Страница:
Одновременно Иван послал гонца в Москву за подкреплением. Когда тверичи подошли к городу, Иван вывел свое войско им навстречу. Вероятно, он уже знал о приближении московской рати и сговорился с ее предводителями об одновременном ударе на тверичей с фронта и с тыла.
Несмотря на все преимущества москвичей и, вероятно, их численное превосходство, Акинф вступил в бой. Он сражался с мужеством отчаяния и сложил свою голову под московскими саблями. Вместе с ним в этой сече погиб и его зять Давид.
Согласно переяславскому преданию битва произошла верстах в трех к юго-западу от города, близ московской дорога, на том самом месте, где два с половиной века спустя Иван Грозный в память о рождении сына Федора поставил Федоровский монастырь.
Эта жестокая схватка, в которой довелось участвовать Ивану Даниловичу в возрасте около 16 лет, навсегда осталась в его памяти. Уже в конце жизни он основал в Переяславле монастырь с храмом во имя Успения Божией Матери. Обитель была поставлена на холме («на Горицах»), неподалеку от того места, где произошла битва Ивана с Акинфом.
Быть может, именно тогда, глядя на окровавленное и бездыханное тело Акинфа, на лежащего рядом с ним на траве молодого Давида, Иван впервые почувствовал отвращение к войне. Это чувство он сохранил на всю жизнь. Придя к власти, он всегда старался избегать кровопролития. Конечно, в своем княжеском ремесле он не мог обходиться без произвола и жестокости. И все же современники запомнили его прежде всего как человека мира, а не войны.
Попытки тверских и владимирских бояр заставить костромичей, нижегородцев, переяславцев и новгородцев признать Михаила Ярославича великим князем Владимирским еще до его утверждения в Орде на первый взгляд выглядят весьма странно. Ведь воля хана могла разом перечеркнуть все старания доброхотов Михаила. Однако все объяснялось просто. Михаилу – как, впрочем, и Юрию Московскому – были до крайности нужны деньги (или же товары, которые могли быть быстро обращены в звонкую монету). Именно деньги решали тогда судьбу великого княжения в Орде.
Разоренный многолетней войной с Ногаем, хан Тохта как никогда нуждался в средствах. После гибели Ногая обстановка в степях еще лет десять оставалась нестабильной. На землях, где прежде распоряжался Ногай (Северное Причерноморье), пытались утвердиться его сын Джека и внук Кара-кишек. А в столице государства у хана был тайный соперник – его собственный брат Бурлюк.
По всем этим причинам алчность ханского двора в период пребывания там Юрия и Михаила была поистине беспредельной. Тохта требовал от русских князей полной и своевременной выплаты дани для государственной казны, а его приближенные надеялись наполнить русским серебром свои тощие карманы.
Орда не любила спешить в серьезных делах. Русские князья обычно по многу недель ожидали приема у хана, а после приема и вручения подарков опять ждали, пока доверенный чиновник не сообщит им о решении «повелителя всех тех, кто живет за войлочными стенами». Живя в Орде, князья часто слали на Русь гонцов с требованием привезти еще денег. Иногда они уезжали в Орду, обязав своих бояр срочно изыскать деньги тем или иным способом и выслать им вслед. Вероятно, именно эти попытки тверских бояр собрать в городах деньги для еще не утвержденного великого князя и вызвали сопротивление жителей Новгорода, Костромы и Нижнего Новгорода в 1304 году. Ту же цель, вероятно, имел и налет Акинфа на Переяславль, успешно отраженный князем Иваном Даниловичем.
Издержав все свои запасы и не получив достаточно денег из Руси, Михаил Тверской, азартный по натуре, вступил на опасный путь игры ва-банк. Он обещал хану, что в случае его утверждения великим князем Владимирским он увеличит дань, выплачиваемую Северо-Восточной Русью в ордынскую казну.
Историк В.Н. Татищев на основе летописей, не сохранившихся до наших дней, так повествует о пребывании Михаила и Юрия в Орде осенью 1304 года. «Князем же бывшим во Орде, и яко кииждо хотяше великое княжение улучити, даюсче дары многи хану, и ханшам, и князем ордынским, тии же елико емлюсче, толико более от другаго желаху. Юрий же, слыша, яко Михаил хосчет хану дань большую обесчати, шед к нему, рече: „Отче и брате, аз слышу, яко хосчеши большую дань поступити и землю Русскую погубити. Сего ради аз ти сосупаю отчины моея, да не гибнет земля Русская нас ради“. И шедше ко хану, явиша ему о сем. Тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я» (38, 70).
Конечно, здесь представлена московская версия событий, которая идеализирует поведение Юрия Даниловича. Однако тут есть над чем поразмыслить. Летописцы могли по-своему оценивать факты, могли отбирать из своих источников то, что отвечало их взглядам. Но выдумывать, сочинять небылицы они себе не позволяли. Ведь в большинстве своем это были глубоко религиозные люди, которые ощущали огромную ответственность перед Богом за свой труд. Писание летописи было близко по сути к написанию иконы. И тут и там речь шла о приближении к Богу на путях изображения его творения.
Несомненно, безоглядная, страстная борьба Михаила Тверского за великое княжение Владимирское объяснялась не только его темпераментом. На карту было поставлено очень многое, и оба соперника это понимали. Речь шла не об очередной «смене караула» во Владимире, а о гораздо более масштабных вещах. Историк А. Е. Пресняков писал: «Перед нами значительный момент в истории Владимирского великого княжества, и нельзя не пожалеть, что летописные своды сохранили лишь отрывочные и слишком глухие известия. Но и по этим весьма недостаточным данным ясно, что борьба между Михаилом и Юрием пошла за широкую задачу – за власть над всей Великороссией, стало быть, за восстановление единства ее политических сил и политического главенства над ними. Попытка Михаила Ярославича и его сторонников бояр захватить такие пункты, как Великий Новгород, Переяславль, Кострому и Нижний Новгород, не может быть сведена к „усилению Твери“ или „увеличению тверского удела“. Явственно проявились более широкие политические притязания; завязалась борьба за наследие великих князей Александра и Ярослава Ярославичей» (110, 105).
Согласно фрагменту из Татищева, Михаил выиграл спор благодаря добродетели Юрия, пожалевшего Русскую землю и во имя ее блага добровольно снявшего свою кандидатуру. Проще всего посмеяться над наивностью объяснения летописца и предположить, что Юрию просто не хватило денег, тогда как Михаил оказался более состоятельным. Однако простота объяснений не должна ввести в заблуждение внимательного исследователя. Следует почаще вспоминать слова СМ. Соловьева: «Мы считаем непозволительным для историка приписывать историческому лицу побуждения именно ненравственные, когда на это нет никаких доказательств». А потому не станем опровергать летописца и повторим вместе с ним: да, вероятно, Юрий и вправду был потрясен той безответственностью, с которой Михаил Тверской раздавал татарам свои векселя на обильно политое потом и кровью русское серебро.
Но благородные порывы человеческой души часто бывают подобны мгновенным вспышкам света, после которых сгущается мрак. Юрий вернулся на Русь побежденным. Его переполняли чувства стыда, унижения, досады и ненависти к победителю. Он, стиснув зубы, слушал рассказ о том, как Михаил Тверской торжественно взошел на великокняжеский стол во Владимире и как сам митрополит Максим возложил на его голову золотой венец. Но и Михаил Тверской был далек от великодушия победителя. Вернувшись домой, он узнал о разгроме тверичей под Переяславлем и о гибели Акинфа. Это было оскорбление, на которое по кодексу княжеской чести следовало ответить немедленно. Взывали к отмщению и неприкаянные души верных владимирских бояр, растерзанных разъяренной толпой в Нижнем Новгороде и Костроме.
И князь Михаил решил жестоко отомстить своим врагам. Его разбуженная ярость не знала границ. Единственный, кто мог бы остановить его на пути ненависти, был старый митрополит. Но 6 декабря 1305 года Максим ушел туда, «идеже несть печаль, ни воздыхание, но жизнь вечная». Его похоронили в Успенском соборе во Владимире на Клязьме, в приделе во имя святого Пантелеймона.
Предоставив Михаилу широкие полномочия, Орда, однако, не спешила помогать ему войсками. Повторялась прежняя ситуация, когда великий князь Андрей Александрович был властью без силы, а его московско-тверские соперники – силой без власти. Однако Михаил был далеко не Андрей. За ним стояла боевая мощь тверской земли – самой многолюдной части Северо-Восточной Руси в этот период. И эту мощь он сразу же решительно пустил в дело.
Возвращаясь из Орды, Михаил остановился в Нижнем Новгороде. Возможно, туда по его приказу уже были переправлены на судах войска из Твери. Князь решил примерно наказать всех «черных людей», принявших участие в мятеже и расправе с владимирскими боярами. Он беспощадно «изби всех вечников, иже избиша бояр». По этому поводу летописец наставительно замечает в заключение: «и ту же чашу истина: им же бо судом судите, судят вам, и в ню ж меру мерите, возмерится вам» (22, 176).
(По некоторым летописям, эту расправу учинил не Михаил Тверской, а местный князь Михаил Андреевич Городецкий, сын умершего в 1304 году великого князя Андрея Александровича. Вообще следует иметь в виду, что при изложении событий этого времени летописцы, работавшие в более поздний период, придерживались двойной самоцензуры. О Юрие Московском не следовало давать компрометирующих его сообщений, так как он был одним из предков правящей династии; о Михаиле Тверском также следовало сохранять только положительный материач, ибо после трагической гибели этого князя в Орде в 1318 году церковь причислила его к сонму мучеников за веру и за землю Русскую.)
Тверской князь выиграл схватку в Орде, и это, конечно, была его великая победа. Но впереди еще была тяжелая борьба на Руси. Прежде всего Михаил должен был сломить сопротивление своих московских недругов. В 1305 – 1306 годах он совершил большой поход на Москву, где сидел побежденный в Орде Юрий с братьями. Летопись сообщает: «Князь Михаил Ярославич... иде ратью к Москве на великого князя Юрья Даниловича (это ошибка летописца: Юрий не был тогда великим князем. – Н. Б.)... и на братию его, и бысть им брань многа, и помале смиришася» (22, 176).
Так второй раз пришлось нашему герою юному князю Ивану смотреть на мир сквозь узкую щель в крепостной стене. Примечательно, что летописи, прошедшие позднее через руки московских редакторов, не сохранили подробностей этой войны. Несомненно, москвичи хотя и не были разгромлены, но все же остались в проигрыше.
По-видимому, именно тогда тверичи отняли-таки у москвичей Переяславль-Залесский, который стал частью территории великого княжения Владимирского. Только овладев ярлыком на великое княжение уже после смерти Михаила в 1318 году, Юрий восстановил контроль над Переяславлем (91, 139).
Первое нашествие тверичей на Москву в конце концов попросту увязло в грязи. Все лето 1306 года лил дождь, превративший дороги в непролазные болота, а болота – в настоящие озера. Устав без конца расхлебывать эту небесную хлябь, Михаил прекратил поход и отправился домой, в Тверь. Там его уже ждали иные, приятные, волнения и хлопоты. Предстояло отпраздновать рождение сына Константина, которого подарила ему жена, княгиня Анна – дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича. Михаил женился на ней в 1294 году, незадолго до кончины ее отца – правителя некогда могущественного, но к этому времени уже заметно ослабевшего Ростовского княжества.
Собравшись с силами, Михаил летом 1307 года предпринял второй поход на Москву. На сей раз летопись сообщает некоторые подробности событий. Тверичи ходили в поход «всею силою». Решающее сражение у стен Москвы произошло в пятницу 25 августа, на память апостола Тита. Московская крепость выдержала штурм. Тверичи «много зла сотвори и, града не взяв, отъиде» (22, 177).
Можно представить себе, какую страшную резню учинили бы воины Михаила, если бы им удалось захватить город...
На берегах Волхова с большим вниманием следили за тем, что происходило в Северо-Восточной Руси и в Орде. Борьба-Твери и Москвы пагубно сказывалась на новгородской торговле, создавала обстановку тревожного ожидания. От исхода этой борьбы во многом зависело будущее не только Новгорода, но и Пскова.
Свидетельством этого пристального интереса северян к среднерусским спорам служит известная запись в книге «Апостол», сделанная во Пскове писцом по имени Диомид. Книжник указал точную дату завершения своего труда – 21 августа 1307 года. Далее следует его приписка: «Сего же лета бысть бои на Руськои земли, Михаил с Юрьем о княженье Новгородьское. При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша в князеях которы, и веци скороти-шася человеком» (91, 137).
Этот псковский комментарий интересен уже тем, что в нем звучат выражения из «Слова о полку Игореве». Очевидно, что писец Диомид хорошо знал древнюю поэму и высоко ценил ее художественные достоинства. Однако для историка не менее интересно и другое. Псковский книжник этой записью как бы откликнулся на дошедшие до него известия о втором походе Михаила Тверского на Москву, о битве 25 августа 1307 года. Им указана и причина войны, яблоко раздора – «кня-женье Новгородьское».
Исход войны 1307 года «за новгородское княжение» (не вполне ясный из подвергнутых московской обработке летописей) однозначно определяет летописное известие о том, что в 1308 году Михаил Тверской был признан князем в Новгороде. Таковы, по-видимому, были условия мирного договора, подписанного Юрием в осажденной Москве в августе 1307 года.
Новгородцы под давлением обстоятельств приняли Михаила, но, кажется, были сильно настроены против него. Им, конечно, не нравились его властные замашки, его намерение увеличить размер ордынской дани. Кроме того, они еще помнили суровое правление его отца, который в 1270 году был по решению веча изгнан из города за самоуправство и произвол, а потом в отместку навел на город полчища татар. Только случайность – заступничество младшего брата Ярослава, князя Василия Костромского, – спасла тогда Новгород от небывалого погрома.
Не исключено, что теми же средствами, что и его отец, – угрозой татарского нашествия – воздействовал на новгородцев и Михаил. В летописи под 1307 годом мелькает загадочное сообщение: «На осень бысть Таирова рать» (25, 86). Странно, что при этом летописец не дает обычных пояснений: какие города и земли разорила эта «рать» и зачем приходила. Видимо, рать ушла без обычных трагических последствий. Она была лишь демонстрацией поддержки Ордой великого князя Михаила. Целью этой демонстрации было привести в трепет всех врагов тверского князя, и прежде всего – московских и новгородских правителей. Эта акция возымела действие: летом 1308 года Михаил торжественно въехал в Новгород, а москвичи смирились до времени со своим поражением.
Князь Юрий всегда тяжело переживал неудачи. Кипевшая в нем ярость толкала князя на безрассудство и жестокость. Чувствуя свое бессилие перед Михаилом Тверским, которого поддержало владимирское боярство и сам митрополит Максим, Юрий решил отвести душу на рязанских делах. Сбивчивые летописные известия позволяют проследить лишь общий ход событий. Зимой 1307 года был убит в Орде рязанский князь Василий Константинович. Вслед за этим татарская рать вторглась в рязанские земли и разграбила их (25, 86). В это же время и Юрий ездил в рязанские земли. Вероятно, он принимал участие в карательной экспедиции. Вернувшись в Москву, Юрий решил воспользоваться благоприятным моментом, когда хан Тохта был раздражен против рязанских князей, и устранить еще одного врага – рязанского князя Константина Романовича, захваченного в плен Даниилом Московским в 1301 годуй с тех пор томившегося в заточении. По приказу Юрия Константин был убит в московской тюрьме (31, 101).
Трагедия семьи рязанских князей потрясла уже ко всему привыкшую Русь. Дед, князь Роман Ольгович, был замучен в Орде в 1270 году за отказ исполнить языческие обряды татар; отец, князь Константин Романович, стал жертвой московских палачей; сын, князь Василий Константинович, как и его дед, был убит в Орде. Московский князь Юрий оказался таким образом в одном ряду с ордынскими палачами.
Небывалое ожесточение князей, готовых на преступление во имя власти и денег, вызвало осуждение неизвестного древнерусского книжника, создателя летописного некролога рязанскому князю-мученику Роману Ольговичу. «О, возлюблен-нии князи Русстии! не прелщайтеся суетною, и маловременною и прелестною славою света сего, еже хуждьши паучины есть, изменует бо ся в чясе временне, и яко стень мимо грядет, и яко дым изчезает, и яко сон есть вся; не принесосте убо на свет сей ничто же, ни отнести что можете, нази убо изыдосте из чрева матере своея, нази и отыщете; не обидите убо друг друга, и не лукавствуйте меж собою, и не возхищайте чюжих, и не обидите меньших сродник своих. Аггели бо их видят лице Отца вашего, иже есть на небесех. Возлюбите истинную правду, и смирение, и длъготръпение, и чистоту, и любовь и милость, да радости святых исполнитеся» (22, 149 – 150).
Эти обличения сребролюбия и тщеславия восходят к библейской книге Екклесиаста («Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понесть в руке своей» (Екклесиаст, 5, 12 – 14). Однако сквозь библейскую риторику прорывается искренняя горечь современника, свидетеля небывалого нравственного одичания русских людей в первые десятилетия чужеземного ига.
Свирепая расправа Юрия с рязанским князем возмутила и напугала даже его собственных братьев. К тому же Юрий, кажется, не хотел видеть в них самостоятельных правителей уделов, но предпочитал держать в роли своих подручников. В итоге два брата Юрия, Александр и Борис, в 1307 году бежали из Москвы в Тверь, к Михаилу Ярославичу (31, 101). Борис, плененный тверичами в 1304 году в Костроме, был отпущен Михаилом на свободу и, вероятно, питал к нему добрые чувства. Александр был следующим по старшинству за бездетным Юрием Даниловичем и потому мог претендовать на московский престол в случае внезапной кончины старшего брата или же его низложения. Однако Александру не суждено было стать московским князем. Через год или два после своего отъезда в Тверь он умер (25, 87). Где и при каких обстоятельствах это произошло – летопись не сообщает. Во всяком случае, смерть его была весьма выгодна для Юрия.
Другой беглец, Борис, надолго канул во мрак неизвестности. О нем нет более никаких известий до 1320 года, когда он умер, будучи нижегородским князем. Примечательно, что его похоронили не в Москве, а в Успенском соборе во Владимире.
Судьба Бориса очерчивается следующим образом. Где-то между 1308 и 1311 годами он вернулся в Москву, где после смерти Александра Даниловича стал рассматриваться как наследник престола в случае кончины бездетного Юрия. Несомненно, Юрию не очень хотелось иметь его рядом с собой, но в то же время опасно было и отталкивать Бориса в ряды врагов. Наконец представился отличный случай пристроить Бориса в безопасное место.
В 1311 году умер бездетным внук Александра Невского Михаил Андреевич, правивший в Городце и Нижнем Новгороде. Юрий Московский тотчас захватил эти земли под тем предлогом, что они являются неотъемлемой частью общей вотчины потомков Александра Невского. Положение об общей вотчине всех Александровичей (из которых в живых оставались только московские Даниловичи) существовало в тогдашнем княжеском праве и было признано в 1304 году Михаилом Тверским, его матерью Ксенией и митрополитом Максимом. Конечно, Михаил Тверской в 1311 году готов был восстать против той самой идеи, которую он в 1304 году признавал справедливой: теперь ему уже не нужны были компромиссы. Он двинул на Нижний Новгород войско под началом своего сына Дмитрия. Дело оборачивалось новой московско-тверской войной. Однако митрополит Петр, сменивший умершего в 1305 году митрополита Максима, под угрозой отлучения от церкви запретил тверичам продолжать поход. Простояв три недели во Владимире, тверские полки вернулись восвояси.
Бескровное завершение нижегородского конфликта стало возможным только благодаря тому, что, припугнув тверичей отлучением, митрополит Петр в то же время нашел компромиссное решение княжеского спора: в нижегородских и го-родецких землях будет сидеть как самостоятельный правитель не Юрий Московский и не Михаил Тверской, а Борис Данилович. Михаил, несомненно, относился к Борису не так враждебно, как к Юрию. Для Юрия это тоже было удачное решение проблемы: он обеспечивал своенравного брата уделом, но не за счет своих собственных владений.
Для Ивана Даниловича все эти события были важным уроком. Он понял, сколь большую силу имеет глава русской церкви. Более того, именно вмешательство Петра в нижегородский конфликт привело к тому, что князь Борис навсегда покинул Москву, открыв тем самым Ивану дорогу к московскому престолу. Не здесь ли истоки того глубокого почтения, которое Иван неизменно проявлял в отношении митрополита Петра?
Будущий митрополит Петр родился где-то в середине XIII века на Волыни. С детства он имел склонность к затворничеству и уже в 12 лет поселился в монастыре. Со временем он сам становится известным подвижником, основателем и игуменом монастыря на реке Рате близ Львова. Прослышав о «высоком житии» Петра и его иноков, митрополит Максим посетил их обитель. Это произошло в 1301 году, когда Максим объезжал Галицко-Волынское княжество перед своим визитом в Константинополь. Игумен Петр поклонился иерарху и преподнес ему икону Божией Матери собственного письма. Эта икона под именем «Максимовской Богоматери» со временем стала одной из главных святынь московского Успенского собора.
После кончины митрополита Максима 6 декабря 1305 года великий князь Михаил Ярославич Тверской направил в Константинополь своего кандидата на митрополию – игумена Геронтия. Галицкий князь Юрий Львович, в свою очередь, послал к патриарху другого соискателя – игумена Петра Ратского. В Константинополе оба кандидата предстали перед очами патриарха Афанасия I (1289 – 1293, 1303 – 1309). Этот выдающийся деятель византийской церкви отличался твердым и независимым характером, аскетизмом и любовью к монашеству. Он стремился укрепить внутрицерковную дисциплину, обеспечить должный порядок во всех епархиях своей обширной патриархии. Дав согласие на открытие самостоятельной Галицкой митрополии в первые годы XIV века, Афанасий исходил из того, что после бегства митрополита Максима из Киева во Владимир эти земли остались без должного архипастырского надзора.
Игумен Петр понравился Афанасию своим подвижническим жаром и преданностью делу православия. Б качестве кандидата на Галицкую митрополию Петр прожил в Константинополе не менее двух лет. Патриарх много раз встречался и беседовал с ним, наблюдал за его поведением через доверенных лиц. Убедившись в незаурядных достоинствах Петра и увидев в нем своего единомышленника, Афанасий решил передать под его управление всю русскую митрополию (46, 206).
Как и Афанасий, Петр не одобрял бегства Максима во Владимир. Поначалу он решил возвратить Киеву его значение церковной столицы «всея Руси». Однако для успешного осуществления своих замыслов Петру нужно было заручиться признанием Орды. Понимая это, новый митрополит вскоре отправился в Орду. Там ему был выдан ярлык ханом Тохтой (1290 – 1312). По одним расчетам это произошло 12 апреля 1308 года (111, 69), по другим – 21 апреля 1309 года (109, 581). В ярлыке, в частности, говорилось: «А как ты во Владимире сядешь, то будешь Богу молиться за нас и за потомков наших» (111, 68).
5 июня 1309 года в древней столице Залесья митрополит рукоположил новгородского архиепископа Давида (10, 92).
Несомненно, митрополит тщательно выбрал день для своего первого торжественного деяния в качестве духовного главы Северо-Восточной Руси. Вероятно, это вообще была его первая хиротония. Но на первый взгляд день для постав-ления новгородского владыки был избран самый заурядный. 5 июня 1309 года – четверг. Обычно хиротонии совершались в воскресенье.
Согласно новгородской летописи владыка Давыд был поставлен «на память святого Никандра» (10, 92). Однако в месяцесловах той эпохи под этим днем значится другой святой – Маркиан. Данное противоречие решается легко: 5 июня церковь вспоминает целое сообщество египетских мучеников, пострадавших во времена гонений при императоре Максимиане. Среди десяти имен первым стоит Маркиан, а за ним – Никандр. В месяцесловах называли только первого.
Но подлинной загадкой остается сам выбор Петра. Чем привлекали его эти малоизвестные десять мучеников? Что хотел он сказать этим приурочиванием? Ответ может быть только один: день был выбран Петром вовсе не из-за египетских мучеников. Его привлекала другая, редкая память этого дня, отмеченная в месяцеслове Евангелия Семена Гордого, «Память с человеколюбьем нанесеныя на ны страшныя беды нашествием поганых» (96,12). Эта память, как и весь месяцеслов Евангелия Семена Гордого, имеет византийское происхождение. Друг и собеседник патриарха Афанасия, митрополит Петр не мог не знать ее. Ведь в ту пору для Византии не было более серьезной беды, чем «нашествие поганых». Объединенные под властью султана Османа I Гази (1288 – 1326), турецкие племена к началу XIV века вытеснили византийцев из Малой Азии. В 1302 году императорская армия была разгромлена Османом в битве при Никомидии. Для борьбы с турками византийский император Андроник II Палеолог (1288 – 1326) решился на крайний шаг: призвал в свои владения каталонских наемников во главе с Рожером де Флором. Однако это лишь ухудшило положение: наемники вышли из повиновения Константинополю и в 1306 – 1307 годах разграбили многие западные области империи.
Несмотря на все преимущества москвичей и, вероятно, их численное превосходство, Акинф вступил в бой. Он сражался с мужеством отчаяния и сложил свою голову под московскими саблями. Вместе с ним в этой сече погиб и его зять Давид.
Согласно переяславскому преданию битва произошла верстах в трех к юго-западу от города, близ московской дорога, на том самом месте, где два с половиной века спустя Иван Грозный в память о рождении сына Федора поставил Федоровский монастырь.
Эта жестокая схватка, в которой довелось участвовать Ивану Даниловичу в возрасте около 16 лет, навсегда осталась в его памяти. Уже в конце жизни он основал в Переяславле монастырь с храмом во имя Успения Божией Матери. Обитель была поставлена на холме («на Горицах»), неподалеку от того места, где произошла битва Ивана с Акинфом.
Быть может, именно тогда, глядя на окровавленное и бездыханное тело Акинфа, на лежащего рядом с ним на траве молодого Давида, Иван впервые почувствовал отвращение к войне. Это чувство он сохранил на всю жизнь. Придя к власти, он всегда старался избегать кровопролития. Конечно, в своем княжеском ремесле он не мог обходиться без произвола и жестокости. И все же современники запомнили его прежде всего как человека мира, а не войны.
Попытки тверских и владимирских бояр заставить костромичей, нижегородцев, переяславцев и новгородцев признать Михаила Ярославича великим князем Владимирским еще до его утверждения в Орде на первый взгляд выглядят весьма странно. Ведь воля хана могла разом перечеркнуть все старания доброхотов Михаила. Однако все объяснялось просто. Михаилу – как, впрочем, и Юрию Московскому – были до крайности нужны деньги (или же товары, которые могли быть быстро обращены в звонкую монету). Именно деньги решали тогда судьбу великого княжения в Орде.
Разоренный многолетней войной с Ногаем, хан Тохта как никогда нуждался в средствах. После гибели Ногая обстановка в степях еще лет десять оставалась нестабильной. На землях, где прежде распоряжался Ногай (Северное Причерноморье), пытались утвердиться его сын Джека и внук Кара-кишек. А в столице государства у хана был тайный соперник – его собственный брат Бурлюк.
По всем этим причинам алчность ханского двора в период пребывания там Юрия и Михаила была поистине беспредельной. Тохта требовал от русских князей полной и своевременной выплаты дани для государственной казны, а его приближенные надеялись наполнить русским серебром свои тощие карманы.
Орда не любила спешить в серьезных делах. Русские князья обычно по многу недель ожидали приема у хана, а после приема и вручения подарков опять ждали, пока доверенный чиновник не сообщит им о решении «повелителя всех тех, кто живет за войлочными стенами». Живя в Орде, князья часто слали на Русь гонцов с требованием привезти еще денег. Иногда они уезжали в Орду, обязав своих бояр срочно изыскать деньги тем или иным способом и выслать им вслед. Вероятно, именно эти попытки тверских бояр собрать в городах деньги для еще не утвержденного великого князя и вызвали сопротивление жителей Новгорода, Костромы и Нижнего Новгорода в 1304 году. Ту же цель, вероятно, имел и налет Акинфа на Переяславль, успешно отраженный князем Иваном Даниловичем.
Издержав все свои запасы и не получив достаточно денег из Руси, Михаил Тверской, азартный по натуре, вступил на опасный путь игры ва-банк. Он обещал хану, что в случае его утверждения великим князем Владимирским он увеличит дань, выплачиваемую Северо-Восточной Русью в ордынскую казну.
Историк В.Н. Татищев на основе летописей, не сохранившихся до наших дней, так повествует о пребывании Михаила и Юрия в Орде осенью 1304 года. «Князем же бывшим во Орде, и яко кииждо хотяше великое княжение улучити, даюсче дары многи хану, и ханшам, и князем ордынским, тии же елико емлюсче, толико более от другаго желаху. Юрий же, слыша, яко Михаил хосчет хану дань большую обесчати, шед к нему, рече: „Отче и брате, аз слышу, яко хосчеши большую дань поступити и землю Русскую погубити. Сего ради аз ти сосупаю отчины моея, да не гибнет земля Русская нас ради“. И шедше ко хану, явиша ему о сем. Тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я» (38, 70).
Конечно, здесь представлена московская версия событий, которая идеализирует поведение Юрия Даниловича. Однако тут есть над чем поразмыслить. Летописцы могли по-своему оценивать факты, могли отбирать из своих источников то, что отвечало их взглядам. Но выдумывать, сочинять небылицы они себе не позволяли. Ведь в большинстве своем это были глубоко религиозные люди, которые ощущали огромную ответственность перед Богом за свой труд. Писание летописи было близко по сути к написанию иконы. И тут и там речь шла о приближении к Богу на путях изображения его творения.
Несомненно, безоглядная, страстная борьба Михаила Тверского за великое княжение Владимирское объяснялась не только его темпераментом. На карту было поставлено очень многое, и оба соперника это понимали. Речь шла не об очередной «смене караула» во Владимире, а о гораздо более масштабных вещах. Историк А. Е. Пресняков писал: «Перед нами значительный момент в истории Владимирского великого княжества, и нельзя не пожалеть, что летописные своды сохранили лишь отрывочные и слишком глухие известия. Но и по этим весьма недостаточным данным ясно, что борьба между Михаилом и Юрием пошла за широкую задачу – за власть над всей Великороссией, стало быть, за восстановление единства ее политических сил и политического главенства над ними. Попытка Михаила Ярославича и его сторонников бояр захватить такие пункты, как Великий Новгород, Переяславль, Кострому и Нижний Новгород, не может быть сведена к „усилению Твери“ или „увеличению тверского удела“. Явственно проявились более широкие политические притязания; завязалась борьба за наследие великих князей Александра и Ярослава Ярославичей» (110, 105).
Согласно фрагменту из Татищева, Михаил выиграл спор благодаря добродетели Юрия, пожалевшего Русскую землю и во имя ее блага добровольно снявшего свою кандидатуру. Проще всего посмеяться над наивностью объяснения летописца и предположить, что Юрию просто не хватило денег, тогда как Михаил оказался более состоятельным. Однако простота объяснений не должна ввести в заблуждение внимательного исследователя. Следует почаще вспоминать слова СМ. Соловьева: «Мы считаем непозволительным для историка приписывать историческому лицу побуждения именно ненравственные, когда на это нет никаких доказательств». А потому не станем опровергать летописца и повторим вместе с ним: да, вероятно, Юрий и вправду был потрясен той безответственностью, с которой Михаил Тверской раздавал татарам свои векселя на обильно политое потом и кровью русское серебро.
Но благородные порывы человеческой души часто бывают подобны мгновенным вспышкам света, после которых сгущается мрак. Юрий вернулся на Русь побежденным. Его переполняли чувства стыда, унижения, досады и ненависти к победителю. Он, стиснув зубы, слушал рассказ о том, как Михаил Тверской торжественно взошел на великокняжеский стол во Владимире и как сам митрополит Максим возложил на его голову золотой венец. Но и Михаил Тверской был далек от великодушия победителя. Вернувшись домой, он узнал о разгроме тверичей под Переяславлем и о гибели Акинфа. Это было оскорбление, на которое по кодексу княжеской чести следовало ответить немедленно. Взывали к отмщению и неприкаянные души верных владимирских бояр, растерзанных разъяренной толпой в Нижнем Новгороде и Костроме.
И князь Михаил решил жестоко отомстить своим врагам. Его разбуженная ярость не знала границ. Единственный, кто мог бы остановить его на пути ненависти, был старый митрополит. Но 6 декабря 1305 года Максим ушел туда, «идеже несть печаль, ни воздыхание, но жизнь вечная». Его похоронили в Успенском соборе во Владимире на Клязьме, в приделе во имя святого Пантелеймона.
Предоставив Михаилу широкие полномочия, Орда, однако, не спешила помогать ему войсками. Повторялась прежняя ситуация, когда великий князь Андрей Александрович был властью без силы, а его московско-тверские соперники – силой без власти. Однако Михаил был далеко не Андрей. За ним стояла боевая мощь тверской земли – самой многолюдной части Северо-Восточной Руси в этот период. И эту мощь он сразу же решительно пустил в дело.
Возвращаясь из Орды, Михаил остановился в Нижнем Новгороде. Возможно, туда по его приказу уже были переправлены на судах войска из Твери. Князь решил примерно наказать всех «черных людей», принявших участие в мятеже и расправе с владимирскими боярами. Он беспощадно «изби всех вечников, иже избиша бояр». По этому поводу летописец наставительно замечает в заключение: «и ту же чашу истина: им же бо судом судите, судят вам, и в ню ж меру мерите, возмерится вам» (22, 176).
(По некоторым летописям, эту расправу учинил не Михаил Тверской, а местный князь Михаил Андреевич Городецкий, сын умершего в 1304 году великого князя Андрея Александровича. Вообще следует иметь в виду, что при изложении событий этого времени летописцы, работавшие в более поздний период, придерживались двойной самоцензуры. О Юрие Московском не следовало давать компрометирующих его сообщений, так как он был одним из предков правящей династии; о Михаиле Тверском также следовало сохранять только положительный материач, ибо после трагической гибели этого князя в Орде в 1318 году церковь причислила его к сонму мучеников за веру и за землю Русскую.)
Тверской князь выиграл схватку в Орде, и это, конечно, была его великая победа. Но впереди еще была тяжелая борьба на Руси. Прежде всего Михаил должен был сломить сопротивление своих московских недругов. В 1305 – 1306 годах он совершил большой поход на Москву, где сидел побежденный в Орде Юрий с братьями. Летопись сообщает: «Князь Михаил Ярославич... иде ратью к Москве на великого князя Юрья Даниловича (это ошибка летописца: Юрий не был тогда великим князем. – Н. Б.)... и на братию его, и бысть им брань многа, и помале смиришася» (22, 176).
Так второй раз пришлось нашему герою юному князю Ивану смотреть на мир сквозь узкую щель в крепостной стене. Примечательно, что летописи, прошедшие позднее через руки московских редакторов, не сохранили подробностей этой войны. Несомненно, москвичи хотя и не были разгромлены, но все же остались в проигрыше.
По-видимому, именно тогда тверичи отняли-таки у москвичей Переяславль-Залесский, который стал частью территории великого княжения Владимирского. Только овладев ярлыком на великое княжение уже после смерти Михаила в 1318 году, Юрий восстановил контроль над Переяславлем (91, 139).
Первое нашествие тверичей на Москву в конце концов попросту увязло в грязи. Все лето 1306 года лил дождь, превративший дороги в непролазные болота, а болота – в настоящие озера. Устав без конца расхлебывать эту небесную хлябь, Михаил прекратил поход и отправился домой, в Тверь. Там его уже ждали иные, приятные, волнения и хлопоты. Предстояло отпраздновать рождение сына Константина, которого подарила ему жена, княгиня Анна – дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича. Михаил женился на ней в 1294 году, незадолго до кончины ее отца – правителя некогда могущественного, но к этому времени уже заметно ослабевшего Ростовского княжества.
Собравшись с силами, Михаил летом 1307 года предпринял второй поход на Москву. На сей раз летопись сообщает некоторые подробности событий. Тверичи ходили в поход «всею силою». Решающее сражение у стен Москвы произошло в пятницу 25 августа, на память апостола Тита. Московская крепость выдержала штурм. Тверичи «много зла сотвори и, града не взяв, отъиде» (22, 177).
Можно представить себе, какую страшную резню учинили бы воины Михаила, если бы им удалось захватить город...
На берегах Волхова с большим вниманием следили за тем, что происходило в Северо-Восточной Руси и в Орде. Борьба-Твери и Москвы пагубно сказывалась на новгородской торговле, создавала обстановку тревожного ожидания. От исхода этой борьбы во многом зависело будущее не только Новгорода, но и Пскова.
Свидетельством этого пристального интереса северян к среднерусским спорам служит известная запись в книге «Апостол», сделанная во Пскове писцом по имени Диомид. Книжник указал точную дату завершения своего труда – 21 августа 1307 года. Далее следует его приписка: «Сего же лета бысть бои на Руськои земли, Михаил с Юрьем о княженье Новгородьское. При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша в князеях которы, и веци скороти-шася человеком» (91, 137).
Этот псковский комментарий интересен уже тем, что в нем звучат выражения из «Слова о полку Игореве». Очевидно, что писец Диомид хорошо знал древнюю поэму и высоко ценил ее художественные достоинства. Однако для историка не менее интересно и другое. Псковский книжник этой записью как бы откликнулся на дошедшие до него известия о втором походе Михаила Тверского на Москву, о битве 25 августа 1307 года. Им указана и причина войны, яблоко раздора – «кня-женье Новгородьское».
Исход войны 1307 года «за новгородское княжение» (не вполне ясный из подвергнутых московской обработке летописей) однозначно определяет летописное известие о том, что в 1308 году Михаил Тверской был признан князем в Новгороде. Таковы, по-видимому, были условия мирного договора, подписанного Юрием в осажденной Москве в августе 1307 года.
Новгородцы под давлением обстоятельств приняли Михаила, но, кажется, были сильно настроены против него. Им, конечно, не нравились его властные замашки, его намерение увеличить размер ордынской дани. Кроме того, они еще помнили суровое правление его отца, который в 1270 году был по решению веча изгнан из города за самоуправство и произвол, а потом в отместку навел на город полчища татар. Только случайность – заступничество младшего брата Ярослава, князя Василия Костромского, – спасла тогда Новгород от небывалого погрома.
Не исключено, что теми же средствами, что и его отец, – угрозой татарского нашествия – воздействовал на новгородцев и Михаил. В летописи под 1307 годом мелькает загадочное сообщение: «На осень бысть Таирова рать» (25, 86). Странно, что при этом летописец не дает обычных пояснений: какие города и земли разорила эта «рать» и зачем приходила. Видимо, рать ушла без обычных трагических последствий. Она была лишь демонстрацией поддержки Ордой великого князя Михаила. Целью этой демонстрации было привести в трепет всех врагов тверского князя, и прежде всего – московских и новгородских правителей. Эта акция возымела действие: летом 1308 года Михаил торжественно въехал в Новгород, а москвичи смирились до времени со своим поражением.
Князь Юрий всегда тяжело переживал неудачи. Кипевшая в нем ярость толкала князя на безрассудство и жестокость. Чувствуя свое бессилие перед Михаилом Тверским, которого поддержало владимирское боярство и сам митрополит Максим, Юрий решил отвести душу на рязанских делах. Сбивчивые летописные известия позволяют проследить лишь общий ход событий. Зимой 1307 года был убит в Орде рязанский князь Василий Константинович. Вслед за этим татарская рать вторглась в рязанские земли и разграбила их (25, 86). В это же время и Юрий ездил в рязанские земли. Вероятно, он принимал участие в карательной экспедиции. Вернувшись в Москву, Юрий решил воспользоваться благоприятным моментом, когда хан Тохта был раздражен против рязанских князей, и устранить еще одного врага – рязанского князя Константина Романовича, захваченного в плен Даниилом Московским в 1301 годуй с тех пор томившегося в заточении. По приказу Юрия Константин был убит в московской тюрьме (31, 101).
Трагедия семьи рязанских князей потрясла уже ко всему привыкшую Русь. Дед, князь Роман Ольгович, был замучен в Орде в 1270 году за отказ исполнить языческие обряды татар; отец, князь Константин Романович, стал жертвой московских палачей; сын, князь Василий Константинович, как и его дед, был убит в Орде. Московский князь Юрий оказался таким образом в одном ряду с ордынскими палачами.
Небывалое ожесточение князей, готовых на преступление во имя власти и денег, вызвало осуждение неизвестного древнерусского книжника, создателя летописного некролога рязанскому князю-мученику Роману Ольговичу. «О, возлюблен-нии князи Русстии! не прелщайтеся суетною, и маловременною и прелестною славою света сего, еже хуждьши паучины есть, изменует бо ся в чясе временне, и яко стень мимо грядет, и яко дым изчезает, и яко сон есть вся; не принесосте убо на свет сей ничто же, ни отнести что можете, нази убо изыдосте из чрева матере своея, нази и отыщете; не обидите убо друг друга, и не лукавствуйте меж собою, и не возхищайте чюжих, и не обидите меньших сродник своих. Аггели бо их видят лице Отца вашего, иже есть на небесех. Возлюбите истинную правду, и смирение, и длъготръпение, и чистоту, и любовь и милость, да радости святых исполнитеся» (22, 149 – 150).
Эти обличения сребролюбия и тщеславия восходят к библейской книге Екклесиаста («Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понесть в руке своей» (Екклесиаст, 5, 12 – 14). Однако сквозь библейскую риторику прорывается искренняя горечь современника, свидетеля небывалого нравственного одичания русских людей в первые десятилетия чужеземного ига.
Свирепая расправа Юрия с рязанским князем возмутила и напугала даже его собственных братьев. К тому же Юрий, кажется, не хотел видеть в них самостоятельных правителей уделов, но предпочитал держать в роли своих подручников. В итоге два брата Юрия, Александр и Борис, в 1307 году бежали из Москвы в Тверь, к Михаилу Ярославичу (31, 101). Борис, плененный тверичами в 1304 году в Костроме, был отпущен Михаилом на свободу и, вероятно, питал к нему добрые чувства. Александр был следующим по старшинству за бездетным Юрием Даниловичем и потому мог претендовать на московский престол в случае внезапной кончины старшего брата или же его низложения. Однако Александру не суждено было стать московским князем. Через год или два после своего отъезда в Тверь он умер (25, 87). Где и при каких обстоятельствах это произошло – летопись не сообщает. Во всяком случае, смерть его была весьма выгодна для Юрия.
Другой беглец, Борис, надолго канул во мрак неизвестности. О нем нет более никаких известий до 1320 года, когда он умер, будучи нижегородским князем. Примечательно, что его похоронили не в Москве, а в Успенском соборе во Владимире.
Судьба Бориса очерчивается следующим образом. Где-то между 1308 и 1311 годами он вернулся в Москву, где после смерти Александра Даниловича стал рассматриваться как наследник престола в случае кончины бездетного Юрия. Несомненно, Юрию не очень хотелось иметь его рядом с собой, но в то же время опасно было и отталкивать Бориса в ряды врагов. Наконец представился отличный случай пристроить Бориса в безопасное место.
В 1311 году умер бездетным внук Александра Невского Михаил Андреевич, правивший в Городце и Нижнем Новгороде. Юрий Московский тотчас захватил эти земли под тем предлогом, что они являются неотъемлемой частью общей вотчины потомков Александра Невского. Положение об общей вотчине всех Александровичей (из которых в живых оставались только московские Даниловичи) существовало в тогдашнем княжеском праве и было признано в 1304 году Михаилом Тверским, его матерью Ксенией и митрополитом Максимом. Конечно, Михаил Тверской в 1311 году готов был восстать против той самой идеи, которую он в 1304 году признавал справедливой: теперь ему уже не нужны были компромиссы. Он двинул на Нижний Новгород войско под началом своего сына Дмитрия. Дело оборачивалось новой московско-тверской войной. Однако митрополит Петр, сменивший умершего в 1305 году митрополита Максима, под угрозой отлучения от церкви запретил тверичам продолжать поход. Простояв три недели во Владимире, тверские полки вернулись восвояси.
Бескровное завершение нижегородского конфликта стало возможным только благодаря тому, что, припугнув тверичей отлучением, митрополит Петр в то же время нашел компромиссное решение княжеского спора: в нижегородских и го-родецких землях будет сидеть как самостоятельный правитель не Юрий Московский и не Михаил Тверской, а Борис Данилович. Михаил, несомненно, относился к Борису не так враждебно, как к Юрию. Для Юрия это тоже было удачное решение проблемы: он обеспечивал своенравного брата уделом, но не за счет своих собственных владений.
Для Ивана Даниловича все эти события были важным уроком. Он понял, сколь большую силу имеет глава русской церкви. Более того, именно вмешательство Петра в нижегородский конфликт привело к тому, что князь Борис навсегда покинул Москву, открыв тем самым Ивану дорогу к московскому престолу. Не здесь ли истоки того глубокого почтения, которое Иван неизменно проявлял в отношении митрополита Петра?
Будущий митрополит Петр родился где-то в середине XIII века на Волыни. С детства он имел склонность к затворничеству и уже в 12 лет поселился в монастыре. Со временем он сам становится известным подвижником, основателем и игуменом монастыря на реке Рате близ Львова. Прослышав о «высоком житии» Петра и его иноков, митрополит Максим посетил их обитель. Это произошло в 1301 году, когда Максим объезжал Галицко-Волынское княжество перед своим визитом в Константинополь. Игумен Петр поклонился иерарху и преподнес ему икону Божией Матери собственного письма. Эта икона под именем «Максимовской Богоматери» со временем стала одной из главных святынь московского Успенского собора.
После кончины митрополита Максима 6 декабря 1305 года великий князь Михаил Ярославич Тверской направил в Константинополь своего кандидата на митрополию – игумена Геронтия. Галицкий князь Юрий Львович, в свою очередь, послал к патриарху другого соискателя – игумена Петра Ратского. В Константинополе оба кандидата предстали перед очами патриарха Афанасия I (1289 – 1293, 1303 – 1309). Этот выдающийся деятель византийской церкви отличался твердым и независимым характером, аскетизмом и любовью к монашеству. Он стремился укрепить внутрицерковную дисциплину, обеспечить должный порядок во всех епархиях своей обширной патриархии. Дав согласие на открытие самостоятельной Галицкой митрополии в первые годы XIV века, Афанасий исходил из того, что после бегства митрополита Максима из Киева во Владимир эти земли остались без должного архипастырского надзора.
Игумен Петр понравился Афанасию своим подвижническим жаром и преданностью делу православия. Б качестве кандидата на Галицкую митрополию Петр прожил в Константинополе не менее двух лет. Патриарх много раз встречался и беседовал с ним, наблюдал за его поведением через доверенных лиц. Убедившись в незаурядных достоинствах Петра и увидев в нем своего единомышленника, Афанасий решил передать под его управление всю русскую митрополию (46, 206).
Как и Афанасий, Петр не одобрял бегства Максима во Владимир. Поначалу он решил возвратить Киеву его значение церковной столицы «всея Руси». Однако для успешного осуществления своих замыслов Петру нужно было заручиться признанием Орды. Понимая это, новый митрополит вскоре отправился в Орду. Там ему был выдан ярлык ханом Тохтой (1290 – 1312). По одним расчетам это произошло 12 апреля 1308 года (111, 69), по другим – 21 апреля 1309 года (109, 581). В ярлыке, в частности, говорилось: «А как ты во Владимире сядешь, то будешь Богу молиться за нас и за потомков наших» (111, 68).
5 июня 1309 года в древней столице Залесья митрополит рукоположил новгородского архиепископа Давида (10, 92).
Несомненно, митрополит тщательно выбрал день для своего первого торжественного деяния в качестве духовного главы Северо-Восточной Руси. Вероятно, это вообще была его первая хиротония. Но на первый взгляд день для постав-ления новгородского владыки был избран самый заурядный. 5 июня 1309 года – четверг. Обычно хиротонии совершались в воскресенье.
Согласно новгородской летописи владыка Давыд был поставлен «на память святого Никандра» (10, 92). Однако в месяцесловах той эпохи под этим днем значится другой святой – Маркиан. Данное противоречие решается легко: 5 июня церковь вспоминает целое сообщество египетских мучеников, пострадавших во времена гонений при императоре Максимиане. Среди десяти имен первым стоит Маркиан, а за ним – Никандр. В месяцесловах называли только первого.
Но подлинной загадкой остается сам выбор Петра. Чем привлекали его эти малоизвестные десять мучеников? Что хотел он сказать этим приурочиванием? Ответ может быть только один: день был выбран Петром вовсе не из-за египетских мучеников. Его привлекала другая, редкая память этого дня, отмеченная в месяцеслове Евангелия Семена Гордого, «Память с человеколюбьем нанесеныя на ны страшныя беды нашествием поганых» (96,12). Эта память, как и весь месяцеслов Евангелия Семена Гордого, имеет византийское происхождение. Друг и собеседник патриарха Афанасия, митрополит Петр не мог не знать ее. Ведь в ту пору для Византии не было более серьезной беды, чем «нашествие поганых». Объединенные под властью султана Османа I Гази (1288 – 1326), турецкие племена к началу XIV века вытеснили византийцев из Малой Азии. В 1302 году императорская армия была разгромлена Османом в битве при Никомидии. Для борьбы с турками византийский император Андроник II Палеолог (1288 – 1326) решился на крайний шаг: призвал в свои владения каталонских наемников во главе с Рожером де Флором. Однако это лишь ухудшило положение: наемники вышли из повиновения Константинополю и в 1306 – 1307 годах разграбили многие западные области империи.