Бояджиева Мила. Лабиринты надежд

   - Мама, если б я и выбрала Пауля, то лишь на должность кучера, - с излишним высокомерием заявила как-то Софи. Веснусчатого англичанина она, естественно, воображала в должности мажордома. А как насчет араба? Каким образом затесались в круг приятелей Софи эти двое?
   Сидят чинно, словно на благотворительном представлении. Легкие европейские костюмы и головной платок, прихваченный жгутом, непроницаемо спокойные лица. Молодежь ходит на ушах, превратив завтрак в демонстрацию трюков - Пауль ловит зубами бросаемую Кери клубнику, Софи, вспрыгнув на мраморный парапет, изображает классические статуи... Снежина оставила внизу подрамник в холстом, - очевидно, дочь демонстрирует, как в следующий раз будет позировать в качестве Венеры или Юноны. Увы - у неё иной тип. И весит при росте 172 всего 58 килограммов. Вся в мать.
   При абсолютно рекламной внешности - никакой тяги к карьере актрисы или модели. Софи не представляет себя в качестве материала для "творца" режиссера, фотографа, модельера. Полномочия мастера она предпочитает заполучить в собственные руки. Девочка немного наивна, но отнюдь не глупа. Она любит посмеяться, умея быть серьезной и разумной в ответственных ситуациях. Еще в старшем классе школы Софи удалось прославиться, отсняв репортаж о притоне наркоманов. Ее материалом заинтересовался молодежный канал мюнхенского телевидения.
   Снежина с улыбкой смотрела на разрезвившуюся дочь. В субботу Софи наметила бал, разосланы приглашения, отданы сооветствующие распоряжения прислуге. В замке ритуал приемов отработан в деталях. Хорошо, что это произойдет до возвращения Генриха - молодежные пирушки мало соответствуют его представлениям о светских развлечениях.
   "Ну вот! Он сообщает, что вернется пораньше", - решила Снежина, поднимая трубку засигналившего радиотелефона. Но там прозвучал незнакомый голос.
   - Мне надо поговорить с графиней Флоренштайн.
   - Это я... - Снежина мысленно обругала себя, что не переключила сигнал на аппарат дворецкого. - С кем имею честь?..
   - Добрый день. Я прилетел из Америки. У меня к вам письмо от мистера Гудвина. Возможно, вы помните, как были знакомы... Очень давно... Отец сказал, что вы встречались в России на берегу Черного моря...
   - Арчи?! О, конечно... Письмо? Вы могли бы заехать ко мне?
   - Когда это будет удобно?
   - Да хотя бы сейчас. У меня день отдыха.
   Положив трубку, Снежина отчетливо вспомнила то далекое лето... Пламен Бончев, кажется, давно живет в Америке. Белокурая царственная Лара... Она была здорово влюблена... И русская певица, и американец, так страстно шептавший Снежине про то, что скоро завладеет миллионами и заберет ее...
   Они были полны сил, желаний, надежд и влюбленности, и так же безудержно веселы, как компания, высыпавшая на лужайку. Завтрак окончен, похоже, они решили совершить конную прогулку и сейчас спорят насчет лошадей. Кеннет с тоской поглядывает на Софи, главный араб явно настороже,Кери подкалывает Пауля, а тот злиться и предлагает арабам какое-то пари. Софи разбивает руки спорщиков, Кери хохочет, держась за живот. Снежина улыбнулась с легкой грустью. Все таки молодость - это нечто совершенно особенное.
   *Глава 8
   Голос графини Сиду понравился. Низкий и в то же время - гибкий, мягко модулированный. Приятный акцент и природное кокетство, вполне уместное у красивых женщин, пусть даже пожилых.
   Взяв напрокат в Мюнхене приличный BMW и проследив маршрут по карте, Сид двинулся в путь. Чудак этот Арчи! Выслушав рассказ Сида о встрече с Анжелой, он и не подумал отступать. Лишь чертыхнулся, принял лишнюю порцию "бурбона" и вздохнул:
   - Придется слетать в Германию, парень. У тебя ведь там была дама сердца?
   - Грета? Фу... Я и думать о ней забыл. Кроме того, Гамбург на севере, а Мюнхен - на юге. Вряд ли мне угрожает встреча с этой особой.
   - На всякий случай поглядывай на книжные прилавки. Возможно, милая дама уже толкнула твой роман под своим именем.
   - Я его сжег и уничтожил дискету.
   - Но компьютер же ты явно не почистил. - Арчи издевался.
   Сид не нашел нужным обсуждать неприятную тему. Идея путешествия в Германию за чужой счет его вполне устраивала. И уж если Гудвин так швыряет деньги на поиски пленки, значит, верит в свой клад. А если здесь имеет место оригинальное помешательство, то Сидней Кларк в нем никак не повинен.
   У ворот с внушительной вывеской: "Поместье Флоренштайн. Частное владение" имелась и каменная плита с выбитыми цифрами, как в музее. Миновав ворота, Сид выехал на асфальтированную дорогу, вьющуюся среди рощиц и полей. В лучах солгца ярко блестели скошенные крыши стеклянных теплиц, в белом цвету стояли заросли черемухи и, наверно, диких яблонь. А листва сияла такой яркой, почти прозрачной зеленью, что незапеть было нельзя. Сид промурлыкал несколько строк своего любимого блюза: "Я все равно буду жить, хоть умирал трижды. Я буду улыбаться тебе назло. Робкий, потерянный, маленький - я стану великаном..." Блюз не шел под ритм движения автомобиля, плавно обтекающего петлистые повороты. И тогда он вспомнил другую песню, написанную для Эмили в период расцвета чувств, рисования её портретов, взаимных клятв и обещаний. "Не изменяйся, будь самой собой. Ты можешь быть собой, пока живешь. Когда же смерть разрушит образ твой, пусть будет кто-то на тебя похож". Слова Сид позаимствовал у Шекспира, музыку сочинил сам. Вполне веселенькая мелодия. Отбивал левой ладонью ритм, Сид изо всех сил стараясь подальше отодвинуть воспоминания, избавиться от них, навсегда растворить в прошлом. Это было нелегко - петь о ней и не вспоминать. Сид решил продержаться до первого поворота. И продержался!
   Выехав из-за кленовой рощицы - прозрачно-зеленой, полной весеннего пряного духа, он увидел замок. Четырехэтажный дом с башенками по углам, высокими окнами и множеством лепных украшений стоял на холме, окруженный огромными деревьями, а за ними синела гладь озера.
   - Понятно! Вот он, где клад зарыт! Эх, бедный Арчи... - Сид мысленно прикинул стоимость поместья и вздохнул - золотые слитки явно пригодились расторопной болгарке.
   Затем он увидел пятерых наездников, скачущих через луг. Один из них смахивал на женщину, а двое - на бедуинов в развевающихся платках. Они неслись к реке, бегущей за холмом, вдруг осадили коней, столпились и вновь продолжили скачку. Лишь один вороной конь, отливающий медным блеском, отделившись от остальных, понесся к шоссе. Скоро Сид различил фигурку наездницы и развевающуюся гриву её черных волос. Сделав вираж под самым носом "BMW",так, что конь заржал, взвившись на дыбы, всадница ускакала в сторону замка. Да, здесь проводили время совсем неплохо.
   Сид мельком глянул на себя в зеркальце над стеклом. Он тщательно побрился и даже надел легкий летний костюм с галстуком - ненавистнейшая форма одежды. Официальный визит, хоть и в два часа пополудни, требовал соблюдения формальностей. Арчи написал женщине, которой он предлагал руку и сердце, всего несколько слов и упаковал в красивую коробочку сувенир отполированный спил дерева с выжженным пейзажем - пальма на берегу моря. И надпись по-русски: Крым, 1972 год. Он уверял, что сберег деревяшку с тех самых пор. Старикан явно любил красиво приврать. Вот и сейчас вовсе неизвестно, сколь благосклонно отнесется к бывшему поклоннику графиня. По данным Гудвина, она имеет взрослую дочь. "Не от меня", - категорично добавил он. Любопытно все же, трахнул ли Арчи Королеву красоты, и сколь приятным остался в её воспоминаниях сей факт?
   Сид подъехал к центральному подъезду замка, вышел из автомобиля и огляделся.
   - Вы нелюбезны, мистер Гудвин! - прозвучал за спиной насмешливый голос. - Едва не задавили меня на дороге, а теперь сделали вид, что не заметили! - Бурно дыша, перед ним стояла та самая всадница: замшевые рыжие бриджи, белая рубаха, связанный алым шарфом на макушке хвост, темный румянец на крепких, изящно очерченных скулах, полуоткрытые пухлые губы... Красотка, и прекрасно знает это.
   - Я бы не посмел задавить вас. И тем более - не заметить. Это невозможно, - серьезно заявил Сид. И представился: - Сидней Кларк. По отцу - Гудвин. Дело в том...
   - Ах, мне вовсе нет дела, с кем заключала брак ваша мама. А моя просила встретить вас и проводить в салон. Софи, - сказала она, уже поднимаясь по широкой лестнице. Миновав вестибюль, Сид пронесся вслед за девушкой по анфиладе музейных залов с обилием бронзы зеркал и хрусталя.
   - Ма! Я доставила гостя. - Сделав шутливый книксен, Софи направилась к двери. - А теперь, простите. Я вынуждена вас оставить. - Она исчезла.
   - Присаживайтесь. Хотите что-нибудь выпить? - Стройная темноволосая женщина, как две капли воды похожая на другую, только что убежавшую, сделала плавный царственный жест. Жест очерчивал кресла, диваны возле кофейного столика и бар с вереницей хрустальных графинов, фужеров, рюмок.
   - Спасибо. Я позавтракал в отеле яичницей с беконом и теперь страдаю от жажды.
   - Хотите мой фирменный коктейль? Вы не против "кампари"?
   - Из ваших рук, графиня, я принял бы даже яд.
   Они рассмеялись. Сид с облегчением опустился в удобное кресло. Арчи не ошибся: Снежина была и осталась милейшей женщиной.
   - Вы не пробовали играть на сцене? - Поставив на столик бокалы для себя и гостя, графиня села напротив.
   - Пробовал. Получилось скверно. Я вообще многое пробовал - и рисовал, и пел. Даже танцевал... - Сид поморщился. - Противные воспоминания.
   - Я думала, вам свело челюсть от моего коктейля... В вашем возрасте не может быть противных воспоминаний. Тяжелых, - допустим. Лишь потеря близких может ранить нас, пока мы юны. Все остальное, причинившее боль, стоит поскорее выкинуть из головы. Поверьте, настоящие бури ещё впереди.
   Сидней поднял на неё злые глаза, борясь с искушением. Его так и подмывало выпалить этой благополучной, холеной даме: "А если бы ты осиротела в семь, если тебя подставлял собственный дядя, а человек, спасший от самоубийства, пытался изнасиловать?.. Это тоже не стоит считать мерзкими воспоминаниями? И так легко выкинуть из головы?" Но он промолчал, стиснув зубы. Заметив это, Снежина поспешила исправить оплошность.
   - Простите, Сидней... Кажется, я влезла, куда не следует. У меня была лишь одна тяжелая потеря - я овдовела очень рано. Но вскоре судьба засыпала меня подарками. Как видите - жаловаться мне грех. Софи - славная девочка. У меня любящий, совершенно безупречный муж, давший мне титул и состояние, и сын-школьник. Голубоглазый неженка, плачущий от оцарапанного пальца.
   - Зато Софи - сорви-голова.
   - Вы заметили? Это хорошее качество на взгляд современного юноши? Ведь вам не больше двадцати трех?
   - Двадцать четыре... - Сид вспомнил о сочиненной Арчи "легенде". Вернувшись из России в 72-м, отец вскоре женился и родился я. Дело в том... В Крыму произошел крупный скандал, был убит большой партийный шеф... У отца - ведь он был журналистом, - сломалась вся карьера. Русские обвинили его в диверсии, в шпионаже... - Сид достал письмо и коробку с сувениром. - Но, клянусь, графиня, он до сих пор с восхищением вспоминает о вас... Если б вы слышали, как отец говорит о тех днях...
   Графиня пробежала письмо, открыла коробку и рассмеялась:
   - Мило, очень мило! Русский сувенир... Господи, ведь это было словно в другом веке... СССР, Берлинская стена, мы пели гимны и бичевали нравы капиталистов... Только ведь ничего не было, Сидней. У нас с Арчи ничего не было. Уже в те времена я была безумно влюблена в своего будущего мужа. Мирчо был старше меня на целую четверть века. Мне нравились зрелые, умные, солидные мужчины... Как вам кажется, это может передаться по наследству? Мы так похожи с Софи...
   - Чрезвычайно! Будто сестры... И вам, конечно, известно, что ваша дочь имеет кучу поклонников.
   - Это ещё откуда такие сведения?
   - Вы спросили мнение представителя нового поколения. Я его высказал. За такими девушками обычно ходит целый хвост. Но... вы говорили, графиня, о любви...
   - Снежина... Вам не трудно выговорить это имя?
   - Напротив - приятно. Кажется, что за окнами гудит метель. - Сида несла волна импровизации.Его считали артистичной натурой, умеющей подстраиваться к обстоятельствам. Элегантный дорогой костюм, галстук, вся атмосфера замка заставляла парня держаться с особой галантностью. Он ни за что не смог бы изъясняться столь выспренно, будучи одетым в потертые джинсы. Кроме того, было нечто подлинно-утонченное в самой хозяйке замка. Желая ей понравиться, Сид интуитивно настраиваясь на необходимую интонацию.
   - Я бы написал ваш портрет в серебристых тонах. Да, в серебристых. Но непременно - озаренную розовым солнцем. Бывают такие часы на рассвете или вечером, когда по небу разливается алый закат... - Сид внезапно смутился. Обыно он легче врал, чем откровенничал. Но сейчас у него вырвалась правда женщину словно озаряли теплые лучи. Сид живо представил, как должен выглядеть её портрет. И тут же мысленно поправил себя: прекрасный облик, съедаемый мерзкими червями. Увы, он знал истинную цену хозяев жизни. Дерьмее дерьма.
   - Вы мне нравитесь! - Снежина решительно хлопнула в ладоши. - Я покажу вам свои картины, оранжереи и... И наверно, спою. Рисованию и пению меня учили итальянцы.
   - Мой дядя в Милане читает лекции в Академии художеств. Он скульптор и живописец. Джузеппе Амирато.
   - Боже, как тесен мир! У меня есть "Пьета" его работы. Снежина насупила брови, выстраивая мгновенный план. - Вы остаетесь на ужин. Никаких отказов.
   - Не откажусь. Я путешествую почти бесцельно.
   - Значит, у вас найдется пара свободных дней? Дочь устраивае в субботу бал. Она учится в Париже и привезла с собой друзей. Из здешних должны прибыть тридцать человек.
   - Я видел чрезвычайно живописных всадников. Теперь понятно, кто они. Сидней с тоской взглянул на очаровательную хозяйку замка. - Мне надо поговорить с вами.
   - Сколько угодно. Только не сейчас, ладно? Вы остаетесь на уик-энд. Мы посвятим время прогулкам, искусству и скучнейшим деловым беседам. А теперь, дорогой друг, Лиз покажет вам комнату. - Она позвонила в бронзовый колокольчик. - К ужину смокинг не обязателен. Муж в отъезде, и мы вовсю хиппуем. - Протянув благоухающую руку, она распустила узел на галстуке Сиднея. - Эту ненавистную деталь пока можете забыть.
   Чемодан Сиднея, до обидного маленький, принесли в гостевую спальню. Здесь все было выдержано в благородных холодно-синих красках. В предгрозовом полумраке сизых тонов ярко белел букет королевских лилий. Оглядевшись, Сид присел на кровать, в изголовьи которой поднимался задрапированный лазурным штофом балдахин. Голубая спальня! Не издевается ли над гостем госпожа графиня? Возможно, обаятельная красавица, так легко увильнувшая от делового разговора, что-то пронюхала о планах Гудвина. И поэтому сразу же заявила о богатстве мужа... Воспоминания о крымском лете постаралась превратить в чисто лирические. Неужели... неужели клад Арчи здесь? - Сид с отвращением оглядел хрустальные бра, зеркало над камином в роскошной раме, пузатое бюро, украшенное перламутровой инкрустацией... Бесценный антиквариат? Хорошая подделка? Наследие Флоренштайнов или следствие попавшей в руки графини кассеты с пленкой?
   Закрыв глаза, Сид застонал... Чудесный день, милая дама и все сказочное окружение вдруг вызвали взрыв агрессивного раздражения. Он знал, что такие приступы иогда кончались дракой, погромом, попыткой нанести увечье себе или другим. Дрожащими руками достав из чемодана дорожный несессер, Сид извлек флавкончик с зелеными капсулами и проглотил одну, запив водой из вазы. Лилии он швырнул в окно. Цветы застряли в тонкой, изящно драпированной шторе.
   - Сейчас, сейчас... - уговаривал себя Сид с интонацией лечившего его доктора. - Расслабиться, сосредоточиться на золотистом потоке, устремленном к тебе прямо из космоса, и постараться уснуть. Только не думать, не вспоминать, не позволять явиться из тьмы забвения тому лицу...
   Сиду исполнилось восемнадцать, он жил в студии дяди, Джузеппе Амирато, и посещал художественную школу. Дядя называл его придурком, когда был не в себе. Но если честно - с Сиднеем и в самом деле творилось нечто ненормальное. Он частенько впадал в депрессию, становился угрюмым и замкнутым. Странно, что выкурив пару раз косячок, он не стал наркоманом. Любой бы сказал - этому парню одна дорога: глюки, глюки, передозировка, конец. Ведь он не принадлежал этой реальности. Ох, как же он её боялся, как хотел сбежать, спрятаться от всего, даже от прорвавшегося в ванной крана, который обдал его веером ледяной воды. Парень побледнел и грохнулся на кафельный пол, закрыв ладонями голову, будто от побоев или взрыва гранаты.
   - Придурок! - брезгливо прошипел дядя. Перешагнув через слабонервного племянника, он перекрыл вентилем бьющую воду...
   Но до чего же Сид любил все это! Все. Даже прорвавшийся кран. Он несколько раз рисовал потом искрящийся веер - ледяное дыхание смерти. Он рисовал все, чего боялся, освобождаясь от плена.
   - А что вы хотите, синьор Амирато?! - Удивленно таращил глаза доктор. - На глазах ребенка сделали шесть трупов! Погтбли родители, знакомые и даже две маленькие девочки... Может, мальчик и не осознал всего ужаса в тот момент, но глубоко засевшие страхи имеют свойство всплывать на поверхность, превращаясь в устойчивые фобии... Однако, юный возраст, склонность к творческому самовыражению и, надеюсь, положительные эмоции, должны сыграть позитивную роль. Побольше внимания, любви, тепла, и ваш мальчонка, глядишь, вырастет в нового Рафаэля!
   Дядя радушно развел руками, давая понять, что уж этим сирота не обделен. Джузеппе умел быть обаятельным. На людях он блестяще демонстрировал и любовь, и тепло, и заботу. Еще бы - к нему перешло наследство погибшей сестры. На деле Сид был нежелательным приживалом, помехой, камнем на шее. Ведь Джузеппе не умел любить никого, кроме себя. Даже женщин, вереница которых проходила через его кровать.
   Доктор оказался кое в чем прав: Сид выздоравливал, стоя у холста, и он стал совсем другим, когда встретил Эмили. Ему уже исполнилось девятнадцать, а сексуальный опыт все ещё оставался нулевым. Сид считался красавчиком, к нему охотно липли девушки уличного типа. Однажды он даже попробовал уступить, решив переломить ход событий. Джузеппе уверял, что трахался с десяти лет и что если Сид боится женщин, то его лучше кастрировать. "Гормоны ударяют тебе в мозг. Ты свихнешься, придурок. Наверняка свихнешься!"
   Сид видел, как выпрыгнул из окна на восьмом этаже кот синьоры Висенто. Бедняга не выдержал воздержания. Он страшно выл, кидаясь грудью в запертые двери, и, как утверждала хозяйка, разбил мочевой пузырь. После чего выбросился из окна и умер в страшных мучениях на каменном тротуаре. Это было красивое и сильное животное. Сиду не нравилась такая перспектива. Девушка, потянувшая его в подворотню, казалась в свете фонарей призрачно-прекрасной. Воплощение порока, если его писать красной и черной краской. В этот день Сид получил деньги за уборку мастерской. Он протянул девушке сто лир. Затащив парня в грязный, пахнущий мочой подъезд, она быстрой рукой расстегнула молнию на его джинсах. Сида помертвел, прижавшись спиной к облупленной штукатурке.
   - Тебя что, невеста напугала? - Шаря в его брюках, девица расхохоталась. Винный перегар, смешанный с запахом сигаретного дыма и жвачки вызвали у Сида рвотный спазм. Он сбежал, так и не поняв вопрос проститутки.
   Через пару месяцев он все понял. Все. Сразу - все. В соответствии с расписанием Сид задержался после занятий, чтобы привести в порядок помещение студии. Иногда он делал это и за других, спешивших к более интересным делам. Ему нравилось наводить чистоту и порядок, сражение с грязью, хаосом оставляло привкус маленькой победы. Еще немного - и он впрямую подступить к главному врагу, таящемуся в потемках человеческой души.
   К вечеру коридоры училища опустели. Домыв полы в мастераской, Сид потащил в туалет ведро и швабру. И вдруг услышал голос. Голос пел гаммы: а-а-а-а-аааа... И снова, и снова, выше, выше... Сид, согнувшись, стоял под дверью вокального класса, не замечая бегучего времени. Дверь распахнулась,шарахнув его по лбу. Со звоном в ушах Сид отпрянул и застыл столбом. На него смотрела девушка из породы святых - такие перевелись ещё в шестнадцатом веке - голубые глазищи в пол узенького лица, полные сострадания. Падающие за спину волосы светятся старым золотом. Настоящие тициановские кудри.
   - Бедненький... - Она прикоснулась прохладной ладонью к его лбу. Если не приложить металл, будет огромная шишка. - Сбросив туфельку, большеглазка достала монету. - Вот!
   Эмили исполнилось всего пятнадцать, она училась в обычной школе, а по вечерам брала уроки вокала. Ее родители, служащие заводской конторы, нарожали кучу детей. Но лишь одна Эмили была похожа на ангела.
   Для Сида замелькали сумасшедшие дни - каждый равнялся нескольким годам, - он взрослел, мудрел, становился сильным, великодушным. Целуя Эмили, он понял, в чем состоит смысл жизни, а рисуя её - поверил в свое призвание. Физическое сближение стало естественным продолжением их душевной близости, полного, всепоглощающего единения. Сид понял, что значит быть мужчиной и как погано звучит присказка дяди, выпроваживающего очередную шлюху: "Мы с этой крошкой слились в экстазе". Все равно что блевать в храме...
   Однажды, обнимая Эмили на старом кожаном диване в мансарде Джузеппе, Сид пришел в себя от громкого смеха:
   - У тебя неплохо выходит, племянничек! И все причиндалы на месте. А я уж хотел его кастрировать. Зря, правда, птичка?
   Сид задохнулся от негодования - дядя обращался с Эмми как с одной из своих шлюх.
   - Вон! - сказал повзрослевший Сид. Тихо, но, видимо, чрезвычайно убедительно. Джузеппе как ветром сдуло.
   - Мы поженимся, когда Эмми исполнится семнадцать, - заявил Сидней, представ перед дядей с потупившей глаза любимой. Джузеппе криво хмыкнул:
   - Понятно. А как же! Это святое.
   Когда проводив девушкуСид вернулся, Джузеппе сидел на стуле с бокалом вина в одной руке и с кистью в другой. Расставив у стены в ряд карандашные наброски портретов Эмили, сделанные Сидом, он пририсывывал им ярко-красные губы.
   - Все бабы - шлюхи. Поверь мне, парень. Чем раньше ты это усечешь, тем спокойнее будешь жить.
   И тогда Сид ударил кулаком в его пухлую, до синевы выбритую щеку. Джузеппе рухнул на пол вместе со стулом, но не ответил ударом. "Гаденыш...", - прошипел он, скрываясь в ванной.
   Затем Эмми куда-то пропала, очевидно, уехала к родителям в деревню. А через пару дней, вернувшись после занятий в мансарду, Сид застал там то, что никогда не должен был видеть. Он предпочел бы вообще не рождаться, предпочел бы умирать в муках на булыжниках, как соседский кот... Он... Сид истошно завопил, зажимая уши от собственного крика. Подмяв под себя голую девушку, Джузеппе смачно, с преувеличенной страстью занимался с ней любовью. Она стонала. Это не было насилием...
   Сид блуждал по городу, не думая ни о чем. Он был похож на наркомана, принявшего хорошую дозу: бессмысленный взгляд огромных глаз с затаившимся на самом дне безумным отчаянием.
   Он спустился в метро, садился в пустевшие к ночи поезда, выходил на станциях, пробирался через переходы, торчал возле собиравших милостыню калек, присоседился к балдевшим в тесном кружке членам какой-то секты с бритыми головами и нашитыми на грязные балахоны звездами. Потом стоял у края платформы, не отрывал взгляда от блестевших рельсов. На станции, полутемной и пустой, было тихо. Гул приближающегося состава прозвучал для Сида призывом. Призыв звучал все громче, громче... Лязг колес по узким, острым, блестящим рельсам... Сейчас грохот станет невыносимым и он рухнет вниз, превращаясь в куски мяса...
   - Эй, парень... - Крепкая рука легла на плечо Сида, встряхнула его и оттолкнула прочь. Сид не поднялся. Скорчившись на холодном, заплеванном кафеле, он заплакал...
   А потом был замок. Голубая комната... Кровать с драпировкой в изголовьи, распахнутое в сад окно. В огромных листьях каштана шелестел дождь, пахло мокрой травой, лекарствами, чаем... Сид запомнил ощущение странного удовольствия, комфорта, покоя, которых, кажется, он только и ждал на этой земле. Сидевшая рядом пожилая женщина в переднике медсестры вскочила, выбежала за дверь, восклицая: "Пришел в себя! Смотрит!"
   Появился седовласый полный господин и другой - тоже крепкий, помоложе, с редкими русыми волосами. Оба светло улыбались, склонившись к Сиду. Седовласый оказался доктором. Русый - зозяином дома - Гуго ди Ламберти. Он называл себя графом, и так же, как госпожа Флоренштайн, старался завоевать симпатию гостя.
   - Вам повезло, молодой человек. Если бы не господин Ламберти, все могло бы кончиться весьма плачевно, - сказал доктор. - Но теперь, я надеюсь, дела пойдут нормально. Завтра вы расскажете мне, что произошло, я проведу небольшое исследование... мы постараемся справиться... К счастью, как я понял, беда не в наркотиках, а в некой душевной драме. Вы пережили шок... На ваших глазах случилось нечто ужасное.
   Сид кивнул догадливому доктору. Он испытывал чувство симпатии ко всему миру и особенно к столь любезно относившимся к нему посторонним людям. Позже он узнал, что принимал транквилизатор и антидепрессант, помогавшие справиться с потрясением. Кроме того, после удачных сеансов психотерапии и нового увлечения Сида все пошло и вовсе хорошо, просто замечательно.
   Гуго ди Ламберти, выслушав от уже вполне окрепшего Сида его историю, сказал:
   - В твоей жизни не хватало друга. Пришлось пострадать, чтобы найти поддержку. Я сентиментален, добр, но не позволяю распоясываться мерзавцам. Мой адвокат отсудит у твоего дяди деньги. Кстати, ты знаешь, почему этот синьор делал из тебя идиота? Хм... после семнадцати ты имел полное право вступить во владение состоянием матери. Но если человек душевно болен, то опекун ему совершенно необходим. Соображаешь? - Гуго подмигнул. - Я навел справки: у тебя будет достаточно денег, чтобы снять квартирк и вложить свою долю в какое-нибудь выгодное предприятие. Ну, в общем вести нормальную жизнь. Это первое... - Гуго пристально взглянул на Сида. Они беседовали у камина в старинном, прекрасно обставленном доме. - Хочешь начистоту?.