В толпе он несколько раз совсем близко подходил к маклеру, но не чувствовал никакой охоты напасть на него.
   Пока маклер был в трактире, Фьюкумби даже потерял свой нож. Он строгал им деревянные перила, к которым прислонился, и нож упал в канаву. Он хотел уже пойти за ним, но увидел, что маклера нет у стойки, и стремительно побежал через улицу.
   Столкнувшись с маклером у входа в трактир, он испугался так, словно тот замышлял на него нападение, а не наоборот.
   Преследование возобновилось.
   Теперь Фьюкумби окончательно установил, что за маклером, кроме него, охотились по крайней мере еще двое. Они шли на некотором расстоянии друг от друга, но как только улицы пустели, неизменно появлялись вновь.
   После того как Фьюкумби потерял нож, у него не осталось никаких надежд прикончить маклера; но он об этом не думал. Шагая все дальше, он заговорил сам с собой.
   "Фьюкумби, я принужден уволить вас, - сказал он себе. - Вы мне больше не нужны. Вы спросите: "Что две мне делать?" Я вынужден ответить вам: "Не знаю". Перспективы у вас весьма ограниченные. Прежде чем попасть ко мне, вы пытались стать нищим. Вы говорили себе: "Я потерял ногу. Без ноги я не могу заняться никаким делом, которое меня прокормило бы". Вы рассчитывали, что все эти каменщики, упаковщики, рассыльные, возчики и уж не знаю, кто еще, одним словом, прохожие - будут потрясены тем, что вы больше не можете класть кирпичи, упаковывать мебель, править лошадьми, и что они, растроганные вашим бедственным положением, поделятся с вами куском хлеба! Какое заблуждение! Знаете, что сказали бы люди, если бы у них вообще хватило времени или низости выразить свое мнение о вас и о том, что с вами случилось? Они бы сказали: "Одним меньше! Подумаешь, велика важность - одним меньше, а тысяча осталась! Легче нам от этого не будет. Вот если бы стало тысячей меньше! Если бы нашим работодателям пришлось повсюду бегать и спрашивать: "Кто возьмется перенести мне мебель?"" Знаете ли вы, чего только не делают, чтобы выбросить людей на улицу? Большую часть того, что вообще делается, Фьюкумби! Это прямо-таки основная работа многих людей! Ведь живут люди не тем, что они хотят перетаскивать мебель, а тем, что они не хотят ее перетаскивать, и, стало быть, их нужно приманивать, просить, оплачивать. Но для этого нас непременно должно быть мало, меньше, чем требуется. Если нас будет достаточно, немедленно начнется свалка и всяческое свинство. Ты очутился на улице, мой друг. Очень хорошо, что ты сразу же потрудился стать более симпатичным. Но надо трезво смотреть на вещи! Будем надеяться, Фьюкумби, что, поскольку вы пользуетесь всеобщей симпатией, вас не станут открыто преследовать, если вы будете вести себя тихо. В нынешних условиях это тоже достижение. Но вы считаете, что вам должны сочувствовать. Наивный человек! Люди, идущие по мосту Бэттерси, вам посочувствуют? Эти зачерствелые, закоренелые, способные перенести любое бедствие (в том числе и ваше) люди Бэттерси! Как вы думаете, через что должен пройти человек, чтобы как следует закалиться, по-настоящему очерстветь? Ведь не природа же награждает его этими качествами - их надо приобрести! Не рождается же человек мясником! Посмотрите на эти жевательные инструменты! На свои собственные - в зеркале, если вам угодно! Уверяю вас, чтобы размолоть пищу, хватило бы и вчетверо меньших челюстей. Но прежде чем начать жевать, нужно откусить, а как вы думаете - многие ли из этих жевательных инструментов достаточно мощны, чтобы произвести этот столь важный, столь многое решающий укус, опрокидывающий, обессиливающий, убивающий жертву? Немногие, сударь, весьма немногие! У вас нет ноги! А больше вам нечего предложить? Вы голодны! И это все? Какое бесстыдство! Это все равно, как если бы кто-нибудь попытался на улице привлечь к себе внимание своим умением стоять на одной ноге. Да ведь таких ловкачей тысячи! Тут надо придумать что-то более интересное. Вы несчастны! Ну что ж, на вашу беду, есть люди еще более несчастные. Где уж вам конкурировать с другими! Конкуренция, милостивый государь! На ней зиждется наша цивилизация, если вам это еще не известно. Отбор способнейших! Подбор передовых! Как они могут быть передовыми, если им некого будет опережать? Значит, слава Богу, что вы существуете: вас можно опередить. Все стадии развития живых существ, населяющих эту планету, мы мыслим себе только в виде конкуренции. Иначе вообще не было бы никакого развития. Откуда взялась бы обезьяна, если бы бронтозавр оказался приспособленным к конкуренции? Вот у вас, скажем, нет ноги. Ладно, это вы можете в крайнем случае доказать. (Хотя нужно еще найти человека, который согласился бы принять ваши доказательства. Ага! Об этом вы не подумали?) Но ведь у вас есть другая нога, она у вас в целости и сохранности. А руки? А голова? Нет, мой милый, все это не так-то просто. Какой же это отбор? Это просто-напросто лень, признак низшей расы и упрямство! В сущности говоря, вы просто вредитель. Не извлекая из этого лично никакой выгоды, вы самим фактом своего существования вредите другим, более способным, более нуждающимся. "Как? - скажут люди. - Такое количество несчастных? Ну как тут помочь? С чего начать?" Совершенно ясно: чем больше на свете несчастья, тем меньше стоит о нем беспокоиться. Ведь оно стало почти общим явлением. Естественным состоянием! Мир несчастен - так же, как дерево зелено. Убирайтесь!"
   Стемнело.
   Во время этого монолога солдат рассвирепел. Дойдя до ближайшего угла, он уже стал размышлять, как бы ему подобраться к маклеру. И в это самое мгновение он увидел, как худой человек в длинном пальто несколькими быстрыми шагами нагнал маклера и ударил его по затылку мешком, набитым песком или чем-то другим тяжелым.
   Фьюкумби испугался, но маклер тут же приподнялся с земли. Он пытался доползти на четвереньках до стены ближайшего дома - очевидно, для того, чтобы прислониться к ней.
   Солдат несколько секунд всматривался в него. Потом он быстро перешел улицу и остановился подле маклера, который все еще полз.
   Он медленно сунул руку в карман куртки, потом в задний карман брюк. Но ни тут, ни там, против его ожидания, не оказалось ножа. Почти с удивлением осмотрел он свою пустую ладонь. Потом, прислонившись к стене и устремив холодный взгляд на ползущего человека, который теперь завернул и, кряхтя, пополз в переулок, он начал отстегивать свою деревяшку. Она держалась на кожаном ремешке. Наконец ему удалось отстегнуть ее, и в то время, как он, прыгая на одной ноге, с силой ударил ползущего, который даже не оглянулся, по спине и по голове, он прохрипел, по-видимому, все еще вспоминая, как трудно было отстегнуть деревяшку:
   - Проклятая нога!
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   СИЛЬНЫЙ БОРЕТСЯ
   Полли вместе с матерью в своей маленькой розовой светелке шила приданое для ребенка, когда Бири крикнул ей с порога, что отец зовет ее.
   Она побежала вниз, не выпуская из рук иголки и нитки.
   Господин Пичем, одетый для выхода, коротко сообщил ей, что он желает вместе с ней обойти д-лавки.
   Они пошли по Олд Оук-стрит по направлению к центру. Был солнечный осенний день. Листва пожелтела, и по каналу плыли каштаны.
   Пичем молчал, ему не о чем было говорить с дочерью. Тем не менее она сочла эту прогулку вдвоем благоприятным признаком и, так как прозрачный, золотой осенний воздух скрашивал даже эти нищенские кварталы, чувствовала себя превосходно.
   От О'Хара не было никаких вестей. Господин Кокс на Олд Оук-стрит больше не появлялся. Отец ее стал заметно спокойнее. Казалось, напряжение несколько ослабло.
   На Бэк-стрит они зашли в первую лавку. Дородная женщина торговала там кухонной посудой и различными инструментами. Она была знакома с Полли и поэтому хоть и ворчливо, но все же отвечала на вопросы Пичема.
   Она сказала, что в последнее время ей привозят совсем мало товара. Если бы ее муж не был жестянщиком и не занимался починкой садовых инструментов и ламп, они уже давно умерли бы с голоду. Впрочем, им теперь обещали регулярно поставлять жестяные изделия.
   Плату за помещение они кое-как вносят - правда, с опозданием. Они не первые владельцы лавки: до них тут торговали другие. Их предшественник оставил в лавке весь инвентарь, с тем чтобы они погасили его задолженность хозяину помещения.
   - Это только начало, - пояснила Полли, когда они пошли дальше. - Все эти лавки существуют не больше полугода, и арест Мэка был для их владельцев тяжелым ударом. Но дела идут все лучше. Тем, кто устоит, обеспечено безбедное существование.
   Пичем ничего не ответил.
   Они молча прошли несколько улиц.
   К следующей лавке, которую они посетили, примыкала сапожная мастерская. У владельца было человек шесть детей, старшие работали в мастерской.
   Кожа, по их словам, еще и теперь поступала в достаточном количестве. Даже в самую тяжелую пору, когда другие лавки на протяжении нескольких недель не получали ничего, им забрасывали небольшие партии кожи. Правда, попадался брак, а куски вымерялись целиком, так что они принуждены были оплачивать и негодный товар.
   Сам владелец, к сожалению, был болен. Кроме того, в чулане, где они работали, приходилось круглый день жечь свет, который обходился недешево.
   - Все-таки это лучше, чем работать на фабрике, - сказала хозяйка. - Там вообще ни черта не заработаешь.
   Пичем кивнул и спросил, кто устанавливает цены на готовую обувь - не фирма ли, поставляющая сырье?
   Ответ гласил: да, и притом слишком низкие. Когда они вышли на улицу, Пичем спросил дочь:
   - А они вообще когда-нибудь отчитываются?
   Полли сказала, что, насколько ей известно, они получают новые партии товара только после того, как отчитались в старых. Она боялась, что лавки очень не понравились ее отцу, так как он упорно молчал.
   В третьей лавке они никак не могли приступить к расспросам, так как владелец сразу же заговорил о беспорядках в доках.
   - Всех этих коммунистов, - сказал он, - нужно повесить. Они бьют оконные стекла, как будто фабриканты нам их отпускают даром! Они ненавидят нас, потому что у них ничего нет, а у нас кое-что есть. Им никак не удается выплыть, и поэтому они хотят, чтобы все тонули с ними вместе. К чертям труд, прилежание, все! Пускай хорошему работнику живется не лучше, чем плохому! Это же сущие антихристы! В нашем доме тоже есть несколько человек из их братии. Пить они не пьют, зато делают вещи похуже! Они все готовы вытащить у человека - табуретку из-под задницы, только дай им волю! Точно мы не достаточно бились и маялись! Одну ошибку сделал господин Мэкхит: не надо было ему связываться с этим евреем Аароном! Он от него еще натерпится!
   Пока он болтал, Пичем осмотрел лавку. В грубо сколоченных застекленных ящиках лежали дешевые часы. Раскупались главным образом будильники. Торговали тут и трикотажем и даже табаком. Вывеска гласила: "Мелочная торговля".
   У супружеской четы, которой принадлежала лавка, был нездоровый вид. Муж был уже третьим владельцем - третьим, пытавшимся встать на собственные ноги. Судя по его внешности и по внешности его жены, попытка эта стоила им немалых усилий.
   У него были раболепные манеры, мало вязавшиеся с его массивной фигурой. Жена молчала и угрюмо поглядывала на посетителей.
   - Почти все лавки таковы, - робко сказала Полли когда они вышли. - Ты хочешь осмотреть и остальные?
   Они проехали немного в конном омнибусе и заглянули еще в несколько лавок.
   Перед одной из них Пичем остановился и с непроницаемым выражением лица уставился на тротуар. Владелец лавки нарисовал мелом на тротуаре элегантного господина в цилиндре и присовокупил к рисунку список цен. Эта техника была знакома Пичему.
   Светло-русый, сравнительно молодой еще человек, стоявший за прилавком, на котором были разложены костюмы, сказал им:
   - Знаете ли, тут можно заработать! Оборот не так уж мал. Если нам опять дадут дешевое сырье, разрешат чуточку повысить цены и избавят нас от конкуренции крупных магазинов, можно будет жить. Как-никак мы встаем в пять утра и ложимся не раньше десяти-одиннадцати вечера. Ведь должно же когда-нибудь получиться... Как по-вашему?
   В другой лавке они натолкнулись на смену хозяев.
   Выезжавшие, по-видимому, оттягивали отъезд до последней минуты. Они все еще стояли с детьми и мебелью в крошечной оштукатуренной каморке, в то время как новые владельцы уже выгружали свои пожитки с подводы на тротуар.
   Дети ревели, расстроенные родители шлепали их. Вошли новые владельцы рослые, спокойные люди с молчаливым ребенком. Женщина сейчас же начала расспрашивать, сколько надо платить за газ и действительно ли тут сухо.
   Выезжавшие ругались, а новички явно конфузились. Они поняли, что совершили ошибку, начав расспрашивать прежних хозяев, и уже больше ничего не хотели слушать. Но те не могли остановиться.
   - Разумеется, к тому, что они говорят, нельзя относиться серьезно, пояснил новый владелец, обращаясь к Полли и ее отцу и слегка краснея. - Они озлоблены. Выходит так, что все виноваты в их несчастье, только не они сами.
   А жена его сказала презрительно:
   - Фабричные! Они едут в Ланкашир наниматься на прядильную фабрику. И зачем только такие люди берутся за самостоятельное дело? Фабрика - самое подходящее для них место.
   Все же она тревожно поглядывала на большое пятно от сырости, которое ей торжествующим жестом показала прежняя хозяйка. Когда они осматривали помещение, пятно было заставлено платяным шкафом.
   Полли и ее отец ушли, не дождавшись, когда уляжется суматоха. Они поехали домой.
   Полли больше не пыталась заговорить: она была уверена, что это не имеет смысла. Но еще не дойдя до дому, она не удержалась и завела речь о том, что, в конце концов, эти люди по крайней мере самостоятельны и умеют это ценить. Они не хотят иметь над собой никакого начальства. Они предпочитают работать до поздней ночи.
   Она не знала, слушает ли ее отец. Но он слушал очень внимательно.
   На следующий день Пичем отправился в Национальный депозитный банк. Там он работал несколько часов вместе с Миллером. О связи Мэкхита с Аароном тот мог сообщить очень немногое, но Пичем давно уже понял, что спасти банк может только его зять. Уже то, как Мэкхит завладел им, показывало, что он парень не промах.
   В общем и целом, д-лавки произвели на Пичема хорошее впечатление. Организованы они были неплохо. Этим способом из людей можно было кое-что выжать.
   Полли совершенно напрасно опасалась, что ее отца неприятно поразит нищенский вид лавок. Он хорошо знал, что нищета - это оборотная сторона благосостояния. Что такое благосостояние одного человека, как не нищета другого?
   - О всех этих благодетелях человечества я и слышать не хочу, - нередко говаривал он. - Я отлично помню, как в один прекрасный день все газеты подняли истошный крик: лондонские трущобы, дескать, недостойны называться человеческим жильем - они негигиеничны! Целый квартал был снесен с лица земли, а обитателей его переселили в красивые, солидные и гигиеничные дома в Стоктоне-на-Тайне. Все время велся точный статистический учет; через пять лет при сравнении записей оказалось, что смертность в трущобах равнялась двум процентам, а в новых домах - двум и шести десятым процента. Все были очень удивлены. А все дело в том, что новые квартиры просто-напросто стоили на четыре-восемь шиллингов в неделю дороже и их обитателям, чтобы покрыть этот излишек, приходилось экономить на еде. Об этом наши реформаторы и благодетели человечества не подумали!
   Талант зятя произвел на Пичема сильное впечатление. То и дело отрываясь от бумаг и скользя рассеянным взором по развалине Миллеру, он спрашивал себя, не была ли их вражда в конечном счете обычной враждой двух поколений. Он недооценил Мэкхита, считал его преступником. А между тем Мэкхит был исключительно трудоспособным и, несомненно, дальновидным дельцом.
   В тот же вечер Пичем встретился с адвокатом Уолли у него на квартире.
   Они беседовали в просторной, роскошно обставленной комнате, с богатыми лепными украшениями на стенах и множеством экзотических ковров. В углу, неподалеку от огромного письменного стола, стояли широколиственные растения в серых эмалевых горшках.
   - Вы пришли по поводу бракоразводного процесса? - несколько холодным тоном спросил Уолли. - По правде сказать, мне становится не по себе, когда я о нем думаю. Супружеская измена господина Мэкхита установлена и признана им. Привлечение господина Кокса (одного из ваших деловых друзей, если я не ошибаюсь) в качестве свидетеля супружеской измены вашей дочери, само собой, лишь уловка, но я опасаюсь, что при этом на свет Божий будут извлечены целые горы грязного белья.
   - Кто предложил выставить свидетелем господина Кокса? - удивленно спросил Пичем.
   - Господин Мэкхит. Несколько дней тому назад.
   - Так, - медленно сказал Пичем. - Дело в том, что господин Кокс уже два дня как пропал. Он позавчера не вернулся домой. Его сестра, с которой он живет в одной квартире, по-видимому, очень обеспокоена. К сожалению, у него есть известные наклонности, толкающие его на общение с подонками общества, так что его отсутствие не может не вызвать серьезных опасений. Иными словами, я боюсь, что с Коксом нам больше не придется иметь дело.
   - Ага!
   Это все, что сказал Уолли. Он испытующим взором посмотрел на своего собеседника, словно еще не отдавая себе отчета в том, что произошло.
   - Я порвал всякие деловые отношения с господином Коксом, - продолжал Пичем. - Я ездил с ним в Саутгемптон, и там, после некоторых происшествий, у меня открылись глаза. Я предпочел бы не вдаваться в описание тех омерзительных, прямо-таки тошнотворных сцен, очевидцем которых мне довелось быть. С того момента в нравственном отношении человек этот перестал для меня существовать.
   После этого он оставил Кокса и с непроницаемым лицом заявил, что его дочь сообщила ему, что ожидает ребенка от своего мужа. Вследствие этого положение в корне изменилось. Ни о каком разводе больше не может быть речи.
   Адвокат, как видно, был этому рад. Пичем продолжал говорить сухим тоном. Он осведомился, как протекает процесс его зятя и чем он может кончиться, и дал понять, что с некоторых пор он заинтересован в благоприятном исходе.
   Адвокат поиграл разрезальным ножиком.
   - Господин Пичем, - сказал он, - можете меня повесить, если ваш зять не будет оправдан. И тени подозрения на нем не останется, можете быть уверены. У него есть алиби.
   - Отлично, - сказал Пичем и собрался было встать.
   - Совсем не отлично, - с возмущением сказал Уолли. - Если не будет найден убийца, дело затянется. Сперва проверят его алиби. Нет, милый Пичем, тут уж нам придется чуточку помочь.
   Он откинулся на спинку кресла и сложил ручки на животе.
   - Дорогой Пичем, - начал он медленно, - вы заинтересовали, да и не можете не быть заинтересованы, в том, чтобы обстоятельства, при которых скончалась госпожа Суэйер, были выяснены до конца. Если не ошибаюсь, Уайт отстаивал перед судом присяжных тот тезис, что Суэйер, принимая во внимание ее экономическое положение, не нуждалась в убийце для того, чтобы покончить счеты с жизнью. Ей действительно жилось очень плохо.
   Уолли говорил все медленней, как бы подыскивая формулу перехода. Он смотрел мимо господина Пичема, который сидел не двигаясь, свесив костлявые руки между колен.
   Как бы подстегнув себя, Уолли продолжал:
   - К сожалению, благодаря ряду дополнительно выяснившихся обстоятельств эта версия оказалась несостоятельной.
   Уолли встал. Он широко зашагал по толстым коврам, которые он заработал своим ораторским искусством.
   - Господин Пичем, - сказал он многозначительно, не переставая шагать, в последние дни своей жизни покойная Мэри Суэйер общалась с человеком, которому, пожалуй, жилось еще хуже, - с неким солдатом по имени Фьюкумби. В суде он выступил в качестве свидетеля. Из его показаний явствует, что в вечер убийства он встретился с госпожой Суэйер и проводил ее до набережной.
   Адвокат помолчал. Он резко остановился перед Пичемом, пристально поглядел на него и продолжал спокойно:
   - Он последним видел убитую, и ни одному человеку, слушавшему его показания, не пришла в голову мысль, которая напрашивалась сама собой. До такой степени ненависть к людям, стоящим на более высокой ступеньке общественной лестницы, ослепляет свидетелей, происходящих по большей части из простонародья! Этот солдат провожал несчастную Суэйер, которая к тому времени, вероятно, окончательно потеряла власть над собой, и в редакцию "Зеркала". Есть доказательства - должны быть доказательства, показания соседей, например, подтверждающие демоническую власть этого человека над несчастной женщиной. Он прокрался в ее уютное гнездышко в ту пору, пока ее муж, тоже солдат, то есть его товарищ, находился на фронте. Этому человеку доставило особое удовольствие обольстить жену товарища. И все это произошло в крохотной комнатке, на глазах у детей! Пронюхав об исключительном внимании и отеческой заботливости, проявляемых господином Мэкхитом по отношению к самым мелким его сотрудникам, он днем и ночью наседал на несчастную, уговаривая ее использовать открывшуюся перед ней редчайшую возможность. Охваченная стыдом женщина, некогда порядочная и честная, должно быть, отказалась; она, должно быть, заявила, что не станет шантажировать своего шефа; ночью на набережной, видимо, разыгралась сцена... Так или иначе, у нас будут показания докера, который в интересующий нас вечер гулял по набережной и в четверть десятого встретил Фьюкумби, шедшего по направлению от крайней дамбы. Господин Пичем! - Адвокат возвысил голос. - Те самые соображения, которые не позволяют нам верить, что состоятельный банкир Мэкхит мог лишить жизни мелкую торговку Суэйер, наводят нас на мысль о том, что это мог сделать нищий проходимец, бывший солдат Фьюкумби, потерявший образ и подобие человеческое. Эти соображения суть соображения об уровне развития человека. Военное ремесло, возвышающее образованного, обладающего воображением человека и толкающее его на величайшую доблесть, пробуждает в грубом, необразованном человеке самые низменные инстинкты. Его манит нажива. Нажива в любой форме. Элементарная кровожадность толкает его на убийство. Для него не существует открытого, стимулирующего все человеческие способности соревнования, стремления ввысь, вечно бдительного честолюбия, жажды стать лучше и сильнее, свойственной нашему образованному обществу. Те убогие знания, что он приобрел в школе, не способны оказать на него решающего воздействия, да и в большинстве случаев его влечет в школу только теплая печка, если не возможность избежать побоев, градом сыплющихся на него в родном доме. Он ничего не может заработать - для этого он слишком туп. А если он что заработает, то тут же промотает. Денежное вознаграждение, полученное им при демобилизации, уходит у него меж пальцев. И вот у него уже нет ни гроша. Вы-то ведь знаете, господин Пичем: Лондон отнюдь не детский сад для тех, у кого пусто в кармане! Он пытается просить милостыню - ничего не выходит: вероятно, у него недостаточно симпатичная внешность. И вот он приходит в то состояние, когда малейшая надежда раздобыть деньги парализует все сдерживающие центры. Он должен убить, хотя бы это убийство принесло ему два шиллинга! Во всем этом частично повинна природа, неравномерно распределяющая свои дары, среда, воспитание. Мы не станем это отрицать!
   Адвокат несколько секунд смотрел вверх, на хрустальную люстру.
   - Вы мне возразите, - продолжал он тихим голосом, - что она заведомо была нищей, что в кармане у нее не могло быть больше двух-трех пенни. Но я вам уже объяснил, что я себе представляю определенную сцену: зашедшую чересчур далеко попытку воздействия на волю этой достойной сожаления женщины. Однако два-три пенни тоже могли сыграть решающую роль. И это возможно. Даже это! Что? Человеческая жизнь за два-три пенни? Мыслимо ли это? Милостивые государи! - Адвокат, увлекшись своим красноречием, забыл, что он находится у себя дома. - Одного взгляда на наш город достаточно, чтобы понять эту ужасающую, невероятную истину: это возможно! Что для вас, милостивые государи, несколько пенсов? Что для вас несколько фунтов? Что нужно для того, чтобы вы... Нет, я не стану развивать эту мысль! Знаете ли вы, что такое ночь, проведенная под мостом? Нет! Избавьте меня от этого описания!
   Адвокат стоял, упершись руками в спинку стула, в двух шагах от Пичема, глядя на него сверху вниз. Спокойно, несколько рассеянно, словно стараясь удержать в памяти основные тезисы своей необычайной импровизации, он закончил:
   - Резюмирую. Безвыходное материальное положение, то самое, что могло толкнуть Мэри Суэйер на самоубийство, толкнуло солдата Джорджа Фьюкумби, еще более жалкого, чем она, человека, на убийство. Ибо всякий раз, как перед нами встает задача найти виновника злодеяния, я задаю себе только один вопрос: кому оно было на пользу, это злодеяние? Тот, кому оно было на пользу, ваша честь и милостивые государи, тот его и совершил!
   Крупнейший авторитет в области человеческого убожества одобрительно слушал его.
   БИТВА В ВЕСТ-ИНДСКИХ ДОКАХ
   Мрак непроглядный, бушуют валы,
   Корабль мчится вперед.
   Колокол глухо взывает в ночи:
   Риф впереди встает!
   В этом последнем страшном бою
   Борются все за отчизну свою.
   Близок конец, близок конец!
   Но не покинет вахты храбрец.
   Колокол бьет: никого не сберечь!
   Тщетно бороться! Корабль дал течь!