Джон Браннер
Поймай падающую звезду

I

   Испугавшись, что каприз, заставивший человека в золотой одежде принять его приглашение, может пройти, Креоан мысленно проклинал дверь своего дома за то, что она так медленно открывается. Казалось, что дом по какой-то зловещей причине не желает отодвинуть защитную изгородь с отравленными шипами.
   Но, может быть, это объяснялось лишь его собственным ужасом, из-за которого секунды казались ему часами, а минуты — вечностью.
   Едва лишь щель стала достаточно широкой, он схватил своего спутника за руку и потащил в дом. Мужчина автоматически сопротивлялся: никто не смел прикасаться к одетому в золото знатному гражданину Лимерианской Империи. За это посягнувший мог быть проколот украшенной драгоценными камнями шпагой — такой, какая висела у него на поясе. Но гость, похоже, был обыкновенным обманщиком и сопротивлялся, скорее, для вида. Кроме того, он не мог скрыть жгучего любопытства — уж слишком таинственным и многозначительным тоном Креоан пригласил его к себе.
   По коридору с полом, покрытым мхом, со стенами из легкого, мягко светящегося вещества, имеющего густоту меда и испускающего тонкий аромат, они прошли вглубь дома. Там, в огромной комнате, стоял мощный телескоп, взглянув в который, можно было увидеть необъятное черное небо, полное звезд.
   Слишком много звезд…
   До неожиданной встречи с человеком в золоте, который, единственный из всех горожан, гулявших сегодня вечером по улицам, поддался его уговорам, Креоан придумывал и повторял про себя слова, которые пробили бы панцирь всеобщего равнодушия. Он изобретал жесты и восклицания, рисовал впечатляющие картины, чтобы тот, к кому он обращался, испытал чувство приближающейся опасности — такое же, какое постоянно испытывал он сам. Но теперь, когда это произошло в действительности, а не в воображении, единственное, что он смог сказать гостю, было отрывистое: «Смотри!».
   Человек в золоте подчинился, показывая всем видом, что ожидал большего и что не имеет понятия, к чему себя готовить. Пауза затягивалась и гость недовольно посмотрел на Креоана.
   — Это, значит, и есть твоя машина, которая показывает будущее? — спросил он. — И что же необыкновенного ты там увидел?
   — Вон звезда, — показал Креоан. — Разве ты видел ее когда-нибудь над своей любимой Лимерианской Империей?
   — Я? Откуда я знаю? — гость был, явно, раздражен. — У настоящего мужчины есть чем заняться ночью, вместо того, чтобы пялиться на звезды. Ты обманул меня! Ты сказал, будто нашел способ заглянуть в будущее, и я последовал за тобой в надежде, что это похоже на то, как мы смотрим в прошлое. Но то, что ты мне показал, — пустяки!
   Злость на этого человека, на его ограниченность внезапно развязала Креоану язык.
   — Неужели пустяки — знать, что звезда пройдет рядом с нашей планетой? — почти закричал он. — Разве из-за этого вскипят моря и высохнут земли, города в дыму и пламени взлетят на воздух, все надежды и стремления человечества будут уничтожены, а Земля превратится в безжизненный шар? Это пустяки?
   Горячность Креоана ошеломила человека в золоте, и, отступив на шаг, он, чтобы успокоиться, положил руку на эфес шпаги.
   — А ну-ка, покажи мне ее, эту штуку! — потребовал он.
   Креоан вздохнул, он не сомневался, то гость будет разочарован.
   — Я не могу это тебе преподнести, как империю, одежде и манерам которой ты подражаешь, — он чуть не сказал «плохим манерам», — но все, что я сказал, случится, и через гораздо меньший промежуток времени, чем тот, который отделяет нас от лимерианцев, столь чтимых тобою.
   — Когда это случится? — в глазах гостя мелькнуло любопытство.
   — Меньше, чем через триста лет.
   Напряженность человека как рукой сняло, он расслабился и презрительно усмехнулся.
   — Напиши об этом своим потомкам, дурак! К тому времени я буду давно мертв, и ты тоже. Так какое нам до этого дело? Напрасно я поверил чепухе, которую ты наплел, чтобы заманить меня сюда.
   — Я дал тебе возможность заглянуть в будущее, — огрызнулся Креоан. — И не моя вина, что тебе недостает ума и воли, чтобы воспользоваться этой возможностью.
   Человек в золоте оскорбился и даже вытащил из ножен шпагу. Но он был Историком, то есть человеком, который всю жизнь с вожделением маньяка занимается лишь прошлым, — и разум в нем восторжествовал над чувством. Он находился в доме Креоана и знал — хотя немногие из тех, кто мог поведать об этом, остались в живых, — что может сделать такой дом, чтобы защитить своего хозяина. Конечно, лимерианцы не были знакомы с такими домами, но человек в золоте не был лимерианцем: он был всего лишь их подражателем.
   Он резко повернулся на каблуках — так, что накидка взвилась над его плечами, и зашагал прочь, бормоча проклятия. Креоан смотрел ему вслед и чувствовал, как на него вновь накатывает волна отчаяния.
   Неужели ничто не в состоянии пробить эту чудовищную стену равнодушия, пока пламя не опалит лица и пока волосы не вспыхнут на человеческих головах?
* * *
   По зеркалу объектива телескопа ползло изображение звездного беглеца. Пока оно еще было маленьким, и Креоан вряд ли бы обратил на него внимание, если бы не Моличант.
   Этот маленький смуглый человек тоже был Историком, но совершенно другого типа. Он был не маньяк, снедаемый завистью к прошлому, считающий, что в те времена его героизм или фантастические способности принесли бы ему славу, — нет, это был человек, стремящийся узнать, каким образом прошлое превратилось в настоящее, это был ученый, пытающийся понять причины того или иного современного события.
   Возможно потому, что большинство приятелей Моличанта принадлежали к первому типу Историков, он не любил беседовать с ними и за последние год-два привык обсуждать всё новое, что узнавал, с Креоаном. Анализировать открытия вместе с другими Историками, по мнению Креоана, было невозможно: все обсуждения заканчивались бы или тщеславными спорами или просто заурядными потасовками.
   Зато и Моличант благосклонно выслушивал рассказы Креоана о звездах и даже снабжал его иногда полезной информацией о том, как изменялась картина неба на протяжение столетий и тысячелетий. И однажды он указал на звезду, которая — ныне такая яркая — вообще не была видна во времена Усовершенствования Человека, почти десять веков назад.
   Заинтересовавшись этим замечанием, Креоан произвел некоторые измерения и подсчеты, что было его любимым занятием, внес в таблицу все прежние локальные перемещения звезды и не придал им особого значения. Тем более, что увеличение яркости за последнее десятилетие, когда он занимался наблюдением, было слишком незначительным, чтобы обратить на него внимание. У многих звезд излучение менялось — они то становились ярче, то затухали.
   Но тысяча лет была достаточным сроком, чтобы сделать подсчеты и сопоставления, и прошлой ночью он этим занялся.
   Креоан сидел до рассвета, проверяя и перепроверяя расчеты, уничтожая любую возможность ошибки. На рассвете он заставил себя заснуть в надежде, правда, очень слабой, что, проснувшись, он найдет ошибку. Сегодня утром он всё начал сначала. Голодный и измученный, он повторял расчеты, составлял целые серии уравнений. Ошибки не было. Через двести восемьдесят восемь лет эта звезда пересечет границу Солнечной системы. Втянутая внутрь системы, она будет вращаться вокруг Солнца по сужающейся спирали, пока не соединится с ним и не превратится в гигантский огненный ад.
   Оставшись один на один с этим открытием, Креоан очень жалел, что не рожден Историком, аптекарем или хотя бы просто любовником, — это спасло бы его от невыносимого знания, которое он обрел.
   Видимо, он слегка сошел с ума: в его памяти образовался пробел. Он понял это, внезапно обнаружив, что находится не у себя дома за столом, а на улице, хотя и не собирался никуда идти.
   Весь день до самого вечера он ходил по городу, обращаясь к прохожим, пытаясь поделиться с ними своим открытием, но над ним смеялись и не хотели с ним разговаривать. Человек в золоте был его последней надеждой. Креоану помогли прилив вдохновения и обещание показать будущее: мужчина оказался любителем сенсаций и клюнул на приманку.
   Но все напрасно…
   В бессильной ярости Креоан сжал кулаки. Неужели эти люди не чувствуют никакой благодарности к Земле, которая веками одаривала их, кормила и поила? Неужели их зрение кончается на границе их собственной короткой жизни? Неужели у них не осталось ни капли любви к планете, которая их выносила? Сможет ли он жить, если поверит в это? Ведь он тоже принадлежит к человеческому роду!
   Конечно, если не в этом городе, то в другом, он, скорее всего, найдет человека, который тоже содрогнется при мысли о грядущем несчастье, пусть даже оно случится потом, когда их уже не будет.
   В конце концов на Земле так много самых разных людей…
   Его возбужденный мозг понемногу успокаивался. Обратившись к спокойному и разумному прошлому (неужели это прошлое для него кончилось только вчера? Ему казалось, что прошла целая вечность!), Креоан привел в порядок свои мысли. Он вспомнил о том, что они часто обсуждали с Моличантом во время бесед, и приказал дому создать образ Моличанта. Используя все свои впечатления о друге хозяина, который нередко тут бывал, дом выполнил приказание настолько хорошо, что Креоан чуть не заговорил с другом.
   Если бы он действительно был здесь!
   Но когда они виделись в последний раз, Моличант рассказал о своем намерении проследить за изменением во времени то ли какого-то слова, то ли какой-то мелодии, — Креоан забыл, о чем шла речь, — и из путешествия вернется не раньше, чем дней через двадцать.
   А если бы Моличант физически присутствовал здесь, то…
   Креоан не позволил себе додумать до конца. Мстить другу за ошибки Вселенной? Нет, это был постыдный всплеск чувств, который он с ужасом обнаружил в себе и тут же погасил. Разве лучше было бы находиться в блаженном неведении? Хотя теперь он временами и мог завидовать тем, кто не подозревает о гибели, ожидающей планету. Моличант сослужил ему службу, натолкнув на это открытие, и если бы разум и воля не выветрились из людей окончательно, возможно, он сослужил бы службу и всему человечеству.
   Подумав об этом, Креоан успокоился. Он начал вспоминать беседы с Моличантом о том, что в данный момент ему казалось важнее всего.

II

   — Не думаешь ли ты, — сказал однажды Креоан, — что в последующие века люди вроде тебя будут тосковать об этих днях, о нашем времени, находя, что оно значительно лучше, чем их настоящее? Вот и ты, и все, кто разделяет твою страсть к истории, отвернулись от своего времени. Вы пренебрегаете им, считаете, что оно не стоит вашего внимания. Держу пари, ты больше знаешь о событиях, происходивших во времена Усовершенствования Человека, чем о том, что происходит в данный момент, ну, скажем, за границей.
   Креоан думал, что Моличант, специализирующийся на периоде, бывшем на Земле менее чем сто веков назад, почувствует себя уязвленным, но Моличант в ответ лишь засмеялся, как смеются над неудачной шуткой.
   — Найдут этот век превосходным? Что же, по сравнению с их веком, может быть, он таким и покажется.
   Однако, увидев каменное выражение лица Креоана, не допускающее шуток, он сжал обеими руками кубок с необыкновенным вином (его собственный дом такого не производил) и перешел на более серьезный тон.
   — Конечно, многое может служить доказательством твоей правоты. Например, установлено, что эти дома, которые так лелеют и защищают нас, появились не вследствие естественного хода жизни, а благодаря искусственному вмешательству в наследственность растений. И где теперь искать изобретателя, который придумал и создал первый такой дом? А огоньки, висящие ночью в небе и делающие нас независимыми от движения Солнца? Теперь уже трудно поверить, что не так уж давно этих огоньков не было, и людям приходилось зажигать факелы, если они хотели выйти на улицу после захода солнца.
   — Я не стану тебе возражать, — улыбнулся Креон, — поскольку, следуя этой логике, ты попадаешь в свою же собственную западню. Смотри! Ты выбрал период времени, от которого, по часам Вселенной, нас отделяет лишь мгновение. Другой, входящий вместе с тобой в Дома Истории, потешается над твоим любимым периодом Усовершенствования Человека, но с почтением умолкает перед временами Бридволов, искренне считая их умение использовать ощущения человеческого тела вершиной всего, что достигнуто за тысячелетия. Третий восхищается Геринтами, их отказом от персональной ответственности и считает абсурдным утверждение Бридволов, будто каждый индивидуум лично отвечает за все, что происходит в мире. А тем временем кто-то еще сочтет Геринтов сторонниками крайностей и будет идеализировать Миного, поскольку те нашли золотую середину. Разве это не так?
   И дождавшись осторожного кивка Моличанта, Креоан с видом триумфатора задал свой главный парадоксальный вопрос:
   — Если ты утверждаешь, что каждый новый век хуже предыдущего, ответь, почему все Историки не удаляются так далеко, как только возможно?
   Моличант пожал плечами:
   — Конечно, есть нечто необъяснимое в том, что привлекает людей в Дома Истории. Если бы ты знал хоть немногое из того, что мы, Историки, чувствуем интуитивно, мне не пришлось бы сидеть здесь и спорить с тобой. Разумеется, ты можешь сказать, что некоторые люди благодаря своему происхождению и образу мыслей чувствуют себя более подходящими для другого времени, чем для своего собственного. Среди бесконечного разнообразия культур и обществ, которые разжигают наше воображение, каждый может найти для себя что-либо полностью ему соответствующее.
   — Нет, этого быть не может. Иначе что делать с такими, как я, которые не испытывают никакой тяги к прошлым временам?
   — Возможно, я и преувеличиваю, — согласился Моличант после паузы. — Сейчас мне в голову пришла другая идея: может быть, привлекательность прошлого заключается в уверенности, которую испытывает человек, изучая какой-то исторический период, поскольку знает, чем он закончился.
   — А в наше время человек чувствует себя неуверенным? — спросил Креоан. — Отчего он неуверен? В древности неуверенность была порождением страха перед холодом или зимней стужей. А сейчас? Разве кому-нибудь угрожает смерть от голода? Разве кто-нибудь страдает от нищеты? Даже смерть, маячащая вдали, не так страшна от сознания, что благодаря Домам Истории другие люди смогут бесконечное число раз наблюдать за твоими даже самыми незначительными деяниями.
   — Тогда смотри на это как на противоядие от скуки, — раздраженно проговорил Моличант. — По-видимому, ничто не в силах пробить броню твоей предубежденности.
   На этой фразе обсуждение, как правило, прекращалось. Креоан подозревал, что Моличант страдает оттого, что не может убедить друга, но при этом он собирает опыт — в чем для него и заключается смысл жизни. Однако продолжать надоевший спор ему не хочется, чтобы не убить привязанности, которую они испытывают друг к другу.
* * *
   Очнувшись от воспоминаний, Креоан велел образу Историка исчезнуть и пока тот удалялся, подумал, что теперь, наконец, есть оправдание его собственным занятиям. Благодаря им стало известно, чем завершится этот век — век, в котором жили он сам, и Моличант, и все остальные. Но становился ли от этого их век более привлекательным? Почувствует ли Моличант себя увереннее, если Креоан поделится с ним своим открытием? Конечно, нет! Он, как и вся историческая братия, лишь чаще и дальше будет убегать от действительности в прошлое.
   Ему захотелось увидеть небо просто так, без телескопа, и сразу же крыша залы завернулась, будто увядший цветок, оставив его под открытым небом. Раньше он никогда не задумывался о том, как это делается, а сейчас впервые обратил на это внимание — видимо, в миг, когда он понял, что жизнь неизбежно кончится, Земля показалась ему полной тайны и очарования.
   Этот дом был если не частью его самого, то, безусловно, его продолжением. Он выбрал его из-за телескопа. До того, как он вошел в него, дом долго был пуст, как и полагалось всем домам, — он забывал своего прежнего владельца. Может быть, Креоан немного поторопился с въездом? Даже сейчас дом проявлял иногда свойства, которые Креоан не признавал своими: он был уверен, что это привычки, оставшиеся от его предшественника.
   Однажды, несколько лет назад, он без всякой цели, просто из любопытства, спросил дом: «Кто был твоим хозяином до меня? Покажи мне его!»
   Комната задрожала. Казалось, дом напрягся изо всех сил, пытаясь вспомнить. Но к этому времени он уже считал своим владельцем только Креоана, и изображение, возникшее в воздухе, было копией Креоана, только более молодого.
   Ну да все равно. Предыдущий владелец, судя по тому, как он расположил дом вокруг телескопа, скорее всего понял бы чувства, переполняющие сейчас Креоана. Но он, должно быть, давно умер. Оставалась единственная возможность узнать, кем он был: обратиться к Историку. И он решил попросить Моличанта поискать его в прошлом, но почти сразу же передумал. Хотя, конечно, это был бы идеальный случай проверить самому возможности Дома Истории.
   … Он стоял под открытым небом, слушая шумную и прерывистую музыку города, и прохладный ночной ветер трепал его густую бороду. Он различал безумный смех завтрашнего мяса, собравшегося на пологих склонах холмов, чтобы спуститься к морю и встретиться там со своей хозяйкой — Смертью. Стаи кружащихся над головой огоньков мешали ему разглядеть звезды.
   Поддавшись порыву, Креоан подозвал свистом одного из огоньков, с опозданием вспомнив, что тот не может приблизиться, пока он не прикажет дому прекратить колебания, — дом производил их, чтобы расчистить поле зрения телескопа. Исправив свою оплошность, Креоан свистнул еще раз. Огонек послушался и пока он садился на его руку, Креоан внимательно рассматривал его — глаза-бусинки, закинутую назад голову. Этот огонек, как и все остальные, кружащиеся в воздухе, был зеленым, потому что улица, на которой жил Креоан, и дорога, и стены домов в течение последней недели были зелеными. Какой-то элементарный рефлекс привлекал огоньки к местам, окрашенным в тот же цвет, что и они сами.
   Хотя Моличант не однажды ссылался на существование огоньков как на доказательство удивительных, ныне утраченных способностей и знаний, которыми обладали люди минувших веков, Креоан никогда не задумывался об этих существах. Они появлялись каждую ночь, выполняли свои функции и исчезали — о чем тут размышлять? Обычный факт обычной жизни. Но теперь он поймал себя на том, что думает о них с каким-то острым интересом. Едят ли они? Вообще-то, должны, но тогда что именно? Очевидно, они каким-то образом размножаются. Где? Попробовать расспросить Историков? Но тогда придется долго выслушивать их хвастовство и разглагольствования об их любимом периоде, пока, наконец, они не дойдут до того, когда и как появились эти самые огоньки. Будет ли эта информация полезна для его целей?
   Нет, скорее всего, нет. Он вздохнул. Историки, подобные Моличанту, редки. Большинство из них предпочитают пассивно созерцать чудеса иных времен, им не хватает настойчивости и любопытства, чтобы их исследовать.
   Креоан подбросил светящееся существо в воздухе, и оно, расправив крылья, снова закружилось над его головой вместе с тысячами своих приятелей.
   Ветер опять принес с холмов полуисступленные, полуотчаянные вопли мяса, и мысль Креона еще раз изменила направление. Это было как раз то, на что Моличант мог законно ссылаться наряду с огоньками и домами, чтобы подтвердить утверждение об упадке современного общества: ежедневное прибытие определенного количества мяса, его готовность принять Смерть как друга, чтобы служить жителям этого города. Эта идея не приходила в голову Моличанту видимо потому, что он, как и Креоан, редко ел мясо — только когда обедал с другом. Им обоим исключительно повезло с домами: те оказались достаточно разносторонними и обеспечивали все их потребности в пище, так что это не занимало их внимания.
   Многие же люди, продолжал мрачно размышлять Креоан, до сих пор суеверно считают, что какие-то неведомые микробы переносят в их организмы энергию пищи, которая несколько часов назад сама была полна энергии.
   Неужели мы все настолько поглупели из-за всеобщего упадка? Неужели человеческий род настолько приблизился к последней черте, за которой лишь одряхление и деградация, что гибель от приближающейся звезды есть просто милосердная возможность легкой безболезненной смерти?
   — Нет! — воскликнул он и спугнул криком летающих поблизости огоньков; они засуетились и поднялись выше.
   Нет, это предположение невыносимо. Согласиться с ним — значит, принять аргумент Моличанта и считать, что для каждого живущего ныне человека в прошлом есть нечто привлекательное, а из этого следует, что человечество исчерпало свои возможности, и дальнейший прогресс исключен.
   И опять мысль Креоана прервалась… Все-таки он еще раз попытается найти человека, который правильно его поймет и будет вместе с ним сокрушаться о судьбе Земли. Надеяться на большее, чем утешение такого же плакальщика, он не мог: у него не было возможности заставить звезду свернуть с курса. Жалость — это было последнее, что Человек мог предложить своему миру.
   Где-нибудь в городе он, возможно, и найдет того, кого ищет. А если не в городе, то дальше — может быть, даже не внутри страны, а на равнинах Круина или за далекими Арбеллинскими Океанами.
   Где-нибудь! Где-нибудь!
   Он обязан заставить людей понять серьезность происходящего. После минутного раздумья он приказал дому выдать ему траурный костюм: шляпу с полями, отбрасывающую грустную тень на лицо, тунику цвета запекшейся крови и краги, которые казались заляпанными до самого колена засохшей грязью. Облачившись в этот наряд, Креоан отправился в город на поиски приятеля-плакальщика.

III

   Несколько часов бродил он по улицам, пока у него не начала кружиться голова от усталости, голода и отчаяния. А более всего от однообразности разнообразия, которое предлагал город жителям. Ни один из домов не был похож на другой, поскольку нет на свете двух одинаковых людей. И там, где пара, группа или семья, состоящая из нескольких поколений, жили под одной крышей, сложность взаимоотношений между ними фантастически преображала дом. Определить, где какой дом находится, было невозможно: традиционные названия, которые носили улицы, давно устарели. Его улица, например, называлась улицей Музыкантов, но на его памяти никаких музыкантов на ней не жило лет уже десять или больше.
   Правда, сейчас улица составляла единое целое благодаря общему зеленому цвету, который распространялся на все, что на ней находилось, и который предопределял даже цвет огоньков, кружившихся над ней. Это был удивительный феномен — смена цветов, вызываемая циклом метаболизма домов, и их свойство принимать цвет того, что в данный момент наиболее энергетично. На прошлой недели улица Музыкантов была синей, а до этого — желто-оранжевой. Сегодня вечером желто-оранжевой была улица Граверов, а улица Путешественников рядом с ней была белой.
   В другое время это заинтересовало бы Креоана. Часто для исследований ему бывал нужен белый огонек и если естественное свечение стен его дома было другим, ему приходилось идти на белую улицу, подзывать свистом к себе огонек и, засунув его в сумку, нести домой. Но сейчас ему было не до того: он должен был найти себе товарища-плакальщика.
   В отличие от Историков, которые в это время в большинстве своем мысленно находились в далеком прошлом, остальные жители города одевались обычно в одежду того же цвета, какою в данный момент была их улица. Можно было подумать, что без этого они не могли узнать своих соседей и друзей.
   Прохаживаясь по чужим улицам, люди обменивались приветствиями со встречными, одетыми так же, как они. Но к тем, на ком были траурные одежды, никто не обращался, и прохожие, которых Креоан останавливал, отвечали ему лишь недовольными гримасами или вообще не обращали на него никакого внимания.
   Он вышел на незнакомую улицу и остановился возле дома, на котором висело объявление о том, что здесь живут поэты и каллиграфы и за небольшую плату пишут белые стихи на любую тему на яндийском, фрагиальском и клеофинском языках. На крыльце Креоан увидел юношу и женщину, причем юноша был поглощен странным занятием: он пощипывал пухлые бледные плечи женщины, которая была явно старше его. Срывающимся от волнения голосом Креоан спросил, сколько будет стоить впечатляющая, могучая баллада о конце мира.
   Юноша на мгновение оторвался от своего занятия.
   — Это устаревшая тема, — неохотно ответил он. — Менестрель Скранд разработал ее пять тысяч лет назад. А кому сейчас нужны произведения Скранда?
   Женщина недовольно посмотрела на Креоана и подставила к губам поэта мочку левого уха.
   На пустом участке, где недавно умер дом, а земля еще не была готова принять новые семена, женщина создавала фигуры из цветного дыма. За ней внимательно следили трое маленьких детей. Креоан поздоровался с женщиной и спросил, не может ли она нарисовать дымом картину, которая будет видна в любом уголке города. Картина должна быть такая: пламя и темные клубы дыма, в которых тонет наша планета. Женщина ничего не ответила, и ему даже показалось, что она просто не обратила внимания на его слова. Когда же он нерешительно коснулся ее руки, она подняла голову, улыбнулась ему и, откинув пряди темных волос, показала, что у нее нет ушей и что она должна видеть его — лишь тогда она может понять, что он говорит.