вариациями и отступлениями, что является делом обычным. Я же пишу эту
историю теперь потому, что в ней как в зеркале видится, если не ошибаюсь,
трагическая и ясная суть характера прежних жителей столичных окрестностей.
Постараюсь точно все передать, хотя уже чувствую, что поддамся литературным
соблазнам подчеркивать или расписывать ненужные частности.
В Турдере их называли Нильсены. Приходский священник сказал мне, что
его предшественник был удивлен, увидев в доме этих людей потрепанную Библию
в черном переплете и с готическим шрифтом; на последних страницах он заметил
помеченные от руки даты и имена. Это была единственная книга в доме.
Беспорядочная хроника Нильсенов, сгинувшая, как сгинет все. Дом, уже не
существующий, был глинобитный, с двумя патио: главным, вымощенным красной
плиткой, и вторым -- с земляным полом. Впрочем, мало кто там бывал. Нильсены
охраняли свое одиночество. Спали в скупо обставленных комнатах на деревянных
кроватях. Их отрадой были конь, сбруя, нож с коротким клинком, буйные
гульбища по субботам и веселящее душу спиртное. Знаю, что были они высоки, с
рыжими гривами. Дания или Ирландия, о которых они, пожалуй, не слыхивали,
была в крови этих двух креолов. Округа боялась Рыжих: возможно, они убили
кого-то. Однажды братья плечом к плечу дрались с полицией. Говорят, младший
как-то столкнулся с Хуаном Иберрой и сумел постоять за себя, что, по мнению
людей бывалых, многое значит. Были они и погонщиками, и шкуры дубили, и скот
забивали, а порой и стада клеймили. Знали цену деньгам, только на крепкие
напитки и в играх они не скупились. Об их сородичах никто не слыхивал, и
никто не знал, откуда они сами явились. У них была упряжка быков и повозка.
Обликом своим они отличались от коренных обитателей пригорода, некогда
давших этому месту дерзкое имя Баламутный берег. Это и еще то, чего мы не
ведаем, объясняет крепкую дружбу двух братьев. Повздорить с одним означало
сделать обоих своими врагами.
Нильсены были гуляки, но их любовные похождения пока ограничивались
чужой подворотней или публичным домом. Поэтому было немало толков, когда
Кристиан привел к себе в дом Хулиану Бургос. Он, конечно, обзавелся
служанкой, но правда и то, что дарил ей красивые побрякушки и брал с собой
на гулянья. На скромные гулянья соседей, где отбивать чужих девушек не было
принято, а в танцах еще находили великую радость. У Хулианы были
миндалевидные глаза и смуглая кожа; достаточно было взглянуть на нее, как
она улыбалась в ответ. В бедном квартале, где труд и заботы иссушали женщин,
она выглядела привлекательной.
Эдуарде вначале всюду бывал вместе с ними. Потом вдруг отправился в
Арресифес -- не знаю зачем -- и привез, подобрав по пути, какую-то девушку,
но через несколько дней выгнал ее. Он стал более угрюм, пил один в
альмасене, всех избегал. Он влюбился в женщину Кристиана. Квартал, узнавший
об этом, наверное, раньше его самого, ждал со злорадством, чем кончится
тайное соперничество братьев.
Как-то, вернувшись поздно ночью из питейного заведения, Эдуардо увидел
гнедую лошадь Кристиана, привязанную к столбу под навесом. Старший брат ждал
его в патио, одетый по-праздничному. Женщина вышла и вернулась с мате в
руках. Кристиан сказал Эдуардо:
-- Я еду один на пирушку к Фариасу. Хулиана останется. Если захочешь,
пользуйся.
Голос звучал властно и добро. Эдуардо застыл на месте, глядя в упор на
брата, не зная, что делать. Кристиан встал, простился с Эдуардо, даже не
взглянув на Хулиану -- она была вещью, -- сел на лошадь и удалился неспешным
галопом.
С той самой ночи они делили ее. Никто толком не знает, как протекала их
жизнь в этом постыдном союзе, нарушавшем благопристойный быт пригорода. Все
шло гладко недели три, но долго так не могло продолжаться. Братья не
произносили имени Хулианы, даже окликая ее, но искали -- и находили --
поводы для размолвок. Если шел спор о продаже каких-то шкур, спор был совсем
не о шкурах. Кристиан всегда повышал голос, а Эдуардо отмалчивался.
Волей-неволей они ревновали друг друга. Жестокие нравы предместий не
позволяли мужчине признаваться, даже себе самому, что женщина может в нем
вызвать что-то иное, чем просто желание обладать ею, а они оба влюбились. И
это известным образом их унижало.
Как-то вечером на площади Ломас Эдуардо встретил Хуана Иберру, и тот
поздравил его с красоткой, которую ему удалось отбить. Думаю, именно тогда
Эдуардо его и отделал. Никто при нем не мог насмехаться над Кристианом.
Женщина служила обоим с животной покорностью, но не могла скрыть того,
что отдает предпочтение младшему, который не отверг своей доли, но и не
первым завел этот порядок в доме.
Однажды Хулиане велели поставить два стула в главном патио и не
появляться там -- братьям надо было поговорить. Она долго ждала конца
разговора и прилегла отдохнуть на время сиесты, но ее скоро окликнули. И
приказали сложить в мешок все ее вещи, даже стеклянные четки и крестик,
оставленный матерью. Без всяких объяснений ее усадили в повозку и
отправились в путь, безмолвный и тягостный. Дождь испортил до-Рогу, и только
к пяти утра они добрались до Морона. Гам они продали ее хозяйке публичного
дома. Сделку заключили на месте, Кристиан взял деньги и половину отдал
младшему брату.
В Турдере Нильсены, выбравшись наконец из трясинв любви (становившейся
их погибелью), пожелали верУТЬСЯ к своей прежней жизни мужчин в окружении
мужчин. И снова принялись за драки, попойки и ссоры.
может быть, иной раз они и верили в свое спасение, но Редко бывали --
каждый по своим делам -- в неоправданных или вполне оправданных отлучках.
Незадолго до Нового года младший сказал, что ему надо в Буэнос-Айрес. А
Кристиан отправился в Морон, и под навесом достопамятного дома увидел
солового коня Эдуардо. Вошел. Там сидел младший брат, ожидая очереди.
Видимо, Кристиан сказал ему:
-- Если так будет впредь, мы загоним коней. Лучше пусть она будет у нас
под рукой.
Поговорив с хозяйкой, вытащил из-за пояса деньги, и братья забрали ее с
собой. Хулиана поехала с Кристианом. Эдуардо пришпорил солового, чтобы на
них не смотреть.
Все вернулись к тому, о чем уже говорилось. Мерзкое решение проблемы не
послужило выходом, оба унизились до взаимного обмана. Каин бродил совсем
рядом, но привязанность братьев Нильсен друг к другу была велика -- кто
знает, какие трудности и опасности они одолели вместе! -- и отныне оба
предпочитали вымещать свою злость на других. На чужих, на собаках, на
Хулиане, внесшей разлад.
Месяц март шел к концу, но жара не спадала. В воскресенье (по
воскресеньям люди рано расходятся по домам) Эдуардо, вернувшись из
альмасена, увидел, что Кристиан запрягает быков. Кристиан сказал ему:
-- Пойди-ка сюда. Надо отвезти несколько шкур для Пардо. Я уже
нагрузил. Ехать легче в прохладное время.
Торговый склад Пардо, мне кажется, был дальше к Югу. Они ехали по
дороге Лас-Тропас, а потом взяли в сторону. К ночи степь все шире
распластывалась перед ними.
Они ехали мимо болота с осокой. Кристиан бросил тлевшую сигарету и
спокойно сказал:
-- Теперь за работу, брат. Нам потом помогут стервятники. Я сегодня ее
убил. Пусть останется здесь со своими вещами. Больше вреда от нее не будет.
И они обнялись, чуть не плача. Теперь их связывала еще одна нить:
женщина, с болью принесенная в жертву, и необходимость забыть ее
историю теперь потому, что в ней как в зеркале видится, если не ошибаюсь,
трагическая и ясная суть характера прежних жителей столичных окрестностей.
Постараюсь точно все передать, хотя уже чувствую, что поддамся литературным
соблазнам подчеркивать или расписывать ненужные частности.
В Турдере их называли Нильсены. Приходский священник сказал мне, что
его предшественник был удивлен, увидев в доме этих людей потрепанную Библию
в черном переплете и с готическим шрифтом; на последних страницах он заметил
помеченные от руки даты и имена. Это была единственная книга в доме.
Беспорядочная хроника Нильсенов, сгинувшая, как сгинет все. Дом, уже не
существующий, был глинобитный, с двумя патио: главным, вымощенным красной
плиткой, и вторым -- с земляным полом. Впрочем, мало кто там бывал. Нильсены
охраняли свое одиночество. Спали в скупо обставленных комнатах на деревянных
кроватях. Их отрадой были конь, сбруя, нож с коротким клинком, буйные
гульбища по субботам и веселящее душу спиртное. Знаю, что были они высоки, с
рыжими гривами. Дания или Ирландия, о которых они, пожалуй, не слыхивали,
была в крови этих двух креолов. Округа боялась Рыжих: возможно, они убили
кого-то. Однажды братья плечом к плечу дрались с полицией. Говорят, младший
как-то столкнулся с Хуаном Иберрой и сумел постоять за себя, что, по мнению
людей бывалых, многое значит. Были они и погонщиками, и шкуры дубили, и скот
забивали, а порой и стада клеймили. Знали цену деньгам, только на крепкие
напитки и в играх они не скупились. Об их сородичах никто не слыхивал, и
никто не знал, откуда они сами явились. У них была упряжка быков и повозка.
Обликом своим они отличались от коренных обитателей пригорода, некогда
давших этому месту дерзкое имя Баламутный берег. Это и еще то, чего мы не
ведаем, объясняет крепкую дружбу двух братьев. Повздорить с одним означало
сделать обоих своими врагами.
Нильсены были гуляки, но их любовные похождения пока ограничивались
чужой подворотней или публичным домом. Поэтому было немало толков, когда
Кристиан привел к себе в дом Хулиану Бургос. Он, конечно, обзавелся
служанкой, но правда и то, что дарил ей красивые побрякушки и брал с собой
на гулянья. На скромные гулянья соседей, где отбивать чужих девушек не было
принято, а в танцах еще находили великую радость. У Хулианы были
миндалевидные глаза и смуглая кожа; достаточно было взглянуть на нее, как
она улыбалась в ответ. В бедном квартале, где труд и заботы иссушали женщин,
она выглядела привлекательной.
Эдуарде вначале всюду бывал вместе с ними. Потом вдруг отправился в
Арресифес -- не знаю зачем -- и привез, подобрав по пути, какую-то девушку,
но через несколько дней выгнал ее. Он стал более угрюм, пил один в
альмасене, всех избегал. Он влюбился в женщину Кристиана. Квартал, узнавший
об этом, наверное, раньше его самого, ждал со злорадством, чем кончится
тайное соперничество братьев.
Как-то, вернувшись поздно ночью из питейного заведения, Эдуардо увидел
гнедую лошадь Кристиана, привязанную к столбу под навесом. Старший брат ждал
его в патио, одетый по-праздничному. Женщина вышла и вернулась с мате в
руках. Кристиан сказал Эдуардо:
-- Я еду один на пирушку к Фариасу. Хулиана останется. Если захочешь,
пользуйся.
Голос звучал властно и добро. Эдуардо застыл на месте, глядя в упор на
брата, не зная, что делать. Кристиан встал, простился с Эдуардо, даже не
взглянув на Хулиану -- она была вещью, -- сел на лошадь и удалился неспешным
галопом.
С той самой ночи они делили ее. Никто толком не знает, как протекала их
жизнь в этом постыдном союзе, нарушавшем благопристойный быт пригорода. Все
шло гладко недели три, но долго так не могло продолжаться. Братья не
произносили имени Хулианы, даже окликая ее, но искали -- и находили --
поводы для размолвок. Если шел спор о продаже каких-то шкур, спор был совсем
не о шкурах. Кристиан всегда повышал голос, а Эдуардо отмалчивался.
Волей-неволей они ревновали друг друга. Жестокие нравы предместий не
позволяли мужчине признаваться, даже себе самому, что женщина может в нем
вызвать что-то иное, чем просто желание обладать ею, а они оба влюбились. И
это известным образом их унижало.
Как-то вечером на площади Ломас Эдуардо встретил Хуана Иберру, и тот
поздравил его с красоткой, которую ему удалось отбить. Думаю, именно тогда
Эдуардо его и отделал. Никто при нем не мог насмехаться над Кристианом.
Женщина служила обоим с животной покорностью, но не могла скрыть того,
что отдает предпочтение младшему, который не отверг своей доли, но и не
первым завел этот порядок в доме.
Однажды Хулиане велели поставить два стула в главном патио и не
появляться там -- братьям надо было поговорить. Она долго ждала конца
разговора и прилегла отдохнуть на время сиесты, но ее скоро окликнули. И
приказали сложить в мешок все ее вещи, даже стеклянные четки и крестик,
оставленный матерью. Без всяких объяснений ее усадили в повозку и
отправились в путь, безмолвный и тягостный. Дождь испортил до-Рогу, и только
к пяти утра они добрались до Морона. Гам они продали ее хозяйке публичного
дома. Сделку заключили на месте, Кристиан взял деньги и половину отдал
младшему брату.
В Турдере Нильсены, выбравшись наконец из трясинв любви (становившейся
их погибелью), пожелали верУТЬСЯ к своей прежней жизни мужчин в окружении
мужчин. И снова принялись за драки, попойки и ссоры.
может быть, иной раз они и верили в свое спасение, но Редко бывали --
каждый по своим делам -- в неоправданных или вполне оправданных отлучках.
Незадолго до Нового года младший сказал, что ему надо в Буэнос-Айрес. А
Кристиан отправился в Морон, и под навесом достопамятного дома увидел
солового коня Эдуардо. Вошел. Там сидел младший брат, ожидая очереди.
Видимо, Кристиан сказал ему:
-- Если так будет впредь, мы загоним коней. Лучше пусть она будет у нас
под рукой.
Поговорив с хозяйкой, вытащил из-за пояса деньги, и братья забрали ее с
собой. Хулиана поехала с Кристианом. Эдуардо пришпорил солового, чтобы на
них не смотреть.
Все вернулись к тому, о чем уже говорилось. Мерзкое решение проблемы не
послужило выходом, оба унизились до взаимного обмана. Каин бродил совсем
рядом, но привязанность братьев Нильсен друг к другу была велика -- кто
знает, какие трудности и опасности они одолели вместе! -- и отныне оба
предпочитали вымещать свою злость на других. На чужих, на собаках, на
Хулиане, внесшей разлад.
Месяц март шел к концу, но жара не спадала. В воскресенье (по
воскресеньям люди рано расходятся по домам) Эдуардо, вернувшись из
альмасена, увидел, что Кристиан запрягает быков. Кристиан сказал ему:
-- Пойди-ка сюда. Надо отвезти несколько шкур для Пардо. Я уже
нагрузил. Ехать легче в прохладное время.
Торговый склад Пардо, мне кажется, был дальше к Югу. Они ехали по
дороге Лас-Тропас, а потом взяли в сторону. К ночи степь все шире
распластывалась перед ними.
Они ехали мимо болота с осокой. Кристиан бросил тлевшую сигарету и
спокойно сказал:
-- Теперь за работу, брат. Нам потом помогут стервятники. Я сегодня ее
убил. Пусть останется здесь со своими вещами. Больше вреда от нее не будет.
И они обнялись, чуть не плача. Теперь их связывала еще одна нить:
женщина, с болью принесенная в жертву, и необходимость забыть ее