Страница:
– Ужасная трагедия, – бормотал он, дыша в мои волосы. – Я тоже любил ее, Вивьен, поэтому я знаю, как тебе больно. Я сам в горе. – Говоря это, он все крепче обнимал меня.
Я прижалась к нему.
– Это несправедливо, – рыдала я, – она была так молода! Всего сорок два года! Не понимаю, как это могло случиться. Как, как это могло случиться? Как мама могла упасть с этой лестницы, Себастьян? И зачем она пошла в подвал?
– Я не знаю. Никто не знает. Это несчастный случай, – ответил он, потом слегка отодвинулся и посмотрел мне в лицо. – Ты же знаешь, она затеяла в Риджхилле небольшой ремонт и на это время переехала ко мне. Но меня не было в Коннектикуте вчера ночью. Я был в городе, на обеде Фонда. Я встал на рассвете и поехал на ферму, чтобы успеть позавтракать с ней. А потом покататься верхом. Когда я приехал, там был такой переполох! Элдред нашел ее и вызвал полицию, сообщил Джесс и велел связаться с тобой. Когда я позвонил ей, ты уже ехала в Нью-Престон.
Я кивнула, но прежде, чем я успела что-либо сказать, горе опять охватило меня, и опять хлынули слезы. Себастьян утешал меня; он был очень добр.
Наконец, я сказала:
– Джесс считает, что мама умерла мгновенно. Ты тоже так считаешь? Невозможно подумать, что она мучилась.
– Джесс права, я уверен. Когда человек падает с такой высоты, все, наверное, происходит сразу… со страшной быстротой. Нет, я не сомневаюсь, она умерла мгновенно. Поверь, она не успела ничего почувствовать.
Вдруг я вскрикнула от боли – мне представилась мама, устремившаяся вниз – навстречу своей гибели. Себастьян опять прижал меня к себе, стараясь успокоить.
– Я понимаю, я понимаю, – бормотал он.
– Тебе будет не хватать ее, Себастьян, – прошептала я чуть погодя, – ты ведь тоже любил ее.
– Да.
Я спрятала лицо у него на груди и припала к нему так, будто, кроме него, у меня ничего не осталось в этом мире. В каком-то смысле так оно и было, он был для меня спасительной пристанью.
Себастьян гладил меня по волосам, по руке, бормотал ласковые слова. Я прижалась к нему еще сильней и почувствовала, что впитываю какую-то силу, исходящую от него.
Так мы сидели на балконе долго-долго, и в конце концов на меня снизошло успокоение, и слезы мои высохли. Он не пытался встать, и я тоже, и мы все сидели и сидели на скамье.
Вдруг я внутренне напряглась и затаила дыхание, боясь пошевельнуться. Со мной творилось что-то странное. Сердце колотилось: в горле пересохло, и оно сжалось.
Кровь бросилась в лицо; я прекрасно поняла, что происходит, слишком хорошо поняла. Мне захотелось, чтобы он перестал целовать мои волосы и поцеловал меня. Я хотела ощутить его губа на своих. Мне захотелось, чтобы он гладил мою грудь, а не руки. Сам того не сознавая, он возбуждал меня эротически. Мне хотелось, чтобы он ласкал меня. И совсем не хотелось, чтобы это кончилось.
Я не осмеливалась пошевелиться в его объятиях. Не осмеливалась посмотреть на него. Он умел читать мои мысли: он всегда знал, о чем я думаю, еще тогда, когда я была девочкой.
И я сидела и ждала, когда эти необычные ощущения ослабнут, исчезнут. Я была смущена и растеряна. Как я могла испытывать подобное именно сегодня? Моя мертвая мать лежит в морге, и, может быть, в это самое время эксперт производит вскрытие.
Я содрогнулась в глубине души. Себастьян был ее любовником более шести лет. А теперь я хочу, чтобы он был моим. Я опять содрогнулась, ненавидя себя за эту чудовищную мысль, ненавидя свое тело, которое предало меня в такой момент.
К счастью, Себастьян, наконец, разжал руки и освободил меня. ПОдняв мое лицо, он легко коснулся губами моего лба. Он попытался улыбнуться, кажется, хотел что-то сказать, но промолчал.
Наконец, он промолвил тихо и заботливо:
– Я понимаю, дорогая Вивьен, тебе очень одиноко, но у тебя есть я. И ни о чем не беспокойся. Я буду заботиться о тебе. Знаю, что не могу заменить тебе мать, но я твой друг, и буду с тобой всегда, когда понадоблюсь.
Я кивнула головой:
– С того самого дня, как ты нашел меня в беседке, с той первой встречи, я всегда чувствую твою заботу, Себастьян. – Эти слова были истинной правдой.
Он опять попытался улыбнуться, но без особого успеха:
– Ты можешь всегда обратиться ко мне, если у тебя возникнут трудности, и я помогу тебе – это я обещаю. – Он слегка вздохнул и сказал как бы про себя: – Ты была таким милым ребенком. Ты тронула мое сердце…
Наверное, я так и уснула: потому что когда я проснулась, солнечный свет уже лился во все окна. Ложась спать, я забыла задернуть шторы: начинался новый день. Я слышала за окнами птичий щебет, издали доносился гогот канадских гусей, плывущих по озеру.
Взглянув на часы на тумбочке, я обнаружила, что еще только около семи, и опять спряталась под одеяло, решив немного понежится в тепле и уюте. И вдруг реальность ворвалась в мое сознание, и с мучительным содроганием я вспомнила все, что случилось вчера.
Себастьян умер. Я никогда больше не увижу его.
Я лежала без движения, глубоко дыша, думала о нем, вспоминала разные разности, всякие пустяки. Восемь лет, как мы развелись, и за последние три года я не очень часть виделась с ним. Но до этого в течение двадцати одного года он был очень важной и неотъемлемой частью моей жизни. Двадцать один год! Для меня это число счастливое. Мне был двадцать один год, когда Себастьян стал моим любовником.
И вот я вижу его так ясно. Я вижу его в точности таким, каким он был тогда. В 1979 году. Мне – двадцать один год. Ему – сорок один. На двадцать лет старше меня: но он никогда не выглядел на свой возраст.
Закрыв глаза, я представила себе, как он входит в библиотеку. Это было ночью, после дня моего рождения. По этому поводу Себастьян устроил фантастический вечер у себя на ферме Лорел Крик, соорудив в саду два шатра, убранных цветами. Угощение было самое изысканное, вино превосходное, великолепный оркестр, ради такого случая выписанный из Манхэттена. Это был прекрасный праздник, пока Люциана все не испортила. К концу вечера она повела себя по отношению ко мне так отвратительно, что я была поражена, выбита из колеи и испугана мерзкими, злыми словами, которые она мне наговорила. Ошеломленная, оскорбленная, я убежала. Я вернулась в Риджхилл.
Через мгновение Себастьян ворвался в библиотеку, напряженный и бледный.
Чувствуя себя совершенно одинокой, я стояла у французской двери, ведущей в сад. У меня в руке скомканный носовой платок: слезы вот-вот снова хлынут из глаз.
Я никогда прежде не видела его таким: присмотревшись внимательней, я поняла, что он в полной ярости.
Он тоже всматривался в меня: его глаза казались кусочками синего льда на искаженном лице.
– Почему ты убежала, Вив, как испуганный жеребенок? – спросил он сурово. Потом пересек комнату несколькими большими шагами и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.
Я молчала.
– Так почему же? – снова спросил он.
– Я не могу тебе сказать.
– Ты можешь сказать мне все, и ты это знаешь! Ты с самого детства всегда и все рассказывала мне. – Он был по-прежнему в ярости, но сдерживался.
– Не могу, и все тут. Об этом – не могу.
– Но почему?
Я все так же тупо смотрела на него. Потом затрясла головой.
– Не могу!
– Послушай. – голос его стал мягче. – Мы всегда были добрыми друзьями, ты и я. Настоящими друзьями-приятелями. Вивьен, прошу тебя, скажи мне что случилось, что заставило тебя убежать?
Я не ответила, и он быстро продолжил:
– Это Люциана, да? Она обидела тебя.
Я кивнула, но продолжала молчать.
– Она оскорбила тебя… она сказала что-то… что-то презрительно, да?
– Как ты догадался?
– Просто я хорошо знаю свою дочь, – воскликнул он. – Что именно она сказала?
– Себастьян, я не могу. Я не доносчица.
Он какое-то время испытующе смотрел на меня, потом кивнул сам себе.
– Честность – качество врожденное, особенно у тебя. Видишь ли, Вивьен, ты самый благородный человек из тех, кого я знаю, и хотя я понимаю твое нежелание ябедничать, я все же уверен, что ты должна рассказать мне все. В конце концов, это совершенно особенный вечер для нас обоих. Для меня было очень важно устроить тебе праздник, и я очень удивился, когда ты убежала, да еще в таком расстройстве. Ради Бога, скажи мне, что произошло.
Он был прав, конечно прав. Набрав побольше воздуху, я ринулась вперед.
– Она сказала, что усложняю тебе жизнь. Мешаю тебе. Что ты хотел бы избавиться от меня. Она сказала, что ты недоволен тем, что тебе приходится опекать меня, и тем, что тебе приходится платить за мое обучение в Веннесли. [4]Она сказала, я живу за счет благотворительности, что я – никто, всего-навсего отродье одной из твоих… – я запнулась и замолчала, не смогла продолжить и с трудом сглотнула.
– Давай дальше, – приказал он довольно грубо.
– Люциана… Она сказала, что я – всего-навсего отродье… одной из твоих шлюх, – прошептала я.
Он гневно сжал губы, и я ждала, что он вот-вот взорвется.
Но он не взорвался. Он только обескураженно покачал головой и проговорил напряженным голосом:
– Она лгунья, моя дочь. Иногда я думаю, Вивьен, что она самая умная лгунья из всех лжецов, которых я встречал. Она лжет искусней, чем Сирес, а это о чем-то да говорит. Но нередко она врет безрассудно и не слишком умно. ВОт как сегодня. Да, Люциана не слишком умна.
– Но ведь я не мешаю тебе, ведь нет? – прошептала я.
– Конечно нет! Теперь-то ты должна понять это. Разве я не доказал тебе, что я забочусь о тебе, о том, чтобы тебе жилось хорошо! А этот вечер? Я же устраивал его ради тебя, и делал это с великим удовольствием.
Я кивнула. Я не могла произнести ни слова. Не то чтобы язык меня не слушался, просто я была подавлена и злилась на себя. Как, наверное, смешно я выгляжу в его глазах! Наверное, он думает, что я не доверю ему. Он никогда не бросал меня, и я знала, что он – человек добросовестный, умеющий держать свое слово. Сколько стоит мое образование, одежда и содержание – все это не имело для него никакого значения. Деньги для него были пустяком. У него их было очень много, он их почти презирал. Или, может быть, мне так казалось. Конечно, он раздавал большую часть своих денег. Как глупо было прислушиваться к словам Люцианы. Она сделала все это, чтобы выгнать меня, потому что ревновала меня к своему отцу. И вдруг мне пришло в голову, что эта ревность существовала и тогда, когда мы были еще детьми. А сегодняшнюю сцену она разыграла сознательно, и что гораздо хуже – я поддалась на эту уловку.
Он взял меня за подбородок и посмотрел в лицо.
– Ты плачешь, Вивьен? Дорогая моя, какой прекрасный был вечер и как грустно он завершился!
– Прости меня, Себастьян, – сказала я задыхаясь, – пожалуйста, прости.
Он прошептал, отерев рукой мои горькие слезы:
– Ну, ну, милая, ты ни в чем не виновата.
– Я не должна была слушать ее.
– Конечно, – согласился он. – И запомни: не нужно обращать внимания на то, что она говорит. Или на то, что говорит Джек. Он не такой плохой человек, как она, и не лжец, но и он не всегда честен.
– Я не буду слушать ни его, ни ее, – обещала я и подалась вперед, вглядываясь в его ярко-синие глаза, которые смотрели на меня с таким участием. Лицо мое было напряжено. – Пожалуйста, скажи, что у нас все хорошо.
Он вдруг улыбнулся, в уголках глаз появились морщинки.
– Ничто никогда не будет стоять между нами, Вивьен. Мы для этого слишком близки и всегда были слишком близки. Мы друзья на всю жизнь, ты и я. Это совершенно особая связь. Ведь это так, не правда ли?
Я кивнула. Говорить я не могла. Я была переполнена им, завораживающим взглядом его глаз, его мужским обаянием: и меня поглотил взрыв моих собственных чувств. Я хотела, чтобы он принадлежал мне, я хотела принадлежать ему в самом прямом смысле этого слова. Я пыталась что-то сказать, но слова не шли.
На лице его отразилось смущение, он вопросительно глянул на меня, глаза его сузились.
– Ты как-то странно смотришь на меня, – сказал он. – О чем ты думаешь?
Я прильнула к нему и поцеловала щеку. Наконец, обретя голос, я сказала:
– Я думаю какой ты чудесный, и как чудесно ты всегда ко мне относился. И я хочу поблагодарить тебя за вечер в честь дня моего рождения. За чудесный вечер.
– Не стоит благодарности, – отозвался он.
Склонив голову, я заглянула ему в лицо.
– Мне двадцать один год. Я взрослая.
– Ну, конечно, – откликнулся он слегка насмешливо.
– Себастьян!
– Что?
– Теперь я женщина.
Наверное, что-то необычное было в моем лице, или, может быть, в моем голосе. Но, как бы то ни было, он посмотрел на меня очень странно и долго. Вдруг он приблизился ко мне, потом резко отстранился.
Мы обменялись взглядами такими глубокими, понимающими, исполненными желания, что просто задохнулась. Прежде, чем я смогла остановить себя, я почти против воли прижалась к нему.
Мне казалось, что он следит за каждым моим движением. И тогда он порывисто обнял меня. Он схватил меня в объятия с такой жадностью, что я испугалась. Он так обнял меня, что я едва могла дышать.
И тут все переменилось. Я переменилась. Себастьян переменился. Наши жизни переменились раз и навсегда. Пошлое исчезло. Осталось только настоящее. Настоящее и будущее. Наше совместное будущее. Нам суждено быть вместе, мне и ему. По крайней мере, я так считала. Да, так было всегда. Мы давно шли к этому. Почему-то я знала. Себастьян наклонился и поцеловал меня. Когда его язык легко коснулся моих губ, я раскрыла их совершенно естественно. наши языки встретились. Ноги у меня ослабели, я прижалась к нему крепче, чтобы не упасть, а он все еще целовал меня. Неожиданно он остановился, почти грубо отстранил меня и посмотрел мне в лицо.
Наши взгляды встретились. Я знала, что он хочет меня так же, как я хочу его. Он без слов уже сказал мне об этом. И все же я чувствовала, что он колеблется.
Я взяла его за руку и повела наверх. Войдя в спальню, он высвободил свою руку и, отойдя от меня, остановился посередине комнаты. Я скорее чувствовала, чем видела его неуверенность. Наконец он сказал сдавленным голосом:
– Я приехал за тобой, отвезти тебя обратно, на праздник… – голос его прервался.
– Нет. Я не хочу возвращаться. Я хочу быть здесь, быть с тобой. Я никогда ничего другого не хотела, Себастьян.
– Вивьен…
Одновременно мы двинулись навстречу друг другу.
Мы обнялись, прижались друг к другу: наконец, отпустив меня, он сбросил пиджак, швырнул его на стул, развязал галстук, пока шел до двери. Он запирал ее одной рукой, другой расстегивал пуговки своей рубашки, а глаза его неотрывно следили за мной до тех пор, пока он не вернулся ко мне.
Я раскрыла ему объятия и он приник ко мне. Расстегнул молнию на моем вечернем платье, и вдруг оно превратилось в груду белого кружева на полу у моих ног. Не говоря ни слова, он повлек меня к кровати, бросил на нее, лег рядом, снова обнял. Его губы нашли мои. Он ласкал все мое тело, его руки двигались по мне так искусно, что привели меня в исступление – я все извивалась в восторге. Когда, спустя мгновенье, он вошел в меня, я вздрогнула, и он остановился, глядя на меня. Я уверила его, что все в порядке, пусть продолжает, и обвила его руками. Мои руки твердо и сильно сомкнулись у него на спине: я поймала его ритм, двигалась вместе с ним, зажигаясь от его страсти и от своего собственного неуемного желания. И так мы взмывали ввысь и вместе достигли вершины страсти. Я вскрикнула, он тоже.
Мы молча лежали рядом. Он дышал с трудом и весь взмок. Я пошла в ванную, взяла полотенце и, вернувшись, обтерла его досуха. Он слабо улыбнулся, привлек меня к себе, охватил мое тело своими длинными ногами и лежал так, отдыхая и ни слова не говоря. Но в нашем молчании не было никакой неловкости, оно было легким и красноречивым.
Я запустила пальцы в его густые черные волосы: мои руки побежали по его плечам и спине. Я целовала его так, как мне хотелось его целовать. Потом мы опять любили друг друга безо всякой сдержанности.
И вот мы, наконец, лежим спокойно, удовлетворенные и немного уставшие. Себастьян посмотрел на меня, приподнявшись на локте. Отбросив прядь волос, он тихо сказал:
– Если бы я знал, что ты девушка, я не стал бы…
Я приложила палец к его губам:
– Не говори так.
Он покачал головой.
– Я и подумать не мог, Виви, чтобы в такой день, в таком возрасте… – слова иссякли, он покачал головой, несколько беспомощно, как мне показалось.
Я сказала:
– Я берегла себя.
Темные брови поднялись над пронзительно синими глазами.
– Для тебя, – объяснила я, самодовольно улыбаясь. – Я берегла себя для тебя, Себастьян. Сколько себя помню, я всегда хотела, чтобы ты ласкал меня.
– Виви! Я никогда не предполагал!
Я прикоснулась к его лицу:
– Я люблю тебя. Себастьян Лок. Я всегда тебя любила. И всегда буду любить… до конца дней своих.
Он нежно поцеловал меня в губы, потом обнял меня, привлек к себе.
Я очнулась от своей полудремоты и тут же все вспомнила. Я подняла трубку:
– Алло?
– Это я, – сказал Джек, – я еду к тебе. С газетами.
– О Боже, не говори об этом, – простонала я. – Проклятые заголовки. И некрологи.
– В самую точку, детка.
– Газетчики будут тебя осаждать, – пробурчала я. – Наверное, и вправду, тебе лучше быть здесь. Может быть, ты прихватишь с собой и Люциану, Джек?
– А ее нет, Вив. Она улизнула, спряталась, махнула в Манхэттен.
– Ясно, – сказала я, – ничего удивительного. – Спустив ноги с кровати, я добавила: – Я пойду сварю кофе. Увидимся через полчаса.
– Как бы не так. Через двадцать минут, – ответил он резко и повесил трубку.
4
Я прижалась к нему.
– Это несправедливо, – рыдала я, – она была так молода! Всего сорок два года! Не понимаю, как это могло случиться. Как, как это могло случиться? Как мама могла упасть с этой лестницы, Себастьян? И зачем она пошла в подвал?
– Я не знаю. Никто не знает. Это несчастный случай, – ответил он, потом слегка отодвинулся и посмотрел мне в лицо. – Ты же знаешь, она затеяла в Риджхилле небольшой ремонт и на это время переехала ко мне. Но меня не было в Коннектикуте вчера ночью. Я был в городе, на обеде Фонда. Я встал на рассвете и поехал на ферму, чтобы успеть позавтракать с ней. А потом покататься верхом. Когда я приехал, там был такой переполох! Элдред нашел ее и вызвал полицию, сообщил Джесс и велел связаться с тобой. Когда я позвонил ей, ты уже ехала в Нью-Престон.
Я кивнула, но прежде, чем я успела что-либо сказать, горе опять охватило меня, и опять хлынули слезы. Себастьян утешал меня; он был очень добр.
Наконец, я сказала:
– Джесс считает, что мама умерла мгновенно. Ты тоже так считаешь? Невозможно подумать, что она мучилась.
– Джесс права, я уверен. Когда человек падает с такой высоты, все, наверное, происходит сразу… со страшной быстротой. Нет, я не сомневаюсь, она умерла мгновенно. Поверь, она не успела ничего почувствовать.
Вдруг я вскрикнула от боли – мне представилась мама, устремившаяся вниз – навстречу своей гибели. Себастьян опять прижал меня к себе, стараясь успокоить.
– Я понимаю, я понимаю, – бормотал он.
– Тебе будет не хватать ее, Себастьян, – прошептала я чуть погодя, – ты ведь тоже любил ее.
– Да.
Я спрятала лицо у него на груди и припала к нему так, будто, кроме него, у меня ничего не осталось в этом мире. В каком-то смысле так оно и было, он был для меня спасительной пристанью.
Себастьян гладил меня по волосам, по руке, бормотал ласковые слова. Я прижалась к нему еще сильней и почувствовала, что впитываю какую-то силу, исходящую от него.
Так мы сидели на балконе долго-долго, и в конце концов на меня снизошло успокоение, и слезы мои высохли. Он не пытался встать, и я тоже, и мы все сидели и сидели на скамье.
Вдруг я внутренне напряглась и затаила дыхание, боясь пошевельнуться. Со мной творилось что-то странное. Сердце колотилось: в горле пересохло, и оно сжалось.
Кровь бросилась в лицо; я прекрасно поняла, что происходит, слишком хорошо поняла. Мне захотелось, чтобы он перестал целовать мои волосы и поцеловал меня. Я хотела ощутить его губа на своих. Мне захотелось, чтобы он гладил мою грудь, а не руки. Сам того не сознавая, он возбуждал меня эротически. Мне хотелось, чтобы он ласкал меня. И совсем не хотелось, чтобы это кончилось.
Я не осмеливалась пошевелиться в его объятиях. Не осмеливалась посмотреть на него. Он умел читать мои мысли: он всегда знал, о чем я думаю, еще тогда, когда я была девочкой.
И я сидела и ждала, когда эти необычные ощущения ослабнут, исчезнут. Я была смущена и растеряна. Как я могла испытывать подобное именно сегодня? Моя мертвая мать лежит в морге, и, может быть, в это самое время эксперт производит вскрытие.
Я содрогнулась в глубине души. Себастьян был ее любовником более шести лет. А теперь я хочу, чтобы он был моим. Я опять содрогнулась, ненавидя себя за эту чудовищную мысль, ненавидя свое тело, которое предало меня в такой момент.
К счастью, Себастьян, наконец, разжал руки и освободил меня. ПОдняв мое лицо, он легко коснулся губами моего лба. Он попытался улыбнуться, кажется, хотел что-то сказать, но промолчал.
Наконец, он промолвил тихо и заботливо:
– Я понимаю, дорогая Вивьен, тебе очень одиноко, но у тебя есть я. И ни о чем не беспокойся. Я буду заботиться о тебе. Знаю, что не могу заменить тебе мать, но я твой друг, и буду с тобой всегда, когда понадоблюсь.
Я кивнула головой:
– С того самого дня, как ты нашел меня в беседке, с той первой встречи, я всегда чувствую твою заботу, Себастьян. – Эти слова были истинной правдой.
Он опять попытался улыбнуться, но без особого успеха:
– Ты можешь всегда обратиться ко мне, если у тебя возникнут трудности, и я помогу тебе – это я обещаю. – Он слегка вздохнул и сказал как бы про себя: – Ты была таким милым ребенком. Ты тронула мое сердце…
* * *
И вот он умер, и больше не сможет заботиться обо мне, и моя жизнь без него станет гораздо беднее. Я уткнулась лицом в подушку, и прошло немало времени прежде, чем слезы мои высохли.Наверное, я так и уснула: потому что когда я проснулась, солнечный свет уже лился во все окна. Ложась спать, я забыла задернуть шторы: начинался новый день. Я слышала за окнами птичий щебет, издали доносился гогот канадских гусей, плывущих по озеру.
Взглянув на часы на тумбочке, я обнаружила, что еще только около семи, и опять спряталась под одеяло, решив немного понежится в тепле и уюте. И вдруг реальность ворвалась в мое сознание, и с мучительным содроганием я вспомнила все, что случилось вчера.
Себастьян умер. Я никогда больше не увижу его.
Я лежала без движения, глубоко дыша, думала о нем, вспоминала разные разности, всякие пустяки. Восемь лет, как мы развелись, и за последние три года я не очень часть виделась с ним. Но до этого в течение двадцати одного года он был очень важной и неотъемлемой частью моей жизни. Двадцать один год! Для меня это число счастливое. Мне был двадцать один год, когда Себастьян стал моим любовником.
И вот я вижу его так ясно. Я вижу его в точности таким, каким он был тогда. В 1979 году. Мне – двадцать один год. Ему – сорок один. На двадцать лет старше меня: но он никогда не выглядел на свой возраст.
Закрыв глаза, я представила себе, как он входит в библиотеку. Это было ночью, после дня моего рождения. По этому поводу Себастьян устроил фантастический вечер у себя на ферме Лорел Крик, соорудив в саду два шатра, убранных цветами. Угощение было самое изысканное, вино превосходное, великолепный оркестр, ради такого случая выписанный из Манхэттена. Это был прекрасный праздник, пока Люциана все не испортила. К концу вечера она повела себя по отношению ко мне так отвратительно, что я была поражена, выбита из колеи и испугана мерзкими, злыми словами, которые она мне наговорила. Ошеломленная, оскорбленная, я убежала. Я вернулась в Риджхилл.
* * *
Подъехала машина, шурша шинами по гравию. Громко хлопнула дверца.Через мгновение Себастьян ворвался в библиотеку, напряженный и бледный.
Чувствуя себя совершенно одинокой, я стояла у французской двери, ведущей в сад. У меня в руке скомканный носовой платок: слезы вот-вот снова хлынут из глаз.
Я никогда прежде не видела его таким: присмотревшись внимательней, я поняла, что он в полной ярости.
Он тоже всматривался в меня: его глаза казались кусочками синего льда на искаженном лице.
– Почему ты убежала, Вив, как испуганный жеребенок? – спросил он сурово. Потом пересек комнату несколькими большими шагами и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.
Я молчала.
– Так почему же? – снова спросил он.
– Я не могу тебе сказать.
– Ты можешь сказать мне все, и ты это знаешь! Ты с самого детства всегда и все рассказывала мне. – Он был по-прежнему в ярости, но сдерживался.
– Не могу, и все тут. Об этом – не могу.
– Но почему?
Я все так же тупо смотрела на него. Потом затрясла головой.
– Не могу!
– Послушай. – голос его стал мягче. – Мы всегда были добрыми друзьями, ты и я. Настоящими друзьями-приятелями. Вивьен, прошу тебя, скажи мне что случилось, что заставило тебя убежать?
Я не ответила, и он быстро продолжил:
– Это Люциана, да? Она обидела тебя.
Я кивнула, но продолжала молчать.
– Она оскорбила тебя… она сказала что-то… что-то презрительно, да?
– Как ты догадался?
– Просто я хорошо знаю свою дочь, – воскликнул он. – Что именно она сказала?
– Себастьян, я не могу. Я не доносчица.
Он какое-то время испытующе смотрел на меня, потом кивнул сам себе.
– Честность – качество врожденное, особенно у тебя. Видишь ли, Вивьен, ты самый благородный человек из тех, кого я знаю, и хотя я понимаю твое нежелание ябедничать, я все же уверен, что ты должна рассказать мне все. В конце концов, это совершенно особенный вечер для нас обоих. Для меня было очень важно устроить тебе праздник, и я очень удивился, когда ты убежала, да еще в таком расстройстве. Ради Бога, скажи мне, что произошло.
Он был прав, конечно прав. Набрав побольше воздуху, я ринулась вперед.
– Она сказала, что усложняю тебе жизнь. Мешаю тебе. Что ты хотел бы избавиться от меня. Она сказала, что ты недоволен тем, что тебе приходится опекать меня, и тем, что тебе приходится платить за мое обучение в Веннесли. [4]Она сказала, я живу за счет благотворительности, что я – никто, всего-навсего отродье одной из твоих… – я запнулась и замолчала, не смогла продолжить и с трудом сглотнула.
– Давай дальше, – приказал он довольно грубо.
– Люциана… Она сказала, что я – всего-навсего отродье… одной из твоих шлюх, – прошептала я.
Он гневно сжал губы, и я ждала, что он вот-вот взорвется.
Но он не взорвался. Он только обескураженно покачал головой и проговорил напряженным голосом:
– Она лгунья, моя дочь. Иногда я думаю, Вивьен, что она самая умная лгунья из всех лжецов, которых я встречал. Она лжет искусней, чем Сирес, а это о чем-то да говорит. Но нередко она врет безрассудно и не слишком умно. ВОт как сегодня. Да, Люциана не слишком умна.
– Но ведь я не мешаю тебе, ведь нет? – прошептала я.
– Конечно нет! Теперь-то ты должна понять это. Разве я не доказал тебе, что я забочусь о тебе, о том, чтобы тебе жилось хорошо! А этот вечер? Я же устраивал его ради тебя, и делал это с великим удовольствием.
Я кивнула. Я не могла произнести ни слова. Не то чтобы язык меня не слушался, просто я была подавлена и злилась на себя. Как, наверное, смешно я выгляжу в его глазах! Наверное, он думает, что я не доверю ему. Он никогда не бросал меня, и я знала, что он – человек добросовестный, умеющий держать свое слово. Сколько стоит мое образование, одежда и содержание – все это не имело для него никакого значения. Деньги для него были пустяком. У него их было очень много, он их почти презирал. Или, может быть, мне так казалось. Конечно, он раздавал большую часть своих денег. Как глупо было прислушиваться к словам Люцианы. Она сделала все это, чтобы выгнать меня, потому что ревновала меня к своему отцу. И вдруг мне пришло в голову, что эта ревность существовала и тогда, когда мы были еще детьми. А сегодняшнюю сцену она разыграла сознательно, и что гораздо хуже – я поддалась на эту уловку.
Он взял меня за подбородок и посмотрел в лицо.
– Ты плачешь, Вивьен? Дорогая моя, какой прекрасный был вечер и как грустно он завершился!
– Прости меня, Себастьян, – сказала я задыхаясь, – пожалуйста, прости.
Он прошептал, отерев рукой мои горькие слезы:
– Ну, ну, милая, ты ни в чем не виновата.
– Я не должна была слушать ее.
– Конечно, – согласился он. – И запомни: не нужно обращать внимания на то, что она говорит. Или на то, что говорит Джек. Он не такой плохой человек, как она, и не лжец, но и он не всегда честен.
– Я не буду слушать ни его, ни ее, – обещала я и подалась вперед, вглядываясь в его ярко-синие глаза, которые смотрели на меня с таким участием. Лицо мое было напряжено. – Пожалуйста, скажи, что у нас все хорошо.
Он вдруг улыбнулся, в уголках глаз появились морщинки.
– Ничто никогда не будет стоять между нами, Вивьен. Мы для этого слишком близки и всегда были слишком близки. Мы друзья на всю жизнь, ты и я. Это совершенно особая связь. Ведь это так, не правда ли?
Я кивнула. Говорить я не могла. Я была переполнена им, завораживающим взглядом его глаз, его мужским обаянием: и меня поглотил взрыв моих собственных чувств. Я хотела, чтобы он принадлежал мне, я хотела принадлежать ему в самом прямом смысле этого слова. Я пыталась что-то сказать, но слова не шли.
На лице его отразилось смущение, он вопросительно глянул на меня, глаза его сузились.
– Ты как-то странно смотришь на меня, – сказал он. – О чем ты думаешь?
Я прильнула к нему и поцеловала щеку. Наконец, обретя голос, я сказала:
– Я думаю какой ты чудесный, и как чудесно ты всегда ко мне относился. И я хочу поблагодарить тебя за вечер в честь дня моего рождения. За чудесный вечер.
– Не стоит благодарности, – отозвался он.
Склонив голову, я заглянула ему в лицо.
– Мне двадцать один год. Я взрослая.
– Ну, конечно, – откликнулся он слегка насмешливо.
– Себастьян!
– Что?
– Теперь я женщина.
Наверное, что-то необычное было в моем лице, или, может быть, в моем голосе. Но, как бы то ни было, он посмотрел на меня очень странно и долго. Вдруг он приблизился ко мне, потом резко отстранился.
Мы обменялись взглядами такими глубокими, понимающими, исполненными желания, что просто задохнулась. Прежде, чем я смогла остановить себя, я почти против воли прижалась к нему.
Мне казалось, что он следит за каждым моим движением. И тогда он порывисто обнял меня. Он схватил меня в объятия с такой жадностью, что я испугалась. Он так обнял меня, что я едва могла дышать.
И тут все переменилось. Я переменилась. Себастьян переменился. Наши жизни переменились раз и навсегда. Пошлое исчезло. Осталось только настоящее. Настоящее и будущее. Наше совместное будущее. Нам суждено быть вместе, мне и ему. По крайней мере, я так считала. Да, так было всегда. Мы давно шли к этому. Почему-то я знала. Себастьян наклонился и поцеловал меня. Когда его язык легко коснулся моих губ, я раскрыла их совершенно естественно. наши языки встретились. Ноги у меня ослабели, я прижалась к нему крепче, чтобы не упасть, а он все еще целовал меня. Неожиданно он остановился, почти грубо отстранил меня и посмотрел мне в лицо.
Наши взгляды встретились. Я знала, что он хочет меня так же, как я хочу его. Он без слов уже сказал мне об этом. И все же я чувствовала, что он колеблется.
Я взяла его за руку и повела наверх. Войдя в спальню, он высвободил свою руку и, отойдя от меня, остановился посередине комнаты. Я скорее чувствовала, чем видела его неуверенность. Наконец он сказал сдавленным голосом:
– Я приехал за тобой, отвезти тебя обратно, на праздник… – голос его прервался.
– Нет. Я не хочу возвращаться. Я хочу быть здесь, быть с тобой. Я никогда ничего другого не хотела, Себастьян.
– Вивьен…
Одновременно мы двинулись навстречу друг другу.
Мы обнялись, прижались друг к другу: наконец, отпустив меня, он сбросил пиджак, швырнул его на стул, развязал галстук, пока шел до двери. Он запирал ее одной рукой, другой расстегивал пуговки своей рубашки, а глаза его неотрывно следили за мной до тех пор, пока он не вернулся ко мне.
Я раскрыла ему объятия и он приник ко мне. Расстегнул молнию на моем вечернем платье, и вдруг оно превратилось в груду белого кружева на полу у моих ног. Не говоря ни слова, он повлек меня к кровати, бросил на нее, лег рядом, снова обнял. Его губы нашли мои. Он ласкал все мое тело, его руки двигались по мне так искусно, что привели меня в исступление – я все извивалась в восторге. Когда, спустя мгновенье, он вошел в меня, я вздрогнула, и он остановился, глядя на меня. Я уверила его, что все в порядке, пусть продолжает, и обвила его руками. Мои руки твердо и сильно сомкнулись у него на спине: я поймала его ритм, двигалась вместе с ним, зажигаясь от его страсти и от своего собственного неуемного желания. И так мы взмывали ввысь и вместе достигли вершины страсти. Я вскрикнула, он тоже.
Мы молча лежали рядом. Он дышал с трудом и весь взмок. Я пошла в ванную, взяла полотенце и, вернувшись, обтерла его досуха. Он слабо улыбнулся, привлек меня к себе, охватил мое тело своими длинными ногами и лежал так, отдыхая и ни слова не говоря. Но в нашем молчании не было никакой неловкости, оно было легким и красноречивым.
Я запустила пальцы в его густые черные волосы: мои руки побежали по его плечам и спине. Я целовала его так, как мне хотелось его целовать. Потом мы опять любили друг друга безо всякой сдержанности.
И вот мы, наконец, лежим спокойно, удовлетворенные и немного уставшие. Себастьян посмотрел на меня, приподнявшись на локте. Отбросив прядь волос, он тихо сказал:
– Если бы я знал, что ты девушка, я не стал бы…
Я приложила палец к его губам:
– Не говори так.
Он покачал головой.
– Я и подумать не мог, Виви, чтобы в такой день, в таком возрасте… – слова иссякли, он покачал головой, несколько беспомощно, как мне показалось.
Я сказала:
– Я берегла себя.
Темные брови поднялись над пронзительно синими глазами.
– Для тебя, – объяснила я, самодовольно улыбаясь. – Я берегла себя для тебя, Себастьян. Сколько себя помню, я всегда хотела, чтобы ты ласкал меня.
– Виви! Я никогда не предполагал!
Я прикоснулась к его лицу:
– Я люблю тебя. Себастьян Лок. Я всегда тебя любила. И всегда буду любить… до конца дней своих.
Он нежно поцеловал меня в губы, потом обнял меня, привлек к себе.
* * *
Телефонный звонок оглушил меня.Я очнулась от своей полудремоты и тут же все вспомнила. Я подняла трубку:
– Алло?
– Это я, – сказал Джек, – я еду к тебе. С газетами.
– О Боже, не говори об этом, – простонала я. – Проклятые заголовки. И некрологи.
– В самую точку, детка.
– Газетчики будут тебя осаждать, – пробурчала я. – Наверное, и вправду, тебе лучше быть здесь. Может быть, ты прихватишь с собой и Люциану, Джек?
– А ее нет, Вив. Она улизнула, спряталась, махнула в Манхэттен.
– Ясно, – сказала я, – ничего удивительного. – Спустив ноги с кровати, я добавила: – Я пойду сварю кофе. Увидимся через полчаса.
– Как бы не так. Через двадцать минут, – ответил он резко и повесил трубку.
4
Совершенно ясно, что Джек пребывает в своем обычном настроении. Я увидела это по его лицу прежде, чем он успел дойти до середины кухни.
– Доброе утро, – сказала я, поставив кофейник на стол. Когда в ответ раздалось невнятное урчание, я резко добавила: – Значит, сегодня мы люди супротивные, да?
Он немедленно отреагировал на это слово и глянул на меня.
– Супротивные? Это что?
– Ты не в первый раз слышишь это слово, так что не притворяйся. Это словечко моей Ба. Она часто называла тебя супротивником, когда ты был еще сопливым мальчишкой в коротких штанишках.
Не обращая внимания на мою резкость, он сказал спокойно:
– Я не понимаю, – и, плюхнувшись на ближайший стул, добавил: – Я не знаю, что это значит.
– Тогда я тебе объясню, – ответила я, облокотившись о стол и глядя ему в лицо. – Это значит: брюзгливый, раздражительный, надутый: это слово йоркширское, мой прадед оттуда. – И помолчав, добавила уже помягче: – Ты ведь не забыл замечательные рассказы Ба о ее отце? Помнишь, как мы хохотали, слушая их?
– Джордж Спенси. Вот как его звали, – сказал Джек, сострив гримасу. – Но сейчас мою жизнь может спасти только глоток горячего кофе. И немедленно, лапочка. – Он схватил кофейник, налил нам кофе и тут же отхлебнул из своей чашки.
– Джек, не нужно начинать день с этого – не зови меня лапочкой. Пожалуйста. У тебя что, похмелье? Ты выпивал?
– Классно. Приложился, что надо. Вчера вечером. Как только вернулся на ферму.
Он время от времени напивался, это было не ново. Меня это тревожило, но я уже не пыталась ни исправить его, ни делать ему выговоров, потому что это совершенно бесполезная трата времени. И на этот раз я воздержалась от замечаний. Я просто села напротив него, чтобы просмотреть газеты.
– Тут что, Джек, все очень плохо?
– Не так плохо, как мы ждали. Полно похвал. Почти никакого перемывания грязного белья. Тебя упоминают. Как одну из его пяти жен. Это на первой странице. Некрологи внутри.
Я придвинула к себе пачку газет. Джек привез «Нью-Йорк Пост», «Нью-Йорк Таймз» и «Дейли Ньюз», и разложив их перед собой, я увидела, что они говорят примерно одно и то же на разный манер. Великий и добрый человек найден мертвым: подозрительные обстоятельства. Все три газеты сожалели, пели ему хвалу, оплакивали его. Публиковали фотографии Себастьяна, довольно свежие, сделанные за последние два года. Он выглядел удивительно – ни на кого не похожий, красивый и полный обаяния, опасного обаяния. Но теперь это уже не имело значения.
Проглядывая мельком «Пост» и «Ньюз», я углубилась в «Таймз». На первой странице – статья того репортера, который беседовал со мной вчера по телефону, написанная неплохо, с добросовестно и аккуратно собранными деталями: сам тон статьи был осторожен. Больше того, мои слова цитировались дословно, и ни одно из них не было искажено или пересказано своими словами. И то хорошо. Никакими сенсациями там и не пахло.
Я перешла к разделу некрологов в «Нью-Йорк Таймз». Целая полоса здесь посвящалась Себастьяну Лайону Локу, отпрыску великой американской династии, промышленному магнату-миллиардеру, главе «Лок Индастриз», президенту «Фонда Лока» и величайшему филантропу мира. Приводилась краткая биография, в которой перечислялись по порядку его добрые деяния, благотворительные акции, которые он проводил в Америке: обширная информация о его благотворительной деятельности заграницей, особенно, в странах третьего мира. Явно написано несколько лет тому назад, как обычно пишутся некрологи известных людей – без первого и последнего абзаца, чтобы их можно было добавить сразу же после смерти данного лица.
Глянув в конец статьи, я с удивлением увидела только четыре имени. Упоминали меня как его бывшую подопечную и бывшую жену – как будто других жен не имелось, – Джека и Люциану, его детей, и Сиреса Лайона Лока, его отца, о котором я не вспоминала до этой минуты.
– О Господи! Сирес! – воскликнула я, глядя на Джека поверх газеты. – Ты связался со своим дедом?
– С этим старым дурнем? Да он скорее мертв, чем жив. Гниет себе в Бар Харбор. В этой усыпальнице. Должно быть…
– Но ты говорил с ним? – перебила я. – Он знает о смерти Себастьяна?
– Я говорил с Мадлен. Вчера. Все ей рассказал. Старый дурень спал.
– Ты сказал, чтобы она привезла его сюда на похороны?
– Конечно, нет. Он слишком стар.
– А сколько ему? – Я вдруг забыла, сколько лет Сиресу, но никак не меньше восьмидесяти.
– Он родился в 1904 году. Значит, девяносто. Слишком стар для путешествий.
– Не знаю… послушай, Джек, он должен приехать. В конце концов, Себастьян его единственный сын.
– Его последний сын, – поправил меня Джек.
– так что же сказала Мадлен?
– Ничего. Как всегда. Принесла мне свои соболезнования. Говорила, что Сирес нервничает. Но что он совсем не дряхл. Я терпеть не могу ее. У нее голос, как у рока. даже, когда она желает тебе добра.
– Да, знаю, в ее голосе действительно слышится какое-то близкое несчастье. И я уверена, что все, что она говорит о Сиресе, правда, даже то, что он не дряхл. Сирес Лок всегда был человеком замечательным. Совершенно замечательным. Просто гений.
Тут зазвонил телефон, прервав наш разговор. Я подошла. Взяв трубку, я сказала «Алло?» – и, взглянув на Джека, прикрыла трубку рукой и прошептала:
– Легка на помине. Это тебя, Джек.
– Кто?
– Голос рока с ирландским акцентом.
– Привет, Мадлен, – говорил Джек в трубку мгновение спустя. – Мы как раз говорили о тебе. И о Сиресе. Вивьен хочет чтобы вы приехали на похороны, Мадлен.
Я посмотрела на него, состроив гримасу.
– Не я занимаюсь организацией похорон.
Не обратив на меня внимания, он минуты две слушал Мадлен, попрощался с ней, положил трубку и прислонился к дверному косяку с задумчивым видом.
– Я оставил на ферме твой телефон. У Кэрри, племянницы миссис Крейн. Она пришла помогать. Пока ее тетка не вернется сегодня вечером.
– Большое спасибо, – отозвалась я и, вздохнув, бросила на него укоризненный взгляд. – Скажи, Джек, почему ты почти всегда хочешь переложить бремя ваших семейных забот на меня? Ведь не я организую похороны. Это твоя обязанность. Твоя и Люцианы.
– Забудь о Люси. Единственное, чего ей хотелось, это удрать. обратно в Лондон. К этому хамлу – ее английскому муженьку.
– А он не приедет на похороны?
– Кто?
– Ее муж. Джеральд Кэмпер.
– Кто его знает. Зато хочет приехать этот. Старый дурень. Дедуся. – Джек скорчил гримасу. – На похороны сына, который его ненавидел. Ты можешь это объяснить?
– Он хочет при этом присутствовать, как я понимаю.
– Дерьмо, – пробормотал Джек себе под нос.
– Все будет нормально, мы все устроим, – пыталась я убедить его. – Это ведь так естественно, что он хочет присутствовать на похоронах сына.
– Естественно?! Не будь дурочкой. В Сиресе Локе нет ничего естественного. Так же, как ничего естественного не было в Себастьяне. Он не способен чувствовать. так же, как и Себастьян. Это, наверное, какой-то генетический дефект. И старый дурень – точно такое же чудовище, как его сын. Пусть сиди в своем Бар Харборе. Вместе со своей секретаршей-экономкой-любовницей-тюремщицей. Или черт ее знает, кто она ему. Я… – Джек остановился и ухмыльнулся своей самой ужасной, отвратительной ухмылкой. – На мне удастся удержать его дома. Сирес хочет убедиться.
– Убедиться? В чем?
– В том, что Себастьян действительно помер. Что упрятан на три фута под землю. И нюхает цветочки на том свете.
– Доброе утро, – сказала я, поставив кофейник на стол. Когда в ответ раздалось невнятное урчание, я резко добавила: – Значит, сегодня мы люди супротивные, да?
Он немедленно отреагировал на это слово и глянул на меня.
– Супротивные? Это что?
– Ты не в первый раз слышишь это слово, так что не притворяйся. Это словечко моей Ба. Она часто называла тебя супротивником, когда ты был еще сопливым мальчишкой в коротких штанишках.
Не обращая внимания на мою резкость, он сказал спокойно:
– Я не понимаю, – и, плюхнувшись на ближайший стул, добавил: – Я не знаю, что это значит.
– Тогда я тебе объясню, – ответила я, облокотившись о стол и глядя ему в лицо. – Это значит: брюзгливый, раздражительный, надутый: это слово йоркширское, мой прадед оттуда. – И помолчав, добавила уже помягче: – Ты ведь не забыл замечательные рассказы Ба о ее отце? Помнишь, как мы хохотали, слушая их?
– Джордж Спенси. Вот как его звали, – сказал Джек, сострив гримасу. – Но сейчас мою жизнь может спасти только глоток горячего кофе. И немедленно, лапочка. – Он схватил кофейник, налил нам кофе и тут же отхлебнул из своей чашки.
– Джек, не нужно начинать день с этого – не зови меня лапочкой. Пожалуйста. У тебя что, похмелье? Ты выпивал?
– Классно. Приложился, что надо. Вчера вечером. Как только вернулся на ферму.
Он время от времени напивался, это было не ново. Меня это тревожило, но я уже не пыталась ни исправить его, ни делать ему выговоров, потому что это совершенно бесполезная трата времени. И на этот раз я воздержалась от замечаний. Я просто села напротив него, чтобы просмотреть газеты.
– Тут что, Джек, все очень плохо?
– Не так плохо, как мы ждали. Полно похвал. Почти никакого перемывания грязного белья. Тебя упоминают. Как одну из его пяти жен. Это на первой странице. Некрологи внутри.
Я придвинула к себе пачку газет. Джек привез «Нью-Йорк Пост», «Нью-Йорк Таймз» и «Дейли Ньюз», и разложив их перед собой, я увидела, что они говорят примерно одно и то же на разный манер. Великий и добрый человек найден мертвым: подозрительные обстоятельства. Все три газеты сожалели, пели ему хвалу, оплакивали его. Публиковали фотографии Себастьяна, довольно свежие, сделанные за последние два года. Он выглядел удивительно – ни на кого не похожий, красивый и полный обаяния, опасного обаяния. Но теперь это уже не имело значения.
Проглядывая мельком «Пост» и «Ньюз», я углубилась в «Таймз». На первой странице – статья того репортера, который беседовал со мной вчера по телефону, написанная неплохо, с добросовестно и аккуратно собранными деталями: сам тон статьи был осторожен. Больше того, мои слова цитировались дословно, и ни одно из них не было искажено или пересказано своими словами. И то хорошо. Никакими сенсациями там и не пахло.
Я перешла к разделу некрологов в «Нью-Йорк Таймз». Целая полоса здесь посвящалась Себастьяну Лайону Локу, отпрыску великой американской династии, промышленному магнату-миллиардеру, главе «Лок Индастриз», президенту «Фонда Лока» и величайшему филантропу мира. Приводилась краткая биография, в которой перечислялись по порядку его добрые деяния, благотворительные акции, которые он проводил в Америке: обширная информация о его благотворительной деятельности заграницей, особенно, в странах третьего мира. Явно написано несколько лет тому назад, как обычно пишутся некрологи известных людей – без первого и последнего абзаца, чтобы их можно было добавить сразу же после смерти данного лица.
Глянув в конец статьи, я с удивлением увидела только четыре имени. Упоминали меня как его бывшую подопечную и бывшую жену – как будто других жен не имелось, – Джека и Люциану, его детей, и Сиреса Лайона Лока, его отца, о котором я не вспоминала до этой минуты.
– О Господи! Сирес! – воскликнула я, глядя на Джека поверх газеты. – Ты связался со своим дедом?
– С этим старым дурнем? Да он скорее мертв, чем жив. Гниет себе в Бар Харбор. В этой усыпальнице. Должно быть…
– Но ты говорил с ним? – перебила я. – Он знает о смерти Себастьяна?
– Я говорил с Мадлен. Вчера. Все ей рассказал. Старый дурень спал.
– Ты сказал, чтобы она привезла его сюда на похороны?
– Конечно, нет. Он слишком стар.
– А сколько ему? – Я вдруг забыла, сколько лет Сиресу, но никак не меньше восьмидесяти.
– Он родился в 1904 году. Значит, девяносто. Слишком стар для путешествий.
– Не знаю… послушай, Джек, он должен приехать. В конце концов, Себастьян его единственный сын.
– Его последний сын, – поправил меня Джек.
– так что же сказала Мадлен?
– Ничего. Как всегда. Принесла мне свои соболезнования. Говорила, что Сирес нервничает. Но что он совсем не дряхл. Я терпеть не могу ее. У нее голос, как у рока. даже, когда она желает тебе добра.
– Да, знаю, в ее голосе действительно слышится какое-то близкое несчастье. И я уверена, что все, что она говорит о Сиресе, правда, даже то, что он не дряхл. Сирес Лок всегда был человеком замечательным. Совершенно замечательным. Просто гений.
Тут зазвонил телефон, прервав наш разговор. Я подошла. Взяв трубку, я сказала «Алло?» – и, взглянув на Джека, прикрыла трубку рукой и прошептала:
– Легка на помине. Это тебя, Джек.
– Кто?
– Голос рока с ирландским акцентом.
– Привет, Мадлен, – говорил Джек в трубку мгновение спустя. – Мы как раз говорили о тебе. И о Сиресе. Вивьен хочет чтобы вы приехали на похороны, Мадлен.
Я посмотрела на него, состроив гримасу.
– Не я занимаюсь организацией похорон.
Не обратив на меня внимания, он минуты две слушал Мадлен, попрощался с ней, положил трубку и прислонился к дверному косяку с задумчивым видом.
– Я оставил на ферме твой телефон. У Кэрри, племянницы миссис Крейн. Она пришла помогать. Пока ее тетка не вернется сегодня вечером.
– Большое спасибо, – отозвалась я и, вздохнув, бросила на него укоризненный взгляд. – Скажи, Джек, почему ты почти всегда хочешь переложить бремя ваших семейных забот на меня? Ведь не я организую похороны. Это твоя обязанность. Твоя и Люцианы.
– Забудь о Люси. Единственное, чего ей хотелось, это удрать. обратно в Лондон. К этому хамлу – ее английскому муженьку.
– А он не приедет на похороны?
– Кто?
– Ее муж. Джеральд Кэмпер.
– Кто его знает. Зато хочет приехать этот. Старый дурень. Дедуся. – Джек скорчил гримасу. – На похороны сына, который его ненавидел. Ты можешь это объяснить?
– Он хочет при этом присутствовать, как я понимаю.
– Дерьмо, – пробормотал Джек себе под нос.
– Все будет нормально, мы все устроим, – пыталась я убедить его. – Это ведь так естественно, что он хочет присутствовать на похоронах сына.
– Естественно?! Не будь дурочкой. В Сиресе Локе нет ничего естественного. Так же, как ничего естественного не было в Себастьяне. Он не способен чувствовать. так же, как и Себастьян. Это, наверное, какой-то генетический дефект. И старый дурень – точно такое же чудовище, как его сын. Пусть сиди в своем Бар Харборе. Вместе со своей секретаршей-экономкой-любовницей-тюремщицей. Или черт ее знает, кто она ему. Я… – Джек остановился и ухмыльнулся своей самой ужасной, отвратительной ухмылкой. – На мне удастся удержать его дома. Сирес хочет убедиться.
– Убедиться? В чем?
– В том, что Себастьян действительно помер. Что упрятан на три фута под землю. И нюхает цветочки на том свете.