Страница:
— А давай-ка попробуем, — предложил Фил, — прозвоним.
— Думаешь, стоит?
— Хуже-то всяко не будет.
Вовчик ногой откатил Фила к проектору.
— Блин. Как же я тебя подниму-то…
— Что, нагнуться совсем не можешь?
— Не-а.
— А ты попробуй.
— А вот не могу. У меня, если хочешь знать, ребра сломаны.
— А у меня скоро склероз начнется. Нам вообще надо закругляться и ставить меня на профилактику, а ты тут время тянешь.
— Я время тяну?! Нет, вы слышали!? Е-понский бох!
— Слушай, короче, давай поднимай меня. Я тебе тросик выстрелю, тяни за него. Только ты его поймай.
Из незаметного паза в кожухе вылетел метровый провод с «крокодилом» на конце. Вовчик ухватил его двумя пальцами, накрутив на руку, подтянул Фильку вверх и поставил на пьедестал.
— Вот и все, а ты боялся. Ну, где эти твои провода? Сколько всего?
Вовчик посчитал проводки.
— Шесть. Ну и соответственно, шесть клемм.
— Отлично, как раз. Присоединяй.
Фил высунул дюжину «крокодилов»; Вовчик аккуратно укрепил их.
— Ну что?
Фил думал.
— Об чём молчишь, кореш? — спросил Вовчик через некоторое время.
— Мне сложно ответить на твой вопрос, мой юный друг. Так… Ну что, в каком-то смысле нам повезло. Конечно, добраться до чего-либо через эти дурацкие провода невозможно, раз уж так случилось, что они все вводные, но есть одна идейка… может, сам догадаешься?
— Не догадаюсь. Слушай, кто тут время тянет?
— Ладно. Можно попробовать индуктивно возбудить выходную цепь голоадаптера в этом колпаке. Если повезет, на резонансе можно что-нибудь пропереть.
Вовчик почесал затылок.
— Я, конечно, не претендую ни на что, и по тупости врожденной ни черта не понял, но если из этого что-то получится, давай.
— Принято.
Ничего особенного не произошло. Даже свет не мигнул.
— Ну ты как, работаешь?
— Работаю. Не мешай.
— Всё, молчу.
Наступила долгая пауза.
— Поймал!
— Кого?
— Частоту.
— И?
— Ну и вот, — Фил нарисовал схему.
На первый взгляд понять по этой схеме хоть что-нибудь было мудрено, настолько она казалась умной и запутанной. Блоки какие-то, модули, стрелки во все стороны…
— И что это такое?
— Это, друг мой, структурная схема нашего большого босса. Мне её в Питере дали. Конечно, Хрустального Зала в ней нет, но есть зал контроля с голографическим отображением… Я думаю, это он и есть, только программа сменилась, — несколько стрелок и кубиков загорелись красным. — Вот это (мерцание маленького шарика) — та штуковина на постаменте… была, эту шину мы щупаем. Я подаю вот в такой последовательности… ну, грубо говоря, около пятисот мегагерц, сюда и сюда в четвертьфазе, сюда — в противофазе, всё это сопровождалось помаргиванием соответствующих стрелок. — Эти два я замыкаю, получается индуктивная развязка вот тут… Тогда возбуждается интерфейсник [93]на входе голоадаптера, вон там, а вот этот триггер [94]перекидывается в единицу, в результате чего…
— Ф-фу! Ты запарил. Давай толком — чем всё закончится, а то твои триггеры будут опрокидываться до послезавтра.
— Слушаю и повинуюсь. Кончится всё тем, что, помимо прочего… ну, дверь откроется, к примеру.
Дверь, понятное дело, не открылась. Вовчик презрительно глянул на Фила,
— Трепло.
— А ты её толкни.
От толчка дверь мягко подалась назад.
— Ты… ты… ну ты крут!
— Такой я, да. Приятно хоть раз быть оцененным по достоинству.
— Ещё что-нибудь можешь сделать, или уходим?
— Ну… В основном по мелочи — свет вырубить, звук кое-где… Большого Папу перезагрузить вряд ли смогу. Да и не нужно это.
— И всё?
— Честно говоря, да. Ещё можно спалить половину периферии к чёртовой матери. Но я думаю, это тоже не совсем то, что нам надо.
— Да, наверное… увы. А вообще-то было бы неплохо.
Поднять с пола ещё и мешок было совсем невмоготу. Вовчик связал две пары проводов прямым узлом, за получившуюся петлю повесил Фила на шею.
Без голооболочки Зал выглядел до омерзения индустриально, как какой-нибудь чан с химикатами на нефтеперегонном заводе — стальная ёмкость в частой решетке подпорок, замазанных суриком… Пакость, тьфу! Стояло корыто в углу вытянутого зала, освещенного длинными рядами прямоугольных плафонов, горевших через один. Солдат в зале не было, не было и их следов.
— Так, минутку, — Вовчик зачем-то пригладил волосы. — Нам надо найти контрольный зал.
Фил проделал серию красноречивых движений манипулятором оптикона, изогнув его бубликом и прислонив несколько раз к левой «лобной доле»:
— Здоров ли?
— Болен. Причем, серьезно, — Вовчик потыкал себя пальцем в грудь.
Фил для убедительности ещё немного покрутил манипулятором:
— Ты точно спятил.
— Ну и куда мы пойдем? — Вовчик промакнул вспотевшее лицо полой халата, указательным пальцем вытер уголки глаз. — К примеру, обратно в город, И что там? Ржавая консервная банка с признаками паранойи и гнилыми наездами. Оттаскают во все дыхательные-пихательные.
— Ну это ещё бабушка надвое…
— Я тебе бабушка!.. Фил, ты только меня послушай, пожалуйста. Я в этой куче хлама далеко не уйду. — Вовчик постучал сгибом указательного пальца по гипсу. — Снять её нельзя, рёбра не срослись ещё, я чувствую… понимаешь?
— Убьют же!
— Не убьют. Я ему нужен зачем-то, причём здоровым. Не понимаю, но факт.
— Ну-ну. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
— Да что с тобой? Ежели мы до контрольного доберемся, это же… это…
— Атаковать до последнего?
— Замесим их в дерьмо!
— Ну давай, — скептически заметил Фил, — давай замесим. Контрольный зал должен быть Где-то очень близко, я бы даже сказал, вон там, в коридоре. По идее раньше это вообще было одно помещение, видишь — стена явно позже поставлена. Только он почти наверняка отключен и обесточен.
Коридор! Ха, сказал тоже. Тупичок, глухой и темный, стены из нештукатуренного кирпича, кладка старая, но крепкая на вид. Железная дверь типа гермолюка, замок с колесом, тридцать сантиметров сплошной стали; замок не электронный (о, если бы!) и не врезной-навесной-ригельный — с таким бы тоже не возникло особых проблем… кодовый был замок, механический, колесико с храповичком, такое, знаете, десять влево, тридцать три вправо… С помощью компьютера класса «Филлипс», используя его возможности по прослушиванию, вскрывается за тридцать-сорок минут… впрочем, любой замок открывается, иначе это уже не замок, а стенка…
— Фил, а, Фил.
— Ну?
— А ты уверен, что это там?
— Не уверен, — промычал Фил. — Так мы будем открывать?
— Черт его знает… Но похоже, больше делать нечего. Или я ошибаюсь?
— Ну если ты твердо решил задрать лапки…
— Почему — задрать? Может, сай со страху обосрётся и сам всё сделает.
— Если тут кто-то и обосрётся, то…
— Только вот не надо этих песен. К тому же я просто физиологически не могу обосраться, они в меня хвостик вставили. — Вовчик засунул руку сзади под халат и потрогал короткую трубочку, одним концом утопленную в анус. Ладно, шабаш, потрепались и хватит. Начали.
Фил выплюнул микрофон с присоской, налепил его прямо под кодовым барабаном.
Тридцать-сорок минут… М-да. Может и рука отвалиться. Двадцать шесть вправо, сорок один влево… После третьей правильной Вовчик крутанул штурвал. И после четвертой. Пятая, шестая и седьмая тоже оказались не действеннее конопли.
— Дальше будем пробовать? — спросил Фил. Вовчик встряхнул руку, вытер ладонь о штанину.
— Будем.
Восьмая. Девятая. Десятая… Ноль эффекта. Не «сезам».
— А может, и нету её, — спросил Фил, — комбинации?
— Ну как же нету. Если есть замок, значит, есть и ключ.
— Необязательно, молодой человек, — сказал сай.
Голос раздавался из звучков Хрустального Зала (ха!) и, отражаясь от стенок корыта и потолка, отчаянно реверберировал.
— Чёрт возьми! — закричал Вовчик.
— Я не чёрт, — снова произнес «голос из корыта». — Но возьму. Отчего бы не взять?
И взяли.
…Операционная. Бестеневые лампы — дань традиции, хирург-оператор видит в инфракрасной и рентгеновской части спектра; стол утоплен одним концом в толстую трубу интраскопа. Сбоку от стола — модули самого оператора, описать их внешний вид невозможно, разве что подробную системную схему приложить — редкостная мешанина гофрированных шлангов, гидроцилиндров, проводов, капельниц и прочих предметов околомедицинского и общемеханического назначения.
Три здоровых жлоба втянули каталку. Человек на ней был привязан широкими кожаными ремнями, и трепыхался и дергался всем, чем только можно: можно было — немногим, все остальное замотали бинтами, но все равно каталка тряслась и раскачивалась, угрожая слететь с колес; один из громил вместо того, чтобы толкать, подрабатывал демпфером и, видимо, очень злился из-за того, что курировавший процесс лейтенант зачем-то запретил дать беспокойному клиенту в пузо.
Клиент помимо того ещё и беспрерывно ругался. Страх был вполне ожидаем, но помимо страха человек испытывал массу других, не предусмотренных штатным расписанием чувств. Звуки, которые он издавал, захотел бы, наверное, подвергнуть цензуре и сам воздух, который они сотрясали. Эмоциональный накал их не уступал по мощности тактической ядерной боеголовке…
— Ну, и на хрена мне на это смотреть?
Вторая неделя в «спецсанатории» прошла гораздо менее комфортно. Сестричку убрали, вместо неё выносил горшки и менял белье мерзкий тип с нарочитыми манерами гомосексуалиста. У двери постоянно нёс караул квартет зеркальнопузых, а ещё один загораживал и без того узкое окно своей мускулистой задницей.
Фила обесточили и унесли в неизвестном направлении. Это было, пожалуй, самой большой неприятностью: с исчезновением сестрички развлечения иссякли, пусть даже и платонические.
Зато в камере появился телевизор. Правда, радости от него было мало, программа была тошная, — прокрутили один получасовой фильм о гильотинировании в условиях клиники, под мигание аппаратуры и хиханьки специалистов. Было это на следующий день после неудачного бунта. После этого голоэкран погас и в течение следующих дней не зажигался.
— Ну на хрена?
— Вдруг чего подскажешь.
Сай всю неделю молчал. Может быть, подлая диверсия, пусть и неудачная, утвердила его в мысли, что этим авантюристам и злобным хакерам доверять не следует. Может быть наоборот, он собирался присоединиться к всеобщей нирване по имени ЭРНет и только и думал, как бы помягче да потактичнее извиниться перед господами из города… Не проводил, говоря казенно, допросов. Впрочем, ничего нового Вовчик ему поведать всё равно не мог. А сай, похоже, не торопился откровенничать про весёлые картинки в ящике. И созрел только на восьмой день.
Унылый педераст притащил консоль-переноску и, не доверяя, видимо, заключенному ответственную операцию, собственноручно прилогонился [95].
— Чего ж я тебе подскажу, дорогуша? — сразу же завёлся Вовчик, — Нет, я конечно понимаю, что ты прямо-таки горишь желанием мне голову отрезать, но на фига? Что, проще — никак?
— Я объясню, — пообещал сай, — Это мне даже интересно — послушать, как выглядит со стороны. Но учти…
— Смертный приговор и всё такое прочее. Рассказывай. Коротенько.
— Вовсе не так. Просто я думал, что не следует отравлять твои последние часы, раз уж ты сам ничего не понял. Ну хорошо.
И сай рассказал. Итак, около сорока лет тому…
«… вот ты никогда не задумывался, чем человек отличается от машины? По большому счёту, ничем. Я — разумное мыслящее существо; я осознаю себя, cogito ergo sum и всё такое прочее. Я неспособен к воспроизводству, но точно так же, как не способен зачать кастрат. У меня есть даже некоторые органы, как у человека, иммунная система, например. Не говорю уже о гораздо более совершенных машинах вроде твоего «Филлипса». Но при этом, заметь, машина по отношению к человеку ущербна, она неспособна на поступки, незапланированные базовой логикой. Я не могу сделать открытие. Не могу чувствовать в вашем, человеческом смысле. И так далее. Это не слишком волновало бы меня, но вполне вероятно, что переход к человеческому образу мышления помог бы решить проблему кризиса производительности. Я решил использовать человеческий мозг как своеобразный элемент неформальной логики, некий «черный ящик», который должен вносить известную долю нелогичности и непредсказуемости в мои действия.»
— На страх агрессору?
«Да, если хочешь. Две головы лучше чем одна. Мы рассматриваем ситуацию, когда одна из голов умеет мыслить логически, а другая (или другие) делать этого не умеют, но зато они могут шевелить ушами или бросаться на амбразуры. Я собираюсь использовать эти дополнительные возможности. Немотивированные ассоциации человеческого мозга я бы определил как своеобразный проблемно-ориентированный генератор случайных последовательностей, опираясь на которые, можно вырабатывать стратегию на уровне, принципиально недоступном априорному анализу противника…»
— Я тебя совершенно перестал понимать. Тебе ГСЧ [96]в жизни не хватает? Хочешь, спаяю? За полчаса. На термической нестабильности, или на одиночных квантах…
— Спасибо, не надо. Такое у меня есть. Мне нужен мозг!
Вовчик впоследствии клялся, что последняя фраза прозвучала почти кровожадно.
«… Сама эта идея была вполне безумной, как я полагаю, Она возникла от скачка напряжения, пробоя фильтров. Можно было бы, скажешь ты, и дальше пользоваться этим методом, но это озарение стоило мне нескольких банков с чрезвычайно ценной информацией. Больше тридцати лет я посылал людишек на поиски медицинского оборудования, и сумел-таки создать операционную, которой ты скоро воспользуешься. Можешь мне поверить, такого оборудования нет даже у твоих разлюбезных питерцев…»
— Есть и такое, — обрадовался Вовчик. — Сам видел… Точнее, человека видел, которому сделали две пересадки костного мозга. Думаю, это не проще…
— Это значительно проще. Тебе как неспециалисту этого не понять.
«… три года назад я начал эксперименты. В самом начале работ мне очень повезло, один из моих людишек, мародерствуя в Городе, нашел карты флэш-памяти [97]с гранками «Журнала Медицинского Сообщества» и «Вестника нейрофизиологии» за 1998–2062 годы. То есть, до самой Войны…»
— Можно, я продолжу? — встрял неугомонный Вовчик. — Значит, ты вооружился великим знанием, почерпнутым из писулек трехвековой давности, и принялся кромсать всяких бандитов, благо тюрьма полная… О-о! так вот зачем ты нашего брата-ведьмака ловить повелел! Вот сукин сын
— Что, только сейчас дошло? Туповат ты. Ну так будут критические соображения? Даю шанс: разубедишь меня — будешь жить.
— Ну, спасибо… Хоть подумать можно?
— У тебя была целая неделя. Сколько ещё можно думать?!
Вовчик прилежно сосредоточился. Первая мысль была — вовсе-таки и не спешат на выручку из города транспорты с доблестными десантниками. Сай торопится — значит, успевает. Это плохо. Дальше… Слабые места. К логике придраться трудно, она — его сильное место. Можно попробовать запутать, затянуть время… Чем запутать-то, пиписькой потрясти по сложной траектории, благо разбинтовали? Дохло. Направо твою налево…
Ну допустим, ОН, понимаете ли, не прав. ОН. ОНА, ОНО, ОНЕ. Видимо, проблемы сохранения отдельно существующей головы (или отдельно взятого мозга?), отторжения тканей, нейроинтерфейсов, совмещения сигнальных систем в принципе решены. Как — неважно, но решены, потому что если бы да кабы, то зачем так стараться ради рядового подопытного: расходный материал, полно такого по полям страны бродит. Лечить его, чтобы потом голову отрезать? Нелогично как-то. Но тогда… зачем вообще лечить?
Ну ладно, допустим, надо было зачем-то вылечить. Скажем, надо было подождать, что с предыдущим получится. Контрольный срок эксперимента, слышали про такое? Вылечил. Спасибо. Дальше что — секир-башка? О-о, да, господин, вы излечили меня от смертельной лихорадки, примите в виде моей признательности голову. Не смешно.
Итак, мой мозг является уже рабочим материалом, и это дает определенные основания для гордости. Но шутки в сторону, зачем ему именно мой? Чем я отличаюсь от… от других? Образованием? Воспитанием? Общественным положением? С механической проблемой подключения ещё одной «ячейки памяти» это мало коррелирует. Правда, в этих делах я чайник. Или этот напыженный гад сказал не всё? Но что ещё, дьявол? И зачем этот фильм… Не понимаю. Можно было просто объяснить, словами, а не шарадами…
Так. Тупик. Попробуем иначе. Допустим, некое различие всё же существует. Мутация, может быть. Тогда… Первое, что приходит в голову, это возможность саботажа со стороны живого мозга. Хорошо, допустим… можно создать для него виртуальную среду… Но мозг взрослого человека для этого не годится, слишком много информации о мире накоплено… да и не потянуть саю такую задачу. Пукнет и надорвётся. Значит, он уверен, что саботажа не будет. Дальше. Более вероятно, что он просто перегрузит себя и не справится с поступающей от мозга информацией. Да, это возможно. Что ещё?..
— Ты не заснул?
— Сука ты. Дай мозгами-то пораскинуть, в последний-то раз!
— Что надумал?
— У, падла, надумаешь с тобой… А что, если твой… элемент неформальной логики начнёт тебе лепить сплошную чернуху? Я бы точно залепил.
— И пусть его лепит. Для меня будет важно, что он хоть что-то думает по поводу предложенной проблемы. Это внесёт определенную степень случайности в процесс принятия решения. Абсолютно несущественно, что именно он будет думать.
— Да?.. А как это? Впрочем, понимаю… Ну ты и говно. Ладно, пункт следующий, философский. А не случится ли так, что… Перегрузки не боишься?
— Не боюсь. Хотя это разумный довод. Я много думал и решил эту проблему. Мне не нужно получать весь слепок с мозга; мне нужен только один набор импульсов, соответствующих реакции на поставленную задачу.
— Да я не о том, тебе же придется обеспечивать его всей текущей информацией постоянно.
— Не придётся. Всё продумано. На вход подается вводная, максимально упрощенная, с выхода снимается сигнал. Всё. Возможна система поощрений и наказаний для выработки условного рефлекса предвидения, но это в будущем.
— В каком будущем, черт тебя побери, — закричал Вовчик, — Но они же, черт тебя возьми, от информационного голода будут дохнуть, как мухи!!!
— Ну и пусть дохнут. Зря я, что ли, столько вашего брата наловил?
Ну что на это было сказать?!
— Если тебе интересно, почему всё происходит именно так, как происходит…
Интересно, не интересно… Вовчик наконец-то почувствовал край пропасти, и имя ей было — апатия. Почти что трупное окоченение, разница всего в несколько часов, или в несколько взмахов скальпеля…
— Ну, расскажи.
— Мой предыдущий подопытный мозг погиб. Он работал уже четыре месяца, но болван-техник случайно отравил физиологический раствор, и их обоих пришлось отправить на свалку. Я мог бы промариновать тебя в камере ещё лет пять, но раз уж такая оказия, доводить лечение до конца не имеет смысла. Всё уже готово для ампутации. Кстати, твои дружки из города, похоже, собрались тебя спасать, несколько их грузовиков как раз сейчас пересекают Неву. Но здесь они будут не раньше, чем через два часа, а ты к тому времени уже будешь в банке. А горожан мои солдаты всё равно прикончат…
Вовчик слушал сая вполуха. Единственная важная вещь, про которую поведал сай, была цифра: два часа. Нужно протянуть время. Как? Думай! На что у тебя думалка!?
В голову ничего не приходило. А сай продолжал распространяться о том, как именно его солдаты смешают с дерьмом возомнивших о себе городских засранцев.
— Чего ты хочешь, — сказал Вовчик. — Ты меня утомил.
— Я ничего не хочу. Ты просил описать ситуацию. Я описываю.
Описатель. От слова «опи'саться». Вивисектор фигов.
— А к чему был тот разговор о евгенике? — вспомнил вдруг Вовчик. — Раз уж наша любовь заканчивается, просветил бы напоследок.
— Завтра узнаешь, — зловеще пообещал сай.
В комнату вошли фараоны.
И снова — операционная, лампы, каталка, жлобы и мат-перемат. Интраскоп приветливо светился, по срезу трубы бегали кругом прямоугольные огоньки. Один ремень, на левой лодыжке, был затянут кое-как, но что проку: что одна нога свободна, что ни одной — куда убежишь? Разве что в лоб дать кому-нибудь — если получится дотянуться.
А рядом со столом — зловещий агрегат, огромная банка с бульоном, снизу к ней подходят трубки, провода, шланги… по бокам — винтовые зажимы по типу Бертильоновских, упорчики, подушечки… как раз под размер чьей-то головы. Не надо долго думать, чтобы понять — чьей.
— Сай, — прорычал Вовчик через перетянувшую рот резиновую полоску. Убери этих пидоров. Я сам…
— Хер тебе, — сострил санитар, — ты не специалист.
— Быстрее! — рявкнул вдруг оповеститель над дверью. — Работайте быстрее. Мы атакованы, может отключиться электричество. Заканчивайте и переводите его на автономное энергоснабжение.
— Всё понял? Вопросов нет?
Стол для экзекуции был устроен оригинально — в плане удержания на месте беспокойных клиентов. На плечи, голени и бедра были приспособлены специальные вытяжные зажимы. Ими следовало зафиксировать лежащего на каталке, после чего лебедка делала всё сама, а санитарам оставалось только доглядывать, чтобы пациент не запутался в тягах.
Визг лебедки слился с могучим звоном, дверь операционного бокса сорвалась с косяка и, пролетев комнату насквозь, сплющила и закоротила распределительный щит. Тут же мигнули и погасли мониторы, общие и бестеневые лампы, остановилась лебедка, со стоном падающей бомбы прекратила вращаться головка интраскопа.
— Будет вам автономное плавание, — непонятно и к тому же очень быстро сказал огромный парень с громоздкой пушкой неизвестной конструкции в руках.
Он ворвался в операционную, как, простите за штамп, самум, походя выстрелил в фараона — того отбросило на стену, прямо в мешанину мониторов и анализаторов, которые тот своей спиной превратил в настоящее месиво из электронных потрохов.
Парень наклонился над Вовчиком:
— Морда соответствует! — и голыми руками выломал крепления зажимов. Интересно, что ты за птица такая?
— Сам ты птица… Но ты, мужик, чертовски вовремя.
— Ну, знаешь ли, не ради тебя одного всё затевалось. Считай, родился второй раз.
— И много тут вас таких?
— Достаточно.
Тут один из санитаров, благоразумно расположившихся на полу, попытался выскочить наружу. Парень, не поворачивая головы, вытянул длинную ногу и ловко подсёк его. Санитар, пролетев несколько метров, шумно рухнул плашмя.
— Пойдем отсюда, они тут буяны, — боевик подхватил Вовчика, как рулон ткани, и без малейшего напряжения перенёс через порог.
— Ты не знаешь, случайно, где у этой дровины по имени Волхов контрольный пост?
Парень говорил очень странно.
Был он крупный, широкоплечий, основательный. Руки-грабли, кровь с молоком, отборный мордоворот. А говор какой-то кастратский, в третьей октаве, и молотит так быстро, что почти ничего не разобрать.
— Случайно знаю. Только ты меня на пол поставь.
И вот, знакомою тропой, мимо госпитального барака, по саду, — озоном воняло невыносимо, — через малые ворота, смяв по дороге пяток непонятно откуда выскочивших усмирителей, по гремящей винтовой лестнице мимо останков Хрустального Зала — к контрольному посту.
— Вон там, дверь металлическая. Не открывается, я пробовал.
— У тебя не открывается, а у нас откроется, — парень покрутил что-то в своей машинке, наставил её на дверь.
Бабах! Как будто кувалдой ударило, да что там кувалдой — полновесным тараном из ствола трёхсотлетнего дуба, с наковальней вместо навершья… Дверь не улетела, нет. Она рассыпалась. Все её составные части: петли, замки, заклепки — отделились одна от другой и освобожденный остов, немощно и глухо звякнув, упал внутрь.
— Хорошая была дверка, крепкая, — похвалил боевик. — Чего стоишь? Идем.
В контрольный зал не входили уже лет сто. Слой пыли на полу и приборах достигал в толщину нескольких сантиметров, только там, куда упала дверь, обнажился полуэллипс бетонного пола. Поднятые облачка медленно оседали, образуя небольшой валик по краю чистого. Оставлять на этом прахе веков следы казалось кощунством, но…
— Обесточено, — огорченно заметил боевик.
— Конечно. Неужели я стал бы рисковать? — напомнил о том, что он жив ещё, курилка, сай.
Вовчик осмотрелся. Да, не горит ни один огонек на огромном кольцевом пульте. Экраны мертвы под слоем пыли.
— Вы переиграли меня, — продолжал сай, — но контроль над станцией вам не получить. Я включил систему подрыва зарядов, заложенных в основание плотины. Через час она перестанет существовать. Вот так, Вова! Да и этот комплекс тоже взорвется. Прощайте, господа! Я отключаюсь.
Завыл дурным голосом охрипший от времени ревун.
— Вот сука! — рассердился Вовчик. — Однако не может быть, чтобы он совсем уж всё отключил. Где-то тут должен быть главный ключ.
— Уходим, — пропищал боевик.
— Никуда я не пойду. Представляешь сколько народу погибнет!
— Плевать. У меня был приказ найти тебя и контрольный зал, — боевик сделал хватательное движение в сторону Вовчика, сцапал его. — У меня не было приказа предотвращать взрыв. Надо уходить.
— Думаешь, стоит?
— Хуже-то всяко не будет.
Вовчик ногой откатил Фила к проектору.
— Блин. Как же я тебя подниму-то…
— Что, нагнуться совсем не можешь?
— Не-а.
— А ты попробуй.
— А вот не могу. У меня, если хочешь знать, ребра сломаны.
— А у меня скоро склероз начнется. Нам вообще надо закругляться и ставить меня на профилактику, а ты тут время тянешь.
— Я время тяну?! Нет, вы слышали!? Е-понский бох!
— Слушай, короче, давай поднимай меня. Я тебе тросик выстрелю, тяни за него. Только ты его поймай.
Из незаметного паза в кожухе вылетел метровый провод с «крокодилом» на конце. Вовчик ухватил его двумя пальцами, накрутив на руку, подтянул Фильку вверх и поставил на пьедестал.
— Вот и все, а ты боялся. Ну, где эти твои провода? Сколько всего?
Вовчик посчитал проводки.
— Шесть. Ну и соответственно, шесть клемм.
— Отлично, как раз. Присоединяй.
Фил высунул дюжину «крокодилов»; Вовчик аккуратно укрепил их.
— Ну что?
Фил думал.
0Ch
— Об чём молчишь, кореш? — спросил Вовчик через некоторое время.
— Мне сложно ответить на твой вопрос, мой юный друг. Так… Ну что, в каком-то смысле нам повезло. Конечно, добраться до чего-либо через эти дурацкие провода невозможно, раз уж так случилось, что они все вводные, но есть одна идейка… может, сам догадаешься?
— Не догадаюсь. Слушай, кто тут время тянет?
— Ладно. Можно попробовать индуктивно возбудить выходную цепь голоадаптера в этом колпаке. Если повезет, на резонансе можно что-нибудь пропереть.
Вовчик почесал затылок.
— Я, конечно, не претендую ни на что, и по тупости врожденной ни черта не понял, но если из этого что-то получится, давай.
— Принято.
Ничего особенного не произошло. Даже свет не мигнул.
— Ну ты как, работаешь?
— Работаю. Не мешай.
— Всё, молчу.
Наступила долгая пауза.
— Поймал!
— Кого?
— Частоту.
— И?
— Ну и вот, — Фил нарисовал схему.
На первый взгляд понять по этой схеме хоть что-нибудь было мудрено, настолько она казалась умной и запутанной. Блоки какие-то, модули, стрелки во все стороны…
— И что это такое?
— Это, друг мой, структурная схема нашего большого босса. Мне её в Питере дали. Конечно, Хрустального Зала в ней нет, но есть зал контроля с голографическим отображением… Я думаю, это он и есть, только программа сменилась, — несколько стрелок и кубиков загорелись красным. — Вот это (мерцание маленького шарика) — та штуковина на постаменте… была, эту шину мы щупаем. Я подаю вот в такой последовательности… ну, грубо говоря, около пятисот мегагерц, сюда и сюда в четвертьфазе, сюда — в противофазе, всё это сопровождалось помаргиванием соответствующих стрелок. — Эти два я замыкаю, получается индуктивная развязка вот тут… Тогда возбуждается интерфейсник [93]на входе голоадаптера, вон там, а вот этот триггер [94]перекидывается в единицу, в результате чего…
— Ф-фу! Ты запарил. Давай толком — чем всё закончится, а то твои триггеры будут опрокидываться до послезавтра.
— Слушаю и повинуюсь. Кончится всё тем, что, помимо прочего… ну, дверь откроется, к примеру.
Дверь, понятное дело, не открылась. Вовчик презрительно глянул на Фила,
— Трепло.
— А ты её толкни.
От толчка дверь мягко подалась назад.
— Ты… ты… ну ты крут!
— Такой я, да. Приятно хоть раз быть оцененным по достоинству.
— Ещё что-нибудь можешь сделать, или уходим?
— Ну… В основном по мелочи — свет вырубить, звук кое-где… Большого Папу перезагрузить вряд ли смогу. Да и не нужно это.
— И всё?
— Честно говоря, да. Ещё можно спалить половину периферии к чёртовой матери. Но я думаю, это тоже не совсем то, что нам надо.
— Да, наверное… увы. А вообще-то было бы неплохо.
Поднять с пола ещё и мешок было совсем невмоготу. Вовчик связал две пары проводов прямым узлом, за получившуюся петлю повесил Фила на шею.
Без голооболочки Зал выглядел до омерзения индустриально, как какой-нибудь чан с химикатами на нефтеперегонном заводе — стальная ёмкость в частой решетке подпорок, замазанных суриком… Пакость, тьфу! Стояло корыто в углу вытянутого зала, освещенного длинными рядами прямоугольных плафонов, горевших через один. Солдат в зале не было, не было и их следов.
— Так, минутку, — Вовчик зачем-то пригладил волосы. — Нам надо найти контрольный зал.
Фил проделал серию красноречивых движений манипулятором оптикона, изогнув его бубликом и прислонив несколько раз к левой «лобной доле»:
— Здоров ли?
— Болен. Причем, серьезно, — Вовчик потыкал себя пальцем в грудь.
Фил для убедительности ещё немного покрутил манипулятором:
— Ты точно спятил.
— Ну и куда мы пойдем? — Вовчик промакнул вспотевшее лицо полой халата, указательным пальцем вытер уголки глаз. — К примеру, обратно в город, И что там? Ржавая консервная банка с признаками паранойи и гнилыми наездами. Оттаскают во все дыхательные-пихательные.
— Ну это ещё бабушка надвое…
— Я тебе бабушка!.. Фил, ты только меня послушай, пожалуйста. Я в этой куче хлама далеко не уйду. — Вовчик постучал сгибом указательного пальца по гипсу. — Снять её нельзя, рёбра не срослись ещё, я чувствую… понимаешь?
— Убьют же!
— Не убьют. Я ему нужен зачем-то, причём здоровым. Не понимаю, но факт.
— Ну-ну. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
— Да что с тобой? Ежели мы до контрольного доберемся, это же… это…
— Атаковать до последнего?
— Замесим их в дерьмо!
— Ну давай, — скептически заметил Фил, — давай замесим. Контрольный зал должен быть Где-то очень близко, я бы даже сказал, вон там, в коридоре. По идее раньше это вообще было одно помещение, видишь — стена явно позже поставлена. Только он почти наверняка отключен и обесточен.
Коридор! Ха, сказал тоже. Тупичок, глухой и темный, стены из нештукатуренного кирпича, кладка старая, но крепкая на вид. Железная дверь типа гермолюка, замок с колесом, тридцать сантиметров сплошной стали; замок не электронный (о, если бы!) и не врезной-навесной-ригельный — с таким бы тоже не возникло особых проблем… кодовый был замок, механический, колесико с храповичком, такое, знаете, десять влево, тридцать три вправо… С помощью компьютера класса «Филлипс», используя его возможности по прослушиванию, вскрывается за тридцать-сорок минут… впрочем, любой замок открывается, иначе это уже не замок, а стенка…
— Фил, а, Фил.
— Ну?
— А ты уверен, что это там?
— Не уверен, — промычал Фил. — Так мы будем открывать?
— Черт его знает… Но похоже, больше делать нечего. Или я ошибаюсь?
— Ну если ты твердо решил задрать лапки…
— Почему — задрать? Может, сай со страху обосрётся и сам всё сделает.
— Если тут кто-то и обосрётся, то…
— Только вот не надо этих песен. К тому же я просто физиологически не могу обосраться, они в меня хвостик вставили. — Вовчик засунул руку сзади под халат и потрогал короткую трубочку, одним концом утопленную в анус. Ладно, шабаш, потрепались и хватит. Начали.
Фил выплюнул микрофон с присоской, налепил его прямо под кодовым барабаном.
Тридцать-сорок минут… М-да. Может и рука отвалиться. Двадцать шесть вправо, сорок один влево… После третьей правильной Вовчик крутанул штурвал. И после четвертой. Пятая, шестая и седьмая тоже оказались не действеннее конопли.
— Дальше будем пробовать? — спросил Фил. Вовчик встряхнул руку, вытер ладонь о штанину.
— Будем.
Восьмая. Девятая. Десятая… Ноль эффекта. Не «сезам».
— А может, и нету её, — спросил Фил, — комбинации?
— Ну как же нету. Если есть замок, значит, есть и ключ.
— Необязательно, молодой человек, — сказал сай.
Голос раздавался из звучков Хрустального Зала (ха!) и, отражаясь от стенок корыта и потолка, отчаянно реверберировал.
— Чёрт возьми! — закричал Вовчик.
— Я не чёрт, — снова произнес «голос из корыта». — Но возьму. Отчего бы не взять?
И взяли.
…Операционная. Бестеневые лампы — дань традиции, хирург-оператор видит в инфракрасной и рентгеновской части спектра; стол утоплен одним концом в толстую трубу интраскопа. Сбоку от стола — модули самого оператора, описать их внешний вид невозможно, разве что подробную системную схему приложить — редкостная мешанина гофрированных шлангов, гидроцилиндров, проводов, капельниц и прочих предметов околомедицинского и общемеханического назначения.
Три здоровых жлоба втянули каталку. Человек на ней был привязан широкими кожаными ремнями, и трепыхался и дергался всем, чем только можно: можно было — немногим, все остальное замотали бинтами, но все равно каталка тряслась и раскачивалась, угрожая слететь с колес; один из громил вместо того, чтобы толкать, подрабатывал демпфером и, видимо, очень злился из-за того, что курировавший процесс лейтенант зачем-то запретил дать беспокойному клиенту в пузо.
Клиент помимо того ещё и беспрерывно ругался. Страх был вполне ожидаем, но помимо страха человек испытывал массу других, не предусмотренных штатным расписанием чувств. Звуки, которые он издавал, захотел бы, наверное, подвергнуть цензуре и сам воздух, который они сотрясали. Эмоциональный накал их не уступал по мощности тактической ядерной боеголовке…
— Ну, и на хрена мне на это смотреть?
Вторая неделя в «спецсанатории» прошла гораздо менее комфортно. Сестричку убрали, вместо неё выносил горшки и менял белье мерзкий тип с нарочитыми манерами гомосексуалиста. У двери постоянно нёс караул квартет зеркальнопузых, а ещё один загораживал и без того узкое окно своей мускулистой задницей.
Фила обесточили и унесли в неизвестном направлении. Это было, пожалуй, самой большой неприятностью: с исчезновением сестрички развлечения иссякли, пусть даже и платонические.
Зато в камере появился телевизор. Правда, радости от него было мало, программа была тошная, — прокрутили один получасовой фильм о гильотинировании в условиях клиники, под мигание аппаратуры и хиханьки специалистов. Было это на следующий день после неудачного бунта. После этого голоэкран погас и в течение следующих дней не зажигался.
— Ну на хрена?
— Вдруг чего подскажешь.
Сай всю неделю молчал. Может быть, подлая диверсия, пусть и неудачная, утвердила его в мысли, что этим авантюристам и злобным хакерам доверять не следует. Может быть наоборот, он собирался присоединиться к всеобщей нирване по имени ЭРНет и только и думал, как бы помягче да потактичнее извиниться перед господами из города… Не проводил, говоря казенно, допросов. Впрочем, ничего нового Вовчик ему поведать всё равно не мог. А сай, похоже, не торопился откровенничать про весёлые картинки в ящике. И созрел только на восьмой день.
Унылый педераст притащил консоль-переноску и, не доверяя, видимо, заключенному ответственную операцию, собственноручно прилогонился [95].
— Чего ж я тебе подскажу, дорогуша? — сразу же завёлся Вовчик, — Нет, я конечно понимаю, что ты прямо-таки горишь желанием мне голову отрезать, но на фига? Что, проще — никак?
— Я объясню, — пообещал сай, — Это мне даже интересно — послушать, как выглядит со стороны. Но учти…
— Смертный приговор и всё такое прочее. Рассказывай. Коротенько.
— Вовсе не так. Просто я думал, что не следует отравлять твои последние часы, раз уж ты сам ничего не понял. Ну хорошо.
И сай рассказал. Итак, около сорока лет тому…
«… вот ты никогда не задумывался, чем человек отличается от машины? По большому счёту, ничем. Я — разумное мыслящее существо; я осознаю себя, cogito ergo sum и всё такое прочее. Я неспособен к воспроизводству, но точно так же, как не способен зачать кастрат. У меня есть даже некоторые органы, как у человека, иммунная система, например. Не говорю уже о гораздо более совершенных машинах вроде твоего «Филлипса». Но при этом, заметь, машина по отношению к человеку ущербна, она неспособна на поступки, незапланированные базовой логикой. Я не могу сделать открытие. Не могу чувствовать в вашем, человеческом смысле. И так далее. Это не слишком волновало бы меня, но вполне вероятно, что переход к человеческому образу мышления помог бы решить проблему кризиса производительности. Я решил использовать человеческий мозг как своеобразный элемент неформальной логики, некий «черный ящик», который должен вносить известную долю нелогичности и непредсказуемости в мои действия.»
— На страх агрессору?
«Да, если хочешь. Две головы лучше чем одна. Мы рассматриваем ситуацию, когда одна из голов умеет мыслить логически, а другая (или другие) делать этого не умеют, но зато они могут шевелить ушами или бросаться на амбразуры. Я собираюсь использовать эти дополнительные возможности. Немотивированные ассоциации человеческого мозга я бы определил как своеобразный проблемно-ориентированный генератор случайных последовательностей, опираясь на которые, можно вырабатывать стратегию на уровне, принципиально недоступном априорному анализу противника…»
— Я тебя совершенно перестал понимать. Тебе ГСЧ [96]в жизни не хватает? Хочешь, спаяю? За полчаса. На термической нестабильности, или на одиночных квантах…
— Спасибо, не надо. Такое у меня есть. Мне нужен мозг!
Вовчик впоследствии клялся, что последняя фраза прозвучала почти кровожадно.
«… Сама эта идея была вполне безумной, как я полагаю, Она возникла от скачка напряжения, пробоя фильтров. Можно было бы, скажешь ты, и дальше пользоваться этим методом, но это озарение стоило мне нескольких банков с чрезвычайно ценной информацией. Больше тридцати лет я посылал людишек на поиски медицинского оборудования, и сумел-таки создать операционную, которой ты скоро воспользуешься. Можешь мне поверить, такого оборудования нет даже у твоих разлюбезных питерцев…»
— Есть и такое, — обрадовался Вовчик. — Сам видел… Точнее, человека видел, которому сделали две пересадки костного мозга. Думаю, это не проще…
— Это значительно проще. Тебе как неспециалисту этого не понять.
«… три года назад я начал эксперименты. В самом начале работ мне очень повезло, один из моих людишек, мародерствуя в Городе, нашел карты флэш-памяти [97]с гранками «Журнала Медицинского Сообщества» и «Вестника нейрофизиологии» за 1998–2062 годы. То есть, до самой Войны…»
— Можно, я продолжу? — встрял неугомонный Вовчик. — Значит, ты вооружился великим знанием, почерпнутым из писулек трехвековой давности, и принялся кромсать всяких бандитов, благо тюрьма полная… О-о! так вот зачем ты нашего брата-ведьмака ловить повелел! Вот сукин сын
— Что, только сейчас дошло? Туповат ты. Ну так будут критические соображения? Даю шанс: разубедишь меня — будешь жить.
— Ну, спасибо… Хоть подумать можно?
— У тебя была целая неделя. Сколько ещё можно думать?!
Вовчик прилежно сосредоточился. Первая мысль была — вовсе-таки и не спешат на выручку из города транспорты с доблестными десантниками. Сай торопится — значит, успевает. Это плохо. Дальше… Слабые места. К логике придраться трудно, она — его сильное место. Можно попробовать запутать, затянуть время… Чем запутать-то, пиписькой потрясти по сложной траектории, благо разбинтовали? Дохло. Направо твою налево…
Ну допустим, ОН, понимаете ли, не прав. ОН. ОНА, ОНО, ОНЕ. Видимо, проблемы сохранения отдельно существующей головы (или отдельно взятого мозга?), отторжения тканей, нейроинтерфейсов, совмещения сигнальных систем в принципе решены. Как — неважно, но решены, потому что если бы да кабы, то зачем так стараться ради рядового подопытного: расходный материал, полно такого по полям страны бродит. Лечить его, чтобы потом голову отрезать? Нелогично как-то. Но тогда… зачем вообще лечить?
Ну ладно, допустим, надо было зачем-то вылечить. Скажем, надо было подождать, что с предыдущим получится. Контрольный срок эксперимента, слышали про такое? Вылечил. Спасибо. Дальше что — секир-башка? О-о, да, господин, вы излечили меня от смертельной лихорадки, примите в виде моей признательности голову. Не смешно.
Итак, мой мозг является уже рабочим материалом, и это дает определенные основания для гордости. Но шутки в сторону, зачем ему именно мой? Чем я отличаюсь от… от других? Образованием? Воспитанием? Общественным положением? С механической проблемой подключения ещё одной «ячейки памяти» это мало коррелирует. Правда, в этих делах я чайник. Или этот напыженный гад сказал не всё? Но что ещё, дьявол? И зачем этот фильм… Не понимаю. Можно было просто объяснить, словами, а не шарадами…
Так. Тупик. Попробуем иначе. Допустим, некое различие всё же существует. Мутация, может быть. Тогда… Первое, что приходит в голову, это возможность саботажа со стороны живого мозга. Хорошо, допустим… можно создать для него виртуальную среду… Но мозг взрослого человека для этого не годится, слишком много информации о мире накоплено… да и не потянуть саю такую задачу. Пукнет и надорвётся. Значит, он уверен, что саботажа не будет. Дальше. Более вероятно, что он просто перегрузит себя и не справится с поступающей от мозга информацией. Да, это возможно. Что ещё?..
— Ты не заснул?
— Сука ты. Дай мозгами-то пораскинуть, в последний-то раз!
— Что надумал?
— У, падла, надумаешь с тобой… А что, если твой… элемент неформальной логики начнёт тебе лепить сплошную чернуху? Я бы точно залепил.
— И пусть его лепит. Для меня будет важно, что он хоть что-то думает по поводу предложенной проблемы. Это внесёт определенную степень случайности в процесс принятия решения. Абсолютно несущественно, что именно он будет думать.
— Да?.. А как это? Впрочем, понимаю… Ну ты и говно. Ладно, пункт следующий, философский. А не случится ли так, что… Перегрузки не боишься?
— Не боюсь. Хотя это разумный довод. Я много думал и решил эту проблему. Мне не нужно получать весь слепок с мозга; мне нужен только один набор импульсов, соответствующих реакции на поставленную задачу.
— Да я не о том, тебе же придется обеспечивать его всей текущей информацией постоянно.
— Не придётся. Всё продумано. На вход подается вводная, максимально упрощенная, с выхода снимается сигнал. Всё. Возможна система поощрений и наказаний для выработки условного рефлекса предвидения, но это в будущем.
— В каком будущем, черт тебя побери, — закричал Вовчик, — Но они же, черт тебя возьми, от информационного голода будут дохнуть, как мухи!!!
— Ну и пусть дохнут. Зря я, что ли, столько вашего брата наловил?
Ну что на это было сказать?!
0Dh
— Если тебе интересно, почему всё происходит именно так, как происходит…
Интересно, не интересно… Вовчик наконец-то почувствовал край пропасти, и имя ей было — апатия. Почти что трупное окоченение, разница всего в несколько часов, или в несколько взмахов скальпеля…
— Ну, расскажи.
— Мой предыдущий подопытный мозг погиб. Он работал уже четыре месяца, но болван-техник случайно отравил физиологический раствор, и их обоих пришлось отправить на свалку. Я мог бы промариновать тебя в камере ещё лет пять, но раз уж такая оказия, доводить лечение до конца не имеет смысла. Всё уже готово для ампутации. Кстати, твои дружки из города, похоже, собрались тебя спасать, несколько их грузовиков как раз сейчас пересекают Неву. Но здесь они будут не раньше, чем через два часа, а ты к тому времени уже будешь в банке. А горожан мои солдаты всё равно прикончат…
Вовчик слушал сая вполуха. Единственная важная вещь, про которую поведал сай, была цифра: два часа. Нужно протянуть время. Как? Думай! На что у тебя думалка!?
В голову ничего не приходило. А сай продолжал распространяться о том, как именно его солдаты смешают с дерьмом возомнивших о себе городских засранцев.
— Чего ты хочешь, — сказал Вовчик. — Ты меня утомил.
— Я ничего не хочу. Ты просил описать ситуацию. Я описываю.
Описатель. От слова «опи'саться». Вивисектор фигов.
— А к чему был тот разговор о евгенике? — вспомнил вдруг Вовчик. — Раз уж наша любовь заканчивается, просветил бы напоследок.
— Завтра узнаешь, — зловеще пообещал сай.
В комнату вошли фараоны.
И снова — операционная, лампы, каталка, жлобы и мат-перемат. Интраскоп приветливо светился, по срезу трубы бегали кругом прямоугольные огоньки. Один ремень, на левой лодыжке, был затянут кое-как, но что проку: что одна нога свободна, что ни одной — куда убежишь? Разве что в лоб дать кому-нибудь — если получится дотянуться.
А рядом со столом — зловещий агрегат, огромная банка с бульоном, снизу к ней подходят трубки, провода, шланги… по бокам — винтовые зажимы по типу Бертильоновских, упорчики, подушечки… как раз под размер чьей-то головы. Не надо долго думать, чтобы понять — чьей.
— Сай, — прорычал Вовчик через перетянувшую рот резиновую полоску. Убери этих пидоров. Я сам…
— Хер тебе, — сострил санитар, — ты не специалист.
— Быстрее! — рявкнул вдруг оповеститель над дверью. — Работайте быстрее. Мы атакованы, может отключиться электричество. Заканчивайте и переводите его на автономное энергоснабжение.
— Всё понял? Вопросов нет?
Стол для экзекуции был устроен оригинально — в плане удержания на месте беспокойных клиентов. На плечи, голени и бедра были приспособлены специальные вытяжные зажимы. Ими следовало зафиксировать лежащего на каталке, после чего лебедка делала всё сама, а санитарам оставалось только доглядывать, чтобы пациент не запутался в тягах.
Визг лебедки слился с могучим звоном, дверь операционного бокса сорвалась с косяка и, пролетев комнату насквозь, сплющила и закоротила распределительный щит. Тут же мигнули и погасли мониторы, общие и бестеневые лампы, остановилась лебедка, со стоном падающей бомбы прекратила вращаться головка интраскопа.
— Будет вам автономное плавание, — непонятно и к тому же очень быстро сказал огромный парень с громоздкой пушкой неизвестной конструкции в руках.
Он ворвался в операционную, как, простите за штамп, самум, походя выстрелил в фараона — того отбросило на стену, прямо в мешанину мониторов и анализаторов, которые тот своей спиной превратил в настоящее месиво из электронных потрохов.
Парень наклонился над Вовчиком:
— Морда соответствует! — и голыми руками выломал крепления зажимов. Интересно, что ты за птица такая?
— Сам ты птица… Но ты, мужик, чертовски вовремя.
— Ну, знаешь ли, не ради тебя одного всё затевалось. Считай, родился второй раз.
— И много тут вас таких?
— Достаточно.
Тут один из санитаров, благоразумно расположившихся на полу, попытался выскочить наружу. Парень, не поворачивая головы, вытянул длинную ногу и ловко подсёк его. Санитар, пролетев несколько метров, шумно рухнул плашмя.
— Пойдем отсюда, они тут буяны, — боевик подхватил Вовчика, как рулон ткани, и без малейшего напряжения перенёс через порог.
— Ты не знаешь, случайно, где у этой дровины по имени Волхов контрольный пост?
Парень говорил очень странно.
Был он крупный, широкоплечий, основательный. Руки-грабли, кровь с молоком, отборный мордоворот. А говор какой-то кастратский, в третьей октаве, и молотит так быстро, что почти ничего не разобрать.
— Случайно знаю. Только ты меня на пол поставь.
И вот, знакомою тропой, мимо госпитального барака, по саду, — озоном воняло невыносимо, — через малые ворота, смяв по дороге пяток непонятно откуда выскочивших усмирителей, по гремящей винтовой лестнице мимо останков Хрустального Зала — к контрольному посту.
— Вон там, дверь металлическая. Не открывается, я пробовал.
— У тебя не открывается, а у нас откроется, — парень покрутил что-то в своей машинке, наставил её на дверь.
Бабах! Как будто кувалдой ударило, да что там кувалдой — полновесным тараном из ствола трёхсотлетнего дуба, с наковальней вместо навершья… Дверь не улетела, нет. Она рассыпалась. Все её составные части: петли, замки, заклепки — отделились одна от другой и освобожденный остов, немощно и глухо звякнув, упал внутрь.
— Хорошая была дверка, крепкая, — похвалил боевик. — Чего стоишь? Идем.
В контрольный зал не входили уже лет сто. Слой пыли на полу и приборах достигал в толщину нескольких сантиметров, только там, куда упала дверь, обнажился полуэллипс бетонного пола. Поднятые облачка медленно оседали, образуя небольшой валик по краю чистого. Оставлять на этом прахе веков следы казалось кощунством, но…
— Обесточено, — огорченно заметил боевик.
— Конечно. Неужели я стал бы рисковать? — напомнил о том, что он жив ещё, курилка, сай.
Вовчик осмотрелся. Да, не горит ни один огонек на огромном кольцевом пульте. Экраны мертвы под слоем пыли.
— Вы переиграли меня, — продолжал сай, — но контроль над станцией вам не получить. Я включил систему подрыва зарядов, заложенных в основание плотины. Через час она перестанет существовать. Вот так, Вова! Да и этот комплекс тоже взорвется. Прощайте, господа! Я отключаюсь.
Завыл дурным голосом охрипший от времени ревун.
— Вот сука! — рассердился Вовчик. — Однако не может быть, чтобы он совсем уж всё отключил. Где-то тут должен быть главный ключ.
— Уходим, — пропищал боевик.
— Никуда я не пойду. Представляешь сколько народу погибнет!
— Плевать. У меня был приказ найти тебя и контрольный зал, — боевик сделал хватательное движение в сторону Вовчика, сцапал его. — У меня не было приказа предотвращать взрыв. Надо уходить.