Борисов Николай Сергеевич. Зеленые яблоки

   Они знали, что жизнь их прекратится, раньше чем угаснет в этом холодном месте синеватый, дрожащий огонек свечи.
   Неподвижно и безмолвно уставились они в темноту, как в преддверии могилы, ничего больше не ожидая и ни с чем не обращаясь больше к живущим.
   Вдруг послышались тяжелые твердые шаги, загремели ружейные приклады и заскрипел ржавый засов.
   Все вздрогнули.
   - Неужели за нами?
   От притока холодного воздуха через открытую дверь всколыхнулось синее пламя свечи.
   Но скоро улеглась внезапно вспыхнувшая тревога.
   Тюремщик только что доставил дополнительную партию человек в двадцать осужденных и безмолвно, не указывая места в переполненном помещении, свел их вниз по лестнице.
   И снова застонала тяжелая железная дверь.
   Только что доставленные почувствовали враждебность своих предшественников.
   И раньше под сводами царила ужасная тишина, теперь она стала еще мрачней.
   И звонкий, ясный, как будто из другого мира попавший, внезапно прорезал эту тишину крик, светлый, сверкающий крик, который непреодолимо разрушал безучастность, подавленность этого покоя.
   Айрис, прибывшая вместе с другими, вдруг встрепенулась вся, протянула руки и с восторженным криком:
   - Джон, Джон,- бросилась к молодому человеку, который в стороне от других стоял, прислонившись к решетке окна и, в свою очередь, рванулся навстречу к ней.
   И как два пламени одного огня горели они телом к телу, губами к губам, так тесно сжимая друг друга, что, когда внезапно слезы восторга полились по их щекам, рыдание, казалось, рвалось из одного горла.
   На одно мгновение отделились, не веря, что в действительности чувствуют друг друга, и, испуганные избытком невероятности, снова сжали один другого в еще более пламенном объятии.
   Они плакали, говорили, рыдали, кричали, одним общим дыханием потонув в бесконечности своего чувства, совершенно не обращая внимания на присутствовавших изумленных, и изумление это вернуло их к жизни и заставило приблизиться к действительности.
   - Ты, это ты, Айрис, не умерла, ты жива!..
   - Я измучилась, Джон, от двойственности вас... измучилась. Один ненавистный, нелюбимый, враг семьи, другой любимый. Помнишь, Джон, когда я пришла в первый раз?..
   - Ты была тогда в платье с красными слонами...
   - Милый!..
   И снова слились в объятии.
   - За что арестовали тебя, Айрис, за что?
   - Это все он. Он измучил меня, издевался, как над кокоткой, я его ударила, Джон, кинжалом, жаль, не убила, но мне казалось, Джон, что, быть может, это ты. Я терялась, я бежала. На улице натолкнулась на труп. Это был мой брат Джеральд.
   - Убит?!
   - Нет, он дышал, но я не знаю, ничего не знаю. Меня арестовали сейчас же, обвинили в братоубийстве и теперь...
   - Нас ждет казнь, Айрис.
   - Джон, мы вдвоем сейчас, вместе живем в этот час, не будем думать о казни. Расскажи, Джон, как ты пфпал сюда?!
   - Я бежал из дома, Айрис, а на другой день твоя записка, твоя записка, Айрис, свела меня с ума. Я бродил по городу, играл в казино, выиграл бездну денег, и тут меня арестовали за убийство Строма, за грабеж, и меня то же, как и всех здесь находящихся, ждет казнь.
   - Так это вы, Бертон,- подошел к нему старик с глубокой белой бородой, трясущийся от старости.
   - Да, это я, Джон Бертон.
   - Прошу вас, мистер Бертон, только на пару слов.
   И они отошли вдвоем в угол и о чем-то тихо разговаривали.
   Айрис видела, как изумление поразило Джона, она видела, что старик сунул ему в руку какие-то бумаги.
   Она вся в напряжении ждала, ждала, когда Джон, ее Джон, подойдет к ней.
   Джон подошел, еще полный впечатления от разговора со стариком. Айрис пристально глядела на него, как бы еще не веря в его присутствие, и снова прижималась к нему, не покидая его объятия. И этот трогательный вид молодой искренности странным образом потрясал их товарищей по несчастью.
   Недавно еще все оцепенелые, усталые, равнодушные, недоступные никакому ощущению, обступили они так странно со страстным пылом соединившуюся пару.
   При этих чрезвычайных обстоятельствах каждый забыл про свою собственную семью, каждый чувствовал потребность выразить им свое сочувствие или сострадание.
   С гордым видом пылкая Айрис не допустила никаких соболезнований.
   - Нет, что вы, я счастлива. Бесконечно счастлива только от одного сознания, что умру в один и тот же час вместе с ним. Не надо печалиться, не надо, только жаль, что я не жена его.
   Айрис сказала это простодушно, без всякого намерения и, почти уже забыв сказанное, снова отдалась объятию любимого, но высказанное желание глубоко растрогало ее. Между тем старик, говоривший с Джоном, скользнул к какому-то пожилому человеку и тихо начал шептаться с ним. Того сказанные шепотом слова очень смутили, он быстро поднялся и направился к Айрис и Джону.
   - Леди и джентльмены, мое крестьянское платье скрывает патера, и если у меня отсутствует одежда, то я чувствую, что пастырское достоинство и сила не изменились. Я готов совершить обряд.
   - Но я замужем.
   Старик, посмотрев ласковыми глазами на Джона, сказал:
   - Мисс, вы не правда ли замужем за человеком, похожим на нашего товарища? Это верно, Вы юридически жена Строма, но, как мне кажется, церковного брака у вас не было.
   - Да, церковного обряда не было. Но, мистер, я замужем за Стромом.
   - Стром - это я,- сказал Джон.
   - Значит, мисс, церковь осветит ваш брак с мистером Стромом и только.
   - Айрис, помнишь, я сказал: "Будьте моей женой, Айрис". Я жду твоего решения, жду.
   Айрис беспомощно оглянулась вокруг.
   - Вы не бойтесь, Айрис, вы правы. И церковь должна осветить вашу любовь к этому человеку,- сказал Старик.
   Айрис с любовью и тоской взглянула на Джона.
   - Я согласна!- сказала она.
   Она преклонила колени на твердых плитах и поцеловала руку патера.
   - Прошу вас в этом недостойном месте совершить венчание.
   Остальные, глубоко потрясенные, что это глухое место смерти в одно мгновение будет обращено в храм, невольно были растроганы возбуждением невесты и с трудом скрывали это разнообразной торопливой деятельностью.
   Мужчины поставили в ряд немногочисленные стулья, зажгли восковые свечи вокруг железного распятия и таким образом обратили стол в алтарь.
   Женщины быстро сплели жалкий венок из тех немногих цветов, что были у них.
   Между тем патер с нареченным супругом Айрис вошел в соседнее помещение и сначала исповедовал его, а затем ее. После этого они подошли к импровизированному алтарю, и на несколько минут воцарилась необыкновенная тишина, как вдруг караульный солдат, охваченный какимто подозрением, открыл дверь и вошел.
   Когда он заметил странные приготовления, невольно его темное лицо сделалось серьезным и благоговейным.
   Он остался стоять у. дверей, никого не беспокоя, и сделался сам молчаливым свидетелем необыкновенного венчания.
   Настала такая тишина, что, казалось, слабое пламя свечей не колебалось.
   И этим церемония закончилась.
   Айрис поцеловала руку патера, а каждый из осужденных старался сказать им особенно сердечные слова. В это мгновение никто не думал о смерти и те, кто боялись ее, не ощущали больше страха. Когда поздравления окончились, Джон с любовью взглянул на Айрис.
   - На жизнь...
   - И смерть! - прибавила Айрис, целуя его и прошептала: - Красные слоны принесли мне счастье.
   Джон еще крепче прижал ее к себе.
   Между тем старик стал шептаться с некоторыми другими, и скоро можно было заметить, как началась какая-то особенная деятельность.
   Мужчины выносили соломенные матрацы из соседнего маленького помещения. Старик подошел к ним, и, улыбаясь, сказал;
   - Я и все товарищи по заключению охотно по случаю бракосочетания преподнесли бы вам подарок, но какой земной дар может иметь значение для тех, кто не в силах удержать собственную жизнь! Так вот, мы все предлагаем вам то, что имеет для вас ценность и радость - тишину отдельного помещения в последнюю брачную ночь.
   Айрис не выдержала крейко и звонко расцеловала старика.
   Г л а в а 11
   Бегство старого Марча
   Ночью перед самым рассветом старый Марч проснулся.
   Как тихо кругом...
   Странная необычайная тишина! Такое отсутствие шума было редкостью для этого места. Было темно, но не совсем.
   Палата была тускло освещена лампой с синим абажуром...
   Три ближайших кровати были не заняты, а за ними человек, метавшийся и бормотавший почти беспрерывно, затих на время.
   Человек, который бредил, умер три дня тому назад.
   Человека, который внезапно ужасно вскрикивал, перевели в другую палату.
   Через открытую дверь можно было видеть площадку и маленькую, слабо освещенную комнатку за ней, где надзиратель Бранд сидел, скрестив руки и уткнув подбородок в грудь, и спал перед разложенным пасьянсом. У ног валялась газета. Он, по-видимому, был один, он мог так спать.
   В незавешенные окна заглядывала ночь: во мраке были видны полоска очень черной тучи и пять бледных звезд.
   Под ними можно было неясно разглядеть очертания ветвей и большую верхушку молодого дуба, еще сохранившего свои листья, и деревья вдоль, первой изгороди.
   Эти очертания становились отчетливее по мере того, как он вглядывался. Это было похоже на медленное проявление фотографической пластинки в темной камере.
   Звезды расплывались. Их было пять. Теперь их осталось только три; две другие растворились в бледном разливающемся свете.
   Не рискнуть ли выйти на площадку? Если Бранд проснется, он сошлется на какую-нибудь естественную надобность. Он был с Брандом в хороших отношениях. "Действуй не медля - мудрейшее из правил".
   Марч быстро выскользнул из постели и набросил халат и туфли. Тише! Что это? Это просто кто-то храпит. Больше ничего. Он вышел и постоял на площадке. Бранд спал как бревно. Поднял газету.
   Каменная лестница была освещена и пуста, а из открытой двери налево, внизу, доносилось громкое дыхание спящего. Казалось, весь мир спал, кроме Марча.
   Где-то вдали неистово кто-то кричал, но эти звуки ослаблялись расстоянием и дверьми. Они делали тишину вокруг еще более ощутимой.
   Что-то зашевелилось, раздался легкий треск, от которого сердце Марча бешено забилось. Затем звучный удар...
   Ничего, это часы внизу били шесть.
   Очень спокойно, но очень решительно он спустился вниз. Какая-то интуиция, какой-то инстинкт влек его. Он нащупал дверь, взглянул, она была приоткрыта. Не заперта.
   Ни на ключ, ни на засов. Коллега Бранда отправился куда-то по своим личным делам. В лицо Марчу пахнул холодный воздух свободы.
   Дверь тихо открылась и закрылась, и Марч очутился на крыльце левого флигеля дома умалишенных, созерцая тусклый мир, освещенный ноябрьской зарей.
   Было темно, но ясно - мир черных очертаний и бесцветных форм. Все выглядело так, как будто только что вытерто мокрой тряпкой. Было хотя и холодно, но без резкого пронизывающего ветра.
   Он пересек усыпанную песком аллею, остановился и прислушался. Нигде ни звука... Что ему надо было вспомнить?..
   - Ах, да, газета... прочту потом...
   Он перешел на траву потому, что его шаги гулко отдавались на песке. Трава зашуршала. Она была покрыта инеем, и его ноги оставляли черные пятна на влажной серебристо-серой поверхности.
   Он торопился уйти от тяжелой черной массы зданий дома умалишенных на открытое место, в холодный воздух свободы. Он откинул щеколду и прошел через маленькую железную калитку в железной ограде, отделявшей нарядную лужайку фасада от капустного поля. Калитка слегка завизжала на петлях, и он открыл и закрыл ее очень осторожно. Он двинулся через поле. Тропинка скрывалась перед ним в тумане. Она как будто проходила мимо него, между тем как он отбивал такт. Он не мог вспомнить, куда шла это тропинка, ни ее направления по отношению к месту, которое он искал. Но с каждой минутой становилось светлее.
   С каждой минутой становилась светлее. В небе было что-то темное и неподвижное, нависшее над ним, казалось, наблюдавшее за ним. Он изо всех сил старался игнорировать это смутное нечто, потому что боялся своего собственного воображения. Но вдруг он ясно увидел, что это были только верхушки деревьев, выступавшие над мглой.
   Очевидно, это был ряд деревьев вдоль ограды, паралллельной фасаду дома умалишенных. Он должен был пройти между ними, если хотел спуститься вниз по откосу.
   Он оставил тропинку и медленно двинулся по замершему краю канавы. Он шел вдоль длинных рядов стеблей капусты, черных, съежившихся в растрепанных, похожих на спешившихся казаков, стоящих на часах. Все они склонялись к нему и точно прислушивались к звуку его шагов.
   Ему было довольно трудно перебраться через плетень, и терновник расцарапал ему щиколотку. За изгородью участок шел вниз по откосу, и туман стал белее и гуще. Он совершенно окутывал ручей. Марч шел медленно. Он не боялся преследования.
   Бранд войдет в палату не раньше чем через час; они еще не скоро хватятся его.
   Он глубже и глубже уходил в мягкую мглу. Теперь он шел по высокой влажной съежившейся траве. Он обернулся посмотреть на дом умалишенных, но его уже не было видно.
   Что это, кто-то разговаривает или это бьется сердце какого-то неугомонного, волшебного механизма?..
   Это был ручей. Теперь все было просто и легко.
   Он пошел вдоль ручья. Сухая трава была здесь гуще.
   А что это такое, точно более густой и плотный туман внутри тумана? Это была стена.
   Марч долго. стоял неподвижно у ручья под стеной.
   Наконец он встряхнулся и с большим трудом, цепляясь за плющ, вскарабкался на верхушку стены.
   Наступил уже день, и туман рассеялся. Над холмом теперь виднелись крыщи строений Кэммердоун-Хилла, лишенные всякого очарования, мрачные, банальные. Откуда-то с той стороны доносился собачий лай.
   Развернул газету и стал быстро проглядывать ее... Как давно он не читал этих строк, этих столбцов с объявлениями, среди которых когда-то постоянно было на одном и том же месте его объявление...
   И тут сердце Марча забилось... Он вспомнил Строма...
   Вспомнил его, и его кулаки злобно сжались.
   - Наконец-то я рассчитаюсь с ним...
   Но вот его взгляд остановился:
   "Казнь братоубийцы... Айрис, урожденная Марч, пойманная на месте преступления, приговорена к казни. На этих днях приговор будет приведен в исполнение..."
   Старик побледнел, сжавши газету. Что делать... Что...
   Теперь холод пробирал его насквозь, и он так устал, чтовся его энергия исчезла. Вдруг он вздрогнул: на холме, с которого открывался вид на парк, стоял какой-то человек.
   Кровь снова бурно заструилась в его жилах. Этот человек стоял совершенно неподвижно, глядя вниз на дом умалишенных. Может быть, кто-нибудь из служащих, ищущих его, Марч не был так спокоен и апатичен, как предполагал.
   Он дрожал с головы до ног. Он дрожал не от холода, а от волнения. Он чувствовал, что должен так или иначе положить конец этому сомнению. Не сможет ли он обратить на себя внимание этого человека. Он помахал рукой. Затем вынул из кармана халата маленький грязный платок и стал махать им. Вот-вот, человек смотрит прямо на Марча. оскочил со стены и медленно, точно не веря, он двинулся по направлению к нему. Затем пустился бегом, делая знаки.
   - Вы пришли за мной? Спасите, спасите!!
   - Дайте подумать, что же нам теперь делать. Это великолепно... Моя мотоциклетка в гостинице. Досадно. Ну идемте. Я должен спрятать вас где-нибудь и пойти за ней. Тогда мы удерем. Жаль, что вы не одеты, ну, ничего, никто этого не заметит. Холодно. Да, возможно. Я достану одеяло. В прицепной коляске есть одеяло.
   Он снова поднялся на холм, время от времени оглядываясь на дом умалишенных. Марч бежал мелкой рысцой вслед за ним, спокойно, с безграничной покорностью человека, доверяющего своему слуге.
   Взять Марча в гостиницу и напоить его там кофе было невозможно. Как только отсутствие его будет замечено, его наверно начнут искать в деревне.
   Всякий обратит внимание на эту странную фигуру в халате, туфлях и с исцарапанными щиколотками. Он должен спрятать маленького человечка где-нибудь поблизoсти.
   В этой буковой рощице за ближайшим холмом. (Какая жалость; что он так плохо одет.).
   Затем надо как можно скорее пойти и вернуться с мотоциклеткой.
   Марч был полон доверия и беспрекословно послушен.
   - Вы только поскорей возвращайтесь,- сказал Марч.
   - Не уходите отсюда ни на шаг!- сказал незнакомец.
   Это было не, самое совершенное убежище в мире - канава и группа остролистника на опушке редкой буковой рода,- но это было лучшее, что можно было найти.
   И незнакомец пустился почти бегом к гостинице за мотоциклеткой. Он пришел туда раскрасневшийся и растрепанный. Когда он объявил, что желает немедленно получить счет, отказался от завтрака, кроме чашки чая и ломтика хлеба с маслом, и сейчас же стал укладывать свои мешок, к нему отнеслись с подозрением и делали все нехотя. Откуда-то взялось бесконечное множество дел, отнявших бесконечно много времени. В довершение всех досадных задержек в гостинице не оказалось сдачи, и пришлось послать в деревенскую лавку. Мотоциклетка, всегда капризная, задала много хлопот, прежде чем сдвинулась с места.
   Было почти восемь часов, когда он завидел маленькую буковую рощу, и сердце его всколыхнулось, когда он заметил двух приближавшихся к нему тяжеловесных людей.
   Он сейчас же узнал в них надзирателей из дома умалишенных; от них веяло той угодливостью и вместе с тем авторитетностью, которая отличает тюремных надзирателей, бывших полицейских и сторожей из дома умалишенных. Когда он, подпрыгивая, проносился мимо них, они вышли на середину дороги и сделали ему знак остановиться.
   - Черт!- сказал он и остановился.
   Они подошли без видимой враждебности.
   - Извините меня, сэр...- сказал один, и он почувствовал себя лучше.
   - Этот большой дом, что вы видите там, сэр, дом умалишенных. Может быть, вы это знаете, сэр?
   - Нет, Который из них дом умалишенных? Все вместе?- он почувствовал, что в самом деле умен, и его настроение поднялось.
   - Да, сэр.
   - Чертовски большое помещение,- сказал незнакомец.
   - Один из наших жильцов сегодня утром исчез. Безобидный человечек, сэр, и мы взяли на себя смелость остановить вас и спросить, не видели ли вы его...
   На незнакомца снизошло вдохновение.
   - Как будто видел. Он в коричневом халате и в туфлях, с непокрытой головой.
   - Это он, сэр. Где, вы его видели?
   Незнакомец повернулся в сторону, откуда приехал.
   - Он бежал вдоль края поля,- сказал,- Я видел его меньше... меньше, пяти минут тому назад. С милю или чуть побольше отсюда. Он бежал. Вдоль плетня направо... я хочу сказать - налево... недалеко от каштановой рощи.
   - Это он, Джим. Где, вы сказали, сэр?
   Находчивость его возрастала.
   - Если один из вас сядет сзади меня, а другой в это сооружение немножко тяжело, но мы справимся,- я отвезу вас на то самое местом Сейчас же.- И не долго думая, он повернул мотоциклетку.
   - Это большая подмога для нас, сэр,- сказал Джим.
   - Не стоит об этом говорить.
   Незнакомец был теперь на высоте положения. Он помог им втиснуться, подбадривая их любезными словамидаже тот, что потоньше, только-только уместился в прицепной коляске, а другой сидел, точно мешок, на месте для багажа, и отвез их обратно за полторы мили, пока не нашел подходящего плетня у каштанового дерева. Он заботливо высадил их, великодушно отмахнулся от их сердечной, но торопливой благодарности и подождал, пока они быстрым шагом двинулись по полю.
   - Он не мог пройти больше мили. И он шел не особенно быстро. Немножко как будто прихрамывая.
   - Это он,- сказал один из служителей.
   Незнакомец послал их удалявшимся спинам воздушный поцелуй.
   Он помчался обратно к тому месту, где оставил Марча, опять повернул свою машину и посмотрел по направлению уголка леса у группы остролистника, где должен был ждать маленький человечек. Но там не было и следа выглядывающей головы. "Странно",- сказал он и побежал к тому месту, где оставил Марча притаившимся в канаве. Там не было и признаков его.
   - Эй, вы, где вы...
   Ни звука, ни шороха в ответ.
   - Он спрятался или, может быть, он уполз подальше и потерял сознание. Что ж, это возможно он так истощен.
   Он пошел вдоль канавы до угла леса и за углом в канаве, направо, вдруг увидел маленькую старушку - маленькую старушку, сидевшую согнувшись на подстилке из сухой соломы и крепко спавшую. На ней была погнувшаяся черная соломенная шляпа, украшенная сломанным черным пером, и коротенький черный жакет; на ее ноги был натянут мешок, и другой мешок наброшен в виде шали на плечи. Она так съежилась, что лицо было спрятано целиком, за исключением одного ярко-красного уха, а за ее спиной, на краю канавы, лежали две широкие жерди, связанные в форме креста. Она показалась ему самым удивительным из явлений.
   С минуту он стоял в нерешительности. Разбудить ему старушку и расспросить ее о Марче или убраться потихоньку? Расспросы, решил он, ничему не мешают.
   Он подошел к ней вплотную и кашлянул.
   - Простите, сударыня,- сказал он.
   Спящая не просыпалась.
   Он зашелестел листьями, кашлянул сильней и еще раз извинился. Спящая всхрапнула, вздрогнула и проснулась; она подняла глаза и обнаружила лицо Марча.
   Он на мгновение уставился на незнакомца, не узнавая его, а затем зевнул во весь рот. Пока он зевал, к голубым глазам возвращалось соображение и понимание.
   - Мне было так холодно,- сказал он.- Я снял эти вещи с пугала. А на соломе было сухо и удобно сидеть. Положим все это на место.
   - О, великолепная идея!- воскликнул незнакомец, к которому вернулось его хорошее настроение.- Это де - лает из вас почтенную женщину. Вы сможете идти в этом мешке. Нет, нам некогда класть его на место. Стряхните мешок с ног и берите его с собой. Мотоциклетка меньше чем в двухстах ярдах отсюда. Вы сможете там опять надеть его. Это великолепно. Чудесно. Мы, конечно, не положим всего этого на место, и, когда между нами и этим местом будет добрых десять миль, мы остановимся и поедим чего-нибудь, и напьемся горячего кофе.
   Незнакомец подсадил Марча, поднял верх, поставил ширмы от ветра и таким образом укупорил его. Он превратился в очень сносно-смутную видимую тетушку. А еще через минуту он нетерпеливо завел мотор и вскочил в седло.
   Маленькая старая мотоциклетка шла великолепно.
   Глава III
   Эффект, который производит бомба
   Джеральд Марч оглянулся и долгое время не мог понять, где он находится. Он никак не мог сопоставить вместе чистую постель и себя.
   - Это слишком,- подумал он вслух и ущипнул себя, но, к сожалению, все оставалось по-прежнему на месте.
   Голова немного болела, когда он приподнялся, но тем не менее, накинув на себя халат, он встал с постели.
   В этот момент вошла сестра милосердия.
   - Что вы, ложитесь... ложитесь.
   - Черт возьми, я здоров совершенно, и, кроме того, я хотел бы знать, кого это угораздило догадаться положить меня в постель.
   - Вы были больны, мистер. И находитесь в больнице имени ордена святой Урсулы.
   - Ну... Что вы говорите... Так вот... прошу, выдайте мне мою одежду и возьмите ваши халаты...
   - Но, мистер...
   - Никаких но... Я сейчас ухожу.
   Сестра вышла опрометью из комнаты, а Марч принялся приводить в порядок мысли, и к моменту, когда ему принесли одежду, он уже все вспомнил.
   Быстро одевшись, не сказав даже "до свиданья", он вышел из лечебницы. Ему было нельзя медлить. О, еще бы, он знает, что правосудие не медлит.
   Было далеко за полдень, и Джон, обняв Айрис, смотрел из своего решетчатого окошка на улицу. Улица перед его глазами была пыльной и грязной - потому что с тех пор, как столетия тому назад был основан этот город, питающиеся падалью собаки и сарычи были единственными его ассенизаторами.
   Джон отошел бы от окна, если бы несколько оборванцев, дремавших в воротах напротив, не вскочили внезапно и не начали с интересом глазеть вверх по улице. Айрис, поцеловав Джона, отошла в глубь камеры, которая любезно была предоставлена им товарищами по заключению.
   Джон ничего не видел, но он слышал грохотание какого-то экипажа, быстро приближавшегося к тюрьме. Затем в поле его зрения ворвалась повозка, увлекаемая вперед закусившей удила лошадью. Седовласый, седобородый субъект, сидевший в повозке, тщетно пытался сдержать животное.
   Джон улыбался, удивляясь, как старая повозка еще не рассыпалась - до такой степени подбрасывало ее на выбоинах дороги. Каждое из колес, которые едва держались на осях, подпрыгивало и вращалось в полном разногласии с остальными. Но если экипаж еще кое-как держался,рассуждал Джон,-то уж совершенно загадочно, почему не разлетелась в клочья нелепая сбруя. Как раз в тот момент, когда экипаж поравнялся с тюремным мостом, старик сделал последнюю попытку сдержать лошадь, приподнявшись со своего сиденья и натягивая вожжи. Одна из них была изношена до такой степени, что тут же порвалась. В то время как старик грохнулся обратно на сиденье, он невольно натянул уцелевшую вожжу, и от этого лошадь резко бросилась вправо: Что случилось затем, сломалось ли колесо или только слетело,- Джон не мог определить. Ясно было только одно, что на этот раз экипаж потерпел окончательное крушение. Старик, волочась по пьшьной земле, но упрямо не выпуская из рук уцелевшей вожжи, заставил лошадь описать круг и стать перед ним, брыкаясь и фыркая.
   В этот момент, когда злосчастный старик вскочил на ноги, толпа оборванцев уже окружила его. Но их грубо отогнали жандармы, выскочившие из тюрьмы. Джон продолжал стоять у окна, и по тому любопытству, с которым он смотрел и прислушивался к происходившей на улице сценке, трудно было сказать, что ему оставалось всего несколько часов жизни.