---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
повесть
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
АРХАНГЕЛЬСК
1980
Первому зверек,
а последнему следок.
Поговорка
Прошлой осенью во время листопада, вернувшись с промысла от Сосновского
острова, холмогорский вольный крестьянин -- промышленник, рыбак и зверобой
Аверьян Бармин заложил на плотбище малый коч для Мангазейского ходу.
Давно вынашивал Аверьян мечту побывать на далекой реке Таз, куда
хаживали холмогорские, пинежские да мезенские мужики промышлять соболя.
Промысел был довольно прибылен: англичане да голландцы, приходившие в
Холмогоры на торг, за хорошую шкурку этого зверя давали товаров на немалую
по тем временам сумму -- до пяти рублей. Пинежанин Иона Патракеев,
промышлявший соболя на Тазу-реке, выручил денег на покупку избы и двух
лошадей.
Но не только соображения выгоды влекли Аверьяна в неблизкое и опасное
путешествие. Ему хотелось проторить для себя новый путь в море и на суше,
своими глазами увидеть, как живут в тех далеких местах русские охотники да
самоеды, померяться силой с трудностями, проверить, не стар ли стал, не
угасла ли в нем тяга к неизведанному.
Когда этот достойный помор родился, поп, окуная его в купель, недаром
дал имя Аверьян, означавшее упрямку, неуступчивость. Упрямство, казалось, с
тех пор вселилось в этого человека и помогало ему в трудной, полной лишений
поморской жизни. Оно удачно сочеталось с предприимчивостью, смелостью,
находчивостью. И еще с расчетом: на дело невыгодное, неприбыльное Аверьян
Бармин ни за что не пойдет.
Женился Аверьян на такой же, как и он, смекалистой, твердой характером
дочери матигорского крестьянина Василисе Гуляевой. Молодая, здоровая и
крепкая женка уверенно оттеснила от хозяйства стареющую мать Аверьяна,
живущую во вдовстве десятый год, взяла бразды правления в доме в свои руки и
родила Аверьяну четырех сыновей -- Афоньку, Петруху, Василия и Гурия, теперь
уже выросших, возмужавших. Афонька отделился от отца, женился и зажил
самостоятельным хозяйством. Петруха, Василий и Гурий пока еще находились под
отцовской кровлей. Но бездельничать и повесничать им Аверьян не позволял.
Все помогали отцу и в поле, и в море -- на промыслах.
Коч подрядились строить корабелы с Вавчуги. Небольшая артель дружно
взялась за дело и до наступления зимы сшила корпус судна. Оставалось
оснастить его, приделать по бокам два дополнительных киля для остойчивости
на волне и для облегчения продвижения на волоках, когда судно перекатывают
на катках с помощью ворота по земле из реки в реку, из одного озера в
другое. Надо было еще положить на борта и ледовый пояс -- "кoцу" для
предохранения корпуса ото льдов, которых в Белом море великое множество.
Случалось, иной раз в начале лета непрерывно дул сиверик, и тогда льды
плотно стояли по всему берегу от Мезенской губы до Югорского Шара и дальше
-- в Карском море. Отправляясь в дальние плавания, поморы вынуждены были
выжидать южный ветер, который оттеснял льды от берегов, освобождая проход.
На зиму Аверьян поставил коч в тесовый сарай и продолжал отделывать
судно; плотно пригонял к бортам дубовые пластины коца, выстругал мачту для
паруса, устроил гнездо для нее.
Судно было почти готово, и Аверьян с нетерпением ждал весны. Зная о
предстоящем плавании в сибирские земли, каждый из сыновей тайком от братьев
упрашивал отца взять его с собой. Отец пока отмалчивался.
Но пришло время, когда Аверьян стал решать, кому из сыновей идти в
поход. Однажды апрельским талым днем, когда с крыши уже начинало покапывать,
а снег на улице стал мягким и вязким, отец позвал к себе сыновей.
Аверьян сидел за столом на лавке. Скуластый, с холодными серыми глазами
и низко нависшими над ними густейшими рыжеватыми бровями, он
многозначительно глянул на сыновей, вставших перед ним, потом положил обе
ручищи, сжатые в кулаки, на столешницу, поелозил бородой по широкой груди и
промолвил:
-- Будем решать, кому идти со мной в Мангазейский ход. Афонька --
отрезанный ломоть. Торговлей занялся. Промысел -- не его дело. Начнем с
Петрухи. Что скажешь, Петруха?
Девятнадцатилетний Петруха, стройный, сероглазый, самоуверенно сказал:
-- Тут и решать нечего, батя. Я самый старший после Афоньки. Мне идти.
-- Ну, а ты, Васютка?
Средний сын Васютка, приземистый, коренастый -- в деда, верткий и
шустроглазый, отозвался бойко:
-- Ежели возьмешь, батя, -- в ноги поклонюсь. Во всем тебе помогать
буду. Не прогадаешь.
-- Так. Добро. Ну, а ты, Гурка?
Гурий вздрогнул, с надеждой, умоляюще посмотрел на отца. Было ему
шестнадцать лет. Всем вышел парень -- и ростом, и крепким сложением.
Кареглаз -- в мать. Плечист и крепкорук -- в отца. И волосы у него отцовы --
густые, пшеничного цвета, с рыжеватинкой. От братьев отличался тем, что был
немногословен, иной раз задумчив и увлекался чтением книг, печатных и
рукописных. Дьячок Сергий Челмогорский обучил Гурия грамоте по псалтырю,
выпущенному на Московском печатном дворе учеником Ивана Федорова Андроником
Невежей. Сергий, человек необыкновенной доброты и немалого ума, на дом книг,
однако, не давал, а усаживал Гурия в угол за печью, ставил свечу и велел
читать тут. Еще любил Гурий навещать помора Никулина по прозвищу Жила. У
того были старинные рукописные книги, поморская лоция. Знал те книги Гурий
назубок.
Гурий скромно вымолвил:
-- От такой чести кто откажется, батя? И я бы пошел...
-- Ну, добро! Спасибо, сыновья, что не отказываетесь от похода, не
трусите. В нем придется не сладко. Пирогов да шанег по пути никто не
раскидал, приметных вех не наставил. За участие в деле вас хвалю. Однако
рассужу по-своему. Уж вы не обижайтесь.
Сыновья замерли, ожидая отцовского приговора. Аверьян опять,
набычившись, прошелся бородой по груди и начал:
-- О Петрухе ничего плохого не скажешь. Всем вышел парень -- силен,
ловок, весел. Без него в доме была бы скукота. Веселость нрава -- дело не
плохое. Однако есть у тебя, Петруха, легкомыслие. Одни только девки на уме.
Сколько ты за нонешний год их переменил? Скушно тебе будет в походе.
Оставайся дома, вместо меня будь матери опорой и помощником.
Петруха повесил голову, закусил губу, однако ничего не смел возразить
отцу.
-- Теперь ты, Васютка. Хороший парень. Люблю тебя. Однако суетлив ты не
в меру. Слушать советов старших не любишь. Сам во всем себе голова. Такой
характер в походе тоже не годится. Там требуется серьезность да послушание.
Велю тебе летом ловить стерлядку в Двине. На это ты большой мастер. Что
добудешь -- продашь, деньги копи к будущей женитьбе. Понял?
Василий вздохнул, хотел было возразить отцу, но тот повел бровями,
нахмурился, и сын осекся.
-- Пойдет со мной Гурка. Он не лучше вас обоих, но я вижу в нем доброе
начало: внимание ко всему да любопытство здоровое -- не ради сплетен и
заушательства. И послушание. Руки у него крепкие, силушкой не обижен. Пущай
идет со мной. Согласны ли, сыновья?
Петруха ответил дерзко:
-- А и не согласны, да согласны. Твоя воля, отец... Василий сказал с
обидой:
-- Быть, батя, по-твоему, -- Знал, что спорить с отцом бесполезно.
А Гурий поклонился поясным поклоном:
-- Спасибо, батя, что берешь в Мангазейский ход. Иду с великой
радостью.
-- Ну, а теперь за стол, -- повеселев, приказал отец. -- Мать, давай
обедать!
Пока не взломало лед на реке, Гурий помогал отцу собираться в дальний
путь. Готовил сетки-обметы на соболя и куницу, пасти, кулемки1, мастерил
бочонки для солонины, чистил кремневые ружья, крутил пеньковые веревки для
снастей. Братья помогали матери шить парус, сделали легкую лодку-паузок, без
которой в плавании не обходится ни одно большое или малое судно.
_______________
1 Пасти, кулемки -- самодельные охотничьи ловушки для зверей.
Подготовка влетела Аверьяну в копейку. Расходы понес немалые. Ко всему
прочему надобно было запастись товарами для торговли с самоедами-охотниками.
Деньги у них, как сказывал дед Леонтий, ходивший на реку Таз лет десять тому
назад, не имели большой цены. Нужны им были украшения -- бусы, ожерелья,
колокольцы, цветные сукна, оловянная и медная луженая посуда, котлы для
варки пищи, дробь, порох, наконечники для стрел. Запасая все это, Аверьян до
дна выскреб свою заветную шкатулку.
*
* *
Гурию не спалось. То ли думы о предстоящем походе не давали покоя, то
ли весна будоражила кровь... В избе душно, темно. Гурий сел, свесил ноги с
кровати, сжал ладонями виски. Отовсюду, изо всех углов доносился богатырский
храп, от которого, казалось, изба вздрагивала. Гурий тихонько оделся, вышел
на крыльцо подышать воздухом.
Село безмолвствовало. Ни огонька, ни собачьего лая. Но во всем
ощущалась какая-то тревога, смутное предчувствие чего-то, что должно было
произойти в эту ночь. Эта безотчетная тревога, наверное, и не давала покоя
Гурию. Он постоял на крыльце, тихо спустился по ступенькам, направился к
реке.
Начинал прорезываться рассвет. Березы, посаженные возле изб, тонкими
голыми ветвями тянулись к темному небу. Они словно бы ощупывали весенний
воздух, влажный, густой, и хотели определить, много ли времени остается до
того желанного мгновения, когда можно будет выпустить из почек клейкие
листочки. Это мгновение для человека проходит незаметно, потому что бывает
ночью, когда люди спят. Природа ревностно оберегает таинство рождения
листьев, как женщина оберегает от постороннего взгляда таинство рождения
ребенка.
Была самая водопель1. На дорогах разлились лужи. Сильный ветер тянул с
юга, нес плотными слоями влажное тепло, трепал полы овчинного полушубка,
теребил волосы на обнаженной голове Гурия.
______________
1 Водопель -- разгар таяния снегов.
Он подошел к самому обрыву. Внизу пластался темный, пропитанный водой
лед. Было слышно, как в промоинах-полыньях журчит и плещется вода. Дальше, у
стрежня, лед еще был не тронут.
Гурий распахнул полушубок, подставил грудь ветру, дышал жадно и глубоко
и улыбался своим думам. Повернулся, глянул на восток. Там, у горизонта,
узкой вытянутой полосой занималась оранжевая заря. Повернулся к югу -- ветер
налетел, толкнул в грудь сильно, как бы пробуя парня на стойкость. Гурий
устоял, и ветер стал послушно обтекать его.
Но вот воздух вздрогнул, всколыхнулся, и с реки донесся глухой ухающий
звук, словно подо льдом в воде выпалили из большой пушки. Гурий поглядел
дальше, за полыньи, и приметил, как лед на середине реки ожил, задвигался.
Радостно улыбаясь, парень откинул назад волосы, облегченно провел ладонями
по лицу, и тревога как бы сама по себе отступила.
Так вот почему не спится ему сегодня! Вот почему сердце замирает в
нетерпеливом ожидании!
-- Вот и началось! -- прошептал Гурий, лаская взглядом оживающую реку.
-- Теперь уже скоро в путь! Туда, за тридевять земель, в заветные дали. Эх,
добыть бы там черного соболя!
О черных соболях, пришедших на реку Таз с Забайкалья, с баргузинских
мест, Гурий слышал от деда Леонтия. Рассказывал дед, что черные соболи
считаются лучшими по ценности меха и встречаются на Тазу-реке очень редко.
Черный соболь выходит только на счастливого, удачливого охотника, светлой
души, чистого совестью, прямого и справедливого.
С думкой о предстоящем путешествии, о неведомых краях и диковинных
зверях Гурий повернул к дому.
Когда лед прошел, Аверьян спустил на воду коч -- легкий, широкий, с
округлым днищем, сшитый на совесть, -- погрузил продукты и снаряжение и
небольшой артелью отправился в путь. Сначала -- в устье Двины, а оттуда -- в
Студеное море. Ему предстояло пройти много сотен верст: миновав горло Белого
моря, повернуть на северо-восток, дойти до Канина, пересечь его где по
речкам, а где волоком, выбраться в Чешскую губу. Дальше путь лежал на восток
-- к устью реки Печоры, к проливу Югорский Шар и -- через Байдарацкую губу
-- к островам Шараповы кошки. Затем, пожалуй, самое трудное: по мелководным
извилистым речушкам, где водой, а где опять волоком, пересечь полуостров
Ямал и спустить коч в воды Обской губы. По ней добраться до реки Таз. А там
и сибирское Мангазейское зимовье, по словам поморов-путешественников, --
небольшое промысловое поселение из охотничьих избушек. Там и соболи, там и
слава, и богатство.
Старые мореходы сказывали Аверьяну, что при благоприятной погоде путь
этот можно пройти "в полпяты недели" -- за восемнадцать суток. Это при
условии, если лед не жмется к берегам, если нет противных1 ветров. Бывало и
так, что промышленники все лето в пути боролись со льдами, выжидая попутные
ветры, едва достигали Печорского устья и зимовали в Пустозерске.
_________________
1 Противный -- встречный ветер.
Аверьян рассчитывал добраться до Таза-реки за месяц, если ничего не
случится непредвиденного; идти присловьем: "И да поможет нам бог и святой
Николай Угодник, покровитель всех мореплавателей".
Черный Соболь осторожно высунул из-за корневища сваленной буреломом ели
остроносую головку с мягко очерченными, поставленными торчком ушами и,
щурясь на солнце, принюхался и прислушался к лесным запахам и шорохам.
Солнечный свет теплыми бликами падал на старый морщинистый корень и молодые,
ярко-зеленые листья брусничника. Пахло прелыми мхами, смолкой с юных,
невысоких лиственниц, редкого кедрового стланика. Ветер шумел в хвое,
раскачивал мягкие нежные побеги сосенок.
Что-то прошуршало рядом в траве. Соболь коричнево-бурым сильным телом
мелькнул в воздухе и, сделав большой прыжок, поднял голову настороженно и
медленно. В зубах у него, пискнув, навсегда умолкла мышь-полевка. Зверь
быстро разделался с маленькой мышью, почти ничего от нее не оставив.
Розоватым язычком облизнулся и застыл на крошечной лужайке, на солнце,
настороженно подняв правую лапу.
Большеголовый, с тонкой шеей и длинным туловищем на мощных лапах,
сейчас, в летнем наряде, он был малопривлекателен. Зимнюю пушистую шкурку на
летнюю он сменил недавно. Зимой Черный Соболь был необыкновенно красив --
пушист, мягок, подушечки лапок у него обросли густой шерстью, чтобы легче
было передвигаться по глубокому снегу.
Потеплело в этих местах совсем недавно. Порядком отощав к весне. Черный
Соболь охотился за мышами-полевками, ящерицами, выползающими на пригретые
камни и сучья валежника. Несколько раз ему удалось, напав на беличьи гнезда,
полакомиться бельчатиной.
Мелькая темным пятном среди кустарников, голых замшелых проплешин,
корневищ старых деревьев, Черный Соболь обегал свои владения, участок, где
он жил и охотился. Подобно людям, промышляющим в тайге с ружьем, ловушками
на своих промысловых угодьях, соболи делили окрестные леса на участки.
Инстинкт борьбы за существование подсказывал соболям, что за своим
участком надо следить, чтобы все норы были старательно скрыты от врагов, а
барсучьи, беличьи, бурундучьи гнезда, их зимние продовольственные склады
были учтены на черный день, как свои собственные соболиные кладовки.
Соболь всеяден. Его пища -- млекопитающие, птицы, кедровые орешки и
ягоды: рябина, черника, клюква, морошка, голубика. Кротов и мышей он
скрадывал, словно кошка. Зимой, учуяв под снегом мышь-полевку, он нырял в
сугроб с молниеносной быстротой. Иногда добычей соболя становились и зайцы,
он подкарауливал их на тропках. Горностаи, колонки, белки -- все годилось в
пищу ловкому и сильному зверьку.
Любил соболь полакомиться и рыбой. Случалось, на отмелых местах он
кидался в воду, заметив большую рыбину, идущую на нерест, впивался ей в
голову и, упираясь задними лапами так, что из-под них брызгами разлеталась
галька, тащил рыбу к берегу. Не брезговал и снулой рыбой, обессилевшей после
нереста и лежавшей на берегах. Он подбирал в птичьих гнездах яйца, ловкость
и сноровка позволяли ему даже нападать на тетеревов и белых куропаток. В
голодное время года он ловил жуков и ящериц.
Тобольские соболи, обитавшие в этих местах, носили светло-коричневую
шкурку. Черный Соболь тут был редкостью. Его родословная велась от
забайкальских соболей, много лет назад случайно перекочевавших на север.
Охотникам на сотню соболей тобольских попадался один черный, да и то не
каждому.
С западной стороны участок Черного Соболя примыкал к реке Таз. Берега
ее тут были лесисты. С севера -- моховая тундра со стлаником, на востоке
широкой полосой с севера на юг тянулась гарь -- след давнего пожара. Меж
гарью и прибрежным лесом -- сырое болото с ржавыми тощими елками и
кочкарником, с кукушкиным льном и клюквой. В юго-восточном углу местность
слегка всхолмлена. Там, у грядок камней, -- густые заросли малинника. В нем
меж камнями, в расщелине, у Черного Соболя было убежище на случай
преследования врагами. Второе убежище он устроил в горелом лесу среди
вывороченных с корнями елей -- отсюда сегодня он начал обход владений. И
третье пристанище располагалось в прибрежном ельнике.
С юга к угодьям Черного Соболя примыкал участок Соболюшки. Одно из ее
логовищ было устроено в дупле упавшей лиственницы.
В гнезде Соболюшки подрастали четыре соболенка. Черный Соболь не
участвовал в их воспитании, да и не знал о соболятах. До поры до времени его
не интересовала и Соболюшка.
Впереди -- болото. На кочках бурела прошлогодняя клюква. Черный Соболь
принюхался к кочке, по пробовал ягоду, недовольно тряхнул головой. Ягоды
были невкусными. Перележав зиму под снегом, они оттаяли и сморщились,
утратив сочность и свежесть. Подснежная клюква хороша только сразу после
того, как белый покров сойдет с полян. Соболь несколькими пружинистыми
прыжками перемахнул болото и углубился в лес. Скользя меж стволами деревьев,
перелетая через валежины, пробираясь сквозь кустарник, он вышел на берег
реки. Затаился под ветками, принюхиваясь и прислушиваясь. Ничто не
встревожило его. Прячась в кустах, он спустился к воде, напился и опять
скрылся в зарослях.
Вдруг Соболь услышал шум, треск сучьев. Он притаился, сжался в комок,
готовый спасаться бегством.
Шум приближался. Сквозь ветки Черный Соболь увидел сначала оленей, а
потом людей. Санный поезд ненцев перекочевывал к северу, ближе к Мангазее.
Впереди три оленя гуськом, лавируя на тропе среди деревьев, тащили нарты с
увязанной на них поклажей. Верхом на поклаже сидел человек в меховой одежде
и покрикивал на упряжку. Потом еще сани, на одних -- девушка, на последних
-- старуха. Шум, треск, тяжелое дыхание олешков, стук полозьев о корневища,
гортанные крики каюра в малице... Соболь осмелел, поднял голову, проводил
людей и оленей взглядом. Люди спешили по своим делам и его не заметили. Не
заметила и собака, бежавшая впереди упряжки.
Соболь стал продолжать обход своих владений.
Летняя белая ночь заполнила берег реки розоватым прозрачным туманом.
Огромный шатер неба был лимонно-золотистым, словно атлас на праздничной
кофте тобольской стрельчихи. У горизонта островерхий темно-зеленый ельник
врезался в небо и казался вплавленным в него намертво, навсегда. Веяло
чем-то сказочным. Матово голубели в неверном изменчивом свете высокие
бревенчатые стены крепости. Сторожевые башни по углам охраняли покой
Златокипящей. Ворота во въездной башне, выходившей в сторону реки
Мангазейки, закрыты наглухо.
Крепость срублена недавно на месте старого острожка, и стены еще не
успели почернеть и потерять свой нарядный вид под действием непогоды и
времени. Они хранили желтизну лиственницы и сосны, еще и сейчас кое-где,
точно слезы, выступала на них ароматная смолка.
На стенах несли службу караульные стрельцы в своих расшитых кафтанах и
островерхих, лихо заломленных шапках, с пищалями в руках, с саблями на боку.
Покрикивали:
-- Славен город Москва-а-а! -- неслось от угловой Ратиловской башни.
С середины стены от въездных ворот гремел чуть простуженный бас:
-- Славен город Тобольск!
С полуночной стороны тенорком утверждал свое третий стрелец:
-- Славен град Ман-га-зе-е-ея!
Аверьян Бармин, отправляясь в поход, не знал, не ведал, что за
каких-нибудь шесть лет на берегу реки Таз, на месте маленького -- в
несколько избушек -- охотничьего зимовья поднимется на вечной мерзлоте
дивный деревянный город, обнесенный высокой крепостной стеной.
В 1600 году царь Борис Годунов, прослышав о несметных пушных богатствах
Тазовской тундры, послал туда воеводой князя Мирона Шаховского. В помощники
себе деловитый князь взял опытного "в городовом строении" Данилу Хрипунова.
Годунов велел новым землепроходцам добраться до реки Таз, построить там в
удобном месте острожек и, укрепившись в нем, собирать с окрестного населения
-- самоедов, русских охотников, пробравшихся сюда из разных краев, в том
числе и с Поморья, да остяков -- ясак. После долгих мытарств и лишений, не
раз подвергаясь в пути нападениям лесных людей, воеводы добрались до мест,
где тундра была покрыта мелколесьем, а на правом берегу Таза, высоком и
удобном для обороны от возможного неприятеля, росли лиственницы, ели и
березняк. Место приглянулось воеводе, нашел он тут охотничьи избушки и
амбары и решил строить острог.
На пустынном берегу, пугая таежную тишину, застучали топоры стрельцов.
В конце лета следующего года из Тобольска сюда прибыл князь Василий
Мосальский с письменным головой Пушкиным, со многими служилыми людьми,
оружием и продовольствием. Они сменили Шаховского и Хрипунова, которые
отбыли в Москву. Пять лет спустя присланные из Тобольска начальные и
служилые люди вместо старого острога начали возводить крепостные стены по
всем правилам средневекового строительного искусства. Укрепление Мангазеи
было необходимым делом: местные охотники и оленеводческие племена восставали
против ясачного обложения, не раз подступали к острожку. Тучи стрел летели
на стены, откуда отбивались ружейным огнем стрельцы. Бревнами-таранами
самоеды пытались выломать ворота и проникнуть в укрепление. Воевод спасало
преимущество в "огненном бое".
Москва руками тобольских воевод закрепила свою власть на Тазу-реке, и
потекли в Златоглавую пушные богатства Златокипящей -- так называли тогда
Мангазею. Немало этих богатств оставалось в сундуках и кладовых воевод,
стрелецких начальников да сборщиков ясачной десятины, хотя последние
именовались целовальниками, потому что целовали крест, присягая царю на
бескорыстие и честность. Кое-что от богатства прилипало к рукам березовских
и тобольских купцов. Уже на Таз-реку проложили они путь и с Енисея малыми
реками, с волоками через тундровые болота.
То были благословенные времена расцвета Златокипящей.
За высокой стеной с обламом -- выступом в верхней части ее для удобства
защиты крепости -- почивали в своих теремах с косящатыми1 оконцами воевода и
приказные дьяки, в караульной избе -- свободные от наряда стрельцы. Молчала
съезжая изба с окнами, забранными коваными решетками. Посреди крепости
высилась златоверхая Троицкая церковь. Спал и посад, молчали рассеянные по
лугу там и сям избы, амбары, медеплавильни посадских людей-общинников. В
трапезной Успенской церкви, что стояла на отшибе, на оленьих мехах храпел
возле сундука с общинными деньгами казначей -- заказной целовальник. Он по
пьяному делу поссорился с женой и, осердясь, ушел спать в церковь, где под
видом хранения общинной казны уже не раз спасался от жениной яростной брани.
_________________
1 Косящатые -- сделанные из деревянных косяков (брусьев, стесанных
наискось).
Полуночное солнце одним краем показалось из-за ельника, и желтые блики
заиграли на куполах церквей. Веселее заперекликались стрельцы, гоня от себя
скуку и безмолвие приполярных болот и лесов:
-- Славен город Москва-а-а!
-- Славен город Бере-е-езов!
На речке Мангазейке, под берегом, у бревенчатой пристани стояли на
спокойной, еще не потревоженной ветром воде кочи тобольских купцов --
большие суда с объемистыми корпусами, вмещавшими немало товаров: хлеба,
тканей, соли; лодки и карбаса рыбаков и охотников. Сами тобольские купцы
отдыхали на гостином подворье, а рыбаки да промысловики, прибыв с верховьев
Таза, устало храпели в душных избах, прокопченных дымом камельков.
-- Славен город Тобольск! -- утверждал простуженный хрипловатый бас
стрельца у въездной Спасской башни.
Наглухо заперты ворота крепости. С реки видно, как стоит она на высоком
обрыве неприступной твердыней, сверкая куполами церквей на восходящем
солнце.
-- Славен град Мангазе-е-ея!
На сухом, поросшем беломошником берегу Таза, верстах в пяти от города
вверх по течению реки, Тосана выбрал место для стоянки. Редкие невысокие
сосенки под ветром чуть-чуть шумели хвоей -- робко, словно бы опасаясь
кого-то. Шум молодых лиственниц был и вовсе мягок, еле слышен. У самого
берега стена ивняка укрывала стоянку от чужих взглядов со стороны реки.
Дальше расстилались на голом месте мхи-ягельники. Туда Тосана пустил оленей
пастись. Их охраняла собака.
Приземистая, с морщинистым серым лицом жена Тосаны Санэ принялась
развязывать поклажу на нартах. Ей помогала проворная и ловкая девушка лет
семнадцати с лицом гладким и белым, как снег. Черные брови -- как узкие
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
повесть
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
АРХАНГЕЛЬСК
1980
Первому зверек,
а последнему следок.
Поговорка
Прошлой осенью во время листопада, вернувшись с промысла от Сосновского
острова, холмогорский вольный крестьянин -- промышленник, рыбак и зверобой
Аверьян Бармин заложил на плотбище малый коч для Мангазейского ходу.
Давно вынашивал Аверьян мечту побывать на далекой реке Таз, куда
хаживали холмогорские, пинежские да мезенские мужики промышлять соболя.
Промысел был довольно прибылен: англичане да голландцы, приходившие в
Холмогоры на торг, за хорошую шкурку этого зверя давали товаров на немалую
по тем временам сумму -- до пяти рублей. Пинежанин Иона Патракеев,
промышлявший соболя на Тазу-реке, выручил денег на покупку избы и двух
лошадей.
Но не только соображения выгоды влекли Аверьяна в неблизкое и опасное
путешествие. Ему хотелось проторить для себя новый путь в море и на суше,
своими глазами увидеть, как живут в тех далеких местах русские охотники да
самоеды, померяться силой с трудностями, проверить, не стар ли стал, не
угасла ли в нем тяга к неизведанному.
Когда этот достойный помор родился, поп, окуная его в купель, недаром
дал имя Аверьян, означавшее упрямку, неуступчивость. Упрямство, казалось, с
тех пор вселилось в этого человека и помогало ему в трудной, полной лишений
поморской жизни. Оно удачно сочеталось с предприимчивостью, смелостью,
находчивостью. И еще с расчетом: на дело невыгодное, неприбыльное Аверьян
Бармин ни за что не пойдет.
Женился Аверьян на такой же, как и он, смекалистой, твердой характером
дочери матигорского крестьянина Василисе Гуляевой. Молодая, здоровая и
крепкая женка уверенно оттеснила от хозяйства стареющую мать Аверьяна,
живущую во вдовстве десятый год, взяла бразды правления в доме в свои руки и
родила Аверьяну четырех сыновей -- Афоньку, Петруху, Василия и Гурия, теперь
уже выросших, возмужавших. Афонька отделился от отца, женился и зажил
самостоятельным хозяйством. Петруха, Василий и Гурий пока еще находились под
отцовской кровлей. Но бездельничать и повесничать им Аверьян не позволял.
Все помогали отцу и в поле, и в море -- на промыслах.
Коч подрядились строить корабелы с Вавчуги. Небольшая артель дружно
взялась за дело и до наступления зимы сшила корпус судна. Оставалось
оснастить его, приделать по бокам два дополнительных киля для остойчивости
на волне и для облегчения продвижения на волоках, когда судно перекатывают
на катках с помощью ворота по земле из реки в реку, из одного озера в
другое. Надо было еще положить на борта и ледовый пояс -- "кoцу" для
предохранения корпуса ото льдов, которых в Белом море великое множество.
Случалось, иной раз в начале лета непрерывно дул сиверик, и тогда льды
плотно стояли по всему берегу от Мезенской губы до Югорского Шара и дальше
-- в Карском море. Отправляясь в дальние плавания, поморы вынуждены были
выжидать южный ветер, который оттеснял льды от берегов, освобождая проход.
На зиму Аверьян поставил коч в тесовый сарай и продолжал отделывать
судно; плотно пригонял к бортам дубовые пластины коца, выстругал мачту для
паруса, устроил гнездо для нее.
Судно было почти готово, и Аверьян с нетерпением ждал весны. Зная о
предстоящем плавании в сибирские земли, каждый из сыновей тайком от братьев
упрашивал отца взять его с собой. Отец пока отмалчивался.
Но пришло время, когда Аверьян стал решать, кому из сыновей идти в
поход. Однажды апрельским талым днем, когда с крыши уже начинало покапывать,
а снег на улице стал мягким и вязким, отец позвал к себе сыновей.
Аверьян сидел за столом на лавке. Скуластый, с холодными серыми глазами
и низко нависшими над ними густейшими рыжеватыми бровями, он
многозначительно глянул на сыновей, вставших перед ним, потом положил обе
ручищи, сжатые в кулаки, на столешницу, поелозил бородой по широкой груди и
промолвил:
-- Будем решать, кому идти со мной в Мангазейский ход. Афонька --
отрезанный ломоть. Торговлей занялся. Промысел -- не его дело. Начнем с
Петрухи. Что скажешь, Петруха?
Девятнадцатилетний Петруха, стройный, сероглазый, самоуверенно сказал:
-- Тут и решать нечего, батя. Я самый старший после Афоньки. Мне идти.
-- Ну, а ты, Васютка?
Средний сын Васютка, приземистый, коренастый -- в деда, верткий и
шустроглазый, отозвался бойко:
-- Ежели возьмешь, батя, -- в ноги поклонюсь. Во всем тебе помогать
буду. Не прогадаешь.
-- Так. Добро. Ну, а ты, Гурка?
Гурий вздрогнул, с надеждой, умоляюще посмотрел на отца. Было ему
шестнадцать лет. Всем вышел парень -- и ростом, и крепким сложением.
Кареглаз -- в мать. Плечист и крепкорук -- в отца. И волосы у него отцовы --
густые, пшеничного цвета, с рыжеватинкой. От братьев отличался тем, что был
немногословен, иной раз задумчив и увлекался чтением книг, печатных и
рукописных. Дьячок Сергий Челмогорский обучил Гурия грамоте по псалтырю,
выпущенному на Московском печатном дворе учеником Ивана Федорова Андроником
Невежей. Сергий, человек необыкновенной доброты и немалого ума, на дом книг,
однако, не давал, а усаживал Гурия в угол за печью, ставил свечу и велел
читать тут. Еще любил Гурий навещать помора Никулина по прозвищу Жила. У
того были старинные рукописные книги, поморская лоция. Знал те книги Гурий
назубок.
Гурий скромно вымолвил:
-- От такой чести кто откажется, батя? И я бы пошел...
-- Ну, добро! Спасибо, сыновья, что не отказываетесь от похода, не
трусите. В нем придется не сладко. Пирогов да шанег по пути никто не
раскидал, приметных вех не наставил. За участие в деле вас хвалю. Однако
рассужу по-своему. Уж вы не обижайтесь.
Сыновья замерли, ожидая отцовского приговора. Аверьян опять,
набычившись, прошелся бородой по груди и начал:
-- О Петрухе ничего плохого не скажешь. Всем вышел парень -- силен,
ловок, весел. Без него в доме была бы скукота. Веселость нрава -- дело не
плохое. Однако есть у тебя, Петруха, легкомыслие. Одни только девки на уме.
Сколько ты за нонешний год их переменил? Скушно тебе будет в походе.
Оставайся дома, вместо меня будь матери опорой и помощником.
Петруха повесил голову, закусил губу, однако ничего не смел возразить
отцу.
-- Теперь ты, Васютка. Хороший парень. Люблю тебя. Однако суетлив ты не
в меру. Слушать советов старших не любишь. Сам во всем себе голова. Такой
характер в походе тоже не годится. Там требуется серьезность да послушание.
Велю тебе летом ловить стерлядку в Двине. На это ты большой мастер. Что
добудешь -- продашь, деньги копи к будущей женитьбе. Понял?
Василий вздохнул, хотел было возразить отцу, но тот повел бровями,
нахмурился, и сын осекся.
-- Пойдет со мной Гурка. Он не лучше вас обоих, но я вижу в нем доброе
начало: внимание ко всему да любопытство здоровое -- не ради сплетен и
заушательства. И послушание. Руки у него крепкие, силушкой не обижен. Пущай
идет со мной. Согласны ли, сыновья?
Петруха ответил дерзко:
-- А и не согласны, да согласны. Твоя воля, отец... Василий сказал с
обидой:
-- Быть, батя, по-твоему, -- Знал, что спорить с отцом бесполезно.
А Гурий поклонился поясным поклоном:
-- Спасибо, батя, что берешь в Мангазейский ход. Иду с великой
радостью.
-- Ну, а теперь за стол, -- повеселев, приказал отец. -- Мать, давай
обедать!
Пока не взломало лед на реке, Гурий помогал отцу собираться в дальний
путь. Готовил сетки-обметы на соболя и куницу, пасти, кулемки1, мастерил
бочонки для солонины, чистил кремневые ружья, крутил пеньковые веревки для
снастей. Братья помогали матери шить парус, сделали легкую лодку-паузок, без
которой в плавании не обходится ни одно большое или малое судно.
_______________
1 Пасти, кулемки -- самодельные охотничьи ловушки для зверей.
Подготовка влетела Аверьяну в копейку. Расходы понес немалые. Ко всему
прочему надобно было запастись товарами для торговли с самоедами-охотниками.
Деньги у них, как сказывал дед Леонтий, ходивший на реку Таз лет десять тому
назад, не имели большой цены. Нужны им были украшения -- бусы, ожерелья,
колокольцы, цветные сукна, оловянная и медная луженая посуда, котлы для
варки пищи, дробь, порох, наконечники для стрел. Запасая все это, Аверьян до
дна выскреб свою заветную шкатулку.
*
* *
Гурию не спалось. То ли думы о предстоящем походе не давали покоя, то
ли весна будоражила кровь... В избе душно, темно. Гурий сел, свесил ноги с
кровати, сжал ладонями виски. Отовсюду, изо всех углов доносился богатырский
храп, от которого, казалось, изба вздрагивала. Гурий тихонько оделся, вышел
на крыльцо подышать воздухом.
Село безмолвствовало. Ни огонька, ни собачьего лая. Но во всем
ощущалась какая-то тревога, смутное предчувствие чего-то, что должно было
произойти в эту ночь. Эта безотчетная тревога, наверное, и не давала покоя
Гурию. Он постоял на крыльце, тихо спустился по ступенькам, направился к
реке.
Начинал прорезываться рассвет. Березы, посаженные возле изб, тонкими
голыми ветвями тянулись к темному небу. Они словно бы ощупывали весенний
воздух, влажный, густой, и хотели определить, много ли времени остается до
того желанного мгновения, когда можно будет выпустить из почек клейкие
листочки. Это мгновение для человека проходит незаметно, потому что бывает
ночью, когда люди спят. Природа ревностно оберегает таинство рождения
листьев, как женщина оберегает от постороннего взгляда таинство рождения
ребенка.
Была самая водопель1. На дорогах разлились лужи. Сильный ветер тянул с
юга, нес плотными слоями влажное тепло, трепал полы овчинного полушубка,
теребил волосы на обнаженной голове Гурия.
______________
1 Водопель -- разгар таяния снегов.
Он подошел к самому обрыву. Внизу пластался темный, пропитанный водой
лед. Было слышно, как в промоинах-полыньях журчит и плещется вода. Дальше, у
стрежня, лед еще был не тронут.
Гурий распахнул полушубок, подставил грудь ветру, дышал жадно и глубоко
и улыбался своим думам. Повернулся, глянул на восток. Там, у горизонта,
узкой вытянутой полосой занималась оранжевая заря. Повернулся к югу -- ветер
налетел, толкнул в грудь сильно, как бы пробуя парня на стойкость. Гурий
устоял, и ветер стал послушно обтекать его.
Но вот воздух вздрогнул, всколыхнулся, и с реки донесся глухой ухающий
звук, словно подо льдом в воде выпалили из большой пушки. Гурий поглядел
дальше, за полыньи, и приметил, как лед на середине реки ожил, задвигался.
Радостно улыбаясь, парень откинул назад волосы, облегченно провел ладонями
по лицу, и тревога как бы сама по себе отступила.
Так вот почему не спится ему сегодня! Вот почему сердце замирает в
нетерпеливом ожидании!
-- Вот и началось! -- прошептал Гурий, лаская взглядом оживающую реку.
-- Теперь уже скоро в путь! Туда, за тридевять земель, в заветные дали. Эх,
добыть бы там черного соболя!
О черных соболях, пришедших на реку Таз с Забайкалья, с баргузинских
мест, Гурий слышал от деда Леонтия. Рассказывал дед, что черные соболи
считаются лучшими по ценности меха и встречаются на Тазу-реке очень редко.
Черный соболь выходит только на счастливого, удачливого охотника, светлой
души, чистого совестью, прямого и справедливого.
С думкой о предстоящем путешествии, о неведомых краях и диковинных
зверях Гурий повернул к дому.
Когда лед прошел, Аверьян спустил на воду коч -- легкий, широкий, с
округлым днищем, сшитый на совесть, -- погрузил продукты и снаряжение и
небольшой артелью отправился в путь. Сначала -- в устье Двины, а оттуда -- в
Студеное море. Ему предстояло пройти много сотен верст: миновав горло Белого
моря, повернуть на северо-восток, дойти до Канина, пересечь его где по
речкам, а где волоком, выбраться в Чешскую губу. Дальше путь лежал на восток
-- к устью реки Печоры, к проливу Югорский Шар и -- через Байдарацкую губу
-- к островам Шараповы кошки. Затем, пожалуй, самое трудное: по мелководным
извилистым речушкам, где водой, а где опять волоком, пересечь полуостров
Ямал и спустить коч в воды Обской губы. По ней добраться до реки Таз. А там
и сибирское Мангазейское зимовье, по словам поморов-путешественников, --
небольшое промысловое поселение из охотничьих избушек. Там и соболи, там и
слава, и богатство.
Старые мореходы сказывали Аверьяну, что при благоприятной погоде путь
этот можно пройти "в полпяты недели" -- за восемнадцать суток. Это при
условии, если лед не жмется к берегам, если нет противных1 ветров. Бывало и
так, что промышленники все лето в пути боролись со льдами, выжидая попутные
ветры, едва достигали Печорского устья и зимовали в Пустозерске.
_________________
1 Противный -- встречный ветер.
Аверьян рассчитывал добраться до Таза-реки за месяц, если ничего не
случится непредвиденного; идти присловьем: "И да поможет нам бог и святой
Николай Угодник, покровитель всех мореплавателей".
Черный Соболь осторожно высунул из-за корневища сваленной буреломом ели
остроносую головку с мягко очерченными, поставленными торчком ушами и,
щурясь на солнце, принюхался и прислушался к лесным запахам и шорохам.
Солнечный свет теплыми бликами падал на старый морщинистый корень и молодые,
ярко-зеленые листья брусничника. Пахло прелыми мхами, смолкой с юных,
невысоких лиственниц, редкого кедрового стланика. Ветер шумел в хвое,
раскачивал мягкие нежные побеги сосенок.
Что-то прошуршало рядом в траве. Соболь коричнево-бурым сильным телом
мелькнул в воздухе и, сделав большой прыжок, поднял голову настороженно и
медленно. В зубах у него, пискнув, навсегда умолкла мышь-полевка. Зверь
быстро разделался с маленькой мышью, почти ничего от нее не оставив.
Розоватым язычком облизнулся и застыл на крошечной лужайке, на солнце,
настороженно подняв правую лапу.
Большеголовый, с тонкой шеей и длинным туловищем на мощных лапах,
сейчас, в летнем наряде, он был малопривлекателен. Зимнюю пушистую шкурку на
летнюю он сменил недавно. Зимой Черный Соболь был необыкновенно красив --
пушист, мягок, подушечки лапок у него обросли густой шерстью, чтобы легче
было передвигаться по глубокому снегу.
Потеплело в этих местах совсем недавно. Порядком отощав к весне. Черный
Соболь охотился за мышами-полевками, ящерицами, выползающими на пригретые
камни и сучья валежника. Несколько раз ему удалось, напав на беличьи гнезда,
полакомиться бельчатиной.
Мелькая темным пятном среди кустарников, голых замшелых проплешин,
корневищ старых деревьев, Черный Соболь обегал свои владения, участок, где
он жил и охотился. Подобно людям, промышляющим в тайге с ружьем, ловушками
на своих промысловых угодьях, соболи делили окрестные леса на участки.
Инстинкт борьбы за существование подсказывал соболям, что за своим
участком надо следить, чтобы все норы были старательно скрыты от врагов, а
барсучьи, беличьи, бурундучьи гнезда, их зимние продовольственные склады
были учтены на черный день, как свои собственные соболиные кладовки.
Соболь всеяден. Его пища -- млекопитающие, птицы, кедровые орешки и
ягоды: рябина, черника, клюква, морошка, голубика. Кротов и мышей он
скрадывал, словно кошка. Зимой, учуяв под снегом мышь-полевку, он нырял в
сугроб с молниеносной быстротой. Иногда добычей соболя становились и зайцы,
он подкарауливал их на тропках. Горностаи, колонки, белки -- все годилось в
пищу ловкому и сильному зверьку.
Любил соболь полакомиться и рыбой. Случалось, на отмелых местах он
кидался в воду, заметив большую рыбину, идущую на нерест, впивался ей в
голову и, упираясь задними лапами так, что из-под них брызгами разлеталась
галька, тащил рыбу к берегу. Не брезговал и снулой рыбой, обессилевшей после
нереста и лежавшей на берегах. Он подбирал в птичьих гнездах яйца, ловкость
и сноровка позволяли ему даже нападать на тетеревов и белых куропаток. В
голодное время года он ловил жуков и ящериц.
Тобольские соболи, обитавшие в этих местах, носили светло-коричневую
шкурку. Черный Соболь тут был редкостью. Его родословная велась от
забайкальских соболей, много лет назад случайно перекочевавших на север.
Охотникам на сотню соболей тобольских попадался один черный, да и то не
каждому.
С западной стороны участок Черного Соболя примыкал к реке Таз. Берега
ее тут были лесисты. С севера -- моховая тундра со стлаником, на востоке
широкой полосой с севера на юг тянулась гарь -- след давнего пожара. Меж
гарью и прибрежным лесом -- сырое болото с ржавыми тощими елками и
кочкарником, с кукушкиным льном и клюквой. В юго-восточном углу местность
слегка всхолмлена. Там, у грядок камней, -- густые заросли малинника. В нем
меж камнями, в расщелине, у Черного Соболя было убежище на случай
преследования врагами. Второе убежище он устроил в горелом лесу среди
вывороченных с корнями елей -- отсюда сегодня он начал обход владений. И
третье пристанище располагалось в прибрежном ельнике.
С юга к угодьям Черного Соболя примыкал участок Соболюшки. Одно из ее
логовищ было устроено в дупле упавшей лиственницы.
В гнезде Соболюшки подрастали четыре соболенка. Черный Соболь не
участвовал в их воспитании, да и не знал о соболятах. До поры до времени его
не интересовала и Соболюшка.
Впереди -- болото. На кочках бурела прошлогодняя клюква. Черный Соболь
принюхался к кочке, по пробовал ягоду, недовольно тряхнул головой. Ягоды
были невкусными. Перележав зиму под снегом, они оттаяли и сморщились,
утратив сочность и свежесть. Подснежная клюква хороша только сразу после
того, как белый покров сойдет с полян. Соболь несколькими пружинистыми
прыжками перемахнул болото и углубился в лес. Скользя меж стволами деревьев,
перелетая через валежины, пробираясь сквозь кустарник, он вышел на берег
реки. Затаился под ветками, принюхиваясь и прислушиваясь. Ничто не
встревожило его. Прячась в кустах, он спустился к воде, напился и опять
скрылся в зарослях.
Вдруг Соболь услышал шум, треск сучьев. Он притаился, сжался в комок,
готовый спасаться бегством.
Шум приближался. Сквозь ветки Черный Соболь увидел сначала оленей, а
потом людей. Санный поезд ненцев перекочевывал к северу, ближе к Мангазее.
Впереди три оленя гуськом, лавируя на тропе среди деревьев, тащили нарты с
увязанной на них поклажей. Верхом на поклаже сидел человек в меховой одежде
и покрикивал на упряжку. Потом еще сани, на одних -- девушка, на последних
-- старуха. Шум, треск, тяжелое дыхание олешков, стук полозьев о корневища,
гортанные крики каюра в малице... Соболь осмелел, поднял голову, проводил
людей и оленей взглядом. Люди спешили по своим делам и его не заметили. Не
заметила и собака, бежавшая впереди упряжки.
Соболь стал продолжать обход своих владений.
Летняя белая ночь заполнила берег реки розоватым прозрачным туманом.
Огромный шатер неба был лимонно-золотистым, словно атлас на праздничной
кофте тобольской стрельчихи. У горизонта островерхий темно-зеленый ельник
врезался в небо и казался вплавленным в него намертво, навсегда. Веяло
чем-то сказочным. Матово голубели в неверном изменчивом свете высокие
бревенчатые стены крепости. Сторожевые башни по углам охраняли покой
Златокипящей. Ворота во въездной башне, выходившей в сторону реки
Мангазейки, закрыты наглухо.
Крепость срублена недавно на месте старого острожка, и стены еще не
успели почернеть и потерять свой нарядный вид под действием непогоды и
времени. Они хранили желтизну лиственницы и сосны, еще и сейчас кое-где,
точно слезы, выступала на них ароматная смолка.
На стенах несли службу караульные стрельцы в своих расшитых кафтанах и
островерхих, лихо заломленных шапках, с пищалями в руках, с саблями на боку.
Покрикивали:
-- Славен город Москва-а-а! -- неслось от угловой Ратиловской башни.
С середины стены от въездных ворот гремел чуть простуженный бас:
-- Славен город Тобольск!
С полуночной стороны тенорком утверждал свое третий стрелец:
-- Славен град Ман-га-зе-е-ея!
Аверьян Бармин, отправляясь в поход, не знал, не ведал, что за
каких-нибудь шесть лет на берегу реки Таз, на месте маленького -- в
несколько избушек -- охотничьего зимовья поднимется на вечной мерзлоте
дивный деревянный город, обнесенный высокой крепостной стеной.
В 1600 году царь Борис Годунов, прослышав о несметных пушных богатствах
Тазовской тундры, послал туда воеводой князя Мирона Шаховского. В помощники
себе деловитый князь взял опытного "в городовом строении" Данилу Хрипунова.
Годунов велел новым землепроходцам добраться до реки Таз, построить там в
удобном месте острожек и, укрепившись в нем, собирать с окрестного населения
-- самоедов, русских охотников, пробравшихся сюда из разных краев, в том
числе и с Поморья, да остяков -- ясак. После долгих мытарств и лишений, не
раз подвергаясь в пути нападениям лесных людей, воеводы добрались до мест,
где тундра была покрыта мелколесьем, а на правом берегу Таза, высоком и
удобном для обороны от возможного неприятеля, росли лиственницы, ели и
березняк. Место приглянулось воеводе, нашел он тут охотничьи избушки и
амбары и решил строить острог.
На пустынном берегу, пугая таежную тишину, застучали топоры стрельцов.
В конце лета следующего года из Тобольска сюда прибыл князь Василий
Мосальский с письменным головой Пушкиным, со многими служилыми людьми,
оружием и продовольствием. Они сменили Шаховского и Хрипунова, которые
отбыли в Москву. Пять лет спустя присланные из Тобольска начальные и
служилые люди вместо старого острога начали возводить крепостные стены по
всем правилам средневекового строительного искусства. Укрепление Мангазеи
было необходимым делом: местные охотники и оленеводческие племена восставали
против ясачного обложения, не раз подступали к острожку. Тучи стрел летели
на стены, откуда отбивались ружейным огнем стрельцы. Бревнами-таранами
самоеды пытались выломать ворота и проникнуть в укрепление. Воевод спасало
преимущество в "огненном бое".
Москва руками тобольских воевод закрепила свою власть на Тазу-реке, и
потекли в Златоглавую пушные богатства Златокипящей -- так называли тогда
Мангазею. Немало этих богатств оставалось в сундуках и кладовых воевод,
стрелецких начальников да сборщиков ясачной десятины, хотя последние
именовались целовальниками, потому что целовали крест, присягая царю на
бескорыстие и честность. Кое-что от богатства прилипало к рукам березовских
и тобольских купцов. Уже на Таз-реку проложили они путь и с Енисея малыми
реками, с волоками через тундровые болота.
То были благословенные времена расцвета Златокипящей.
За высокой стеной с обламом -- выступом в верхней части ее для удобства
защиты крепости -- почивали в своих теремах с косящатыми1 оконцами воевода и
приказные дьяки, в караульной избе -- свободные от наряда стрельцы. Молчала
съезжая изба с окнами, забранными коваными решетками. Посреди крепости
высилась златоверхая Троицкая церковь. Спал и посад, молчали рассеянные по
лугу там и сям избы, амбары, медеплавильни посадских людей-общинников. В
трапезной Успенской церкви, что стояла на отшибе, на оленьих мехах храпел
возле сундука с общинными деньгами казначей -- заказной целовальник. Он по
пьяному делу поссорился с женой и, осердясь, ушел спать в церковь, где под
видом хранения общинной казны уже не раз спасался от жениной яростной брани.
_________________
1 Косящатые -- сделанные из деревянных косяков (брусьев, стесанных
наискось).
Полуночное солнце одним краем показалось из-за ельника, и желтые блики
заиграли на куполах церквей. Веселее заперекликались стрельцы, гоня от себя
скуку и безмолвие приполярных болот и лесов:
-- Славен город Москва-а-а!
-- Славен город Бере-е-езов!
На речке Мангазейке, под берегом, у бревенчатой пристани стояли на
спокойной, еще не потревоженной ветром воде кочи тобольских купцов --
большие суда с объемистыми корпусами, вмещавшими немало товаров: хлеба,
тканей, соли; лодки и карбаса рыбаков и охотников. Сами тобольские купцы
отдыхали на гостином подворье, а рыбаки да промысловики, прибыв с верховьев
Таза, устало храпели в душных избах, прокопченных дымом камельков.
-- Славен город Тобольск! -- утверждал простуженный хрипловатый бас
стрельца у въездной Спасской башни.
Наглухо заперты ворота крепости. С реки видно, как стоит она на высоком
обрыве неприступной твердыней, сверкая куполами церквей на восходящем
солнце.
-- Славен град Мангазе-е-ея!
На сухом, поросшем беломошником берегу Таза, верстах в пяти от города
вверх по течению реки, Тосана выбрал место для стоянки. Редкие невысокие
сосенки под ветром чуть-чуть шумели хвоей -- робко, словно бы опасаясь
кого-то. Шум молодых лиственниц был и вовсе мягок, еле слышен. У самого
берега стена ивняка укрывала стоянку от чужих взглядов со стороны реки.
Дальше расстилались на голом месте мхи-ягельники. Туда Тосана пустил оленей
пастись. Их охраняла собака.
Приземистая, с морщинистым серым лицом жена Тосаны Санэ принялась
развязывать поклажу на нартах. Ей помогала проворная и ловкая девушка лет
семнадцати с лицом гладким и белым, как снег. Черные брови -- как узкие