Бояджиева Мила. Пожиратели логоса

   - Так что ж твой школьный чувак друга не поддержит? Мог бы уже изданию сочинений Трошина посодействовать и закидать мой прилавок поэтической продукцией. Что-нибудь типа: "Благодарю, любя". Сборник стихов.
   - С опечаткой во втором слове, - огрызнулся Филя. - Буква "е" вместо "лю".
   - У меня купят и без похабени! Рубинштейна Леву, на чистых листках пара предложений - и то расхватали. Думали - шифровка, а угадавшему смысл писаний - "фольксваген". Я плакатик с изображением автомобиля от новогодней викторины "Угадай-ка, кто наш зайка", повзаимствовал и рядом поставил. Совсем даже немного лишнего говорил. Из рук рвали! А уж ради тебя постараюсь держаться в рамках сурового реализма. Намекну без понтов, что ты сын Плисецкой от Пьера Ришара или Трошин - псевдоним Распутиной.
   - Оставь, это серьезно. Наверно, я плохо все объяснил. Или ты меня в психи зачислил, - Филя начал распаковывать одну из газетных стопок, которыми был завален его киоск.
   - Так как же в искусстве без здоровой шизы? Без нее, родимой, только в попсу протиснуться можно. А что если я твое сочинение ксерану, и покажу кое-кому из описанных тобою "говноедов", - Жетон пил чай с какой-то китайской церемонностью - бумажные завалы притиснули его в угол киоска и мешали развернуться. Движения получались скованные и медленные ритуальные.
   - Зачем это? Зачем им-то читать?
   - Да кайф словлю. Меня ведь тоже комплексы самиздата хуже окопной вши заели. Для коммерции я авангард, для авангарда - попса, для попсы - урод накрученный, отстой. Горе от ума. (Глоток чая с присвистом) Дарование у меня природное и глубокое, с таким трудно вписаться в эклиптику "тела культуры". А у тебя талантик легкий и поверхностный (глоток и многозначительная пауза) - с ним жить можно. Ты их всех там нелицеприятно отразил, хотя и беспомощно, без профессионализма. Надо писать: "Пафос обнаружения разрывов в метафизике присутствия крайне важен для разработки основных категорий деконструкции и, следовательно, враждебен созиданию". Это звучит. (Отхлеб с шумом) А ты деликатничаешь по-стариковски - "гадят в цветнике". Зато, конечно, выражаешься доступно пониманию широких масс.
   Ведь как формулируются два принципа массового чтива? Общеприятность и общепонятность. Если хочешь быть близок народу, потрудись соблюдать эти правила. Прочли, значит, Иван Иваныч или Пульхерия Ивановна не без удовольствия книжечку - все насквозь поняли. А если она ещё и закручена малость и подана как глубинное откровение чрезвычайно неординарного автора, то почувствовали себя широкие читатели сопричастным к тайному смыслу и высшей категории художественной элиты. Вот этой сопричастности с массами "говноеды" на дух не переносят и Перервина от всей души топчут - уж больно он широко доступный. И если не слишком-то общеприятный и программно непонятный - так ведь в этом для масс весь смак! Смрадный душок свидетельствует об изысканности деликатеса и в трапезе гурмана просто необходим. Без него слишком уж заурядно, как борщец со сметаной. Ты на ус то мотай, литератор. Ай, кипяточек остыл!
   - Пишет Перервин здорово. И знаешь, он ведь и "Лолиту" написать мог бы. Только уже написана и приходится собственного дитятю под отморозка гримировать..
   - Да никого он не гримирует! Таких и плодит. Это у него нутряное, природное. Так что я у тебя сочинение повзаимствую и братанам "говноедам", то бишь самым отвязным концептуалистам почитать дам. Нехай подивятся, яки соображения людям простым в голову приходят, - Жетон поднялся, тряхнув сооружение, положил руку на плечо Трошина и ободряюще встряхнул. - Чахлик ты невмерущий. Перевод с украинской мовы сечешь? - Кощей Бессмертный.
   - И откуда только у людей оптимизм такой прет! - Филя вернул на место упавшие от сотрясения очки. - Почему-то мне кажется, что тебя мама в погреб с горилкой часто роняла. Ничего я тебе ксерануть не дам. Эта докладная записка, служебный материал для моего куратора. Того, за кем мы следили. Сдается мне, он должен понять. Если не поймет... - Трошин пожал плечами. Пойду к врачу.
   25
   В личной жизни Теофила как раз в эти дни случилось поворотное событие. Шел труженик печатного фронта на свиданку с Валюшей после недельного, наверно, перерыва. Торт нес и хризантемы голубые голландские все добро по бартеру за прессу полученное от "смежников".
   Открыл дверь Валькиной квартиры своим ключом. Она не вышла как обычно на встречу, запахивая халатик. Не крикнула даже: "Заходи, я сейчас", хотя была дома и даже очень громко сморкалась в комнате. Филя вошел и соприкоснулся прямо тут, в семнадцатиметровой тесноте небогато убранной комнаты с высоким моментом истины. В пропахшей болезнями и немощью помещении, в свете пластиковой люстры "каскад" - всенародной роскоши восьмидесятых, Валентина рыдала над усопшей бывшей свекровью.
   - Зинаида Михайловна сегодня ночью представилась. Обрядили уже с соседками, - она всхлипнула с новым чувством, поправляя крахмальную простыню, облекавшую отмучившееся тело до сложенных на груди с иконкой рук.
   Филя увидел останки существа, о котором никогда не думал, как о существе одушевленном. Парализованная старуха, пропитавшая квартирку смрадом отмирающей плоти, заедавшая жизнь совсем чужой женщины своим безмолвным, обременительны и совершенно бессмысленным присутствием, ушла в мир иной. Что осталось от этой не очень-то плодоносной и удачливой жизни? Коленкоровая папка с фотографиями, раскиданными на круглом столе, прибранные для упокоения останки на кровати, чья-то мимолетная память?
   Серое, остроносое, сморщенное лицо в обрамлении деревенской цветастой косынки, сложенные на груди иссохшие руки - узловатые пальцы, темные русла вспухших сосудов.
   Валентина всхлипнула:
   - Ой, мамоньки, она ж у меня одна родная была... И чего ж так жизнь устроена... Лечила, лечила всех... На Дальнем Востоке, когда муж там служил, потом здесь. Мужа, после войны всего насквозь больного и раненного, сама на гроши у дорогих специалистов выхаживала. И ни единого дня на бюллетени - работа, работа... Знаешь сколько зубов перелечила, сколько нервов воспаленных повыдергала, сколько боли успокоила? Думаю, если собрать всех - целый город выйдет. Пятьдесят лет у бормашины отстояла, а нищета нищетой. Левка все пропил и нас вот так оставил... А какой мальчонка забавный рос. - Она подошла к столу, взяла фотографию. - Тут он в школьном ансамбле на гитаре играет, худющий... А это мы в ЗАГСе... Смеются все, нарядные. У меня хала с шиньоном, модно было. В салоне по записи делала за три дня и без подушки спала, валик под шею свертывала, что бы не помять красоту-то.... Словно сто лет прошло... Ты умный, ты должен знать, почему так вышло? Почему так устроено? За что?
   Филя уронил на грудь лохматую голову, не ведая ответа на самый жгучий вопрос: куда девается счастье? То самое, для которого родился, рос, учился, мужал? Которое желали все, звеня бокалами на днях рождения, этапных праздниках "выхода в жизнь" - окончание школы, институт, диплом, свадьба... У каждого почти так. Потом фото на кладбищенской плите. А что посередке? Где основное "тело" жизни? Спроси любого, катящего к последней станции, ответит неопределенно: - Трудное было время. Да и не сложилось как-то.
   При этом вина и тоска в глазах такая, что ясно - обманули обещания. Обманул их и он сам - не сумел, не сдюжил, не оправдал...
   - Твоя свекровь зубным врачом работала? Я думал - деревенская.
   - Она потомственный медик. Прадед ещё уездным лекарем был и дед. Как у этого, что записки писал. Да вообще - золотая женщина.
   - Булгакова ты читала... - машинально отметил помрачневший Филя, машинально трогая щеку, где скрывался часто беспокоивший нытьем коренной зуб. - Я б врачам памятники ставил. Не конкретным, а как символ. - Он положил на простыню голубые голландские хризантемы.
   - Памятник! Тут и похоронить едва наскребла. Хорошо, её пенсию три года собирала, продала кое-что, люди добрые выручили. - Валя перешла в кухню, села за стол и опустила глаза. - Мне сказать надо...Уж лучше все сразу. Ты тут как гость эпизодами появляешься. Хочешь - навестишь, не хочешь - пропадаешь. Нет, я все понимаю... Ну какая я тебе пара? Гаврила Васильич из восемнадцатой квартиры - отставник, вдовец, в двухкомнатной с дочерью, зятем и внуками перебивается. Он ко мне переедет. Тебе тоже определяться пора. Ты, Филя, человек безобидный, доверчивый, легко поддаешься влиянию. Не тяни - женись. Надо жизнь свою серьезно, по-семейному устраивать. Не дело одному в таком омуте слоняться.
   Филя смотрел на занавески с выгоревшими маковыми букетами, сквозь которые светились многие ночи - то жаркие, в любовном чаду, то семейно-мирные, с запахом поджаренной "докторской". И мечты, дерзания, и сомнения горькие и страхи... Все прошло. Уходили навсегда занавески и крыша дома напротив с крестами антенн, обсиженными воронами, переворачивалась страница жизни, исписанная торопливо и не очень старательно. А ведь каким дорогим оказался небрежный этот, кое-как набросанный "черновик".
   - Постой, чего прямо так уходишь? Ты ж торт принес. Может посидим, помянем усопшую? - остановила в дверях женщина уходящего мужчину.
   - Не надо. Я сам помяну, - в птичьих глазах блеснули слезы. Филя целеустремленно зашагал к лифту.
   - Я сказать хотела... - окликнула Валентина с порога. - Вообще-то я в тебя верю! У тебя талант есть... Только ты стихов не бросай. Эх, расстались не по-людски как-то... - всхлипнула в след поплывшему вниз лифту.
   Брел Филя в сумерках к остановке, словно ролик пленки обратно сворачивал: пришел, прожил кусок жизни и назад... Быстро-быстро пробежали кадры и засветился экран ослепительной белизной. Пустой. Предстояло на этой торжественной чистоте писать иные картины мужественной бестрепетной рукой. Теперь уж точно - набело. Растворилось в смутном мареве суеты прошлое и почувствовал Филя, что начал он расти не в ботву, а "в силу". Так тянется к свету бамбуковый росток - аж жилки хрустят и крепким, гибким становиться устремленный в высь стебель.
   ...Терна бежав, лавра взыскуя,
   горечь смакуя горних отрав,
   я говорю: Зверь шестикрылый!
   Чистая Сила! Благодарю!
   Не отнимай скорбного дара,
   ярость ударов - не отменяй!
   не упаси и не помилуй
   Чистая Сила! Оголоси!
   Лавр не к лицу, терн не по силам
   только б хватило крови словцу...
   26
   Пары героической эйфори побродили в организме и как-то выдохлись. Одному и впрямь стало неприкаянно. Ни Валентины, ни Севана. Быт на поверхности спокойный, а подводное течение так и штормит. Ходят там, в темном омуте страшные волны, да того и гляди - вырвутся. Отсюда и невроз и сон плохой и трепет - будто ждешь чего-то ответственного. Как перед экзаменом. А ждал Теофил многого - разгадку тайны ждал, встречу какую-то, что только стихами описать можно, востребованности своей новой силы ждал. А главное - ответ Севана. В отделе НЕХИВО сообщили, что Вартанов в командировке. Он снова звонил и снова получал тот же ответ. Отчаявшись, Филя запечатал свои исследования в конверт и отправил заказное письмо в институт Земли. Понимал, что поступает рискованно. Получит Севан записки и поймет, что Филе и про бункер и про встречи его с Алярмусом известно. Если свой он - возьмет в помощники. Если враг - попытается убрать. Интересно, как? От одних размышлений о методах воздействия сообщников Алярмуса, Филю начинала колотить дрожь и даже свежайшие беляши, принесенные продавщицей Жанной, не лезли в горло. Он исхудал, замкнулся и все время затравленно озирался.
   ...Однажды вечером, в час необычайно теплого и слякотного апрельского заката, возник из вредного московского смога прямо перед киоском Фили странный человек и он с минуту молча таращился на него через стекло испуганные глаза, а потом выскочил на воздух и шумно задышал.
   - Я.. я... Я звонил, хотел лично передать... Написал тут соображения... Пакет отправил на Институт. Исключительно по материалам ясновидения...
   - Получил только сегодня. Прости, что исчез. Поездить пришлось. Может посидим на воздухе? - Севан обмельчал и как-то сник. Даже глаза выцвели. И завитков никаких нет - коротко стриженный бобрик, торчащий перьями как у мокрого ворона. Или это раньше казался куратор доверчивому Филе раскрасавцем - богатырем?
   - Посидим. Отчего ж... - не попадая в рукава, Филя всунул свое вдруг озябшее тело в куртку и несколько раз по уши обмотался связанным Валькой в расцвете романа непомерно длиннющим шарфом.
   "Вот и хана тебе, ясновидец..." - подумал с прощальной тоской, глянув на лужу, раскинувшуюся вместо книжного развала. Уже третий день Жетон не выходил на свой пост - в загул ушел ли в творчество. Одно к одному. Смиренно топал Филя за широко шагающим человеком, которого Алярмус назвал "своим".
   Они углубились в сырую, довольно мрачную аллею начинавшегося за метро парка. Отыскав скамейку, Севан застелили её обнаружившейся в кармане прессой. Сели, помолчали. Севан жадно затянулся. Филя не угостился сигаретой и не подал вида, что удивлен курением Вартанова.
   - Я о тебе помнил. В твой аппаратик такую штуку сунул, что звонок должен был пройти сразу ко мне или очень доверенному лицу. Ну, на всякий случай, что бы подстраховал, в случае... - Севан хотел улыбнуться, но только искривил губы. - В случае нападения спрутов.
   - Не пользовался я мобильником и не нападал на меня никто. Работал над тезисами. - Филя сурово взглянул на собеседника. - Мне важно знать ваше... твое мнение. Насчет видений. Сейчас же.
   - Идет. Время у меня сегодня полно, - Севан бросил взгляд на свои темные часы и воздел глаза к голым веткам, поблескивающим в свете неонового фонаря.
   - В общем, ты верно усек тенденцию. Если нельзя уничтожить, надо растлить. Это ещё Аллен Даллас про Россию заметил. Вытащил стержень главный, на котором все держится и отдыхай - обездушенные люди уничтожат себя сами. Выморочный род, уходящий... Ведь приглядываться к окружающему страшно. Газеты читать, телевизор смотреть - страшно. Подавляющая энергетическая парадигма - садизм, презрение к жизни... Я тоже думал обо всем этом и наблюдения записывал. Дам тебе на экспертизу.
   - Про Алярмуса? С большим любопытством ознакомлюсь, - пошел вабанк Филя, дерзко глянув на горбоносый профиль Филя и в паническом ужасе думая: "Так было это все или не было?" Не дрогнул Севан - сник.
   - Не торопись с выводами и не темни. Ты был там, я знаю... Видишь ли, Теофил, по изначальной профессии я разведчик. И в общем-то, человек недоверчивый. Знаю, что если кто и срывает маску, то совсем не обязательно для того, что бы показать истинное лицо. Зачастую - что бы открыть другую маску.
   Филя с сомнение посмотрел в печальные глаза человека, ведущего плохую игру и вымолвил глухо, одервеневшими губами:
   - Покажи руку, Севан.
   Севан поднялся, несколько мгновений раскачивался на носках, глядя на Трошина, словно прицениваясь - а стоит ли? Потом молча протянул левую пятерню с растопыренными пальцами. В углублении между средним и безымянным Филя увидел лиловое пятнышко не больше рисинки.
   - Что это? Пароль, символ принадлежности к их роду?
   - Знак возможного, а скорее - неизбежного перерождения. Порой пятно может даже исчезнуть на время, а иногда прогрессирует очень быстро. Кто-то рождается с отметиной, кто-то получает её в процессе неправедной жизни. Я видел списки, где мутанты, отмеченные историей, распределены по рангам. Всякие, знаешь ли, попадаются имена... Прежде чем рубить голову Потрошителю или Робеспьеру, следовало бы поинтересоваться их руками. А ведь именно эта опасность сплотила масонов! Самая тайная заповедь Каменщиков - оборона от Глубокого подземелья. Ритуалы же посвящения имеют целью избежать внедрения в общество зараженных вирусом Алярмуса. Следы сопротивления Алярмусу можно найти и в других союзах, тайных обществах, утративших свое истинное значение.
   - Люди разучились различать врагов?
   - Они потеряли бдительность. А потом... Видишь ли, парень, настоящих людей осталось не так уж много. Пожиратели Логоса внесли свой вклад. Вседозволенность - великое завоевание свободы. Она позволяет не быть человеком. Вои и плодились под её крылом человекообразные монстры. Те, кто сеет смерть и воспевает её. Ой, да полно их! Маньяки, наемные убийцы, фанаты-террористы всех видов, сатанисты, наемные труженики искусства... Все, кто разрушает заповеди Творца, уничтожают Смысл - ответственность личности перед собой и миром, - принадлежат армии Аляруса. Ты же сам написал, что свобода от Смысла, есть победа деструкции, хаоса... Только... - Севан запнулся и неожиданно расхохотался. - Извини за пафос. Мое выступление попахивает речью чиновного праведника перед телеэкраном.
   - К черту экран! Значит, я прав? - с горячностью прервал куратора Филя. - Но ведь не все так плохо! А если читать не криминальные сводки, а про спасателей, руководителей кружков "умелые руки", врачей, ученых? Да пусть хоть про обычного булочника иди библиотекаря вспомнить! Если слушать симфонический концерт или хор пожарников, исполняющих "Вечерний звон" или серенаду Шуберта в школе слепых? Если задуматься хоть на минуту о величии человека, сующего тебе в рот бормашину, собирающего яблоки для повидла или просто присмотреться к лицам прохожих? Человеческие же лица! Они что - тоже слуги Алярмуса?
   - Нет, они ещё живые, но опасность перерождения велика. По внешним признакам отличить человека от монстра зачастую вообще невозможно. В этом и парадокс! Мы видим их каждый день в уголовных сводках - никаких примет вырождения - благородные черты, проникновенный взгляд, крест на груди. Такой симпатяга душит пятилетнюю девочку, топит в ванне малыша, кромсает и насилует плоть, а потом с обстоятельно объясняет на следственном эксперименте, как делал это! Другой вдумчиво травил старика-отца, что бы освободить комнату, оставил пол кило тротила в вагоне метро, взрывал жилье людей, бросал бомбы на города...Экспертиза утверждает - здоровый индивидуум - полная психическая норма! И никакой отметины! - Севан посмотрел на свою растопыренную ладонь и медленно сжал скрюченные пальцы, словно пытаясь задушить зверя.
   - Но ты не такой, хотя и с отметиной! - Филя вскочил. - Значит, не в отметине дело. Здесь какая-то путаница!
   Севан глубоко затянулся догорающей сигаретой:
   - Я родился в горном селе у сбрендившей от ужаса девчонки. Очевидно, зачала она не обычным образом и стремилась избавиться от дитяти. Но старшие берегли младенца. Тогда она подбросила его в кузов грузовика, уезжавшего в город. Подкидыш вырос в детдоме, проявил способности в математике и биологии. Директор ходатайствовал о приеме мальчика в институт. Так я попал в Москву и вскоре познакомился с заинтересовавшимися моими способностями людьми. Это были сотрудники военной разведки - Главного разведывательного управления Генштаба... Уверен, среди них есть агенты Алярмуса, опекающие отпрысков своего рода. Может, они и способствовали моему продвижению в специальную воинскую часть, занимающуюся аномальными явлениями?
   Именно там я получил первые смутные сведения о диверсиях Пожирателей Логоса. Объектом моего наблюдения были случаи маниакального состояния, вызванные странным отравлением - не химическим воздействием неизвестного фактора. Люди добровольно истребляли в себе человека. Все эти накачанные героином идолы, умирающие от передозировок, толпы их обезумевших фанатов, террористы-комикадзе, бандиты-наемники, прирожденные убийцы, певцы и проповедники разложения, объявляющиеся вдруг в обычной среде и мирном семействе.... Кто-то должен был вдохновлять их. Что-то спровоцировало болезнь... Не только ведь ложь проповедников, блюстителей морали, тупость политиканов, экономические кризисы и ложные идейные доктрины... Что-то еще, что-то еще... Я высказал гипотезу вируса, имеющего воздействие на механизм человеческой нравственности. Тогда я ничего не знал о своем происхождении. Но заподозрил неладное. Так начинающие врачи находят у себя симптомы самых страшных заболеваний. Стал копать, выяснил про грузовик, доставивший меня в детдом. Нашел селение в предгорьях Арарата и столетнего пастуха, помнившего родившую нежеланного дитя девочку. Тот взял мою руку, посмотрел на пятнышко между пальцами и сказал: "Молодец, сынок. Ты все-таки удержался на краю". Я долго допытывался, в чем дело. Старик рассказал про девочку, сидевшую у бездонного провала с младенцем и поющую на древнем языке. Он закрыл глаза и тихонько завыл, воспроизводя песню. Мне удалось угадать отдельные слова что-то про цветок, вскормленный молоком солнца и лиловую чешую смерти.
   Я рассмотрел свое пятно и понял, что это - знак. А исследуемое мною племя нелюдей заражено тайным недугом. Ледяным холодом дохнуло в затылок. Подобное, наверно, ощущает зараженный СПИД ом. Но это ещё страшнее - я содрогался от брезгливости к себе, ощущая себя тайным врагом человечества. Я пытался удалить пятно, прошел медицинское обследование - ничто не свидетельствовало о физической аномалии организма. Но выжженный хирургами знак возвращался! Я стал бояться всех дурных проявлений в себе - злости, зависти, жестокости, жадности. Я ходил с пустыми карманами, раздавая деньги. Боялся получить удовольствие от еды, вина, красивых вещей. От любви... Даже взрывы обычного гнева воспринимал как симптом прогрессирующей страшной болезни. Однажды подрался с хулиганами и бросился на свет, рассматривать свою чешуйку - не увеличилась ли она! А жена сбежала - ей не нужен был "человек без свойств". Нет, я не остановился, я шел напролом. Теперь... теперь я, кажется, понял все. Почти, почти понял....
   - Может, посвятишь меня в свое открытие?
   Севан долго курил, хмуря смоляные брови. Наконец сморщил лицо, изображая улыбку:
   - Подожди, ладно? Не хочу показаться тебе параноиком или внушить неверную мысль. Надо кое что проверить. С этой целью я хотел бы втянуть тебя в одно дельце. Очень бы хотел. Но ты мигни, если не согласен - я пойму. Прогулка может оказаться опасной.
   - Опять Арт Деко?
   - Возможно... Видишь ли, все эти дела курирует некая секретная международная организация. Они дали наводку - американскую съемочную группу фильма "Одна во тьме" преследуют странные обстоятельства. Стоило перейти к самым технически ответственным сценам, как творческий состав почувствовал себя не в своей тарелке. Не только герои, но обычные гримеры и бутафоры потеряли сон, мучаясь до утра кошмарами. Не только собаки и лошади, участвующие в сценах Апокалипсиса проявили тревогу, но и вовсе не восприимчивые к тонким материям сценарист и режиссер.
   Мне перекинули вариант сценария. Просмотрел и схватился за голову по ходу сюжета с героиней происходило то, что случилось с известными нам жертвами, а в заднем проходе её растерзанной монстрами подруги, обнаруживается послание инопланетного разума. Ну, может это черная комедия с элементами мистической эротики и прочей херни. Не стал вникать в творческий замысел. Почесал я репу: что это - обычное столкновение банальностей на узком месте, или звено чьей-то игры? А вдруг все правда? И тогда у киношников стрясется очередное ЧП в стиле Арт Деко.
   Удалось устроить продюссеру звонок из Москвы от его русского коллеги и приятеля. Тот попросил разрешения поглядеть на съемки российских киношников. И получил приглашение.
   - Поедет делегация?
   - Я и ты. Я - режиссер, ты за сценариста сойдешь. Очин не в курсе. Подключать своих ребят не хочу - всякое может случиться. А у тебя же интуиция разбушевалась - вон какой трактат накатал. Поездку "от и до" устраиваю я. Погуляем там, поговорим. Тебе свежие впечатления не помешают. За границу ведь не выезжал?
   - В фантазиях. С распрекрасной дамой.
   - Дам будет достаточно. По рукам?
   Филя долго размазывал ботинком грязь под лавкой, сосредоточенно наблюдая за процессом изображения веерного, вроде от метлы, следа, потом приблизил к Севану бледное в свете неона лицо и отрубил с решительностью комикадзе:
   - Еду.
   Севан протянул ладонь. Филя ответил на рукопожатье.
   - Теофил... - Севан опустил глаза. - Ты сказал, что я "не такой". Ты должен знать: я не уверен... не уверен, ТАКОЙ я или нет.
   Филя не выдернул руку, а посмотрел прямо в загадочные восточные глаза:
   - Когда летим?
   27
   Съемки происходили в горах, теснивших к океанскому побережью город Ангелов. Снимали гибель маленького поселения, оккупированного армией пришельцев.
   Присутствовавших на съемках гостей из России привел в трепет размах постановочных трюков - полыхали дома и деревья, взрывались камни, трескалась земля, выплевывая потоки раскаленной лавы. Какие-то жуткие монстры в сверкающих панцирях неслись по равнине, давя все живое. Людей и техники было задействовано, наверно, не меньше, чем на строительстве Братской ГЭС. Пахло серой и жженой синтетикой, от дыма слезились глаза даже у тех, кто наблюдал за происходящим с холма. Под тентом передвижного съемочного павильона за столиком с напитками сидели трое. Русских кинематографистов "пас" один из продюсеров ленты.
   - Потом все это соединят с компьютерными разработками и выйдет смурь, эквивалентная хорошей дозе героина. Встряска могучая - ударим по всем "эрогенным" зонам - насилие, жуть, секс. Деньгоносный букет... Правда, сильно подвядший. Но резерв здесь пока огромный. Лет десять, думаю, можно продуктивно пахать в этом направлении. Говорят, никогда не бывает так плохо, что бы не могло быть ещё хуже. И в кино ничто не может быть снято настолько круто, что бы нельзя было закрутить посильнее. Тарантино потряс толпу и снобов! Оливер Стоун сорвал банк! "Прирожденные убийцы" - скандал и много нулей в сумме сборов. А ведь это ещё не придел. Не придел, е-мое! Взять к примеру Франсуа Озона - стервозный парнишка, в "Криминальных любовника" не упустил ничего - изнасилование, трупы, каннибализм, садомия. Эстеты писаются кипятком от восторга по поводу экстремальной эстетики, в кассах лом. Общественное мнение, продюсеры - все в кайфе. Кажется я слышал такую русскую поговорку... "и рыбку съесть и трахнуть попа"... - Американец засмеялся, выронив изжеванную зубочистку.