Страница:
– Благодарю вас за вашу честность, Вивьен. Ариэль была ошеломлена его самоубийством, как и вы. И, может быть, когда-нибудь вы с ней увидитесь – когда ее раны заживут окончательно.
Вивьен кивнула, тяжело вздохнув.
– Я хочу закрыть эту книгу и идти дальше, графиня Зоэ.
– Ваши мотивы мне понятны. И не думайте, что я сержусь на вас; ничуть не сержусь. Но я повторяю еще раз: моя дочь вам не поможет.
– Вы так уверены?
– Да.
Вивьен сказала упавшим голосом:
– Вы – мой последний шанс. Я думала, что только вы можете помочь мне услышать правду от Ариэль. Я надеялась, что ключ у нее.
На мгновение я утратила способность мыслить. Разум мой застыл. Я только сидела в своем прекрасном саду, чувствуя легкий озноб от ветерка, и глядела в эти упрямые, четные зеленые глаза.
И тут, глядя на красивое лицо этой молодой женщины, я приняла решение.
Я знала, что она – человек честный, что честь – важнейшая черта ее характера, и я ощутила, что могу ей довериться.
Я встала.
– Пойдемте в дом, Вивьен, милая. Становится прохладно.
Она тоже встала, взяла меня под руку и помогла дойти до дома.
Сев на диван в малом салоне, я откинулась на подушки и долго смотрела на нее.
Наконец, набрав воздуху, я сказала:
– Я хочу рассказать вам сказку, знакомую сказку, старую, как мир… сказку о мужчине, женщине и еще одном мужчине…
31
32
Вивьен кивнула, тяжело вздохнув.
– Я хочу закрыть эту книгу и идти дальше, графиня Зоэ.
– Ваши мотивы мне понятны. И не думайте, что я сержусь на вас; ничуть не сержусь. Но я повторяю еще раз: моя дочь вам не поможет.
– Вы так уверены?
– Да.
Вивьен сказала упавшим голосом:
– Вы – мой последний шанс. Я думала, что только вы можете помочь мне услышать правду от Ариэль. Я надеялась, что ключ у нее.
На мгновение я утратила способность мыслить. Разум мой застыл. Я только сидела в своем прекрасном саду, чувствуя легкий озноб от ветерка, и глядела в эти упрямые, четные зеленые глаза.
И тут, глядя на красивое лицо этой молодой женщины, я приняла решение.
Я знала, что она – человек честный, что честь – важнейшая черта ее характера, и я ощутила, что могу ей довериться.
Я встала.
– Пойдемте в дом, Вивьен, милая. Становится прохладно.
Она тоже встала, взяла меня под руку и помогла дойти до дома.
Сев на диван в малом салоне, я откинулась на подушки и долго смотрела на нее.
Наконец, набрав воздуху, я сказала:
– Я хочу рассказать вам сказку, знакомую сказку, старую, как мир… сказку о мужчине, женщине и еще одном мужчине…
31
– Когда я впервые приехала в Париж, мне было двадцать восемь лет, и я была богатой молодой вдовой.
Париж сразу же захватил меня, и я решила поселиться во Франции. По личным причинам я хотела навсегда уехать из Лондона. Достаточно сказать, что это было необходимо для моего благоденствия.
Проведя несколько недель в Париже, я вернулась в Лондон, выставила на продажу свой дом в Мэйфэр со всем его содержимым, предоставила моим поверенным все полномочия для ведения дел и, не откладывая, вернулась во Францию.
Вскоре я сняла меблированную квартиру на улице Жакоб на Левом берегу, наняла француженку: студентку обучать меня языку и начала поиски подходящего жилища – красивого, элегантного и постоянного. Моя учительница, молодая женщина из хорошей семьи, помогла мне найти прекрасную квартиру на авеню де Бретей – просторную, светлую, полную воздуха. Пока ее декорировали и меблировали, я изучала язык и привыкала к Парижу и французскому образу жизни.
Хотя я хвалю самое себя, но поверьте, в молодости я была совершенной красавицей, Вивьен. Я была чрезвычайно соблазнительна – именно это слово подходит здесь более всего. Внешность у меня была эффектная, не столько экзотичная, сколько яркая. Мужчины считали меня неотразимой. В Париже я не испытывала недостатка в мужском обществе, и у меня хватало сопровождающих, куда бы я ни пожелала отправиться.
Но я сознавала, что не мужчины, а женщины – ключ к успеху в обществе. Только женщины могут ввести в интересующий меня круг. Мужчины могут восхищаться мной, льстить, желать меня, поить вином, угощать обедами, влюбляться в меня. Но нужные двери могут открыть только женщины. Во всем мире именно женщины руководят обществом, принимают решения и раздают приглашения. Они могут создать любую женщину или уничтожить ее, особенно, если та недавно поселилась в городе.
Я вовсе не хотела, чтобы эти двери оставались закрытыми или захлопнулись передо мной. И в мои планы не входило, чтобы кто-нибудь меня уничтожил. Это со мной уже случилось, когда я была ребенком. Почти случилось. И я не могла допустить, чтобы это повторилось.
К счастью, у меня был спонсор, ментор, если хотите, особа, которую я встретила в Лондоне несколькими годами раньше. Это была женщина в определенном возрасте, занимавшая видное положение в обществе, считавшаяся одной из самых известных хозяек салона в Париже, даже во Франции.
У нее была прекрасная родословная, по мужу она принадлежала к высшей аристократии Франции и, как и я, была вдовой.
Эта превосходная и замечательная женщина была другом моего первого мужа, покойного Хэрри Робсона. Будучи признательна ему за то, что он помог ей в самое трудное для нее время, а также из-за их многолетней дружбы, она взяла меня под крылышко, когда в 1950 году я переехала в Париж.
Это была баронесса Дезире де Мармон, привлекательная, элегантная, очаровательная, обладающая самыми широкими познаниями. Это она привила мне вкус к прекрасной французской мебели восемнадцатого века, обюссоновским и савонрийским коврам, гобеленам, фарфору и изобразительным искусствам.
К этому времени у меня уже был достаточно развит вкус в одежде, но именно баронесса познакомила меня с ее личным пониманием шика, с ее несравненной стильностью. То, что вас во мне восхищает, Вивьен, то, что вы отметили как мое чувство стиля, я получила от Дезире де Мармон.
Первое, что она сделала – это ввела меня к своим любимым портным, шляпницам, обувщикам, следила, чтобы я одевалась просто, но элегантно, по высшей моде. Это ее художники и декораторы помогли мне обставить и декорировать мою новую квартиру – под е наблюдением. Именно она нашла мне хорошего лакея, повара и экономку. короче говоря, она надзирала за каждой стороной моей жизни.
Таким образом Дезире превратила меня в шикарную и безупречную молодую женщину, обладающую неповторимым стилем, изяществом, утонченностью, не говоря уже о моей природной красоте. Через два года после моего переселения в Париж она решила, что я «готова» и, значит, меня можно ввести в парижское общество как ее лондонскую протеже.
И так я опять начала новую жизнь, Вивьен. Четвертую жизнь. У меня уже было три жизни, две из которых я упорно пыталась забыть, полностью вычеркнуть из памяти. О них не знал никто, даже Дезире. Ей была известна только одна моя жизнь: довольно приятная, но скучная жизнь жены почтенного Хэрри Робсона, третьего сына в семье, принадлежащей к младшей ветви английского титулованного рода.
У Дезире был один ребенок, сын Луи, с которым у нее были не лучшие отношения. Хотя ей едва перевалило за пятьдесят, я в чем-то стала для нее дочерью, дочерью, которой у нее не было.
Между нами была особенная связь, отчасти похожая на ту связь, которую ощущаем мы с вами, Вивьен. В те дни она не только была моей наставницей, но и вдохновительницей: я хотела быть такой же, как она, в чем, мне кажется, и преуспела.
Славная женщина – добрая, любящая, остроумная, восхитительная, замечательный друг. Дезире входила в элитарный круг, известный под названием высшего класса общества. Но она ни в малейшей степени не была снобом. За свою долгую жизнь я пришла к выводу, что настоящие аристократы вроде Дезире де Мармон и Эдуарда никогда не бывают снобами. Только выскочки разного рода смотрят на остальных сверху вниз.
Это она, Дезире, мой дорогой друг, представила меня графу де Гренай. В тот вечер, когда мы познакомились, случилось то, что французы называют «coup de fourde» – гром среди ясного неба. Или любовь с первого взгляда, если вам так больше нравиться. К тому времени я прожила во Франции уже пять лет. Мне было тридцать три, и – никакой привязанности. И он, бездетный вдовец, тоже ни с кем не был связан. Ему было пятьдесят восемь лет. Но выглядел Эдуард моложе своего возраста.
Он был хорош собой, добродушный и живой, обладающий шармом, присущим континентальным жителям, в отличии от англичан. Он просто ошеломил меня. Через год мы поженились. Я стала госпожой графиней, хозяйкой его дома и замечательного старинного замка в Нормандии.
Первые два года мы были счастливы. Потом начались проблемы. Я не могла зачать. Эдуард стал меняться: у него не было детей, а он жаждал наследника, продолжателя рода. Он впадал в депрессию, у него портился характер, и он ругал меня. Ну. скажем, не все время: бывало, он опять становился прежним, Эдуардом времен своего жениховства, был добр и внимателен. Интимная жизнь доставляла нам большое удовольствие, мы любили друг друга. Но любви и постели не всегда достаточно. Брак в включает себя и множество других вещей.
К третьей годовщине свадьбы наши отношения просто рухнули. Эдуард все больше замыкался в себе. поглощенный мыслями о своем роде и об отсутствии наследника, которому он мог бы передать свое имя. В этом он обвинял меня, и совершенно несправедливо. Два года я время от времани показывалась специалистам по бесплодию, следуя совету Дезире. Ответ был всегда один: со мной все в порядке.
Когда я попыталась поговорить об этом с Эдуардом, чтобы он ознакомился с медицинскими заключениями, которые я получила, он сердился и отказывался меня слушать. Я поняла, что он просто не мог посмотреть в глаза правде: что бесплоден он, что у него не может быть потомства.
Я опасалась за наш брак и, признаюсь, вздохнула с облегчением, когда он решил отправиться в Браззавиль во французской Экваториальной Африке. Его пригласил к себе его дядя Жан-Пьер де Гренай, у которого в этой стране были огромные владения. Я решила, что пожить какое-то время врозь пойдет нам обеим на ползу. Эдуард, кажется, был согласен. Он собирался пробыть там довольно долго – хотел устроить сафари, поохотиться на крупную дичь.
В начале июня 1960 года он отправился в Браззавиль. Уезжая, он выразил надежду, что наша трехмесячная разлука будет иметь положительные результаты. Что она смягчит напряженность, возникшую в нашей жизни.
Две недели после его отъезда я продолжала обследоваться у гинекологов. Новые результаты были теми же, что и прежде. Три новых врача подтвердили, что я вполне могу иметь ребенка.
После этого я почувствовала себя несчастной, пала духом и совсем загрустила. У меня было ужасное детство и юность. Вдруг мне стало казаться, что прошлое повторяется, хотя и в несколько другом варианте. Я уже почти решила, что мне на роду написано быть несчастной, что жизнь моя никогда не наладится. Я боялась еще, что, когда Эдуард вернется из Африки, наш брак рухнет окончательно, что в конце концов мы либо будем жить раздельно, либо разведемся. Что хуже, я не знаю.
В это время в Париже стояла изнуряющая, просто невыносимая жара. Но ехать в замок в Нормандию одной мне не хотелось. Издерганная, беспокойная, то и дело готовая расплакаться, я пошла к Дезире де Мармон, надеясь, что она и утешит меня и даст совет. Она знала, почему я нахожусь в таком тревожном настроении, знала она и то, что Эдуард склонен обвинить меня за то, что я лишаю его наследника.
Когда я приехала в ее загородное имение в Версале на выходные дни, она, едва взглянув на меня, протянула ко мне руки. Она сказала, что я выгляжу такой похудевшей и изнуренной, что мне необходимо немедленно поехать отдохнуть.
Я и сейчас прекрасно помню, что она сказала мне столько лет тому назад.
– Устройте себе поездку на Лазурный Берег, детка. Принимайте солнечные ванные, плавайте, расслабляйтесь, совершайте долгие пешие прогулки, ешьте изысканные вещи, покупайте всякую всячину и заводите роман с симпатичным человеком, если представится такая возможность.
Вы не можете себе представить, как шокировало меня это последнее предложение. Я не сразу нашлась, что сказать.
Потом, достаточно возмущенная, я ответила Дезире, что люблю Эдуарда.
Она улыбнулась.
– Тем больше у вас причин устроить себе легкомысленное приключение. Вы освободитесь от напряжения, снова поверите в себя, а когда вернется Эдуард, вы будете в таком настроении, в котором творят чудеса. Можете суетиться вокруг него, обольщать его, заставить его почувствовать себя мужчиной, и, наверное, ваша семейная жизнь станет более ровной.
Я, конечно, настойчиво отвергала всякую возможность подобных приключений. Но к вечеру в воскресение, перед самым моим отъездом в Париж, Дезире опять сказала, что ради собственного блага я должна поменять обстановку.
– Поезжайте в Канны, Зоэ. Развлекитесь. Если появиться возможность флирта, воспользуйтесь ею. Какой от этого вред? Уверяю вас – никакого. Если о нем никто не узнает. Не забывайте об осторожности и благоразумии, вот и все. Послушайтесь совета опытной женщины, остановитесь в маленькой гостинице и под чужим именем.
Я обдумывала ее слова по дороге в Париж. Я не собиралась ехать в Канны. Но в течение следующей недели мысль об отдыхе на солнце стала мне казаться все более привлекательной. И поддавшись минутному порыву, я позвонила в гостиницу «Грей д'Альбион» в Канны и забронировала за собой номер под именем Женевьевы Брюно, заказала место в поезде, уложила несколько платьев попроще и уехала на юг Франции. Дезире была права, предсказав, что перемена обстановки пойдет мне на пользу. После трех дней лежания на солнце, купания, долгих прогулок и хорошего питания я почувствовала себя гораздо лучше и стала снова походить на себя прежнюю.
В то лето Канны были очень оживленными. В порт только что вошли корабли американского Седьмого флота, дислоцированного в Средиземном море. Сотни молодых моряков выходили на берег, смешивались с местными жителями и туристами. Мне удалось затеряться в этой толчее. В городе царило веселье, атмосфера праздника. Радостью жизни заразилась и я. И конечно, я познакомилась с молодым человеком.
Я замолчала и посмотрела на Вивьен. Она сидела на краешке своего кресла, не сводя с меня глаз. Она слушала очень внимательно.
– Боюсь, – сказала я, – что история моя получается довольно длинной, длиннее, чем я предполагала. Могу ли я предложить вам чем-нибудь освежиться, Вивьен? Чай? Кофе? Или, может быть, хотите что-либо выпить?
– Если вы хотите, то и я с удовольствием, графиня, – сказала она.
– Я бы не отказалась от стакана шампанского. Как вам это покажется, дорогая?
– Прекрасно, благодарю вас.
– Вам не трудно позвонить Юберу?
– Конечно, нет, – ответила она, вставая. Позвонив, она взглянула на фотографию на консоли и сказала: – Вот это – ваше фото, графиня? Когда вам было за тридцать?
– Да.
– Какая вы красавица!
Я улыбнулась, ничего не ответив, и услышав стук, посмотрела на дверь. Вошел Юбер.
– Мадам?
– Юбер, мы хотели бы освежиться. Пожалуйста, принесите бутылку «Дон Периньон» и два бокала. Да, и если можно, уберите из сада чайные принадлежности.
Париж сразу же захватил меня, и я решила поселиться во Франции. По личным причинам я хотела навсегда уехать из Лондона. Достаточно сказать, что это было необходимо для моего благоденствия.
Проведя несколько недель в Париже, я вернулась в Лондон, выставила на продажу свой дом в Мэйфэр со всем его содержимым, предоставила моим поверенным все полномочия для ведения дел и, не откладывая, вернулась во Францию.
Вскоре я сняла меблированную квартиру на улице Жакоб на Левом берегу, наняла француженку: студентку обучать меня языку и начала поиски подходящего жилища – красивого, элегантного и постоянного. Моя учительница, молодая женщина из хорошей семьи, помогла мне найти прекрасную квартиру на авеню де Бретей – просторную, светлую, полную воздуха. Пока ее декорировали и меблировали, я изучала язык и привыкала к Парижу и французскому образу жизни.
Хотя я хвалю самое себя, но поверьте, в молодости я была совершенной красавицей, Вивьен. Я была чрезвычайно соблазнительна – именно это слово подходит здесь более всего. Внешность у меня была эффектная, не столько экзотичная, сколько яркая. Мужчины считали меня неотразимой. В Париже я не испытывала недостатка в мужском обществе, и у меня хватало сопровождающих, куда бы я ни пожелала отправиться.
Но я сознавала, что не мужчины, а женщины – ключ к успеху в обществе. Только женщины могут ввести в интересующий меня круг. Мужчины могут восхищаться мной, льстить, желать меня, поить вином, угощать обедами, влюбляться в меня. Но нужные двери могут открыть только женщины. Во всем мире именно женщины руководят обществом, принимают решения и раздают приглашения. Они могут создать любую женщину или уничтожить ее, особенно, если та недавно поселилась в городе.
Я вовсе не хотела, чтобы эти двери оставались закрытыми или захлопнулись передо мной. И в мои планы не входило, чтобы кто-нибудь меня уничтожил. Это со мной уже случилось, когда я была ребенком. Почти случилось. И я не могла допустить, чтобы это повторилось.
К счастью, у меня был спонсор, ментор, если хотите, особа, которую я встретила в Лондоне несколькими годами раньше. Это была женщина в определенном возрасте, занимавшая видное положение в обществе, считавшаяся одной из самых известных хозяек салона в Париже, даже во Франции.
У нее была прекрасная родословная, по мужу она принадлежала к высшей аристократии Франции и, как и я, была вдовой.
Эта превосходная и замечательная женщина была другом моего первого мужа, покойного Хэрри Робсона. Будучи признательна ему за то, что он помог ей в самое трудное для нее время, а также из-за их многолетней дружбы, она взяла меня под крылышко, когда в 1950 году я переехала в Париж.
Это была баронесса Дезире де Мармон, привлекательная, элегантная, очаровательная, обладающая самыми широкими познаниями. Это она привила мне вкус к прекрасной французской мебели восемнадцатого века, обюссоновским и савонрийским коврам, гобеленам, фарфору и изобразительным искусствам.
К этому времени у меня уже был достаточно развит вкус в одежде, но именно баронесса познакомила меня с ее личным пониманием шика, с ее несравненной стильностью. То, что вас во мне восхищает, Вивьен, то, что вы отметили как мое чувство стиля, я получила от Дезире де Мармон.
Первое, что она сделала – это ввела меня к своим любимым портным, шляпницам, обувщикам, следила, чтобы я одевалась просто, но элегантно, по высшей моде. Это ее художники и декораторы помогли мне обставить и декорировать мою новую квартиру – под е наблюдением. Именно она нашла мне хорошего лакея, повара и экономку. короче говоря, она надзирала за каждой стороной моей жизни.
Таким образом Дезире превратила меня в шикарную и безупречную молодую женщину, обладающую неповторимым стилем, изяществом, утонченностью, не говоря уже о моей природной красоте. Через два года после моего переселения в Париж она решила, что я «готова» и, значит, меня можно ввести в парижское общество как ее лондонскую протеже.
И так я опять начала новую жизнь, Вивьен. Четвертую жизнь. У меня уже было три жизни, две из которых я упорно пыталась забыть, полностью вычеркнуть из памяти. О них не знал никто, даже Дезире. Ей была известна только одна моя жизнь: довольно приятная, но скучная жизнь жены почтенного Хэрри Робсона, третьего сына в семье, принадлежащей к младшей ветви английского титулованного рода.
У Дезире был один ребенок, сын Луи, с которым у нее были не лучшие отношения. Хотя ей едва перевалило за пятьдесят, я в чем-то стала для нее дочерью, дочерью, которой у нее не было.
Между нами была особенная связь, отчасти похожая на ту связь, которую ощущаем мы с вами, Вивьен. В те дни она не только была моей наставницей, но и вдохновительницей: я хотела быть такой же, как она, в чем, мне кажется, и преуспела.
Славная женщина – добрая, любящая, остроумная, восхитительная, замечательный друг. Дезире входила в элитарный круг, известный под названием высшего класса общества. Но она ни в малейшей степени не была снобом. За свою долгую жизнь я пришла к выводу, что настоящие аристократы вроде Дезире де Мармон и Эдуарда никогда не бывают снобами. Только выскочки разного рода смотрят на остальных сверху вниз.
Это она, Дезире, мой дорогой друг, представила меня графу де Гренай. В тот вечер, когда мы познакомились, случилось то, что французы называют «coup de fourde» – гром среди ясного неба. Или любовь с первого взгляда, если вам так больше нравиться. К тому времени я прожила во Франции уже пять лет. Мне было тридцать три, и – никакой привязанности. И он, бездетный вдовец, тоже ни с кем не был связан. Ему было пятьдесят восемь лет. Но выглядел Эдуард моложе своего возраста.
Он был хорош собой, добродушный и живой, обладающий шармом, присущим континентальным жителям, в отличии от англичан. Он просто ошеломил меня. Через год мы поженились. Я стала госпожой графиней, хозяйкой его дома и замечательного старинного замка в Нормандии.
Первые два года мы были счастливы. Потом начались проблемы. Я не могла зачать. Эдуард стал меняться: у него не было детей, а он жаждал наследника, продолжателя рода. Он впадал в депрессию, у него портился характер, и он ругал меня. Ну. скажем, не все время: бывало, он опять становился прежним, Эдуардом времен своего жениховства, был добр и внимателен. Интимная жизнь доставляла нам большое удовольствие, мы любили друг друга. Но любви и постели не всегда достаточно. Брак в включает себя и множество других вещей.
К третьей годовщине свадьбы наши отношения просто рухнули. Эдуард все больше замыкался в себе. поглощенный мыслями о своем роде и об отсутствии наследника, которому он мог бы передать свое имя. В этом он обвинял меня, и совершенно несправедливо. Два года я время от времани показывалась специалистам по бесплодию, следуя совету Дезире. Ответ был всегда один: со мной все в порядке.
Когда я попыталась поговорить об этом с Эдуардом, чтобы он ознакомился с медицинскими заключениями, которые я получила, он сердился и отказывался меня слушать. Я поняла, что он просто не мог посмотреть в глаза правде: что бесплоден он, что у него не может быть потомства.
Я опасалась за наш брак и, признаюсь, вздохнула с облегчением, когда он решил отправиться в Браззавиль во французской Экваториальной Африке. Его пригласил к себе его дядя Жан-Пьер де Гренай, у которого в этой стране были огромные владения. Я решила, что пожить какое-то время врозь пойдет нам обеим на ползу. Эдуард, кажется, был согласен. Он собирался пробыть там довольно долго – хотел устроить сафари, поохотиться на крупную дичь.
В начале июня 1960 года он отправился в Браззавиль. Уезжая, он выразил надежду, что наша трехмесячная разлука будет иметь положительные результаты. Что она смягчит напряженность, возникшую в нашей жизни.
Две недели после его отъезда я продолжала обследоваться у гинекологов. Новые результаты были теми же, что и прежде. Три новых врача подтвердили, что я вполне могу иметь ребенка.
После этого я почувствовала себя несчастной, пала духом и совсем загрустила. У меня было ужасное детство и юность. Вдруг мне стало казаться, что прошлое повторяется, хотя и в несколько другом варианте. Я уже почти решила, что мне на роду написано быть несчастной, что жизнь моя никогда не наладится. Я боялась еще, что, когда Эдуард вернется из Африки, наш брак рухнет окончательно, что в конце концов мы либо будем жить раздельно, либо разведемся. Что хуже, я не знаю.
В это время в Париже стояла изнуряющая, просто невыносимая жара. Но ехать в замок в Нормандию одной мне не хотелось. Издерганная, беспокойная, то и дело готовая расплакаться, я пошла к Дезире де Мармон, надеясь, что она и утешит меня и даст совет. Она знала, почему я нахожусь в таком тревожном настроении, знала она и то, что Эдуард склонен обвинить меня за то, что я лишаю его наследника.
Когда я приехала в ее загородное имение в Версале на выходные дни, она, едва взглянув на меня, протянула ко мне руки. Она сказала, что я выгляжу такой похудевшей и изнуренной, что мне необходимо немедленно поехать отдохнуть.
Я и сейчас прекрасно помню, что она сказала мне столько лет тому назад.
– Устройте себе поездку на Лазурный Берег, детка. Принимайте солнечные ванные, плавайте, расслабляйтесь, совершайте долгие пешие прогулки, ешьте изысканные вещи, покупайте всякую всячину и заводите роман с симпатичным человеком, если представится такая возможность.
Вы не можете себе представить, как шокировало меня это последнее предложение. Я не сразу нашлась, что сказать.
Потом, достаточно возмущенная, я ответила Дезире, что люблю Эдуарда.
Она улыбнулась.
– Тем больше у вас причин устроить себе легкомысленное приключение. Вы освободитесь от напряжения, снова поверите в себя, а когда вернется Эдуард, вы будете в таком настроении, в котором творят чудеса. Можете суетиться вокруг него, обольщать его, заставить его почувствовать себя мужчиной, и, наверное, ваша семейная жизнь станет более ровной.
Я, конечно, настойчиво отвергала всякую возможность подобных приключений. Но к вечеру в воскресение, перед самым моим отъездом в Париж, Дезире опять сказала, что ради собственного блага я должна поменять обстановку.
– Поезжайте в Канны, Зоэ. Развлекитесь. Если появиться возможность флирта, воспользуйтесь ею. Какой от этого вред? Уверяю вас – никакого. Если о нем никто не узнает. Не забывайте об осторожности и благоразумии, вот и все. Послушайтесь совета опытной женщины, остановитесь в маленькой гостинице и под чужим именем.
Я обдумывала ее слова по дороге в Париж. Я не собиралась ехать в Канны. Но в течение следующей недели мысль об отдыхе на солнце стала мне казаться все более привлекательной. И поддавшись минутному порыву, я позвонила в гостиницу «Грей д'Альбион» в Канны и забронировала за собой номер под именем Женевьевы Брюно, заказала место в поезде, уложила несколько платьев попроще и уехала на юг Франции. Дезире была права, предсказав, что перемена обстановки пойдет мне на пользу. После трех дней лежания на солнце, купания, долгих прогулок и хорошего питания я почувствовала себя гораздо лучше и стала снова походить на себя прежнюю.
В то лето Канны были очень оживленными. В порт только что вошли корабли американского Седьмого флота, дислоцированного в Средиземном море. Сотни молодых моряков выходили на берег, смешивались с местными жителями и туристами. Мне удалось затеряться в этой толчее. В городе царило веселье, атмосфера праздника. Радостью жизни заразилась и я. И конечно, я познакомилась с молодым человеком.
Я замолчала и посмотрела на Вивьен. Она сидела на краешке своего кресла, не сводя с меня глаз. Она слушала очень внимательно.
– Боюсь, – сказала я, – что история моя получается довольно длинной, длиннее, чем я предполагала. Могу ли я предложить вам чем-нибудь освежиться, Вивьен? Чай? Кофе? Или, может быть, хотите что-либо выпить?
– Если вы хотите, то и я с удовольствием, графиня, – сказала она.
– Я бы не отказалась от стакана шампанского. Как вам это покажется, дорогая?
– Прекрасно, благодарю вас.
– Вам не трудно позвонить Юберу?
– Конечно, нет, – ответила она, вставая. Позвонив, она взглянула на фотографию на консоли и сказала: – Вот это – ваше фото, графиня? Когда вам было за тридцать?
– Да.
– Какая вы красавица!
Я улыбнулась, ничего не ответив, и услышав стук, посмотрела на дверь. Вошел Юбер.
– Мадам?
– Юбер, мы хотели бы освежиться. Пожалуйста, принесите бутылку «Дон Периньон» и два бокала. Да, и если можно, уберите из сада чайные принадлежности.
32
Поставив свой бокал, Вивьен наклонилась вперед и сказала:
– Пожалуйста, графиня, рассказывайте дальше, не останавливайтесь… вы сказали, что познакомились в Каннах с молодым человеком…
– Да. Это был приятный молодой человек, американец. Несколько раз я завтракала на террасе маленького кафе неподалеку от гостиницы. Он пил кофе и курил. И каждый раз он улыбался мне или вежливо кивал, и когда я пришла туда на четвертое утро, он со мной заговорил. Он пожелал мне доброго утра по-французски. Я ответила ему, улыбнувшись.
Потом я оплатила свой счет и вышла. Вскоре он догнал меня и спросил на довольно ломаном французском, не на пляж ли я иду. Когда я сказала, что я говорю по-английски, он спросил, нельзя ли ко мне присоединиться.
Мгновение я колебалась. Но у него была такая располагающая внешность, он был так добр и вежлив, что я спросила себя – ну что здесь плохого? К тому же в кафе он бывал всегда один, без спутников. Мне показалось, что ему одиноко, так же, как одиноко было мне в то время.
Должно быть, он заметил мои колебания, потому что извинился за свою невежливость, протянул руку и представился:
– Джо Энтони.
– Женевьева Брюно, – сказала я, пожав ему руку, и добавила, что буду рада, если он сопроводит меня на пляж.
Мы провели утро, загорая, купаясь и болтая на общие темы. Он был довольно сдержан, о себе почти ничего не рассказывал. Но и я тоже. В тот день я тоже была сдержана и не слишком общительна. Он пригласил меня на ленч в маленьком кафе на пляже, и, помню, я подумала, с каким молодым, здоровым и беспечным видом он поедал свой бифштекс, французские фритюры и зеленый салат, с каким удовольствием запивал все это красным вином.
После ленча он проводил меня до моей гостиницы. По дороге он пригласил меня пообедать с ним вечером. Я опять слегка засомневалась, и когда я, наконец, согласилась, он был так счастлив, что это меня тронуло.
Вот так и начался наш маленький роман. Наутро мы встретились в кафе за завтраком и опять пошли на пляж. Вечером он повел меня обедать в ресторан «У Феликса», потом на танцы в «Ля Шэнга», популярный ночной клуб.
К этому времени я уже знала, что Джо всего двадцать два года. Я удивилась, услышав это, потому что он выглядел старше и казался очень искушенным человеком. Я не решилась сказать ему, что мне тридцать восемь. Когда он спросил, сколько мне лет, я солгала. Я уменьшила свой возраст на десять лет и сказала, что мне двадцать восемь. Джо поверил. Я, действительно, выглядела гораздо моложе, это все говорили. Я была стройна и гибка, на лице – ни морщинки. Но на счет своего семейного положения я была откровенна, и он с самого начала знал, что я – замужняя женщина с определенными обязательствами.
В ту ночь в «Ля Шэнга», когда он кружил меня по залу, крепко обняв и касаясь губами моей щеки и волос, я поняла, что не в силах предотвратить неизбежное. Я знала, что мы в конце концов окажемся в постели. Джо тоже это знал. С самого начала нашего знакомства нас связывали некие необычные узы.
Следующие четыре дня и ночи мы провели вместе, и вдруг я запаниковала. Как бы ни нравился мне Джо, как бы ни был он привлекателен и очарователен, я осознала, что рискую слишком многим, продолжая эти отношения. Со свей ясностью я поняла, что у меня нет иного выбора, как только немедленно положить конец нашей романтической связи.
Когда я сказала Джо, что меня срочно вызывают домой, он ответил, что все понимает. Тем не менее, он выглядел убитым, услышав что мы больше никогда не увидимся, и был печален, когда мы прощались.
В тот же день я вернулась в Париж, к своей настоящей жизни. Почти сразу же я стала сожалеть о своем романе. Мне хотелось бы, чтобы этого никогда не было. Чем больше я о нем думала, тем более глупой и безответственной я себе представлялась. Я все время ругала себя. С другой стороны, сделанного не воротишь. Я нарушила супружескую верность, и ничего тут не поделаешь. Я твердила себе, что я не первая, сотворившая такое. Сотни миллионов совершают это каждый день, это часть человеческой жизни. Однако эти соображения на улучшали моего состояния.
Я заставляла себя не вспоминать о запретных днях, проведенных в Каннах с Джо, и мне удалось это до некоторой степени. Но были ужасные минуты, когда меня вновь охватывало чувство вины, особенно среди ночи, когда я металась и ворочалась, борясь с демонами.
А в конце июля обнаружилось новое обстоятельство, заставившее меня задуматься, весьма серьезное. У меня случилась задержка. Дни проходили, и я все больше убеждалась, что я забеременела от Джо Энтони. В августе с моим телом стали происходить определенные изменения, груди увеличились и стали чувствительными. В конце августа опять ничего не было. По моим подсчетам, я была на пятой-шестой недели беременности.
В панике и полной растерянности я не знала, куда кинуться. Я хотела открыться Дезире, но потом передумала, хотя и сама не знала, почему. Она была мне самым близким другом, я ей доверяла, она никогда бы меня не выдала. И все же я не могла заставить себя рассказать ей о моем романе с Джо.
Возможно, я была слишком застенчива, мне было стыдно, хотя я знала, что Дезире де Мармон – мудрая светская дама. Она никогда не позволила бы себе осуждать меня или кого-либо еще. Был ужасный момент, когда я подумала было об аборте, но сразу же отвергла эту мысль, для меня совершенно неприемлемую.
Я не религиозна. Веру из меня выбили, когда я была девочкой. Если ребенок подвергается разрушительно дурному обращению со стороны взрослых, ему почти невозможно сохранить веру в Бога. Став взрослой девушкой, я часто спрашивала себя, почему Бог допустил, чтобы меня подвергли таким ужасным испытаниям, почему Бог допустил, что в мире существует такое зло. Но ответа я не находила. Я чувствовала, что Он оставил меня. И я перестала верить в его существование.
Выйдя замуж за Эдуарда, я, естественно, должна была притворяться, что верю в Бога, ведь де Гренай – верные католики. Я только притворялась. Представьте же себе мое изумление, Вивьен, когда однажды в конце августа я, прогуливаясь по городу, направилась в церковь в Латинском квартале. Это была церковь святого Этьена из Мона, я не часто посещала этот храм.
Я до сих пор не знаю, почему я тогда пошла туда. во всяком случае, не для того, чтобы молиться. Я просто сидела, и тишина окутывала меня. Церковь была очень красива – сводчатый потолок, уходящие ввысь колонны и витражи. Но самое сильное впечатление на меня произвел совершенный покой, царящий здесь.
Долго я сидела. Меня охватила какая-то усталость. Все утро я думала о ребенке, беспокоясь, недоумевая, что же мне делать. Но теперь я закрыла глаза, отрешилась от своих тревог и расслабилась. И вдруг меня охватило необыкновенное сильное чувство – порыв такой немыслимой любви к ребенку, растущему во мне, что я испугалась.
И все сразу стало кристально ясным. Я заглянула в самую суть вещей. я поняла что буду делать. когда ребенок родится, он будет носить имя де Гренай. в мою семейную жизнь вернется радость и счастье, и Эдуард полюбит дитя так же, как я уже полюбила его. ребенок разрешит все проблемы.
Потом я встала и медленно пошла по проходу, уверившись, что все будет хорошо. У выхода я остановилась, чтобы положить деньги в ящик для пожертвований. И тут я увидела, что в церкви хранится ковчег с мощами святой Женевьевы. Какое любопытное совпадение, подумала я.
Еще недавно переполнявшие меня чувство вин и угрызения совести исчезли, смешавшись уверенностью в правоте принятого решения. Эдуард вернулся из Браззавиля первого сентября. Как только он вошел, я убедилась, что все у меня получится. Он был в таком удивительном настроении, Вивьен, что сердце мое возликовало даже сильнее, чем в церкви. Он загорел, был в отличной форме, добродушен и явно рад, что опять дома. И первым делом он извинился передо мной за свое грубое поведение тогда, несколько месяцев назад.
На выходные мы поехали в наш нормандский в замок и в тишине прекрасной спальни предались страстным ласкам. Казалось Эдуард пытается искупить свою несправедливость по отношению ко мне за последние годы. Его страсть не ослабевала, и он все время говорил о своей любви.
В эти дни Эдуард сделал меня совершенно счастливой, и моя любовь к нему окрепла. Я поняла, как глубоко я люблю мужа и что он для меня значит. Через месяц я сообщила ему о беременности. Конечно, он был рад необыкновенно. И в течение всей моей беременности он оставался любящим, нежным, преданным и внимательным и не знал, что бы еще сделать для меня. Я была совершенно довольна и счастлива.
Конечно, в иные дни меня посещали дурные предчувствия. Я по натуре не хитра, и мой обман по временам меня тревожил. Но когда я начинала чувствовать себя виноватой, я сосредотачивала свои мысли на Эдуарде, напоминая себе, что собираюсь подарить ему дитя, которого он хотел всю жизнь.
Первая жена не оправдала его ожиданий. Я оправдала. Я собираюсь подарить ему долгожданного наследника. Я сохраню его имя и титул. Род де Гренай будет продолжен. Эдуард никогда не узнает, что ребенок не его. Во всяком случае, он будет хорошим отцом, и ребенок будет его ребенком, потому что он его будет любить. Я в этом не сомневалась.
Я была уверена, что Джон Энтони вернулся в Штаты и канул в Лету. Моего настоящего имени он не знает. Для него я – Женевьева Брюно. Потому мне ничто не грозит. И ребенку тоже. Я больше никогда не увижу Джо Энтони. Так я думала.
Младенец родился через восемь месяцев после того, как мы с Эдуардом наслаждались страстным воссоединением в фамильном замке. Эдуард считал, что роды преждевременные, и я с этим не спорила. Девочка была очаровательна – маленькая, хрупкая, и мы назвали ее АРиэль. Она и в самом деле походила на духа, маленького духа.
В первый год жизни Ариэль любил ее до безумия, а потом им опять овладела так хорошо мне известная неудовлетворенность. Он ворчал, что лучше бы она была бы мальчиком, и все время повторял мне, что ему нужен сын. Я знала, что сколько бы мы не предавались любви, я не понесу от Эдуарда. Он бесплоден. Я была в отчаянии. Время шло, его разочарование во мне и в Ариэль не ослабевало, а росло, и я становилась все более нервной и подавленной.
По По французским законам дочь может унаследовать титул и состояние, и Эдуард, конечно, знал это. Но он, Вивьен, был одержимым навязчивой идеей – желанием иметь сына. Это было главным его желанием. Чем больше он говорил со мной об этом, тем яснее я понимала, что это что-то вроде рака, разъедающего внутри.
Когда Ариэль исполнилось два года, характер у Эдуарда стал таким тяжелым, что жить с ним было невозможно. Настроение у него постоянно менялось, он стал вспыльчив, и я его раздражала. Когда, в конце лета, ему неожиданно пришлось уехать, я была рада этому.
– Пожалуйста, графиня, рассказывайте дальше, не останавливайтесь… вы сказали, что познакомились в Каннах с молодым человеком…
– Да. Это был приятный молодой человек, американец. Несколько раз я завтракала на террасе маленького кафе неподалеку от гостиницы. Он пил кофе и курил. И каждый раз он улыбался мне или вежливо кивал, и когда я пришла туда на четвертое утро, он со мной заговорил. Он пожелал мне доброго утра по-французски. Я ответила ему, улыбнувшись.
Потом я оплатила свой счет и вышла. Вскоре он догнал меня и спросил на довольно ломаном французском, не на пляж ли я иду. Когда я сказала, что я говорю по-английски, он спросил, нельзя ли ко мне присоединиться.
Мгновение я колебалась. Но у него была такая располагающая внешность, он был так добр и вежлив, что я спросила себя – ну что здесь плохого? К тому же в кафе он бывал всегда один, без спутников. Мне показалось, что ему одиноко, так же, как одиноко было мне в то время.
Должно быть, он заметил мои колебания, потому что извинился за свою невежливость, протянул руку и представился:
– Джо Энтони.
– Женевьева Брюно, – сказала я, пожав ему руку, и добавила, что буду рада, если он сопроводит меня на пляж.
Мы провели утро, загорая, купаясь и болтая на общие темы. Он был довольно сдержан, о себе почти ничего не рассказывал. Но и я тоже. В тот день я тоже была сдержана и не слишком общительна. Он пригласил меня на ленч в маленьком кафе на пляже, и, помню, я подумала, с каким молодым, здоровым и беспечным видом он поедал свой бифштекс, французские фритюры и зеленый салат, с каким удовольствием запивал все это красным вином.
После ленча он проводил меня до моей гостиницы. По дороге он пригласил меня пообедать с ним вечером. Я опять слегка засомневалась, и когда я, наконец, согласилась, он был так счастлив, что это меня тронуло.
Вот так и начался наш маленький роман. Наутро мы встретились в кафе за завтраком и опять пошли на пляж. Вечером он повел меня обедать в ресторан «У Феликса», потом на танцы в «Ля Шэнга», популярный ночной клуб.
К этому времени я уже знала, что Джо всего двадцать два года. Я удивилась, услышав это, потому что он выглядел старше и казался очень искушенным человеком. Я не решилась сказать ему, что мне тридцать восемь. Когда он спросил, сколько мне лет, я солгала. Я уменьшила свой возраст на десять лет и сказала, что мне двадцать восемь. Джо поверил. Я, действительно, выглядела гораздо моложе, это все говорили. Я была стройна и гибка, на лице – ни морщинки. Но на счет своего семейного положения я была откровенна, и он с самого начала знал, что я – замужняя женщина с определенными обязательствами.
В ту ночь в «Ля Шэнга», когда он кружил меня по залу, крепко обняв и касаясь губами моей щеки и волос, я поняла, что не в силах предотвратить неизбежное. Я знала, что мы в конце концов окажемся в постели. Джо тоже это знал. С самого начала нашего знакомства нас связывали некие необычные узы.
Следующие четыре дня и ночи мы провели вместе, и вдруг я запаниковала. Как бы ни нравился мне Джо, как бы ни был он привлекателен и очарователен, я осознала, что рискую слишком многим, продолжая эти отношения. Со свей ясностью я поняла, что у меня нет иного выбора, как только немедленно положить конец нашей романтической связи.
Когда я сказала Джо, что меня срочно вызывают домой, он ответил, что все понимает. Тем не менее, он выглядел убитым, услышав что мы больше никогда не увидимся, и был печален, когда мы прощались.
В тот же день я вернулась в Париж, к своей настоящей жизни. Почти сразу же я стала сожалеть о своем романе. Мне хотелось бы, чтобы этого никогда не было. Чем больше я о нем думала, тем более глупой и безответственной я себе представлялась. Я все время ругала себя. С другой стороны, сделанного не воротишь. Я нарушила супружескую верность, и ничего тут не поделаешь. Я твердила себе, что я не первая, сотворившая такое. Сотни миллионов совершают это каждый день, это часть человеческой жизни. Однако эти соображения на улучшали моего состояния.
Я заставляла себя не вспоминать о запретных днях, проведенных в Каннах с Джо, и мне удалось это до некоторой степени. Но были ужасные минуты, когда меня вновь охватывало чувство вины, особенно среди ночи, когда я металась и ворочалась, борясь с демонами.
А в конце июля обнаружилось новое обстоятельство, заставившее меня задуматься, весьма серьезное. У меня случилась задержка. Дни проходили, и я все больше убеждалась, что я забеременела от Джо Энтони. В августе с моим телом стали происходить определенные изменения, груди увеличились и стали чувствительными. В конце августа опять ничего не было. По моим подсчетам, я была на пятой-шестой недели беременности.
В панике и полной растерянности я не знала, куда кинуться. Я хотела открыться Дезире, но потом передумала, хотя и сама не знала, почему. Она была мне самым близким другом, я ей доверяла, она никогда бы меня не выдала. И все же я не могла заставить себя рассказать ей о моем романе с Джо.
Возможно, я была слишком застенчива, мне было стыдно, хотя я знала, что Дезире де Мармон – мудрая светская дама. Она никогда не позволила бы себе осуждать меня или кого-либо еще. Был ужасный момент, когда я подумала было об аборте, но сразу же отвергла эту мысль, для меня совершенно неприемлемую.
Я не религиозна. Веру из меня выбили, когда я была девочкой. Если ребенок подвергается разрушительно дурному обращению со стороны взрослых, ему почти невозможно сохранить веру в Бога. Став взрослой девушкой, я часто спрашивала себя, почему Бог допустил, чтобы меня подвергли таким ужасным испытаниям, почему Бог допустил, что в мире существует такое зло. Но ответа я не находила. Я чувствовала, что Он оставил меня. И я перестала верить в его существование.
Выйдя замуж за Эдуарда, я, естественно, должна была притворяться, что верю в Бога, ведь де Гренай – верные католики. Я только притворялась. Представьте же себе мое изумление, Вивьен, когда однажды в конце августа я, прогуливаясь по городу, направилась в церковь в Латинском квартале. Это была церковь святого Этьена из Мона, я не часто посещала этот храм.
Я до сих пор не знаю, почему я тогда пошла туда. во всяком случае, не для того, чтобы молиться. Я просто сидела, и тишина окутывала меня. Церковь была очень красива – сводчатый потолок, уходящие ввысь колонны и витражи. Но самое сильное впечатление на меня произвел совершенный покой, царящий здесь.
Долго я сидела. Меня охватила какая-то усталость. Все утро я думала о ребенке, беспокоясь, недоумевая, что же мне делать. Но теперь я закрыла глаза, отрешилась от своих тревог и расслабилась. И вдруг меня охватило необыкновенное сильное чувство – порыв такой немыслимой любви к ребенку, растущему во мне, что я испугалась.
И все сразу стало кристально ясным. Я заглянула в самую суть вещей. я поняла что буду делать. когда ребенок родится, он будет носить имя де Гренай. в мою семейную жизнь вернется радость и счастье, и Эдуард полюбит дитя так же, как я уже полюбила его. ребенок разрешит все проблемы.
Потом я встала и медленно пошла по проходу, уверившись, что все будет хорошо. У выхода я остановилась, чтобы положить деньги в ящик для пожертвований. И тут я увидела, что в церкви хранится ковчег с мощами святой Женевьевы. Какое любопытное совпадение, подумала я.
Еще недавно переполнявшие меня чувство вин и угрызения совести исчезли, смешавшись уверенностью в правоте принятого решения. Эдуард вернулся из Браззавиля первого сентября. Как только он вошел, я убедилась, что все у меня получится. Он был в таком удивительном настроении, Вивьен, что сердце мое возликовало даже сильнее, чем в церкви. Он загорел, был в отличной форме, добродушен и явно рад, что опять дома. И первым делом он извинился передо мной за свое грубое поведение тогда, несколько месяцев назад.
На выходные мы поехали в наш нормандский в замок и в тишине прекрасной спальни предались страстным ласкам. Казалось Эдуард пытается искупить свою несправедливость по отношению ко мне за последние годы. Его страсть не ослабевала, и он все время говорил о своей любви.
В эти дни Эдуард сделал меня совершенно счастливой, и моя любовь к нему окрепла. Я поняла, как глубоко я люблю мужа и что он для меня значит. Через месяц я сообщила ему о беременности. Конечно, он был рад необыкновенно. И в течение всей моей беременности он оставался любящим, нежным, преданным и внимательным и не знал, что бы еще сделать для меня. Я была совершенно довольна и счастлива.
Конечно, в иные дни меня посещали дурные предчувствия. Я по натуре не хитра, и мой обман по временам меня тревожил. Но когда я начинала чувствовать себя виноватой, я сосредотачивала свои мысли на Эдуарде, напоминая себе, что собираюсь подарить ему дитя, которого он хотел всю жизнь.
Первая жена не оправдала его ожиданий. Я оправдала. Я собираюсь подарить ему долгожданного наследника. Я сохраню его имя и титул. Род де Гренай будет продолжен. Эдуард никогда не узнает, что ребенок не его. Во всяком случае, он будет хорошим отцом, и ребенок будет его ребенком, потому что он его будет любить. Я в этом не сомневалась.
Я была уверена, что Джон Энтони вернулся в Штаты и канул в Лету. Моего настоящего имени он не знает. Для него я – Женевьева Брюно. Потому мне ничто не грозит. И ребенку тоже. Я больше никогда не увижу Джо Энтони. Так я думала.
Младенец родился через восемь месяцев после того, как мы с Эдуардом наслаждались страстным воссоединением в фамильном замке. Эдуард считал, что роды преждевременные, и я с этим не спорила. Девочка была очаровательна – маленькая, хрупкая, и мы назвали ее АРиэль. Она и в самом деле походила на духа, маленького духа.
В первый год жизни Ариэль любил ее до безумия, а потом им опять овладела так хорошо мне известная неудовлетворенность. Он ворчал, что лучше бы она была бы мальчиком, и все время повторял мне, что ему нужен сын. Я знала, что сколько бы мы не предавались любви, я не понесу от Эдуарда. Он бесплоден. Я была в отчаянии. Время шло, его разочарование во мне и в Ариэль не ослабевало, а росло, и я становилась все более нервной и подавленной.
По По французским законам дочь может унаследовать титул и состояние, и Эдуард, конечно, знал это. Но он, Вивьен, был одержимым навязчивой идеей – желанием иметь сына. Это было главным его желанием. Чем больше он говорил со мной об этом, тем яснее я понимала, что это что-то вроде рака, разъедающего внутри.
Когда Ариэль исполнилось два года, характер у Эдуарда стал таким тяжелым, что жить с ним было невозможно. Настроение у него постоянно менялось, он стал вспыльчив, и я его раздражала. Когда, в конце лета, ему неожиданно пришлось уехать, я была рада этому.