надобно сперва по начальству явиться. Пошлину или што там положено в
казну уплатить, -- ответил Аверьян. -- А дальше видно будет.
-- Ишь ты, -- неодобрительно сказал Лаврушка. -- Сразу и платить!
Видно, богатый пришел. Ну, да в ваших краях, говорят, жемчуга да
серебро-золото голыми руками в Студеном море берут. Где ночевать-то будете?
Ворота крепости заперты до утра. После захода солнца их наглухо запирают.
Коли хотите -- идите ко мне на поветь. Одеяла оленьи дам. Тепло будет.
Комарья нынь меньше стало... Дело к осени.
Аверьян опять посмотрел на мангазейца испытующе. "Жулик мангазейской...
Видно! Глаза так и бегают, -- подумал про себя. -- Ночуй у такого -- всех
перережет, в реку спустит и добро наше загребет".
-- Переспим в коче. Привыкли. А ты, значит, рыбак?
-- Рыбак. Я же сказал. -- Дух предпринимательства с рождения руководил
головой Лаврушки. -- Купите-ко у меня рыбу. Свежье отменное. Уху сварите...
-- Это нам не мешало бы, -- Аверьян переглянулся с товарищами. --
Заварили бы уху тут, на бережку. Дрова, вижу, можно найти. Не на ямальском
волоку. А почем у тя рыба?
-- Денег мне не надоть, -- Лаврушка поглядел на рыбу в дощанике,
прикидывая, сколько ее наберется, -- а дали бы мне фунта два пороху. Да,
может, и свинец у вас есть? Мне пищаль зарядить нечем. Хотел вчерась гусей
пострелять, да зелья1 нет.
____________
1 Зелье -- порох.
Аверьян насторожился, смекнув, что к чему: "Пытает".
-- Нету у нас зелья. Никак нету. А деньгами сколь возьмешь, ежели на
уху?
-- На деньги не продаю, -- Лаврушка зашел в дощаник, взял мокрый мешок,
накидал в него щук, окуней, язей и вытряхнул рыбу на траву к ногам Аверьяна.
-- Ешьте на здоровье. Так даю. Еще свидимся. Зимовать будете?
-- Не знаю, -- уклончиво ответил Аверьян. -- А за рыбу спасибо.
Вознаградить тя не знаю чем. Может, потом посчитаемся?
-- Брось! -- Лаврушка замахал руками. -- Рыбы у нас много. Хоть руками
лови. Она дешева. Ну, прощевайте. Ежели запонадоблюсь вам -- советом помочь
или еще что, спросите Лаврушку, стрельца. Меня тут каждая собака знает. Бабы
о меня языки свои до мяса обтерхали, -- Лаврушка рассмеялся и стал выбирать
в мешок остальную рыбу.
Поморы развели костерок и стали варить уху в котле. Уже поздно улеглись
спать в коче на привычном ложе, оставив одного караульщика, чтобы ненароком
на них не напали да не наделали вреда лихие люди, которых, наверное, и здесь
немало. "Вот и этот мазурик, -- думал Аверьян, засыпая рядом с топором, --
хоть и дал рыбу, а, видать, тертый калач. Стрельцом служит, а пороху
просит..."
Но чем-то Лаврушка Бармину все же поглянулся.
На другой день Аверьян, Герасим и Никифор ушли в крепость по делам --
все разведать да получить необходимые для торговли и промысла разрешения.
Прежде всего надо было выяснить, можно ли покупать и по каким ценам меха,
можно ли заиметь на зиму участок для охоты.
Гурий остался караулить коч. Весь день он пробыл возле судна, глядя,
как по берегам неторопливо и слаженно течет жизнь мангазейцев. "Люди тут,
видать, богатые, -- думал он, видя баб и мужиков, рослых, здоровых и
уверенных в себе. -- Головы несут высоко, одеты справно. Даже ребятня и те
кожаные сапожонки носит..."
Мангазейекий воевода принял холмогорских промышленников без особенного
радушия. Он сказал Аверьяну, что почти все угодья для охоты на пушного зверя
разобраны русскими промысловиками да родовыми старейшинами ненцев и остяков,
что пришлых людей много, все понаставили зимовья по обоим берегам реки Таз и
даже углубились в леса к Енисею.
-- Так что место вам указать не могу, -- воевода говорил неохотно, как
бы выдавливая из себя слова и морщась, словно от зубной боли. -- Ищите сами.
Могу посоветовать: живут на посаде ваши люди с Поморья, кои пришли сюда
давно. Они места эти знают и, может, что и дельное тебе скажут.
Аверьян жал в кулаке деньги, раздумывая: "Давать ему денег или не
давать?" Решил пока не давать. Едва ли придется боярину скудная мзда по
нраву. "Он тут, поди, тыщами ворочает!"
-- За совет спасибо, боярин. После промысла отблагодарю тебя... А не
можешь ли тех людей назвать поименно, чтобы легче было сыскать?
-- Разве всех упомнишь? -- воевода взял лист чистой бумаги, разгладил
его ладонью. Перстень с изумрудом, когда на него упал луч света, сверкнул
зеленоватой искоркой. В приказе было тихо и душно. В углу скреблась мышь.
Большая печь излучала тепло, навевала дрему. -- Поименно узнай у дьяка
Аверкиева. У него есть список жителей. -- Воевода обмакнул перо в
чернильницу, посмотрел, не попала ли на кончик пера волосинка, и заскрипел
по бумаге, давая понять, что разговор окончен. Аверьян поклонился, надел
шапку и повернулся к двери. Воевода вслед ему бросил:
-- Ясак потом не забудь заплатить. Десятую шкурку. Лучшую!
-- Не забуду, -- Аверьян обернулся, на всякий случай кивнул воеводе еще
раз и, когда взялся за скобу, опять услышал его ровный и властный голос:
-- Огневого зелья туземцам не продавать! Помни и товарищам своим
накажи!
-- Буду помнить. Да и нет у нас его, зелья-то. Промышлять собираемся
сетями-обметами да кулемами, -- отозвался Бармин, зная, что в грамоте царя
Бориса, которой он жаловал промышленных людей Двинского уезда, поморам
запрещалось привозить для продажи порох, свинец и ружья-пищали.
Расставшись с воеводой, Аверьян разыскал дьяка Аверкиева в маленькой
пристройке -- канцелярии при аманатской избе. Стрелец, стоявший в дверях,
загородил было дорогу алебардой, но Аверьян сунул ему в руку полушку1, и
алебарда отклонилась в сторону.
_____________
1 Полушка -- медная монета в 1/4 копейки.
Аверкиев сидел за столом. Из окна на раскрытую книгу и на плечо дьяка
падал дневной свет. Лицо у Аверкиева благообразное, с кудельной жидкой
бородой, закрученной на конце штопором. Глаза большие, с желтоватыми
белками. Воротник кафтана расстегнут, на шее ходуном ходит острый кадык.
Дьяк брал щепоткой из блюда, стоявшего на столе, моченую морошку и отправлял
ее в рот, жмурился и причмокивал. У стены на почтительном расстоянии стоял
ненец с обнаженной головой, скуластый, темнолицый, в малице, с мешком в
руке. Он говорил на своем языке торопливо и просительно, переминаясь с ноги
на ногу. Потом умолк и перестал переминаться. Дьяк, не обратив внимания на
Бармина, опять бросил в рот морошку, прожевал ее и тоже заговорил с ненцем
на его языке, быстро и свободно. Потом ненец что-то сказал и, вынув из мешка
две песцовые шкурки, положил перед дьяком. Тот быстро смахнул их под стол.
Аверьян даже раскрыл рот от удивления, как это он быстро проделал. А под
столом стоял плетеный короб, которого помор не заметил, и шкурки упали в
этот короб. Аверкиев опять заговорил с ненцем уже мягче, доброжелательней и
позвал дежурного стрельца. Дверь отворилась, в нее сначала просунулась
алебарда, а за ней и стрелец. Дьяк приказал:
-- Никола! Выпусти князенка Евгэя. Свадьбу, вишь, затеяли, так просят
на три дня отправить заложника домой. Вместо него посади в аманатскую вот
этого самоеда.
Стрелец кивнул, бесцеремонно ухватил за рукав ненца и потащил его из
избы. Дьяк опять бросил в рот ягоды и, погодя, сказал вдогонку:
-- Нехристи! Ясак не платят, а свадьбы играют. -- Он словно бы только
теперь увидел Бармина. -- А тебе чего? Кто таков?
-- Из Холмогор я. Пришел промышлять зверя малой артелью, -- пояснил
Аверьян и положил на стол перед дьяком три копейки серебром. Дьяк потянулся
за морошкой, на обратном пути провел локтем по столу -- и монет как не
бывало. Аверьян еле сдержал улыбку, подумав: "Ну и ловкач! Как это он?"
-- Говори дело. Мне некогда, -- отозвался дьяк, причмокивая. Борода
дрожала над раскрытой книгой с какими-то записями.
Аверьян объяснил. Дьяк назвал два имени.
-- Сперва справься о Семене Ледащем, пинежанине. Он тут поселился еще
до острога. Женат на самоедке, и дети у него пошли -- один глаз туды, другой
сюды. Один на Поморье глядит, другой в лес. А живет он... -- дьяк не
досказал, опять потянулся за морошкой. Аверьян не утерпел, спросил:
-- С похмелья, что ли?
-- Какое с похмелья! Для здоровья ем. Поживи тут с год -- все зубы
выпадут. Морошкой только и спасаюсь, да кедровника отваром... Дак вот, живет
он, Ледащий, на посаде. От постройки медника Матвея третья изба к реке. И
еще... -- Дьяк помедлил. -- Ежели Семена дома не окажется -- может, ушел в
лес али на реку, -- спроси Прошку Шеина. Этот из Пустозерска. Он те все
расскажет.
-- А изба? -- спросил Аверьян.
-- А изба -- третья от медника по сю сторону, от реки, значит... А сам
я те посоветую зверя промышлять вверх по Тазу-реке! Поднимись верст на
полста и руби зимовье. Места там, ежели подале от реки, малохоженые. Да
упромышлишь что -- меня не забудь.
Аверьян разыскал обоих промышленников. Поговорил с одним, потом с
другим. Пинежанин и пустозерец обжились в Мангазее, обретя здесь вторую
родину. Построили избы, обзавелись семьями. Жили промыслом: зимой добывали
зверя, летом рыбу, птицу. Оба тосковали по Поморью, собирались, накопив
денег и построив судно, вернуться домой.
Хлебосольно принимая Аверьяна, угощали добрым пивом, отменной пищей,
просили, чтобы привел своих товарищей. Но когда разговор коснулся
промысловых угодий, оба стали сдержанны, говорили с оглядкой. Известно:
прибыли соперники, которые могут занять выгодные, прибыльные места, какие
местные охотники считали своими. Но все же Бармин выведал от них, что лучше
всего подняться вверх по реке. Чем дальше от города и южнее, тем нехоженнее
места и больше зверья. Слова дьяка Аверкиева подтвердились.
Холмогорцы пробыли в Мангазее три дня. А потом, запасшись всем
необходимым в торговых рядах, отправились вверх по реке. Надо было
поторапливаться. Близилась осень, а за ней и начало промыслов.
В августе соболиные выводки распадались. Подросшие и окрепшие соболята
покидали материнские гнезда.
Соболюшка все реже стала видеть своих детей. Они вылезали из гнезда
рано, до восхода солнца, и убегали в тайгу. Сами себе добывая пищу, соболята
не каждый день возвращались во владения матери. Гнездо стало настолько
тесным, что они мешали друг другу. Наступила пора самостоятельной жизни.
Вот уже не вернулся в гнездо один соболек. Он нашел себе участок для
охоты верстах в шести от материнского логова, присмотрел укромное место для
гнезда на зиму и стал готовиться к ней. Соболюшка, обеспокоенная отсутствием
детеныша, некоторое время бегала по лесу, искала его, но не нашла и вскоре о
нем забыла.
Потом исчез второй. Он ушел ночью в дождь, в холодный предосенний
дождь, продолжительный и нудный. Казалось странным, что молодой зверь
покинул гнездо именно в такую погоду. Ведь лучше же было сидеть в дупле и
ждать, пока дождь пройдет. Но многое в природе необъяснимо. Может быть,
молодой соболь ушел дождливой ночью для того, чтобы следы его затерялись и
мать не могла его отыскать?
Остальные два покинули знакомую лужайку днем. Стояла ясная солнечная
погода, и на припеке было тепло. Соболята рядом с матерью грелись в лучах
солнца, вылизывали на себе шерсть, играли, ударяя друг друга лапами,
схватывались бороться, катаясь по траве. Мать сначала сидела возле них, а
потом ненадолго ушла в лес. Вернулась с полузадушенной молодой белкой,
которую поймала в кедровнике. Белка лущила орехи на нижней ветке дерева,
уронила шишку и спрыгнула на землю. Обычно белка, уронив лесной орех с
дерева, не спускается за ним, а тут же принимается за другой. Но эта белка
была молода и, видимо, неопытна, и Соболюшка легко ее схватила.
Мать положила белку на траву. Та уже не дышала, и соболята подошли к
ней. Они потрогали белку, перевернули ее с боку на бок и... не стали ее
есть.
Добычу они оставили матери.
Когда мать снова ушла в лес, они тоже исчезли.
Соболюшка, не найдя детей, долго стояла возле белки в настороженной
позе, глядя в сторону леса. Потом она взяла белку и спрятала ее в дупло.
Теперь она осталась одна. Но в ее сильном, красивом теле после летнего
гона начиналась жизнь новых детей. Чувствуя это, Соболюшка стала опять
выстилать дупло сухим мхом и линялой шерстью, которую собирала поблизости.
Черный Соболь был встревожен. Рядом с его логовом в ельнике близ реки
появились люди.
Сначала он услышал стук топоров, треск сваливаемых деревьев, потом
почуял запах дыма и другие неприятные чужие запахи, доносящиеся из ельника.
Он долго не решался подойти к людям, выследить, надолго ли они сюда
пожаловали. Наконец любопытство все-таки побороло в нем осторожность. Рано
утром, когда незваные гости спали. Черный Соболь подкрался к ним, выбрал в
буреломе поодаль удобное место, такое, откуда хорошо была видна стоянка
охотников, и стал выжидать, настороженно посматривая на пришельцев из-за
веток и сучьев. Собаки у людей не было. Он в этом убедился вчера.
Люди носили на себе бревна, копались в земле и, как видно, решили
обосноваться тут надолго. Черный Соболь, убедившись в этом, ушел прочь.
Он забрался в самое укромное свое убежище -- расщелину меж камнями в
диком малиннике, в юго-восточном углу участка, долго лежал тут,
прислушиваясь к лесным звукам. Покоя не было -- стук топоров доносился и
сюда.
Черный Соболь провел в расщелине всю ночь. Он почти не спал и все
прислушивался, не идут ли сюда люди. Из норы он выбегал только к ближайшему
ручью напиться.
Приходилось покидать обжитой участок, такой знакомый до каждого
кустика, камня, валежины, мохового болотца с кукушкиным льном и сухой и
жесткой осокой. Надо было уходить от опасности.
С рассветом Черный Соболь выбрался из убежища и отправился на поиски
нового места. Он долго бегал по лесу, осматривая и обнюхивая все звериные
тропинки и следы, и наконец нашел то, что запомнил давно и что, так долго
искал: заброшенный соболиный участок. Зверя, который обитал здесь, прошлой
зимой убили охотники, и его угодья оставались незанятыми. Черный Соболь стал
обследовать участок и тут почуял чей-то свежий след. Он остановился,
недовольно повел мордочкой, шерсть на грудке зашевелилась, хвост поджался:
кто-то уже успел здесь обосноваться.
Черный Соболь стал искать заброшенные логова бывшего хозяина и возле
одного из них увидел молодого соболенка. Тот сидел у входа в нору под
корнями дерева и настороженно смотрел в сторону, откуда приближался Черный
Соболь. Увидев его, молодой соболенок попятился назад, к стволу дерева,
готовый юркнуть в нору. Уши у него были испуганно поджаты, лапы дрожали.
Черный Соболь подбежал к нему, обнюхал его и сразу ушел прочь.
Молодой соболенок был его сыном. Узнал ли его отец? Может быть, родной
запах и инстинкт подсказали Черному Соболю, что этот зверек -- его детище?
Он ушел с того участка и опять долго бегал по лесу, пока не отыскал
себе новый. Здесь он наткнулся на большую полусгнившую колодину старой
поваленной осины и под нею принялся устраивать себе гнездо. Возле колодины
росли маленькие елки. Под одной из них он подкопался под колоду и устроил
гнездо в ямке, засыпанной сухими гнилушками.
Он работал всю ночь и под утро, сморенный усталостью, лег спать в новой
норке на сухих гнилушках, осыпавшихся с корневой части колоды.
На прежний участок он возвращался только поохотиться, да и то с большой
осторожностью. На новом участке устроил еще два запасных гнезда, в которых в
случае преследования можно было спастись, -- одно в дупле, в нижней части
старой корявой ели, подкопавшись к нему из-под корней, другое -- на сухом
болоте, у кочки, заваленной буреломом.
Он поспал сначала в одном, потом в другом гнезде. Более спокойно
чувствовал себя Черный Соболь в дупле. Здесь ему однажды снился сон: залитая
солнцем полянка, резвящиеся соболята, лежащая на траве синичка-гаечка и
Соболюшка. Она сидела под поваленной осиной и вылизывала на грудке блестящую
шелковистую шерсть.
В лесу поспело много ягод. На новом участке Черного Соболя, неподалеку
от поваленной осиновой колоды, был обширный брусничник. Крупные, сочные
ягоды лежали плотным ковром и рдяно горели на солнце. Соболь каждый день
кормился там, поедая ягоды с края, удаленного от его гнезда. Бруснику, что
росла ближе к убежищу, он оставлял на зиму. Когда запасы ягод заметно убыли,
он не стал больше ходить сюда, а бегал в другие места -- поедал перезревшую
морошку, рябину, костянику -- все, что попадалось ему. Вскоре подоспели и
молодые кедровые шишки, и он лакомился мягкими вкусными орешками. Теперь он
редко охотился на птиц и мелких зверушек: пищи было вдосталь, и он быстро
нагуливал тело к зиме.
Все было бы хорошо. Но спокойная сытая жизнь продолжалась недолго. У
Черного Соболя появился враг.
Вообще врагов у соболей не так уж много. Им приходилось опасаться
прежде всего человека с собакой. Кроме них, за соболем охотились лисицы,
редко встречавшиеся в этих местах росомахи и волки. По зимам соболю
приходилось спасаться иной раз от острых когтей полярной совы и уральской
неясыти1. Врагов немного, но вполне достаточно для того, чтобы, зазевавшись,
погибнуть в любой момент.
_________________
1 Неясыть -- род птиц семейства сов.
Однажды, возвращаясь с кормежки, Черный Соболь почуял чужой тревожащий
след и заспешил к норе. До нее оставалось несколько саженей, когда из-за
кустов внезапно вымахнула большая рыжая лиса. Острая морда ее распорола
воздух у самого уха Черного Соболя. Огненно-рыжий хвост ослепил его. Соболь
сделал огромный прыжок в сторону.
Лисица промахнулась -- помешали кусты. Пока она повернулась да
пустилась снова преследовать Черного Соболя, он кинулся к ближайшей ели и,
царапая острыми когтями кору, вскарабкался наверх. Лисица, подбежав к
дереву, поднялась на задние лапы и в припадке злобы и досады стала кружить
возле него, то опускаясь на землю, то вновь вскидываясь на дыбы. Она с шумом
вбирала в легкие воздух, вытягивала морду, и кончик носа у нее дергался.
Вытянувшись в струнку, лисица вся устремилась вверх. Но лазить по деревьям
рыжей не дано -- не та ухватка, не те когти.
Черный Соболь крепко вцепился в качающуюся еловую ветку, перебрался по
ней ближе к стволу, боясь сорваться и попасть в лисьи зубы. Слыша злобное
тявканье лисицы и ее учащенное дыхание, он с опаской перебрался на другую
ветку, повыше, и, словно большой кот, устроился на ней.
Лисица побегала вокруг дерева и села на задние лапы. Она, видимо,
решила поохотиться всерьез и взять Черного Соболя измором.
Но добыть его не так-то просто. Он, поуспокоившись, заметил, что
толстый сук соседнего дерева совсем близко -- тянется к ели, на которой он
спасался. Соболь тщательно рассчитал прыжок и, хотя с сытым животом ему
двигаться было тяжеловато, перемахнул на соседнюю, более высокую и густую
ель. Лисица села у ее подножия.
Ближних деревьев больше не было, а прыгать с ветки на ветку, как белка,
на большие расстояния Черный Соболь не мог. Поэтому он понадежней устроился
на суку, спрятавшись от своего преследователя в хвое, и тоже стал выжидать.
Теперь поединок принял затяжной характер: кто кого пересидит. Черный
Соболь мог пережидать опасность по крайней мере не одни сутки, пока не
обессилеет от бессонницы и голода. Лисице нет расчета ждать так долго. Она
скорее поймает другую жертву, чтобы утолить голод. Посидев немного под
деревом, рыжая попрыгала, силясь разглядеть за еловыми лапами недосягаемую
жертву, и, смирив гордыню, ушла.
Соболь еще долго сидел на суку, хотя заметил, что враг его исчез.
Наконец он стал осторожно спускаться, добрался до нижней ветки и посидел на
ней, словно бы подразнивая лису, если она затаилась поблизости. Но ее не
было. Соболь спрыгнул на землю и замер, готовый тотчас вскинуться наверх.
Прислушался, понюхал след лисицы. Потом махнул в чащу и помчался в
убежище-дупло, где схорониться было надежнее, чем под колодой.
Хотя лисица напала на него неподалеку от старой осины, он не стал
прятаться в нору, потому что рыжая легко могла разрыть ход и добраться до
него. Поэтому он и влез на дерево.
Возле гнезда он долго бегал и петлял, путая следы, потом несколькими
большими прыжками достиг лаза и скрылся. Сердце у него стучало часто-часто,
и он долго не мог успокоиться.
После встречи с людьми и нападения лисицы Черный Соболь стал более
осторожным: на охоту и кормежку выходил ночами, днем вылезал из своего
убежища редко. Он и раньше вел большей частью ночной образ жизни, но
нынешним летом почему-то нарушил его: то ли забыл об опасности,
подстерегающей его на каждом шагу, то ли удачливость в охоте, зрелый возраст
и уверенность в своих силах стали в нем брать верх над осмотрительностью.
Наступили темные осенние ночи, и охотиться стало трудно. Черный Соболь
оставлял дупло лишь перед рассветом. Тьма начинала рассеиваться,
пробуждались птицы, мелкие зверушки -- мыши, бурундуки шмыгали в траве в
поисках корма. Временами выпадали дожди, и Черный Соболь забирался в
укрытие, потому что дождь в эту пору для него был неприятен вдвойне. Зверь
менял летнюю шкурку на зимнюю. Зимняя шерсть подрастала, летняя линяла и
выпадала. От дождя она становилась тяжелой, намокала и связывала движения.
Как и другие звери, что в период линьки трутся обо все, что попадется,
и оставляют клочья шерсти, так и Черный Соболь, выходя из убежища, оставлял
на сучьях и кустарниковых колючках по пушинкам отслуживший свое летний
наряд.
В один из холодных осенних вечеров Черный Соболь отправился на свой
прежний участок. Там люди уже обжили свою избушку: зверь увидел свет в
маленьком оконце, почуял запах дыма и нашел вокруг много следов.
Люди не интересовали Черного Соболя. Он вспомнил о Соболюшке и пошел
разыскивать ее. Ведь участок, на котором она жила и охотилась, был рядом с
его участком. Будь он разумным, мыслящим существом, так сразу бы
почувствовал угрызения совести от того, что сам убрался от людей подальше, а
подругу бросил на произвол судьбы.
Вот и ее угодье. Черный Соболь осторожно приблизился к гнезду в дупле
старой осины, заглянул в него, взобравшись на ствол, и спрыгнул на землю в
растерянности. Логово было пустым, в нем Соболюшка не жила уже давно.
Он обнюхал жухлую сырую траву под дуплом, на поляне поблизости --
следов не осталось. Их, наверное, смыли дожди или время стерло навсегда.
Черный Соболь потерся боком о куст шиповника, оставив на нем клочки линялой
шерсти, и опять замер как бы в раздумье. Издали, от места, где поселились
пожелтевшие листья.
_____________
1 О б л а м -- выступ на городской стене.
Это с запада в разрыв облаков ударили яркие лучи закатного солнца.
Гурию показалось, что такое диво он когда-то видел, должно быть, в
легком, радостном, предпраздничном сне? А может, наяву?..
Артельщики не удержались от восторга:
-- Дивно-то как!
-- И вправду Златокипящая Мангазея...
Полюбовавшись городом издали, они пошли к берегу, под его стены. Уже и
караульный стрелец, что разгуливал на стене, остановился и, облокотясь о
сруб, всматривался в подходившее судно. Что за люди? Откуда?
Под стенами крепости на берегу Таза ни лодок, ни других судов у
причалов не было. Карбаса и кочи, должно быть, стояли где-то в ином месте.
Пройдя немного вдоль берега, мимо избенок на посаде, Аверьян увидел за узким
мыском речку поменьше, впадающую в Таз Мангазейку. На ней-то и приткнулось к
бревенчатым причалам множество суденышек -- от шитика до парусника. Туда он
и стал править.
Вскоре коч, не дойдя до берега, сел днищем на песок. До земли
оставалось несколько саженей.
-- Негожее место, отмелое, -- проворчал Аверьян. -- Надобно поискать
поглубже. Тут коч не вытащить.
-- А может, на якорь станем? -- предложил Герасим.
-- Речонка узкая. Другим мешать будем, -- Аверьян взял шест. Артельщики
оттолкнулись и причалили в другом месте. Тут было поглубже. Затравеневший
берег снизу подмыло водой. Холмогорцы вышли, подтянули судно, вбили
заостренный кол и намотали на него причальный конец. Стали на берегу,
огляделись:
-- Ну вот и пришли, слава богу!
-- Только не встретил никто. Ни хлеба-соли, ни пирогов не принесли...
Рядом раздался голос:
-- Ишь, чего захотели! Пирогов! Хо-хо! А пекут ли у нас пироги-то, не
спросили? У нас, брат, и хлеба не всегда досыта...
Холмогорцы обернулись на голос и увидели поблизости лодку-плоскодонку,
только что ткнувшуюся в берег. В ней кучей сложена мокрая сеть, на дне
навалов -- свежая рыба. Иные рыбины еще трепыхались, шлепали хвостами по
воде, скопившейся в дощанике от сети. Возле лодки стоял среднего роста
сухопарый и жилистый мужик в коротком армяке, высоких бахилах,
простоволосый. Он подошел.
-- Это я пошутил малость. На житье не беднуемся. А будете гостями, так
моя жонка и пирогами вас накормит, и чарку нальет. Отколь прибыли,
православные?
Аверьян ответил, приглядываясь к мужику, как бы оценивая, чего он
стоит. Мангазеец был проворен, остер на язык, а глаза у него нахальные,
плутоватые, так и зыркают по сторонам, так и ощупывают поморов, коч и
поклажу в нем, спрятанную под парусиной.
-- Так-так... Значит, холмогорцы, -- сказал мужик. -- А меня звать
Лаврентием. Изба на посаде. Ловлю рыбу, охотой пробавляюсь, Живу чем бог
пошлет. -- Лаврушка посмотрел в свой дощаник. -- Чем будете заниматься?
-- Надобно сперва по начальству явиться. Пошлину или што там положено в
казну уплатить, -- ответил Аверьян. -- А дальше видно будет.
-- Ишь ты, -- неодобрительно сказал Лаврушка. -- Сразу и платить!
Видно, богатый пришел. Ну, да в ваших краях, говорят, жемчуга да
серебро-золото голыми руками в Студеном море берут. Где ночевать-то будете?
Ворота крепости заперты до утра. После захода солнца их наглухо запирают.
Коли хотите -- идите ко мне на поветь. Одеяла оленьи дам. Тепло будет.
Комарья нынь меньше стало... Дело к осени.
Аверьян опять посмотрел на мангазейца испытующе. "Жулик мангазейской...
Видно! Глаза так и бегают, -- подумал про себя. -- Ночуй у такого -- всех
перережет, в реку спустит и добро наше загребет".
-- Переспим в коче. Привыкли. А ты, значит, рыбак?
-- Рыбак. Я же сказал. -- Дух предпринимательства с рождения руководил
головой Лаврушки. -- Купите-ко у меня рыбу. Свежье отменное. Уху сварите...
-- Это нам не мешало бы, -- Аверьян переглянулся с товарищами. --
Заварили бы уху тут, на бережку. Дрова, вижу, можно найти. Не на ямальском
волоку. А почем у тя рыба?
-- Денег мне не надоть, -- Лаврушка поглядел на рыбу в дощанике,
прикидывая, сколько ее наберется, -- а дали бы мне фунта два пороху. Да,
может, и свинец у вас есть? Мне пищаль зарядить нечем. Хотел вчерась гусей
пострелять, да зелья1 нет.
____________
1 Зелье -- порох.
Аверьян насторожился, смекнув, что к чему: "Пытает".
-- Нету у нас зелья. Никак нету. А деньгами сколь возьмешь, ежели на
уху?
-- На деньги не продаю, -- Лаврушка зашел в дощаник, взял мокрый мешок,
накидал в него щук, окуней, язей и вытряхнул рыбу на траву к ногам Аверьяна.
-- Ешьте на здоровье. Так даю. Еще свидимся. Зимовать будете?
-- Не знаю, -- уклончиво ответил Аверьян. -- А за рыбу спасибо.
Вознаградить тя не знаю чем. Может, потом посчитаемся?
-- Брось! -- Лаврушка замахал руками. -- Рыбы у нас много. Хоть руками
лови. Она дешева. Ну, прощевайте. Ежели запонадоблюсь вам -- советом помочь
или еще что, спросите Лаврушку, стрельца. Меня тут каждая собака знает. Бабы
о меня языки свои до мяса обтерхали, -- Лаврушка рассмеялся и стал выбирать
в мешок остальную рыбу.
Поморы развели костерок и стали варить уху в котле. Уже поздно улеглись
спать в коче на привычном ложе, оставив одного караульщика, чтобы ненароком
на них не напали да не наделали вреда лихие люди, которых, наверное, и здесь
немало. "Вот и этот мазурик, -- думал Аверьян, засыпая рядом с топором, --
хоть и дал рыбу, а, видать, тертый калач. Стрельцом служит, а пороху
просит..."
Но чем-то Лаврушка Бармину все же поглянулся.
На другой день Аверьян, Герасим и Никифор ушли в крепость по делам --
все разведать да получить необходимые для торговли и промысла разрешения.
Прежде всего надо было выяснить, можно ли покупать и по каким ценам меха,
можно ли заиметь на зиму участок для охоты.
Гурий остался караулить коч. Весь день он пробыл возле судна, глядя,
как по берегам неторопливо и слаженно течет жизнь мангазейцев. "Люди тут,
видать, богатые, -- думал он, видя баб и мужиков, рослых, здоровых и
уверенных в себе. -- Головы несут высоко, одеты справно. Даже ребятня и те
кожаные сапожонки носит..."
Мангазейекий воевода принял холмогорских промышленников без особенного
радушия. Он сказал Аверьяну, что почти все угодья для охоты на пушного зверя
разобраны русскими промысловиками да родовыми старейшинами ненцев и остяков,
что пришлых людей много, все понаставили зимовья по обоим берегам реки Таз и
даже углубились в леса к Енисею.
-- Так что место вам указать не могу, -- воевода говорил неохотно, как
бы выдавливая из себя слова и морщась, словно от зубной боли. -- Ищите сами.
Могу посоветовать: живут на посаде ваши люди с Поморья, кои пришли сюда
давно. Они места эти знают и, может, что и дельное тебе скажут.
Аверьян жал в кулаке деньги, раздумывая: "Давать ему денег или не
давать?" Решил пока не давать. Едва ли придется боярину скудная мзда по
нраву. "Он тут, поди, тыщами ворочает!"
-- За совет спасибо, боярин. После промысла отблагодарю тебя... А не
можешь ли тех людей назвать поименно, чтобы легче было сыскать?
-- Разве всех упомнишь? -- воевода взял лист чистой бумаги, разгладил
его ладонью. Перстень с изумрудом, когда на него упал луч света, сверкнул
зеленоватой искоркой. В приказе было тихо и душно. В углу скреблась мышь.
Большая печь излучала тепло, навевала дрему. -- Поименно узнай у дьяка
Аверкиева. У него есть список жителей. -- Воевода обмакнул перо в
чернильницу, посмотрел, не попала ли на кончик пера волосинка, и заскрипел
по бумаге, давая понять, что разговор окончен. Аверьян поклонился, надел
шапку и повернулся к двери. Воевода вслед ему бросил:
-- Ясак потом не забудь заплатить. Десятую шкурку. Лучшую!
-- Не забуду, -- Аверьян обернулся, на всякий случай кивнул воеводе еще
раз и, когда взялся за скобу, опять услышал его ровный и властный голос:
-- Огневого зелья туземцам не продавать! Помни и товарищам своим
накажи!
-- Буду помнить. Да и нет у нас его, зелья-то. Промышлять собираемся
сетями-обметами да кулемами, -- отозвался Бармин, зная, что в грамоте царя
Бориса, которой он жаловал промышленных людей Двинского уезда, поморам
запрещалось привозить для продажи порох, свинец и ружья-пищали.
Расставшись с воеводой, Аверьян разыскал дьяка Аверкиева в маленькой
пристройке -- канцелярии при аманатской избе. Стрелец, стоявший в дверях,
загородил было дорогу алебардой, но Аверьян сунул ему в руку полушку1, и
алебарда отклонилась в сторону.
_____________
1 Полушка -- медная монета в 1/4 копейки.
Аверкиев сидел за столом. Из окна на раскрытую книгу и на плечо дьяка
падал дневной свет. Лицо у Аверкиева благообразное, с кудельной жидкой
бородой, закрученной на конце штопором. Глаза большие, с желтоватыми
белками. Воротник кафтана расстегнут, на шее ходуном ходит острый кадык.
Дьяк брал щепоткой из блюда, стоявшего на столе, моченую морошку и отправлял
ее в рот, жмурился и причмокивал. У стены на почтительном расстоянии стоял
ненец с обнаженной головой, скуластый, темнолицый, в малице, с мешком в
руке. Он говорил на своем языке торопливо и просительно, переминаясь с ноги
на ногу. Потом умолк и перестал переминаться. Дьяк, не обратив внимания на
Бармина, опять бросил в рот морошку, прожевал ее и тоже заговорил с ненцем
на его языке, быстро и свободно. Потом ненец что-то сказал и, вынув из мешка
две песцовые шкурки, положил перед дьяком. Тот быстро смахнул их под стол.
Аверьян даже раскрыл рот от удивления, как это он быстро проделал. А под
столом стоял плетеный короб, которого помор не заметил, и шкурки упали в
этот короб. Аверкиев опять заговорил с ненцем уже мягче, доброжелательней и
позвал дежурного стрельца. Дверь отворилась, в нее сначала просунулась
алебарда, а за ней и стрелец. Дьяк приказал:
-- Никола! Выпусти князенка Евгэя. Свадьбу, вишь, затеяли, так просят
на три дня отправить заложника домой. Вместо него посади в аманатскую вот
этого самоеда.
Стрелец кивнул, бесцеремонно ухватил за рукав ненца и потащил его из
избы. Дьяк опять бросил в рот ягоды и, погодя, сказал вдогонку:
-- Нехристи! Ясак не платят, а свадьбы играют. -- Он словно бы только
теперь увидел Бармина. -- А тебе чего? Кто таков?
-- Из Холмогор я. Пришел промышлять зверя малой артелью, -- пояснил
Аверьян и положил на стол перед дьяком три копейки серебром. Дьяк потянулся
за морошкой, на обратном пути провел локтем по столу -- и монет как не
бывало. Аверьян еле сдержал улыбку, подумав: "Ну и ловкач! Как это он?"
-- Говори дело. Мне некогда, -- отозвался дьяк, причмокивая. Борода
дрожала над раскрытой книгой с какими-то записями.
Аверьян объяснил. Дьяк назвал два имени.
-- Сперва справься о Семене Ледащем, пинежанине. Он тут поселился еще
до острога. Женат на самоедке, и дети у него пошли -- один глаз туды, другой
сюды. Один на Поморье глядит, другой в лес. А живет он... -- дьяк не
досказал, опять потянулся за морошкой. Аверьян не утерпел, спросил:
-- С похмелья, что ли?
-- Какое с похмелья! Для здоровья ем. Поживи тут с год -- все зубы
выпадут. Морошкой только и спасаюсь, да кедровника отваром... Дак вот, живет
он, Ледащий, на посаде. От постройки медника Матвея третья изба к реке. И
еще... -- Дьяк помедлил. -- Ежели Семена дома не окажется -- может, ушел в
лес али на реку, -- спроси Прошку Шеина. Этот из Пустозерска. Он те все
расскажет.
-- А изба? -- спросил Аверьян.
-- А изба -- третья от медника по сю сторону, от реки, значит... А сам
я те посоветую зверя промышлять вверх по Тазу-реке! Поднимись верст на
полста и руби зимовье. Места там, ежели подале от реки, малохоженые. Да
упромышлишь что -- меня не забудь.
Аверьян разыскал обоих промышленников. Поговорил с одним, потом с
другим. Пинежанин и пустозерец обжились в Мангазее, обретя здесь вторую
родину. Построили избы, обзавелись семьями. Жили промыслом: зимой добывали
зверя, летом рыбу, птицу. Оба тосковали по Поморью, собирались, накопив
денег и построив судно, вернуться домой.
Хлебосольно принимая Аверьяна, угощали добрым пивом, отменной пищей,
просили, чтобы привел своих товарищей. Но когда разговор коснулся
промысловых угодий, оба стали сдержанны, говорили с оглядкой. Известно:
прибыли соперники, которые могут занять выгодные, прибыльные места, какие
местные охотники считали своими. Но все же Бармин выведал от них, что лучше
всего подняться вверх по реке. Чем дальше от города и южнее, тем нехоженнее
места и больше зверья. Слова дьяка Аверкиева подтвердились.
Холмогорцы пробыли в Мангазее три дня. А потом, запасшись всем
необходимым в торговых рядах, отправились вверх по реке. Надо было
поторапливаться. Близилась осень, а за ней и начало промыслов.
В августе соболиные выводки распадались. Подросшие и окрепшие соболята
покидали материнские гнезда.
Соболюшка все реже стала видеть своих детей. Они вылезали из гнезда
рано, до восхода солнца, и убегали в тайгу. Сами себе добывая пищу, соболята
не каждый день возвращались во владения матери. Гнездо стало настолько
тесным, что они мешали друг другу. Наступила пора самостоятельной жизни.
Вот уже не вернулся в гнездо один соболек. Он нашел себе участок для
охоты верстах в шести от материнского логова, присмотрел укромное место для
гнезда на зиму и стал готовиться к ней. Соболюшка, обеспокоенная отсутствием
детеныша, некоторое время бегала по лесу, искала его, но не нашла и вскоре о
нем забыла.
Потом исчез второй. Он ушел ночью в дождь, в холодный предосенний
дождь, продолжительный и нудный. Казалось странным, что молодой зверь
покинул гнездо именно в такую погоду. Ведь лучше же было сидеть в дупле и
ждать, пока дождь пройдет. Но многое в природе необъяснимо. Может быть,
молодой соболь ушел дождливой ночью для того, чтобы следы его затерялись и
мать не могла его отыскать?
Остальные два покинули знакомую лужайку днем. Стояла ясная солнечная
погода, и на припеке было тепло. Соболята рядом с матерью грелись в лучах
солнца, вылизывали на себе шерсть, играли, ударяя друг друга лапами,
схватывались бороться, катаясь по траве. Мать сначала сидела возле них, а
потом ненадолго ушла в лес. Вернулась с полузадушенной молодой белкой,
которую поймала в кедровнике. Белка лущила орехи на нижней ветке дерева,
уронила шишку и спрыгнула на землю. Обычно белка, уронив лесной орех с
дерева, не спускается за ним, а тут же принимается за другой. Но эта белка
была молода и, видимо, неопытна, и Соболюшка легко ее схватила.
Мать положила белку на траву. Та уже не дышала, и соболята подошли к
ней. Они потрогали белку, перевернули ее с боку на бок и... не стали ее
есть.
Добычу они оставили матери.
Когда мать снова ушла в лес, они тоже исчезли.
Соболюшка, не найдя детей, долго стояла возле белки в настороженной
позе, глядя в сторону леса. Потом она взяла белку и спрятала ее в дупло.
Теперь она осталась одна. Но в ее сильном, красивом теле после летнего
гона начиналась жизнь новых детей. Чувствуя это, Соболюшка стала опять
выстилать дупло сухим мхом и линялой шерстью, которую собирала поблизости.
Черный Соболь был встревожен. Рядом с его логовом в ельнике близ реки
появились люди.
Сначала он услышал стук топоров, треск сваливаемых деревьев, потом
почуял запах дыма и другие неприятные чужие запахи, доносящиеся из ельника.
Он долго не решался подойти к людям, выследить, надолго ли они сюда
пожаловали. Наконец любопытство все-таки побороло в нем осторожность. Рано
утром, когда незваные гости спали. Черный Соболь подкрался к ним, выбрал в
буреломе поодаль удобное место, такое, откуда хорошо была видна стоянка
охотников, и стал выжидать, настороженно посматривая на пришельцев из-за
веток и сучьев. Собаки у людей не было. Он в этом убедился вчера.
Люди носили на себе бревна, копались в земле и, как видно, решили
обосноваться тут надолго. Черный Соболь, убедившись в этом, ушел прочь.
Он забрался в самое укромное свое убежище -- расщелину меж камнями в
диком малиннике, в юго-восточном углу участка, долго лежал тут,
прислушиваясь к лесным звукам. Покоя не было -- стук топоров доносился и
сюда.
Черный Соболь провел в расщелине всю ночь. Он почти не спал и все
прислушивался, не идут ли сюда люди. Из норы он выбегал только к ближайшему
ручью напиться.
Приходилось покидать обжитой участок, такой знакомый до каждого
кустика, камня, валежины, мохового болотца с кукушкиным льном и сухой и
жесткой осокой. Надо было уходить от опасности.
С рассветом Черный Соболь выбрался из убежища и отправился на поиски
нового места. Он долго бегал по лесу, осматривая и обнюхивая все звериные
тропинки и следы, и наконец нашел то, что запомнил давно и что, так долго
искал: заброшенный соболиный участок. Зверя, который обитал здесь, прошлой
зимой убили охотники, и его угодья оставались незанятыми. Черный Соболь стал
обследовать участок и тут почуял чей-то свежий след. Он остановился,
недовольно повел мордочкой, шерсть на грудке зашевелилась, хвост поджался:
кто-то уже успел здесь обосноваться.
Черный Соболь стал искать заброшенные логова бывшего хозяина и возле
одного из них увидел молодого соболенка. Тот сидел у входа в нору под
корнями дерева и настороженно смотрел в сторону, откуда приближался Черный
Соболь. Увидев его, молодой соболенок попятился назад, к стволу дерева,
готовый юркнуть в нору. Уши у него были испуганно поджаты, лапы дрожали.
Черный Соболь подбежал к нему, обнюхал его и сразу ушел прочь.
Молодой соболенок был его сыном. Узнал ли его отец? Может быть, родной
запах и инстинкт подсказали Черному Соболю, что этот зверек -- его детище?
Он ушел с того участка и опять долго бегал по лесу, пока не отыскал
себе новый. Здесь он наткнулся на большую полусгнившую колодину старой
поваленной осины и под нею принялся устраивать себе гнездо. Возле колодины
росли маленькие елки. Под одной из них он подкопался под колоду и устроил
гнездо в ямке, засыпанной сухими гнилушками.
Он работал всю ночь и под утро, сморенный усталостью, лег спать в новой
норке на сухих гнилушках, осыпавшихся с корневой части колоды.
На прежний участок он возвращался только поохотиться, да и то с большой
осторожностью. На новом участке устроил еще два запасных гнезда, в которых в
случае преследования можно было спастись, -- одно в дупле, в нижней части
старой корявой ели, подкопавшись к нему из-под корней, другое -- на сухом
болоте, у кочки, заваленной буреломом.
Он поспал сначала в одном, потом в другом гнезде. Более спокойно
чувствовал себя Черный Соболь в дупле. Здесь ему однажды снился сон: залитая
солнцем полянка, резвящиеся соболята, лежащая на траве синичка-гаечка и
Соболюшка. Она сидела под поваленной осиной и вылизывала на грудке блестящую
шелковистую шерсть.
В лесу поспело много ягод. На новом участке Черного Соболя, неподалеку
от поваленной осиновой колоды, был обширный брусничник. Крупные, сочные
ягоды лежали плотным ковром и рдяно горели на солнце. Соболь каждый день
кормился там, поедая ягоды с края, удаленного от его гнезда. Бруснику, что
росла ближе к убежищу, он оставлял на зиму. Когда запасы ягод заметно убыли,
он не стал больше ходить сюда, а бегал в другие места -- поедал перезревшую
морошку, рябину, костянику -- все, что попадалось ему. Вскоре подоспели и
молодые кедровые шишки, и он лакомился мягкими вкусными орешками. Теперь он
редко охотился на птиц и мелких зверушек: пищи было вдосталь, и он быстро
нагуливал тело к зиме.
Все было бы хорошо. Но спокойная сытая жизнь продолжалась недолго. У
Черного Соболя появился враг.
Вообще врагов у соболей не так уж много. Им приходилось опасаться
прежде всего человека с собакой. Кроме них, за соболем охотились лисицы,
редко встречавшиеся в этих местах росомахи и волки. По зимам соболю
приходилось спасаться иной раз от острых когтей полярной совы и уральской
неясыти1. Врагов немного, но вполне достаточно для того, чтобы, зазевавшись,
погибнуть в любой момент.
_________________
1 Неясыть -- род птиц семейства сов.
Однажды, возвращаясь с кормежки, Черный Соболь почуял чужой тревожащий
след и заспешил к норе. До нее оставалось несколько саженей, когда из-за
кустов внезапно вымахнула большая рыжая лиса. Острая морда ее распорола
воздух у самого уха Черного Соболя. Огненно-рыжий хвост ослепил его. Соболь
сделал огромный прыжок в сторону.
Лисица промахнулась -- помешали кусты. Пока она повернулась да
пустилась снова преследовать Черного Соболя, он кинулся к ближайшей ели и,
царапая острыми когтями кору, вскарабкался наверх. Лисица, подбежав к
дереву, поднялась на задние лапы и в припадке злобы и досады стала кружить
возле него, то опускаясь на землю, то вновь вскидываясь на дыбы. Она с шумом
вбирала в легкие воздух, вытягивала морду, и кончик носа у нее дергался.
Вытянувшись в струнку, лисица вся устремилась вверх. Но лазить по деревьям
рыжей не дано -- не та ухватка, не те когти.
Черный Соболь крепко вцепился в качающуюся еловую ветку, перебрался по
ней ближе к стволу, боясь сорваться и попасть в лисьи зубы. Слыша злобное
тявканье лисицы и ее учащенное дыхание, он с опаской перебрался на другую
ветку, повыше, и, словно большой кот, устроился на ней.
Лисица побегала вокруг дерева и села на задние лапы. Она, видимо,
решила поохотиться всерьез и взять Черного Соболя измором.
Но добыть его не так-то просто. Он, поуспокоившись, заметил, что
толстый сук соседнего дерева совсем близко -- тянется к ели, на которой он
спасался. Соболь тщательно рассчитал прыжок и, хотя с сытым животом ему
двигаться было тяжеловато, перемахнул на соседнюю, более высокую и густую
ель. Лисица села у ее подножия.
Ближних деревьев больше не было, а прыгать с ветки на ветку, как белка,
на большие расстояния Черный Соболь не мог. Поэтому он понадежней устроился
на суку, спрятавшись от своего преследователя в хвое, и тоже стал выжидать.
Теперь поединок принял затяжной характер: кто кого пересидит. Черный
Соболь мог пережидать опасность по крайней мере не одни сутки, пока не
обессилеет от бессонницы и голода. Лисице нет расчета ждать так долго. Она
скорее поймает другую жертву, чтобы утолить голод. Посидев немного под
деревом, рыжая попрыгала, силясь разглядеть за еловыми лапами недосягаемую
жертву, и, смирив гордыню, ушла.
Соболь еще долго сидел на суку, хотя заметил, что враг его исчез.
Наконец он стал осторожно спускаться, добрался до нижней ветки и посидел на
ней, словно бы подразнивая лису, если она затаилась поблизости. Но ее не
было. Соболь спрыгнул на землю и замер, готовый тотчас вскинуться наверх.
Прислушался, понюхал след лисицы. Потом махнул в чащу и помчался в
убежище-дупло, где схорониться было надежнее, чем под колодой.
Хотя лисица напала на него неподалеку от старой осины, он не стал
прятаться в нору, потому что рыжая легко могла разрыть ход и добраться до
него. Поэтому он и влез на дерево.
Возле гнезда он долго бегал и петлял, путая следы, потом несколькими
большими прыжками достиг лаза и скрылся. Сердце у него стучало часто-часто,
и он долго не мог успокоиться.
После встречи с людьми и нападения лисицы Черный Соболь стал более
осторожным: на охоту и кормежку выходил ночами, днем вылезал из своего
убежища редко. Он и раньше вел большей частью ночной образ жизни, но
нынешним летом почему-то нарушил его: то ли забыл об опасности,
подстерегающей его на каждом шагу, то ли удачливость в охоте, зрелый возраст
и уверенность в своих силах стали в нем брать верх над осмотрительностью.
Наступили темные осенние ночи, и охотиться стало трудно. Черный Соболь
оставлял дупло лишь перед рассветом. Тьма начинала рассеиваться,
пробуждались птицы, мелкие зверушки -- мыши, бурундуки шмыгали в траве в
поисках корма. Временами выпадали дожди, и Черный Соболь забирался в
укрытие, потому что дождь в эту пору для него был неприятен вдвойне. Зверь
менял летнюю шкурку на зимнюю. Зимняя шерсть подрастала, летняя линяла и
выпадала. От дождя она становилась тяжелой, намокала и связывала движения.
Как и другие звери, что в период линьки трутся обо все, что попадется,
и оставляют клочья шерсти, так и Черный Соболь, выходя из убежища, оставлял
на сучьях и кустарниковых колючках по пушинкам отслуживший свое летний
наряд.
В один из холодных осенних вечеров Черный Соболь отправился на свой
прежний участок. Там люди уже обжили свою избушку: зверь увидел свет в
маленьком оконце, почуял запах дыма и нашел вокруг много следов.
Люди не интересовали Черного Соболя. Он вспомнил о Соболюшке и пошел
разыскивать ее. Ведь участок, на котором она жила и охотилась, был рядом с
его участком. Будь он разумным, мыслящим существом, так сразу бы
почувствовал угрызения совести от того, что сам убрался от людей подальше, а
подругу бросил на произвол судьбы.
Вот и ее угодье. Черный Соболь осторожно приблизился к гнезду в дупле
старой осины, заглянул в него, взобравшись на ствол, и спрыгнул на землю в
растерянности. Логово было пустым, в нем Соболюшка не жила уже давно.
Он обнюхал жухлую сырую траву под дуплом, на поляне поблизости --
следов не осталось. Их, наверное, смыли дожди или время стерло навсегда.
Черный Соболь потерся боком о куст шиповника, оставив на нем клочки линялой
шерсти, и опять замер как бы в раздумье. Издали, от места, где поселились