Страница:
Аллея неухоженных деревьев кончилась. За последними стволами громоздилась толстая высоченная тумба – посадочная площадка монорельса. Из вершины ее выходили разбегавшиеся в разные стороны балки, по которым когда-то скользили яркие красно-синие вагончики. Теперь рельсы были заляпаны пятнами, оставляемыми кислотными дождями, а изоляция, выдранная ветром, свисала вниз, как нищенские лохмотья. Балки, неуклонно возвышаясь, убегали прочь, к другим тумбам, высившимся над домами по всему городу. Вокруг теснились многоэтажные дома, но выглядели они намного бледнее, чем предыдущие. Эти монстры, глядящие друг на друга переплетениями бетона и стекла, строили в прошлом веке. Здесь располагались конторы и фирмы, но больше всего было магазинов, баров и кафе. Улицы просто кишели народом: последний раз Оскар видел такое скопление людей в Генуе, когда он сходил на берег с теплохода. Женщины и, изредка, мужчины опустошали прилавки, поедали обеды в кафе и вновь спешили на остановки, чтобы ехать по домам. Сколько же сейчас времени? Оскар давным-давно не следил за часами, поглядывая на них всего пару раз за день, но теперь это было принципиально важно. Внутри золотого корпуса с буквами «С. К. П. Ч.» горели ярко-красные цифры. Часы, почувствовавшие нужное движение руки, мило проворковали: «Семнадцать часов сорок семь минут, будапештское время!»
– Замолчи! – прошипел им Оскар и принялся оглядываться по сторонам. Желудок, очевидно, успел услышать, сколько натекало, и поэтому громко злобно заурчал. Вот мимо идет женщина с прекрасными золотистыми волосами, разделенными на две связанные концами косы. У нее симпатичные гладкие колени, почти совсем открытая высокая грудь, полные алые губы… Что-то свело внизу живота. Теперь другой орган вспомнил, сколько не кормили его. Когда же он был с женщиной? Аксакалы тогда были голозадыми мальчишками. Оскара страшно потянуло догнать прошедшую мимо, но глянувшую на него с любопытством красавицу, задать ей какой-нибудь дурацкий вопрос, завязать знакомство и очнуться завтра утром рядом с пей в постели. Он мог бы жить здесь, в бедном мужчинами городе, как у Христа за пазухой… Мешало одно «но». Очень скоро пришло бы время расставаться, а Оскар не мог переживать расставания безболезненно, если он проводил с женщиной более одной ночи. Это его и остановило.
Оскар долго смотрел вслед уходящей мадьярке, не в силах оторвать взгляда от ее круглых, туго обтянутых белой тканью ягодиц. Черт возьми, найти шлюху, что ли? Он пошел дальше, отворачиваясь от встречных. Он старался смотреть на нищих, сидящих у стен домов десятками – по крайней мере, эти грязные смердящие существа вызывали чувства, противоположные сексуальному возбуждению. Инвалиды войны, чаще всего пожилые, с сединой в волосах ветераны, уже не пригодные к половой жизни, гнусили через всклокоченные бороды, желая всем прохожим здоровья и протягивая культи за подаянием. По улице с тихим ворчанием прополз серый полицейский броневичок. Оскар решил не рисковать и, прежде чем высунувшийся из люка, увешанный медалями, старый стервятник смог заметить в толпе его мрачную фигуру, скрылся за первой попавшейся дверью. Очевидно, кроме прочего его вел голод, потому что помещение оказалось пунктом питания (правда, в сознании Энквиста смутно отложилось название, выбитое пластиком на входной двери, – «Бездонная кружка»).
Естественно, это был подвальный кабачок, и вниз надо было спускаться по скрипучей узкой лесенке, а светом здесь не баловали – то ли имидж, то ли экономия. Народу в заведении оказалось немного: около низкой стойки развалился безобразно толстый мужчина, да в самом темном углу притаился кто-то маленький, с лопоухой головой и маленькими ручками. На нового посетителя никто из них не обратил ни малейшего внимания. Из двери рядом со стойкой появилась девушка. Когда она подошла ближе и попала в свет лампы над большим шкафом с кружками, Оскар понял, что это почти ребенок. Скуластое, по-детски миловидное лицо и короткая, но пышная шевелюра принадлежали девочке на пороге взрослости – лет пятнадцати или шестнадцати. На ней было надето короткое платье в клеточку и старый, замусоленный кожаный фартук. Шаркающей, словно у старухи, походкой, девушка подошла к стойке вплотную. Вся ее сгорбленная фигура излучала вокруг себя апатию и усталость, так не подходящие человеку ее возраста. Лицо, а особенно глаза, чей взгляд скользнул по небритой физиономии клиента, поражали своей горькой безразличностью. Казалось, девушка хотела, чтобы все и все вокруг сгинули прочь, оставив бедняжку одну, но какая-то высшая сила заставляет ее двигаться и общаться. Оскар вдруг поймал себя на мысли, что он невообразимо давно не видел счастливых улыбок. Последний раз он созерцал таковую на лице Циммермана за несколько мгновений до его смерти…
– Добрый вечер, сударыня! – неуверенно сказал Энквист маленькой буке. Та несколько удивленно встрепенулась, однако это проявление эмоций длилось ровно мгновение. Она снова стала насупленной, усталой и не желающей говорить без сильной необходимости. Оскар неловко поскреб щеку. – Ммм… Нет ли у вас чего покушать?
Девушка молча повернулась и открыла дверцу в стене. Внутри обнаружился чан с кипящей водой, над которым были за ручки подвешены небольшие кастрюли. Вскоре Оскар унес к ближайшему столику несколько тарелок, наполненных тушеной капустой и разваливающимися от избытка крахмала сосисками, а также большую кружку пива. Увы, хлеба не нашлось ни крошки. Девушка все также молча исчезла за дверью. «Может, она немая? – подумал Оскар, отправляя в рот разом целую гору капусты. – Или у малышки крупные неприятности». Она смотрела ему в глаза всего секунду, и столько боли и запертого внутри ужаса таили эти зеленоватые глаза, что Энквисту стало не по себе. Он видел в жизни много страданий, испытываемых людьми, но все это было давно и успело покрыться в памяти паутиной забвения. На какое-то время его отвлекла жратва – перцу здесь не жалели, и кружка пива была выпита очень быстро. Желудок, получивший долгожданную добычу, исполнял настоящие арии. Тело приятно отяжелело, по животу расплылась сытая теплота, пиво слегка замутило мозги (не сказать, что оно было приятным на вкус, однако крепким было точно). Через полчаса Оскар перевернул вторую кружку из-под пива и поставил в стопку пустых тарелок последнюю. Ужин был побежден, а победителя тянуло в сон. Он помотал головой, чтобы вернуться к жизни. Двигаться не хотелось совершенно, и только усилием воли он заставил себя встать и поплестись к стойке.
Толстяк стоял, привалившись к жалобно скрипящей стойке всем своим безобразным телом, и громко шептал грибообразными губами:
– Как мамочка, моя маленькая шлюшка? Говорят, она второй день лежит в жару? Угу? – Девушка стояла, сложив руки на стойку и опустив голову. Толстяк впился руками в исцарапанный пластик и вытянул вперед голову так, что его подбородки, складками свисавшие на шею, достали до стойки. – Теперь нам никто не помешает, козочка! Может, мы пойдем наверх, и ты сыграешь на моей губной гармошке? – Он дернулся, с трудом, булькающе хохоча. Девушка еще больше склонила голову и отодвинулась к стене. Как раз в этот момент Оскар подошел к стойке, на ходу вытирая губы.
– Эй, ты, кусок старого сала! – сказал он небрежно. – Проваливай отсюда и не заслоняй мне свет своей бесформенной фигурой!
Толстяк вздрогнул, медленно повернувшись к источнику угроз. Его тело оторвалось от стойки и теперь по-настоящему загородило свет. Сейчас Оскар разглядел толстяка лучше и не обрадовался увиденному. У мадьяра была маленькая голова с отвратительными редкими волосами, толстые плечи обхватом метра полтора и намного более объемистое брюхо.
– Что ты сказал, недоносок? – сипло спросил великан, скривив дряблые щеки. С высоты своего двухметрового роста он с полным правом смотрел на Энквиста, как на наглую букашку. Оскар вдруг почувствовал себя ребенком, столкнувшимся с хулиганом в подворотне. На какое-то мгновение ему стало страшно: такая туша не заметит его удара, ведь и кулак, и ботинок просто утонут в жировых прослойках. Довольный нерешительностью противника, толстяк смачно плюнул, попав на рукав плаща.
– Сейчас я покажу тебе, как тявкать на Ференца!
Кулак, похожий на огромную надувную игрушку, но вряд ли такой же мягкий, поднялся в воздух, чтобы обрушиться на лицо Оскара. Кожу на спине его пробрал предательский морозец страха. Стараясь все-таки не выдать свое настоящее состояние, Эпквист чуть подался назад и, сев на стул, грациозно вытащил из-за пояса пистолет. В полусумраке кабачка появился злой красный глаз, вперивший свой жадный взгляд прямо в жирное брюхо.
– Куда тебе со мной драться! – назидательно сказал Оскар. Кажется, голос звучал достаточно твердо. – Попробуй справиться с моим младшеньким братишкой!
Он весело поиграл пистолетом в руке, отчего лазерный зайчик стал резвиться по всему телу мадьяра. Толстяк глухо рокочуще зарычал, словно у него случилась отрыжка, и отступил прочь с занесенной рукой.
– Ты не посмеешь стрелять! Тебя сгноят в лагерях!
– Сначала им надо будет меня поймать. Всякий поможет мне, когда узнает, что за мерзость я вычистил с улиц этого прекрасного города. Хотя… Я даже не буду тебя убивать, зачем. Я отстрелю тебе какую-нибудь бесполезную часть тела, например, твою «губную гармошку». Уверен, за нее никто даже не возьмет с меня штраф.
Толстяк взвыл и, страшно топая, выбежал прочь. Оскар и девушка за стойкой провожали его одинаково довольными взглядами. Когда Энквист повернулся, то успел застать па лице молодой кабатчицы легкую, не очень веселую улыбку, которая быстро исчезла. Он спрятал пистолет и тоже улыбнулся, стараясь не переборщить и не показаться неприлично развеселившимся в этом печальном месте. Из темного угла к стойке выполз лилипут, достававший Оскару до груди макушкой. Глядя на Энквиста снизу вверх, он сказал серьезным тоненьким голоском:
– Ты молодец, иностранец! Смотри только, как бы тебе не пришлось скрываться от полиции. Впрочем, если придут такие времена, я смогу тебе помочь. Имей это в виду. – Не дожидаясь ответа, маленький человечек закосолапил прочь и скоро исчез за дверью. Они остались вдвоем.
Оскар потер жесткую щетину на лице. Что он должен сказать? Быть может, хозяйка совсем не рада его поступку? Девушка снова стояла, опустив голову, и теребила свой грязный фартук. Некоторое время Оскар разглядывал ее, забыв о скромности. Девчонка, если присмотреться, была очень даже ничего – ее не могли испортить ни черные круги под глазами, ни полное отсутствие косметики, ни нездоровая бледность кожи. Приталенное платье в красный квадрат на белом фоне выгодно обрисовывало ее стройную фигурку, и только руки выглядели чужими. Они были красные, потрескавшиеся, покрытые цыпками. Руки, стареющие быстрее тела из-за непрерывной возни в горячей, загаженной пищевыми отходами воде…
– Спасибо… – вдруг тихо сказала девушка. – Спасибо, что прогнали его.
Несмотря на слова благодарности, в голосе не чувствовалось радости. Оскар знал, что она думает: тебе хорошо, мужик, совершил благородный поступок, сейчас заплатишь и уйдешь, а толстяк вернется завтра и будет еще злее и наглее.
– Хм. – Энквист почесал бровь, которая вовсе не чесалась. – Не за что… М-м… А что с твоей матерью?
– Она больна, – девушка всхлипнула, а из глаз ее потекли едва заметные в темноте капельки. – Неделю назад мы перебирали капусту в подвале, и она наткнулась боком на гвоздь. Теперь у нее весь бок почерневший и раздутый.
– Уф, дело серьезное, – буркнул Оскар. Куда уж серьезней, видно мамочке каюк! Девушка тоже это прекрасно понимала, поэтому Оскар не предпринял никаких глупых попыток ее успокаивать.
– У тебя никого нет, кроме нее?
Девушка покачала головой, наконец, едва ли не впервые за весь вечер взглянув своими черными глазами в глаза гостя.
– Отец погиб на войне много лет назад, а брата, мы с ним двойняшки, забрали в Центр Подготовки к Призыву.
– Уже в армию?
– Да. Пятнадцать – призывной возраст…
– Значит, ты осталась одна-одинешенька! Нужно учиться стоять за себя, моя милая! Если бы ты была немного грубее и отшила этого толстого, он подумал бы пять раз, прежде чем лезть снова.
– Он не понимает слов! – с отчаяньем воскликнула девушка. – Я ведь не могу отбиться от его мерзких рук, он сильнее во много раз… Этот гад уже пытался меня изнасиловать, но у него… не получилось – и о» ударил меня по уху, так сильно, что я на время оглохла! Мне до сих пор кажется, будто на теле следы его вонючих лап!
С каждым словом она говорила громче и надрывнее, приближаясь к истерике, но в какой-то момент смогла взять себя в руки, потом замолчала и с ожесточенной тщательностью вытерла слезы на щеках.
– Вам, наверное, негде ночевать? – спросила она неожиданно совсем ровным, почти лишенным эмоций голосом. – Можете у нас. Здесь шесть комнат свободны, даже постели есть…
От неожиданности Оскар не смог ответить что-нибудь вразумительное, просто утвердительно промычал.
– Тогда пойдемте… Ой, подождите, закрою дверь!
Пока она бегала к входной двери, Оскар удивленно размышлял, что все идет как нельзя лучше и получается это почти без усилий с его стороны. Каждая гостиница здесь, несомненно, на контроле у контрразведки. Поселившись на частной квартире, он сможет несколько дольше избегать хвостов.
Девушка провела его через служебную дверь наверх. Оскар не захотел марать почти чистое белье в комнате брата, а поселился в пустующей. Им вдвоем пришлось долго разбирать наваленные как попало на софу стулья с кожаными сидениями, раздвигать столы и шкафы. Потом они навестили больную мать. Женщина бредила, мечась в жару на большой дубовой кровати, в которой спали еще, наверное, ее дед и бабка. В комнате стоял удушливый сладковатый запах гниющей плоти.
– А доктора? Неужели у вас нет здесь приличного врача? – спросил Оскар, лишь бы не молчать при этом страшном зрелище.
– Он был здесь, когда мама не смогла встать с постели, но сказал, что поздно пришел… Уже нельзя было хоть что-то сделать – только какую-то безумно дорогую операцию. У нас нет тысячи золотых форинтов, поэтому моя мама лежит и умирает.
Она сказала это ровным голосом, что испугало Оскара больше, чем если бы она крикнула изо всех сил. Что же творится в душе у малютки? Девушка попыталась напоить мать из большой фарфоровой кружки, но вся вода бесплодно расплескалась по мятым простыням. Они вышли, плотно прикрыв дверь и оставив несчастную наедине с мучительной смертью. Девушка шла чуть впереди со свечкой в руках; шла она шаркающей старушечьей походкой, каждый шаг которой больно отдавался в сердце Оскара. «Постой, старичок! – мысленно окликнул он себя. – Держи в руках эмоции, а сострадание – крепче всего! Это чувство сейчас последнее из нужных тебе».
– Послушай, а ведь мы до сих пор не познакомились! – сказал он с крошечной долей жизнерадостности в голосе. – Меня зовут Оскар. Я довольно стар по сравнению с тобой, но называть меня дядей не надо.
– Вы старый? Мне кажется, что вас просто старит щетина. Наверное, вам лет тридцать пять – неужели это уже старость?
– Спасибо за этот милый комплимент, но, наверное, борода меня, наоборот, молодит. Я гораздо старше тридцати пяти – настолько, что боюсь об этом вспоминать, лежа в постели… А кто ты, хозяюшка?
– Анна.
– О! Прекрасное имя. Только несколько странное для мадьярки.
– Папа был немцем.
– Понятно. Но не будем углубляться в родословные. Ты ведь рано встаешь?
– В пять. По утрам здесь много народу – в семь люди завтракают перед работой. – Она бросила на него странный взгляд.
– Сколько же времени? – озабоченно пробормотал Оскар, задирая вверх руку. Часы тут же игриво пропели: «Двадцать тридцать одна!» и для подтверждения включили ярко-алые цифры.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Анна, непроизвольно схватив Оскара за рукав. На мгновение из-под маски безразличия и усталости проглянула маленькая веселая девочка.
– Не видела таких?
– Нет! В жизни не видала даже простых электронных часов, только на картинках.
– А, пустяки. Они кажутся забавными только первое время, а потом их глупый писк надоедает. Ну что, пора спать, как ты думаешь?
Анна вздохнула, войдя первой в комнату Оскара.
– У меня нет лампы. Вот, только это. – Она протянула огарок длиной в палец ребенка.
– Не надо, – сказал Оскар, доставая из сумки фонарик. Свинтив с него рассеиватель с защитным стеклом и включив, он получил маленькую настольную лампу. – Вот и свет!
Он скинул с себя плащ и бросил его на софу. Следом полетели сумка и пистолет. Дверь за его спиной закрылась.
Оскар спохватился, что не пожелал девушке спокойной ночи, но когда повернулся, то увидел – она стоит рядом. Быстро скинув фартук, Анна изогнулась, пытаясь расстегнуть застежки платья на спине. Лицо ее опять было каменно-унылым.
– Расстегните! – попросила она, отчаявшись справиться сама.
«Боже мой! – подумал Оскар. – Меня принимают за кого-то другого! Несчастный ребенок! Она пытается остаться на ночь с грязным, нечесаным и вонючим стариком – отдаться одному чудовищу за то, что оно спасло ее от другого. Что же у нее в душе? Отвращение, брезгливость, обреченность или, не дай бог, равнодушие?»
Оскар положил руку ей на плечо, почувствовав, как дрожит это маленькое тело. Нет, слава богу, она боялась и не хотела делать того, что делала. Он развернул ее лицом к себе и увидел две маленькие слезинки, убегающие по щекам вниз.
– Думаешь, должна мне за избавление от толстяка? – спросил он и хмыкнул. – Вот уж, действительно, сменяла шило на мыло. Чем я – то лучше? Такой же грязный, старый и мерзкий, с виду, конечно… Нет, мне не нужно от тебя такой благодарности.
– Я вам не нравлюсь? – прошептала она еле-еле, упорно глядя в пол. Очевидно, на глаза попались сложенные на животе руки, и она быстро спрятала их за спину.
– Глупенькая! Ты красивая и умная девчушка, но это не значит, что сегодня ночью ты должна быть в моей постели.
– Я давно уже не девчушка!! – она воскликнула, наконец, подняв лицо. – Я взрослая женщина!!
– Извини, я слишком стар и живу в другом времени, я не хотел обидеть тебя. Просто в моем представлении мальчишки и девчонки в четырнадцать лет еще остаются детьми… Но, даже если, как мы выяснили, ты абсолютно взрослая женщина, нет ничего такого, из-за чего женщина ДОЛЖНА лезть к мужчине в койку. Это дело желания, причем взаимного. Я лично сейчас ужасно хочу умыться и лечь спать – и тебе советую сделать то же самое.
Оскар опять развернул Анну и легонько подтолкнул к двери. Она полуобернулась с удивленной слабой улыбкой на губах. Ее взгляд неуловимо изменился, он перестал быть безжизненным или пустым. Теперь там горели маленькие яркие угольки радости. Черт, или это был просто отсвет фонарика-свечки?!
– Спокойной ночи! – ласково сказал он на прощанье и закрыл дверь. Ну вот, какие мысли он внушил этому полуребенку, полуженщине? «А, – подумает она, – наверное, еще один старый импотент!» Да и ладно, ему все равно…
Оскар встал у зеркала, с фонариком под носом, отчего отражение вышло просто жутким – длинные черные тени обезобразили заросшую жидкой бородкой рожу еще больше. Ох, и времена, если маленьким девочкам приходится общаться с такими типами! Он провел рукой по своим длинным, давно не мытым и жестким на ощупь волосам. Даже гладить их было противно. Шевелюра слипшимися прядями свисала во все стороны, словно у неухоженного огородного пугала. Оскар извлек из кармана маленькую заколку с фальшивым бриллиантом и собрал лохмы в приличный по длине и толщине хвостик. Очки он снял, а на глаз надел старую бархатную повязку со вшитой внутрь полоской свинца. Теперь из зеркала на него глядел пират, совсем не старый и почти не грязный – по крайней мере, здесь, в этой темноте.
Потом он некоторое время без сна лежал на софе. День выдался напряженный, и пережитое непроизвольно возвращалось, отгоняя сон. Отчего-то вдруг захотелось закурить. Он думал, что за шесть с лишним лет успел забыть запах табака, но теперь сильное желание хотя бы раз затянуться сдавило горло. Когда он все-таки заснул, то увидел себя курящим огромную гаванскую сигару…
15. ПОИСК НАЧИНАЕТСЯ
– Замолчи! – прошипел им Оскар и принялся оглядываться по сторонам. Желудок, очевидно, успел услышать, сколько натекало, и поэтому громко злобно заурчал. Вот мимо идет женщина с прекрасными золотистыми волосами, разделенными на две связанные концами косы. У нее симпатичные гладкие колени, почти совсем открытая высокая грудь, полные алые губы… Что-то свело внизу живота. Теперь другой орган вспомнил, сколько не кормили его. Когда же он был с женщиной? Аксакалы тогда были голозадыми мальчишками. Оскара страшно потянуло догнать прошедшую мимо, но глянувшую на него с любопытством красавицу, задать ей какой-нибудь дурацкий вопрос, завязать знакомство и очнуться завтра утром рядом с пей в постели. Он мог бы жить здесь, в бедном мужчинами городе, как у Христа за пазухой… Мешало одно «но». Очень скоро пришло бы время расставаться, а Оскар не мог переживать расставания безболезненно, если он проводил с женщиной более одной ночи. Это его и остановило.
Оскар долго смотрел вслед уходящей мадьярке, не в силах оторвать взгляда от ее круглых, туго обтянутых белой тканью ягодиц. Черт возьми, найти шлюху, что ли? Он пошел дальше, отворачиваясь от встречных. Он старался смотреть на нищих, сидящих у стен домов десятками – по крайней мере, эти грязные смердящие существа вызывали чувства, противоположные сексуальному возбуждению. Инвалиды войны, чаще всего пожилые, с сединой в волосах ветераны, уже не пригодные к половой жизни, гнусили через всклокоченные бороды, желая всем прохожим здоровья и протягивая культи за подаянием. По улице с тихим ворчанием прополз серый полицейский броневичок. Оскар решил не рисковать и, прежде чем высунувшийся из люка, увешанный медалями, старый стервятник смог заметить в толпе его мрачную фигуру, скрылся за первой попавшейся дверью. Очевидно, кроме прочего его вел голод, потому что помещение оказалось пунктом питания (правда, в сознании Энквиста смутно отложилось название, выбитое пластиком на входной двери, – «Бездонная кружка»).
Естественно, это был подвальный кабачок, и вниз надо было спускаться по скрипучей узкой лесенке, а светом здесь не баловали – то ли имидж, то ли экономия. Народу в заведении оказалось немного: около низкой стойки развалился безобразно толстый мужчина, да в самом темном углу притаился кто-то маленький, с лопоухой головой и маленькими ручками. На нового посетителя никто из них не обратил ни малейшего внимания. Из двери рядом со стойкой появилась девушка. Когда она подошла ближе и попала в свет лампы над большим шкафом с кружками, Оскар понял, что это почти ребенок. Скуластое, по-детски миловидное лицо и короткая, но пышная шевелюра принадлежали девочке на пороге взрослости – лет пятнадцати или шестнадцати. На ней было надето короткое платье в клеточку и старый, замусоленный кожаный фартук. Шаркающей, словно у старухи, походкой, девушка подошла к стойке вплотную. Вся ее сгорбленная фигура излучала вокруг себя апатию и усталость, так не подходящие человеку ее возраста. Лицо, а особенно глаза, чей взгляд скользнул по небритой физиономии клиента, поражали своей горькой безразличностью. Казалось, девушка хотела, чтобы все и все вокруг сгинули прочь, оставив бедняжку одну, но какая-то высшая сила заставляет ее двигаться и общаться. Оскар вдруг поймал себя на мысли, что он невообразимо давно не видел счастливых улыбок. Последний раз он созерцал таковую на лице Циммермана за несколько мгновений до его смерти…
– Добрый вечер, сударыня! – неуверенно сказал Энквист маленькой буке. Та несколько удивленно встрепенулась, однако это проявление эмоций длилось ровно мгновение. Она снова стала насупленной, усталой и не желающей говорить без сильной необходимости. Оскар неловко поскреб щеку. – Ммм… Нет ли у вас чего покушать?
Девушка молча повернулась и открыла дверцу в стене. Внутри обнаружился чан с кипящей водой, над которым были за ручки подвешены небольшие кастрюли. Вскоре Оскар унес к ближайшему столику несколько тарелок, наполненных тушеной капустой и разваливающимися от избытка крахмала сосисками, а также большую кружку пива. Увы, хлеба не нашлось ни крошки. Девушка все также молча исчезла за дверью. «Может, она немая? – подумал Оскар, отправляя в рот разом целую гору капусты. – Или у малышки крупные неприятности». Она смотрела ему в глаза всего секунду, и столько боли и запертого внутри ужаса таили эти зеленоватые глаза, что Энквисту стало не по себе. Он видел в жизни много страданий, испытываемых людьми, но все это было давно и успело покрыться в памяти паутиной забвения. На какое-то время его отвлекла жратва – перцу здесь не жалели, и кружка пива была выпита очень быстро. Желудок, получивший долгожданную добычу, исполнял настоящие арии. Тело приятно отяжелело, по животу расплылась сытая теплота, пиво слегка замутило мозги (не сказать, что оно было приятным на вкус, однако крепким было точно). Через полчаса Оскар перевернул вторую кружку из-под пива и поставил в стопку пустых тарелок последнюю. Ужин был побежден, а победителя тянуло в сон. Он помотал головой, чтобы вернуться к жизни. Двигаться не хотелось совершенно, и только усилием воли он заставил себя встать и поплестись к стойке.
Толстяк стоял, привалившись к жалобно скрипящей стойке всем своим безобразным телом, и громко шептал грибообразными губами:
– Как мамочка, моя маленькая шлюшка? Говорят, она второй день лежит в жару? Угу? – Девушка стояла, сложив руки на стойку и опустив голову. Толстяк впился руками в исцарапанный пластик и вытянул вперед голову так, что его подбородки, складками свисавшие на шею, достали до стойки. – Теперь нам никто не помешает, козочка! Может, мы пойдем наверх, и ты сыграешь на моей губной гармошке? – Он дернулся, с трудом, булькающе хохоча. Девушка еще больше склонила голову и отодвинулась к стене. Как раз в этот момент Оскар подошел к стойке, на ходу вытирая губы.
– Эй, ты, кусок старого сала! – сказал он небрежно. – Проваливай отсюда и не заслоняй мне свет своей бесформенной фигурой!
Толстяк вздрогнул, медленно повернувшись к источнику угроз. Его тело оторвалось от стойки и теперь по-настоящему загородило свет. Сейчас Оскар разглядел толстяка лучше и не обрадовался увиденному. У мадьяра была маленькая голова с отвратительными редкими волосами, толстые плечи обхватом метра полтора и намного более объемистое брюхо.
– Что ты сказал, недоносок? – сипло спросил великан, скривив дряблые щеки. С высоты своего двухметрового роста он с полным правом смотрел на Энквиста, как на наглую букашку. Оскар вдруг почувствовал себя ребенком, столкнувшимся с хулиганом в подворотне. На какое-то мгновение ему стало страшно: такая туша не заметит его удара, ведь и кулак, и ботинок просто утонут в жировых прослойках. Довольный нерешительностью противника, толстяк смачно плюнул, попав на рукав плаща.
– Сейчас я покажу тебе, как тявкать на Ференца!
Кулак, похожий на огромную надувную игрушку, но вряд ли такой же мягкий, поднялся в воздух, чтобы обрушиться на лицо Оскара. Кожу на спине его пробрал предательский морозец страха. Стараясь все-таки не выдать свое настоящее состояние, Эпквист чуть подался назад и, сев на стул, грациозно вытащил из-за пояса пистолет. В полусумраке кабачка появился злой красный глаз, вперивший свой жадный взгляд прямо в жирное брюхо.
– Куда тебе со мной драться! – назидательно сказал Оскар. Кажется, голос звучал достаточно твердо. – Попробуй справиться с моим младшеньким братишкой!
Он весело поиграл пистолетом в руке, отчего лазерный зайчик стал резвиться по всему телу мадьяра. Толстяк глухо рокочуще зарычал, словно у него случилась отрыжка, и отступил прочь с занесенной рукой.
– Ты не посмеешь стрелять! Тебя сгноят в лагерях!
– Сначала им надо будет меня поймать. Всякий поможет мне, когда узнает, что за мерзость я вычистил с улиц этого прекрасного города. Хотя… Я даже не буду тебя убивать, зачем. Я отстрелю тебе какую-нибудь бесполезную часть тела, например, твою «губную гармошку». Уверен, за нее никто даже не возьмет с меня штраф.
Толстяк взвыл и, страшно топая, выбежал прочь. Оскар и девушка за стойкой провожали его одинаково довольными взглядами. Когда Энквист повернулся, то успел застать па лице молодой кабатчицы легкую, не очень веселую улыбку, которая быстро исчезла. Он спрятал пистолет и тоже улыбнулся, стараясь не переборщить и не показаться неприлично развеселившимся в этом печальном месте. Из темного угла к стойке выполз лилипут, достававший Оскару до груди макушкой. Глядя на Энквиста снизу вверх, он сказал серьезным тоненьким голоском:
– Ты молодец, иностранец! Смотри только, как бы тебе не пришлось скрываться от полиции. Впрочем, если придут такие времена, я смогу тебе помочь. Имей это в виду. – Не дожидаясь ответа, маленький человечек закосолапил прочь и скоро исчез за дверью. Они остались вдвоем.
Оскар потер жесткую щетину на лице. Что он должен сказать? Быть может, хозяйка совсем не рада его поступку? Девушка снова стояла, опустив голову, и теребила свой грязный фартук. Некоторое время Оскар разглядывал ее, забыв о скромности. Девчонка, если присмотреться, была очень даже ничего – ее не могли испортить ни черные круги под глазами, ни полное отсутствие косметики, ни нездоровая бледность кожи. Приталенное платье в красный квадрат на белом фоне выгодно обрисовывало ее стройную фигурку, и только руки выглядели чужими. Они были красные, потрескавшиеся, покрытые цыпками. Руки, стареющие быстрее тела из-за непрерывной возни в горячей, загаженной пищевыми отходами воде…
– Спасибо… – вдруг тихо сказала девушка. – Спасибо, что прогнали его.
Несмотря на слова благодарности, в голосе не чувствовалось радости. Оскар знал, что она думает: тебе хорошо, мужик, совершил благородный поступок, сейчас заплатишь и уйдешь, а толстяк вернется завтра и будет еще злее и наглее.
– Хм. – Энквист почесал бровь, которая вовсе не чесалась. – Не за что… М-м… А что с твоей матерью?
– Она больна, – девушка всхлипнула, а из глаз ее потекли едва заметные в темноте капельки. – Неделю назад мы перебирали капусту в подвале, и она наткнулась боком на гвоздь. Теперь у нее весь бок почерневший и раздутый.
– Уф, дело серьезное, – буркнул Оскар. Куда уж серьезней, видно мамочке каюк! Девушка тоже это прекрасно понимала, поэтому Оскар не предпринял никаких глупых попыток ее успокаивать.
– У тебя никого нет, кроме нее?
Девушка покачала головой, наконец, едва ли не впервые за весь вечер взглянув своими черными глазами в глаза гостя.
– Отец погиб на войне много лет назад, а брата, мы с ним двойняшки, забрали в Центр Подготовки к Призыву.
– Уже в армию?
– Да. Пятнадцать – призывной возраст…
– Значит, ты осталась одна-одинешенька! Нужно учиться стоять за себя, моя милая! Если бы ты была немного грубее и отшила этого толстого, он подумал бы пять раз, прежде чем лезть снова.
– Он не понимает слов! – с отчаяньем воскликнула девушка. – Я ведь не могу отбиться от его мерзких рук, он сильнее во много раз… Этот гад уже пытался меня изнасиловать, но у него… не получилось – и о» ударил меня по уху, так сильно, что я на время оглохла! Мне до сих пор кажется, будто на теле следы его вонючих лап!
С каждым словом она говорила громче и надрывнее, приближаясь к истерике, но в какой-то момент смогла взять себя в руки, потом замолчала и с ожесточенной тщательностью вытерла слезы на щеках.
– Вам, наверное, негде ночевать? – спросила она неожиданно совсем ровным, почти лишенным эмоций голосом. – Можете у нас. Здесь шесть комнат свободны, даже постели есть…
От неожиданности Оскар не смог ответить что-нибудь вразумительное, просто утвердительно промычал.
– Тогда пойдемте… Ой, подождите, закрою дверь!
Пока она бегала к входной двери, Оскар удивленно размышлял, что все идет как нельзя лучше и получается это почти без усилий с его стороны. Каждая гостиница здесь, несомненно, на контроле у контрразведки. Поселившись на частной квартире, он сможет несколько дольше избегать хвостов.
Девушка провела его через служебную дверь наверх. Оскар не захотел марать почти чистое белье в комнате брата, а поселился в пустующей. Им вдвоем пришлось долго разбирать наваленные как попало на софу стулья с кожаными сидениями, раздвигать столы и шкафы. Потом они навестили больную мать. Женщина бредила, мечась в жару на большой дубовой кровати, в которой спали еще, наверное, ее дед и бабка. В комнате стоял удушливый сладковатый запах гниющей плоти.
– А доктора? Неужели у вас нет здесь приличного врача? – спросил Оскар, лишь бы не молчать при этом страшном зрелище.
– Он был здесь, когда мама не смогла встать с постели, но сказал, что поздно пришел… Уже нельзя было хоть что-то сделать – только какую-то безумно дорогую операцию. У нас нет тысячи золотых форинтов, поэтому моя мама лежит и умирает.
Она сказала это ровным голосом, что испугало Оскара больше, чем если бы она крикнула изо всех сил. Что же творится в душе у малютки? Девушка попыталась напоить мать из большой фарфоровой кружки, но вся вода бесплодно расплескалась по мятым простыням. Они вышли, плотно прикрыв дверь и оставив несчастную наедине с мучительной смертью. Девушка шла чуть впереди со свечкой в руках; шла она шаркающей старушечьей походкой, каждый шаг которой больно отдавался в сердце Оскара. «Постой, старичок! – мысленно окликнул он себя. – Держи в руках эмоции, а сострадание – крепче всего! Это чувство сейчас последнее из нужных тебе».
– Послушай, а ведь мы до сих пор не познакомились! – сказал он с крошечной долей жизнерадостности в голосе. – Меня зовут Оскар. Я довольно стар по сравнению с тобой, но называть меня дядей не надо.
– Вы старый? Мне кажется, что вас просто старит щетина. Наверное, вам лет тридцать пять – неужели это уже старость?
– Спасибо за этот милый комплимент, но, наверное, борода меня, наоборот, молодит. Я гораздо старше тридцати пяти – настолько, что боюсь об этом вспоминать, лежа в постели… А кто ты, хозяюшка?
– Анна.
– О! Прекрасное имя. Только несколько странное для мадьярки.
– Папа был немцем.
– Понятно. Но не будем углубляться в родословные. Ты ведь рано встаешь?
– В пять. По утрам здесь много народу – в семь люди завтракают перед работой. – Она бросила на него странный взгляд.
– Сколько же времени? – озабоченно пробормотал Оскар, задирая вверх руку. Часы тут же игриво пропели: «Двадцать тридцать одна!» и для подтверждения включили ярко-алые цифры.
– Ой, какая прелесть! – воскликнула Анна, непроизвольно схватив Оскара за рукав. На мгновение из-под маски безразличия и усталости проглянула маленькая веселая девочка.
– Не видела таких?
– Нет! В жизни не видала даже простых электронных часов, только на картинках.
– А, пустяки. Они кажутся забавными только первое время, а потом их глупый писк надоедает. Ну что, пора спать, как ты думаешь?
Анна вздохнула, войдя первой в комнату Оскара.
– У меня нет лампы. Вот, только это. – Она протянула огарок длиной в палец ребенка.
– Не надо, – сказал Оскар, доставая из сумки фонарик. Свинтив с него рассеиватель с защитным стеклом и включив, он получил маленькую настольную лампу. – Вот и свет!
Он скинул с себя плащ и бросил его на софу. Следом полетели сумка и пистолет. Дверь за его спиной закрылась.
Оскар спохватился, что не пожелал девушке спокойной ночи, но когда повернулся, то увидел – она стоит рядом. Быстро скинув фартук, Анна изогнулась, пытаясь расстегнуть застежки платья на спине. Лицо ее опять было каменно-унылым.
– Расстегните! – попросила она, отчаявшись справиться сама.
«Боже мой! – подумал Оскар. – Меня принимают за кого-то другого! Несчастный ребенок! Она пытается остаться на ночь с грязным, нечесаным и вонючим стариком – отдаться одному чудовищу за то, что оно спасло ее от другого. Что же у нее в душе? Отвращение, брезгливость, обреченность или, не дай бог, равнодушие?»
Оскар положил руку ей на плечо, почувствовав, как дрожит это маленькое тело. Нет, слава богу, она боялась и не хотела делать того, что делала. Он развернул ее лицом к себе и увидел две маленькие слезинки, убегающие по щекам вниз.
– Думаешь, должна мне за избавление от толстяка? – спросил он и хмыкнул. – Вот уж, действительно, сменяла шило на мыло. Чем я – то лучше? Такой же грязный, старый и мерзкий, с виду, конечно… Нет, мне не нужно от тебя такой благодарности.
– Я вам не нравлюсь? – прошептала она еле-еле, упорно глядя в пол. Очевидно, на глаза попались сложенные на животе руки, и она быстро спрятала их за спину.
– Глупенькая! Ты красивая и умная девчушка, но это не значит, что сегодня ночью ты должна быть в моей постели.
– Я давно уже не девчушка!! – она воскликнула, наконец, подняв лицо. – Я взрослая женщина!!
– Извини, я слишком стар и живу в другом времени, я не хотел обидеть тебя. Просто в моем представлении мальчишки и девчонки в четырнадцать лет еще остаются детьми… Но, даже если, как мы выяснили, ты абсолютно взрослая женщина, нет ничего такого, из-за чего женщина ДОЛЖНА лезть к мужчине в койку. Это дело желания, причем взаимного. Я лично сейчас ужасно хочу умыться и лечь спать – и тебе советую сделать то же самое.
Оскар опять развернул Анну и легонько подтолкнул к двери. Она полуобернулась с удивленной слабой улыбкой на губах. Ее взгляд неуловимо изменился, он перестал быть безжизненным или пустым. Теперь там горели маленькие яркие угольки радости. Черт, или это был просто отсвет фонарика-свечки?!
– Спокойной ночи! – ласково сказал он на прощанье и закрыл дверь. Ну вот, какие мысли он внушил этому полуребенку, полуженщине? «А, – подумает она, – наверное, еще один старый импотент!» Да и ладно, ему все равно…
Оскар встал у зеркала, с фонариком под носом, отчего отражение вышло просто жутким – длинные черные тени обезобразили заросшую жидкой бородкой рожу еще больше. Ох, и времена, если маленьким девочкам приходится общаться с такими типами! Он провел рукой по своим длинным, давно не мытым и жестким на ощупь волосам. Даже гладить их было противно. Шевелюра слипшимися прядями свисала во все стороны, словно у неухоженного огородного пугала. Оскар извлек из кармана маленькую заколку с фальшивым бриллиантом и собрал лохмы в приличный по длине и толщине хвостик. Очки он снял, а на глаз надел старую бархатную повязку со вшитой внутрь полоской свинца. Теперь из зеркала на него глядел пират, совсем не старый и почти не грязный – по крайней мере, здесь, в этой темноте.
Потом он некоторое время без сна лежал на софе. День выдался напряженный, и пережитое непроизвольно возвращалось, отгоняя сон. Отчего-то вдруг захотелось закурить. Он думал, что за шесть с лишним лет успел забыть запах табака, но теперь сильное желание хотя бы раз затянуться сдавило горло. Когда он все-таки заснул, то увидел себя курящим огромную гаванскую сигару…
15. ПОИСК НАЧИНАЕТСЯ
Утром, умывшись остатками воды в тазу, Оскар со вздохом надел свой запах солярки и спустился вниз. Зал был наполовину заполнен народом, главным образом, женщинами от пятидесяти и старше, но толстяка не было видно. Анна сдержанно поздоровалась со своим постояльцем и выдала ему двойную порцию капусты с бифштексом и маленьким кусочком хлеба. По сравнению с едой других, это походило на знак внимания. Здесь, похоже, был большой напряг с хлебобулочными изделиями. Перед тем, как отправиться в первую вылазку в город, Оскар сказал Анне:
– Если явится жирный и будет приставать, напомни ему обо мне!
Потом он целый день бродил по Секешу, легко уворачиваясь от патрулей и успешно оставаясь одним из толпы – день был мрачный и холодный, поэтому жители оделись гораздо плотнее, чем вчера.
Весь город был полон серых и не очень, но одинаково унылых зданий, между которыми угрюмые люди спешили по своим делам. Слоняясь по давно не ремонтированным тротуарам, Оскар постепенно свыкался с мыслью, которая преследовала его с самого утра: гиблое, гиблое дело всучил ему Женька! Что он может сделать здесь один, только что приехавший, без приличной легенды, без денег, вообще без ничего?! Это дело для постоянного агента, работающего в стране несколько лет, или для такого, который приезжает с безупречной отточенной ложью для мадьяр. Оскар был пуст. В его арсенале оставались лишь грубые действия напролом, как-то: проникновение в министерства безопасности и обороны со взломом их сейфов, похищение важных чиновников или, при условии финансирования (хотя откуда оно возьмется?) – подслушивание, подглядывание и подкуп.
С такими невеселыми мыслями он вернулся в кабачок. В пустом зале сидел толстяк, изрядно пьяный и злой.
– А!! – взревел он, вскакивая на ноги. – Так его не было?! Ты врала, грязная подстилка вонючих заграничников!
– В следующий раз попробуй проверить, – бросил ему Оскар мимоходом. – Может, тебе удастся покататься по лестнице на своей мягкой заднице. Пусть это будет для тебя эдакой русской рулеткой.
– А-а-а! – завопил толстяк, с силой стукнув пустой кружкой о стол. – Ты, проклятая австрийская глиста, выходи драться в честном бою, без оружия. Венгерский кулак быстро покажет, кто из нас мужчина!!
– Успокойся, а не то задохнешься в своем жиру. Похудей раза в три, тогда можешь орать про честный поединок, пока же мы в разных весовых категориях.
Толстяк, продолжая выкрикивать проклятия, одно ужаснее другого, развернулся и вышел прочь.
Через полчаса Оскар и Анна сидели наверху, в столовой, ужиная и вяло беседуя. Матери девушки стало хуже – она уже кричала в полный голос от дикой боли, пока Энквист не ввел ей дозу новокаина. Теперь Анна с отсутствующим выражением на лице пережевывала тушеную картошку. Однако сегодня она была немного оживленнее, чем вчера. Вечером, к ужину, она надела красивое черное платье, очень короткое и плотно обтягивающее стройную фигуру. Лицо ее тоже неуловимо изменилось, скорее всего, в этом доме имелось немного косметики. Оскар сказал девушке какие-то слова насчетv обворожительности, но в мозгу ее внешний вид породил не такие пристойные и подобающие их отношениям мысли. Надо было отругать девчонку, но Энквист просто не знал, как, с чего начать и чем закончить. Плюнув, он решил не обращать внимания на голые белые ножки и вызывающе торчащую небольшую грудь. Его немного отвлек старый приемник, который он нашел в пыльном углу столовой под старой плюшевой накидкой. Включив этот древний аппарат, Оскар был буквально оглушен пением труб. Сквозь них слышалась неразборчивая речь, в которой он разобрал лишь два слова: «Мага Rumeni». – Великая Румыния? – Оскар был очень удивлен. – У вас даже не глушат вражеские радиостанции?
– А зачем? – хмыкнула Анна. – За то, что они там говорят, их хочется порвать на части!
Перестав жевать, Оскар вслушался в бормотание приемника: самодовольный бас, вторящий трубам, с ужасным акцентом рассказывал грубые стихи, нечто о могилах, ждущих проклятых венгров, и других, еще менее приличных вещах… Анна со злостью стукнула по кнопке выключения.
– Я это слушать не могу!! И вообще, пора спать.
Они дружно пожелали друг другу приятных снов и разошлись по спальням. Оскар, лежа на своей пахнущей старым сараем софе, признался себе, что девчонка нравится ему все больше и больше. Он пытался убедить себя, будто бы это чувство сродни отцовскому. Слыша ее мягкий голосок, глядя на ее полудетское личико, невозможно удержаться и не представить себе, что они отец и дочь. Никогда раньше Оскар не жалел об отсутствии семьи и детей, а теперь вот это чувство посетило его. Старость, очевидно. Ему вдруг подумалось: вся моя жизнь есть один большой пример, как не нужно жить человеку… Калейдоскоп стран, которые он исколесил, череда пейзажей, которые ему нравились или вызывали отвращение, галерея женщин, с которыми он был, кладбище людей, которых прикончила его рука – все это показалось дурным и безобразным. Он должен был жить в тихом уютном домике с женой, растить прелестную дочку-очаровашку и заниматься чем-нибудь добрым, прекрасным… Со старческим кряхтением перевернувшись на другой бок, он рассмеялся своим мыслям. Ну прямо седой и морщинистый юноша-мечтатель! Хотя если бы все зависело только от него, то кто знает, кем он был бы сейчас. Может быть, мудрым сельским учителем или пчеловодом. Но все вокруг полетело кувырком, и эта лавина погребла под собой все благие намерения и возможности. Или нет?! Если он вдруг захочет забыть о своем прошлом и остаться здесь, с Анной. Боже, какая чепуха лезет в голову! Через год румынская армия возьмет Секешфехервар и превратит его идиллию в кладбище. А если даже венгры удержатся, то через год жизни здесь его натурализуют как гражданина и заберут в армию. Все просто. К черту глупые мысли!!!
– Если явится жирный и будет приставать, напомни ему обо мне!
Потом он целый день бродил по Секешу, легко уворачиваясь от патрулей и успешно оставаясь одним из толпы – день был мрачный и холодный, поэтому жители оделись гораздо плотнее, чем вчера.
Весь город был полон серых и не очень, но одинаково унылых зданий, между которыми угрюмые люди спешили по своим делам. Слоняясь по давно не ремонтированным тротуарам, Оскар постепенно свыкался с мыслью, которая преследовала его с самого утра: гиблое, гиблое дело всучил ему Женька! Что он может сделать здесь один, только что приехавший, без приличной легенды, без денег, вообще без ничего?! Это дело для постоянного агента, работающего в стране несколько лет, или для такого, который приезжает с безупречной отточенной ложью для мадьяр. Оскар был пуст. В его арсенале оставались лишь грубые действия напролом, как-то: проникновение в министерства безопасности и обороны со взломом их сейфов, похищение важных чиновников или, при условии финансирования (хотя откуда оно возьмется?) – подслушивание, подглядывание и подкуп.
С такими невеселыми мыслями он вернулся в кабачок. В пустом зале сидел толстяк, изрядно пьяный и злой.
– А!! – взревел он, вскакивая на ноги. – Так его не было?! Ты врала, грязная подстилка вонючих заграничников!
– В следующий раз попробуй проверить, – бросил ему Оскар мимоходом. – Может, тебе удастся покататься по лестнице на своей мягкой заднице. Пусть это будет для тебя эдакой русской рулеткой.
– А-а-а! – завопил толстяк, с силой стукнув пустой кружкой о стол. – Ты, проклятая австрийская глиста, выходи драться в честном бою, без оружия. Венгерский кулак быстро покажет, кто из нас мужчина!!
– Успокойся, а не то задохнешься в своем жиру. Похудей раза в три, тогда можешь орать про честный поединок, пока же мы в разных весовых категориях.
Толстяк, продолжая выкрикивать проклятия, одно ужаснее другого, развернулся и вышел прочь.
Через полчаса Оскар и Анна сидели наверху, в столовой, ужиная и вяло беседуя. Матери девушки стало хуже – она уже кричала в полный голос от дикой боли, пока Энквист не ввел ей дозу новокаина. Теперь Анна с отсутствующим выражением на лице пережевывала тушеную картошку. Однако сегодня она была немного оживленнее, чем вчера. Вечером, к ужину, она надела красивое черное платье, очень короткое и плотно обтягивающее стройную фигуру. Лицо ее тоже неуловимо изменилось, скорее всего, в этом доме имелось немного косметики. Оскар сказал девушке какие-то слова насчетv обворожительности, но в мозгу ее внешний вид породил не такие пристойные и подобающие их отношениям мысли. Надо было отругать девчонку, но Энквист просто не знал, как, с чего начать и чем закончить. Плюнув, он решил не обращать внимания на голые белые ножки и вызывающе торчащую небольшую грудь. Его немного отвлек старый приемник, который он нашел в пыльном углу столовой под старой плюшевой накидкой. Включив этот древний аппарат, Оскар был буквально оглушен пением труб. Сквозь них слышалась неразборчивая речь, в которой он разобрал лишь два слова: «Мага Rumeni». – Великая Румыния? – Оскар был очень удивлен. – У вас даже не глушат вражеские радиостанции?
– А зачем? – хмыкнула Анна. – За то, что они там говорят, их хочется порвать на части!
Перестав жевать, Оскар вслушался в бормотание приемника: самодовольный бас, вторящий трубам, с ужасным акцентом рассказывал грубые стихи, нечто о могилах, ждущих проклятых венгров, и других, еще менее приличных вещах… Анна со злостью стукнула по кнопке выключения.
– Я это слушать не могу!! И вообще, пора спать.
Они дружно пожелали друг другу приятных снов и разошлись по спальням. Оскар, лежа на своей пахнущей старым сараем софе, признался себе, что девчонка нравится ему все больше и больше. Он пытался убедить себя, будто бы это чувство сродни отцовскому. Слыша ее мягкий голосок, глядя на ее полудетское личико, невозможно удержаться и не представить себе, что они отец и дочь. Никогда раньше Оскар не жалел об отсутствии семьи и детей, а теперь вот это чувство посетило его. Старость, очевидно. Ему вдруг подумалось: вся моя жизнь есть один большой пример, как не нужно жить человеку… Калейдоскоп стран, которые он исколесил, череда пейзажей, которые ему нравились или вызывали отвращение, галерея женщин, с которыми он был, кладбище людей, которых прикончила его рука – все это показалось дурным и безобразным. Он должен был жить в тихом уютном домике с женой, растить прелестную дочку-очаровашку и заниматься чем-нибудь добрым, прекрасным… Со старческим кряхтением перевернувшись на другой бок, он рассмеялся своим мыслям. Ну прямо седой и морщинистый юноша-мечтатель! Хотя если бы все зависело только от него, то кто знает, кем он был бы сейчас. Может быть, мудрым сельским учителем или пчеловодом. Но все вокруг полетело кувырком, и эта лавина погребла под собой все благие намерения и возможности. Или нет?! Если он вдруг захочет забыть о своем прошлом и остаться здесь, с Анной. Боже, какая чепуха лезет в голову! Через год румынская армия возьмет Секешфехервар и превратит его идиллию в кладбище. А если даже венгры удержатся, то через год жизни здесь его натурализуют как гражданина и заберут в армию. Все просто. К черту глупые мысли!!!