Страница:
тебе, конечно, только, знаешь, зря ты тут на меня ругался - все равно у нас
ничего не получится. Она говорила - сегодня последний срок! Да-да, если
ехать к нему, то немедленно, сегодня вечером! Ну, это не телефонный
разговор! Очень жаль, конечно, но куда же ты с такой ногой, да перед
командировкой! Ладно, папа, ладно, грех, конечно, упускать подобный шанс,
но... Эх, всегда нам не везет, правда? На такси? Это, вообще, идея - на
такси,.. А потом? До часу на вокзале? Нет-нет-нет, и не выдумывай! Перебьюсь
я, в конце концов, и без внешторга, слышишь! Я говорю, отдай трубку! Мама,
ну почему он у нас такой упрямый?
- Ну, если ехать, так ехать! Мама, быстренько, чемодан! Ах, пап, ты у
меня просто душка, ей богу! И часы у тебя отличные - я Коле ищу - не
достать! Где они только такие раздобыли? Что ты, пап, разве я к тому? Нет,
ни в коем случае! Ну, спасибо!
- Мотор! Помчались! Ах... ну, ничего, мы ее на вокзале погреем, у
батареи! Не, волнуйся, мама, думаю все будет в порядке, когда устроюсь -
сообщу. Салют!
1979
Я начинаю копить деньги, чтобы, накопив много, начать однажды новую, не
такую бездарную, как у большинства окружающих, жизнь. Я коплю не просто, а
определенным способом. От курева - рак, от алкоголя - цирроз, от женщин,
вообще, одни неприятности, поэтому я откладываю:
Рубль - за пачку сигарет, которую я не выкурил.
Трешку, которую не пропил с дружками,
Десятку, потому что не потратился восьмого марта на цветы и духи "Быть
может" для одной лохматой сослуживицы.
Собравшись с силами - целую тысячу, которую я, конечно, не выбросил на
свадьбу с нею.
И тогда, когда у меня бы могла начаться заурядная семейная жизнь,
находится множество поводов бросать деньги в копилку - отдавать большую
часть, как пошлину, жене; дарить, чего доброго, подарки теще, а когда пойдут
детишки, покупать еще кучу всякого вздора от ночных горшочков до японского
магнитофона. Однажды, представив, как могла жена источить меня за эти годы,
потому что я еще просто инженер, какими лоботрясами выросли бы мои детки, я
не выдерживаю, вскрикиваю: "Хватит!" и бросаю в копилку полтинник на развод,
а потом, увы, какое-то время "раскошеливаюсь" на алименты.
Я откладываю их и испытываю глубокое удовлетворение, потому что
разрушил бы нервы, наплодил детей и, все равно, остался бы под старость на
бобах. Я представляю, как я принялся бы, чего доброго, со скуки играть в
преферанс, и мне опять приходится откладывать крупные суммы, которые я б,
наверняка, проиграл. Я представляю, как забарахлила бы у меня от всего этого
печень, и откладываю на санаторно-курортное лечение. Абсолютно безразличные
к моему состоянию дети заявлялись бы ко мне, чтобы вытянуть с полсотни на
погремушки внукам, и от разочарования этой унылой жизнью мне бы неминуемо
пришел безвременный конец, и сослуживцы, неохотно вытрясая из кошельков кто
трешку, кто рубль, скинулись бы мне на памятник.
И, засунув в копилку все собранное ими, я обнаруживаю, что она,
наконец, полна, да и откладывать в нее больше не на что, и я решаю, что
теперь я вполне смогу начать новую жизнь. Я всю ночь мечтаю о том, какой она
будет, а на утро иду в магазин, покупаю новую копилку, ставлю ее рядом с
первой и откладываю туда для начала себе на пеленки, коляску и кроватку.
1977
Корвецкая еще издали заприметила нас, крепко взяла под руку бородатого
брюнета и пошла на сближение.
- Ах, здравствуй! - мило улыбнулась она, протянув мне обе руки в
побрякивающих браслетах. Мы слегка коснулись друг друга щеками, и я
почувствовала, как мой неуловимый аромат "Коти" потонул в мощном запахе ее
"Красного мака".
- Ну, как твои впечатления? - спросила Корвецкая, отступая на шаг и
проводя рукой по переливам розово-зеленого синтетического платья.
- Конечно, красочно, - рассматривая платье, помедлив, сказала я. - Но,
знаешь ли, избыточность утомляет глаз, нет изящества, благородства и строгих
линий.
И, обмахиваясь каталогом, я расстегнула свой классический английский
костюм.
- Но ведь цветовая насыщенность и призвана передать суть предмета! -
встрял брюнет, при слове "суть" энергично складывая толстые пальцы щепоткой
и сверкая огромной мельхиоровой печаткой.
- Дешевые приемы! - отрезала я, похлопав мужа по сухощавой руке,
украшенной лишь тонким обручальным кольцом. - Избыточность не должна
выходить из рамок!
- Конечно, некоторые так думают, - поджала губы Корвецкая, обернувшись
к брюнету и демонстрируя сложное, залитое лаком воронье гнездо на голове. -
Но нам кажется, в том и состоит новаторство, чтобы нарушать общепринятые
каноны! - и она, обнаруживая длинный разрез, победительно выставила вперед
ногу в черных ажурных колготках.
- А я считаю... - задумчиво произнесла я, лукаво опуская веки, покрытые
французскими тенями и теребя синими, в тон векам, перчатками иссиня черную
тяжелую цепь. - Я считаю, что прежде чем нарушать каноны, надо их хотя бы
понимать!
Корвецкая вздрогнула и убрала ногу. - Ты полагаешь? - вызывающе
спросила она, и я пошла в наступление.
- Во-первых, нет единства образа, - сказала я, взглянув на
хозяйственную торбу Корвецкой. Та кинула злобный взгляд на мою элегантную
сумку-конверт и покраснела.
- Во-вторых, совершенно не учтены пропорции, - я выразительно
посмотрела на затянутую талию собеседницы, и она поежилась. - И, наконец, -
отчеканила я, - напрочь отсутствует какое-нибудь чувство времени, меры и
места, нет своего стиля, а уж в деталях, - и я скосила взгляд на множество
деревянных и пластмассовых браслетов, - сплошная эклектика, безвкусица и
разлад.
Высказав все это, я приятно улыбнулась, снова склонилась к пылающей
щеке Корвецкой и повела мужа к следующей картине.
1977
Она любит изучать игру линий Боттичелли, любоваться склоненной в тихой
скорби главой святого Себастьяна, читать тонкие, ироничные, с неуловимой
улыбкой между строк французские рассказы.
Он терпеть не может тишины, весело ему, когда на стройке бухает баба
копра, весело гаркнуть, перекрывая рев грузовиков так, чтобы тетки в
соседнем доме позажимали ребятишкам уши. Хорошо прийти домой и, прикончив
кастрюлю щей, улечься на диван с журналом "Крокодил" и хохотать так, чтоб
трещали пружины.
Ее тошнит от запаха щей, она любит хрустальную музыку Моцарта, любит,
когда прозрачная балерина мягко зависает в вальсе Шопена.
Ему все это даром не надо. То ли дело, когда центрфорвард так и прет в
ворота, а трибуны разваливаются от грохота! Здорово реветь громче всех:
"Шайбу, шайбу!"
Она любит тепло, нежный аромат маслянистых духов, ласковое южное море,
ночное сидение в шезлонге с пушистым пледом на тонких плечах.
Для него хуже жары разве только духи. Пропади он пропадом этот затхлый
юг, в подметки он не годится бодрящему свежему ветерку и байдарке на
порогах; да и разве охладишься в той теплой луже так, как под хорошим
проливным дождем?
Он любит силу, удаль, размах, она - изящество, хрупкость, утонченность.
И, посмотрев на его крепкий до тупости затылок, она часто недоумевает: "И о
чем я только думала?" И тогда в ней копится глухое раздражение.
Но когда в первый час назревшей, наконец, ссоры, потрясая хрупкими
кулачками, она начинает кричать: "С палаткой в отпуск? Что я - совсем
обалдела?", когда яростно выплескивая всю свою неудовлетворенность, она
топает изящной ногой, носится по квартире и с возгласом: "Нетонкий, неумный
козел!" бросается в него графином, в ней такая мощь, такой напор, что в эти
минуты она одна воплощает для него все, что он любит - бухающую бабу копра,
и несущегося в ворота нападающего, и шквальный ураган, и изумленно
увертываясь и восхищенно загораживаясь локтями, он любит еще и ее.
Но когда проходят три часа, а она ничуть не устала, а оглушительно
взывает: "Господи, зачем я шла за него замуж?" в его привыкших к реву
грузовиков ушах появляется медный звон, в глазах мутится, мощное тело
оползает на ковер, мускулистые руки бессильно повисают. И приходит ее черед
восхищаться им, потому что в линиях этой распростертой на ковре фигуры - и
прихотливая грация исколотого Себастьяна, и слезы моцартовского "мизерере",
и утонченность, и слабость, и изящество, и все, что любит она.
И, придя в себя, он с восторгом шепчет: "Ну, даешь!" и согласен ехать
хоть на юг, хоть куда угодно. И она тоже долго помнит экспрессию этого
смиренно поникшего тела, и прощает ему и щи, и "Крокодил".
И родственники, знакомые и дальше продолжают удивляться:
"И как это уживаются такие разные люди - он и она?"
1978
Жена велит ему ровно в десять выключить на плите вымя и идет в магазин.
Он смотрит на часы - на ходиках половина, на будильнике - двадцать три. Он
пожимает плечами, размышляя, как по таким часам можно вывести понятие
"ровно", и возмущается, что в век точного космического счета в доме такие
варварские часы. Он вспоминает, что где-то видел описание действительно
точных электронных часов, и идет за шкаф, где высокой пирамидой сложены
книги. Он тянет за похожий корешок, но груда разваливается, а зажатый в руке
корешок оказывается самоучителем игры на гитаре.
Он огорченно смотрит на клубящийся под развалинами золотой туман и
думает, что и электронные часы все-таки уходят на десятую секунды в неделю.
Он считает, что нужно что-то еще лучшее, и идет узнать точное время по
телефону. Но телефон молчит, разбитый упавшей энциклопедией, и он решает,
что настоящего точного времени не узнаешь и по телефону, потому что
неизвестно, когда случится ровно десять - в начале или в конце сказанной
металлическим голосом фразы. И, бродя в раздумье по квартире, он натыкается
на пачки приготовленных в макулатуру газет, вспоминает, что когда-то читал
статью о часах с необыкновенной точностью, и говорит себе, что это то, что
нужно. Он немедленно развязывает пухлые пачки, перебирает газету за газетой,
раскладывая их веером по ковру, попутно читая об идентификации лазерным
лучом говядины и свинины, о самой высокой в мире женщине, о других
интересных вещах и, наконец, находит статью об атомных часах.
Он читает, что атомные часы уходят лишь на миллисекунду в столетие, и
его начинает переполнять восторг. Он думает, что если достать такие часы,
как прекрасно будет жить по ним, каждую секунду сознавая, что это именно та
секунда, а не секунда раньше или позже, и с какой космической точностью
можно будет все делать. И, размышляя таким образом, он вдруг чувствует
запах, идущий с кухни, и, интуитивно устремившись туда, выключает вымя. Он
приоткрывает крышку и, отпрянув назад, в густом чаду успевает еще с грустью
отметить, что по тому, что внутри, уже невозможно идентифицировать лазерным
лучом, какое вымя это было - говяжье или свиное. И в это время открывается
дверь, и входит самая скорая на расправу женщина в мире.
1983
В этот теплый выходной мы с ней договариваемся не думать о работе, а
посвятить, наконец, целый день нашим мальчикам.
Они сначала даже не очень и радуются - мы с ней всегда так заняты, что
Костик и Валерик привыкли гулять в воскресенье одни. Но мы хватаем их за
руки, усаживаем в такси, везем в парк на другой конец города, и мало-помалу
необычность происходящего делает свое дело - глаза мальчиков загораются, и
вот они уже с удовольствием важничают, указывая шоферу, как ехать.
В парке мы сначала ходим по дорожкам. Мы смотрим, как ведут себя
мальчики, с которыми гуляют другие женщины, и убеждаем друг друга, что наши
все-таки лучше многих.
- Посмотри, - говорю я ей, глядя на Костика и Валерика, идущих впереди
и представляющих в лицах недавний американский вестерн. - Чистенькие, со
вкусом одеты - где это ты купила своему эту новую курточку?
- У спекулянтки, конечно, - говорит она и называет сумму сверху, и мы
обе задумываемся, как недешево стало одевать мальчиков.
- Ведь подумай, - продолжаю я, - спокойные, драться ни с кем не лезут,
хоть, конечно, не очень инициативные, но языком, как ни говори, заниматься
мы их все-таки заставляем.
- Не врут, - продолжает она, - утопил Валерик на пляже мои часы - так
сразу и сказал, я нырнула и достала.
- Костик тоже мне все рассказывает, - подхватываю я. - Тут понравилась
ему девочка, он - сразу ко мне, я говорю: брось, лучше я куплю тебе новую
аппаратуру! Ну, купила, девочка, понятно, из головы вон, а если бы
скрытничал?
- Мой тоже просит ламповый усилитель, - вздыхает она, и мы обсуждаем,
где можно достать.
Мы ведем мальчиков на пляж, они бегают по берегу реки, хохочут, и мы
тоже, позабыв свои заботы, бегаем вместе с ними, а когда стемнеет, сидим,
обняв их за плечи и слушаем. Наши мальчики всегда всем делятся с нами, но
тихая вечерняя природа заставляет их говорить о самом сокровенном.
Костик признается, что его очень печалят неважные басы в новой
аппаратуре. Особенно он расстроился, услышав недавно замечательно мягкий бас
в усилителе у соседа. Валерик жалуется, что ему никак не выучиться
профессионально плавать с аквалангом.
Но день кончается, и мы едем домой, а назавтра, придя в наш физический
институт, я вспоминаю о мальчиках только к вечеру.
Я вспоминаю о них, увидев, как лениво листает сидящий передо мной
Валерик какой-то толстый художественный том, а вскоре она шепчет мне по
телефону, что мой Костик вместо того, чтобы готовиться к кандидатскому
экзамену по английскому, уже три часа решает кроссворд в курилке.
Костик работает инженером в ее лаборатории, Валерик - в моей: мужья не
могут работать в подразделениях, руководят которыми их жены.
- Ну что же делать, если им это все не интересно, - сокрушенно вздыхаю
я, оглядывая наши приборы и справочники.
- Бедные наши мальчики, - вздыхает она. - Надо их хоть чем-то
порадовать...
И, посоветовавшись, мы решаем, что за неделю добьем изобретение, чтобы
поскорее купить Костику аппаратуру с мягким басом, а Валерику - акваланг.
И, проводив в конце дня мальчиков на футбол, мы запираемся в кабинете и
с головой уходим в работу.
1984
Я пытаюсь объяснить ей: "Коэффициент отражения от морской поверхности
равен..." При этом ее глазки теряют поволоку, челюсти перестают хрустеть от
сдерживаемой зевоты. "Заинтересовал!" - торжествую я и воодушевляюсь:
"Коэффициенты отражения и рассеяния зависят от температуры морской воды и от
ее солености", и тут она прерывает: "В Черном море вода ведь соленей, чем в
Азовском, да?" - "Да", - с удовольствием соглашаюсь я, намереваясь удивить
ее дальнейшими выкладками, но она определенно чем-то озабочена: "И теплее?"
- "И теплее", - киваю я, но... "Я же говорю, что в Ялте лучше, чем в
Бердянске!" - уверенно заявляет она и хочет продолжать, но я укоризненно
вздыхаю. Она конфузится, подпирает щеку кулачком и просит: "Ну, дальше?"
Мне немного надо, и я тут же беру в разгон: "Уравнение Прусакова дает
нам...", но вместо того, чтобы познавать, что дает уравнение Прусакова, она
хихикает. "Что?" - беспокойно вопрошаю я. - "Что-то не так?" - "Смешная
фамилия - Прусаков! - закрывает она ладошкой рот.- Прусак - это ведь жук
такой, да? Или, нет - это косиножка!"
-Это таракан, - отрезаю я, и она, спохватываясь, замолкает, но я уже
раздражен. "Косиножка!" - возмущаюсь я. - "Ты инженер - или кто? Зачем тебя
шесть лет учили?" - "Пять с половиной", - виновато поправляет она и несмело
предлагает: "Ну, давай дальше, а?"
Я бурчу еще пять минут, а потом показываю ей формулы, оригинальнейшим
образом выведенные мною из уравнения Прусакова. Я так увлекаюсь, что забываю
следить за ее реакцией, а когда стройное здание формул подведено под изящную
крышу результата, увы, она спит, свернувшись клубком под чертежной доской.
От нее веет убаюкивающим уютом, но я не поддаюсь, усталость борется во мне с
желанием разбудить и сказать гадость, подыскивая слова, я озираюсь и вдруг
встречаю заинтересованный взгляд Прусакова. "Ну-ка, ну-ка?" - щурится
Прусаков, и я приосаниваюсь. Формула (9) дает полную оценку коэффициента
рассеяния", - доказываю я Прусакову, в свете лампы на лоб его ложатся тени,
и я повторяю все снова. Прусаков внимательно слушает с портрета, а внизу на
диване безмятежно и ровно дышит она. Репетиция моей грядущей защиты
продолжается...
1977
Ляля и Коля уже целый месяц были женаты, и уже целый месяц Ляля
управляла семейным бюджетом.
Они шли по улице, Ляля держала Колю под руку и делилась соображениями.
- До стипендии пять дней, - загибала она пальцы Колиной перчатки. -
Осталось как раз десять рублей. Экономно их расходуя, можно очень даже
нормально прожить.
-Конечно, - согласился Коля, с уважением глядя на жену, а Ляля
продолжала.
-Главное, надо планировать. Я это сразу усвоила, - с гордостью сообщила
она. - Если будешь планировать и в меру экономить, не придется целый год
сидеть на вермишели, как Ленка с Гришей!
И она повернулась к Коле за подтверждением, но взгляд ее вдруг
скользнул дальше, за стеклянные витрины парфюмерного магазинчика. Там
бушевала очередь, а на прилавке красовалась пленительная коробочка
французской пудры.
- Как Ленка с Гришей, - машинально повторила Ляля и затеребила Колину
перчатку. - Вообще-то, может, они и правильно делают... - в раздумье
прошептала она, не сводя глаз с коробочки. - А то экономь да экономь - ведь
скука, да? - и Ляля презрительно пожала плечами.
- В общем-то, наверное, скука, - кивнул Коля, и Ляля продолжала:
- Есть в этом что-то: тратить деньги как нравится, да?
- Что-то, конечно, есть, - подумав, сказал Коля, и Ляля, с трудом
оставаясь на месте при виде вливающихся в магазин женщин, подытожила:
- Ограниченность - эта экономия, вот что! Надо быть смелее! - и она
широко махнула рукой. - Трать - пока есть, а потом - хоть на вермишель! Ведь
так?
- Так! - восхищенно глядя в ее блистающие глаза, воскликнул Коля, и она
схватила его за руку и, пробормотав: "У нас еще есть две пачки", ворвалась в
магазин.
1977
Утром, когда я встаю, они еще спят, я бесшумно и быстро сную в
полутемной кухне, стараясь как можно дольше сохранить их покой, и вот уже по
квартире разносится аромат жареной колбасы, им пора вставать, я тихонько
трогаю за плечи, я вызваниваю будильник..., я трясу кровать... наконец, я
ударяю поварешкой в медный таз - они шевелятся, мычат и морщат веки.
Заросшие и сутулые, яростно трущие длинными руками глаза, они выходят
на кухню, ковыряют яичницу и капризничают: "Холодная!" Я успеваю одеться,
причесаться и накраситься, а они, смотрясь в зеркальце, решают, брить ли
подбородки, а потом начинают метаться. Они носятся из комнаты в комнату,
открывают дверцы шкафов, тупо смотрят поверху и истерически кричат: "Почему
в этом доме все пропадает?" Я мигом достаю покоящиеся на старом месте
запонки, и, нахлобучив шапки, они вылетают на лестницу, хлопнув дверью.
Я выхожу следом. Я тороплюсь, но тщетно пытаюсь облагораживать их
дорогой и, как всегда, опаздываю на работу.
Они уже тут как тут. Сурово качая головой, они стучат по циферблатам, а
потом весь день ходят вокруг и с важным видом раздают указания. Простояв за
их любимыми сардельками, я опаздываю и с обеда, и они ворчат, что и близко
не подпустили бы меня к учреждению, потому что голова моя забита черт знает
чем.
Они правы: я думаю, какой галстук больше подойдет к их новой рубашке.
Об этом, и еще о том, что вчера попалась кислая сметана, я рассказываю
вечером, а они набрасываются с криком: "Сколько можно об одном и том же?"
Глаза их сверкают голодным блеском, я ставлю на стол огромную миску борща,
они уплетают и вторую, и восемь сарделек, а когда, штопая им носки, я сетую,
что тяну одна весь дом, они благодушно выглядывают из-за "Мотор-ревю" и
говорят, что могут сами себе все делать, и лично им ничего не нужно.
Я обреченно прибиваю отвалившийся крючок и, придя в комнату, чтобы
помазать йодом зашибленный палец, обнаруживаю, что они, сопя, сидят под
лампой и, стянув нитки махровым узлом, пытаются пришить себе вешалку. Я
открываю рот, но они кричат, что не нуждаются в указаниях, и ядовито
добавляют, что кроме самих себя о них некому заботиться; я отбираю, ужасное
рукоделье, и они тут же снова утыкаются в журнал.
Они храпят, а я лежу, и думаю. Я размышляю много дней и ночей подряд,
ожесточаюсь, мудрею и понимаю, что больше этого терпеть нельзя.
Я начинаю с малого. "Вон там на улице, - говорю я, приходя с работы, -
стоит автомобиль необыкновенной марки! Кругом народищу - и все разглядывают,
не хотите ли пойти посмотреть?" Они кидаются в коридор, я невинно предлагаю
захватить по дороге молоко и, громыхая бидоном, они скатываются по лестнице.
Они возвращаются, не найдя автомобиля, насупившись, но с молоком и, не давая
им опомниться, я приседаю от удивления, что удалось достать такое свежее!
Восхищенно заглядывая в бидон, я не перестаю изумляться целый вечер, но они,
задолбившие, что все и всегда делают лучше, принимают это, как должное.
И все-таки, я изыскиваю предлоги засылать их в магазины каждый день, а
потом усиленно расхваливаю результаты, в них просыпается ревнивая гордость
передовиков, и вскоре я совсем устраняюсь от покупок.
Я не останавливаюсь на достигнутом. Я - уже не прежняя я, простодушная
и беззащитная: я анализирую, думаю, наблюдаю. Я выписываю им
"Моделист-конструктор" и, заинтересовывая полезными поделками, пользуюсь
испытанным оружием - лестью. Я льщу им ежедневно, увеличивая дозы, и теперь
они внимательно слушают мои советы и охотно выполняют поручения, потому что,
как наркоманы, уже не могут жить без похвал. Я созываю гостей, взахлеб
описываю их домашние труды, а потом щедро подкидываю одну из двух-трех тем,
на которые они могут долго разговаривать. Оседлав любимого конька, они
насмешливы и остроумны, и, проводив разбитых в пух и прах собеседников,
убежденные в своей исключительности, они расправляют плечи, горделиво ходят
по квартире, и тут я даю решающий бой.
- Боже мой, - восклицаю я, я всегда знала, что вы умны, но сегодня,
разогнав всех гостей по углам, вы были беспощадны!
Они самодовольно пыжатся, и я продолжаю: "Тяжело придется человеку,
который попался вам на крючок - вы его не пощадите..."
"Я понимаю, вы играете силой, - вздыхаю я. - Но представьте, что рядом
живет не такое сильное, не такое умное, а просто хрупкое существо! Его легко
высмеять, его очень легко обидеть!"
Они озадаченно напрягают свой темный, дремучий мозг, и тут я
всхлипываю. Я делаю это раз, другой, и вдруг, как тропический смерч, как
цунами, я захлестываю их бурным рыданием, в отчаянье бросаясь на постель,
комкая в мокрых ладонях одеяло.
Они в смятении: "Что такое? В чем дело?" И тут-то я высказываю им все -
я беспощадно обличаю их черствость, эгоизм и грубость! Как знающий доктор, я
внезапно применяю холодный душ, и, растерянно хлопая ресницами, они
клянутся, что, боже упаси, чтобы еще хоть раз повторилось что-нибудь
такое...
Я постепенно успокаиваюсь и опытным глазом замечаю, что в глубине души
они немножко рады. Рады собственному уму, оцененному мной так высоко. Горды
превосходством над слабым, способным на истерики существом.
Пусть их. Зато, преисполненные ответственностью сильнейших, они
маршируют в ванную и, распевая песни, принимаются за стирку. Покачиваясь в
кресле, я наблюдаю за их манипуляциями, и вдруг ощущаю, что ужасно устала...
Более того, глядя, как эти предназначенные гнуть железные подковы гиганты
неловко полощутся в тазике, я кажусь себе холодной и рассудочной
вивисекторшей, испытываю непреодолимое желание прогнать их, сделать вое
самой, еще минута, и...
"Сидеть!", - приказываю я себе, ободряюще улыбаясь им и, закусив губу,
все-таки остаюсь обдумывать предстоящую стратегию. Надолго ли меня хватит? Я
не знаю.
1978
- Паклю получайте! - слабенько донеслось издалека, и Ольга Илларионовна
подумала, что ей почудилось. - Получайте паклю! - послышалось уже
явственнее, и Ольга Илларионовна насторожилась, положила опрыскиватель рядом
с кустом и, спотыкаясь между грядками, вышла на дорогу.
- Паклю привезли! - уже совсем ясно прозвучало на ближнем огороде, и
Ольга Илларионовна, глядя из-под ладони, узнала председательницу правления,
широко шагающую по линии.
- Берете паклю? - на ходу сверкнув голубыми очками, бросила
председательница, Ольга Илларионовна раскрыла рот, но председательница уже
кричала: "Получайте паклю!" у Сыромятниковых, и Ольга Илларионовна,
спохватившись, помчалась к дому. Петр Иваныч стоял на лестнице и прибивал
доски.
- Паклю привезли! - выдохнула на пороге Ольга Илларионовна, и Петр
Иваныч, задержав в воздухе молоток, все-таки ударил по гвоздю.
- Будем паклю брать? - воскликнула Ольга Илларионовна, дернув его за
штанину, но Петр Иваныч дрыгнул ногой и примерился для нового удара.
Ольга Илларионовна махнула рукой и побежала к Сыромятниковым.
-Паклю берете? - просунула она голову через штакетник, и
сыромятниковская мама, тряся пустым мешком, сказала: "А как же? А как же!"
Ольга Илларионовна побежала в сарайчик за мешком и тоже выскочила на
дорогу.
-Вон он, вон он, грузовик-то! - пальнул из пистолета сыромятниковский
мальчишка. Машина казалась совсем маленькой, видны были то и дело
наклоняющиеся в кузове фигурки и группки принимающих ценный груз садоводов.
- Только бы досталось! - заломила руки сыромятниковская мама.
- Может не достаться? - взволнованно спросила Ольга Илларионовна.
ничего не получится. Она говорила - сегодня последний срок! Да-да, если
ехать к нему, то немедленно, сегодня вечером! Ну, это не телефонный
разговор! Очень жаль, конечно, но куда же ты с такой ногой, да перед
командировкой! Ладно, папа, ладно, грех, конечно, упускать подобный шанс,
но... Эх, всегда нам не везет, правда? На такси? Это, вообще, идея - на
такси,.. А потом? До часу на вокзале? Нет-нет-нет, и не выдумывай! Перебьюсь
я, в конце концов, и без внешторга, слышишь! Я говорю, отдай трубку! Мама,
ну почему он у нас такой упрямый?
- Ну, если ехать, так ехать! Мама, быстренько, чемодан! Ах, пап, ты у
меня просто душка, ей богу! И часы у тебя отличные - я Коле ищу - не
достать! Где они только такие раздобыли? Что ты, пап, разве я к тому? Нет,
ни в коем случае! Ну, спасибо!
- Мотор! Помчались! Ах... ну, ничего, мы ее на вокзале погреем, у
батареи! Не, волнуйся, мама, думаю все будет в порядке, когда устроюсь -
сообщу. Салют!
1979
Я начинаю копить деньги, чтобы, накопив много, начать однажды новую, не
такую бездарную, как у большинства окружающих, жизнь. Я коплю не просто, а
определенным способом. От курева - рак, от алкоголя - цирроз, от женщин,
вообще, одни неприятности, поэтому я откладываю:
Рубль - за пачку сигарет, которую я не выкурил.
Трешку, которую не пропил с дружками,
Десятку, потому что не потратился восьмого марта на цветы и духи "Быть
может" для одной лохматой сослуживицы.
Собравшись с силами - целую тысячу, которую я, конечно, не выбросил на
свадьбу с нею.
И тогда, когда у меня бы могла начаться заурядная семейная жизнь,
находится множество поводов бросать деньги в копилку - отдавать большую
часть, как пошлину, жене; дарить, чего доброго, подарки теще, а когда пойдут
детишки, покупать еще кучу всякого вздора от ночных горшочков до японского
магнитофона. Однажды, представив, как могла жена источить меня за эти годы,
потому что я еще просто инженер, какими лоботрясами выросли бы мои детки, я
не выдерживаю, вскрикиваю: "Хватит!" и бросаю в копилку полтинник на развод,
а потом, увы, какое-то время "раскошеливаюсь" на алименты.
Я откладываю их и испытываю глубокое удовлетворение, потому что
разрушил бы нервы, наплодил детей и, все равно, остался бы под старость на
бобах. Я представляю, как я принялся бы, чего доброго, со скуки играть в
преферанс, и мне опять приходится откладывать крупные суммы, которые я б,
наверняка, проиграл. Я представляю, как забарахлила бы у меня от всего этого
печень, и откладываю на санаторно-курортное лечение. Абсолютно безразличные
к моему состоянию дети заявлялись бы ко мне, чтобы вытянуть с полсотни на
погремушки внукам, и от разочарования этой унылой жизнью мне бы неминуемо
пришел безвременный конец, и сослуживцы, неохотно вытрясая из кошельков кто
трешку, кто рубль, скинулись бы мне на памятник.
И, засунув в копилку все собранное ими, я обнаруживаю, что она,
наконец, полна, да и откладывать в нее больше не на что, и я решаю, что
теперь я вполне смогу начать новую жизнь. Я всю ночь мечтаю о том, какой она
будет, а на утро иду в магазин, покупаю новую копилку, ставлю ее рядом с
первой и откладываю туда для начала себе на пеленки, коляску и кроватку.
1977
Корвецкая еще издали заприметила нас, крепко взяла под руку бородатого
брюнета и пошла на сближение.
- Ах, здравствуй! - мило улыбнулась она, протянув мне обе руки в
побрякивающих браслетах. Мы слегка коснулись друг друга щеками, и я
почувствовала, как мой неуловимый аромат "Коти" потонул в мощном запахе ее
"Красного мака".
- Ну, как твои впечатления? - спросила Корвецкая, отступая на шаг и
проводя рукой по переливам розово-зеленого синтетического платья.
- Конечно, красочно, - рассматривая платье, помедлив, сказала я. - Но,
знаешь ли, избыточность утомляет глаз, нет изящества, благородства и строгих
линий.
И, обмахиваясь каталогом, я расстегнула свой классический английский
костюм.
- Но ведь цветовая насыщенность и призвана передать суть предмета! -
встрял брюнет, при слове "суть" энергично складывая толстые пальцы щепоткой
и сверкая огромной мельхиоровой печаткой.
- Дешевые приемы! - отрезала я, похлопав мужа по сухощавой руке,
украшенной лишь тонким обручальным кольцом. - Избыточность не должна
выходить из рамок!
- Конечно, некоторые так думают, - поджала губы Корвецкая, обернувшись
к брюнету и демонстрируя сложное, залитое лаком воронье гнездо на голове. -
Но нам кажется, в том и состоит новаторство, чтобы нарушать общепринятые
каноны! - и она, обнаруживая длинный разрез, победительно выставила вперед
ногу в черных ажурных колготках.
- А я считаю... - задумчиво произнесла я, лукаво опуская веки, покрытые
французскими тенями и теребя синими, в тон векам, перчатками иссиня черную
тяжелую цепь. - Я считаю, что прежде чем нарушать каноны, надо их хотя бы
понимать!
Корвецкая вздрогнула и убрала ногу. - Ты полагаешь? - вызывающе
спросила она, и я пошла в наступление.
- Во-первых, нет единства образа, - сказала я, взглянув на
хозяйственную торбу Корвецкой. Та кинула злобный взгляд на мою элегантную
сумку-конверт и покраснела.
- Во-вторых, совершенно не учтены пропорции, - я выразительно
посмотрела на затянутую талию собеседницы, и она поежилась. - И, наконец, -
отчеканила я, - напрочь отсутствует какое-нибудь чувство времени, меры и
места, нет своего стиля, а уж в деталях, - и я скосила взгляд на множество
деревянных и пластмассовых браслетов, - сплошная эклектика, безвкусица и
разлад.
Высказав все это, я приятно улыбнулась, снова склонилась к пылающей
щеке Корвецкой и повела мужа к следующей картине.
1977
Она любит изучать игру линий Боттичелли, любоваться склоненной в тихой
скорби главой святого Себастьяна, читать тонкие, ироничные, с неуловимой
улыбкой между строк французские рассказы.
Он терпеть не может тишины, весело ему, когда на стройке бухает баба
копра, весело гаркнуть, перекрывая рев грузовиков так, чтобы тетки в
соседнем доме позажимали ребятишкам уши. Хорошо прийти домой и, прикончив
кастрюлю щей, улечься на диван с журналом "Крокодил" и хохотать так, чтоб
трещали пружины.
Ее тошнит от запаха щей, она любит хрустальную музыку Моцарта, любит,
когда прозрачная балерина мягко зависает в вальсе Шопена.
Ему все это даром не надо. То ли дело, когда центрфорвард так и прет в
ворота, а трибуны разваливаются от грохота! Здорово реветь громче всех:
"Шайбу, шайбу!"
Она любит тепло, нежный аромат маслянистых духов, ласковое южное море,
ночное сидение в шезлонге с пушистым пледом на тонких плечах.
Для него хуже жары разве только духи. Пропади он пропадом этот затхлый
юг, в подметки он не годится бодрящему свежему ветерку и байдарке на
порогах; да и разве охладишься в той теплой луже так, как под хорошим
проливным дождем?
Он любит силу, удаль, размах, она - изящество, хрупкость, утонченность.
И, посмотрев на его крепкий до тупости затылок, она часто недоумевает: "И о
чем я только думала?" И тогда в ней копится глухое раздражение.
Но когда в первый час назревшей, наконец, ссоры, потрясая хрупкими
кулачками, она начинает кричать: "С палаткой в отпуск? Что я - совсем
обалдела?", когда яростно выплескивая всю свою неудовлетворенность, она
топает изящной ногой, носится по квартире и с возгласом: "Нетонкий, неумный
козел!" бросается в него графином, в ней такая мощь, такой напор, что в эти
минуты она одна воплощает для него все, что он любит - бухающую бабу копра,
и несущегося в ворота нападающего, и шквальный ураган, и изумленно
увертываясь и восхищенно загораживаясь локтями, он любит еще и ее.
Но когда проходят три часа, а она ничуть не устала, а оглушительно
взывает: "Господи, зачем я шла за него замуж?" в его привыкших к реву
грузовиков ушах появляется медный звон, в глазах мутится, мощное тело
оползает на ковер, мускулистые руки бессильно повисают. И приходит ее черед
восхищаться им, потому что в линиях этой распростертой на ковре фигуры - и
прихотливая грация исколотого Себастьяна, и слезы моцартовского "мизерере",
и утонченность, и слабость, и изящество, и все, что любит она.
И, придя в себя, он с восторгом шепчет: "Ну, даешь!" и согласен ехать
хоть на юг, хоть куда угодно. И она тоже долго помнит экспрессию этого
смиренно поникшего тела, и прощает ему и щи, и "Крокодил".
И родственники, знакомые и дальше продолжают удивляться:
"И как это уживаются такие разные люди - он и она?"
1978
Жена велит ему ровно в десять выключить на плите вымя и идет в магазин.
Он смотрит на часы - на ходиках половина, на будильнике - двадцать три. Он
пожимает плечами, размышляя, как по таким часам можно вывести понятие
"ровно", и возмущается, что в век точного космического счета в доме такие
варварские часы. Он вспоминает, что где-то видел описание действительно
точных электронных часов, и идет за шкаф, где высокой пирамидой сложены
книги. Он тянет за похожий корешок, но груда разваливается, а зажатый в руке
корешок оказывается самоучителем игры на гитаре.
Он огорченно смотрит на клубящийся под развалинами золотой туман и
думает, что и электронные часы все-таки уходят на десятую секунды в неделю.
Он считает, что нужно что-то еще лучшее, и идет узнать точное время по
телефону. Но телефон молчит, разбитый упавшей энциклопедией, и он решает,
что настоящего точного времени не узнаешь и по телефону, потому что
неизвестно, когда случится ровно десять - в начале или в конце сказанной
металлическим голосом фразы. И, бродя в раздумье по квартире, он натыкается
на пачки приготовленных в макулатуру газет, вспоминает, что когда-то читал
статью о часах с необыкновенной точностью, и говорит себе, что это то, что
нужно. Он немедленно развязывает пухлые пачки, перебирает газету за газетой,
раскладывая их веером по ковру, попутно читая об идентификации лазерным
лучом говядины и свинины, о самой высокой в мире женщине, о других
интересных вещах и, наконец, находит статью об атомных часах.
Он читает, что атомные часы уходят лишь на миллисекунду в столетие, и
его начинает переполнять восторг. Он думает, что если достать такие часы,
как прекрасно будет жить по ним, каждую секунду сознавая, что это именно та
секунда, а не секунда раньше или позже, и с какой космической точностью
можно будет все делать. И, размышляя таким образом, он вдруг чувствует
запах, идущий с кухни, и, интуитивно устремившись туда, выключает вымя. Он
приоткрывает крышку и, отпрянув назад, в густом чаду успевает еще с грустью
отметить, что по тому, что внутри, уже невозможно идентифицировать лазерным
лучом, какое вымя это было - говяжье или свиное. И в это время открывается
дверь, и входит самая скорая на расправу женщина в мире.
1983
В этот теплый выходной мы с ней договариваемся не думать о работе, а
посвятить, наконец, целый день нашим мальчикам.
Они сначала даже не очень и радуются - мы с ней всегда так заняты, что
Костик и Валерик привыкли гулять в воскресенье одни. Но мы хватаем их за
руки, усаживаем в такси, везем в парк на другой конец города, и мало-помалу
необычность происходящего делает свое дело - глаза мальчиков загораются, и
вот они уже с удовольствием важничают, указывая шоферу, как ехать.
В парке мы сначала ходим по дорожкам. Мы смотрим, как ведут себя
мальчики, с которыми гуляют другие женщины, и убеждаем друг друга, что наши
все-таки лучше многих.
- Посмотри, - говорю я ей, глядя на Костика и Валерика, идущих впереди
и представляющих в лицах недавний американский вестерн. - Чистенькие, со
вкусом одеты - где это ты купила своему эту новую курточку?
- У спекулянтки, конечно, - говорит она и называет сумму сверху, и мы
обе задумываемся, как недешево стало одевать мальчиков.
- Ведь подумай, - продолжаю я, - спокойные, драться ни с кем не лезут,
хоть, конечно, не очень инициативные, но языком, как ни говори, заниматься
мы их все-таки заставляем.
- Не врут, - продолжает она, - утопил Валерик на пляже мои часы - так
сразу и сказал, я нырнула и достала.
- Костик тоже мне все рассказывает, - подхватываю я. - Тут понравилась
ему девочка, он - сразу ко мне, я говорю: брось, лучше я куплю тебе новую
аппаратуру! Ну, купила, девочка, понятно, из головы вон, а если бы
скрытничал?
- Мой тоже просит ламповый усилитель, - вздыхает она, и мы обсуждаем,
где можно достать.
Мы ведем мальчиков на пляж, они бегают по берегу реки, хохочут, и мы
тоже, позабыв свои заботы, бегаем вместе с ними, а когда стемнеет, сидим,
обняв их за плечи и слушаем. Наши мальчики всегда всем делятся с нами, но
тихая вечерняя природа заставляет их говорить о самом сокровенном.
Костик признается, что его очень печалят неважные басы в новой
аппаратуре. Особенно он расстроился, услышав недавно замечательно мягкий бас
в усилителе у соседа. Валерик жалуется, что ему никак не выучиться
профессионально плавать с аквалангом.
Но день кончается, и мы едем домой, а назавтра, придя в наш физический
институт, я вспоминаю о мальчиках только к вечеру.
Я вспоминаю о них, увидев, как лениво листает сидящий передо мной
Валерик какой-то толстый художественный том, а вскоре она шепчет мне по
телефону, что мой Костик вместо того, чтобы готовиться к кандидатскому
экзамену по английскому, уже три часа решает кроссворд в курилке.
Костик работает инженером в ее лаборатории, Валерик - в моей: мужья не
могут работать в подразделениях, руководят которыми их жены.
- Ну что же делать, если им это все не интересно, - сокрушенно вздыхаю
я, оглядывая наши приборы и справочники.
- Бедные наши мальчики, - вздыхает она. - Надо их хоть чем-то
порадовать...
И, посоветовавшись, мы решаем, что за неделю добьем изобретение, чтобы
поскорее купить Костику аппаратуру с мягким басом, а Валерику - акваланг.
И, проводив в конце дня мальчиков на футбол, мы запираемся в кабинете и
с головой уходим в работу.
1984
Я пытаюсь объяснить ей: "Коэффициент отражения от морской поверхности
равен..." При этом ее глазки теряют поволоку, челюсти перестают хрустеть от
сдерживаемой зевоты. "Заинтересовал!" - торжествую я и воодушевляюсь:
"Коэффициенты отражения и рассеяния зависят от температуры морской воды и от
ее солености", и тут она прерывает: "В Черном море вода ведь соленей, чем в
Азовском, да?" - "Да", - с удовольствием соглашаюсь я, намереваясь удивить
ее дальнейшими выкладками, но она определенно чем-то озабочена: "И теплее?"
- "И теплее", - киваю я, но... "Я же говорю, что в Ялте лучше, чем в
Бердянске!" - уверенно заявляет она и хочет продолжать, но я укоризненно
вздыхаю. Она конфузится, подпирает щеку кулачком и просит: "Ну, дальше?"
Мне немного надо, и я тут же беру в разгон: "Уравнение Прусакова дает
нам...", но вместо того, чтобы познавать, что дает уравнение Прусакова, она
хихикает. "Что?" - беспокойно вопрошаю я. - "Что-то не так?" - "Смешная
фамилия - Прусаков! - закрывает она ладошкой рот.- Прусак - это ведь жук
такой, да? Или, нет - это косиножка!"
-Это таракан, - отрезаю я, и она, спохватываясь, замолкает, но я уже
раздражен. "Косиножка!" - возмущаюсь я. - "Ты инженер - или кто? Зачем тебя
шесть лет учили?" - "Пять с половиной", - виновато поправляет она и несмело
предлагает: "Ну, давай дальше, а?"
Я бурчу еще пять минут, а потом показываю ей формулы, оригинальнейшим
образом выведенные мною из уравнения Прусакова. Я так увлекаюсь, что забываю
следить за ее реакцией, а когда стройное здание формул подведено под изящную
крышу результата, увы, она спит, свернувшись клубком под чертежной доской.
От нее веет убаюкивающим уютом, но я не поддаюсь, усталость борется во мне с
желанием разбудить и сказать гадость, подыскивая слова, я озираюсь и вдруг
встречаю заинтересованный взгляд Прусакова. "Ну-ка, ну-ка?" - щурится
Прусаков, и я приосаниваюсь. Формула (9) дает полную оценку коэффициента
рассеяния", - доказываю я Прусакову, в свете лампы на лоб его ложатся тени,
и я повторяю все снова. Прусаков внимательно слушает с портрета, а внизу на
диване безмятежно и ровно дышит она. Репетиция моей грядущей защиты
продолжается...
1977
Ляля и Коля уже целый месяц были женаты, и уже целый месяц Ляля
управляла семейным бюджетом.
Они шли по улице, Ляля держала Колю под руку и делилась соображениями.
- До стипендии пять дней, - загибала она пальцы Колиной перчатки. -
Осталось как раз десять рублей. Экономно их расходуя, можно очень даже
нормально прожить.
-Конечно, - согласился Коля, с уважением глядя на жену, а Ляля
продолжала.
-Главное, надо планировать. Я это сразу усвоила, - с гордостью сообщила
она. - Если будешь планировать и в меру экономить, не придется целый год
сидеть на вермишели, как Ленка с Гришей!
И она повернулась к Коле за подтверждением, но взгляд ее вдруг
скользнул дальше, за стеклянные витрины парфюмерного магазинчика. Там
бушевала очередь, а на прилавке красовалась пленительная коробочка
французской пудры.
- Как Ленка с Гришей, - машинально повторила Ляля и затеребила Колину
перчатку. - Вообще-то, может, они и правильно делают... - в раздумье
прошептала она, не сводя глаз с коробочки. - А то экономь да экономь - ведь
скука, да? - и Ляля презрительно пожала плечами.
- В общем-то, наверное, скука, - кивнул Коля, и Ляля продолжала:
- Есть в этом что-то: тратить деньги как нравится, да?
- Что-то, конечно, есть, - подумав, сказал Коля, и Ляля, с трудом
оставаясь на месте при виде вливающихся в магазин женщин, подытожила:
- Ограниченность - эта экономия, вот что! Надо быть смелее! - и она
широко махнула рукой. - Трать - пока есть, а потом - хоть на вермишель! Ведь
так?
- Так! - восхищенно глядя в ее блистающие глаза, воскликнул Коля, и она
схватила его за руку и, пробормотав: "У нас еще есть две пачки", ворвалась в
магазин.
1977
Утром, когда я встаю, они еще спят, я бесшумно и быстро сную в
полутемной кухне, стараясь как можно дольше сохранить их покой, и вот уже по
квартире разносится аромат жареной колбасы, им пора вставать, я тихонько
трогаю за плечи, я вызваниваю будильник..., я трясу кровать... наконец, я
ударяю поварешкой в медный таз - они шевелятся, мычат и морщат веки.
Заросшие и сутулые, яростно трущие длинными руками глаза, они выходят
на кухню, ковыряют яичницу и капризничают: "Холодная!" Я успеваю одеться,
причесаться и накраситься, а они, смотрясь в зеркальце, решают, брить ли
подбородки, а потом начинают метаться. Они носятся из комнаты в комнату,
открывают дверцы шкафов, тупо смотрят поверху и истерически кричат: "Почему
в этом доме все пропадает?" Я мигом достаю покоящиеся на старом месте
запонки, и, нахлобучив шапки, они вылетают на лестницу, хлопнув дверью.
Я выхожу следом. Я тороплюсь, но тщетно пытаюсь облагораживать их
дорогой и, как всегда, опаздываю на работу.
Они уже тут как тут. Сурово качая головой, они стучат по циферблатам, а
потом весь день ходят вокруг и с важным видом раздают указания. Простояв за
их любимыми сардельками, я опаздываю и с обеда, и они ворчат, что и близко
не подпустили бы меня к учреждению, потому что голова моя забита черт знает
чем.
Они правы: я думаю, какой галстук больше подойдет к их новой рубашке.
Об этом, и еще о том, что вчера попалась кислая сметана, я рассказываю
вечером, а они набрасываются с криком: "Сколько можно об одном и том же?"
Глаза их сверкают голодным блеском, я ставлю на стол огромную миску борща,
они уплетают и вторую, и восемь сарделек, а когда, штопая им носки, я сетую,
что тяну одна весь дом, они благодушно выглядывают из-за "Мотор-ревю" и
говорят, что могут сами себе все делать, и лично им ничего не нужно.
Я обреченно прибиваю отвалившийся крючок и, придя в комнату, чтобы
помазать йодом зашибленный палец, обнаруживаю, что они, сопя, сидят под
лампой и, стянув нитки махровым узлом, пытаются пришить себе вешалку. Я
открываю рот, но они кричат, что не нуждаются в указаниях, и ядовито
добавляют, что кроме самих себя о них некому заботиться; я отбираю, ужасное
рукоделье, и они тут же снова утыкаются в журнал.
Они храпят, а я лежу, и думаю. Я размышляю много дней и ночей подряд,
ожесточаюсь, мудрею и понимаю, что больше этого терпеть нельзя.
Я начинаю с малого. "Вон там на улице, - говорю я, приходя с работы, -
стоит автомобиль необыкновенной марки! Кругом народищу - и все разглядывают,
не хотите ли пойти посмотреть?" Они кидаются в коридор, я невинно предлагаю
захватить по дороге молоко и, громыхая бидоном, они скатываются по лестнице.
Они возвращаются, не найдя автомобиля, насупившись, но с молоком и, не давая
им опомниться, я приседаю от удивления, что удалось достать такое свежее!
Восхищенно заглядывая в бидон, я не перестаю изумляться целый вечер, но они,
задолбившие, что все и всегда делают лучше, принимают это, как должное.
И все-таки, я изыскиваю предлоги засылать их в магазины каждый день, а
потом усиленно расхваливаю результаты, в них просыпается ревнивая гордость
передовиков, и вскоре я совсем устраняюсь от покупок.
Я не останавливаюсь на достигнутом. Я - уже не прежняя я, простодушная
и беззащитная: я анализирую, думаю, наблюдаю. Я выписываю им
"Моделист-конструктор" и, заинтересовывая полезными поделками, пользуюсь
испытанным оружием - лестью. Я льщу им ежедневно, увеличивая дозы, и теперь
они внимательно слушают мои советы и охотно выполняют поручения, потому что,
как наркоманы, уже не могут жить без похвал. Я созываю гостей, взахлеб
описываю их домашние труды, а потом щедро подкидываю одну из двух-трех тем,
на которые они могут долго разговаривать. Оседлав любимого конька, они
насмешливы и остроумны, и, проводив разбитых в пух и прах собеседников,
убежденные в своей исключительности, они расправляют плечи, горделиво ходят
по квартире, и тут я даю решающий бой.
- Боже мой, - восклицаю я, я всегда знала, что вы умны, но сегодня,
разогнав всех гостей по углам, вы были беспощадны!
Они самодовольно пыжатся, и я продолжаю: "Тяжело придется человеку,
который попался вам на крючок - вы его не пощадите..."
"Я понимаю, вы играете силой, - вздыхаю я. - Но представьте, что рядом
живет не такое сильное, не такое умное, а просто хрупкое существо! Его легко
высмеять, его очень легко обидеть!"
Они озадаченно напрягают свой темный, дремучий мозг, и тут я
всхлипываю. Я делаю это раз, другой, и вдруг, как тропический смерч, как
цунами, я захлестываю их бурным рыданием, в отчаянье бросаясь на постель,
комкая в мокрых ладонях одеяло.
Они в смятении: "Что такое? В чем дело?" И тут-то я высказываю им все -
я беспощадно обличаю их черствость, эгоизм и грубость! Как знающий доктор, я
внезапно применяю холодный душ, и, растерянно хлопая ресницами, они
клянутся, что, боже упаси, чтобы еще хоть раз повторилось что-нибудь
такое...
Я постепенно успокаиваюсь и опытным глазом замечаю, что в глубине души
они немножко рады. Рады собственному уму, оцененному мной так высоко. Горды
превосходством над слабым, способным на истерики существом.
Пусть их. Зато, преисполненные ответственностью сильнейших, они
маршируют в ванную и, распевая песни, принимаются за стирку. Покачиваясь в
кресле, я наблюдаю за их манипуляциями, и вдруг ощущаю, что ужасно устала...
Более того, глядя, как эти предназначенные гнуть железные подковы гиганты
неловко полощутся в тазике, я кажусь себе холодной и рассудочной
вивисекторшей, испытываю непреодолимое желание прогнать их, сделать вое
самой, еще минута, и...
"Сидеть!", - приказываю я себе, ободряюще улыбаясь им и, закусив губу,
все-таки остаюсь обдумывать предстоящую стратегию. Надолго ли меня хватит? Я
не знаю.
1978
- Паклю получайте! - слабенько донеслось издалека, и Ольга Илларионовна
подумала, что ей почудилось. - Получайте паклю! - послышалось уже
явственнее, и Ольга Илларионовна насторожилась, положила опрыскиватель рядом
с кустом и, спотыкаясь между грядками, вышла на дорогу.
- Паклю привезли! - уже совсем ясно прозвучало на ближнем огороде, и
Ольга Илларионовна, глядя из-под ладони, узнала председательницу правления,
широко шагающую по линии.
- Берете паклю? - на ходу сверкнув голубыми очками, бросила
председательница, Ольга Илларионовна раскрыла рот, но председательница уже
кричала: "Получайте паклю!" у Сыромятниковых, и Ольга Илларионовна,
спохватившись, помчалась к дому. Петр Иваныч стоял на лестнице и прибивал
доски.
- Паклю привезли! - выдохнула на пороге Ольга Илларионовна, и Петр
Иваныч, задержав в воздухе молоток, все-таки ударил по гвоздю.
- Будем паклю брать? - воскликнула Ольга Илларионовна, дернув его за
штанину, но Петр Иваныч дрыгнул ногой и примерился для нового удара.
Ольга Илларионовна махнула рукой и побежала к Сыромятниковым.
-Паклю берете? - просунула она голову через штакетник, и
сыромятниковская мама, тряся пустым мешком, сказала: "А как же? А как же!"
Ольга Илларионовна побежала в сарайчик за мешком и тоже выскочила на
дорогу.
-Вон он, вон он, грузовик-то! - пальнул из пистолета сыромятниковский
мальчишка. Машина казалась совсем маленькой, видны были то и дело
наклоняющиеся в кузове фигурки и группки принимающих ценный груз садоводов.
- Только бы досталось! - заломила руки сыромятниковская мама.
- Может не достаться? - взволнованно спросила Ольга Илларионовна.