Страница:
– А Жан-Поль бывает упрямым как мул; ты и сам прекрасно знаешь – выложи ты все, что думал, он бы заартачился и уперся на своем. – Она вздохнула. – Ты, Эдуард, умеешь быть жутко хитрым.
– Возможно. – Эдуард подумал и посмотрел на нее: – Ты считаешь, я поступил неправильно?
– Не знаю, – тихо ответила Изобел и отвела взгляд. Наступило напряженное молчание. Эдуард подумал о семействе Изобел, ее дедах, дядюшках, двоюродных братьях, которые поддерживали империю и правили ею, сражались и властвовали в Индии и Африке. Ему представлялось маловероятным, чтобы она поняла его доводы. На какой-то миг он почувствовал отчужденность и сожаление, которое тут же прошло. Изобел же, опустив голову, подумала: «Не могу рассказать ему про ребенка; сейчас не могу». Она ощутила, как он отдалился, и медленно подняла глаза.
– Эдуард, ты намерен туда отправиться?
Его тронули ее сообразительность и самоотверженность. Забыв о сожалениях, он присел перед ней на корточки и ласково взял ее руки в свои.
– Придется, милая. Я пытался дозвониться до Жан-Поля – безрезультатно. Придется отправиться самому. Нужно уговорить его возвратиться во Францию.
– И удрать из Алжира? – Изобел от удивления широко раскрыла глаза. На какой-то миг ей даже стало противно. В ее семье мужчины никогда не увиливали от своих обязательств в колониях. Ей на память пришли многочисленные замечания отца по этому поводу, его возмущение, когда Индии была наконец дана независимость. Но она решительно выбросила политику из головы – в этом ей не хотелось перечить Эдуарду. Она вздохнула и сказала, тщательно выбирая слова:
– Но он ведь ни за что не согласится, Эдуард, разве не ясно? Ты сам рассказывал, как ему там нравится. После увольнения из армии у него столько всего связано с Алжиром. Он никогда не бросит виноградники, свою землю…
– Недолго ему ею владеть, уедет он или останется, – произнес Эдуард как отрезал. Он поднялся и прошелся по комнате. – Неплохо бы ему сейчас это понять. Пройдет два года, может, больше, даже пять, хотя я в этом сомневаюсь, и французы уберутся из страны. В отношении Жан-Поля ты, вероятно, права. Но я обязан попытаться. В Алжире любому французу грозит опасность, особенно такому, как Жан-Поль… – Он внезапно умолк, лицо его скривилось от отвращения; он допил налитое, пожал плечами и вернулся к разговору: – Итак, попробую его уговорить. Не более. Он мой брат, Изобел внимательно за ним наблюдала. Ей хотелось знать, что означает короткая резкая фраза про брата, но она понимала – не стоит об этом спрашивать.
– Когда летишь? – спокойно осведомилась она.
– Завтра.
– Я полечу с тобой.
– Нет, милая. – Он повернулся к ней, помягчев лицом. – На сей раз нет. Предпочту, чтобы ты оставалась здесь.
Изобел встала.
– Раз летишь ты, лечу и я, – твердо сказала она. – Если для меня это слишком опасно, то и для тебя тоже. Но ты ведь так не считаешь?
– Конечно, нет, но…
– Вот и полетим вместе. – И она наградила его своей самой обезоруживающей улыбкой. – Ты прекрасно знаешь, что не сможешь мне противиться, так лучше сразу уступи достойно.
– В самом деле?
Он усмехнулся ее вызову, но не успел возразить – она побежала к нему.
– Эдуард, милый, я лечу. Не нужно нелепых пререканий. Лучше поцелуй меня. Если хочешь, можем поспорить потом.
Изобел его обняла. Эдуард сопротивлялся целых полминуты, затем тяжело вздохнул и поцеловал ее.
Потом они действительно спорили, но Изобел настояла на своем. Наутро они вместе отправились в аэропорт. Он по-прежнему не знал о ребенке.
Жан-Поль откинулся на спину, не отводя взгляда от голого юноши, который умащивал его телеса. У парня были длинные гибкие пальцы, и кто бы догадался, что в этих тонких руках такая сила. Они работали над телом Жан-Поля, умело разминая мышцы, разглаживая вялую кожу, проникая в чувствительные складки и укромные уголки. Вниз по животу до чресел, назад к груди, выщупывая каждое ребрышко под слоем дряблых мышц и жира.
Раздвинув Жан-Полю бедра, он взялся за ноги. От лодыжек – медленно – вверх, потом снова вниз. Колени, затем все еще крепкие мышцы бедер. И еще раз – медленно – до чресел. Потом наконец в промежность, под яички, размяли обвисшую кожу мошонки, осторожно, всего одним пальцем, помассировали укрывшуюся в складке ягодиц простату. И назад, к голеням.
Жан-Поль прикрыл глаза. Господи, как хорошо; этот маленький сукин сын знает свое дело.
У Жан-Поля было белое тело, кроме лица, шеи и предплечий, загоревших на солнце. Он только что принял душ и благоухал маслом с примесью жасмина. От мальчишки же, напротив, слабо попахивало потом и еще чем-то, связанным с нищетой, дешевой жратвой, перенаселенной квартирой, бриллиантином на плохо вымытых волосах, автобусами для арабов, грязью. Жан-Полю нравится этот запах – он воплощает ритуал, игру, расстановку сил: хозяин и слуга.
Юноша был невероятно красив. Наполовину белый, с бледно-оливковой кожей, отливающей золотом в тонких полосках света, проникающих сквозь полузакрытые жалюзи, он мог бы сойти за европейца – итальянца или француза из какой-нибудь южной провинции вроде Прованса. Он даже учился во французском университете – так, по крайней мере, он утверждал. Не то чтобы Жан-Поль этому верил, но парень очень хорошо говорил по-французски, почти без акцента, так что, может, и не врал. По его словам, ему девятнадцать и он сирота; впрочем, все они так говорили, набивая себе цену. Он служил лифтером в маленькой французской гостинице и подрабатывал от случая к случаю вечерами в ресторане, где разносил выпивку. Там-то три месяца назад Жан-Поль его и углядел.
И опять от колена к чреслам, а указательный палец осторожно массирует и массирует. Жан-Поль почувствовал, что у него наконец начинает вставать. Он открыл глаза. В голове все медленно плыло и вращалось от кифа. Он с трудом разобрал, что показывают часы на тумбочке у постели. Около четырех. Боже, времени почти не осталось. Изобел с Эдуардом вернутся в пять. Конечно, они вряд ли зайдут к нему в спальню, но все же… Мысль о том, что нужно спешить и не выдать свою тайну, возбудила его. Он схватил юношу за запястье. – Давай, давай. Начинай.
Парень посмотрел на него сверху равнодушным взглядом, но в его черных глазах Жан-Поль уловил легкую тень презрения. Затем он склонился между раздвинутых ног Жан-Поля и принялся работать языком. Жан-Поль застонал, обхватив юношу за голову.
Ему нравилось это выражение глаз – презрение пополам с обидой; когда он в первый раз увидел его на лице у паренька, оно ему что-то напомнило, но что именно – это он понял лишь через много недель. Воспоминание пришло внезапно. Ночь во время войны; ночь, когда убили отца; ночь у этой суки Симонеску. Тогда у Карлотты было точно такое выражение, и оно понравилось Жан-Полю, потому что давало ему ощутить… Что ощутить? Память унеслась на волне кифа, но снова вернулась. Ощутить свою власть, вот что, потому что он платил, он покупал, а они хоть и ненавидели его, все равно себя продавали. Приятное чувство; простое и приятное. Оно придавало ему вес в собственных глазах. Он почувствовал, как член напрягся и уперся юноше в глотку. Тот едва не задохнулся, но Жан-Поль только усилил хватку и тесней прижал его голову, так чтобы до конца войти парню в рот.
Когда он впервые проделал такое с парнем, ему было стыдно. Он знал, что здесь это широко практикуется, чуть ли не в порядке вещей. Мужчины откровенно обсуждали это в клубе, пропустив два-три стаканчика. «Туже, приятней, лучше, чем у женщины, тут и спорить не о чем», – говорили они. Парни были искусней и раскованней женщин-арабок, за деньги готовы на все, буквально на все.
У Жан-Поля эти разговоры вызывали легкое отвращение, странное ощущение какой-то опасности, но в глубине души возбуждение. Это не в его вкусе: он не какой-нибудь гомосек, ему нравятся женщины, а не мальчишки с подведенными глазами и вкрадчивой хитрой повадкой. Тем не менее интересно было послушать, что говорят другие.
Потом, в первый раз… Он был тогда крепко пьян, так пьян, что почти ничего не соображал, поэтому тот случай можно списать. А затем он снова лег с женщиной – и ничего, ровным счетом ничего такого, о чем стоило говорить. Много возбуждения, много беспокойства – и никакой эрекции, вялый член так и повис между ног. Ни разу даже не дернулся, а уж она-то старалась изо всех сил, чего только не выделывала. Тогда он снова решил попробовать с парнем – ему рекомендовали того как мастера по этой части. Жан-Поль боялся самого худшего – но нет: юноша раздел его, и стояк был отменный, орудие в полном рабочем порядке, готовое к действию. На парня его член произвел сильное впечатление, а он повидал их немало. Такой большой, такой большой, ужасался парень, тут ни масло, ни вазелин не помогут; он даже закричал, когда Жан-Поль вогнал ему в зад. Впрочем, и эти крики – тоже из их профессиональных уловок, вроде как называть себя сиротой. На самом-то деле они ничего не значат.
После этою у него было много парней и несколько женщин, однако последние не вызывали прежнего пыла, особенно француженки. Он имел прекрасные возможности погулять со многими здешними женами – у какого мужчины не было этих возможностей? Бабы дурели от скуки, все их мысли вращались вокруг постели. Но после мальчиков женщины его утомляли: столько требований, в придачу к сексу подавай им еще и любовь, и у каждой полно своих представлений о том, как надо трахаться, и в какой позиции предпочтительней, и как им кончить. «Плевать мне на это, – не раз хотелось ему сказать. – Заткнись и не мешай дотрахаться». Разумеется, он этого не говорил. Он просто перестал с ними спать. Вместо них он теперь имел мальчиков. Парни делали именно то, что он велел, и тогда, когда он хотел… Пресвятая Богородица! Этот приемчик парень применил впервые, но как здорово! Потрясающе. Нет, что там ни говори, а этот мальчишка – находка. Лучший из лучших. – Ладно, хватит. Ложись…
Жан-Поль оттолкнул юношу, вынул член у него изо рта. За все это время парень не произнес ни слова. Он перекатился на другую половину постели и лег на спину. Сегодня у парня не стоял – но у него почти никогда не стоял. Жан-Поль уже давно перестал волноваться по этому поводу.
– Inbecile[28]. Перевернись на живот… Опьянение от кифа начало проходить, Жан-Поль почувствовал, как где-то на периферии его ощущений зарождаются раздражение и злость. С кифом такое нередко бывает, когда проходит балдеж. Впрочем, неважно: злость выручает. – Подыми жопу.
Юноша чуть приподнялся. Жан-Поль опустил глаза на свое умащенное тело, поплевал на ладонь, чтобы легче войти, примерился и всадил. Мальчишка охнул, но только один раз, прикусил губу и замолк. Жан-Поль качал во всю мощь, задыхаясь, крепко зажав руками узкий красивый юношеский таз. В его теле вздымались жар и ярость, страшная ярость, пробившаяся через пары кифа, ярость ослепительная, на миг перебившая даже похоть, так что он сбился с ритма, не рассчитал темпа. Как на войне, смутно подумалось ему, как на войне, как в битве, е…я напоминает сражение, она…
Но сравнение вихрем унеслось прочь; он опустил взгляд на услужливо изогнутый молодой позвоночник, снова нашел ритм, покачал и кончил.
Он мешком повалился на парня, ловя ртом воздух; на него нашла легкая дурнота. Он злоупотребил кифом.
Нужно отказаться от кифа. Он внезапно и предательски бьет по мозгам. Господи Иисусе! Ведь едва не сорвалось.
Юноша выждал пять минут – как обычно. Потом встал и направился в ванную. Было слышно, как он пустил воду. Вышел он оттуда уже одетым.
Жан-Поль закурил сигарету и улыбнулся.
– Тебя ждет подарок. Там, на комоде.
Юноша даже не поглядел на кучку франковых бумажек. Он надулся и опустил голову.
– Не нужны мне подарки. Я же вам говорил. Жан-Поль вздохнул. Этой новой линии поведения парень придерживался уже около двух недель.
– Чего же ты в таком случае хочешь? Не этого, так чего-то другого? Я просто хочу выразить тебе мою благодарность. Ты мне нравишься, и сам это знаешь.
Он протянул юноше руку, но тот сделал вид, что не видит, и с обидой глянул на Жан-Поля.
– Я вам говорил, – произнес он едва слышно. – Я хочу, чтобы мы стали друзьями.
– Мы и так друзья. Добрые друзья. Ты это знаешь, – вздохнул Жан-Поль, теряя терпение.
– Нет, не друзья. Я вам нужен только для этого. – Юноша хмуро показал на постель. – А больше мы нигде не встречаемся. Только здесь. Только для этого.
– Но где же, черт возьми, нам еще встречаться? Чего ты от меня хочешь – чтобы я привел тебя во Французский клуб? В отель? Ты и сам понимаешь, что это невозможно.
– Мы могли бы сходить куда-нибудь выпить, – упрямо заявил юноша, надув губы. – Друзья так и делают – встречаются, чтобы выпить вместе, в кафе или ресторане. Или вместе обедают. Мы бы тоже могли. Я сойду за француза, вы знаете. Сами говорили. Я наполовину француз. Я учился во Франции…
От обиды у него срывался голос. Жан-Поль тревожно поглядел на часы: почти пять.
– Хорошо, хорошо, как-нибудь так и сделаем. Встретимся в кафе, выпьем. А может, сходим в кино. Это тебе подойдет?
– Может быть. Когда?
– Пока не знаю. – Жан-Поль встал в полный рост и потянулся к халату. – Слушай, не будем сейчас пререкаться. У меня нет времени, я тебе говорил. Ко мне приехали гости – брат с женой. Они скоро вернутся. Будь умницей, уходи…
– Я больше не приду. – Парень поднял голову, и Жан-Поль с ужасом увидел, что его черные глаза полны слез. – Вот если мы будем друзьями, настоящими друзьями… А так я не хочу.
– Хорошо, хорошо. – Жан-Поль торопливо пересек комнату, взял с комода франки и сунул их юноше в нагрудный карман. Он услышал, как у дома остановился автомобиль, и поспешил добавить еще одну бумажку: тридцать франков закроют дело, для парня это целое состояние.
Юноша не шелохнулся. Жан-Поль нетерпеливо его подтолкнул.
– А теперь уходи. Мы встретимся. Договоримся в другой раз, честное слово…
– Другого раза не будет. Сейчас.
– Ладно. Идет. Встретимся завтра. В «Кафе де ла Пэ» – ты знаешь, где это, рядом с площадью Революции…
Юноша сразу просиял.
– Правда? Вы обещаете? Во сколько?
– Окою шести. Встретимся в шесть. Я, вероятно, не смогу там долго пробыть. – Жан-Поль нахмурился. – Возможно, со мной будут гости. Если гак случится… ну, ты ведь будешь осмотрительным, верно? Сделаешь вид, что зашел в кафе случайно или что-нибудь в том же роде?
Он уже жалел о приглашении, но было поздно, мальчишка прямо рассиялся от радости.
– Ваш брат? Вы хотите сказать, там будет ваш брат? И вы меня ему представите? Для меня это огромная честь, я буду очень осторожен, обещаю вам. Я не хочу, чтобы вам из-за меня было стыдно. Вот увидите – я умею себя держать, Честное-пречестное.
Его восторг прямо-таки тронул Жан-Поля, и он любовно шлепнул парня по заду.
– Прекрасно. А сейчас не подведи, ясно? – Он запнулся, а затем сжал юноше руку – Сегодня ты хорошо постарался, просто великолепно.
– Надеюсь. Хотел, чтобы вам было приятно.
Он сказал это чуть напряженно, и Жан-Полю показалось, что в глазах у юноши промелькнула тень все того же презрения. Ерунда, просто у парня своя гордость. Жан-Поль посмотрел на окно, и юноша кивнул:
– Не беспокойтесь, я уйду черным ходом, через кухню.
На другой день в самом начале шестого Эдуард и Жан-Поль вышли из приемной генерал-губернатора. По длинным коридорам под включенными вентиляторами – погода все еще стояла жаркая – их провожали старший адъютант, француз, и адъютант адъютанта, алжирец. В сопровождении этой пары они спустились по широкой мраморной лестнице и вышли под яркое солнце. Старший адъютант остановился и отвесил почтительный полупоклон.
– Господин барон. Господин де Шавиньи. Надеюсь, мы смогли вам посодействовать. – Он сделал паузу и обратился к Эдуарду: – Вы, кажется, говорили, что завтра возвращаетесь во Францию, господин де Шавиньи?
– Да.
– Если до отъезда мы сможем вам быть чем-то полезны, я почту за честь…
– Разумеется, – оборвал Эдуард. – Благодарю вас И вас.
Он посмотрел на адъютантов. Француз учтиво улыбался. Алжирец, низенький смуглый мужчина, носивший очки в тяжелой роговой оправе, не улыбался. За все время он не сказал ни единого слова. Служащие вернулись в здание. Эдуард и Жан-Поль не спеша спустились по широким ступеням на улицу.
Жан-Поль задержался у палатки купить пачку «Галуаз». Продавец, крохотный орехово-коричневый араб в красной феске, торговал также засахаренным миндалем и фисташками. И газетами – «Фигаро», «Ле Монд». «Гералд трибюн», «Уолл-стрит джорнел», «Эль муджа-хид»; ведущая алжирская ежедневная газета выходила на французском. Эдуард глянул на крупный снимок на первой полосе, отвел глаза и отошел в тень пальмы, пока Жан-Поль пересчитывал сдачу. Проехал военный грузовик с французскими парашютистами. Учреждения закрывались. По широкому элегантному бульвару сновали машины. Он окинул взглядом перспективу бульвара, красивые белые дома с решетчатыми ставнями и увидел вдали залив, голубой блеск моря.
– Идем. – Жан-Поль обнял его плечи. – Нужно выпить. У меня во рту пересохло. Собачья жара. Я сказал Изобел, что мы подождем ее. в «Кафе деля Пэ»…
– Изобел? Я думал, она отдыхает на вилле.
– В последнюю минуту у нее изменились планы. Она решила походить по лавочкам – женщины всегда женщины, сам понимаешь. У нее машина, так что сможем вернуться все вместе.
– Прекрасно. Но я не хочу задерживаться, мне еще нужно кое-кому позвонить. – Эдуард пожал плечами и позволил увлечь себя по направлению к площади Революции. Они пересекли ее и вошли в кафе. Посетителей становилось все больше, в основном бизнесмены-французы. Жан-Поль приметил столик у окна, рванулся к нему и плюхнулся на стул.
– Два аперитива, – заказал он и откинулся на спинку. – Отсюда мы увидим Изобел. Тут хоть прохладнее, вентиляторы работают…
Он замолчал, закурил сигарету и с восхищением посмотрел на Эдуарда. Как только ему удается? – задался он вопросом. Целый день напряженных встреч с официальными лицами французской администрации – а выглядит таким же свежим, как утром. На белом полотняном костюме – ни пятнышка, ни складочки. Не потеет, и, судя по всему, жара ему нипочем. Жан-Поль украдкой покосился на свой костюм – слишком тесный и чертовски неудобный: весь в потных складках, рукав забрызган вином. А впрочем, черт с ним; к нему возвращалась самоуверенность. Может, теперь до Эдуарда дойдет – он ведь всего не знает.
– Что ж, salut[29]. – Он поднял аперитив и сделал большой глоток. – Полегчало, братик?
– С какой стати? – Эдуард бесстрастно на него посмотрел.
– Разве нет? А мне подумалось… Ну ладно, ладно, знаю, меня ты слушать не станешь, так, может, прислушаешься к их мнению. Уж они-то в курсе, что здесь творится. Если бы пахло заварухой – настоящей, заметь, – они бы знали. Логично, правда? А они что тебе говорили, причем все как один? То же самое, что я. Все уляжется. Положение под контролем.
– Да, говорили, не спорю.
– А ты, видно, им не поверил? Господи, Эдуард, ты, знаешь ли, бываешь чертовски самонадеянным. Генерал-губернатор все ясно тебе разложил, без всяких там «но» и «если», а ты ему не веришь.
– Генерал-губернатор не произвел на меня впечатления, – заметил Эдуард. – Меня заинтересовал младший адъютант.
– Что? Этот алжирец? Но он даже рта не раскрыл. У него, доложу я тебе, был такой вид, словно от страха он сейчас наложит в штаны.
– Именно на это я и обратил внимание, – холодно произнес Эдуард.
Он отвернулся и обвел кафе взглядом. В основном одни мужчины, всего несколько женщин – видимо, секретарши, которых боссы пригласили на рюмочку. Арабов сюда не пускали, кругом были только французы. – Ну, я умываю руки. – Жан-Поль допил аперитив и велел официанту повторить. – Какого черта, Эдуард, хватит нам спорить, надоело. Ты сказал, что хотел, а я не собираюсь передумывать. Не будем к этому возвращаться. Ради Христа, это ведь твой последний вечер в Алжире? Ну расслабься ты хоть немного, а? Давай отдохнем.
Лицо у Эдуарда вдруг просветлело. Он встал. – Гляди, вон Изобел. она нас высматривает. Прости, я сейчас…
Он вышел на террасу. Жан-Поль проводил брата взглядом, увидел, что она его заметила, повернулась, улыбнулась и бросилась в его объятия. Он вздохнул и зажег новую сигарету. Как хорошо им друг с другом, это ясно как день, и Жан-Поль за них радовался. Он не ревновал, да и с чего бы? Его с Изобел помолвка – дело прошлое, теперь он с трудом вспоминал то время, они тогда ошиблись, о чем говорить. А Эдуарду она, судя по всему, подходит, понимает его. С ней он не такой, как с другими, – мягче, нежней, больше похож на того, давнего, Эдуарда. Конечно же, она сумела найти к нему подход, вот и хорошо. А то он уже начинал тревожиться, как бы Эдуард совсем не замкнулся в себе. Что ж, она очень красива, вероятно, скоро у них пойдут дети, и уж тогда Эдуард будет по-настоящему счастлив… Когда они подошли, Жан-Поль поднялся. Изобел смеялась над чем-то, что ей сказал Эдуард. На ней был белый полотняный костюм, зеленые глаза сияли. Она поднялась на цыпочки и расцеловала его в обе щеки.
– Жан-Поль, у тебя не автомобиль – чудовище. А сколько машин! Пришлось припарковаться черт знает где. Потом я заблудилась. Смотрите – у меня для вас по подарку…
И она вручила каждому пакетик, обернутый в папиросную бумагу, перевязанный шнурком и запечатанный воском. Они не спеша их вскрыли под нетерпеливым взглядом Изобел.
– Санзал. Палочки сандалового дерева. Ты, Жан-Поль, про них знаешь. Их нужно поставить в маленькую медную курильницу вроде крохотной чашечки, они будут тлеть. Продавец говорил, вся комната пропитается ароматом. Ох, – откинулась она на спинку стула, – я столько всего хотела купить, какие дивные краски! Толченое индиго – восхитительно синее, словно лазурит. А хна! И, конечно, специи – тмин, куркума – да, еще шафран, горы свежезасушенного шафрана, и… Мужчины переглянулись, Эдуард вздохнул:
– Дорогая, ты была в арабском городе? Изобел развела руками:
– Кто знает? Я и сама не поняла, где была…
– Не ври.
– Ну ладно. Почти что. Правда, в самом начале. На границе между городами, где ничейная земля. – Ее глаза лукаво блеснули. – Там я побродила по рынку, а потом вернулась сюда. А теперь хватит злиться, лучше скажите «спасибо».
– Спасибо, – произнесли они в один голос, и Эдуард улыбнулся.
– Ну, ладно, забудем. Слава богу, ничего не случилось. Мог бы сообразить, что ты обязательно выкинешь что-нибудь в этом духе и нам тебя не остановить… – Он подозвал официанта. – Что будешь пить, дорогая?
– «Перье» со льдом, – небрежно ответила Изобел. Эдуард наградил ее удивленным взглядом.
– И только? Может, стаканчик вина? Или аперитив?
– Нет. милый, честное слово. Очень хочется пить. Минеральная вода будет в самый раз. – Она подумала. – И еще очень хочется есть. Видимо, нагуляла аппетит, пока бродила по рынку. Сандвич? Нет, не хочу. Лучше выпью стакан холодного молока.
– Стакан «Перье» и стакан холодного молока? Эдуард внимательно на нее посмотрел, но она спокойно кивнула:
– Именно. Спасибо, милый.
Официант, принимая заказ, удивленно воздел брови, но ничего не сказал и сразу принес заказанное. Изобел сидела, безмятежно прихлебывая молоко; на ее красивом лице играла загадочная улыбка. Завтра, решила она. Завтра можно будет ему сказать. Как только взлетит самолет. Скорей бы оно наступило, это завтра! Пока Эдуард и Жан-Поль разговаривали, она обвела взглядом кафе. Как все красиво. И все посетители – седоватые бизнесмены и молодые секретарши – все-все тоже такие красивые. Мир прекрасен. Жизнь прекрасна. У нее голова кружилась от счастья. Она посмотрела на Эдуарда – тот как раз подался к Жан-Полю подчеркнуть какую-то свою мысль: густые черные волосы, резко прорисованные черты лица, решительная и точная речь.
Она задалась вопросом, пойдет ли ребенок в Эдуарда, и понадеялась на это: у рыжих младенцев страшненький вид. Нет, рыжего она родит ему после. Но ей хотелось, чтобы этот ребенок, мальчик или девочка, пошел в Эдуарда, который дал ей счастье, настоящее счастье впервые в жизни. Чтобы отвести злой глаз, она скользнула руками под стол и потрогала живот. Жаль, что пока еще рано; жаль, что младенец растет так медленно. Ей хотелось ощутить в себе крохотное тельце, и чтобы живот раздуло, и чтобы Эдуард положил на него руку и почувствовал под пальцами движение их ребенка. Четыре месяца. Ворочаться начинают на пятом месяце, так сказал доктор. У нее тогда вытянулось лицо: «Ничего себе! Еще целых два месяца!» Врач терпеливо улыбнулся: «Сперва происходит много другого. Оно уже происходит, хотя вы и не чувствуете. В два месяца у зародыша просматриваются голова и спинной хребет. В три можно различить конечности и черты лица. А в четыре, мадам де Шавиньи, когда вы почувствуете, как он шевелится, – не исключено, что временами он будет сильно толкаться, – значит, зародыш…» «Только не зародыш!» – хотелось ей крикнуть. Дитя. Мое дитя. Дитя Эдуарда. Наше чудо – ибо таким она его ощущала, как, вероятно, ощущает каждая женщина: чудо, новая жизнь.
– Возможно. – Эдуард подумал и посмотрел на нее: – Ты считаешь, я поступил неправильно?
– Не знаю, – тихо ответила Изобел и отвела взгляд. Наступило напряженное молчание. Эдуард подумал о семействе Изобел, ее дедах, дядюшках, двоюродных братьях, которые поддерживали империю и правили ею, сражались и властвовали в Индии и Африке. Ему представлялось маловероятным, чтобы она поняла его доводы. На какой-то миг он почувствовал отчужденность и сожаление, которое тут же прошло. Изобел же, опустив голову, подумала: «Не могу рассказать ему про ребенка; сейчас не могу». Она ощутила, как он отдалился, и медленно подняла глаза.
– Эдуард, ты намерен туда отправиться?
Его тронули ее сообразительность и самоотверженность. Забыв о сожалениях, он присел перед ней на корточки и ласково взял ее руки в свои.
– Придется, милая. Я пытался дозвониться до Жан-Поля – безрезультатно. Придется отправиться самому. Нужно уговорить его возвратиться во Францию.
– И удрать из Алжира? – Изобел от удивления широко раскрыла глаза. На какой-то миг ей даже стало противно. В ее семье мужчины никогда не увиливали от своих обязательств в колониях. Ей на память пришли многочисленные замечания отца по этому поводу, его возмущение, когда Индии была наконец дана независимость. Но она решительно выбросила политику из головы – в этом ей не хотелось перечить Эдуарду. Она вздохнула и сказала, тщательно выбирая слова:
– Но он ведь ни за что не согласится, Эдуард, разве не ясно? Ты сам рассказывал, как ему там нравится. После увольнения из армии у него столько всего связано с Алжиром. Он никогда не бросит виноградники, свою землю…
– Недолго ему ею владеть, уедет он или останется, – произнес Эдуард как отрезал. Он поднялся и прошелся по комнате. – Неплохо бы ему сейчас это понять. Пройдет два года, может, больше, даже пять, хотя я в этом сомневаюсь, и французы уберутся из страны. В отношении Жан-Поля ты, вероятно, права. Но я обязан попытаться. В Алжире любому французу грозит опасность, особенно такому, как Жан-Поль… – Он внезапно умолк, лицо его скривилось от отвращения; он допил налитое, пожал плечами и вернулся к разговору: – Итак, попробую его уговорить. Не более. Он мой брат, Изобел внимательно за ним наблюдала. Ей хотелось знать, что означает короткая резкая фраза про брата, но она понимала – не стоит об этом спрашивать.
– Когда летишь? – спокойно осведомилась она.
– Завтра.
– Я полечу с тобой.
– Нет, милая. – Он повернулся к ней, помягчев лицом. – На сей раз нет. Предпочту, чтобы ты оставалась здесь.
Изобел встала.
– Раз летишь ты, лечу и я, – твердо сказала она. – Если для меня это слишком опасно, то и для тебя тоже. Но ты ведь так не считаешь?
– Конечно, нет, но…
– Вот и полетим вместе. – И она наградила его своей самой обезоруживающей улыбкой. – Ты прекрасно знаешь, что не сможешь мне противиться, так лучше сразу уступи достойно.
– В самом деле?
Он усмехнулся ее вызову, но не успел возразить – она побежала к нему.
– Эдуард, милый, я лечу. Не нужно нелепых пререканий. Лучше поцелуй меня. Если хочешь, можем поспорить потом.
Изобел его обняла. Эдуард сопротивлялся целых полминуты, затем тяжело вздохнул и поцеловал ее.
Потом они действительно спорили, но Изобел настояла на своем. Наутро они вместе отправились в аэропорт. Он по-прежнему не знал о ребенке.
Жан-Поль откинулся на спину, не отводя взгляда от голого юноши, который умащивал его телеса. У парня были длинные гибкие пальцы, и кто бы догадался, что в этих тонких руках такая сила. Они работали над телом Жан-Поля, умело разминая мышцы, разглаживая вялую кожу, проникая в чувствительные складки и укромные уголки. Вниз по животу до чресел, назад к груди, выщупывая каждое ребрышко под слоем дряблых мышц и жира.
Раздвинув Жан-Полю бедра, он взялся за ноги. От лодыжек – медленно – вверх, потом снова вниз. Колени, затем все еще крепкие мышцы бедер. И еще раз – медленно – до чресел. Потом наконец в промежность, под яички, размяли обвисшую кожу мошонки, осторожно, всего одним пальцем, помассировали укрывшуюся в складке ягодиц простату. И назад, к голеням.
Жан-Поль прикрыл глаза. Господи, как хорошо; этот маленький сукин сын знает свое дело.
У Жан-Поля было белое тело, кроме лица, шеи и предплечий, загоревших на солнце. Он только что принял душ и благоухал маслом с примесью жасмина. От мальчишки же, напротив, слабо попахивало потом и еще чем-то, связанным с нищетой, дешевой жратвой, перенаселенной квартирой, бриллиантином на плохо вымытых волосах, автобусами для арабов, грязью. Жан-Полю нравится этот запах – он воплощает ритуал, игру, расстановку сил: хозяин и слуга.
Юноша был невероятно красив. Наполовину белый, с бледно-оливковой кожей, отливающей золотом в тонких полосках света, проникающих сквозь полузакрытые жалюзи, он мог бы сойти за европейца – итальянца или француза из какой-нибудь южной провинции вроде Прованса. Он даже учился во французском университете – так, по крайней мере, он утверждал. Не то чтобы Жан-Поль этому верил, но парень очень хорошо говорил по-французски, почти без акцента, так что, может, и не врал. По его словам, ему девятнадцать и он сирота; впрочем, все они так говорили, набивая себе цену. Он служил лифтером в маленькой французской гостинице и подрабатывал от случая к случаю вечерами в ресторане, где разносил выпивку. Там-то три месяца назад Жан-Поль его и углядел.
И опять от колена к чреслам, а указательный палец осторожно массирует и массирует. Жан-Поль почувствовал, что у него наконец начинает вставать. Он открыл глаза. В голове все медленно плыло и вращалось от кифа. Он с трудом разобрал, что показывают часы на тумбочке у постели. Около четырех. Боже, времени почти не осталось. Изобел с Эдуардом вернутся в пять. Конечно, они вряд ли зайдут к нему в спальню, но все же… Мысль о том, что нужно спешить и не выдать свою тайну, возбудила его. Он схватил юношу за запястье. – Давай, давай. Начинай.
Парень посмотрел на него сверху равнодушным взглядом, но в его черных глазах Жан-Поль уловил легкую тень презрения. Затем он склонился между раздвинутых ног Жан-Поля и принялся работать языком. Жан-Поль застонал, обхватив юношу за голову.
Ему нравилось это выражение глаз – презрение пополам с обидой; когда он в первый раз увидел его на лице у паренька, оно ему что-то напомнило, но что именно – это он понял лишь через много недель. Воспоминание пришло внезапно. Ночь во время войны; ночь, когда убили отца; ночь у этой суки Симонеску. Тогда у Карлотты было точно такое выражение, и оно понравилось Жан-Полю, потому что давало ему ощутить… Что ощутить? Память унеслась на волне кифа, но снова вернулась. Ощутить свою власть, вот что, потому что он платил, он покупал, а они хоть и ненавидели его, все равно себя продавали. Приятное чувство; простое и приятное. Оно придавало ему вес в собственных глазах. Он почувствовал, как член напрягся и уперся юноше в глотку. Тот едва не задохнулся, но Жан-Поль только усилил хватку и тесней прижал его голову, так чтобы до конца войти парню в рот.
Когда он впервые проделал такое с парнем, ему было стыдно. Он знал, что здесь это широко практикуется, чуть ли не в порядке вещей. Мужчины откровенно обсуждали это в клубе, пропустив два-три стаканчика. «Туже, приятней, лучше, чем у женщины, тут и спорить не о чем», – говорили они. Парни были искусней и раскованней женщин-арабок, за деньги готовы на все, буквально на все.
У Жан-Поля эти разговоры вызывали легкое отвращение, странное ощущение какой-то опасности, но в глубине души возбуждение. Это не в его вкусе: он не какой-нибудь гомосек, ему нравятся женщины, а не мальчишки с подведенными глазами и вкрадчивой хитрой повадкой. Тем не менее интересно было послушать, что говорят другие.
Потом, в первый раз… Он был тогда крепко пьян, так пьян, что почти ничего не соображал, поэтому тот случай можно списать. А затем он снова лег с женщиной – и ничего, ровным счетом ничего такого, о чем стоило говорить. Много возбуждения, много беспокойства – и никакой эрекции, вялый член так и повис между ног. Ни разу даже не дернулся, а уж она-то старалась изо всех сил, чего только не выделывала. Тогда он снова решил попробовать с парнем – ему рекомендовали того как мастера по этой части. Жан-Поль боялся самого худшего – но нет: юноша раздел его, и стояк был отменный, орудие в полном рабочем порядке, готовое к действию. На парня его член произвел сильное впечатление, а он повидал их немало. Такой большой, такой большой, ужасался парень, тут ни масло, ни вазелин не помогут; он даже закричал, когда Жан-Поль вогнал ему в зад. Впрочем, и эти крики – тоже из их профессиональных уловок, вроде как называть себя сиротой. На самом-то деле они ничего не значат.
После этою у него было много парней и несколько женщин, однако последние не вызывали прежнего пыла, особенно француженки. Он имел прекрасные возможности погулять со многими здешними женами – у какого мужчины не было этих возможностей? Бабы дурели от скуки, все их мысли вращались вокруг постели. Но после мальчиков женщины его утомляли: столько требований, в придачу к сексу подавай им еще и любовь, и у каждой полно своих представлений о том, как надо трахаться, и в какой позиции предпочтительней, и как им кончить. «Плевать мне на это, – не раз хотелось ему сказать. – Заткнись и не мешай дотрахаться». Разумеется, он этого не говорил. Он просто перестал с ними спать. Вместо них он теперь имел мальчиков. Парни делали именно то, что он велел, и тогда, когда он хотел… Пресвятая Богородица! Этот приемчик парень применил впервые, но как здорово! Потрясающе. Нет, что там ни говори, а этот мальчишка – находка. Лучший из лучших. – Ладно, хватит. Ложись…
Жан-Поль оттолкнул юношу, вынул член у него изо рта. За все это время парень не произнес ни слова. Он перекатился на другую половину постели и лег на спину. Сегодня у парня не стоял – но у него почти никогда не стоял. Жан-Поль уже давно перестал волноваться по этому поводу.
– Inbecile[28]. Перевернись на живот… Опьянение от кифа начало проходить, Жан-Поль почувствовал, как где-то на периферии его ощущений зарождаются раздражение и злость. С кифом такое нередко бывает, когда проходит балдеж. Впрочем, неважно: злость выручает. – Подыми жопу.
Юноша чуть приподнялся. Жан-Поль опустил глаза на свое умащенное тело, поплевал на ладонь, чтобы легче войти, примерился и всадил. Мальчишка охнул, но только один раз, прикусил губу и замолк. Жан-Поль качал во всю мощь, задыхаясь, крепко зажав руками узкий красивый юношеский таз. В его теле вздымались жар и ярость, страшная ярость, пробившаяся через пары кифа, ярость ослепительная, на миг перебившая даже похоть, так что он сбился с ритма, не рассчитал темпа. Как на войне, смутно подумалось ему, как на войне, как в битве, е…я напоминает сражение, она…
Но сравнение вихрем унеслось прочь; он опустил взгляд на услужливо изогнутый молодой позвоночник, снова нашел ритм, покачал и кончил.
Он мешком повалился на парня, ловя ртом воздух; на него нашла легкая дурнота. Он злоупотребил кифом.
Нужно отказаться от кифа. Он внезапно и предательски бьет по мозгам. Господи Иисусе! Ведь едва не сорвалось.
Юноша выждал пять минут – как обычно. Потом встал и направился в ванную. Было слышно, как он пустил воду. Вышел он оттуда уже одетым.
Жан-Поль закурил сигарету и улыбнулся.
– Тебя ждет подарок. Там, на комоде.
Юноша даже не поглядел на кучку франковых бумажек. Он надулся и опустил голову.
– Не нужны мне подарки. Я же вам говорил. Жан-Поль вздохнул. Этой новой линии поведения парень придерживался уже около двух недель.
– Чего же ты в таком случае хочешь? Не этого, так чего-то другого? Я просто хочу выразить тебе мою благодарность. Ты мне нравишься, и сам это знаешь.
Он протянул юноше руку, но тот сделал вид, что не видит, и с обидой глянул на Жан-Поля.
– Я вам говорил, – произнес он едва слышно. – Я хочу, чтобы мы стали друзьями.
– Мы и так друзья. Добрые друзья. Ты это знаешь, – вздохнул Жан-Поль, теряя терпение.
– Нет, не друзья. Я вам нужен только для этого. – Юноша хмуро показал на постель. – А больше мы нигде не встречаемся. Только здесь. Только для этого.
– Но где же, черт возьми, нам еще встречаться? Чего ты от меня хочешь – чтобы я привел тебя во Французский клуб? В отель? Ты и сам понимаешь, что это невозможно.
– Мы могли бы сходить куда-нибудь выпить, – упрямо заявил юноша, надув губы. – Друзья так и делают – встречаются, чтобы выпить вместе, в кафе или ресторане. Или вместе обедают. Мы бы тоже могли. Я сойду за француза, вы знаете. Сами говорили. Я наполовину француз. Я учился во Франции…
От обиды у него срывался голос. Жан-Поль тревожно поглядел на часы: почти пять.
– Хорошо, хорошо, как-нибудь так и сделаем. Встретимся в кафе, выпьем. А может, сходим в кино. Это тебе подойдет?
– Может быть. Когда?
– Пока не знаю. – Жан-Поль встал в полный рост и потянулся к халату. – Слушай, не будем сейчас пререкаться. У меня нет времени, я тебе говорил. Ко мне приехали гости – брат с женой. Они скоро вернутся. Будь умницей, уходи…
– Я больше не приду. – Парень поднял голову, и Жан-Поль с ужасом увидел, что его черные глаза полны слез. – Вот если мы будем друзьями, настоящими друзьями… А так я не хочу.
– Хорошо, хорошо. – Жан-Поль торопливо пересек комнату, взял с комода франки и сунул их юноше в нагрудный карман. Он услышал, как у дома остановился автомобиль, и поспешил добавить еще одну бумажку: тридцать франков закроют дело, для парня это целое состояние.
Юноша не шелохнулся. Жан-Поль нетерпеливо его подтолкнул.
– А теперь уходи. Мы встретимся. Договоримся в другой раз, честное слово…
– Другого раза не будет. Сейчас.
– Ладно. Идет. Встретимся завтра. В «Кафе де ла Пэ» – ты знаешь, где это, рядом с площадью Революции…
Юноша сразу просиял.
– Правда? Вы обещаете? Во сколько?
– Окою шести. Встретимся в шесть. Я, вероятно, не смогу там долго пробыть. – Жан-Поль нахмурился. – Возможно, со мной будут гости. Если гак случится… ну, ты ведь будешь осмотрительным, верно? Сделаешь вид, что зашел в кафе случайно или что-нибудь в том же роде?
Он уже жалел о приглашении, но было поздно, мальчишка прямо рассиялся от радости.
– Ваш брат? Вы хотите сказать, там будет ваш брат? И вы меня ему представите? Для меня это огромная честь, я буду очень осторожен, обещаю вам. Я не хочу, чтобы вам из-за меня было стыдно. Вот увидите – я умею себя держать, Честное-пречестное.
Его восторг прямо-таки тронул Жан-Поля, и он любовно шлепнул парня по заду.
– Прекрасно. А сейчас не подведи, ясно? – Он запнулся, а затем сжал юноше руку – Сегодня ты хорошо постарался, просто великолепно.
– Надеюсь. Хотел, чтобы вам было приятно.
Он сказал это чуть напряженно, и Жан-Полю показалось, что в глазах у юноши промелькнула тень все того же презрения. Ерунда, просто у парня своя гордость. Жан-Поль посмотрел на окно, и юноша кивнул:
– Не беспокойтесь, я уйду черным ходом, через кухню.
На другой день в самом начале шестого Эдуард и Жан-Поль вышли из приемной генерал-губернатора. По длинным коридорам под включенными вентиляторами – погода все еще стояла жаркая – их провожали старший адъютант, француз, и адъютант адъютанта, алжирец. В сопровождении этой пары они спустились по широкой мраморной лестнице и вышли под яркое солнце. Старший адъютант остановился и отвесил почтительный полупоклон.
– Господин барон. Господин де Шавиньи. Надеюсь, мы смогли вам посодействовать. – Он сделал паузу и обратился к Эдуарду: – Вы, кажется, говорили, что завтра возвращаетесь во Францию, господин де Шавиньи?
– Да.
– Если до отъезда мы сможем вам быть чем-то полезны, я почту за честь…
– Разумеется, – оборвал Эдуард. – Благодарю вас И вас.
Он посмотрел на адъютантов. Француз учтиво улыбался. Алжирец, низенький смуглый мужчина, носивший очки в тяжелой роговой оправе, не улыбался. За все время он не сказал ни единого слова. Служащие вернулись в здание. Эдуард и Жан-Поль не спеша спустились по широким ступеням на улицу.
Жан-Поль задержался у палатки купить пачку «Галуаз». Продавец, крохотный орехово-коричневый араб в красной феске, торговал также засахаренным миндалем и фисташками. И газетами – «Фигаро», «Ле Монд». «Гералд трибюн», «Уолл-стрит джорнел», «Эль муджа-хид»; ведущая алжирская ежедневная газета выходила на французском. Эдуард глянул на крупный снимок на первой полосе, отвел глаза и отошел в тень пальмы, пока Жан-Поль пересчитывал сдачу. Проехал военный грузовик с французскими парашютистами. Учреждения закрывались. По широкому элегантному бульвару сновали машины. Он окинул взглядом перспективу бульвара, красивые белые дома с решетчатыми ставнями и увидел вдали залив, голубой блеск моря.
– Идем. – Жан-Поль обнял его плечи. – Нужно выпить. У меня во рту пересохло. Собачья жара. Я сказал Изобел, что мы подождем ее. в «Кафе деля Пэ»…
– Изобел? Я думал, она отдыхает на вилле.
– В последнюю минуту у нее изменились планы. Она решила походить по лавочкам – женщины всегда женщины, сам понимаешь. У нее машина, так что сможем вернуться все вместе.
– Прекрасно. Но я не хочу задерживаться, мне еще нужно кое-кому позвонить. – Эдуард пожал плечами и позволил увлечь себя по направлению к площади Революции. Они пересекли ее и вошли в кафе. Посетителей становилось все больше, в основном бизнесмены-французы. Жан-Поль приметил столик у окна, рванулся к нему и плюхнулся на стул.
– Два аперитива, – заказал он и откинулся на спинку. – Отсюда мы увидим Изобел. Тут хоть прохладнее, вентиляторы работают…
Он замолчал, закурил сигарету и с восхищением посмотрел на Эдуарда. Как только ему удается? – задался он вопросом. Целый день напряженных встреч с официальными лицами французской администрации – а выглядит таким же свежим, как утром. На белом полотняном костюме – ни пятнышка, ни складочки. Не потеет, и, судя по всему, жара ему нипочем. Жан-Поль украдкой покосился на свой костюм – слишком тесный и чертовски неудобный: весь в потных складках, рукав забрызган вином. А впрочем, черт с ним; к нему возвращалась самоуверенность. Может, теперь до Эдуарда дойдет – он ведь всего не знает.
– Что ж, salut[29]. – Он поднял аперитив и сделал большой глоток. – Полегчало, братик?
– С какой стати? – Эдуард бесстрастно на него посмотрел.
– Разве нет? А мне подумалось… Ну ладно, ладно, знаю, меня ты слушать не станешь, так, может, прислушаешься к их мнению. Уж они-то в курсе, что здесь творится. Если бы пахло заварухой – настоящей, заметь, – они бы знали. Логично, правда? А они что тебе говорили, причем все как один? То же самое, что я. Все уляжется. Положение под контролем.
– Да, говорили, не спорю.
– А ты, видно, им не поверил? Господи, Эдуард, ты, знаешь ли, бываешь чертовски самонадеянным. Генерал-губернатор все ясно тебе разложил, без всяких там «но» и «если», а ты ему не веришь.
– Генерал-губернатор не произвел на меня впечатления, – заметил Эдуард. – Меня заинтересовал младший адъютант.
– Что? Этот алжирец? Но он даже рта не раскрыл. У него, доложу я тебе, был такой вид, словно от страха он сейчас наложит в штаны.
– Именно на это я и обратил внимание, – холодно произнес Эдуард.
Он отвернулся и обвел кафе взглядом. В основном одни мужчины, всего несколько женщин – видимо, секретарши, которых боссы пригласили на рюмочку. Арабов сюда не пускали, кругом были только французы. – Ну, я умываю руки. – Жан-Поль допил аперитив и велел официанту повторить. – Какого черта, Эдуард, хватит нам спорить, надоело. Ты сказал, что хотел, а я не собираюсь передумывать. Не будем к этому возвращаться. Ради Христа, это ведь твой последний вечер в Алжире? Ну расслабься ты хоть немного, а? Давай отдохнем.
Лицо у Эдуарда вдруг просветлело. Он встал. – Гляди, вон Изобел. она нас высматривает. Прости, я сейчас…
Он вышел на террасу. Жан-Поль проводил брата взглядом, увидел, что она его заметила, повернулась, улыбнулась и бросилась в его объятия. Он вздохнул и зажег новую сигарету. Как хорошо им друг с другом, это ясно как день, и Жан-Поль за них радовался. Он не ревновал, да и с чего бы? Его с Изобел помолвка – дело прошлое, теперь он с трудом вспоминал то время, они тогда ошиблись, о чем говорить. А Эдуарду она, судя по всему, подходит, понимает его. С ней он не такой, как с другими, – мягче, нежней, больше похож на того, давнего, Эдуарда. Конечно же, она сумела найти к нему подход, вот и хорошо. А то он уже начинал тревожиться, как бы Эдуард совсем не замкнулся в себе. Что ж, она очень красива, вероятно, скоро у них пойдут дети, и уж тогда Эдуард будет по-настоящему счастлив… Когда они подошли, Жан-Поль поднялся. Изобел смеялась над чем-то, что ей сказал Эдуард. На ней был белый полотняный костюм, зеленые глаза сияли. Она поднялась на цыпочки и расцеловала его в обе щеки.
– Жан-Поль, у тебя не автомобиль – чудовище. А сколько машин! Пришлось припарковаться черт знает где. Потом я заблудилась. Смотрите – у меня для вас по подарку…
И она вручила каждому пакетик, обернутый в папиросную бумагу, перевязанный шнурком и запечатанный воском. Они не спеша их вскрыли под нетерпеливым взглядом Изобел.
– Санзал. Палочки сандалового дерева. Ты, Жан-Поль, про них знаешь. Их нужно поставить в маленькую медную курильницу вроде крохотной чашечки, они будут тлеть. Продавец говорил, вся комната пропитается ароматом. Ох, – откинулась она на спинку стула, – я столько всего хотела купить, какие дивные краски! Толченое индиго – восхитительно синее, словно лазурит. А хна! И, конечно, специи – тмин, куркума – да, еще шафран, горы свежезасушенного шафрана, и… Мужчины переглянулись, Эдуард вздохнул:
– Дорогая, ты была в арабском городе? Изобел развела руками:
– Кто знает? Я и сама не поняла, где была…
– Не ври.
– Ну ладно. Почти что. Правда, в самом начале. На границе между городами, где ничейная земля. – Ее глаза лукаво блеснули. – Там я побродила по рынку, а потом вернулась сюда. А теперь хватит злиться, лучше скажите «спасибо».
– Спасибо, – произнесли они в один голос, и Эдуард улыбнулся.
– Ну, ладно, забудем. Слава богу, ничего не случилось. Мог бы сообразить, что ты обязательно выкинешь что-нибудь в этом духе и нам тебя не остановить… – Он подозвал официанта. – Что будешь пить, дорогая?
– «Перье» со льдом, – небрежно ответила Изобел. Эдуард наградил ее удивленным взглядом.
– И только? Может, стаканчик вина? Или аперитив?
– Нет. милый, честное слово. Очень хочется пить. Минеральная вода будет в самый раз. – Она подумала. – И еще очень хочется есть. Видимо, нагуляла аппетит, пока бродила по рынку. Сандвич? Нет, не хочу. Лучше выпью стакан холодного молока.
– Стакан «Перье» и стакан холодного молока? Эдуард внимательно на нее посмотрел, но она спокойно кивнула:
– Именно. Спасибо, милый.
Официант, принимая заказ, удивленно воздел брови, но ничего не сказал и сразу принес заказанное. Изобел сидела, безмятежно прихлебывая молоко; на ее красивом лице играла загадочная улыбка. Завтра, решила она. Завтра можно будет ему сказать. Как только взлетит самолет. Скорей бы оно наступило, это завтра! Пока Эдуард и Жан-Поль разговаривали, она обвела взглядом кафе. Как все красиво. И все посетители – седоватые бизнесмены и молодые секретарши – все-все тоже такие красивые. Мир прекрасен. Жизнь прекрасна. У нее голова кружилась от счастья. Она посмотрела на Эдуарда – тот как раз подался к Жан-Полю подчеркнуть какую-то свою мысль: густые черные волосы, резко прорисованные черты лица, решительная и точная речь.
Она задалась вопросом, пойдет ли ребенок в Эдуарда, и понадеялась на это: у рыжих младенцев страшненький вид. Нет, рыжего она родит ему после. Но ей хотелось, чтобы этот ребенок, мальчик или девочка, пошел в Эдуарда, который дал ей счастье, настоящее счастье впервые в жизни. Чтобы отвести злой глаз, она скользнула руками под стол и потрогала живот. Жаль, что пока еще рано; жаль, что младенец растет так медленно. Ей хотелось ощутить в себе крохотное тельце, и чтобы живот раздуло, и чтобы Эдуард положил на него руку и почувствовал под пальцами движение их ребенка. Четыре месяца. Ворочаться начинают на пятом месяце, так сказал доктор. У нее тогда вытянулось лицо: «Ничего себе! Еще целых два месяца!» Врач терпеливо улыбнулся: «Сперва происходит много другого. Оно уже происходит, хотя вы и не чувствуете. В два месяца у зародыша просматриваются голова и спинной хребет. В три можно различить конечности и черты лица. А в четыре, мадам де Шавиньи, когда вы почувствуете, как он шевелится, – не исключено, что временами он будет сильно толкаться, – значит, зародыш…» «Только не зародыш!» – хотелось ей крикнуть. Дитя. Мое дитя. Дитя Эдуарда. Наше чудо – ибо таким она его ощущала, как, вероятно, ощущает каждая женщина: чудо, новая жизнь.