Брайдер Юрий Михайлович. Щепки плахи, осколки секиры

   – Почему же, – обстоятельно отвечал дон Эстебан. – Вначале было очень страшно. Особенно когда я понял, что умираю без святого причастия и не вернув долги кредиторам. Но зато потом наступило полное блаженство. Примерно как от кувшина доброй малаги. Из такого состояния возвращаться к земной жизни совершенно не хочется. Вселяясь обратно в тело, моя бедная душа горько рыдала.
   Все без исключения гранды согласились остаться на пир, который дон Эстебан устроил в честь своего чудесного воскрешения. Средства на это благое дело ссудили те самые ростовщики, которые уже успели мысленно распрощаться со своими денежками, а ныне вновь воспрянули духом.
   Явилось и много новых лиц: городской голова с супругой, все церковные иерархи, оказавшиеся на этот момент в городе, блудницы, из тех, кто разрядом повыше, офицеры местного гарнизона. Всем вновь прибывшим дон Эстебан охотно демонстрировал свои раны – входное отверстие пониже левого соска и выходное под лопаткой.
   Пока гости еще были относительно трезвы, Смыков сумел заручиться заверениями в том, что кастильцы соберут войско для похода на аггелов, а также развернут пропагандистскую кампанию по поводу переселения всех желающих в Эдем. Особенно привлекла эта идея престарелых грандов, надеявшихся вернуть себе молодость и здоровье.
   Многих, конечно, смущало то обстоятельство, что в земном раю нельзя развлекаться охотой, скачками и петушиными боями. Зато всех (не исключая и особ духовного звания) радовало известие, что чувственная любовь возведена в Эдеме в ранг высокого искусства.
   Короче, праздник удался. Вино лилось рекой, слуги, приглашенные из соседнего трактира, сбились с ног, уже порядочно подвыпивший епископ не забывал благословлять каждую перемену блюд, а некоторые дамы и кавалеры даже пустились в пляс.
   Любопытные кастильцы выспрашивали у Смыкова все новые и новые подробности о райском житье-бытье. Дабы не сболтнуть по неосторожности чего-нибудь лишнего, он решил на время покинуть застолье и под благовидным предлогом устремился вслед за доном Хаймесом, который в очередной раз вышел на свежий воздух, чтобы покурить втихаря. (Длительное пребывание в Отчине способствовало тому, что молодой аристократ заразился многими язвами и пороками, свойственными тамошнему обществу, а именно: социалистическими идеями, гонореей и страстью к табаку.) Смыкова отделяли от распахнутых дверей всего пять или шесть шагов, когда слепящая вспышка озарила пиршественный зал и он увидел на оштукатуренной стене свою собственную черную тень. Звука, который, по идее, должен был сопровождать вспышку такой интенсивности, Смыков не услышал, потому что его барабанные перепонки мгновенно лопнули.
   Смыкову показалось, что какая-то могучая лапа сдирает с него одежду, а потом и всю кожу вместе с волосами. Как это всегда бывает, когда человек попадает во власть нечеловеческих сил – урагана, лавины, паровозных колес, взрывной волны, – его тело содрогнулось так, словно голова и конечности уже не составляли единого целого с торсом, а потом превратилось в безобразный мешок, к тому же еще и дырявый, поскольку из него обильно брызнуло что-то не менее красное, чем вино, которым еще секунду назад упивалась веселая компания.
   Если души умерших в действительности возносятся на небеса, то над постоялым двором, избранным доном Эстебаном как место для пиршества, сейчас происходила давка. Добрая половина гостей погибла на месте, а оставшиеся получили тяжкие увечья.
   Фугасная мина замедленного действия, спрятанная в одном из кувшинов, выкосила цвет кастильской аристократии. Особенно страшно выглядел дон Эстебан, оказавшийся ближе всех к эпицентру взрыва. Его разнесло на части, но каждая из них, все еще находящаяся под воздействием бдолаха, продолжала жить своей жизнью
   – руки шарили по полу в поисках оторванной головы, а сама эта голова немо разевала рот, не то бранясь, не то требуя последний глоток вина.
   Не пострадал только дон Хаймес, докуривавший на крыльце свою самокрутку (вот и говори потом, что табак вреден для здоровья). За минуту до взрыва мимо него торопливо прошмыгнул один из слуг, подававших вино. Но направился он почему-то не к подвалу, а совсем в другую сторону. Сопоставив этот, в общем-то, малозначительный факт с бедой, приключившейся в пиршественном зале, дон Хаймес немедленно бросился в погоню и вскоре настиг беглеца, уже поставившего ногу в стремя поджидавшей его невдалеке лошади.
   Оружие они обнажили одновременно, слуга – стилет, более пристойный наемным убийцам, чем трактирной челяди, а дон Хаймес свой верный меч, первый же удар которого достиг цели. Предатель лишился сразу трех нелишних для человека вещей
   – правой кисти, оружия и свободы. Впрочем, и сам факт его существования на этом свете оказался под знаком вопроса.
   Спустя примерно час слуга под пыткой назвал имя человека, за изрядную мзду склонившего его к столь ужасному преступлению. К всеобщему удивлению, организатором террористического акта оказался один из городских судей, всегда кичившийся своей беспристрастностью и неподкупностью.
   По месту жительства его не обнаружили, но один из конных отрядов, немедленно посланных по всем дорогам, нагнал у самой границы с Отчиной человека, имевшего сходные приметы. Тот долго и довольно удачно отстреливался от преследователей, уложил наповал двух лошадей и трех всадников, но и сам был сражен пулей из аркебузы.
   Тело бывшего судьи сожгли, а голову для опознания доставили в Ла-Гуардию. При тщательном осмотре под шапкой густых черных волос обнаружились маленькие, еще не успевшие окончательно окостенеть рожки.
   Все случившееся стало для кастильцев даже не пощечиной, а плевком в лицо, оскорблением, которое смывается только большой кровью. В разных концах страны еще не закончились похороны людей, считавшихся солью земли и цветом нации, как началось формирование армии возмездия. Ее предводителем безо всяких проволочек был назначен дон Хаймес, незадолго до этого вернувший своему роду все поместья и сокровища своего дяди.
   Стоя над гробом дона Эстебана (тем самым, в котором тот уже лежал недавно в соборе святого Себастьяна), он сказал, что судьбу не обманешь, а тем более с ней нельзя шутить всякие сомнительные шутки.
   Смыкова в виде исключения похоронили в одном склепе с его высокородным приятелем. Поскольку отпевание полагалось проводить исключительно по католическому обряду, а относительно вероисповедания Смыкова никто ничего толком сказать не мог, его, уже мертвого, крестил (тоже в виде исключения) вновь назначенный епископ города Ла-Гуардия.
   Так воин-интернационалист, бывший следователь МВД и убежденный коммунист Валерий Емельянович Смыков нашел вечное успокоение в кастильской земле под именем раба божьего Фернандо.
   Встреча Лилечки и Цыпфа с Зябликом состоялась в Талашевске, не так давно захваченном тремя объединившимися на время отрядами анархистов (радикального, синдикалистского и ортодоксального толка).
   Город, сразу после смерти Плешакова покинутый его приспешниками, вновь был пуст, как клетка со сломанной дверцей. То, что не сгорело и не рухнуло в бесконечной череде осад, мятежей и набегов, нынче дождалось своего конца. На Талашевске можно было смело поставить крест.
   Зяблик был пьян давно и глубоко, но понять это могли только очень хорошо знавшие его люди. Он неуклюже ткнулся небритой рожей в Лилечкину щеку, крепко по-мужски обнял Цыпфа и наполнил самогоном три давно не мытые кружки (а всего их вперемежку с зачерствевшей закусью имелось на столе не меньше дюжины).
   – Знаете, небось, за что пьем? – сказал он, пальцем стирая с уголка глаза мутную, пьяную слезу. – Не за встречу, а за упокой души наших товарищей. А кого первого помянем, сами выбирайте. Или Верку, или Смыкова.
   Лилечка и Цыпф узнали эту печальную новость еще на границе, хотя подробности были им абсолютно неизвестны.
   – Давайте сразу обоих… – сказала Лилечка. – Как хоть все это случилось?
   – Потом, – зубы Зяблика уже клацали о край кружки. – Сначала выпьем…
   – Даже самогон бедой пахнет, – вздохнула Лилечка, сделав один-единственный глоточек.
   – А ты знаешь, как пахнет беда? – покосился на нее Цыпф.
   – Самогоном и пахнет… Мы когда с бабушкой вместе жили, она только с горя выпивала. А от радости никогда… Я уже заранее знала, если запахло самогоном, значит, плохи наши дела.
   – Ох, плохи… – замычал Зяблик, глядя в кружку так, словно на ее дне таился ответ на какой-то мучительный вопрос. – Не надо было нам расставаться… Пока вместе держались, все живы были… А сейчас вот такие пироги с хреном…
   – Что с Верой Ивановной случилось? – осторожно поинтересовалась Лилечка.
   – Никто толком не знает… Видели ее здесь. И на толкучке видели, и на улицах. Потом она вроде бы в комендатуру попала. Допрашивал ее палач один, по кличке Альфонс. Я его, суку, три дня по всему городу разыскивал, да только все впустую… Думаю, что к той заварухе, которая между Плешаковым и аггелами случилась, Верка руку приложила. В тот последний день, перед самым пожаром, была она в здешней резиденции, это точно… Ну а дальнейшее, как говорил принц Датский, молчание… Ни слуху ни духу. Если бы жива осталась, уже дала бы о себе знать… Я пожарище вдоль и поперек облазил. Костей там обгорелых, как в добром крематории. Где чьи, разве разберешь… Хотелось бы, конечно, в лучшее верить, но…
   – А верно, что Смыков в Кастилии погиб? – спросил Лева.
   – Да… Ну там-то все ясно, как Божий день… Даже могилка имеется. Лежит наш Смыков в хорошей компании, на пару с доном Эстебаном. Погиб он, бедолага, по собственному недосмотру, но дело порученное выполнил. Яшка, племянничек Эстебанов, полторы тысячи кастильцев в Самохваловичи привел. При полной амуниции и с боезапасом. Скоро будем гражданина Ламеха за жабры брать.
   – Я в курсе, – кивнул Лева. – Арапы тоже скоро здесь будут. Мы уже и гонца с весточкой послали. Пока не знаем, какая сила соберется, но три сотни воинов нам гарантировали. А что насчет степняков слышно? Помогут они?
   – Бацилла к ним на уговоры отправилась. Ее отца там хорошо знали, да и ее саму, наверное, не забыли… На днях должна вернуться.
   – А про дядю Тему ничего не слышно? – осведомилась Лилечка.
   – Пока ничего… Но, кстати говоря, варнаки исчезли повсеместно… Недели три кряду нос сюда не кажут. Раньше такого не случалось. Или плюнули они на нас окончательно, или к большому делу готовятся.
   – Не позволит им дядя Тема нас в беде оставить, – убежденно заявила Лилечка. – Уж если он сам за это дело взялся, можете быть спокойны. Скоро в Эдеме станем прохлаждаться.
   – Или в аду синим пламенем гореть, – меланхолически добавил Зяблик.
   – Я вот о чем думаю… – не очень уверенно начал Цыпф. – Если у нас с Эдемом все удачно получится, то зачем зря кровь лить?
   – Чью кровь? – не понял Зяблик.
   – Ну вообще… Нашу кровь, кровь степняков, арапов, кастильцев… Мы в Эдем переберемся, а аггелы пускай здесь остаются и дожидаются, пока их земля проглотит.
   – Ты, Левка, чем думаешь, головой или задним местом? – набычился Зяблик. – Не иначе как у тебя в Лимпопо мозги перегрелись… Как ты себе вообще представляешь переселение в Эдем? Это тебе не хазу поменять с улицы Горького на улицу Демьяна Бедного. Это же черт знает какую прорву народа придется в варнакское пекло загнать! Очередь будет на километры стоять! Недели и месяцы на такую канитель уйдут! По-твоему, аггелы все это время сложа руки сидеть будут? Как бы не так! Не из того они теста слеплены. Ты, к примеру, какую точку зрения на народ имеешь? Правильно, обыкновенную. Пусть живут себе и размножаются, где кому больше нравится. А аггелы на народ смотрят как на свой рабочий скот и пушечное мясо. В хозяева мира заранее записались. Какой же хозяин позволит, чтобы его скот уводили? Да никакой не позволит! В старину конокрадов самой страшной карой наказывали! Убийц могли простить, а конокрада никогда! Как только эта волынка с Эдемом начнется, аггелы и налетят! Так нас отрихтуют, что потом хоронить нечего будет.
   – Откуда тогда ждать удар? Где сейчас находятся аггелы? – получив такой отпор, Цыпф немного растерялся.
   – В том-то и вопрос! – Зяблик стукнул пустой кружкой по столу. – Везде и нигде! Кого мы только не посылали на разведку, и все бесполезно. Пропала вся их кодла. Как в воду канула. По крайней мере, свои здешние лагеря они оставили.
   – Может, в Трехградье ушли или еще куда подальше…
   – Нет. Где-то здесь они. Сила аггелов в том, что умеют они рассыпаться на мелкие отряды, а потом в нужное время и в нужном месте соединяться. Помню я один такой случай. Под Журавинками дело было, там, где колхоз имени Мичурина. Накануне никого, кроме их разведки, вроде бы и не было, а потом, глядь, вся их сила на нас валит! Ну и агентура у этих упырей завидная, тут уж ничего не скажешь. Тебе это, конечно, не хуже меня известно… Кастильских паханов вместе со Смыковым их мясник красиво замочил. Фугаской противопехотной. Такие когда-то здесь в Талашевске на военных складах хранились. Убойная сила жуткая. Да он, стервец, еще картечи и чугунных черепков в кувшин с миной насыпал… Ты думаешь, я за себя спокоен? Хрен собачий! Чую, и ко мне их мокрятники подбираются. Все ближе круги нарезают. Не дадут, паскуды, спокойно увянуть.
   – Что ты тогда конкретно предлагаешь?
   – Конкретно… – Зяблик на мгновение задумался, даже левый глаз прищурил.
   – Давить их нужно на каждом квадратном метре. Спуску не давать. Сесть на хвост и не слезать. Пусть побегают. А главное, заставить соединиться в удобном для нас месте. И тогда дать решительный бой. Как Кутузов Наполеону. Тем более что численный перевес сейчас на нашей стороне.
   – Еще неизвестно, как степняки и арапы между собой уживутся, – сказал Цыпф.
   – Они же всегда враждовали. Да и кастильцы совсем не подарок.
   – Можно подумать, я этого не знаю, – буркнул Зяблик.
   – А местным ты доверяешь?
   – Кому? Анархистам? Так их тут три совсем разные банды. Как дискуссию начнут, так иногда до драки доходит… Я, конечно, в тонкостях их идеологии мало петрю. Ну скажи ты мне на милость, чем анархо-радикалы отличаются от анархо-синдикалистов?
   – Думаю, суть не в названии…
   – И я так, кстати, думаю. То, что они любые догмы отрицают, это хорошо. То, что против государства идут, тоже неплохо. Не бывает хороших государств. Не бывает справедливой власти. Любая власть это палач, вертухай и шулер в одном лице… Идеи у них, конечно, привлекательные… Но ведь не анархисты их первыми застолбили. И до них немало отчаюг было, которые за свободу под топор ложились. Анархизм это вроде как маска. По крайней мере, я так считаю. Многие ее примеряли. Наша братва не исключение. А вот когда эта маска упадет, еще неизвестно, что за рожа под ней окажется. Но пока нам любой союзник мил и дорог. Мы даже бывших плешаковских гвардейцев на службу берем. С испытательным сроком, конечно.
   – Не разбегутся?
   – Пусть попробуют. Когда резня начнется, они в первых рядах пойдут, как миленькие. Имеют шанс поквитаться с аггелами за своего бугра, чтоб ему ни дна, ни покрышки.
   – Ой! – спохватилась вдруг Лилечка и стала вытаскивать из дорожного мешка гостинцы. – Совсем забыла! Из Лимпопо угощение. Моя бабушка вам велела передать. Вот мясо вяленое, вот саранча, вот сыр, вот мед дикий. А это самогоночка. На семенных железах льва настоенная. Очень для мужчин полезная.
   – Нет, спасибочки, – Зяблик перевернул свою кружку кверху дном. – Это последняя была. Почирикали мы тут с вами в шаронку, товарищей боевых помянули, а теперь и за дело пора браться. Чуток отдохните и навстречу арапам подавайтесь, а не то они еще заплутают в наших краях. Ну а я завтра хочу шурум-бурум в окрестностях устроить. Авось кто-нибудь из аггелов на крючок попадется.
   – Язык нужен? – догадался Цыпф.
   – Позарез, – Зяблик чиркнул себя по горлу ребром ладони.
   – Аггела расколоть непросто.
   – Расколю, – зловеще пообещал Зяблик. – Нос по самые яйца отрежу, но расколю…
   Хотя в городе время от времени постреливали, ночевка прошла более или менее спокойно. Едва только сели завтракать (благо было чем полакомиться), как появилась босая Унда, только что вернувшаяся из Лимпопо.
   По ее словам, отряд арапов уже подошел к реке и ожидает только сигнала к началу переправы. Численность воинов она назвать не могла. Счетом в саванне владели исключительно мужчины, обязанные охранять стада. Женщинам, ведущим скудное домашнее хозяйство, для любых математических операций вполне хватало пальцев на обеих руках.
   Зяблик указал на самодельной карте будущее место дислокации арапов. Теперь лесной массив, занимавший центральную часть Отчины и скорее всего служивший укрытием для аггелов, оказался как бы в клещах. При условии успешного взаимодействия всех союзных армий и наличия точных разведданных враг был практически обречен. Впервые за последнее время появилась реальная возможность покончить с заразою каинизма.
   На сей раз Цыпф и Лилечка добирались до границы с комфортом. Зяблик скрепя сердце выделил в их распоряжение пароконную бричку, первым владельцем которой еще при той жизни был главный зоотехник сельхозуправления, а последним – начпрод плешаковской администрации, кормивший своих битюгов отборным зерном, в то время как люди на улицах падали в голодные обмороки. Бричку сопровождали верховые охранники.
   Кучером оказался рыжий губастый паренек, явный выходец из «свинопасов сиволапых». Был он молчалив и застенчив, но дело свое знал – кнутом лошадей зря не мучил, но и поблажек не давал, заставляя все время идти ровной размашистой рысью.
   Сидевшая рядом с ним на козлах Унда сначала только косилась на молодого кучера, а потом с наивной бесцеремонностью дикарки стала вызывать его на откровенность.
   – Как зовут? – спросила она первым делом.
   – Кирилл, – буркнул парень, вперив взор в лошадиные крупы.
   – Кирь-рь… – попыталась произнести Унда. – Плохой имя. Язык сломаешь.
   – Ты его лучше Кирей называй, – посоветовала Лилечка, от нечего делать прислушивавшаяся к их разговору.
   – Киря лучше, – согласилась Унда. – Киря, у тебя жена есть?
   – Нет, – Кирилл стал нервно нахлестывать лошадей.
   – Почему? – продолжала свой допрос бесцеремонная Унда.
   – Женилка не выросла, – попробовал отшутиться кучер.
   – Что такое женилка? – не поняла Унда. – Молодая жена?
   – Почти… – смутился он.
   – Давай я твоей женилкой буду, – напрямик предложила Унда. – Я уже выросла. Не веришь? Вот посмотри. – Оттянув лиф сарафана, она продемонстрировала свою грудь, на диво высокую и упругую.
   У бедного Кирилла даже уши покраснели. Скакавшие сзади всадники заржали, а Лилечка строго сказала:
   – Унда, веди себя прилично.
   – Почему? – искренне удивилась девушка. – Что я плохого сделала? Тебе хорошо самой. У тебя муж есть. А у меня… – она задумалась и стала загибать пальцы на левой руке, – а у меня уже четыре дня мужа не было. Зачем мне мешаешь? Если у вас такой злой закон, я лучше домой вернусь.
   Унда обиженно умолкла, но к Кириллу придвинулась еще ближе. Один из всадников подъехал к бричке и, явно стараясь уязвить молодого кучера, стал рассказывать о том, как однажды ему довелось справлять вместе с арапами малую нужду. Нужда была хоть и малая, но справлялась она средствами столь впечатляющего размера, что уроженец Отчины впервые пожалел о том, что не принадлежит к негроидной расе.
   Унда погладила Кирилла по соломенным лохмам и авторитетно заявила:
   – Большой или маленький, никакой разницы. Уметь надо. Стараться надо.
   За такой интересной беседой они и не заметили, как добрались до реки. Равнины Лимпопо были пустынны, только у самого горизонта передвигались стада антилоп и зебр. С той стороны дул сухой неприятный ветер, от которого першило в носу.
   – Матушка-заступница! – воскликнул другой всадник, до сих пор молчавший. – А крокодилов-то сколько!
   Действительно, река напоминала сейчас затон, заполненный приготовленными для сплава бревнами. Рептилии пребывали в глубокой прострации, из которой их не могли вывести даже камни, прицельно полетевшие с берега.
   – Где же воины? – спросил Цыпф, внимательно осматривая местность.
   – Не знаю, – удивленная не меньше его, Унда спрыгнула с козел. – Здесь были… Вот я знак делала, – она указала на березу со свежим затесом на стволе.
   – А как они собирались переправляться на этот берег?
   – Я на лодке плыла… Со мной еще двое было… Здесь оставались… Плоты вязать, – от волнения речь девушки начала путаться.
   Лодка – примитивнейшая долбленка, нос и корма которой почти ничем не отличались друг от друга, – оказалась на том самом месте, где ее оставила Унда. На дне валялось деревянное весло, больше похожее на лопату, ковш для вычерпывания воды и гарпун, предназначенный для обороны от крокодилов.
   По соседству, в зарослях ивняка, нашлись и бревна, натасканные из ближайшего леска. Способ их заготовки (кто сейчас рубит лес топором?) свидетельствовал о том, что здесь поработали парни с того берега. Однако никаких других следов их пребывания поблизости не обнаружилось.
   – Еханый бабай! – сказала Унда в растерянности (кстати, это было любимое выражение Анны Петровны Тихоновой).
   Затем она оттолкнула долбленку от берега, вскочила в нее и стала быстро-быстро грести к противоположному берегу.
   – Удирает, дрючка черная! – заорал охранник, хватаясь за обрез, торчавший у него за поясом.
   – Спокойно! – остановил его Цыпф. – Только без эксцессов!
   При слове «эксцесс» охранник вздрогнул и торопливо спрятал руки за спину. Унда буквально пробивалась сквозь стадо разомлевших крокодилов, заполнивших реку не менее плотно, чем сардины консервную банку. Редкий из них отвечал на столь наглое вторжение взмахом хвоста или лязгом челюстей.
   Выбравшись на противоположный берег, Унда принялась рыскать во все стороны, словно легавая собака, отыскивающая след дичи. Было видно, как время от времени она низко наклоняется и начинает руками разгребать землю, поднимая при этом облако пыли.
   Лилечка пробовала звать ее, но Унда не откликалась. Так прошло примерно полчаса. Не обнаружив ничего, вселяющего надежду (а это ясно было видно по ее понурому виду), девушка вернулась к лодке. Назад она возвращалась очень медленно, поглядывая то на крокодилов, окруживших ее, то в глубину мутных речных вод.
   Преодолев примерно три четверти расстояния до берега, Унда внезапно привстала и вонзила гарпун в одного из самых крупных крокодилов. Похоже, она обладала твердой рукой, да вдобавок еще знала, куда нужно бить – гарпун вошел в защищенное костяными пластинками тело рептилии так же легко, словно это была нежная плоть медузы.
   Зато уж дальше начался настоящий цирк – аттракцион под названием «танец крокодила». Зеленая гадина, до этого сонная и малоподвижная, забилась в бешеном темпе, каждый раз изгибаясь даже не в дугу, а почти в кольцо.
   Унда, не выпускавшая из рук древко гарпуна, упала на дно лодки, а сама лодка запрыгала на поверхности реки, черпая воду то одним, то другим бортом. Хорошо хоть, что один из охранников не растерялся и, сорвав с седла моток веревки, швырнул один конец Унде, уже изнемогавшей в неравной борьбе.
   Та тоже доказала, что не лыком шита, и, поймав веревку, завязала ее вокруг древка гарпуна узлом, который и в Отчине, и в Лимпопо, да и в других странах именуется «коровьим».
   Не понимая, для чего это нужно, Цыпф, кучер Кирилл и оба охранника совместными усилиями выволокли извивающегося крокодила на берег. Подоспевшая Унда несколькими хорошими ударами весла успокоила его, а затем приказала:
   – Режьте! Режьте пузо!
   Охранники недоуменно переглянулись, однако перевернули беспомощную тушу на спину. Один наступил ногой на бледное трепещущее горло, а другой полоснул финкой по брюху, раздувшемуся до таких размеров, что казалось, еще чуть-чуть, и оно лопнет само собой.
   Когда Лилечка увидела, чем это брюхо набито, она закрыла глаза и тихо присела на прибрежный песок. Воспитанный в строгости и Божьем страхе Кирилл стал быстро-быстро креститься. Цыпф ощутил мучительный рвотный позыв (хорошо хоть, что после завтрака прошло не меньше трех часов). Даже видавшие виды охранники отшатнулись.
   Одна только Унда с дотошностью прозектора ковырялась в чреве издохшего крокодила.
   – Это Закомбе, – бормотала девушка. – А это, должно быть, Нденге, сын Тамбуе… Только у него я видела такой шрам на бедре. Но вот эта нога не его… И рука не его. Эй, человек в очках, – она в упор глянула на Цыпфа. – Ты спрашивал, где наши воины? Здесь два с половиной воина. Остальные там, – она указала в сторону дремлющего крокодильего стада.
   – Как же они так… неосторожно, – Лева старательно отводил взгляд в сторону. – Купались, что ли…
   – Мы не купаемся… Мы не умеем плавать. Их всех убили на том берегу, а в воду бросили уже мертвыми. – Из кармана своего сарафанчика Унда извлекла горсть пистолетных гильз.
   Зяблик со своей новой ватагой (не с той, которую он набрал после рейда на Воронки и которая почти полностью полегла при штурме Талашевска, а уже с другой, почти необстрелянной) отправился в свободный поиск.
   Сейчас они изображали из себя беженцев-погорельцев, бредущих куда глаза глядят в поисках хоть какого-нибудь пристанища.
   Зяблик, с грязной повязкой на глазу и фальшивой бородой, ковылял впереди всех на самодельном костыле. Рядом с ним держался худощавый и низкорослый молодчик, издали похожий на пацана, но способный начисто заделать любого чересчур зарвавшегося бугая.