Болучевский Владимир. Шерше ля фам

   — А вы, как я погляжу, настроены серьезно, — Александр, стоя, допил чай и кивнул на бутылку.
   — Так ведь… — развел руки Андрей, — кирасир Его Величества не боится вин количества.
   — Ловко. — Волков выпил свою водку. — Спиши слова.
   — Ладно. — Гурский вновь присел к столу и закурил. — Значит, вот непосредственно после этого самого застолья в ресторане Заславский и помер?
   — Непосредственно, — кивнул Петр. — Встал из-за стола, сел в машину, поехал к какому-то своему приятелю на дачу — то ли в Комарове, то ли в Репине — и, сидя за рулем, окончился. С трассы и вылетел. Мертвый уже, как врачи говорят. Жена чудом жива осталась.
   — А сестра?
   — Да нет, они вдвоем ехали. Там, видишь… в ресторане еще… сестренки разругались. В дым. Это мне Дугин потом рассказывал, я же с ним встречался, беседовал. После того, как Заславский помер, но еще до того, как меня рожей об стол.
   — Понятно.
   — Ну вот. Старшая за воротник перебрала, за ней вроде это водится, ну и… две бабы, хоть и сестры, но… ты ж понимаешь, слово за слово… эта Яна, младшая, подхватилась и домой уехала. Игорь ее проводить хотел, но та отказалась, по телефону тачку вызвала и укатила.
   — А они втроем уже остались.
   — Да. Посидели еще, а потом, уже заполночь, Заславский решил на свежий воздух выбраться, на дачу эту махнуть. Дугин с ними распрощался и домой поехал, а Заславский с женой в машину сел…
   — …пьяный.
   — Нет, я же говорил, он непьющий был практически. Ну вот, он, значит, в машину сел, а потом… Ну и все, в общем.
   — А где они с трассы вылетели?
   — Да за постом ГАИ. Не сразу, дальше, где-то в Ольгине вроде, но не в самом, а не доезжая. Там еще поворот и… место такое, относительно пустынное.
   — И «скорая» сразу приехала?
   — Кто ж знает… когда Анна в себя пришла, вызвала, тогда и приехала.
   — А что же машины-то, которые мимо ехали?
   — Ну, Саша… «что машины»… во-первых, это же все-таки «форд», он же не на куски развалился, просто кувырнулся через крышу и опять на колеса встал. Во-вторых, там кювет высокий, а он черный. Да и как он с дороги вылетел, никто, очевидно, не видел, там же ночью не такое уж движение. Пролетит мимо машина, фарами его хватанет, да и дальше. Кому какое дело? Прошлой зимой мужик пьяный в двух шагах от дома в сугробе замерз, а народ мимо шел. В общем, когда эта Аня оклемалась, трубку нашла, тогда сама и вызвала. И ментов, и «скорую».
   — Хо-ро-шо-о… — задумавшись произнес по слогам Адашев-Гурский. — Ладно. С-слушай, Петр… а вот такое у меня к тебе предложение… а давай-ка я с этой Аней встречусь да поболтаю, а? Она где живет?
   — На Савушкина.
   — Так там вроде бы и район-то не богатский. Что ж он, риэлтер, жилье себе приличное сделать не мог?
   — Ага… у него там такое наворочено… в подвале тренажерный зал с сауной.
   — Как это «в подвале»?
   — Там дома такие, типа коттеджей, ну которые…
   — Немцы после войны строили.
   — Ну да. Он этот дом свой, ну… в котором у него сейчас квартира, собирался целиком со временем откупить:
   — Тогда понятно.
   — А с чего это ты решил, что она с тобой беседовать станет?
   — Н-ну-у… я журналист. Скажу, что мы с Заславским Вадим Николаичем знакомы были, и меня смерть его потрясла до глубины души.
   — И что?
   — Петя… ну уж найду я, наверное, что сказать, а? У тебя телефон ее есть?
   — Вон, на холодильнике. Черный блокнот.
   Гурский подошел к холодильнику и взял блокнот.
   — На букву «З», — подсказал Волков. Петр наполнил рюмки.
   — Заславский?
   — «Заморочки»
   — «Автостоянка на Барочной. Какого хера!!!» — бегло читал вслух Гурский, раскрыв черный блокнот Волкова на странице, обозначенной буквой «З». — «Напомнить Бяше про Акима», «Фаина Георгиевна — таможня. Пропальпировать!!!» Это Раневская, что ли? — вскинул он взгляд на Петра.
   — В самом конце ищи, — буркнул Волков.
   — Ага, нашел, — кивнул Гурский, перелистнув страницу. — Я перепишу?
   — Дерзай, — Петр взял в руки рюмку, взглянул на Веронику, затем на Андрей Иваныча и негромко и проникновенно произнес: — Ребяточки… какая это все, в сущности, херня, в сравнении с энтропией Вселенной и преображением души, а?
   — О-о-о… — Гурский, заложив пальцем страницу, закрыл блокнот и направился из кухни, — все, я пошел.
   — Блокнот оставь, — сказал Волков.
   — Сейчас, перепишу и верну.
   — Что ты, Петя, — понимающе сказал Андрей Иваныч и поднял свою рюмку, — о чем ты говоришь.:. А мне тут еще Александр и про телегонию рассказывал, так я чуть не разрыдался, ей-богу. Это ж такое… такое…
   — Какое?
   — Потом расскажу, давай выпьем.
   — Давай.
   Они выпили, взяли по кусочку лимона, обмакнули их в соль и с удовольствием закусили.
   — Я ушел. — Гурский вернулся на кухню, положил черный блокнот на место и взглянул на товарищей: — Держите себя в руках.
   — Увидимся за чаем, — кивнул ему Андрей Иваныч.

Глава 6

   — Алло, — держа телефонную трубку в руке, Адашев-Гурский присел на краешек стола в редакционном кабинете, — извините, пожалуйста, это вас Гурский беспокоит, Александр Васильевич, будьте добры Анну.
   — Да, я вас слушаю.
   — Анна… еще раз извините, мы с вами не знакомы, но… видите ли… дело в том, что меня не было в городе, я журналист, в командировке был на Таймыре. И вот вернулся.
   — И что?
   — Видите ли, у меня материал в плане стоит, интервью с вашим мужем, ну… о бандитских крышах, охранных структурах и… обо всем, что с этим связано. Материал этот у меня готов, мне его в номер сдавать нужно, но у нас принято сначала показать тому, с кем интервью было. Профессиональная этика, так сказать. Ну вот… я звоню Вадим Николаичу в офис, а мне там говорят, что его убили. Вот я и решился вас побеспокоить. Вы меня простите, я понимаю, что вам не до меня, но… и вы меня поймите — этика. Что мне с этим материалом делать, ставить в номер?
   — Как это убили?!
   — А разве нет? Он что же — жив?
   — Да нет, но… никто его не убивал! Он умер. Инфаркт. Что за слухи такие дурацкие?
   — Господи… вы меня простите, пожалуйста, еще раз, просто… мне сказали «погиб» и еще про машину что-то, вот я и… это, очевидно, в свете того, о чем мы с ним разговаривали, вот, наверное, у меня такое впечатление и возникло, что аварию подстроили. А вы говорите: «инфаркт»? Дома?
   — Нет, не дома. Все правильно, в машине это произошло, но… а когда вы с ним встречались?
   — Да не так давно. Просто мне на Таймыр пришлось улететь, поэтому я материал вовремя сдать и не успел. А тут вот вернулся и… вы уж простите меня, пожалуйста, я прекрасно понимаю ваши чувства, не стану больше беспокоить. А интервью это я сейчас пойду и сдам, вы не против?
   — Нет… то есть, да… то есть, против, конечно!
   — Почему?
   — Могла бы я на него взглянуть?
   — Ну конечно! Для этого я вам и звоню.
   — А как я могу это сделать?
   — Очень просто. Я даже сам могу к вам подъехать. У вас компьютер дома есть?
   — Конечно.
   — Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь.
   — Приезжайте прямо сейчас, можете?
   — Могу, диктуйте адрес.
   Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?»
   Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал:
   — Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю…
   — Саша-Саша-Саша-Саша, — не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. — На хуй — на хуй — на хуй — на хуй…
   — А Васька где?
   — Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше.
   Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке.
   — Аркадий Андреич, — чуть придержал его за плечо Гурский, — чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем?
   — Скажите, что у него машину угнали.
   — А медикаментозно?
   — Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, — не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше.
   В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста.
   — Васька, стоп!
   — Саша, у нас номер горит…
   — С меня банка.
   — Саша, ну ни секунды…
   — Два слова можно?
   — Ну?
   — Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась.
   — Не понял?
   — Объясняю: я ее вставляю — директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать?
   — Зачем?
   — Тебе надо? Ты скажи — сделать можешь?
   — Побежали. Только очень быстро.

Глава 7

   Выбравшись наконец — посредством электромеханического эскалатора — из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке.
   Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти.
   Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… — рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. — Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся».
   В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней— фразы своего героя.
   Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая — слава Богу! — но тем не менее весьма распространенная.
   Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути.
   Называется эта категория — «правдолюбы».
   Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные.
   Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут — а заодно положат и вашу — для того, чтобы:
   а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду;
   б) доказать, что последние выборы — не важно кого и куда — были сфальсифицированы;
   в) определить, с какого конца — острого или тупого — правильнее есть яйцо всмятку;
   г) et cetera
   Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится.
   И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье.
   И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного — иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, — и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически.
   Ну зашел он, допустим, в жилконтору — узнать, когда наконец починят лифт в его парадной — ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета…
   Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию.
   Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».)
   Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг — вольный, невольный, это значения не имеет, — то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?

Глава 8

   Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку.
   — Да? — раздалось из динамика встроенной в стену приборной панели.
   — Добрый день, — Александр повернулся лицом к камере. — Я — Гурский, журналист. Мы с вами договаривались.
   — Минуточку.
   Замок на входной двери щелкнул, Александр потянул дверь на себя, она отворилась, он вошел в небольшой вестибюль (прихожей это назвать было бы как-то не совсем правильно), закрыл за собой дверь и встал возле порога.
   — Это вы мне звонили? — спускаясь по белой лестнице, спросила его длинноногая зеленоглазая шатенка лет двадцати пяти, придерживая рукой — на одном из пальцев которой поблескивало тонкое изящное золотое колечко с небольшим бриллиантиком — полы длинного черного шелкового халата, расшитого драконами, который при каждом ее шаге распахивался и демонстрировал офонаренную смуглую ногу аж до самого бедра.
   — Я, — кивнув, сказал Адашев. «Етит твою мать… — подумал он про себя. — То есть вот настолько вот ее сам факт существования моего интервью зацепил, что скорбь по мужу по боку, вообще все на хрен, лишь бы публикации не было. По логике вещей, она напоить меня сейчас должна попытаться, охмурить, а потом и дискету отобрать. Это если добром. Но не исключено, что и „пацаны“ к процессу уговоров подключатся. С нее станется. Так… А мы? А мы пра-астые ребя-ата, водку пьем, на крутые сиськи западаем. Но интерес свой блюдем. Нам, журналюгам, материал горячий тиснуть надо, мы с этого живем. Но… можем и пойти навстречу, ты нас только заинтересуй. Так? Вот так мы себя вести и станем».
   — Собственно, я глупость спросила, да? — Она закончила наконец свой номер — «неторопливое-нисхождение-сту-пенька-за-ступенькой-по-лестнице-до-са-мого-низу» — и ступила на серый мрамор пола передней (давайте-ка назовем это помещение так, оставим, пожалуй, слово «вестибюль» в покое, ну его совсем).
   — Отчего же… почему же глупость…
   — Просто, видите ли, я вас себе совсем не таким представляла, — хозяйка дома остановилась напротив и подняла на рослого Гурского глаза.
   — Да? А каким? — Александр чуть склонил голову к плечу.
   — Ну, знаете… журналюги всякие, они не такие совсем.
   — Вот, пожалуйста, — Адашев вынул из кармана легкой куртки редакционное удостоверение, раскрыл и продемонстрировал.
   — Да нет, нет, — взмахнула руками хозяйка дома, — что вы, я вам верю!
   — А почему?
   — Ну-у… у вас такое лицо…
   — Спасибо, — улыбнулся Гурский, убирая удостоверение.
   — Что ж мы с вами здесь стоим, пойдемте наверх.
   — Пойдемте.
   Поднявшись по белой лестнице и повернув затем направо, они оказались в большой гостиной, обставленной на американский манер: два роскошных дивана, обтянутых натуральной кожей светло-бежевого цвета, располагались не возле стен, а составляли собою угол в центре комнаты (или, скорее, залы), обрамляя низкий стол, крышкой которого служило очень толстое стекло. Еще кое-какая мебель тоже, безусловно, в интерьере присутствовала, но, сколько бы она ни стоила, была не в счет. Два дивана в центре и крутой стеклянный стол были доминантой.
   — Присаживайтесь, — Анна повела рукой в сторону диванов. — Коньяк? Виски?
   — Вы знаете, я стараюсь не пить, — Гурский сел на диван и вытянул длинные ноги.
   — Почему?
   — Ну… для меня капля алкоголя — афродизиак. Очень глупо себя потом чувствую.
   — «Афро…» что?
   — Не важно. Короче, теряю над собой контроль.
   — А-а… — улыбнулась Анна, — вы знаете, а наверное, нужно иногда делать глупости. Правила существуют, чтобы их нарушать, — она подошла к бару и взяла в руки бутылку «Хеннесси», — и получать от этого удовольствие. Разве не так? Будьте же мужчиной, а? ,
   — Ну, раз уж вы настаиваете… разве что попробовать. — Адашев-Гурский поднялся с дивана, подошел к бару, взял в руки широкий стакан пиленого хрусталя, дунул в него, затем, приподняв на уровень глаз, посмотрел на свет и поставил на место: — Мне грамульку буквально.
   — Вот и хорошо, — улыбнулась Анна, — а то, вы знаете, мне так как-то… тяжело последние дни. Все эти похороны, соболезнования…
   — Ох уж… — глубоко вздохнул Александр, — это понятно.
   — Анна налила напиток в стаканы, поставила бутылку и указала длинным пальцем на большую круглую коробку:
   — Это термос, там лед. Поухаживайте, пожалуйста, за дамой.
   — Так, а… — невольно выдохнул Адашев-Гурский, у него чуть было не вырвалось: «Вы что, мадам, пардон, охренели?! Хороший коньяк замороженной водой разбавлять? Это путь такое пойло американские парвеню какие-нибудь хлебают». Но он сдержался и продолжил: — …нам это запросто. Вам сколько?
   — Побольше. Люблю, когда холодное. Александр снял с термоса широкую крышку, взял у Анны ее выпивку и, беря большие кубики льда щипчиками, наполнил стакан доверху.
   — Так нормально?
   — Да. Как раз так, как я люблю, — благодарно взглянула она на него своими громадными зелеными глазами. — Иначе очень крепко.
   — А я… уж извините… просто так, ладно?
   — Да уж ладно, — снисходительно улыбнулась она, — пейте как хотите. Я ведь знаю, вам, мужчинам, главное, чтобы все было покрепче, погорячее, так? А уж вкусно, не вкусно… дело десятое, да? Я права?
   — Н-ну-у… вообще-то, я бы так не сказал, — замялся Адашев-Гурский. — Просто, в данном случае, мне так привычнее.
   — Вот и пейте. Сантэ? — она приподняла стакан.
   — Что?
   — Это по-французски. Ваше здоровье!
   — А… да, да, конечно.-Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоточек, смакуя букет. Поморщился. «Хеннесси» оказался «левым».
   «Ладно… — подумал Александр, — интервью ты боишься. Уж я не знаю чего конкретно: того ли, что муженек твой там журналисту мог наговорить, то ли вообще самого факта публикации, которая может привлечь внимание к фирме, к тому, как ее хозяин помер, к тебе самой, в конце концов; и хочешь ты выяснить, что я за фрукт, чего от меня ждать, и можно ли со мной договориться. Для того и все эти твои эскапады — совершенно, казалось бы, неуместные в то время, когда ты, исходя из правил приличия, еще в трауре должна ходить, а не прелести тут свои мне демонстрировать — все это мне понятно. Одного я понять не могу — какого хрена ты меня фальшивым коньяком поишь, а? Только одно этому я вижу объяснение, а именно: за полного придурка ты меня держишь и совершенно не уважаешь. А это что значит? А это значит, что расколем мы всю их поганку, Петька, как гнилой орех. Не такая уж она, эта поганка, скорее всего, и хитрая. Они же нас с тобой за лохов держат».
   — Что? — заметив, как поморщился Александр, усмехнулась Анна. — Крепковато?
   — Да, — крякнул Гурский, — а вот… закусить?
   — Вон там откройте, — показала она рукой. — И мне что-нибудь.
   Адашев-Гурский отворил указанную дверцу, за которой высветилось нутро холодильника, и взглянул на содержимое.
   — Тут маслины есть и… и еще и оливки. Вам чего? — обернулся он к Анне.
   — Ну эти, которые…
   — Вы знаете, — осекся он, — я и сам в этом ничего не понимаю. Вам, короче, черненькие или зелененькие?
   — Лучше фаршированные, это которые зеленые, они с анчоусом. А черные оливки я не люблю, они с косточкой.
   — Вы знаете, я тоже. — Он достал стеклянную мисочку с фаршированными оливками и поставил перед Анной. «А вообще-то эту бурду, — подумал про себя, — впору собственной подмышкой занюхивать».
   — Ваше здоровье! — Он залпом выпил свою порцию и очень быстро положил в рот оливку.
   — За наше случайное знакомство… — чуть приподняла свой стакан хозяйка дома и сделала из него маленький глоток. Затем она взглянула на Александра и сказала: — Как жаль, что вы никогда не были у нас в доме. Вы давно знакомы с Вадимом?
   — Да как вам сказать… — Гурский достал из кармана пачку сигарет. — Вы позволите?
   — Да-да, конечно. Я не курю и муж не курил, но я… знаете, мне нравится, когда мужчина курит. Есть в этом что-то… что-то такое мужское, настоящее. И когда в доме табаком пахнет… мне кажется, что атмосфера становится, только вы надо мной не смейтесь, пожалуйста, более… безопасной, что ли. Ну… чувствуется присутствие хозяина. Настоящего. Хотите еще? — она кивнула на бутылку.
   — Нет, спасибо, я…
   — Не стесняйтесь. — Она налила Гурскому в стакан почти до краев. — Я в последние дни редко с кем вижусь, из дома почти не выхожу. А иногда так хочется вот так вот забыть обо всем… знаете… вы меня понимаете?
   — Да, конечно. — Гурский пожал одним плечом и вынул из пачки сигарету.
   — Вот и давайте выпьем. Давайте? — Она приподняла свой стакан и посмотрела на Александра долгим взглядом.
   — Ну что ж… — Гурский отложил сигарету, чокнулся с Анной, в три глотка опустошил стакан и опять быстро закусил оливкой.
   «Так, — подумал он закуривая сигарету. — Это сколько же она в меня влила? Учитывая ширину стакана — миллилитров двести пятьдесят, ну триста. К делу пока не переходит. Ждет. По ее представлениям, я сейчас поплыть должен, тогда со мной проще разговаривать будет. Это она исходит из своего жизненного опыта, глупенькая. Ч-черт их знает, этих новых русских… какие-то они и не русские вовсе. Водку пить не умеют. Или вовсе не пьют, или напиваются. А напившись, опять-таки или в морду норовят, или под стол валятся. А между тем, в прежние времена в России каждый новоиспеченный кавалергард на ночной пирушке по поводу своего кавалер-гардства был обязан, помимо всяких прочих тостов в его честь, бутылку шампанского из горлышка не отрываясь выпить. А иначе на утро — будьте любезны рапорт об отставке, и были такие примеры. Таковы вот были традиции. И поди попробуй сделаться пьяным, вести себя глупо. Позор! А эти… ну вот чего она, спрашивается, от меня ждет? Вот что, по ее представлениям, от этих трехсот миллилитров крепкого алкоголя должно со мной произойти? А? Нет, мадам, вы уж давайте ближе к делу, или в койку меня завлекайте, или бандитами пугайте, на самом-то деле. А то этой-то вашей бодяги вы на меня не напасетесь. Хоть пить ее и очень не хочется, даже ради Петьки. Ну хотите… так и быть, можем сделать вид, что мы выпимши».
   Адашев-Гурский стряхнул пепел мимо пепельницы, жутко смутился и, наклонившись попытался собрать его с пола.
   — Оставьте, что вы, — спохватилась Анна, поставила свой стакан и, взяв его за руку, заставила распрямиться. — Это такие пустяки.
   — Извините, что-то я… — Гурский погасил сигарету в пепельнице и встряхнул головой.
   — Это вы меня извините, — ее лицо вдруг приобрело озабоченное выражение. — Вы же по делу пришли, а я… интервью Вадика у вас с собой?
   — Конечно. Я же зачем и приехал-то? У вас машина где?.. — Гурский вынул из кармана рубашки плоскую пластиковую коробочку с компьютерной дискетой. — Аудиокассету я стер давно, сразу, как расшифровал. Теперь все здесь.
   — В кабинете, — Анна повернулась и, качнув бедрами, пошла к выходу из гостиной, — пойдемте.
   «Да, — думал Гурский, идя за ней и глядя на нее со спины, — это… что да, то да. Где же их таких выращивают? Чем их там таким выкармливают, чтобы они такими вот вырастали? Это ж… впрочем, мы здесь не за тем. Хоть и жаль».
   В небольшом, но очень удобном кабинете Александр протянул дискету Анне.
   — Вот, пожалуйста, лучше вы сами, а то я, знаете… компьютер у вас дорогой, мало ли…
   — Да-да. — Она взяла из его рук дискету, вставила в дисковод, включила компьютер и, пока он загружался, обернулась к Гурскому:
   — Так что это за слухи такие ходят, что Вадима убили?
   — Ой, Анна… простите, как вас по отчеству?
   — Да Аней просто зовите, что мы тут с вами будем…
   — Анечка, я уж про слухи не знаю, но… времена-то сами знаете какие, вот и… почему-то мне в голову пришло, что его убили. Ну, когда я про его смерть узнал. Еще раз простите…
   — Ничего, — Аня повернулась к компьютеру. — Какой файл?
   — Вот этот. — Гурский склонился к монитору и ткнул пальцем. — Да-да, вот этот, ага.
   Анна шевельнула «мышкой» и нажала на клавишу. Изображение на экране дернулось и осталось неподвижным. Анна прокатила «мышку» по коврику, снова уткнула стрелку в указанный Александром файл и опять дважды щелкнула клавишей. Изображение вновь дернулось, а потом в самом центре экрана возник короткий английский текст, забранный в рамочку и украшенный ярко-красной блямбой с черным восклицательным знаком.