Борисенко Игорь. Рекреация

   – Нет, спасибо, больше я не буду спать в плавательных очках со свинцовыми вкладками. Когда я уходил, доктор поменял эту дрянь на искусственный хрусталик. Ни за что не соглашусь вставлять ее опять.
   – А как-то раз, в пьяном виде, ты хвастался, что она спасла тебе задницу. Не помнишь?
   – Ну и что? Я себя не смогу заставить. К тому же, кто из нынешних коновалов сможет вставить ее обратно?
   – Дружище, не так долго ты отсутствовал. Профессор Покровский хоть и постарел, но еще оперирует.
   Серега неразборчиво булькнул, огорошенный этим известием.
   – Серега, мы что-нибудь придумаем!
   – Вы придумаете, садисты. Какие-нибудь свинцовые жалюзи па веко, чтобы я стал похож на терминатора.
   Лида был понятливым малым, поэтому он закончил разговор. Через полчаса за Серегой пришла маленькая девушка с комариным писком вместо голоса.
   – Господин Ледяхов приказал вас проводить в гараж! – заявила она, хмуря бровки. Хитрый Лида знал, как избежать ненужных споров…
   На седьмой день Бог создал человека. Оскар Энквист тоже не был выношен в материнском чреве, а был создан по желанию могущественного, только на этот раз коллективного, разума. Он стоял у зеркала, отогнув на лоб некое подобие пиратской накладки на глаз (только со свинцовой изнанкой). Смотреть обоими глазами было трудно: опять, с непривычки, так и хотелось зажмурить левый глаз. Им Кременецкий видел какую-то серую неоднородную поверхность – наверное, бетонную стену за зеркалом. Сергей представил, что смог бы оказаться напротив себя самого, там, на месте отражения. Он увидел бы чудовище, у которого на фоне смуглого живого человеческого лица четко просматривались контуры черепа, с треугольной дырой на носу и круглыми глазницами. Поверх этих черных кругов были бы словно нарисованы два разных глаза – один коричневый, второй черный… Серега тяжело вздохнул. Содрав повязку, он надел плотно облегающие лицо очки и опустил с левой стороны специальную шторку.
   За окном было темно, как в самый дождливый осенний вечер: юго-западный ветер гнал в небе тяжелые низкие радиоактивные тучи, пришедшие из далеких аравийских пустынь, и мелкую всепроникающую пыль у мостовых. Счетчик Гейгера, висящий на свинцовой раме окна, потрескивал, как рвущийся шелк. Серега закрыл глаза, представляя, как во всем городе, один за другим, начинают трещать тысячи таких счетчиков… Чудовищная симфония медленной смерти.
   Какой-то лейтенант, резко отличавшийся от тощего персонала внутренней службы широкими плечами и высоким ростом, провел его в комнату для снаряжения, ту самую, которую он посещал уже раз сто перед своими заданиями. Б отдельном шкафчике, который давно называли музейным, висели костюмы на пластиковых плечиках. Семнадцать штук, и почти все с траурными черными ленточками на рукавах. Одежда Первых. Без ленточек остались только три рукава – третий (Женькин), четвертый (Серегин) и шестой (Лидии). Каждый из помеченных черным означал убитого или пропавшего без вести друга… За что они умерли? – спрашивал себя Серега, надевая жесткий пиджак из м-кевлара. В борьбе за демократические идеалы, против коммунистического мракобесия и средневекового исламизма, как говорилось в патриотических некрологах. Какая жалкая унизительная ложь! Ибо в мире давно не было ничего идейного. Есть только стада враждующих дикарей, у которых пока еще осталось от прежних времен много технически совершенных орудий убийства. Горько сознавать, что ты был орудием в схватке свихнувшихся. Горько и одновременно безразлично – вот какой парадокс. Просто сражался за жизнь, насаждая смерть. Как отвратительна эта присущая человеку черта! Страшно подумать, что он, С. Г. Кременецкий, капитан ВР Сибирской Демократической республики, живо содействовал тому, чтобы новые поколения рождались для жизни в аду.
   Гадкие мысли сожрали хорошее настроение, как пираньи угодившую в реку корову. Серега постарался отвлечься от самобичевания и поглядеть в зеркало. Хороший костюм, хотя, пожалуй, отставший от моды своим мешковатым покроем. Ах, Семен Семеныч, какая же к черту нынче мода. Серега вынул из кармана ножичек с выкидывающимся лезвием и резанул себя по рукаву. Ткань возмущенно взвизгнула, но осталась по-прежнему целой.
   – Хороший костюмчик, – уважительно пробасил лейтенант. Серега усмехнулся похожести его слов на свои мысли.
   Лейтенант без видимого усилия протянул объемистую черную сумку:
   – Господин майор просил передать, что все сложено по вашему списку, и вам остается только вооружиться.
   – Если там все по списку… – пробормотал Серега, расстегивая сумку. Сверху, па пакетах из черного полиэтилена, лежал «Глок-17» с матово-серебристым стволом и шершавой черной рукоятью. Кременецкий поднял его и долго вертел в руке, словно видел впервые и не знал, что это за штука. – Вот я и вооружился.
   – Одним пистолетом? – недоверчиво спросил лейтенант.
   – Мой арсенал здесь, – ответил Серега, постучав пальцем по лбу.
   Лейтенант широко улыбнулся, понимающе кивая:
   – Ну да, глупо с моей стороны удивляться. Извините, просто я с вами никогда не сталкивался раньше. А здесь привык уже, что «студенты», когда собираются, в каждый карман суют пушку, да еще спрашивают такие модели, что волосы дыбом встают.
   – «Студенты»? А кто я – профессор? Или пенсионер?
   – Скорее первое.
   – Спасибо за комплимент. Послушай, а кто же тогда ты – слишком молод для профессора, но староват для студента. Аспирант?
   Лейтенант невесело рассмеялся:
   – Я-то как раз и есть пенсионер. Знаете, как стариков принимают на прежнюю работу сторожами. Так и я. Пять лет назад пришел в отдел контрразведки, а через год меня подстрелили. Пуля до сих пор где-то в позвоночнике сидит.
   – Грустно. Ну ладно, старичок, спасибо за костюмчик и баул, мне пора.
   – Удачи вам, господин Кременецкий.
   – Спасибо. Постараюсь оправдать твое доверие. В гараже его ждали Лобанов и Лида.
   – Орел! – закричал Женька. – Как самочувствие?
   – Семь дней – полет нормальный. Немного волнуюсь… Как будто все в первый раз. Ну, что дальше? Как я понимаю, пришло время отправляться?
   Человек с сержантскими погонами взял его сумку и поставил ее внутрь массивного микроавтобуса.
   – Объясняю ситуацию, – заговорил Женька. – У нас нет настолько надежных каналов отправки за границу по земле, чтобы я мог рискнуть и отправить тебя по ним. Китай объят страшной войной, белому человеку там нечего показываться, якуты совсем по другую сторону, СССР и Казахстан – наши самые заклятые враги. Ты бы прошел через любую страну из этих двух, я верю, но самое важное для нас сейчас – время, и ты не должен его терять. Поэтому в Европу ты будешь добираться самым экзотическим путем – по воздуху. Сейчас мы едем на аэродром ПВО «Каменка». Там уже подготовлен самолет для тебя.
   Лида помог им обоим надеть костюмы «для прогулки в плохую погоду». Это были глухие прорезиненные комбинезоны с вентиляторами в каблуках сапог. Воздух они забирали через фильтры и накачивали вверх, где он выходил сквозь клапаны на рукавах и плечах. Защита головы состояла из капора па матерчатой подкладке. Одетые таким образом, Лобанов и Сергей неуклюже, с любезной помощью Лиды и сержанта, залезли в кабину микроавтобуса. Маленький Лида очень медленно и недолго помахал рукой на прощание. Серега в ответ сжал кулак.
   – Как тяжело становится работать, ты себе не представляешь! – пожаловался Женька, когда они выехали на улицу. – Я кое-как выцарапал для тебя у вояк этот самолет. У них наплевательское отношение к безопасности страны. Пока я не обозвал их саботажниками и врагами народа, они и слушать меня не хотели. А после всего командующий ПВО пообещал мне на ближайшем совещании подлить в чай обской водички.
   – А что, ты своей просьбой нанес существенный ущерб ВВС?
   – Да. Я не мог просить для тебя какое-нибудь фуфло и выбил МиГ-31, один из трех оставшихся у нас на сегодняшний день. Ты ведь знаешь, на заводе имени Чкалова такого уже никогда не сделать… Эскадрилья этих птичек когда-то спасла Новосибирск от полного уничтожения, но с тех пор их сбивали, сбивали. А этот самолет летит в неизвестность, как и ты. Пять тысяч километров над враждебной территорией – это не шутка. Самолет, конечно, переделан под водород, однако даже это не поможет ему слетать туда и обратно на одной заправке. Сможете ли вы найти на нищей Корсике водород? Скорее нет, чем да. Самохин вопил, что лучше расстрелять самолет прямо на земле, чем пускать в такое безнадежное путешествие. Вице-президент колебался. Все жалеют этот вшивый самолет!
   Лобанов зло вырвал из пачки сигарету, сунул ее в рот и стал остервенело щелкать золотой зажигалкой.
   – Да-а, – протянул Серега. – Самолет жалко всем. А кто пожалел меня? Их хотя бы три штуки, а я всего один такой на свете!
   – Что поделаешь! – Женька всплеснул руками. – Людей в наше время не ценят абсолютно.
   Некоторое время они молчали, и Серега смотрел в окно, где за пеленой ядовитого тумана мелькали серые здания. Наконец он промолвил:
   – Сейчас четыре утра… В городе пусто, да и никто не сможет меня опознать в таком одеянии. Надеюсь, теперь ты мне разрешишь выйти на улицу? Всего пять минут. Это дань… самому себе, только на тридцать лет моложе.
   Женька сердито засопел:
   – А если за нами следят? Они ведь хорошо знают эту машину. Рисковать из-за какой-то дурацкой дани? Э, ладно, старый ты романтик, даже перед виселицей полагается последнее желание выполнять. Я ведь так и знал, поэтому мы и вырядились, как деды морозы помоечные.
   Женька, держась за стенку, привстал и через форточку на внутренней переборке приказал водителю остановиться. Автобус, скрипя и визжа покрышками, затормозил. Сергей, сдвинув дверь, вышел наружу, а сзади с пыхтением следовал Лобанов.
   – А ты, Женек, зря вылез! Тебя сквозь любые балахоны узнать можно.
   – На живот что ли намекаешь, братан? Тут ты обманулся, думаешь, весь город наполнен такими же худосочными личностями, как наши сотрудники. Мы им просто не даем жрать всякую гадость, а обычные люди поглощают оч-чень много нехорошего и поэтому стройными фигурами не обладают. Несбалансированное питание – нездоровая полнота. Совсем не такие веселые розовые животики, как у меня, а страшные синие опухоли, свисающие к коленям…
   Серега рассеяно улыбался, слушая болтовню своего друга, но смысл ее ускользал прочь. Он смотрел по сторонам: широкий проспект Новой Свободы спускался вниз, к реке. По обоим его краям теснились безликие, одинаково обшарпанные здания с окнами, заложенными кирпичами. Их крыши скрывались в серой смеси пыли, поднимаемой порывами ветра, речного тумана и смога. Из небесной мглы вниз неслись длинные косые черточки дождевых капель… Асфальтовый горб мостовой скатывался прямо в желтую дымку, скрывавшую оба моста.
   – Что, доволен видом? – ехидно спросил Женька, топчущий пузырящиеся лужи. – Сколько пыли, сколько пыли! Ты когда-нибудь мог представить, что даже в дождь воздух будет наполнен ею? Пятнадцать лет на нас сыплется мелко покрошенный Ближний Восток, и конца-края этому не видно!
   Серега вздохнул. Он переключил правую сторону очков на инфракрасное видение, а с левой снял свинцовую шторку. Пелена, застилавшая город, тут же стала разноцветной, сгустилась, принимая очертания зданий, улиц, редких машин. Серега закрыл правый глаз, чтобы, сосредоточась, увидеть однородную картину. Впереди колебалась мерцающая, серебристая, как лунная дорожка из прошлого, поверхность Оби, которую перечеркивали две темные полосы мостов. Радиационный фон воды был таким сильным, что Серега разглядел остатки заграждений, некогда перекрывавших подходы к воде. Он отлично помнил светящиеся в темноте красные таблички: «Опасно! Ядовито! Запрещено прикасаться к воде незащищенной кожной поверхностью!» Теперь надобность в предупреждениях отпала, потому что новое поколение уже прочно связало между собой понятия «река» и «смерть»… Противоположный берег терялся в мешанине серо-стальных оттенков, которые лезли в сознание, не принося никакой информации. Серега закрыл искусственный глаз шторкой и открыл правый. На том берегу возник призрачный город – нагромождение бордовых коробок домов с размытыми контурами, а внутри них гораздо более яркие пятнышки окон. Направо от мостов контуры слагались в единую огромную форму, которая пронзала темное небо светлыми полосами труб. Это был водородный завод, протянувшийся вдоль реки на добрых пять километров. Трубы электролизных цехов посылали в небо космы розового дыма. Давно нет зеленых аллей на набережной, нет рыбачьих лодок, в любое время и в любую погоду качавшихся на реке. Нет больше детского парка на высоком берегу и пляжа у моста. Все осталось в прошлом.
   Внезапно где-то недалеко, за рекой, начали стрелять из автомата. Серега вздрогнул.
   – Пойдем, – резко сказал он Лобанову и, скрипя комбинезоном, первый исчез в микроавтобусе. Порция страшного городского пейзажа была лучшим средством возбудить в себе холодную злость к Миру в целом и к каждой его частичке в отдельности. Ту самую злость, которая так помогает приносить вред обыкновенным людям вроде тебя самого. Убить их всех мало, проклятых гадов, доведших нас до подобной жизни. Главное теперь – не задумываться, кто же есть эти самые гады и в чем конкретно они виноваты. Просто есть мы, хорошие, и они, плохие. Да, главное – не думать… Раньше надо было думать. А теперь, Серега, ты покажешь им всем до одного кузькину мать.

4. ПОЛЕТ

   Автобус ехал по улицам, часто поворачивая и кренясь.
   – Слушай, Серега, – сказал вдруг Лобанов. – Скажи на прощание, почему ты не женился. Мне казалось, семья – одна из главных причин для ухода на пенсию, особенно для такого человека, как ты. Я ведь даже думал так: если застану у тебя дома какую-нибудь смазливенькую женушку, сделаю вид, что просто прилетел в гости, и уеду.
   – Жена… Жена – это соблазн завести детей. Зачем обрекать еще кого-то на жизнь, если самому жить тошно? У меня были женщины из ближайшего села, но я никогда их даже не привозил домой…
   – Осторожничал?
   – Не знаю. Я вывел для себя формулу жизни и живу по ней.
   – А я думал, что жизнь нельзя сравнивать с наукой. Наука – нечто совершенно безжизненное.
   – Наша жизнь давно мертва.
   После этого диалога они молчали до самого аэродрома.
   Автобус въехал в наземный пропускной пункт, затерянный среди множества складов и казарм. Там его спустили вниз, на уровень взлетно-посадочных полос, где ждала конечная цель поездки. Они остановились рядом с тускло освещенной стеной огромного подземного сооружения длиной в полтора километра. Посередине, метрах в двадцати от стены, в перекрестье лучей нескольких прожекторов стоял длинный тяжелый самолет со скошенными угловатыми воздухозаборниками, длинным носом и двумя килями.
   – Ух, ты! – поражение воскликнул Серега. Механически снимая с себя комбинезон, он разглядывал зловещую птицу смерти. Женьке восхищаться не пришлось – его атаковала целая толпа в голубых беретах.
   – Солидная машина, – сказал водитель, раскуривая папиросу. – Раза в три длиннее моего автобуса.
   Серега взял сумку и подошел к истребителю вплотную. Синевато-серая поверхность сияла свежей краской, скрывшей все опознавательные знаки. Под крылом висели длинные заостренные гондолы баков и пара ракет «воздух-воздух» с тонкими хищными корпусами. Похоже, самолет был готов взлететь: рядом стоял передвижной трап. Сзади раздалось пыхтение подошедшего генерала.
   – Ну, все, друг мой, пришла пора прощанья, – он оттащил Серегу в сторону. – Эти придурки убеждали меня, что тебя нужно сбросить на краю аравийской ядерной пустыни. У них такие рожи, словно они кокаина нанюхались! Я пообещал их пересажать за саботаж, и они сдались. Сейчас тебя оденут в противоперегрузочный скафандр, а пока… прощальная проверка. Итак, с этой секунды ты Оскар Энквист, никто больше. В сумке белье, зубная щетка, консервы, всякие дорожные мелочи. Все европейского производства. Есть радиотелефон. Это специальная модель для спутниковой связи, настроен на волну калифорнийского сателлита. Когда будешь пользоваться, не смущайся тем, что выйдешь на незнакомого абонента. Мы постоянно слушаем их волну и сразу включимся в разговор. Еще там есть кошелечек с золотом, отмычки, аптечка. Вроде, все. Ты, я гляжу, как всегда вооружен пистолетом и храбростью, более ничем. Смотри, тебя могут вульгарно ограбить и убить обыкновенные бандиты.
   – И что, против них помогают, наверное, только танки и вертолеты? Почему мне не предложили ни одного?
   – Ха, ха, ха. Но ответ мне нравится – вижу, ты в полном порядке. Так где будешь искать нашего человека?
   – Вена, старый аэропорт, управляющий ночлежкой Я должен сказать, что приехал о г. дяди Карла из Зальцбурга и хочу купить топну турнепса.
   – Глупо звучит, да? Чем глупее, тем надежнее. Ладно, с Богом, приятель, – Женька подозрительно шмыгнул носом и принялся рассматривать потолок. – Постарайся вернуться… Понятно, что это – в первую очередь, для себя самого, но и для всех нас тоже. Нам нужны результаты, а еще больше нужен ты, живой и здоровый. Если ты, не дай боже, пропадешь, я буду чувствовать себя убийцей.
   – Глупости. Просто, стар ты стал, Женек. Мы все делаем то, что должны, и жизнь наша идет так, как предначертано судьбой. До свидания, мой друг. Надеюсь, оно состоится.
   – Ни пуха тебе!
   – К черту!
   Они коротко обнялись. Рядовой из аэродромной обслуги прикатил тележку со скафандром, а Лобанов побрел к автобусу старческой сгорбленной походкой. Мимо его ссутулившейся фигуры в обратную сторону прошел летчик – уже немолодой человек с заросшим недельной щетиной лицом и грустными коровьими глазами.
   – Летим? – спросил Серега, пристально разглядывая мешки под глазами пилота.
   – Нет, плывем! – бесцветным унылым голосом отозвался тот, глядя на пассажира, как на пустое место. – Что рассматриваешь, дядя? Не нравлюсь? Конечно, я и сам себе не нравлюсь. Вынули меня из недельного запоя. Видишь, у меня на роже написано «пьяница». Видно, очень ты кому-то не нравишься, что добрых летчиков на тебя изводить не хотят. Но ты, дядя, не боись: я летаю хорошо. Особенно с похмелья.
   – Зачем же ты пьешь эту гадость, племянничек? Ее ведь из радиоактивного зерна делают! Ты уже весь светишься внутри, наверное.
   Летчик, хмыкнув, полез по трапу.
   – Ты лучше садись, а то поезд трогается строго по расписанию.
   – А что, у вас разве нет каких-нибудь парашютов? – спросил Серега, заволакивая по трапу свою сумку.
   – Ты откуда такой взялся, дядя? На самолетах полета лет, как ставят катапультируемые кресла!
   – Ах да! – Серега хлопнул себя по лбу свободной рукой и улыбнулся. Однако улыбка тут же сползла с лица.
   – Но мне они не нужны! – серьезно заявил летчик.
   – Ты умеешь летать сам? – ехидно спросил Кременецкий.
   – Если кто-то сумеет свалить мою птичку и не порвать меня на кусочки, то я полетаю сам. Несколько километров вниз – с полминуты полета. Конечно, потом будет некрасивая смерть, но разве лучше гнить в концлагере на границе с Пустыней или топтать песок в ней самой? Я думаю, ты со мной согласишься. Шевелись!
   Серега залез на свое место, задвинул фонарь и кое-как приспособил сумку в ногах. Трап за бортом с тихим урчанием уехал прочь. На приборной доске замигала лампочка. Сначала Серега пришел в недоумение, потом догадался и нажал кнопку рядом с ней. Послышался голос пилота, еле слышный и глухой:
   – Надень кислородную маску! Пристегнись! Сейчас мы будем маленько взлетать. Тебе тут передают: ни пуха, ни пера, аминь.
   Маска была чудовищным сооружением, объединившим в себе кислородный прибор, переговорное устройство и прозрачный дисплей-забрало. Едва Серега защелкнул в замках ремни, самолет вздрогнул, негромко зарычали двигатели. Через боковые стекла было видно, что на стенах загорались лампы, обозначающие «дорогу в небо». Что творится впереди – не видать. Почти полкабины занимал огромный вогнутый экран радара, который в данный момент оставался безжизненно-темным.
   – Помаши ручкой! – закричал летчик, хотя двигатели шумели не очень громко. Лампы за стеклом поползли назад. Вот так, очередное отбытие в неизвестность. Сейчас самое время философски осмыслить прошлое и органически перейти к раздумьям о будущем.
   Лампочки слились в полосу. Самолет резко подпрыгнул и вылетел наружу, в серый свет пыльно-облачного дня. Железная птица опять вздрогнула, отбросив землю прочь, за пелену. Серегу вжало в кресло, да так, что у него потемнело в глазах, вернее, в глазу.
   – Эй! – задушено прохрипел он. – Потише, как тебя там! Я ведь не летака! Уж будь добр, в следующий раз так резко не дави на газ или что у тебя там.
   Летчик что-то пробурчал себе под нос.
   – Скажи, как тебя зовут, «покрышкин». Лететь-то нам еще долго. Я вот – Оскар.
   – Еврей, что ли? – летчик долго и тяжело вздохнул. – А я – простой русский парень Серега. Кстати, лететь нам пять часов до Корсики, если повезет.
   – А если не повезет?
   – Тогда до Семипалатинска бывшего – часа полтора.
   Они развернулись, рассекая серую пелену. Движения не ощущалось, потому что картина за окном ничуть не менялась. Серега… вернее сказать, Оскар, повертел головой, разглядывая многочисленные кнопочки, лампочки и экранчики. Кое-что можно было понять. Он включил радар. Экран засветился, отражая картину под крылом самолета. Способность радара «видеть» оказалась потрясающей: внизу быстро исчезала серебристая полоса Оби, украшенная темным, четко очерченным горбом ОбьГЭС. На берегу теснились разномастные зелененькие коробочки домов с южной окраины города, от которых туда, где экран кончался, стелилось изумительно точное отражение ландшафта со всеми его складками и выпуклостями. Светло-коричневые, ровные и плавно изгибающиеся полоски дорог, черные трещины оврагов, бесформенные пятна холмов и серебристые – редких озер быстро уменьшались, исчезая в ровной глади основного, темно-зеленого фона.
   – Надень маску! – рявкнул вдруг летчик, заставив Оскара вздрогнуть.
   – Разве мы высоко?
   – Пять километров.
   – Да… – Оскар послушно застегнул маску, которая автоматически включила внутренний микрофон. – Отличные глаза у твоей птички.
   – Угу, отличные… Японские, новенькие, мать их. Смотрят на триста километров вперед и на сто назад. – Наконец в голосе пилота Сереги послышались человеческие нотки – гордость и теплота. – Этот хренов самолет лучшее, что только осталось в сибирских ВВС. Когда-то были еще МиГи-37-ые, но их всех посбивали…
   – Как ты думаешь, сможем мы с тобой проскочить или нет?
   – Хрена тут думать? Я вообще не думаю, – вдруг отрезал летчик, опять замыкаясь. – У меня вместо мозгов спирт.
   Оскару ничего не оставалось делать, как прекратить разговор и сосредоточить все свое внимание на экране радара. Но и там не было ничего интересного. Внизу расстилалось большое коричневое пятно с тонюсенькими трещинками речек и пятнышками озер. Изредка из однообразия возникали небольшие россыпи еле заметных крапинок – города. Одна из россыпей все же выросла в довольно-таки большое пятно: это наверняка был Усть-Каменогорск, появление которого означало, что они уже над Казахстаном. Ничего не происходило. Никому не было дела до их одинокого самолета. Оскар взглянул направо, за стекло, и вдруг, только сейчас, понял: облака остались внизу! Они летели очень высоко, и далеко под крылом, там, где вид не загораживал плоский верх воздухозаборника, расстилалась желто-коричневая равнина, распаханная ветром в извилистые борозды. От горизонта до крыши над его кабиной разливался свет солнца, не сдерживаемый никаким озоновым слоем ультрафиолет. Стекло стало темно-серым еще тогда, когда они вынырнули из облаков, поэтому он ничего не заметил. Само солнце виднелось с противоположной стороны как мутное светлое пятно, размазанное по стеклу. Оскар, вытянув шею, глянул вниз, на коричневые, со светлыми гребешками, облачные волны. Удивительно! Их поверхность кажется непробиваемым препятствием, а рядом, на экране радара, можно увидеть все, что эта пелена так пытается скрыть…
   Время летело со скоростью гораздо большей, нежели их самолет: внизу уже появилось карликовое пятно агонизирующего Арала с жалкой ниткой Сырдарьи, тянущейся, словно пуповина от мертворожденного ребенка. Тот самый роковой Самарканд. Коричневый экран радара вдруг омыла красная волна. Далеко на юге от Арала зажглись две красные точки.
   – Алле, Серега! – заорал Оскар так, будто хотел докричаться сквозь пластиковую переборку. – Ты видишь?
   – Вижу, – буркнул тот. – Молись, чтобы это были пункты наведения истребителей, им нас не догнать никогда.
   – Кому молиться? Дьяволу? Бог-то нас давно покинул…
   – Молись ядрене фене, кому хочешь… Если это пусковые, то через пару минут нас пошинкуют ракетами на мелкие кусочки в вонючий Арал.
   – Может, удерем повыше?
   – Двигатели не дадут. Нам нужно хоть немного атмосферного кислорода, а выше его слишком мало…
   Зловещие точки ползли назад очень медленно, заставляя Оскара каждое мгновение замирать то страха. Давно забытое чувство возбуждения от осознания близости смерти, захлестнувший жилы адреналин… Как он скучал по этому мазохистскому состоянию души и тела!