Страница:
54. ТАМАНЦЕВ
Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и Лужновым. За эти двое суток я к ним решительно подобрел. Какой с них мог быть спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а Лужнов и того позже, в июне - два месяца назад. Стажа у них, как говорится, без году неделя, неудивительно, что даже Малыш против них - профессор. Я подумал еще: не дай бог доведется нам здесь просидеть не одну неделю, так я их поднатаскаю - людьми сделаю. Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее, из кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем. Контрразведка - это не загадочные красотки, рестораны, джаз и всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка - это огромная тяжелая работа... четвертый год по пятнадцать - восемнадцать часов каждые сутки - от передовой и на всем протяжении оперативных тылов... Огромная соленая работа и кровь... Только за последние месяцы погибли десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни разу не был. Просвещая Фомченко и Лужнова, я для пользы дела, по воспитательным соображениям, естественно, о трудностях не говорил - если бы рассказать им все как есть, они наверняка бы скисли. Условия и работка у нас такие, что любой бывалый шерлок, даже из столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку. В любом уголовном розыске - дактилоскопия, оперативные учеты, лаборатории и научно-технические отделы; там на каждом шагу - постовой и дворник, готовые помочь и словом и делом. А у нас?.. Ширина полосы фронта - свыше трехсот километров, глубина тылового района шестьсот с лишним. На этой огромной территории сотни городов, сотни узловых и линейных станций; ежесуточно - тысячи передвигающихся к фронту и по рокадам бойцов, сержантов и офицеров, повсюду леса, большие чащобные массивы. А жители, например, здесь, в западных областях, запуганные, молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не вытянешь. И вся наша техника, кроме личного оружия, - трофейный Пашин фотоаппарат. Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а мы - с преступниками, за которыми сильнейшее государство, которых готовят не полуграмотные паханы, а изощренные агентуристы, готовят в специальных школах, снабжают легендами, экипировкой и документами опытнейшие профессионалы. Что мы лично можем этому противопоставить?.. Примитив полевого контршпионажа: осмотры леса, визуальное наблюдение, беседы с местными жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее, как говорит начальство: сделай и не умирай! Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен был поддерживать в Фомченко и Лужнове высокий боевой дух плюс постоянную готовность. Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим дрючком, то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не знаю, но только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила пацанка, ухватилась за подол и тоже заревела. Они стояли вдвоем и ревели не стесняясь, уверенные, что их никто не видит, и я опустил бинокль - не нужно и неловко, вроде подсматриваешь. Еще за глаза, не видя Юлии, а настроился к ней враждебно, неприязненно, как к немецкой овчарке, обыкновенной фрицевской подстилке, но, понаблюдав, переменился. Девчонка... Сирота-недоумок. Мне ее даже стало жаль. Дура девка, сама себе жизнь покалечила. По виду она представлялась мне с характером, волевой, и вот так быстренько сломалась. А ведь это только цветочки. Я подумал, каково ей будет с малышкой здесь, на хуторе, зимой. Когда все заметет и ни хлеба, ни молока - картошка и одиночество. И еще страх. Конечно, по стране жили трудно, одиноко миллионы наших честных солдаток, но мне и эту непутевую деваху было жаль. Скорей даже не ее, а пацанку - чем она виновата? Свирида я уже понял. Жлоб, скотина безрогая - у такого снега зимой не выпросишь. Собственники они все здесь, гады, кто кого сможет, тот того и гложет, но этого горбуна я особенно невзлюбил. Впрочем, эмоции эмоциями, а мне следует быть объективным. Не затем я сюда приехал, чтобы кого-то жалеть или ненавидеть. Мое дело маленькое. Мое дело - взять Павловского и тех, кто с ним, если, понятно, они здесь появятся. Причем старшего группы и радиста живьем, это как минимум. Знать бы еще, кто из них радист, а кто старший группы, - третьего можно и не беречь. Функельшпиль, главное функельшпиль!* Если появятся - в том-то и загвоздка! За время наблюдения мои сомнения нисколько не уменьшились. Зачем Павловскому приходить сюда - что он здесь оставил?.. Пашины предположения основывались на чистой лирике. Кстати, когда мы с Фомченко и Лужновым приехали сюда, я спросил Пашу, прокачал ли он объект засады с Эн Фэ. Он не ответил, и я понял, что нет, это его единоличное решение. За прошедшие двое суток мы ознакомились с образом жизни Юлии и Свиридов, точнее сказать, с их суточным рабочим циклом. Как только светало, жена Свирида и его мать отправлялись в деревню, доили там корову и, надо думать, убирали, ухаживали за своей скотиной. Часа полтора спустя они возвращались с ведром молока и приводили лошадь даже ее на всякий случай, чтобы не отобрали, не увели наскочившие аковцы или немцы, на ночь не решались оставлять на хуторе. Свирид с самого рассвета возился по хозяйству, и Юлия около своей хатенки тоже возилась. Работали все трое Свиридов и Юлия с крестьянской жадностью, почти без отдыха, до поздних сумерек. Вечером лошадь отводили в деревню и опять приносили в ведре надоенное молоко. В отсутствие Свирида его мать или жена подбрасывали Юлии что-нибудь из продуктов, но в хате у нее или даже поблизости лишней минуты не задерживались - боялись горбуна. И Юлия тоже его боялась и наверняка недолюбливала, скорее даже ненавидела. Итак, двое суток наблюдения не дали нам ничего, кроме ознакомления с образом жизни Юлии и семейства Свири- --------------------------------------* Функельшпиль (арготизм от Funkspiele) - радиоигра. дов и уяснения отношений между ними. Никто из посторонних не появлялся, ничего представляющего для нас интерес не происходило, и сама Юлия из поля зрения никуда не отлучалась. Интуиция - великая вещь, а чутье мне подсказывало: зря здесь время теряем. Я определенно чувствовал - пустышку тянем. Понятно, чтобы не размагничивать Фомченко и Лужнова, я виду не подавал, наоборот, держался все время "бодро-весело" и на каждом шагу демонстрировал абсолютную веру в перспективность и успех нашей засады. Я поддерживал их не только морально, но и физически: спать разрешал дольше, чем себе, да и еды подсовывал побольше. Когда стемнело, я еще раз обговорил с ними все возможные случаи и сигналы взаимодействия, мы спустились с чердака и опять расположились в кустах по обе стороны Юлиной хатенки. Ночь наступала холодная, росистая, небо вызвездило ярко, как на юге, и, оглядывая Млечный Путь, я решил, что если завтра приедет Паша - он собирался сам привезти нам продукты, выскажу ему без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и потребую, чтобы он немедленно доложил все Эн Фэ. Он доложит: дружба дружбой, а дело есть дело, и я не мальчик - пусть с моим мнением тоже считаются! Фомченко почему-то прибыл сюда без шинели, и я навязал ему свою, старенькую, без погон - Паша называл ее "инвалидской". Дорого бы я сейчас дал за эту изношенную старушку или за любую другую! Поверх гимнастерки на мне была только плащ-палатка, а холодало с каждым часом совсем не по-летнему, и уже к полуночи я дрожал как цуцик. И тут я подумал, что мы здесь можем - за здорово живешь! - просидеть понапрасну до белых мух, и такая тоска ухватила меня за душу, просто выть захотелось... Нет, я не мальчик и молчать не буду. Даже перед генералом!.. А Эн Фэ при случае обязательно спрошу: "Зачем меня запятили в эту засаду - блох задаром кормить?.. Или геморрой отращивать?.. А на большее я что неспособный?.." Я молчать не стану, я ему прямо скажу: "Некачественно вы ко мне относитесь! Что я вам - троюродный?! Это же всего-навсего тренировка на бездействие, на усидчивость! Зачем она мне?.. Это задание для прикомандированных, для стажеров!.."
55. ПЕРЕГОВОРЫ ПО "ВЧ"
Ночь кончалась, было без двадцати минут пять, когда в кабинете, где находились Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон"ВЧ", и Егоров взял трубку. - Генерал Егоров? - раздался в сильной мембране слышный и в нескольких метрах от аппарата голос Колыбанова. - Я вас слушаю. - Где вы находитесь?! - Не понимаю, - невольно усмехнулся Егоров. - Вы звоните мне сюда и спрашиваете - где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса. - Они работают у вас под носом!!! - возбужденно закричал Колыбанов; обычно невозмутимый, он задыхался от волнения. - Вот... передо мной текст последнего перехвата по делу "Неман"... Слушайте внимательно!.. "Личным наблюдением... на аэродроме в Лиде обнаружено самолетов... "ИЛ-2" пятьдесят три, "ЛА-5" сорок восемь, "ПЕ-2" тридцать шесть, "ЯК-9" пятьдесят один, "ЛИ-2" семь, "ПО-2" четырнадцать..." Вы слышите?! Они работают у вас под носом!!! Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него Мохов пробормотал: "Этого еще не хватало!" - и огорченно покачал головой. Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком, продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом. В чувствительной мембране аппарата "ВЧ" голос Колыбанова звучал так интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал, что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это наверняка не все. Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу, зажег спичку. - Генерал-полковник только что звонил из Ставки, - после недолгого молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. - Он выезжает и приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка. - Слушаюсь, - глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно подавленный. - Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того неприятности! Делом "Неман" занимается сам... Вы меня понимаете? - Да... Колыбанов помедлил и неожиданно сказал: - Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше. Егоров сделался багровым. - Товарищ генерал, - не принимая предложенного ему неофициального тона, строго произнес он. - Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику немедленно! - Ну смотрите,- примирительно сказал Колыбанов. - Я думал прежде всего о вас. - Я это понял! Благодарю! Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон "ВЧ" зазвонил опять. - Егоров?.. Что нового? - послышался в трубке голос начальника Главного управления контрразведки. - Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все возможное... - Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана? - Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки и прежде всего чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям. - Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки... И не менее пятидесяти чистильщиков... Опознавателей много не обещаю, но всех, кого сможем безотложно собрать, немедленно доставим... Все прибывающие должны быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного состава. - Мы так и сделаем. - До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп должны быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы. - Слушаюсь. - Чем еще вам можно помочь? - Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще десяток. - Обещаю! Какова готовность войсковой операции? - Плюс два с половиной. - Не позже утра сделайте - час, максимум полтора. - Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно... - Не надо мне это повторять! - В голосе генерал-полковника почувствовалось раздражение. - Я и сам не склонен ее форсировать... Но обстоятельства могут вынудить... Ваши соображения по "Неману" в настоящий момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов? - У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы полагаем, что возьмем их сегодня или завтра. - Завтра - исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше! - То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически возражаем! - Срок установлен не мною. Понимаете? - Не могу! - после короткой паузы заявил Егоров. - Даже если мы возьмем к вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может быть дилеммы - "хватать" или "все концы"! Тут единственное решение: "все концы"! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки, то, извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но мы-то с вами профессионалы! И я прошу... считаю необходимым немедля обратиться туда и разъяснить... - Кому разъяснить, кому?!! - оглушающе загремел в трубке грубоватый голос генерал-полковника. - Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро группы, возьмите рацию! Сегодня же!!! "Все концы"!.. Не до жиру! Вы не представляете всей серьезности ситуации!.. Это личное приказание, понимаете, личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции стратегического значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы обязаны принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю - невозможные! - и взять их сегодня! Не удастся - ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас не будет!.. - Понял... - Раньше меня, очевидно, прибудет начальство... первые заместители из обоих наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий! Что бы вам ни говорили - "Да, товарищ комиссар!", "Хорошо, товарищ комиссар!", "Слушаюсь, товарищ комиссар!..". Однако любые действия, с которыми несогласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные условия! И прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой говорильни с кем бы то ни было. Вы меня поняли? - Так точно! - Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас! Передайте это Полякову... Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать, на что способны... У меня все! Вопросы? - Нет. - Я буду у вас не позже... четырнадцати часов. Держите постоянный контакт с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Все! Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова. - Нервничают, - сказал тот понимающе. - На них тоже жмут... - Нервничать - это привилегия начальства, - подняв голову от документа, заметил Поляков. - А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!.. Главное сейчас - не устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас - работать спокойно и в полном убеждении, что сегодня, завтра... или позднее... но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает...
56. В СТАВКЕ ВГК
В Москве действительно беспокоились и нервничали. В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа, поступившей в Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу "Неман" было уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов действует и активно разыскивается сильная, квалифицированная резидентура противника. В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало информировать обо всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и даже об отдельных наиболее опасных агентах. Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем через месяц должна была проводиться ответственная стратегическая операция, Верховный Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку синим карандашом, означавшую одновременно: "обратить внимание" и "доложить подробнее". Эта пометка явилась основанием для взятия дела на контроль Ставкой, а днем Верховному была доставлена развернутая справка по делу "Неман", занимавшая почти две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив, что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск и ударной группировки в тылах 1-го Прибалтийского фронта и речь, таким образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был крайне обеспокоен и возбужден. Уже многие месяцы он ни разу не был в столь дурном расположении духа, как в этот час. Чудовищно обманутый Гитлером и собственной интуицией в июне сорок первого года, он придавал огромное значение введению противника в заблуждение, особенно при подготовке кампаний и крупнейших операций. В первые же недели войны, в период невероятного напряжения, урывками выкраивая время, он умудрился внимательно просмотреть труды виднейших полководцев и военных теоретиков, особо интересуясь проблемами скрытности и обеспечиваемой ею внезапности. Эти вопросы он не раз анализировал и обсуждал с высшим генералитетом. Троякий результат внезапности можно было бы сформулировать так: Внезапность застигает противника не подготовленным к удару: его войска и военные средства расположены не лучшим образом для отражения этого удара. Внезапность вынуждает противника поспешно принимать новый план: противник теряет инициативу и должен приспосабливать свои действия к действиям нападающего. И наконец, достигнутая внезапность подрывает веру войск противной стороны в свое командование и веру командующего и его штаба в самих себя. Отсюда следовало, что успех любой операции в значительной степени зависит от секретности и обманных действий. Отсюда следовало, что победа, достигнутая без внезапности, за счет численного превосходства, не носит на себе отпечатка полководческого таланта и обходится несравненно дороже. Отсюда следовало, что необходимо любыми усилиями скрывать свои намерения, создавать угрозу одновременно в нескольких местах, заставляя тем самым противника рассредоточивать силы. Отсюда следовало, что нужно демонстративно готовить наступление в одном месте, а тайно в другом, стараясь во всех случаях застигнуть противника врасплох. Из страшного урока начала войны были сделаны незамедлительные выводы, и уже с первого полугодия военных действий Красная Армия использовала факторы скрытности и внезапности с не меньшим умением, чем противник. Так, при наступлении под Москвой втайне были подтянуты и в решающий час введены в бой свежие резервы, в частности две новые армии, сосредоточенные севернее столицы, что явилось для немцев полной неожиданностью. Успех Сталинградской операции и битвы на Курской дуге также был во многом предопределен тайным сосредоточением войск и сложнейшим комплексом мероприятий по дезинформации, обману противника. Оперативной внезапности удалось достигнуть и в крупнейшей за войну Белорусской операции. Правда, обеспечить полную скрытность концентрации в тылах четырех смежных фронтов полуторамиллионной армии, 6500 танков и самоходных установок, около 25 тысяч орудий и более 6 тысяч самолетов практически невозможно, и, как показали пленные немецкие генералы, незадолго до начала наступления в разведорганах и в штабах группы армий "Центр" заподозрили неладное. Однако мнения разделились, а подозрения остались подозрениями. Усилия советских войск по соблюдению секретности были столь значительны, а продуманная до мелочей дезинформация, проводимая согласованно на всех двенадцати фронтах, столь совершенна, что эти крупнейшие приготовления были приняты противником всего лишь за имитацию с целью обмана. Генеральный штаб германских сухопутных сил и ставка Гитлера до последнего пребывали в убеждении, что летом 1944 года главные удары Красной Армии будут нанесены не в Белоруссии, а значительно южнее - на Украине. И тут немцев удалось ввести в заблуждение относительно истинных намерений советского командования, в результате чего была наголову разгромлена группа армий "Центр". Верховный весьма гордился искусством обманывать противника и в Тегеране охотно рассказывал Рузвельту и Черчиллю, как это делается, на что последний одобрительно заметил, что "правду приходится охранять путем неправды". Теперь, даже не дочитав до конца справку по делу "Неман", Сталин оценил, какую угрозу представляют действия разыскиваемых для подготавливаемого в Прибалтике стратегического удара. Ставкой и лично Верховным Прибалтике уделялось повышенное внимание. На сентябрь планировалась стратегическая операция, в результате которой должна была быть освобождена значительная часть Эстонии и Латвии с важнейшими портами, столицами союзных республик Таллином и Ригой, а немецкая группировка "Север", насчитывавшая в своем составе более семисот тысяч солдат, офицеров и генералов, оказалась бы отрезанной от остальных сил противника, отсеченной от Германии, точнее, от Восточной Пруссии, и наглухо блокированной в Курляндии, на Земландском полуострове. Правда, в последний день июля механизированные части 1-го Прибалтийского фронта небольшими силами вырвались к Балтийскому морю в районе Клапкалнс и перерезали все сухопутные коммуникации, ведущие из Прибалтики в Восточную Пруссию. Инициативу и мужество войск по указанию Верховного отметили боевыми наградами, однако командованию фронта было рекомендовано при вероятной попытке немцев деблокировать окруженную группировку - оттянуть войска с минимальными потерями на линию Иелгава (Митава) - Добеле. Дело в том, что для усиления и расширения вбитого клина в настоящий момент не имелось достаточных резервов; к тому же было бы намного заманчивее отрезать группу вражеских армий "Север" значительно западнее при этом в огромном прибалтийском котле оказалось бы на десяток больше немецких дивизий, а линия внешнего фронта окружения прошла бы до устья Немана по границе с Восточной Пруссией. Таков был замысел Верховного Главнокомандования. И хотя сейчас, в середине августа, наступали и получали подкрепления главным образом Украинские фронты, в тылах 1-го Прибалтийского фронта, которому отводилась ведущая роль в осуществлении планируемой операции, с соблюдением всех мер предосторожности понемногу сосредоточивались войска; причем прошлой ночью в район севернее Шауляя начали прибывать части 5-й гвардейской танковой армии - основной ударной силы предстоящих боевых действий в Прибалтике. Ознакомясь со справкой по делу "Неман", Верховный распорядился немедленно вызвать начальника Главного управления контрразведки, а также наркомов госбезопасности и внутренних дел. Находившемуся у него в эту минуту на докладе генералу армии, исполнявшему уже не первый год обязанности начальника Генерального штаба, он предложил задержаться, вполне допуская, что, возможно, потребуются радикальные изменения стратегического плана или отсрочка всей будущей операции. Затем он соединился по "ВЧ" с 1-м Прибалтийским фронтом. Командующий генерал армии Баграмян в этот предрассветный час находился в войсках; у аппарата оказался начальник штаба генерал-полковник Курасов, и Верховный приказал ему доложить о мероприятиях по обеспечению секретности и маскировки подготавливаемой операции, и в частности при проведении рокировки.
Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и Лужновым. За эти двое суток я к ним решительно подобрел. Какой с них мог быть спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а Лужнов и того позже, в июне - два месяца назад. Стажа у них, как говорится, без году неделя, неудивительно, что даже Малыш против них - профессор. Я подумал еще: не дай бог доведется нам здесь просидеть не одну неделю, так я их поднатаскаю - людьми сделаю. Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее, из кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем. Контрразведка - это не загадочные красотки, рестораны, джаз и всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка - это огромная тяжелая работа... четвертый год по пятнадцать - восемнадцать часов каждые сутки - от передовой и на всем протяжении оперативных тылов... Огромная соленая работа и кровь... Только за последние месяцы погибли десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни разу не был. Просвещая Фомченко и Лужнова, я для пользы дела, по воспитательным соображениям, естественно, о трудностях не говорил - если бы рассказать им все как есть, они наверняка бы скисли. Условия и работка у нас такие, что любой бывалый шерлок, даже из столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку. В любом уголовном розыске - дактилоскопия, оперативные учеты, лаборатории и научно-технические отделы; там на каждом шагу - постовой и дворник, готовые помочь и словом и делом. А у нас?.. Ширина полосы фронта - свыше трехсот километров, глубина тылового района шестьсот с лишним. На этой огромной территории сотни городов, сотни узловых и линейных станций; ежесуточно - тысячи передвигающихся к фронту и по рокадам бойцов, сержантов и офицеров, повсюду леса, большие чащобные массивы. А жители, например, здесь, в западных областях, запуганные, молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не вытянешь. И вся наша техника, кроме личного оружия, - трофейный Пашин фотоаппарат. Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а мы - с преступниками, за которыми сильнейшее государство, которых готовят не полуграмотные паханы, а изощренные агентуристы, готовят в специальных школах, снабжают легендами, экипировкой и документами опытнейшие профессионалы. Что мы лично можем этому противопоставить?.. Примитив полевого контршпионажа: осмотры леса, визуальное наблюдение, беседы с местными жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее, как говорит начальство: сделай и не умирай! Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен был поддерживать в Фомченко и Лужнове высокий боевой дух плюс постоянную готовность. Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим дрючком, то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не знаю, но только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила пацанка, ухватилась за подол и тоже заревела. Они стояли вдвоем и ревели не стесняясь, уверенные, что их никто не видит, и я опустил бинокль - не нужно и неловко, вроде подсматриваешь. Еще за глаза, не видя Юлии, а настроился к ней враждебно, неприязненно, как к немецкой овчарке, обыкновенной фрицевской подстилке, но, понаблюдав, переменился. Девчонка... Сирота-недоумок. Мне ее даже стало жаль. Дура девка, сама себе жизнь покалечила. По виду она представлялась мне с характером, волевой, и вот так быстренько сломалась. А ведь это только цветочки. Я подумал, каково ей будет с малышкой здесь, на хуторе, зимой. Когда все заметет и ни хлеба, ни молока - картошка и одиночество. И еще страх. Конечно, по стране жили трудно, одиноко миллионы наших честных солдаток, но мне и эту непутевую деваху было жаль. Скорей даже не ее, а пацанку - чем она виновата? Свирида я уже понял. Жлоб, скотина безрогая - у такого снега зимой не выпросишь. Собственники они все здесь, гады, кто кого сможет, тот того и гложет, но этого горбуна я особенно невзлюбил. Впрочем, эмоции эмоциями, а мне следует быть объективным. Не затем я сюда приехал, чтобы кого-то жалеть или ненавидеть. Мое дело маленькое. Мое дело - взять Павловского и тех, кто с ним, если, понятно, они здесь появятся. Причем старшего группы и радиста живьем, это как минимум. Знать бы еще, кто из них радист, а кто старший группы, - третьего можно и не беречь. Функельшпиль, главное функельшпиль!* Если появятся - в том-то и загвоздка! За время наблюдения мои сомнения нисколько не уменьшились. Зачем Павловскому приходить сюда - что он здесь оставил?.. Пашины предположения основывались на чистой лирике. Кстати, когда мы с Фомченко и Лужновым приехали сюда, я спросил Пашу, прокачал ли он объект засады с Эн Фэ. Он не ответил, и я понял, что нет, это его единоличное решение. За прошедшие двое суток мы ознакомились с образом жизни Юлии и Свиридов, точнее сказать, с их суточным рабочим циклом. Как только светало, жена Свирида и его мать отправлялись в деревню, доили там корову и, надо думать, убирали, ухаживали за своей скотиной. Часа полтора спустя они возвращались с ведром молока и приводили лошадь даже ее на всякий случай, чтобы не отобрали, не увели наскочившие аковцы или немцы, на ночь не решались оставлять на хуторе. Свирид с самого рассвета возился по хозяйству, и Юлия около своей хатенки тоже возилась. Работали все трое Свиридов и Юлия с крестьянской жадностью, почти без отдыха, до поздних сумерек. Вечером лошадь отводили в деревню и опять приносили в ведре надоенное молоко. В отсутствие Свирида его мать или жена подбрасывали Юлии что-нибудь из продуктов, но в хате у нее или даже поблизости лишней минуты не задерживались - боялись горбуна. И Юлия тоже его боялась и наверняка недолюбливала, скорее даже ненавидела. Итак, двое суток наблюдения не дали нам ничего, кроме ознакомления с образом жизни Юлии и семейства Свири- --------------------------------------* Функельшпиль (арготизм от Funkspiele) - радиоигра. дов и уяснения отношений между ними. Никто из посторонних не появлялся, ничего представляющего для нас интерес не происходило, и сама Юлия из поля зрения никуда не отлучалась. Интуиция - великая вещь, а чутье мне подсказывало: зря здесь время теряем. Я определенно чувствовал - пустышку тянем. Понятно, чтобы не размагничивать Фомченко и Лужнова, я виду не подавал, наоборот, держался все время "бодро-весело" и на каждом шагу демонстрировал абсолютную веру в перспективность и успех нашей засады. Я поддерживал их не только морально, но и физически: спать разрешал дольше, чем себе, да и еды подсовывал побольше. Когда стемнело, я еще раз обговорил с ними все возможные случаи и сигналы взаимодействия, мы спустились с чердака и опять расположились в кустах по обе стороны Юлиной хатенки. Ночь наступала холодная, росистая, небо вызвездило ярко, как на юге, и, оглядывая Млечный Путь, я решил, что если завтра приедет Паша - он собирался сам привезти нам продукты, выскажу ему без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и потребую, чтобы он немедленно доложил все Эн Фэ. Он доложит: дружба дружбой, а дело есть дело, и я не мальчик - пусть с моим мнением тоже считаются! Фомченко почему-то прибыл сюда без шинели, и я навязал ему свою, старенькую, без погон - Паша называл ее "инвалидской". Дорого бы я сейчас дал за эту изношенную старушку или за любую другую! Поверх гимнастерки на мне была только плащ-палатка, а холодало с каждым часом совсем не по-летнему, и уже к полуночи я дрожал как цуцик. И тут я подумал, что мы здесь можем - за здорово живешь! - просидеть понапрасну до белых мух, и такая тоска ухватила меня за душу, просто выть захотелось... Нет, я не мальчик и молчать не буду. Даже перед генералом!.. А Эн Фэ при случае обязательно спрошу: "Зачем меня запятили в эту засаду - блох задаром кормить?.. Или геморрой отращивать?.. А на большее я что неспособный?.." Я молчать не стану, я ему прямо скажу: "Некачественно вы ко мне относитесь! Что я вам - троюродный?! Это же всего-навсего тренировка на бездействие, на усидчивость! Зачем она мне?.. Это задание для прикомандированных, для стажеров!.."
55. ПЕРЕГОВОРЫ ПО "ВЧ"
Ночь кончалась, было без двадцати минут пять, когда в кабинете, где находились Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон"ВЧ", и Егоров взял трубку. - Генерал Егоров? - раздался в сильной мембране слышный и в нескольких метрах от аппарата голос Колыбанова. - Я вас слушаю. - Где вы находитесь?! - Не понимаю, - невольно усмехнулся Егоров. - Вы звоните мне сюда и спрашиваете - где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса. - Они работают у вас под носом!!! - возбужденно закричал Колыбанов; обычно невозмутимый, он задыхался от волнения. - Вот... передо мной текст последнего перехвата по делу "Неман"... Слушайте внимательно!.. "Личным наблюдением... на аэродроме в Лиде обнаружено самолетов... "ИЛ-2" пятьдесят три, "ЛА-5" сорок восемь, "ПЕ-2" тридцать шесть, "ЯК-9" пятьдесят один, "ЛИ-2" семь, "ПО-2" четырнадцать..." Вы слышите?! Они работают у вас под носом!!! Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него Мохов пробормотал: "Этого еще не хватало!" - и огорченно покачал головой. Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком, продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом. В чувствительной мембране аппарата "ВЧ" голос Колыбанова звучал так интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал, что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это наверняка не все. Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу, зажег спичку. - Генерал-полковник только что звонил из Ставки, - после недолгого молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. - Он выезжает и приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка. - Слушаюсь, - глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно подавленный. - Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того неприятности! Делом "Неман" занимается сам... Вы меня понимаете? - Да... Колыбанов помедлил и неожиданно сказал: - Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше. Егоров сделался багровым. - Товарищ генерал, - не принимая предложенного ему неофициального тона, строго произнес он. - Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику немедленно! - Ну смотрите,- примирительно сказал Колыбанов. - Я думал прежде всего о вас. - Я это понял! Благодарю! Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон "ВЧ" зазвонил опять. - Егоров?.. Что нового? - послышался в трубке голос начальника Главного управления контрразведки. - Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все возможное... - Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана? - Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки и прежде всего чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям. - Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки... И не менее пятидесяти чистильщиков... Опознавателей много не обещаю, но всех, кого сможем безотложно собрать, немедленно доставим... Все прибывающие должны быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного состава. - Мы так и сделаем. - До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп должны быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы. - Слушаюсь. - Чем еще вам можно помочь? - Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще десяток. - Обещаю! Какова готовность войсковой операции? - Плюс два с половиной. - Не позже утра сделайте - час, максимум полтора. - Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно... - Не надо мне это повторять! - В голосе генерал-полковника почувствовалось раздражение. - Я и сам не склонен ее форсировать... Но обстоятельства могут вынудить... Ваши соображения по "Неману" в настоящий момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов? - У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы полагаем, что возьмем их сегодня или завтра. - Завтра - исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше! - То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически возражаем! - Срок установлен не мною. Понимаете? - Не могу! - после короткой паузы заявил Егоров. - Даже если мы возьмем к вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может быть дилеммы - "хватать" или "все концы"! Тут единственное решение: "все концы"! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки, то, извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но мы-то с вами профессионалы! И я прошу... считаю необходимым немедля обратиться туда и разъяснить... - Кому разъяснить, кому?!! - оглушающе загремел в трубке грубоватый голос генерал-полковника. - Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро группы, возьмите рацию! Сегодня же!!! "Все концы"!.. Не до жиру! Вы не представляете всей серьезности ситуации!.. Это личное приказание, понимаете, личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции стратегического значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы обязаны принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю - невозможные! - и взять их сегодня! Не удастся - ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас не будет!.. - Понял... - Раньше меня, очевидно, прибудет начальство... первые заместители из обоих наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий! Что бы вам ни говорили - "Да, товарищ комиссар!", "Хорошо, товарищ комиссар!", "Слушаюсь, товарищ комиссар!..". Однако любые действия, с которыми несогласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные условия! И прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой говорильни с кем бы то ни было. Вы меня поняли? - Так точно! - Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас! Передайте это Полякову... Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать, на что способны... У меня все! Вопросы? - Нет. - Я буду у вас не позже... четырнадцати часов. Держите постоянный контакт с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Все! Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова. - Нервничают, - сказал тот понимающе. - На них тоже жмут... - Нервничать - это привилегия начальства, - подняв голову от документа, заметил Поляков. - А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!.. Главное сейчас - не устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас - работать спокойно и в полном убеждении, что сегодня, завтра... или позднее... но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает...
56. В СТАВКЕ ВГК
В Москве действительно беспокоились и нервничали. В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа, поступившей в Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу "Неман" было уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов действует и активно разыскивается сильная, квалифицированная резидентура противника. В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало информировать обо всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и даже об отдельных наиболее опасных агентах. Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем через месяц должна была проводиться ответственная стратегическая операция, Верховный Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку синим карандашом, означавшую одновременно: "обратить внимание" и "доложить подробнее". Эта пометка явилась основанием для взятия дела на контроль Ставкой, а днем Верховному была доставлена развернутая справка по делу "Неман", занимавшая почти две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив, что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск и ударной группировки в тылах 1-го Прибалтийского фронта и речь, таким образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был крайне обеспокоен и возбужден. Уже многие месяцы он ни разу не был в столь дурном расположении духа, как в этот час. Чудовищно обманутый Гитлером и собственной интуицией в июне сорок первого года, он придавал огромное значение введению противника в заблуждение, особенно при подготовке кампаний и крупнейших операций. В первые же недели войны, в период невероятного напряжения, урывками выкраивая время, он умудрился внимательно просмотреть труды виднейших полководцев и военных теоретиков, особо интересуясь проблемами скрытности и обеспечиваемой ею внезапности. Эти вопросы он не раз анализировал и обсуждал с высшим генералитетом. Троякий результат внезапности можно было бы сформулировать так: Внезапность застигает противника не подготовленным к удару: его войска и военные средства расположены не лучшим образом для отражения этого удара. Внезапность вынуждает противника поспешно принимать новый план: противник теряет инициативу и должен приспосабливать свои действия к действиям нападающего. И наконец, достигнутая внезапность подрывает веру войск противной стороны в свое командование и веру командующего и его штаба в самих себя. Отсюда следовало, что успех любой операции в значительной степени зависит от секретности и обманных действий. Отсюда следовало, что победа, достигнутая без внезапности, за счет численного превосходства, не носит на себе отпечатка полководческого таланта и обходится несравненно дороже. Отсюда следовало, что необходимо любыми усилиями скрывать свои намерения, создавать угрозу одновременно в нескольких местах, заставляя тем самым противника рассредоточивать силы. Отсюда следовало, что нужно демонстративно готовить наступление в одном месте, а тайно в другом, стараясь во всех случаях застигнуть противника врасплох. Из страшного урока начала войны были сделаны незамедлительные выводы, и уже с первого полугодия военных действий Красная Армия использовала факторы скрытности и внезапности с не меньшим умением, чем противник. Так, при наступлении под Москвой втайне были подтянуты и в решающий час введены в бой свежие резервы, в частности две новые армии, сосредоточенные севернее столицы, что явилось для немцев полной неожиданностью. Успех Сталинградской операции и битвы на Курской дуге также был во многом предопределен тайным сосредоточением войск и сложнейшим комплексом мероприятий по дезинформации, обману противника. Оперативной внезапности удалось достигнуть и в крупнейшей за войну Белорусской операции. Правда, обеспечить полную скрытность концентрации в тылах четырех смежных фронтов полуторамиллионной армии, 6500 танков и самоходных установок, около 25 тысяч орудий и более 6 тысяч самолетов практически невозможно, и, как показали пленные немецкие генералы, незадолго до начала наступления в разведорганах и в штабах группы армий "Центр" заподозрили неладное. Однако мнения разделились, а подозрения остались подозрениями. Усилия советских войск по соблюдению секретности были столь значительны, а продуманная до мелочей дезинформация, проводимая согласованно на всех двенадцати фронтах, столь совершенна, что эти крупнейшие приготовления были приняты противником всего лишь за имитацию с целью обмана. Генеральный штаб германских сухопутных сил и ставка Гитлера до последнего пребывали в убеждении, что летом 1944 года главные удары Красной Армии будут нанесены не в Белоруссии, а значительно южнее - на Украине. И тут немцев удалось ввести в заблуждение относительно истинных намерений советского командования, в результате чего была наголову разгромлена группа армий "Центр". Верховный весьма гордился искусством обманывать противника и в Тегеране охотно рассказывал Рузвельту и Черчиллю, как это делается, на что последний одобрительно заметил, что "правду приходится охранять путем неправды". Теперь, даже не дочитав до конца справку по делу "Неман", Сталин оценил, какую угрозу представляют действия разыскиваемых для подготавливаемого в Прибалтике стратегического удара. Ставкой и лично Верховным Прибалтике уделялось повышенное внимание. На сентябрь планировалась стратегическая операция, в результате которой должна была быть освобождена значительная часть Эстонии и Латвии с важнейшими портами, столицами союзных республик Таллином и Ригой, а немецкая группировка "Север", насчитывавшая в своем составе более семисот тысяч солдат, офицеров и генералов, оказалась бы отрезанной от остальных сил противника, отсеченной от Германии, точнее, от Восточной Пруссии, и наглухо блокированной в Курляндии, на Земландском полуострове. Правда, в последний день июля механизированные части 1-го Прибалтийского фронта небольшими силами вырвались к Балтийскому морю в районе Клапкалнс и перерезали все сухопутные коммуникации, ведущие из Прибалтики в Восточную Пруссию. Инициативу и мужество войск по указанию Верховного отметили боевыми наградами, однако командованию фронта было рекомендовано при вероятной попытке немцев деблокировать окруженную группировку - оттянуть войска с минимальными потерями на линию Иелгава (Митава) - Добеле. Дело в том, что для усиления и расширения вбитого клина в настоящий момент не имелось достаточных резервов; к тому же было бы намного заманчивее отрезать группу вражеских армий "Север" значительно западнее при этом в огромном прибалтийском котле оказалось бы на десяток больше немецких дивизий, а линия внешнего фронта окружения прошла бы до устья Немана по границе с Восточной Пруссией. Таков был замысел Верховного Главнокомандования. И хотя сейчас, в середине августа, наступали и получали подкрепления главным образом Украинские фронты, в тылах 1-го Прибалтийского фронта, которому отводилась ведущая роль в осуществлении планируемой операции, с соблюдением всех мер предосторожности понемногу сосредоточивались войска; причем прошлой ночью в район севернее Шауляя начали прибывать части 5-й гвардейской танковой армии - основной ударной силы предстоящих боевых действий в Прибалтике. Ознакомясь со справкой по делу "Неман", Верховный распорядился немедленно вызвать начальника Главного управления контрразведки, а также наркомов госбезопасности и внутренних дел. Находившемуся у него в эту минуту на докладе генералу армии, исполнявшему уже не первый год обязанности начальника Генерального штаба, он предложил задержаться, вполне допуская, что, возможно, потребуются радикальные изменения стратегического плана или отсрочка всей будущей операции. Затем он соединился по "ВЧ" с 1-м Прибалтийским фронтом. Командующий генерал армии Баграмян в этот предрассветный час находился в войсках; у аппарата оказался начальник штаба генерал-полковник Курасов, и Верховный приказал ему доложить о мероприятиях по обеспечению секретности и маскировки подготавливаемой операции, и в частности при проведении рокировки.