Брагинский Эмиль. Берегись автомобиля!

   Выписывая Семицветовым квитанцию на очередной платеж, Деточкин думал о Любе. Ему все нравилось в ней, даже ее троллейбус. "С прошлым надо кончать, пора жениться!" – Деточкин принимал такое решение после каждой командировки. Занятый мыслями об устройстве личного счастья, он не замечал странного поведения своей клиентуры. Супруги то и дело по пояс высовывались в окно.
   Наконец, Дима не выдержал. Коли у человека есть возможность похвастать, он ею воспользуется, не заботясь о последствиях.
   – Товарищ агент!.. – Дима поманил Деточкина.
   Деточкин подошел и покорно выглянул в окно. Внизу у подъезда стояла свеженькая "Волга".
   Инна и Дима, жмурясь от удовольствия, следили за впечатлением, какое произведет "Волга" на Деточкина. И действительно, она произвела на него впечатление. Деточкин тупо смотрел на машину. Он не ожидал подвоха от Семицветова, и особенно в день своего приезда.
   – Я смотрю, ваше благосостояние растет! – мрачно изрек Юрий Иванович, не сводя глаз с проклятого автомобиля.
   – Как и всего народа! – радостно откликнулся Дима. – Иду вперед семимильными шагами!
   Вопреки желанию, мозг Деточкина начал лихорадочно трудиться в нежелательном направлении.
   – Бежевая… – задумчиво произнес Деточкин. – Цвет неброский… Вы все время держите ее под окном?
   – Скоро поставлю гараж, – пообещал Дима.
   – Может застраховать нашу машину на случай угона? – озабоченно спросила его жена.
   – Страхование индивидуальных автомобилей, – автоматически затараторил Деточкин, думая о другом, – производится только на случай гибели или аварии в результате столкновений или стихийных бедствий.
   Дима усмехнулся:
   – Я не настолько богат, чтобы оплачивать стихийные бедствия!
   Он не без гордости продемонстрировал посетителю замок невиданной сложности:
   – Достал для гаража. Японский! К нему ключей не подберешь!
   – Трудно подобрать! – Грустно согласился Деточкин, со знанием дела изучая замок. – И отмычка его не возьмет. Тут автоген нужен! А автогеном резать – это такая возня…
   Деточкин безнадежно махнул рукой и, попрощавшись, ушел в подавленном состоянии.
   – Наша машина его доконала! – удовлетворенно констатировала Инна.
   – Чему ты удивляешься? – Диме было пора на работу, и он начал переодеваться. – Это рядовой труженик. Для него "Волга" – несбыточная мечта. Где ему взять пять с половиной тысяч?
   Дима надел белую рубаху и, завязывая галстук, отдал распоряжение по хозяйству:
   – Тебе, Инночка есть боевое задание. Заедешь в книжный к Ангелине Петровне и возьмешь Экзюпери про принца. Запиши фамилию, забудешь!
   – Милый, не остри. Фамилию Экзюпери я знаю наизусть!
   Дима завершил свой туалет итальянским плащом "болонья" с золотыми пряжками на погонах. Сейчас Семицветов походил на респектабельного молодого карьериста из международного отдела той организации, где имеется такой отдел. Поцеловав жену, Дима ушел.
   На улице он увидел Деточкина. Страховой агент, как зачарованный, стоял возле машины и не мог отвести от нее взгляда.
   – Вас подбросить? – предложил Семицветов, пряча снисходительную улыбку.
   – Нет, спасибо… – поспешно ретировался Деточкин.
   Бежевая "Волга" № ЭЗ 00-70 с плюшевым тигром, прильнувшим к заднему стеклу, плавно покатила по столице.
   Дима проезжал знакомыми местами…
   Вот родильный дом имени Грауэрмана. Здесь 27 лет назад акушерка шепнула по заду новорожденного Семицветова…
   Вот памятный угол. Здесь маленький Димочка впервые сам купил мороженое и сделал свой первый практический вывод: мороженое не отпускают задаром. А Дима очень любил крем-брюле…
   Остановив машину у светофора, Дима с умилением вспоминал, как он похитил деньги из маминой сумочки, чтобы купить пломбир, и его снова шлепнули по заду, только значительно больнее…
   Дали зеленый свет, и Семицветов поехал дальше. Вот букинистический магазин. Дима сбывал сюда книги, подаренные ему ко дню рождения, и книги из отцовской библиотеки, которые стояли во втором ряду и никогда не вынимались. Это осталось не замеченным, и Дима сделал второй практический вывод: не пойман – не вор!
   А вот палатка "Утиль". Дима сдавал сюда вторичное сырье. И здесь он сделал свой третий практический вывод: деньги не пахнут!
   Через несколько минут бежевая "Волга" приблизилась к зданию Института связи. Дима притормозил. Да, прошло уже четыре года, как он закончил этот институт. Дима отлично помнил тот по-весеннему солнечный день, когда председатель комиссии, вручая ему назначение, дружески улыбнулся:
   – Вы, Семицветов,- в Семипалатинск. Но это совпадение – чисто случайное…
   И тогда Дима сделал свой четвертый практический вывод: человек сам кузнец своего счастья…
   Поглядев на часы, Семицветов заторопился – было без десяти одиннадцать. Миновав комиссионный магазин, "Волга" № ЭЗ 00-70 свернула а переулок, проехала целый квартал и только затем остановилась. Тщательно заперев машину, Семицветов повернул обратно и, пройдя весь квартал пешком, направился в комиссионный магазин. Он миновал отдел готового платья, не взглянул на витрину в отделе фарфора и фаянса, ничем не заинтересовался в секции мехов и скрылся в служебном помещении.
   Минуту спустя с Димой Семицветовым произошла удивительная метаморфоза. Он перестал походить на дипломата. Теперь на нем висел штапельный тускло-голубой, форменный халат с эмблемой магазина. С лица исчезло выражение самонадеянности, появилось выражение услужливости. Дима зашел за прилавок отдела магнитофонов, радиоприемников, телевизоров и занял свое рабочее место. Все-таки Дима не зря закончил институт связи. Уже четыре года он применял за этим прилавком свои высокие технические познания.
   Начался беспокойный день. Дима то и дело выбегал на угол смотреть – цела ли машина? Мысль о том, что пять с половиной тысяч попросту брошены на мостовой и к тому же снабжены колесами, не давала ему покоя. Бросаться деньгами было не в его привычках. И вместе с тем, как человек скромный, Дима не хотел ставить свою машину возле магазина.
   В пятом часу вечера, когда Дима показывал покупателю узкопленочную кинокамеру, объявился Димин тесть – Семен Васильевич Сокол-Кружкин.
   – Прост-таки бездельничаешь среди бела дня! – зычно и безапелляционно, на весь магазин объявил тесть.
   Дима не нашелся, что ответить. В Душе он презирал своего ближайшего родственника, но при встречах с ним тушевался от его командных замашек.
   Семен Васильевич решительно отнял у покупателя камеру и так же громко вынес свой приговор:
   – Барахло! Не советую!
   Обратив в бегство кинолюбителя, Сокол-Кружкин дружески заорал:
   – Семицветов, гони полсотни!
   – Пожалуйста, потише, – зябко сказал Дима. – Кроме того, Семен Васильевич, я вам уже давал деньги!
   Сокол-Кружкин так поглядел на зятя, что прения были прекращены.
   – А вы достали? – тихо спросил Дима.
   – Допустим, бой стекла! – расправил свои могучие плечи Сокол-Кружкин. Он был горд, что добыл для дачи дефицитный строительный материал.
   – А зачем нам битое стекло? – позеленел Дима.
   – Ты, Семицветов, прост-таки болван! – не стесняясь, как и всякий громкоговоритель, подытожил тесть. Продавцы и покупатели с интересом поглядели на Диму. – Попался бы ты ко мне в батальон, я бы, допустим, сделал из тебя человека!
   – На осколки я деньги не выдам! – со злостью прошипел Дима.
   – А я уже отобрал осколки побольше! – захохотал Сокол-Кружкин.
   – Теперь такое время, – ехидно напомнил ему Дима, – что на каждое стеклышко нужен оправдательный документ!
   – Документов, допустим, будет больше, чем стекла! – И Семен Васильевич протянул здоровенную ладонь, в которую могло поместиться значительно больше, нежели пятьдесят рублей.
   – Я бы просил вас, – шепотом сказал Дима, вручая требуемую сумму, – по делам приходить домой, а не в магазин!
   – Кругом за прилавок шагом марш! – гаркнул тесть, спрятал деньги в карман и ушел, стуча подкованными каблуками.
   Дима, чтобы успокоиться, сбегал на угол, поглядел на машину и купил мороженое, он съел любимое с детства крем-брюле и с некоторым опозданием сделал свой пятый практический вывод:
   – Жениться надо на сироте!
 

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой впервые встречаются Деточкин и Подберезовиков

 
   Юрий Иванович Деточкин заканчивал работу. В последней квартире долго не открывали. Потом на пороге появился сам хозяин, С.И.Стулов, с недовольным лицом человека, которого оторвали от дел неслыханной важности.
   – Я из Госстраха! – представился усталый Деточкин, привыкший к любому хамству.
   – Молодец! – послышалось в ответ.
   Деточкин вздрогнул от неожиданности и уставился на хозяина квартиры.
   С.И.Стулов не обладал представительным экстерьером, но вид имел вполне достойный.
   – Так вот и ходишь из квартиры в квартиру? – спросил Стулов.
   – Так и хожу! – недоуменно ответил Деточкин.
   – Молодец! – тихо одобрил Стулов.
   Тут Деточкин понял, что имеет дело с лицом значительным. И не ошибся. Стулов всегда говорил, не повышая голоса. Он знал, что подчиненные его услышат. Стулов регулярно возглавлял какое-либо мелкое ведомство и, активно трудясь, доводил неокрепший организм до состояния краха и разгона. Он был незаменим при реорганизации и перестройке. Он умел начинать любое новое дело, продолжать его Стулов не умел. Сейчас он как раз находился в состоянии невесомости. Один организм разогнали, другой еще не создали. Стулов сидел дома и привычно ждал назначения. Он еще не знал, чем будет руководить, но надеялся, что будет!
   – Так вот и привлекаешь народные средства? – спросил Стулов, демократично пригласив Деточкина в комнату.
   – Пытаюсь.
   – Молодец! И давно работаешь?
   – Два года.
   – Молодец! Ты и меня будешь страховать?
   – Постараюсь!
   – Молодец!
   Уже застраховавшись и провожая Деточкина к выходу, Стулов оценил свою сознательность:
   – Так вот, не подкачал я!
   – Молодец! – не сдержался Деточкин и быстро ушел. Стулов опешил. Его самого еще ни разу не награждали этим словом.
   Юрий Иванович добирался домой на метро. Под грохот поезда думал о своей маме. Деточкин любил маму. Конфликта поколений в их семье не существовало.
   Мама ждала Деточкина. Когда он отпер дверь, мама вышла в коридор и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала сына в щеку.
   – Все-таки я не могу понять – какие у страхового агента могут быть командировки в Тбилиси? Обед на столе. Что ты стоишь, иди мой руки.
   Во время обеда мама продолжала говорить без умолку. Деточкин и не пытался вставить слово. Он знал, что мама все равно не слушает собеседника, довольствуясь собственным мнением. Было странно, что при таком качестве характера мама не сделала карьеры. Всю свою жизнь она работала плановиком в Министерстве нелегкой промышленности и лишь недавно вышла на пенсию. Теперь чуть ли не всю свою пенсию Антонина Яковлевна тратила на печатные издания. Она боялась отстать от быстротекущей жизни.
   – Ешь, – говорила мама, – не сутулься! Твои командировки кажутся мне подозрительными. Закончился шахматный турнир. Я болела за Таля. Он вошел в четверку победителей. И эти командировки кажутся подозрительными не только мне…
   – Кому еще? – испугался Деточкин.
   Но мама уже поехала дальше:
   – Последняя книга Дюма была кулинарной. Ты ешь луковый суп по рецепту великого писателя Дюма-отца.
   – Очень вкусно, – отозвался Деточкин-сын.
   – Командировки кажутся подозрительными Любе. Она права, что не желает идти замуж за недотепу.
   – Она это тебе говорила? – печально спросил Юрий Иванович.
   В квартиру позвонили. Деточкин вздрогнул и перестал есть исторический суп.
   Пришла соседка из квартиры сверху:
   – Антонина Яковлевна, у вас не найдется щепотки соли?
   Соседка целый день моталась по квартирам, выпрашивая одну луковицу, таблетку пирамидона, чаю на заварку, две морковки, ложечку сахарного песка или ломтик хлеба, у нее всегда не хватало только необходимых вещей. Остальное имелось в изобилии. Для нее переезд из коммунальной квартиры в отдельную обернулся трагедией.
   – Спасибо, я отдам, – поблагодарила соседка, которая почему-то всегда забывала отдавать.
   Хлопнула дверь. Деточкин снова вздрогнул.
   – Это ты всегда такой после твоих командировок! – Мама гневно потрясла седой мальчишеской прической. – Я говорила с Любой, она со мной согласна: ты ненадежный человек.
   – Но почему?! – вскричал Деточкин.
   – Ешь второе! Перестань горбиться. Енисей перекрыли, а я не видела. Я пойду к твоему начальнику и скажу, чтобы тебя не гоняли в разные города, ты потом нервный!
   Деточкин поперхнулся. Он верил, что мама может пойти к начальнику.
   – Ты поставишь меня в неловкое положение… – сказал он, умоляюще глядя на маму.
   – Вот, я купила на рынке черешню! Дерут спекулянты!
   Ягода показалась Деточкину знакомой.
   – Мне кажется, я уже ел эту черешню. Спасибо. – Он встал.
   – Куда ты идешь? – требовательно спросила мать.
   – Мама, мне уже тридцать шесть!
   – Спасибо, что ты мне сообщил это, – поблагодарила мама, блеснув озорными глазами.
   – Я всегда рад сообщить тебе что-нибудь новенькое, – немедленно включился Деточкин, – Я ведь беру пример с тебя!
   – Тебе до меня далеко! – сказала мама. И они расстались, довольные друг другом…
   Смеркалось. Деточкин вышел из дома и огляделся по сторонам. Приняв меры предосторожности, он поднял воротник пальто. Кепки на нем не было, иначе он бы надвинул ее на лоб. Слившись с толпой, Деточкин зашагал к метро. С противоположной стороны, тоже слившись с толпой, к метро шел Подберезовиков. Они двигались навстречу друг другу. Они сближались. В киоске у входа продавали "Вечернюю Москву". Деточкин встал в очередь. Подберезовиков встал за ним. Им дали два экземпляра газеты, сложенные вместе. Деточкин разнял их и одну газету отдал Подберезовикову. Они ехали рядом на эскалаторе. Оба читали. Они вошли в один и тот же вагон. Сели напротив друг друга. На следующей остановке в вагон вошла женщина с ребенком. Деточкин и Подберезовиков вскочили одновременно, уступая женщине место. Хорошее воспитание подвело Юрия Ивановича. Подберезовиков мельком взглянул на него. Через несколько секунд он вторично поглядел на своего соседа, теперь внимательней. Деточкин ощутил на себе взгляд. И, как бы невзначай, подвинулся к двери. Подберезовиков уже не выпускал его из поля зрения. Деточкин чувствовал это спиной, обернуться он не смел. Выйдя на перрон, Деточкин все-таки не удержался и посмотрел назад. Подберезовиков шел следом. Стараясь не бежать, Деточкин покинул станцию метро. На улице было почти темно. Толпы не было, и на этот раз смешаться было не с кем. Деточкин повернул налево, Подберезовиков повторил его тактический маневр. Деточкин поддал жару. Подберезовиков не отставал. Деточкин свернул за угол и перешел на примитивный бег. Невдалеке показалось спасительное здание районного Дворца культуры. Оно было построено в эпоху архитектурных излишеств. Деточкин спрятался за одно из них. Он стоял за колонной, не выглядывал и не дышал. Выждав несколько минут, он, крадучись, вошел в дворец. Первым, кого он увидел, был Подберезовиков.
   Чтобы сохранить равновесие, Деточкин оперся на Доску почета активистов, которую украшал и его снимок. Подберезовиков молча смотрел на Деточкина. Он продолжал мучительно вспоминать: где он видел этого человека? С ним происходило то же, что часто бывает с каждым. Навязчивое желание восстановить в памяти дурацкий мотив, название скверной книги или фамилию гражданина, с которым тебя ничто не связывает, нередко портит в общем счастливую жизнь. Пока не вспомнишь то, что тебе нужно, не можешь делать то, что тебе необходимо. Подберезовиков напрягся. Его усилие не пропало даром.
   – Я знаю, кто вы! – издал торжествующий клич Максим.
   Лицо Деточкина стало серым, как фотография на Доске Почета.
   – Все-таки я вас узнал! – не унимался Подберезовиков. – У меня отличная зрительная память. Профессия! – скромно добавил он.
   Обмякший Деточкин неудержимо сползал вниз. Подберезовиков подхватил его:
   – Вам плохо?
   – Нет, я знал, на что иду!
   – Новая роль?
   – Теперь отыгрался!
   – Не скромничайте, я видел вас в "Женитьбе". Вы колоссально играли Подколесина.
   – Где вы видели? – переспросил Деточкин. Смысл слов Подберезовикова доходил до него с трудом.
   – В клубе шоферов – на смотре.
   Деточкин захохотал. Глядя на него, засмеялся и Подберезовиков. Они дружно ржали, испытывая взаимную симпатию.
   – Так вы на репетицию… – заливался Деточкин.
   – Ага! – покатывался Подберезовиков.
   – Значит, будем играть вместе, – корчился Деточкин.
   – Вместе… – умирал от смеха Подберезовиков.
   Веяния времени коснулись и коллективов самодеятельности. Их стали укрупнять. Создавались народные театры, которые со временем должны были вытеснить театры профессиональные, в районном управлении культуры мыслилось, что артист, не получающий зарплаты, будет играть с большим вдохновением. Кроме того, актеры должны где-то работать. Неправильно, если они весь день болтаются в театре, как это было с Ермоловой и Станиславским.
   Самодеятельный коллектив юристов, где выступал Подберезовиков, слили с самодеятельностью таксомоторного парка, где подвизался Деточкин. Все вместе стало называться – Народный Большой театр. И сегодня юристы впервые встречались с таксистами.
   Главный режиссер собрал энтузиастов сцены в пустом зрительном зале.
   – Товарищи! – заявил режиссер. – Звание народного театра ко многому обязывает. Кого вы только ни играли в своих коллективах, лучше не перечислять! Не пришла ли пора, друзья мои, замахнуться нам на Шекспира?
   – И замахнемся! – поддержал Деточкин.
   Объединение юриспруденции и авто слесарного дела в одно творческое хозяйство прошло безболезненно. Когда народные артисты дружной гурьбой высыпали из дворца, совершенно нельзя было разобраться, кто из них юрист, а кто таксист.
   – Я люблю сцену! – возбужденно рассказывал Деточкин своему новому приятелю Максиму Подберезовикову. – Выходишь под луч софита в другом костюме, в гриме и парике – никто тебя не узнает!
   Максим охотно с ним согласился.
   – Я рад с вами познакомиться! – искренне сказал Юрий Иванович.
   – Мы еще встретимся! – пообещал Подберезовиков.
   Они разошлись, помахав друг другу рукой.
   Пятнадцать минут спустя Деточкин, достав из кармана ключ, успешно отпирал дверь чужой квартиры. Он вошел в прихожую, беззвучно закрыл дверь и замер. Он не услышал ничего, кроме аритмии собственного сердца, потом он поглядел на вешалку. На ней одиноко висело женское пальто. Деточкин не взял его. Даже наоборот. Он снял свой плащ и повесил рядом, затем скинул ботинки и сунул ноги в шлепанцы. Вдоль стены Деточкин подкрался к комнате и… боязливо постучал. Никто не отозвался. Он отважился поступать вторично. И опять никакого ответа. Тогда Деточкин расхрабрился. Он слегка приотворил дверь и, извиваясь, протиснул в щель свое худосочное тело.
   В комнате пахло чем-то яблочным, сдобным, и семейным. Втянув носом воздух, Деточкин решил остаться здесь навсегда…
   Люба, упакованная в уютный домашний халат, сидела за столом и с аппетитом уплетала пирог собственного производства. Деточкину нравилось смотреть, как вкусно ест Люба.
   У каждого бывает внутренний враг. Своим врагом Люба считала надвигающуюся полноту, хотя Деточкин категорически не разделял этой точки зрения. Люба истязала себя спортом и крутила до одури металлический обруч "хула-хуп". Ровно в одиннадцать часов утра Люба останавливала свой троллейбус и к ужасу пассажиров быстренько делала производственную гимнастику. Ценная инициатива передового водителя была поддержана управлением и внедрялась в жизнь по всем маршрутам.
   Но ничего не помогало Любе. Она ограничивала себя во всем, кроме еды.
   – Явился? – сказала Люба, налегая на пирог. – Где пропадал?
   – Добрый вечер, Люба. Я был в командировке.
   – Садись, если пришел, – разрешила Люба.
   – Спасибо, – Деточкин присел на краешек стула.
   – Пей чай!
   – Спасибо.
   – Ешь пирог!
   – Спасибо. Большое спасибо! – изблагодарился Деточкин.
   Люба пододвинула к нему варенье.
   – Спасибо, – еще раз повторил затюканный Деточкин. Чтоб как-то начать беседу, он неуверенно сказал:
   – в Москве тепло, можно сказать, жарко. А в Тбилиси просто жара!
   – Я так и думала, что ты был в Тбилиси.
   – А куда еще ехать?
   – Тебе виднее. Может, ты в этом Тбилиси уже штампик в паспорт поставил!
   Изумленный таким оборотом дела, Деточкин полез в пиджак и предъявил Любе свой неженатый паспорт.
   – Это ничего не значит, – вздохнула Люба, – можно и без печати.
   – Что ты, Люба! Без печати ничего нельзя!
   – Нет, Юрий Иванович, что-то ты от меня скрываешь…
   – Понимаешь, Люба, – стал запинаться Юрии Иванович, – я вот в первый раз поехал… в командировку… был уверен, что больше никогда не поеду… А потом еще раз поехал, как получилось – сам не знаю… Характер у меня, что ли, такой… вспыльчивый! Ну и делаю глупости. Сам понимаю – глупо и все-таки еду… в командировку…
   – Подумай, что ты несешь! – вскричала Люба.
   Стало очень тихо. Оба, и Люба и Деточкин, размышляли о неудавшемся счастье.
   – Юрий Иванович! – официально заявила Люба. – Верни мне ключ!
   – Насовсем? – дрожащим шепотом спросил Деточкин.
   – Да, насовсем, – подтвердила Люба.
   Глядя в непреклонные глаза, Юрий Иванович встал и положил ключ в тарелку, рядом с пирогом. Затем потоптался на месте, ожидая помилования. Затем попятился к выходу, не теряя надежды, что его остановят. Надежда не оправдалась, и он оказался в коридоре. Там он снял шлепанцы и долго-долго надевал ботинки. Никто ему не мешал. Взяв свой плащ, Деточкин вышел на лестничную площадку. Траурно хлопнула дверь.
   Оставшись одна, Люба заплакала. Это было банально, зато естественно.
   Раздался звонок.
   Люба пошла отворить.
   У двери сиротливо стоял Деточкин.
   – Ты зачем звонишь? – горько спросила Люба
   – Но у меня же теперь нет ключа…
 

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой выясняется, что жить можно не только по паспорту, но и по доверенности.

 
   По субботам и воскресеньям миллионы горожан, утомленных бензином, рвутся вон из любимого города. Через тысячи лет археологи раскопают стоянки современных дикарей и досконально изучат состояние консервной и ликеро-водочной промышленности середины двадцатого столетия.
   Однодетные и более-детные горожане вынуждены общаться с природой весь летне-каторжный сезон. Они желают, чтоб их отпрыски максимально резвились среди чудом сохранившихся березок.
   Те же грядущие археологи еще хлебнут горя с расшифровкой памятника неизвестному мученику, опутанному бронзовыми авоськами и бронзовыми детьми на фоне абстрактно-барельефной электрички. Этот монумент пока не воздвигнут. Но при первой возможности его изваяет какой-нибудь завалящий член Союза художников.
   Летне-каторжный сезон начинается в январе, а иногда и раньше, ибо дачу нужно снимать загодя. Чем раньше, тем шире выбор. Дачевладельцы делятся на упрямцев, которые не сдают жилплощадь в аренду, на чудаков, сдающих по сходной цене, и на сволочей. Последние снимают денежные пенки с каждого миллиметра своей легальной частной собственности, выступающей под псевдонимом собственности личной.
   Как и вся страна, Дима Семицветов был охвачен строительной лихорадкой. Страна строила коммунизм, Дима – дачу. "Каждому свое", – как говаривал в аналогичных случаях Сокол-Кружкин.
   Еще в школе Дима учил – коллектив великая сила! Один в поле не строитель! Задумав вложить свои сбережения в недвижимую собственность, Дима возглавил дачно-строительный коллектив из себя самого и своего тестя.
   Благодарное отечество выделило подполковнику в отставке Сокол-Кружкину тридцать соток Подмосковья. Получив надел, Семен Васильевич пошел по стопам Мичурина. От великого селекционера он отличался не только тем, что не был новатором. Сокол-Кружкин пристрастился исключительно к одной культуре – "клубника ранняя". Пока его старые боевые друзья трудились на целине директорами совхозов, поднимали в деревнях отстающие хозяйства и создавали животноводческие фермы, Семен Васильевич добивался высоких урожаев "клубники ранней" на собственном участке. Признательные москвичи платили ему за это на новых благоустроенных рынках немалые деньги.
   То, что участок был оформлен на имя тестя, в общем, устраивало зятя. Конечно, лучше иметь дачу на свое собственное имя, но придут люди в синей форме, и невежливо спросят:
   – Откуда у вас деньги?
   К подполковнику в отставке они не придут.
   Бежевая "Волга" тоже была записана не на Димино имя, а на жену. Дима ездил по доверенности. Доверенность была основой его существования. Он все делал по доверенности. Каждый раз, когда он должен был купить для дачи очередной гвоздь, Семен Васильевич нотариально доверял ему свое доверие. А гвоздей требовалось много! В нотариальной конторе Дима слыл своим человеком.
   Доверенности преследовали Диму. Они снились ночами и являлись в бреду во время болезней. Ложась в постель, Дима подавлял в себе желание предъявить жене доверенность.