Страница:
Весьма памятным в истории русского храмоздательства был и следующий день – 12 мая. В этот день князь Владимир Святославич освятил Десятинную церковь в Киеве – первый и главный до построения Софийского собора храм победившего христианства на Руси. Разрушенная во время нашествия Батыя Десятинная церковь была символом прежнего величия и нынешних бедствий русской церкви.
Увязав день закладки своего Спасского собора с важнейшими датами киевского строительства, а также с днем основания Константинополя, Иван Калита протянул еще одну незримую нить преемственности от «второго Рима» и Киева – к Москве, будущему «третьему Риму».
К сожалению, летописи не сохранили день освящения собора Спасского монастыря. Однако о многом свидетельствует и само посвящение этого храма, избранное Калитой. Его нельзя объяснить только преемственностью от прежнего Спасского монастыря в московском Кремле: летописи дают немало примеров изменения названия соборов и монастырей после их обновления. Кроме того, Иван Данилович при желании мог бы перенести на новое место, в Кремль, Данилов монастырь. Сам по себе такой акт не представлял нарушения канонов. (Так поступил полтора века спустя Иван III, перенесший Спасский монастырь Калиты из Кремля в урочище Васильцев стан на левом берегу Москвы-реки. Там он существует и по сей день под названием Ново-Спасского монастыря.)
Иван Калита хотел, чтобы его монастырь был посвящен именно Спасу, по многим причинам как религиозного, так и политического характера. В этом посвящении прежде всего ясно читается желание князя превратить Москву в столицу всей Северо-Восточной Руси. И вполне закономерно, что построенные им в 1327 – 1333 годах в московском Кремле белокаменные храмы были посвящены центральным образам тогдашнего христианского «пантеона» – Успению Божией Матери, Спасу, Архангелу Михаилу, а также патрону Москвы святому Петру (как апостолу, так и митрополиту) и покровителю иноков Иоанну Лествичнику. Московский Кремль становился впечатляющим зримым символом политических притязаний этого города. Собирание земли и власти шло рука об руку с собиранием святости.
Посвящение собора придворного монастыря было связано и с желанием Калиты воспроизвести в Москве святыни стольного Владимира. Еще Владимир Мономах, основав город Владимир, выстроил в нем каменный храм Спаса. В 1160-е годы Андрей Боголюбский заново отстроил этот храм и сделал его своей дворцовой церковью. Своими утонченными формами Спасская церковь напоминала построенную в те же годы церковь Покрова-на-Нерли. Известно, что в XIII веке храм Спаса был монастырским. Вероятно, Спасский монастырь существовал во Владимире и при Калите. Спасская церковь простояла до конца XVIII века, когда была разобрана за ветхостью (115, 56).
Идея посвящения собора придворного княжеского монастыря в московском Кремле «святого Спаса Преображению» имела владимирское происхождение. Однако, принимая такое решение, князь Иван учитывал и огромную популярность культа Спаса в Северо-Восточной Руси. В то время почитание Спаса было особенно характерно для ростово-ярославских земель. Здесь этот культ был в первую очередь монастырским. Виднейшие монастыри Ростовской земли в ту пору – Спасский Княгинин в Ростове и Спасский в Ярославле. Крупнейшим монастырем Белозерья был Спасский монастырь на Кубенском озере, основанный около 1260 года ростовским князем Глебом Васильковичем. В костромском крае культ Спаса также имел первостепенное значение. В 1330-е годы в Галиче («купля» Ивана Калиты!) близ княжеского дворца стояла церковь Спаса и был устроен монастырь. Уступая по численности лишь храмам, посвященным Богородице, Спасские соборы имелись во многих русских городах: Твери, Нижнем Новгороде, Угличе, Торжке, Переяславле-Залесском. Отсутствие в летописях дня освящения собора Спасского монастыря, возможно, указывает на то, что работы по его отделке затянулись на несколько лет. Этому не приходится удивляться. Ведь и сам великий Всеволод строил свой владимирский Рождественский монастырь целых четыре года. Но то были времена свободной и богатой Владимиро-Суздаль-ской Руси. А ныне праправнук Всеволода князь Иван Данилович правил «в опустевшей земле», над которой постоянно была занесена ордынская сабля.
Год 1331-й оказался на редкость тяжелым для князя Ивана. 1 марта умерла его жена Елена. Перед кончиной она приняла монашеский постриг.
Без материнской ласки и пригляда остались трое сыновей: 13-летний Семен, пятилетний Иван и трехлетний Андрей.
Княгиню похоронили в стенах собора Спасского монастыря. Думал ли князь Иван, создавая эту обитель, кто станет первым в ее некрополе!
С кончиной Елены князь Иван потерял тот островок семейного счастья, на котором он мог порою укрываться от тревог своего жестокого века и своего беспокойного ремесла.
В день смерти княгини церковь вспоминала мученицу Евдокию. В народе жила примета: «На Евдокию погожо – все лето притожо». Для князя Ивана примета эта оказалась дурной. На Евдокию было все вокруг для него темно и мрачно. . Таким вышло и все остальное лето. В начале мая полыхнул по Москве небывалый пожар, испепеливший весь деревянный Кремль. Город остался почти беззащитным. Нужно было срочно собирать деньги на строительство новой крепости, а кроме того, долго и трудно убеждать хана в ее необходимости. Князь Иван знал, что татары крайне подозрительно относились к постройке любых военно-оборонительных сооружений на Руси, видя в этом угрозу своему господству. И потому, прежде чем приступить к строительству, необходимо было получить дозволение от ордынского «царя».
Впрочем, в том же 1331 году нареченный новгородский владыка Василий Калика, ни у кого не спрашиваясь, возобновил начатое в 1302 году строительство городских каменных стен. Узнав об этом, московский князь, вероятно, сказал немало крепких слов в адрес новгородцев. Ясно было, что за этими стенами они надеялись отсидеться не только от западных соседей, но в случае необходимости и от великокняжеских войск.
Энергичную строительную деятельность Василия Калики прервал строгий окрик митрополита. Через своих послов Феогност велел избранному горожанами, но еще не утвержденному владыке срочно явиться к нему на Волынь для поставления в сан. Пришлось новгородскому избраннику отправиться в долгое путешествие через всю Литву – на Волынь. Выехав из Новгорода 24 июня 1331 года, он вернулся домой только 8 декабря. Пережив во время своих странствий немало опасностей и приключений, Василий получил, однако, официальное признание в качестве новгородского архиепископа. В лице этого необычайно крепкого и телом и духом человека новгородцы обрели одного из самых талантливых своих предводителей.
Не радовали князя Ивана и вести из Пскова. Там вновь был принят с почетом князь Александр Тверской.
На сей раз он явился во Псков не как беглец, ищущий убежища, а как доверенное лицо великого князя Литовского Гедимина. Псковичи приняли его «из литовской руки», по выражению летописца (10, 343). Желая ослабить связь Пскова с Новгородом, Александр принялся хлопотать об открытии во Пскове особой епархии. Эту идею энергично поддержали литовские князья, надеявшиеся со временем оторвать Псков от Новгорода и переподчинить его Литве как в политическом, так и в церковном отношении. Но, к счастью для князя Ивана, митрополит Феогност решительно воспротивился этим замыслам. Прибывший к нему на Волынь летом 1331 года псковский кандидат в епископы по имени Арсений возвратился с пустыми руками.
Череду несчастий 1331 года усугубило солнечное затмение 30 ноября (47, 284). «Бысть знамение на небеси, помръкне солнце» (22, 204). Затмение всегда считалось на Руси предвестником всяческих бедствий...
Московский пожар 1331 года прервал равномерный ритм кремлевского строительства. В этом году летописи не сообщают о каких-либо новых работах на Боровицком холме. Впрочем, это объяснялось не одним только пожаром. В 1331 году случились два события, которые заставили князя Ивана прекратить расходы и собрать все средства для поездки в Орду. 28 марта, на Страстной неделе, умер, не оставив наследников, ростовский князь Федор Васильевич, правивший в Сретенской половине Ростовского княжества. Калита решил добиться в Орде права на управление этими землями.
Вскоре подоспела и другая новость: умер соправитель Калиты по великому княжению Владимирскому князь Александр Васильевич Суздальский (23, 46). Этот правитель прославился тем, что, получив от хана в 1328 году стольный Владимир, велел в знак своей «победы» снять с соборной колокольни «вечный» (то есть вечевой, созывавший горожан на площадь) колокол и отвезти его к себе в Суздаль. Но, словно в насмешку над честолюбцем, колокол в Суздале не стал звонить так громко и чисто, как во Владимире. Перепуганный князь решил, что сама Богородица разгневалась на него за проделку с колоколом – «и помысли в себе князь Александр, яко съгруби святей Богородици» (10, 469). Опасаясь небесной кары, он велел срочно вернуть колокол на место. Там он зазвучал с прежней силой.
Однако смерть не различала мудрых от недалеких. «Кто из людей жил – и не видел смерти, избавил душу свою от руки преисподней?» (Псалтирь, 88, 49).
Князь Александр ушел «в путь невозвратимый», а Иван Данилович стал собираться в свой новый земной путь – в Орду. Там предстоял очередной передел русских земель и жестокий торг между князьями за их приобретение.
Зимой 1331/32 года князь Иван, тверской князь Константин Михайлович и другие князья побывали в Орде. Домой Калита вернулся обладателем всей территории великого княжения Владимирского, а также Сретенской половины Ростовского княжества. Это был большой успех московского князя. Раздел великого княжения Владимирского современники восприняли как трагедию русской государственности, а его воссоединение Иваном Калитой – как ее возрождение. Не случайно летописец повествует об этой поездке московского князя в Орду в особом, приподнятом тоне. «И по смерти сего Александра поиде в Орду князь великий Иван Данилович, и царь его пожаловал и дал ему княжение великое надо всею Русьскою землею, яко же и праотец его великий Всеволод Дмитрии Юрьевич; а правил княжение ему Албуга. И оттоле пошли русский князи. Во всех сих прославим в Троици единого Бога и православных великих князей, заступников наших всея Русьскыя земля» (10, 469).
Приведенное выше рассуждение имеет большую историческую ценность. Оно находится среди статей, предшествующих Комиссионному списку Новгородской Первой летописи. Эти статьи представляют собой своего рода конспект русской истории, написанный на бумаге с водяными знаками 1441 года (10, 7). Наблюдения над рукописями показывают, что бумага обычно шла в дело в течение одного-двух десятилетий после ее изготовления. Почерк рукописи также указывает на время ее создания – первую половину или середину ХУ,века. Таким образом уникальный рассказ о приходе Калиты на великое княжение в 1332 году и о торжественном возведении его на владимирский престол ханским послом Алабугой был переписан в сохранившуюся до наших дней Новгородскую летопись (Комиссионный список) из какого-то древнего московского летописца около ста лет спустя после самого события. Учитывая, что большинство существующих списков русских летописей относится к концу XV – первой половине XVI века, это свидетельство следует признать очень ранним и достоверным.
После рассказа о приходе Ивана Даниловича на великое княжение в том же тексте содержится очень интересное, хотя и не вполне понятное добавление: «А Иванова княжения Даниловича до преставлениа князя Ивана Васильевича и тогды минуло великому князю Ивану Данильевичу 100 лет и 8. А митрополит был Петр, иже бе пришел из Волыня на Суждальскую землю, на Москву, в лето 6824 (1316), и приа его князь великий Иван Данилович с честию великою» (10, 469). О каком князе Иване Васильевиче, сопоставленном с Калитой, идет речь в этом исчислении? В первой половине XV века было только три правивших князя, носивших это имя. Один из них – внук дочери Калиты Евдокии и ее мужа ярославского князя Василия Давыдовича. Он владел Ярославлем и назывался «великим князем ярославским» (91, 288). Умер Иван Васильевич Ярославский в 1426 году. Однако в данном случае речь идет не о нем, так как за 108 лет до его кончины, в 1316 году, Иван Данилович не был ни великим, ни даже московским князем. Другой князь Иван Васильевич, младший брат первого, по прозвищу Воин, был совсем мелким князем и рано умер бездетным. Речь явно не о нем.
Третий и единственно возможный претендент на сопоставление с Калитой – московский князь Иван Васильевич, прямой потомок Ивана Даниловича. После возвращения его слепого отца Василия Темного на великокняжеский престол в 1447 году Иван стал его официальным наследником и соправителем. Незаурядные таланты молодого князя были очевидны. Задолго до кончины его отца (1462) современники увидели в юноше будущего великого правителя Руси.
Приведенное летописцем исчисление указывает именно на Ивана Васильевича Московского. Он родился в 1440 году, то есть как раз через 108 лет после того, как Иван Калита стал полновластным великим князем в 1332 году. Что касается ломающего весь смысл слова «преставление» (то есть кончина, смерть), то оно могло быть результатом рассеянности летописца. Рассказав перед тем о смерти князя Александра Васильевича Суздальского, он машинально повторил это слово и в следующих строках.
Впрочем, возможно и иное понимание искаженного летописного текста. Слово «преставление» могло быть написано летописцем по ошибке вместо близкого по составу «постав-ление» (то есть возведение в княжеское достоинство, коронация). В таком случае изначальный, правильный вид фразы очевиден: «А Иванова княжения Даниловича до поставления князя Ивана Васильевича и тогда минуло великому князю Ивану Данильевичу (то есть со времен правления Ивана Даниловича. – Н. Б.) 100 лети 8». Действительно, от кончины Ивана Калиты в 1340 году до официального объявления Ивана Васильевича великим князем в 1448 году прошло 108 лет. Разночтения в летописях и других источниках позволяют менять первую дату на 1341 год, а вторую – на 1449-й. Общее число лет от этого не меняется.
При любом из двух предложенных выше вариантов прочтения летописного текста середины XV века становится очевидным, что уже в те времена русским людям открывалось глубоко верное по своей исторической сути сопоставление: от времен расцвета суздальской земти при Всеволоде Большое Гнездо через пепелища татарских погромов – к ее новому возрождению при Иване Калите. От князя Ивана Даниловича нить исторической преемственности тянулась к «государю всея Руси» Ивану Васильевичу.
Летом 1332 года Северо-Восточную Русь посетила беда: неурожай и вызванный им голод. «Того же лета бысть меже-нина велика (засуха, недород. – Н. Б.) в земли Русской, дороговь и глад хлебный и скудота всякого жита. Сию же дороговь неции глаголют: рослую рожь» (23, 46).
Расходы, связанные с поездкой в Орду и получением всей территории великого княжения Владимирского, а также голод на Руси не позволили князю Ивану и в 1332 году возобновить каменное строительство. Однако уже к концу года он начал готовиться к тому, чтобы заняться этим в следующем, 1333 году. Вновь по зимнему санному пути повезли в Кремль глыбы белого камня и добрый строевой лес, вновь застучали топоры и молотки каменотесов. Вероятно, это было благоприятное время для подготовительных работ, которые можно было выполнить почти бесплатно. Тысячи изголодавшихся крестьян, собравшихся в Москву, готовы были трудиться целый день за кусок хлеба или горсть муки из княжеских закромов. Князь Иван спасал их от голодной смерти, а они его – от забвения...
Когда столь удачно закончилась тяжба в Орде, когда вновь стало оживать московское строительство – полегчало и на душе у Ивана Даниловича. Пришло время подумать и о собственном семейном устроении. И вскоре в его опустевшем и затихшем после кончины княгини Елены доме вновь зазвучал женский смех. Под 1332 годом Рогожский летописец сообщает: «Того же лета в другое оженися князь великий Иван Данилович» (23, 47).
О второй жене Калиты известно только то, что ее звали Ульяна. В браке с ней у князя Ивана были дети. Но за этим – много неясного (129, 13). Первый биограф Калиты историк А.В. Экземплярский полагал, что «от второго брака он имел неизвестную нам по имени дочь, которая родилась уже по смерти его, ибо в его духовной грамоте она не упоминается» (138, 79). Однако внимательное изучение текстов двух духовных грамот Калиты заставляет усомниться в суждении Экземплярского. В обеих грамотах несколько раз встречается выражение: «А се даю княгини своей с меншими детьми»... Ясно, что речь идет не о княгине Елене (о ней сказано как об умершей), а об Ульяне. Трудно представить, что «меньшие дети» – это младшие дочери Елены. Они уже были выданы замуж ко времени составления завещания и могли рассчитывать только на кое-какие личные драгоценности их матери – ожерелья, монисты, обручи для волос. Между тем этим загадочным «младшим детям» Калита дает в нераздельное владение с их матерью многочисленные села и слободки.
По убедительному предположению В. А. Кучкина, под «младшими детьми» Калита разумел двух своих дочерей, родившихся в браке с Ульяной, – Марию-меньшую и Феодосию.
Из этих дочерей к 1359 году осталась при матери только одна. О ней упоминает в своем завещании сын Калиты Иван Иванович, приказывая дать ей кое-какие волости из владений ее матери в случае смерти последней. Другая дочь либо рано умерла, либо просто исчезла из поля зрения московских летописцев.
Судя по тому, как внимательно оговорил Калита в завещании интересы своей жены и ее детей, можно думать, что отношения в их семье были самые теплые. Ульяна была хорошей женой для князя Ивана, опорой для него в трудную минуту. А таких минут в жизни «собирателя Руси» было куда как немало...
Замысел постройки нового Архангельского собора органично связан с другими идеями Калиты. Быть может, его вдохновляла изложенная в Хронографе легенда о том, как император Константин Великий построил в городе Анапле «церковь прекрасну» во имя предводителя небесного воинства. Будучи в этом городе, император однажды услыхал во сне «глас велик»: «Аз есмь архистратиг силы Господня, хрис-тианом заступник и тебе, яко верну угоднику владыкы моего Исус Христа, поспешник невидимо на вся злочестивыя мучителя и поганыа языкы» (27, 269). Прежде в Анапле существовала «мала церквица» во имя Михаила. Она была поставлена местными жителями в память о том, как архистратиг помог им победить напавших на них врагов. Он явился им в образе «мужа страшна» с орлиными крыльями на плечах.
В Москве, как и в Анапле, была старая деревянная церковь во имя архистратига Михаила, построенная еще во времена жившего здесь некоторое время князя Михаила Хоробрита – младшего брата Александра Невского. Задуманный князем Иваном новый белокаменный храм должен был стать одновременно и семейной усыпальницей – достойным последним приютом всех представителей мужского потомства Даниила Александровича. Посвящение храма-усыпальницы именно архистратигу Михаилу определялось общими градостроительными идеями Калиты, его желанием ввести Москву через библейские и «константиновские» ассоциации в круг всемирной истории, а через киевско-владимирские параллели – в круг истории общерусской.
В стольном княжеском Киеве Михаила Архангела почитали как покровителя города. Здесь в домонгольский период было построено три каменных храма во имя «Михаила, князя великого» (Даниил, 12, 1). Ему же был посвящен и южный придел Софийского собора.
Давнее почитание «ангельских ликов чиноначальника» существовало и во Владимиро-Суздальском княжестве. В самом Владимире великий князь Константин Всеволодович выстроил на своем дворе в 1218 году церковь Михаила Архангела. Храм во имя архистратига, выстроенный из белого камня, существовал во времена Калиты в Нижнем Новгороде. Однако особым распространением этого культа отличалась Тверь. Михаил Архангел считался патроном тверского княжеского дома. Многие важные события в Твери были приурочены к дням памяти архистратига. Однако тверские князья имели у себя при дворе лишь деревянную Михайловскую церковь. Выстроив в московском Кремле каменный Архангельский собор, Калита наглядно продемонстрировал свое превосходство над Тверью.
Некоторые свидетельства источников позволяют думать, что Архангельский собор Калиты отличался большими размерами. Во времена Семена Гордого художники не успели за одно лето выполнить и половины его росписи «величьства ради церкви тоя» (23, 56). Успенский собор, построенный Иваном Даниловичем, был расписан за один сезон.
Летописи не сохранили день торжественной закладки Архангельского собора. Известно лишь, что построен он был «одиного лета» и освящен 20 сентября 1333 года (18, 266). Это был первый каменный храм в московском Кремле, который освятил сам митрополит Феогност.
В этой дате содержится загадка – одна из многих загадок в истории того времени. Весьма странным оказывается выбор дня недели, когда было совершено торжественное освящение Архангельского собора. 20 сентября 1333 года – понедельник. Этот день недели в Древней Руси почитался несчастливым и крайне редко избирался для каких-либо важных событий. Кроме того, освящение храма обычно приурочивали к нерабочему дню – воскресенью или празднику. Эту неожиданную дату можно объяснить только двумя предположениями: либо летописец ошибся и отнес событие 1332 года к 1333 году; либо князь и митрополит непременно хотели освятить храм 20 сентября.
За первое объяснение говорит то, что 20 сентября 1332 года было воскресенье. В смысле дня недели все становится на свои места. Кроме того, летописи вообще весьма сбивчивы в датировке событий 1331 – 1333 годов (91, 141).
Однако второе объяснение подкрепляется тем, что в 1332 году митрополит едва ли мог быть в Москве: он ездил в Константинополь и в Орду. (18, 265). Сама его поездка была вызвана кончиной патриарха Исайи в мае 1332 года. Вероятно, Феогност участвовал в избрании нового патриарха. В Орду он поехал с каким-то дипломатическим поручением императора Андроника III. Использование духовных лиц для переговоров с татарами было обычной практикой константинопольского двора.
Как бы там ни было, день 20 сентября был выбран, конечно, не случайно. В это день наряду с памятью византийского святого Евстафия Плакиды чтилась память князя Михаила Всеволодовича Черниговского, убитого в Орде в 1246 году за отказ поклониться «кусту и идолам». Имя этого князя-мученика символизировало готовность к самопожертвованию за веру. Подобно трем отрокам, брошенным царем Навуходоносором в огненную печь за отказ поклониться идолу, он отвечал грозному повелителю Орды: «Тебе, цесарю, кланяюся понеже Бог поручил ти есть царство света сего. А ему же велиши поклонитися не поклонюся» (13, 228). В подвиге Михаила Черниговского, каким он представлен в его житии, явно ощутимо горячее дыхание библейской книги Даниила – любимой книги Калиты. Освящая собор во имя небесного «великого князя» Михаила Архангела в день памяти великого князя Михаила Черниговского, Калита приобщался к важной для него духовной традиции.
Имя Михаила Черниговского в начале XIV века было широко известно в Северо-Восточной Руси. В середине XIII века в Ростове при дворе княгини Марьи Михайловны, дочери князя-мученика, было составлено его краткое проложное житие. Оно легло в основу всех последующих пространных редакций этого памятника. Самая ранняя из них была создана в конце XIII – начале XIV века неким священником Андреем. Есть Сведения, что уже в середине XIII века в Ростове существовала церковь, посвященная новым святым – князю Михаилу Черниговскому и казненному вместе с ним боярину Федору. Вероятно, именно о ней упоминает Никоновская летопись под 1288 годом: «В Ростове сгорела церковь от грому святого Михаила» (22, 167). Пожар деревянной церкви – дело весьма обычное и редко упоминаемое летописью. Однако в данном случае летописец отмечает это как событие особое, достойное внимания.
Еще одним очагом культа Михаила Черниговского был, по-видимому, суздальский Ризположенский монастырь, в котором с 1227 по 1250 год жила другая дочь князя-мученика – Евфросинья. Уже в XVI веке было составлено житие Евфросиньи Суздальской, согласно которому именно она своим посланием вдохновила отца на подвиг в Орде. По описи 1628 года в Ризположенском монастыре существовал придел во имя Михаила Черниговского и его боярина Федора.
Особым почитанием Михаила Черниговского отличалась его родина – Северская земля. Во второй половине XIII века в Чернигово-Брянской земле, столицей которой стал Брянск, правил князь Роман Михайлович Старый (1263 – 1288), сын Михаила Черниговского. Его братья и племянники сидели в Глухове, Новосиле, Карачеве и других уделах. Однако в начале XIV века брянским столом завладели князья из смоленского дома, что привело к переезду многих бояр в московские земли. Среди бояр, выехавших в Москву из Чернигова во времена князя Даниила Александровича, выделялся Федор Бяконт, отец будущего митрополита Алексея. Согласно свидетельству родословных книг, при Иване Калите «за ним была Москва» (61, 247). Видимо, именно он в качестве княжеского наместника отвечал за безопасность и порядок в городе во время отлучек князя. Историк А. Е. Пресняков полагал, что Федор Бяконт занимал должность московского тысяцкого – главы посадской общины и ополчения (110, 290).
Увязав день закладки своего Спасского собора с важнейшими датами киевского строительства, а также с днем основания Константинополя, Иван Калита протянул еще одну незримую нить преемственности от «второго Рима» и Киева – к Москве, будущему «третьему Риму».
К сожалению, летописи не сохранили день освящения собора Спасского монастыря. Однако о многом свидетельствует и само посвящение этого храма, избранное Калитой. Его нельзя объяснить только преемственностью от прежнего Спасского монастыря в московском Кремле: летописи дают немало примеров изменения названия соборов и монастырей после их обновления. Кроме того, Иван Данилович при желании мог бы перенести на новое место, в Кремль, Данилов монастырь. Сам по себе такой акт не представлял нарушения канонов. (Так поступил полтора века спустя Иван III, перенесший Спасский монастырь Калиты из Кремля в урочище Васильцев стан на левом берегу Москвы-реки. Там он существует и по сей день под названием Ново-Спасского монастыря.)
Иван Калита хотел, чтобы его монастырь был посвящен именно Спасу, по многим причинам как религиозного, так и политического характера. В этом посвящении прежде всего ясно читается желание князя превратить Москву в столицу всей Северо-Восточной Руси. И вполне закономерно, что построенные им в 1327 – 1333 годах в московском Кремле белокаменные храмы были посвящены центральным образам тогдашнего христианского «пантеона» – Успению Божией Матери, Спасу, Архангелу Михаилу, а также патрону Москвы святому Петру (как апостолу, так и митрополиту) и покровителю иноков Иоанну Лествичнику. Московский Кремль становился впечатляющим зримым символом политических притязаний этого города. Собирание земли и власти шло рука об руку с собиранием святости.
Посвящение собора придворного монастыря было связано и с желанием Калиты воспроизвести в Москве святыни стольного Владимира. Еще Владимир Мономах, основав город Владимир, выстроил в нем каменный храм Спаса. В 1160-е годы Андрей Боголюбский заново отстроил этот храм и сделал его своей дворцовой церковью. Своими утонченными формами Спасская церковь напоминала построенную в те же годы церковь Покрова-на-Нерли. Известно, что в XIII веке храм Спаса был монастырским. Вероятно, Спасский монастырь существовал во Владимире и при Калите. Спасская церковь простояла до конца XVIII века, когда была разобрана за ветхостью (115, 56).
Идея посвящения собора придворного княжеского монастыря в московском Кремле «святого Спаса Преображению» имела владимирское происхождение. Однако, принимая такое решение, князь Иван учитывал и огромную популярность культа Спаса в Северо-Восточной Руси. В то время почитание Спаса было особенно характерно для ростово-ярославских земель. Здесь этот культ был в первую очередь монастырским. Виднейшие монастыри Ростовской земли в ту пору – Спасский Княгинин в Ростове и Спасский в Ярославле. Крупнейшим монастырем Белозерья был Спасский монастырь на Кубенском озере, основанный около 1260 года ростовским князем Глебом Васильковичем. В костромском крае культ Спаса также имел первостепенное значение. В 1330-е годы в Галиче («купля» Ивана Калиты!) близ княжеского дворца стояла церковь Спаса и был устроен монастырь. Уступая по численности лишь храмам, посвященным Богородице, Спасские соборы имелись во многих русских городах: Твери, Нижнем Новгороде, Угличе, Торжке, Переяславле-Залесском. Отсутствие в летописях дня освящения собора Спасского монастыря, возможно, указывает на то, что работы по его отделке затянулись на несколько лет. Этому не приходится удивляться. Ведь и сам великий Всеволод строил свой владимирский Рождественский монастырь целых четыре года. Но то были времена свободной и богатой Владимиро-Суздаль-ской Руси. А ныне праправнук Всеволода князь Иван Данилович правил «в опустевшей земле», над которой постоянно была занесена ордынская сабля.
Год 1331-й оказался на редкость тяжелым для князя Ивана. 1 марта умерла его жена Елена. Перед кончиной она приняла монашеский постриг.
Без материнской ласки и пригляда остались трое сыновей: 13-летний Семен, пятилетний Иван и трехлетний Андрей.
Княгиню похоронили в стенах собора Спасского монастыря. Думал ли князь Иван, создавая эту обитель, кто станет первым в ее некрополе!
С кончиной Елены князь Иван потерял тот островок семейного счастья, на котором он мог порою укрываться от тревог своего жестокого века и своего беспокойного ремесла.
В день смерти княгини церковь вспоминала мученицу Евдокию. В народе жила примета: «На Евдокию погожо – все лето притожо». Для князя Ивана примета эта оказалась дурной. На Евдокию было все вокруг для него темно и мрачно. . Таким вышло и все остальное лето. В начале мая полыхнул по Москве небывалый пожар, испепеливший весь деревянный Кремль. Город остался почти беззащитным. Нужно было срочно собирать деньги на строительство новой крепости, а кроме того, долго и трудно убеждать хана в ее необходимости. Князь Иван знал, что татары крайне подозрительно относились к постройке любых военно-оборонительных сооружений на Руси, видя в этом угрозу своему господству. И потому, прежде чем приступить к строительству, необходимо было получить дозволение от ордынского «царя».
Впрочем, в том же 1331 году нареченный новгородский владыка Василий Калика, ни у кого не спрашиваясь, возобновил начатое в 1302 году строительство городских каменных стен. Узнав об этом, московский князь, вероятно, сказал немало крепких слов в адрес новгородцев. Ясно было, что за этими стенами они надеялись отсидеться не только от западных соседей, но в случае необходимости и от великокняжеских войск.
Энергичную строительную деятельность Василия Калики прервал строгий окрик митрополита. Через своих послов Феогност велел избранному горожанами, но еще не утвержденному владыке срочно явиться к нему на Волынь для поставления в сан. Пришлось новгородскому избраннику отправиться в долгое путешествие через всю Литву – на Волынь. Выехав из Новгорода 24 июня 1331 года, он вернулся домой только 8 декабря. Пережив во время своих странствий немало опасностей и приключений, Василий получил, однако, официальное признание в качестве новгородского архиепископа. В лице этого необычайно крепкого и телом и духом человека новгородцы обрели одного из самых талантливых своих предводителей.
Не радовали князя Ивана и вести из Пскова. Там вновь был принят с почетом князь Александр Тверской.
На сей раз он явился во Псков не как беглец, ищущий убежища, а как доверенное лицо великого князя Литовского Гедимина. Псковичи приняли его «из литовской руки», по выражению летописца (10, 343). Желая ослабить связь Пскова с Новгородом, Александр принялся хлопотать об открытии во Пскове особой епархии. Эту идею энергично поддержали литовские князья, надеявшиеся со временем оторвать Псков от Новгорода и переподчинить его Литве как в политическом, так и в церковном отношении. Но, к счастью для князя Ивана, митрополит Феогност решительно воспротивился этим замыслам. Прибывший к нему на Волынь летом 1331 года псковский кандидат в епископы по имени Арсений возвратился с пустыми руками.
Череду несчастий 1331 года усугубило солнечное затмение 30 ноября (47, 284). «Бысть знамение на небеси, помръкне солнце» (22, 204). Затмение всегда считалось на Руси предвестником всяческих бедствий...
Московский пожар 1331 года прервал равномерный ритм кремлевского строительства. В этом году летописи не сообщают о каких-либо новых работах на Боровицком холме. Впрочем, это объяснялось не одним только пожаром. В 1331 году случились два события, которые заставили князя Ивана прекратить расходы и собрать все средства для поездки в Орду. 28 марта, на Страстной неделе, умер, не оставив наследников, ростовский князь Федор Васильевич, правивший в Сретенской половине Ростовского княжества. Калита решил добиться в Орде права на управление этими землями.
Вскоре подоспела и другая новость: умер соправитель Калиты по великому княжению Владимирскому князь Александр Васильевич Суздальский (23, 46). Этот правитель прославился тем, что, получив от хана в 1328 году стольный Владимир, велел в знак своей «победы» снять с соборной колокольни «вечный» (то есть вечевой, созывавший горожан на площадь) колокол и отвезти его к себе в Суздаль. Но, словно в насмешку над честолюбцем, колокол в Суздале не стал звонить так громко и чисто, как во Владимире. Перепуганный князь решил, что сама Богородица разгневалась на него за проделку с колоколом – «и помысли в себе князь Александр, яко съгруби святей Богородици» (10, 469). Опасаясь небесной кары, он велел срочно вернуть колокол на место. Там он зазвучал с прежней силой.
Однако смерть не различала мудрых от недалеких. «Кто из людей жил – и не видел смерти, избавил душу свою от руки преисподней?» (Псалтирь, 88, 49).
Князь Александр ушел «в путь невозвратимый», а Иван Данилович стал собираться в свой новый земной путь – в Орду. Там предстоял очередной передел русских земель и жестокий торг между князьями за их приобретение.
Зимой 1331/32 года князь Иван, тверской князь Константин Михайлович и другие князья побывали в Орде. Домой Калита вернулся обладателем всей территории великого княжения Владимирского, а также Сретенской половины Ростовского княжества. Это был большой успех московского князя. Раздел великого княжения Владимирского современники восприняли как трагедию русской государственности, а его воссоединение Иваном Калитой – как ее возрождение. Не случайно летописец повествует об этой поездке московского князя в Орду в особом, приподнятом тоне. «И по смерти сего Александра поиде в Орду князь великий Иван Данилович, и царь его пожаловал и дал ему княжение великое надо всею Русьскою землею, яко же и праотец его великий Всеволод Дмитрии Юрьевич; а правил княжение ему Албуга. И оттоле пошли русский князи. Во всех сих прославим в Троици единого Бога и православных великих князей, заступников наших всея Русьскыя земля» (10, 469).
Приведенное выше рассуждение имеет большую историческую ценность. Оно находится среди статей, предшествующих Комиссионному списку Новгородской Первой летописи. Эти статьи представляют собой своего рода конспект русской истории, написанный на бумаге с водяными знаками 1441 года (10, 7). Наблюдения над рукописями показывают, что бумага обычно шла в дело в течение одного-двух десятилетий после ее изготовления. Почерк рукописи также указывает на время ее создания – первую половину или середину ХУ,века. Таким образом уникальный рассказ о приходе Калиты на великое княжение в 1332 году и о торжественном возведении его на владимирский престол ханским послом Алабугой был переписан в сохранившуюся до наших дней Новгородскую летопись (Комиссионный список) из какого-то древнего московского летописца около ста лет спустя после самого события. Учитывая, что большинство существующих списков русских летописей относится к концу XV – первой половине XVI века, это свидетельство следует признать очень ранним и достоверным.
После рассказа о приходе Ивана Даниловича на великое княжение в том же тексте содержится очень интересное, хотя и не вполне понятное добавление: «А Иванова княжения Даниловича до преставлениа князя Ивана Васильевича и тогды минуло великому князю Ивану Данильевичу 100 лет и 8. А митрополит был Петр, иже бе пришел из Волыня на Суждальскую землю, на Москву, в лето 6824 (1316), и приа его князь великий Иван Данилович с честию великою» (10, 469). О каком князе Иване Васильевиче, сопоставленном с Калитой, идет речь в этом исчислении? В первой половине XV века было только три правивших князя, носивших это имя. Один из них – внук дочери Калиты Евдокии и ее мужа ярославского князя Василия Давыдовича. Он владел Ярославлем и назывался «великим князем ярославским» (91, 288). Умер Иван Васильевич Ярославский в 1426 году. Однако в данном случае речь идет не о нем, так как за 108 лет до его кончины, в 1316 году, Иван Данилович не был ни великим, ни даже московским князем. Другой князь Иван Васильевич, младший брат первого, по прозвищу Воин, был совсем мелким князем и рано умер бездетным. Речь явно не о нем.
Третий и единственно возможный претендент на сопоставление с Калитой – московский князь Иван Васильевич, прямой потомок Ивана Даниловича. После возвращения его слепого отца Василия Темного на великокняжеский престол в 1447 году Иван стал его официальным наследником и соправителем. Незаурядные таланты молодого князя были очевидны. Задолго до кончины его отца (1462) современники увидели в юноше будущего великого правителя Руси.
Приведенное летописцем исчисление указывает именно на Ивана Васильевича Московского. Он родился в 1440 году, то есть как раз через 108 лет после того, как Иван Калита стал полновластным великим князем в 1332 году. Что касается ломающего весь смысл слова «преставление» (то есть кончина, смерть), то оно могло быть результатом рассеянности летописца. Рассказав перед тем о смерти князя Александра Васильевича Суздальского, он машинально повторил это слово и в следующих строках.
Впрочем, возможно и иное понимание искаженного летописного текста. Слово «преставление» могло быть написано летописцем по ошибке вместо близкого по составу «постав-ление» (то есть возведение в княжеское достоинство, коронация). В таком случае изначальный, правильный вид фразы очевиден: «А Иванова княжения Даниловича до поставления князя Ивана Васильевича и тогда минуло великому князю Ивану Данильевичу (то есть со времен правления Ивана Даниловича. – Н. Б.) 100 лети 8». Действительно, от кончины Ивана Калиты в 1340 году до официального объявления Ивана Васильевича великим князем в 1448 году прошло 108 лет. Разночтения в летописях и других источниках позволяют менять первую дату на 1341 год, а вторую – на 1449-й. Общее число лет от этого не меняется.
При любом из двух предложенных выше вариантов прочтения летописного текста середины XV века становится очевидным, что уже в те времена русским людям открывалось глубоко верное по своей исторической сути сопоставление: от времен расцвета суздальской земти при Всеволоде Большое Гнездо через пепелища татарских погромов – к ее новому возрождению при Иване Калите. От князя Ивана Даниловича нить исторической преемственности тянулась к «государю всея Руси» Ивану Васильевичу.
Летом 1332 года Северо-Восточную Русь посетила беда: неурожай и вызванный им голод. «Того же лета бысть меже-нина велика (засуха, недород. – Н. Б.) в земли Русской, дороговь и глад хлебный и скудота всякого жита. Сию же дороговь неции глаголют: рослую рожь» (23, 46).
Расходы, связанные с поездкой в Орду и получением всей территории великого княжения Владимирского, а также голод на Руси не позволили князю Ивану и в 1332 году возобновить каменное строительство. Однако уже к концу года он начал готовиться к тому, чтобы заняться этим в следующем, 1333 году. Вновь по зимнему санному пути повезли в Кремль глыбы белого камня и добрый строевой лес, вновь застучали топоры и молотки каменотесов. Вероятно, это было благоприятное время для подготовительных работ, которые можно было выполнить почти бесплатно. Тысячи изголодавшихся крестьян, собравшихся в Москву, готовы были трудиться целый день за кусок хлеба или горсть муки из княжеских закромов. Князь Иван спасал их от голодной смерти, а они его – от забвения...
Когда столь удачно закончилась тяжба в Орде, когда вновь стало оживать московское строительство – полегчало и на душе у Ивана Даниловича. Пришло время подумать и о собственном семейном устроении. И вскоре в его опустевшем и затихшем после кончины княгини Елены доме вновь зазвучал женский смех. Под 1332 годом Рогожский летописец сообщает: «Того же лета в другое оженися князь великий Иван Данилович» (23, 47).
О второй жене Калиты известно только то, что ее звали Ульяна. В браке с ней у князя Ивана были дети. Но за этим – много неясного (129, 13). Первый биограф Калиты историк А.В. Экземплярский полагал, что «от второго брака он имел неизвестную нам по имени дочь, которая родилась уже по смерти его, ибо в его духовной грамоте она не упоминается» (138, 79). Однако внимательное изучение текстов двух духовных грамот Калиты заставляет усомниться в суждении Экземплярского. В обеих грамотах несколько раз встречается выражение: «А се даю княгини своей с меншими детьми»... Ясно, что речь идет не о княгине Елене (о ней сказано как об умершей), а об Ульяне. Трудно представить, что «меньшие дети» – это младшие дочери Елены. Они уже были выданы замуж ко времени составления завещания и могли рассчитывать только на кое-какие личные драгоценности их матери – ожерелья, монисты, обручи для волос. Между тем этим загадочным «младшим детям» Калита дает в нераздельное владение с их матерью многочисленные села и слободки.
По убедительному предположению В. А. Кучкина, под «младшими детьми» Калита разумел двух своих дочерей, родившихся в браке с Ульяной, – Марию-меньшую и Феодосию.
Из этих дочерей к 1359 году осталась при матери только одна. О ней упоминает в своем завещании сын Калиты Иван Иванович, приказывая дать ей кое-какие волости из владений ее матери в случае смерти последней. Другая дочь либо рано умерла, либо просто исчезла из поля зрения московских летописцев.
Судя по тому, как внимательно оговорил Калита в завещании интересы своей жены и ее детей, можно думать, что отношения в их семье были самые теплые. Ульяна была хорошей женой для князя Ивана, опорой для него в трудную минуту. А таких минут в жизни «собирателя Руси» было куда как немало...
Замысел постройки нового Архангельского собора органично связан с другими идеями Калиты. Быть может, его вдохновляла изложенная в Хронографе легенда о том, как император Константин Великий построил в городе Анапле «церковь прекрасну» во имя предводителя небесного воинства. Будучи в этом городе, император однажды услыхал во сне «глас велик»: «Аз есмь архистратиг силы Господня, хрис-тианом заступник и тебе, яко верну угоднику владыкы моего Исус Христа, поспешник невидимо на вся злочестивыя мучителя и поганыа языкы» (27, 269). Прежде в Анапле существовала «мала церквица» во имя Михаила. Она была поставлена местными жителями в память о том, как архистратиг помог им победить напавших на них врагов. Он явился им в образе «мужа страшна» с орлиными крыльями на плечах.
В Москве, как и в Анапле, была старая деревянная церковь во имя архистратига Михаила, построенная еще во времена жившего здесь некоторое время князя Михаила Хоробрита – младшего брата Александра Невского. Задуманный князем Иваном новый белокаменный храм должен был стать одновременно и семейной усыпальницей – достойным последним приютом всех представителей мужского потомства Даниила Александровича. Посвящение храма-усыпальницы именно архистратигу Михаилу определялось общими градостроительными идеями Калиты, его желанием ввести Москву через библейские и «константиновские» ассоциации в круг всемирной истории, а через киевско-владимирские параллели – в круг истории общерусской.
В стольном княжеском Киеве Михаила Архангела почитали как покровителя города. Здесь в домонгольский период было построено три каменных храма во имя «Михаила, князя великого» (Даниил, 12, 1). Ему же был посвящен и южный придел Софийского собора.
Давнее почитание «ангельских ликов чиноначальника» существовало и во Владимиро-Суздальском княжестве. В самом Владимире великий князь Константин Всеволодович выстроил на своем дворе в 1218 году церковь Михаила Архангела. Храм во имя архистратига, выстроенный из белого камня, существовал во времена Калиты в Нижнем Новгороде. Однако особым распространением этого культа отличалась Тверь. Михаил Архангел считался патроном тверского княжеского дома. Многие важные события в Твери были приурочены к дням памяти архистратига. Однако тверские князья имели у себя при дворе лишь деревянную Михайловскую церковь. Выстроив в московском Кремле каменный Архангельский собор, Калита наглядно продемонстрировал свое превосходство над Тверью.
Некоторые свидетельства источников позволяют думать, что Архангельский собор Калиты отличался большими размерами. Во времена Семена Гордого художники не успели за одно лето выполнить и половины его росписи «величьства ради церкви тоя» (23, 56). Успенский собор, построенный Иваном Даниловичем, был расписан за один сезон.
Летописи не сохранили день торжественной закладки Архангельского собора. Известно лишь, что построен он был «одиного лета» и освящен 20 сентября 1333 года (18, 266). Это был первый каменный храм в московском Кремле, который освятил сам митрополит Феогност.
В этой дате содержится загадка – одна из многих загадок в истории того времени. Весьма странным оказывается выбор дня недели, когда было совершено торжественное освящение Архангельского собора. 20 сентября 1333 года – понедельник. Этот день недели в Древней Руси почитался несчастливым и крайне редко избирался для каких-либо важных событий. Кроме того, освящение храма обычно приурочивали к нерабочему дню – воскресенью или празднику. Эту неожиданную дату можно объяснить только двумя предположениями: либо летописец ошибся и отнес событие 1332 года к 1333 году; либо князь и митрополит непременно хотели освятить храм 20 сентября.
За первое объяснение говорит то, что 20 сентября 1332 года было воскресенье. В смысле дня недели все становится на свои места. Кроме того, летописи вообще весьма сбивчивы в датировке событий 1331 – 1333 годов (91, 141).
Однако второе объяснение подкрепляется тем, что в 1332 году митрополит едва ли мог быть в Москве: он ездил в Константинополь и в Орду. (18, 265). Сама его поездка была вызвана кончиной патриарха Исайи в мае 1332 года. Вероятно, Феогност участвовал в избрании нового патриарха. В Орду он поехал с каким-то дипломатическим поручением императора Андроника III. Использование духовных лиц для переговоров с татарами было обычной практикой константинопольского двора.
Как бы там ни было, день 20 сентября был выбран, конечно, не случайно. В это день наряду с памятью византийского святого Евстафия Плакиды чтилась память князя Михаила Всеволодовича Черниговского, убитого в Орде в 1246 году за отказ поклониться «кусту и идолам». Имя этого князя-мученика символизировало готовность к самопожертвованию за веру. Подобно трем отрокам, брошенным царем Навуходоносором в огненную печь за отказ поклониться идолу, он отвечал грозному повелителю Орды: «Тебе, цесарю, кланяюся понеже Бог поручил ти есть царство света сего. А ему же велиши поклонитися не поклонюся» (13, 228). В подвиге Михаила Черниговского, каким он представлен в его житии, явно ощутимо горячее дыхание библейской книги Даниила – любимой книги Калиты. Освящая собор во имя небесного «великого князя» Михаила Архангела в день памяти великого князя Михаила Черниговского, Калита приобщался к важной для него духовной традиции.
Имя Михаила Черниговского в начале XIV века было широко известно в Северо-Восточной Руси. В середине XIII века в Ростове при дворе княгини Марьи Михайловны, дочери князя-мученика, было составлено его краткое проложное житие. Оно легло в основу всех последующих пространных редакций этого памятника. Самая ранняя из них была создана в конце XIII – начале XIV века неким священником Андреем. Есть Сведения, что уже в середине XIII века в Ростове существовала церковь, посвященная новым святым – князю Михаилу Черниговскому и казненному вместе с ним боярину Федору. Вероятно, именно о ней упоминает Никоновская летопись под 1288 годом: «В Ростове сгорела церковь от грому святого Михаила» (22, 167). Пожар деревянной церкви – дело весьма обычное и редко упоминаемое летописью. Однако в данном случае летописец отмечает это как событие особое, достойное внимания.
Еще одним очагом культа Михаила Черниговского был, по-видимому, суздальский Ризположенский монастырь, в котором с 1227 по 1250 год жила другая дочь князя-мученика – Евфросинья. Уже в XVI веке было составлено житие Евфросиньи Суздальской, согласно которому именно она своим посланием вдохновила отца на подвиг в Орде. По описи 1628 года в Ризположенском монастыре существовал придел во имя Михаила Черниговского и его боярина Федора.
Особым почитанием Михаила Черниговского отличалась его родина – Северская земля. Во второй половине XIII века в Чернигово-Брянской земле, столицей которой стал Брянск, правил князь Роман Михайлович Старый (1263 – 1288), сын Михаила Черниговского. Его братья и племянники сидели в Глухове, Новосиле, Карачеве и других уделах. Однако в начале XIV века брянским столом завладели князья из смоленского дома, что привело к переезду многих бояр в московские земли. Среди бояр, выехавших в Москву из Чернигова во времена князя Даниила Александровича, выделялся Федор Бяконт, отец будущего митрополита Алексея. Согласно свидетельству родословных книг, при Иване Калите «за ним была Москва» (61, 247). Видимо, именно он в качестве княжеского наместника отвечал за безопасность и порядок в городе во время отлучек князя. Историк А. Е. Пресняков полагал, что Федор Бяконт занимал должность московского тысяцкого – главы посадской общины и ополчения (110, 290).