Страница:
9.
-Это я, - сказал Мартиков - Да собственно вы меня знаете. Трое человек изумленно - испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула. -Незачем! - поспешно сказал Мартиков - больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока. -Это же он! - крикнул журналист, - Тот оборотень. -Тот, не тот, - бросил плотный, похожий на отставного военного, - чего ж он сюда приперся? Третий - субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил: -А говорил, "ну оборотень, ну и что"... Парень только качнул головой неопределенно. -Послушайте, - произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее лаял, низко, грубо, - Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то совсем другим. -Что он там лепечет? - резко спросил бывший солдат, - ну и паскудная тварь... Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал. Полуволк вздохнул, утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры. -Может не будем так, на пороге? -Как у него получается говорить, с такой челюстью? - спросил юнец из дальнего конца комнаты. -Постоишь, - бросил Владислав, - не каждый день, знаешь ли, принимаешь в гости оборотня, тем более всего в такой грязище. Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке. Что поделать, в городе стало слишком мало мест в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь, тяжелыми пластами липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох стремилась зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему пришел вестник разрухи - техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу с отломанной ручкой, или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, лишенным стекла оком - остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, хотя и догадывался. Ночью он снова стал охотиться - естественно, он был почти уверен, что это былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк возвращался, но теперь знал, он уже внутри, и скоро, слишком скоро снова возьмет в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла Константиновича. Ночные охоты - зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они теперь в некоем странном, и вместе с тем узнаваемом месте. Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными ночами, когда мозги более или менее связно соображали, он мучительно пытался вспомнить когда же бывал в этих краях. Не мог, память отказывалась выдавать более или менее ясную картину. Может быть в одно из его редких посещений Кавказа лет пятнадцать назад? Может быть, хотя он больше склонялся к мысли, что нет. Сны эти, хотя он по-прежнему догонял и умертвлял мелкую суетливую добычу, успокоения не проносили. Как раз напротив, доводили до неистовства. И не подозревал он, что совсем неподалеку так же мучился еще один человек, еще один вечных беглец от своей половины, своего собственного монстра. Мучится, напрягая пустую память, а некий расплывчатый образ пляшет на границе сознания, вертится и дразнится, раздражает и никогда не подходит ближе. Выход был всего один. На поклон к Плащевику Мартиков идти не мог, и потому оставалось лишь отыскать ту группу, в состав которой входил и чудом оставшийся в живых журналист. Что ж, он ожидал такую реакцию с их стороны, и как они себя поведут. Когда узнают, что со временем он начнет утрачивать человеческие черты. Сделав три шага вперед, Павел Константинович оказался в тесном коридоре квартиры. -Я же видел вас тогда той ночью, - горячо сказал он Владу, вы что-то знаете, вы все что-то знаете! -О чем? -Да обо всем! - рявкнул он, и Белоспицын у окна вздрогнул, - О том чем пахнет воздух, и что за сны мне сняться, и куда все подевались, о типе в черном "саабе", наконец! -Стоп! - сказал Влад, - опять "сааб". Тут ты не ошибся... и вообще, наверное, не ошибся, заходи, и устраивайся там, на табурете. Извини, что не предложил тебе диван, но больно ты грязен. -Простите, в городе туго с водой. -Ничего, - утешил Дивер, - У нас все равно забита канализация, так что наше обоняние урона не понесет. -Не увидь я тебя тогда, при расстреле собак, ни за что бы не поверил, что такое как ты может быть на этом свете. -Эххе... - усмехнулся Мартиков, - на этом свете теперь может быть все, что угодно. В том числе и тот свет, извини за каламбур. Позади, на лестничной клетке затопали шаги, потом входная дверь распахнулась и явила Степана Приходских, который, увидев оборотня, замер на пороге: -Эка... - сказал он и замолк. Дивер махнул рукой, заходи, мол. Степан зашел и сел на диван, косясь на Мартикова. -Все интереснее и интереснее. -Меня зовут Мартиков Павел Константинович. - Представительно произнес волосатый уродливый получеловек, от которого разило тяжелой смесью псины, бензина, и подгнившего мяса. - В общем то во всем происшедшем виноват я сам, и моя основная вина в том, что я не сообразил убраться из этого паршивого городка. А теперь вот поздно, я попался, увяз по уши, и ей богу, это заставило меня пересмотреть жизненные идеалы. Не каждому это дается. -Мы тут все как следует увязли, ты давай рассказывай, каким образом таким стал, - сказал Дивер. И под тихий шелест начавшегося дождя за окном Павел Константинович Мартиков поведал немудреную свою историю, перемежая ее лающими восклицаниями, от которых слушатели вздрагивали. Про "Паритет" они помнили, пожар был крупный, и еще было слишком много народу, чтобы такое событие не прошло незамеченным. При упоминании двоих налетчиков в подворотне, еще в самом начале (а кажется больше года назад), Влад с Белоспициным переглянулись. Черный же "сааб" вызвал бурную дискуссию, причем основные вопросы сыпались опять же на Александра, как на единственного, вступавшего в контакт с этим адским авто. -Мир тесен, да? - сказал Владислав. При упоминании ночных бдений на крышах, Белоспицын оживился и припомнил несколько случаев звериного воя, слышанного им лунными полуночами. Убийство Медведя вызвало шок пополам с омерзением, после чего слушатели Мартикова вновь стали относиться к нему с подозрением. -Так ведь это тебя Голубев видел! - произнес Сергеев, - ты ж его пугнул до смерти. -Я не помню, - сказал Мартиков, - и вполне возможно, что уже не вспомню. Дайте мне дорассказать. И он поведал про волю владельцев черного "сааба", после чего в комнате повисла тишина. Ранние сумерки быстро наплывали на город, укутывали в мокрое свинцово-серое покрывало. -Все же я, да? - спросил Сергеев - тебе ясно дали понять, что убить надо меня. -Не сомневайся, - произнес Белоспицын, - мне они тоже указали без обиняков. Как заказное убийство. -И что ты? - спросил Дивер, обращаясь к Мартикову. Павел Константинович качнул лобастой массивной головой в сторону Сергеева: -Ну он же жив. -Значит... ты нарушил данное им обязательство и теперь волк вернется, так? -Да, - через силу сказал Мартиков - по чести сказать, он уже близко. И ты пришел к нам, - продолжил Дивер, - зная, что вот-вот потеряешь остатки соображения, и начнешь кидаться на все что движется. Так ведь? Мартиков сник, на его уродливой морде проступила тоска, эдакая молчаливая мольба о помощи. Он скривился и заплакал бы, если бы мог, увы, у волков нет слезных желез. -Я думал... - сказал он, - думал вы сможете помочь... -Но как, Мартиков? - воскликнул Дивер, - Ты хоть понимаешь, кто мы? Мы совсем не понимаем, что творится вокруг. Мы не контролируем ситуацию, а плывем по течению. И не наша вина, в том, что вместо того, чтобы увлеченными быстрым потоком, ухнуть в бездну, зацепились за выступающий из воды камень и потому сохранили себя! Может быть поэтому нас и хотят убить те отморозки из "сааба"! -Ты знаешь! Я видел! - отрывисто сказал Павел Константинович Владу, отказываясь верить услышанному, - тогда, в расстрельную ночь, я видел. -Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, - произнес Владислав тихо. -Вы не понимаете! - крикнул Мартиков, - вот я сейчас сижу перед вами! Да я страшный, да я урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую! -Тише, тише, мы, конечно понимаем, но... - начал Дивер. -Вы не понимаете!!! - рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост, собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию, - ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, что значит терять себя. Вот я пока с вами, но скоро, слышите, скоро тут, - он прикоснулся к своей голове - тут никого не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого, будет тупой лесной зверь, который только и знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... - он оглядел людей, который сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, - впрочем, вам все равно... вас не унес поток. Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Да что там, эта крохотная группа людей и вправду была подневольной событиями. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень, на пути к смерти, просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети. -"Ошибка, снова ошибка!" - подумал про себя Мартиков. Шанс еще был, можно было попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие, и если ему повезет, крыли и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти, найти черную иномарку, рассказать... Нет! Напасть сейчас, это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит. Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти, а в действенности методов Плащевика и компании Мартиков не сомневался. Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода... Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая веревка, или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварными течение подле моста. И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте как хотите. Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль. -Постой! - окликнул его Сергеев. Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию. -Мы действительно не знаем как снять с тебя проклятье, - продолжил Владислав Сергеев - Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных нам людей. И никто ему не возразил, принимая мохнатое, желтоглазое чудовище в их группу. Мартиков обернулся, ощущая как деформированная его звериная пасть силиться широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10.
Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов он был всего лишь пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки были не типичны, лишь напоминая тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее бывшим реальным миром. Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое сознание, покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый нос, что смешно морщился, когда втягивал воздух, глаза бусины - зрачок во весь глаз, бархатная тьма. Кролик - решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то лишь, на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было не агрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища определенная природой. Вот так, Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а, тот кого он призван охранять видел себя крошечным розоватым кроликом, и улыбался во сне. Детские сны - апофеоз беспечности. Крошечное розоватое создание начало этот день так же как и предыдущий, как и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он вышел на луг, перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за суетящимися людьми. Люди что-то возводили, чуть дальше на самой вершине холма, что вздымался почти под самый свод и вершина его частично была скрыта туманом. Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а назад возвращались не вполне здоровыми (по выражением Трифонова), одежда их была изодранна, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев было неясно. Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и пугающему запаху дыма, доносящегося от жилья, а потом кинулся обратно в лес, завидев как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими то другими органами чувств. Но добычу чуяла отменно. В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев. Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего. Знакомые по крайней мере можно было избежать. Ветер донес резкий запах - чужого азарта, чужой разумной жизни, запах дыма. Но это не те, из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению водятся дикие, страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его никогда не трогали - слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной ночной дремоты тяжелые шаги чего-то массивного, от которого сотрясалась земля. Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести. Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чуждыми, но при этом вели себя как хозяева. Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет нежели в глубине. Дерево глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он прижимался к земле и мелко подрагивал. Отдаленный лай. Вернее нечто похожее на лай, пополам с воплями собакоголовых обезьян - резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если их можно было назвать собаками - это всего лишь слуги, тех кто вышел сегодня на охоту. Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное наказание посещала каждый из его снов. И всякий раз охотились именно за ним. Во сне, Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, и не подумала даже придти на стон сына. Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае. Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там твориться. Поселяне до смерти боятся своих хозяев и когда охота приходит в деревню, все до единого прячутся в своих хибары. Это сильные и смелые люди, однако они никогда не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть поэтому они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется бодрствующее сознание спящего Никиты. Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих псов. Да бесполезно - все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не вкопаешься - пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно по этому крупные лесные животные и не роют нор. Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов - тяжкая звериная вонь, и которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха. Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, только нос смешно морщился ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только тень мелькнула - зверек очень быстр. Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, пересекает звонкие быстро текучие ручейки. Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает листья в полуметре от Никиты. Он не боится - это исполинская туша всего лишь лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган - несмотря на размеры он тоже дичь. Но где же охота? Лай стих, не слышно пение охотничьего рога. Неужели оторвался? Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, что дно ручья вымощено чистым золотом. Здесь был водопой и оба бережка у ручья были вытоптаны лесными жителями до полного отсутствия растительности. Четко видные звериные тропы спускались по склонам оврага тут и там, прихотливо изгибаясь. Воду любили все. Важные лесные птицы бродили здесь по своеобразной набережной, склевывали мелкую ползучую живность, а в неглубокой запруде с теплой водой, что находилась ниже по течению резвились мальки и головастики. Кролик тоже хотел пить, сейчас после пережитого страха и гонки по лесу. В два прыжка он покрыл половину расстояния до ручья и в этот момент трое цветастых, причудливо раскрашенных в черно-бело-синей полосы, птиц, с визгливой руганью на своем птичьем языке шарахнулись прочь, а секундой позже взвились в воздух. Из зарослей растений с широкими резными листьями, очень похожих на папоротник, хотя не были папоротниками, появилась голова зверя. Была она лобаста и уродлива, мощные челюсти бугрились в самых неожиданных местах, словно для создания их применялись методы неряшливой газовой сварки. Темные губы отвисли, и тут и там мелькали криво растущие клыки, с которых на лесную почву капала мутная вязкая слюна. Помесь овчарки с бульдозером - сказал бы острый на язык Белоспицын. Шерсть у твари росла пучками, и была между тем густая и длинная, и даже на вид жесткая. Под мощными нависающими надбровными дугами газ было не видать, но когда создание сделало шаг вперед и поймало зрачками свет, они тут же вспыхнули красным, придав зверю окончательно демонический вид. Уши стояли торчком. На массивной шее был туго затянут тонкой ковки металлический ошейник по всей длине которого шли холодно поблескивающие шипы, в основании которых причудливо извивались непонятны руны. Пес приподнял голову и с шумом втянул в себя воздух. Красные глаза диковато блестели. Кролик был совсем рядом, слишком испуганный, чтобы бежать. Тварь полностью вышла на свет, отталкивающе совершенная в своем уродстве. Мощное тело было создано для долго бега, вывороченные ноздри безостановочно ловили воздух. Пес замер у ручейка и принялся шумно лакать. Неподалеку взвыл рог, визгливо, как умирающее маленькое животное. Охотничий пес вскинул морду, а потом развернувшись пошел прямо на кролика. Он не видел его и не чувствовал, просто посчитал, что этим путем проще всего покинуть овраг. Слепая судьба в очередной раз сыграла против Никиты. Хотя... все чаще ему начинало казаться, что за этим, прокручивающимся каждую ночь действом кто-то есть. Какой то опытный режиссер, всю жизнь занимавшийся тем, что ставил драмы. Кролику ничего больше не оставалось. Как вскочить с места и ринуться вверх по склону во всю мощь своих маленьких лапок. Охотничий рог взвыл прямо над ухом, и когда зверей выскочил из овражка его уже ждало трое псов - оскаленные мощные звери, красные глаза горят азартом хищников! И какая то темная фигура в отдалении, уж не охотник ли? Трифонов не размышлял, отчаянный страх вытеснил все до единой мысли. Он увернулся от псов, что кинулись на него синхронным движением, словно были пародией на сиамских близнецов, и рванулся в густые заросли. Все тело зверька содрогалось от отчаянных усилий, крохотное сердце билось все быстрее. Так, что отдельные удары сливались в истеричную дробь. Псы мчались позади, азартно выли, слюна срывалась с оскаленных клыков цвета серы. Справа и слева затрубили рога, послышался собачий лай - охота почуяла дичь и все новые и новые ее участники присоединялись к разворачивающемуся действу. Спящий Никита дергал ногами, лежа в кровати, судорожно хватал ртом воздух, глаза бешено метались под веками. Слишком коротки лапы, слишком малы усилия. Он выкладывался как мог. Листья жесткой травы больно хлестали его, когда он прорывался сквозь заросли, а преследователи и не думали отставать. Он чувствовал их позади. Чувствовал горячее, отдающее гнилью дыхание. На крошечной, покрытой мякенькой, вроде клевера травкой, кролику пришлось резко свернуть, потому на встречу ему выскочило еще два пса - оба в ошейниках. Позади кто-то бессвязно вопил и трубил в рог. Страшно, так страшно, и лес перестал быть спасением, и каждый куст таит в себе неведомую опасность. Его загнали. Легкие отказывались забирать воздух, лапы подкашивались, розоватая шерсть обвисла мокрыми лохмами, на которых налипла жухлая трава и грязь. Глаза кролика вылезали из орбит, а под смешным носиком пузырилась желтоватая пена. Лес впереди редел, почва стала топкой и ненадежной. Инстинкт вел зверька вглубь, дальше, в последней попытке оторваться, и в конце концов занес его в настоящее болото. Трава дальше не росла, глянцевая неподвижная жижа источала тяжелые испарения. И чуть впереди виднелась кочка, с тремя-четырьмя пучками жухлой травы. Кролик остановился, крупно дрожа, обернулся глазами-бусинами на преследователей. Те в болото сигать не стали. С десяток красноглазых псов бесновались на берегу, а еще трое аккуратными шажками подбирались поближе к жертве. Багровые зрачки смотрели неотрывно, дико. Кролик решился. Он прыгнул вперед, ведь кочка была так близко, а за ней виднеется еще одна, больше первой. Прыгнул в мощном усилии, выложившись без остатка. И не долетел. Черная вода, вперемешку с илом, цепко схватила зверька и он стремительно ушел на дно, успев лишь судорожно дернуться напоследок. Псы остановились, глядя, как казалось, со звериным недоумением. Последнее что увидел Никита Трифонов глазами кролика, это серебристые воздушные пузыри, уходящие сквозь мутную воду куда то вверх - к свету. Потом он проснулся в своей неуютной, освещенной керосинкой комнате, задыхаясь от слез. Сел, и некоторое время сидел, обнявши руками колени, оплакивая судьбу погибшего зверька. Снова погоня, и снова он не смог уйти. Снова. Опять. Как всегда.
11.
В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова по прозвищу бомж Васек подошел к концу. Случилось это так быстро, что недавняя жертва еще много дней после события не могла прийти в себя и просыпалась ночами от собственных воплей. Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении. -О! - произнес хилый юнец - Еще один. У нас тут прямо гостиница. -Люди к нам тянутся, - в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой. А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении ничего не сказал, и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериный. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка. -Я так понял, ты из знающих?
-Это я, - сказал Мартиков - Да собственно вы меня знаете. Трое человек изумленно - испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула. -Незачем! - поспешно сказал Мартиков - больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока. -Это же он! - крикнул журналист, - Тот оборотень. -Тот, не тот, - бросил плотный, похожий на отставного военного, - чего ж он сюда приперся? Третий - субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил: -А говорил, "ну оборотень, ну и что"... Парень только качнул головой неопределенно. -Послушайте, - произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее лаял, низко, грубо, - Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то совсем другим. -Что он там лепечет? - резко спросил бывший солдат, - ну и паскудная тварь... Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал. Полуволк вздохнул, утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры. -Может не будем так, на пороге? -Как у него получается говорить, с такой челюстью? - спросил юнец из дальнего конца комнаты. -Постоишь, - бросил Владислав, - не каждый день, знаешь ли, принимаешь в гости оборотня, тем более всего в такой грязище. Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке. Что поделать, в городе стало слишком мало мест в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь, тяжелыми пластами липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох стремилась зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему пришел вестник разрухи - техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу с отломанной ручкой, или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, лишенным стекла оком - остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, хотя и догадывался. Ночью он снова стал охотиться - естественно, он был почти уверен, что это былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк возвращался, но теперь знал, он уже внутри, и скоро, слишком скоро снова возьмет в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла Константиновича. Ночные охоты - зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они теперь в некоем странном, и вместе с тем узнаваемом месте. Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными ночами, когда мозги более или менее связно соображали, он мучительно пытался вспомнить когда же бывал в этих краях. Не мог, память отказывалась выдавать более или менее ясную картину. Может быть в одно из его редких посещений Кавказа лет пятнадцать назад? Может быть, хотя он больше склонялся к мысли, что нет. Сны эти, хотя он по-прежнему догонял и умертвлял мелкую суетливую добычу, успокоения не проносили. Как раз напротив, доводили до неистовства. И не подозревал он, что совсем неподалеку так же мучился еще один человек, еще один вечных беглец от своей половины, своего собственного монстра. Мучится, напрягая пустую память, а некий расплывчатый образ пляшет на границе сознания, вертится и дразнится, раздражает и никогда не подходит ближе. Выход был всего один. На поклон к Плащевику Мартиков идти не мог, и потому оставалось лишь отыскать ту группу, в состав которой входил и чудом оставшийся в живых журналист. Что ж, он ожидал такую реакцию с их стороны, и как они себя поведут. Когда узнают, что со временем он начнет утрачивать человеческие черты. Сделав три шага вперед, Павел Константинович оказался в тесном коридоре квартиры. -Я же видел вас тогда той ночью, - горячо сказал он Владу, вы что-то знаете, вы все что-то знаете! -О чем? -Да обо всем! - рявкнул он, и Белоспицын у окна вздрогнул, - О том чем пахнет воздух, и что за сны мне сняться, и куда все подевались, о типе в черном "саабе", наконец! -Стоп! - сказал Влад, - опять "сааб". Тут ты не ошибся... и вообще, наверное, не ошибся, заходи, и устраивайся там, на табурете. Извини, что не предложил тебе диван, но больно ты грязен. -Простите, в городе туго с водой. -Ничего, - утешил Дивер, - У нас все равно забита канализация, так что наше обоняние урона не понесет. -Не увидь я тебя тогда, при расстреле собак, ни за что бы не поверил, что такое как ты может быть на этом свете. -Эххе... - усмехнулся Мартиков, - на этом свете теперь может быть все, что угодно. В том числе и тот свет, извини за каламбур. Позади, на лестничной клетке затопали шаги, потом входная дверь распахнулась и явила Степана Приходских, который, увидев оборотня, замер на пороге: -Эка... - сказал он и замолк. Дивер махнул рукой, заходи, мол. Степан зашел и сел на диван, косясь на Мартикова. -Все интереснее и интереснее. -Меня зовут Мартиков Павел Константинович. - Представительно произнес волосатый уродливый получеловек, от которого разило тяжелой смесью псины, бензина, и подгнившего мяса. - В общем то во всем происшедшем виноват я сам, и моя основная вина в том, что я не сообразил убраться из этого паршивого городка. А теперь вот поздно, я попался, увяз по уши, и ей богу, это заставило меня пересмотреть жизненные идеалы. Не каждому это дается. -Мы тут все как следует увязли, ты давай рассказывай, каким образом таким стал, - сказал Дивер. И под тихий шелест начавшегося дождя за окном Павел Константинович Мартиков поведал немудреную свою историю, перемежая ее лающими восклицаниями, от которых слушатели вздрагивали. Про "Паритет" они помнили, пожар был крупный, и еще было слишком много народу, чтобы такое событие не прошло незамеченным. При упоминании двоих налетчиков в подворотне, еще в самом начале (а кажется больше года назад), Влад с Белоспициным переглянулись. Черный же "сааб" вызвал бурную дискуссию, причем основные вопросы сыпались опять же на Александра, как на единственного, вступавшего в контакт с этим адским авто. -Мир тесен, да? - сказал Владислав. При упоминании ночных бдений на крышах, Белоспицын оживился и припомнил несколько случаев звериного воя, слышанного им лунными полуночами. Убийство Медведя вызвало шок пополам с омерзением, после чего слушатели Мартикова вновь стали относиться к нему с подозрением. -Так ведь это тебя Голубев видел! - произнес Сергеев, - ты ж его пугнул до смерти. -Я не помню, - сказал Мартиков, - и вполне возможно, что уже не вспомню. Дайте мне дорассказать. И он поведал про волю владельцев черного "сааба", после чего в комнате повисла тишина. Ранние сумерки быстро наплывали на город, укутывали в мокрое свинцово-серое покрывало. -Все же я, да? - спросил Сергеев - тебе ясно дали понять, что убить надо меня. -Не сомневайся, - произнес Белоспицын, - мне они тоже указали без обиняков. Как заказное убийство. -И что ты? - спросил Дивер, обращаясь к Мартикову. Павел Константинович качнул лобастой массивной головой в сторону Сергеева: -Ну он же жив. -Значит... ты нарушил данное им обязательство и теперь волк вернется, так? -Да, - через силу сказал Мартиков - по чести сказать, он уже близко. И ты пришел к нам, - продолжил Дивер, - зная, что вот-вот потеряешь остатки соображения, и начнешь кидаться на все что движется. Так ведь? Мартиков сник, на его уродливой морде проступила тоска, эдакая молчаливая мольба о помощи. Он скривился и заплакал бы, если бы мог, увы, у волков нет слезных желез. -Я думал... - сказал он, - думал вы сможете помочь... -Но как, Мартиков? - воскликнул Дивер, - Ты хоть понимаешь, кто мы? Мы совсем не понимаем, что творится вокруг. Мы не контролируем ситуацию, а плывем по течению. И не наша вина, в том, что вместо того, чтобы увлеченными быстрым потоком, ухнуть в бездну, зацепились за выступающий из воды камень и потому сохранили себя! Может быть поэтому нас и хотят убить те отморозки из "сааба"! -Ты знаешь! Я видел! - отрывисто сказал Павел Константинович Владу, отказываясь верить услышанному, - тогда, в расстрельную ночь, я видел. -Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, - произнес Владислав тихо. -Вы не понимаете! - крикнул Мартиков, - вот я сейчас сижу перед вами! Да я страшный, да я урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую! -Тише, тише, мы, конечно понимаем, но... - начал Дивер. -Вы не понимаете!!! - рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост, собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию, - ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, что значит терять себя. Вот я пока с вами, но скоро, слышите, скоро тут, - он прикоснулся к своей голове - тут никого не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого, будет тупой лесной зверь, который только и знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... - он оглядел людей, который сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, - впрочем, вам все равно... вас не унес поток. Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Да что там, эта крохотная группа людей и вправду была подневольной событиями. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень, на пути к смерти, просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети. -"Ошибка, снова ошибка!" - подумал про себя Мартиков. Шанс еще был, можно было попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие, и если ему повезет, крыли и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти, найти черную иномарку, рассказать... Нет! Напасть сейчас, это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит. Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти, а в действенности методов Плащевика и компании Мартиков не сомневался. Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода... Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая веревка, или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварными течение подле моста. И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте как хотите. Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль. -Постой! - окликнул его Сергеев. Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию. -Мы действительно не знаем как снять с тебя проклятье, - продолжил Владислав Сергеев - Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных нам людей. И никто ему не возразил, принимая мохнатое, желтоглазое чудовище в их группу. Мартиков обернулся, ощущая как деформированная его звериная пасть силиться широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10.
Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов он был всего лишь пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки были не типичны, лишь напоминая тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее бывшим реальным миром. Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое сознание, покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый нос, что смешно морщился, когда втягивал воздух, глаза бусины - зрачок во весь глаз, бархатная тьма. Кролик - решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то лишь, на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было не агрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища определенная природой. Вот так, Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а, тот кого он призван охранять видел себя крошечным розоватым кроликом, и улыбался во сне. Детские сны - апофеоз беспечности. Крошечное розоватое создание начало этот день так же как и предыдущий, как и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он вышел на луг, перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за суетящимися людьми. Люди что-то возводили, чуть дальше на самой вершине холма, что вздымался почти под самый свод и вершина его частично была скрыта туманом. Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а назад возвращались не вполне здоровыми (по выражением Трифонова), одежда их была изодранна, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев было неясно. Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и пугающему запаху дыма, доносящегося от жилья, а потом кинулся обратно в лес, завидев как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими то другими органами чувств. Но добычу чуяла отменно. В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев. Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего. Знакомые по крайней мере можно было избежать. Ветер донес резкий запах - чужого азарта, чужой разумной жизни, запах дыма. Но это не те, из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению водятся дикие, страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его никогда не трогали - слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной ночной дремоты тяжелые шаги чего-то массивного, от которого сотрясалась земля. Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести. Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чуждыми, но при этом вели себя как хозяева. Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет нежели в глубине. Дерево глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он прижимался к земле и мелко подрагивал. Отдаленный лай. Вернее нечто похожее на лай, пополам с воплями собакоголовых обезьян - резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если их можно было назвать собаками - это всего лишь слуги, тех кто вышел сегодня на охоту. Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное наказание посещала каждый из его снов. И всякий раз охотились именно за ним. Во сне, Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, и не подумала даже придти на стон сына. Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае. Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там твориться. Поселяне до смерти боятся своих хозяев и когда охота приходит в деревню, все до единого прячутся в своих хибары. Это сильные и смелые люди, однако они никогда не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть поэтому они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется бодрствующее сознание спящего Никиты. Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих псов. Да бесполезно - все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не вкопаешься - пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно по этому крупные лесные животные и не роют нор. Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов - тяжкая звериная вонь, и которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха. Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, только нос смешно морщился ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только тень мелькнула - зверек очень быстр. Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, пересекает звонкие быстро текучие ручейки. Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает листья в полуметре от Никиты. Он не боится - это исполинская туша всего лишь лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган - несмотря на размеры он тоже дичь. Но где же охота? Лай стих, не слышно пение охотничьего рога. Неужели оторвался? Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, что дно ручья вымощено чистым золотом. Здесь был водопой и оба бережка у ручья были вытоптаны лесными жителями до полного отсутствия растительности. Четко видные звериные тропы спускались по склонам оврага тут и там, прихотливо изгибаясь. Воду любили все. Важные лесные птицы бродили здесь по своеобразной набережной, склевывали мелкую ползучую живность, а в неглубокой запруде с теплой водой, что находилась ниже по течению резвились мальки и головастики. Кролик тоже хотел пить, сейчас после пережитого страха и гонки по лесу. В два прыжка он покрыл половину расстояния до ручья и в этот момент трое цветастых, причудливо раскрашенных в черно-бело-синей полосы, птиц, с визгливой руганью на своем птичьем языке шарахнулись прочь, а секундой позже взвились в воздух. Из зарослей растений с широкими резными листьями, очень похожих на папоротник, хотя не были папоротниками, появилась голова зверя. Была она лобаста и уродлива, мощные челюсти бугрились в самых неожиданных местах, словно для создания их применялись методы неряшливой газовой сварки. Темные губы отвисли, и тут и там мелькали криво растущие клыки, с которых на лесную почву капала мутная вязкая слюна. Помесь овчарки с бульдозером - сказал бы острый на язык Белоспицын. Шерсть у твари росла пучками, и была между тем густая и длинная, и даже на вид жесткая. Под мощными нависающими надбровными дугами газ было не видать, но когда создание сделало шаг вперед и поймало зрачками свет, они тут же вспыхнули красным, придав зверю окончательно демонический вид. Уши стояли торчком. На массивной шее был туго затянут тонкой ковки металлический ошейник по всей длине которого шли холодно поблескивающие шипы, в основании которых причудливо извивались непонятны руны. Пес приподнял голову и с шумом втянул в себя воздух. Красные глаза диковато блестели. Кролик был совсем рядом, слишком испуганный, чтобы бежать. Тварь полностью вышла на свет, отталкивающе совершенная в своем уродстве. Мощное тело было создано для долго бега, вывороченные ноздри безостановочно ловили воздух. Пес замер у ручейка и принялся шумно лакать. Неподалеку взвыл рог, визгливо, как умирающее маленькое животное. Охотничий пес вскинул морду, а потом развернувшись пошел прямо на кролика. Он не видел его и не чувствовал, просто посчитал, что этим путем проще всего покинуть овраг. Слепая судьба в очередной раз сыграла против Никиты. Хотя... все чаще ему начинало казаться, что за этим, прокручивающимся каждую ночь действом кто-то есть. Какой то опытный режиссер, всю жизнь занимавшийся тем, что ставил драмы. Кролику ничего больше не оставалось. Как вскочить с места и ринуться вверх по склону во всю мощь своих маленьких лапок. Охотничий рог взвыл прямо над ухом, и когда зверей выскочил из овражка его уже ждало трое псов - оскаленные мощные звери, красные глаза горят азартом хищников! И какая то темная фигура в отдалении, уж не охотник ли? Трифонов не размышлял, отчаянный страх вытеснил все до единой мысли. Он увернулся от псов, что кинулись на него синхронным движением, словно были пародией на сиамских близнецов, и рванулся в густые заросли. Все тело зверька содрогалось от отчаянных усилий, крохотное сердце билось все быстрее. Так, что отдельные удары сливались в истеричную дробь. Псы мчались позади, азартно выли, слюна срывалась с оскаленных клыков цвета серы. Справа и слева затрубили рога, послышался собачий лай - охота почуяла дичь и все новые и новые ее участники присоединялись к разворачивающемуся действу. Спящий Никита дергал ногами, лежа в кровати, судорожно хватал ртом воздух, глаза бешено метались под веками. Слишком коротки лапы, слишком малы усилия. Он выкладывался как мог. Листья жесткой травы больно хлестали его, когда он прорывался сквозь заросли, а преследователи и не думали отставать. Он чувствовал их позади. Чувствовал горячее, отдающее гнилью дыхание. На крошечной, покрытой мякенькой, вроде клевера травкой, кролику пришлось резко свернуть, потому на встречу ему выскочило еще два пса - оба в ошейниках. Позади кто-то бессвязно вопил и трубил в рог. Страшно, так страшно, и лес перестал быть спасением, и каждый куст таит в себе неведомую опасность. Его загнали. Легкие отказывались забирать воздух, лапы подкашивались, розоватая шерсть обвисла мокрыми лохмами, на которых налипла жухлая трава и грязь. Глаза кролика вылезали из орбит, а под смешным носиком пузырилась желтоватая пена. Лес впереди редел, почва стала топкой и ненадежной. Инстинкт вел зверька вглубь, дальше, в последней попытке оторваться, и в конце концов занес его в настоящее болото. Трава дальше не росла, глянцевая неподвижная жижа источала тяжелые испарения. И чуть впереди виднелась кочка, с тремя-четырьмя пучками жухлой травы. Кролик остановился, крупно дрожа, обернулся глазами-бусинами на преследователей. Те в болото сигать не стали. С десяток красноглазых псов бесновались на берегу, а еще трое аккуратными шажками подбирались поближе к жертве. Багровые зрачки смотрели неотрывно, дико. Кролик решился. Он прыгнул вперед, ведь кочка была так близко, а за ней виднеется еще одна, больше первой. Прыгнул в мощном усилии, выложившись без остатка. И не долетел. Черная вода, вперемешку с илом, цепко схватила зверька и он стремительно ушел на дно, успев лишь судорожно дернуться напоследок. Псы остановились, глядя, как казалось, со звериным недоумением. Последнее что увидел Никита Трифонов глазами кролика, это серебристые воздушные пузыри, уходящие сквозь мутную воду куда то вверх - к свету. Потом он проснулся в своей неуютной, освещенной керосинкой комнате, задыхаясь от слез. Сел, и некоторое время сидел, обнявши руками колени, оплакивая судьбу погибшего зверька. Снова погоня, и снова он не смог уйти. Снова. Опять. Как всегда.
11.
В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова по прозвищу бомж Васек подошел к концу. Случилось это так быстро, что недавняя жертва еще много дней после события не могла прийти в себя и просыпалась ночами от собственных воплей. Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении. -О! - произнес хилый юнец - Еще один. У нас тут прямо гостиница. -Люди к нам тянутся, - в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой. А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении ничего не сказал, и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериный. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка. -Я так понял, ты из знающих?