Будь же готов! Ничего не забудь!
   В вечную гавань мы держим путь!
   Храни нас Бог!
   Навек ложимся мы спать на морское дно!
   Храни нас Бог!
   "Жребий, моряка"
   Только на третий день после убийства сестра Кокса нашла его тело в морге в Поплере.
   Пресса ставила смерть маклера Кокса в связь с забастовкой докеров, все сильней привлекавшей внимание общественности.
   "Не может быть сомнения в том, - писали газеты, - что Уильям Кокс пал за родину. Полицейские расследования устанавливают с полной очевидностью, что бастующие рабочие не остановились и перед убийством. Кокс сотрудничал с правительством в деле обеспечения тоннажем воинских частей, отправляемых в Кейптаун. Если правительство не хочет или не может защищать людей, работающих на благо страны, то в скором времени не найдется ни одного дельца, который пожелает сотрудничать с ним. Поистине трагическая смерть по-I стигла этого заслуженного гражданина, погибшего в самый разгар великолепной демонстрации инвалидов войны! Многие сотни искалеченных людей вышли на улицу в этот вторник в районе доков, выражая свой протест против безответственной забастовки докеров, по вине которых английские солдаты, ждущие подмоги в осажденном Мафекинге, обречены на гибель. Как известно, вся забастовка разгорелась из-за нескольких пенсов. На эти лишних два-три пенса в неделю ни один из бастующих рабочих не сможет купить себе даже пару башмаков. Таким образом, бедственное положение страны используется для вымогательства, не сулящего никакой выгоды даже самим вымогателям. Лучшие умы нашего промышленного мира день и ночь бьются над проблемой снижения прожиточного минимума. Совсем еще недавно один судебный процесс, привлекший к себе всеобщее внимание, дал всем желающим возможность убедиться в том, что наши дельцы ценой тяжелых жертв неустанно борются за снижение цен на предметы первой необходимости. Напрягая все свои силы, торговая сеть Крестона, концерн Аарона и десятки мелких самостоятельных лавочников и кустарей, объединенных во всем известную систему д-лавок, снижают цены на товары. Как они смогут осуществить этот план, если часть населения упрямо настаивает на своих притязаниях, основанных на самообмане? Никто не станет оспаривать, что рабочие имеют такое же право на приличную оплату своего труда, как и прочие слои населения. Но применяемые ими методы ничем не могут быть оправданы, особенно в такое время, когда империя борется за свое существование и от каждого требуются жертвы. Хочется думать, что правительство наконец-то скажет свое веское слово. Убийство коммерсанта Уильяма Кокса - это огненные письмена, говорящие о том, какая страшная опасность подстерегает Англию".
   Должно было, однако, случиться еще очень многое, прежде чем правительство вспомнило о своем долге.
   В качестве председателя КЭТС Пичем дал ряд интервью. От имени товарищества он выразил глубочайшую скорбь по поводу кончины незаменимого сотрудника и особо подчеркнул патриотические взгляды усопшего. За время, прошедшее между опознанием Кокса в морге и его похоронами, Пичем занялся чисто деловой стороной корабельной аферы.
   По просьбе девицы Кокс он просмотрел все бумаги почившего, пообещал ей комиссионные в размере двенадцати тысяч двухсот пятидесяти фунтов и взял себе подписанный двумя членами товарищества документ, касавшийся внутренних дел КЭТС, а также бумагу, подтверждавшую преимущественное право Кокса на приобретение саутгемптонских кораблей.
   В архиве Кокса он нашел также все бумаги, касавшиеся покупки и продажи старых судов; эти бумаги были ему нужны для КЭТС.
   Далее, разбираясь в бумагах незабвенного покойника, он сделал ошеломляющее открытие: он нашел второй договор с правительством на новые саутгемптонские суда. Усопший, приобретя через КЭТС три отличных корабля за гроши, не замедлил предложить их правительству.
   Его прибыль со всего этого дела равнялась ста двадцати тысячам фунтов с лишним! У Пичема закружилась голова.
   На одну секунду он испугался, что его хватит удар.
   В соседней комнате (дверь была полуоткрыта) сидели девица Кокс и пришедшая к ней с визитом Полли. Обе женщины шили траурные платья. В течение нескольких минут Пичем боролся с собой - не попросить ли ему стакан воды. Он боялся навлечь на себя подозрение девицы Кокс. Это были, быть может, самые трагические минуты в его жизни. И он вышел из этой борьбы победителем. Тяжело дыша, прижав руку к бешено стучавшему сердцу, ежесекундно ожидая обморока, он все же решил обойтись без воды.
   Придя наконец в себя (он убедился в этом, посмотревшись в стекло книжного шкафа), Пичем в прочувствованных выражениях простился с девицей Кокс и поехал в морское ведомство.
   Там он заставил Хейла переписать оба договора на его имя; чтобы добиться этого, достаточно было пригрозить статс-секретарю посылкой правительству квитанции на тысячу фунтов аванса, выданной Хейлом Коксу. Хейл был до глубины души поражен кончиной своего старейшего друга. Он, по его словам, не надеялся, что эта рана когда-нибудь заживет в его сердце.
   Первая комбинация с кораблями сулила Пичему примерно двадцать девять тысяч фунтов прибыли.
   Окончательный баланс КЭТС сводился к следующему.
   Семеро пайщиков, из коих один, передавший свой паи Пичему, выбыл, несли издержки в размере семидесяти семи тысяч четырехсот пятидесяти фунтов, куда входили суммы, уплаченные за три старых корабля, расходы на ремонт, взятки, комиссионные Коксу и стоимость трех новых кораблей (за них было уплачено тридцать восемь тысяч пятьсот фунтов).
   Доход равнялся сорока девяти тысячам фунтов, уплаченных правительством. Двадцать одну тысячу фунтов Пичем списал за старые корабли, которые он якобы продал при посредстве "Брукли и Брукли". Из Краула как-никак тоже удалось выдоить почти четыре пятых его доли убытков, прежде чем он удалился на вечный покой.
   Впрочем, саутгемптонские суда в действительности стоили только тридцать тысяч фунтов, как Пичем усмотрел из соответствующих документов.
   Бредя после кремации Кокса домой по лондонским трущобам, Пичем впервые за эти горячие дни вновь предался размышлениям.
   "Просто удивительно, - думал он, - сколь часто самые сложные предприятия сводятся в конечном счете к двум-трем простейшим, с незапамятных времен практикуемым приемам! Право же, наша хваленая цивилизация не так уж далеко ушла от тех времен, когда неандертальский человек убивал своего врага дубиной! Началось с договоров и правительственных печатей, а кончилось убийством и ограблением. А ведь я лично - убежденнейший противник убийства! Какое отвратительное варварство! Между тем в деловой практике оно необходимо. Без него не обойтись! Убийство карается, но неубийство тоже карается, и притом гораздо строже! Краул, например, заплатил жизнью за свою покорность судьбе в этой труднейшей комбинации с транспортными судами. Падение на лондонское дно, угрожавшее мне и всей моей семье, нисколько не более приятная вещь, чем тюремное заключение. Оно равносильно пожизненной каторге! Мы поощряем образование и облагораживаем чувства; спору нет, образ Кокса будет еще не раз во сне тревожить меня и в особенности его убийцу, этого Фьюкумби, - но образование, доброта, человечность сами по себе недостаточно действенны и даже в самой отдаленной степени неспособны устранить убийство в той или иной форме. Слишком уж велика награда за него и слишком тяжела кара, грозящая тому, кто его не совершит! Этот Кокс, хотя его и убили, умер, в сущности говоря, естественной смертью! Останься он жив, все пошло бы шиворот-навыворот, а теперь все идет почти хорошо! Что и говорить, убийство - это крайнее средство, самое крайнее из всех допустимых! Подумать только: ведь мы всего-навсего делали с ним дела!"
   На следующее утро он опять отправился в доки. Ничего утешительного он там не нашел. На работу вышло не больше десятка рабочих. Открытая враждебность пикетчиков, дежуривших возле кораблей и никого к ним не подпускавших, потрясла его.
   - Повсюду грубое насилие! - горестно сказал он двум-трем служащим, стоявшим подле него и глядевшим сквозь тусклое окно сторожки на доки. - Ну хорошо, положим, они не желают работать за ту плату, что я им даю. Но почему они не позволяют работать тем, кто хочет работать? Ведь тем-то, безусловно, нужны деньги: у них семьи голодают! Почему они применяют к этим последним из бедняков насилие и не дают им работать? Каждый человек должен иметь право делать то, что ему хочется.
   Пичем не знал, как ему быть. И внезапно дочь и зять оказали ему услугу. Известие о смерти Кокса создало в семье Пичема своеобразное настроение.
   Полли очень нервничала. Она была рада, что имеет возможность утешать девицу Кокс и исполнять ряд мелких поручений, связанных с похоронами маклера, - эта деятельность очень успокаивала ее.
   Появившиеся в газетах сенсационные отчеты о забастовке в доках открыли ей глаза на тяжелое положение, в котором находился ее отец. Она просила мать узнать у него, не нужны ли ему люди для защиты штрейкбрехеров, - ее муж охотно предоставит их в его распоряжение.
   - Можно подумать, - сказала госпожа Пичем мужу, - что все то горе, свидетельницей которого ей пришлось быть в последние дни, открыло ей глаза на чужие заботы. Она спрашивает, не может ли она быть тебе полезной.
   Пичем пробурчал что-то вроде: "Этот тип - величайший жулик во всем городе!" Но потом велел передать дочери, чтобы она обсудила этот вопрос с Бири. Так она и поступила.
   - Нельзя прислушиваться к голосу ненависти, когда на карту поставлены имущественные ценности, - сказал ей Мэкхит. - Наши чувства толкают нас друг против друга, но обстоятельства властно требуют, чтобы мы объединились.
   О'Хара послал десяток своих людей в доки. Они немедленно внесли систему в борьбу с забастовкой. Они обращались с бастующими так свирепо, что даже полицейские испугались. Проявляя себя убежденными приверженцами порядка, они ломали руки и ноги всем, кто попадался им на пути, и разбивали в кровь все лица, казавшиеся им голодными. Инженер-кораблестроитель сказал Пичему, что в этих, в общем, столь грубых ребятах заложено все же здоровое начало и что все зависит от того, за какое дело их заставят бороться.
   Штрейкбрехеры воспрянули духом.
   Далее люди О'Хара подговорили разный сброд разгромить несколько продовольственных лавок. Разыгралось настоящее сражение, вошедшее в анналы ЦЗТ под названием "Битва в Вест-Индских доках" и завершившее разгром забастовщиков.
   На глазах у сплошной стены молчаливых рабочих Були и его ребята разбили сначала несколько витрин. Когда же они проникли внутрь, забастовщики, которые не желали оказаться замешанными в погромах, бросились их отгонять. Наемники ЦЗТ расхватали окорока и куски мяса и принялись лупить ими голодающих. Один тщедушный рабочий был сбит с ног телячьей ногой. Горшки со студнем летели в изможденные лица, залепляя глаза, и подоспевшая полиция хватала ослепленных рабочих. Дрались и булками, причинившими серьезные увечья нескольким рахитичным детям. Караваи хлеба превратились в устрашающее оружие. Одной старухе сломали пятифунтовым караваем руку, в которой она держала пустую кошелку. Эта сломанная рука впоследствии, в суде, послужила уликой против нее.
   Газеты неистовствовали по поводу разгрома лавок и в особенности по поводу безобразного обращения "народа" с продуктами питания.
   "Вот они, ужасы анархии, - писали они, - ужасы развязанных инстинктов! О подобных сценах господа социалисты должны вспоминать всякий раз, как они начнут кропать свои лицемерные статейки против существующего правопорядка".
   С этого момента власти приняли самые крутые меры против забастовки и экономических требований докеров.
   Спустя два дня против забастовщиков были двинуты войска. Молодые солдаты, назначенные к отправке в Африку, оцепили доки и взяли штрейкбрехеров под свою защиту. В течение нескольких дней кое-где еще постреливали, но окончание работ по ремонту транспортных судов было обеспечено.
   Решительный бой был коротким и ожесточенным.
   Со стороны правительства дрались почти исключительно новобранцы, впервые попавшие в дело. Они были упитанней и сильней, чем рабочие, но если бы на них надели рабочие блузы или же рабочих обрядили в мундиры, трудно было бы отличить дерущихся друг от друга, до такой степени они были похожи, - они ведь принадлежали к одному классу. Право же, не будь молодые солдаты вооружены и одеты в мундиры, они бы передрались между собой!
   Не следует также забывать, что все они говорили на одном и том же английском языке, и притом на языке простонародья. Ругательства, которыми они друг друга осыпали, были одни и те же. Когда рабочему удавалось вырвать из рук солдата занесенный ружейный приклад, он заносил его с такой же точно сноровкой, потому что был приучен орудовать кузнечным молотом. Если рабочие и уступали солдатам в знании приемов, то драться они умели не хуже, потому что с молоком матери всосали уверенность в том, что, если они не постоят за себя, их окончательно задушат голодом. И солдаты знали из того же источника, что они получают жалованье не за то, что бьют баклуши. Натравленные друг на друга, они дрались друг с другом точно так же, как до того бок о бок дрались с нищетой, с голодом, с болезнями - со всем тем, что ждало их в городах и что подстерегало их в деревнях.
   Газеты дали подробные описания этих боев. Все газетные отчеты были озаглавлены более или менее одинаково: "МОЛОДЫЕ СОЛДАТЫ, ГОРЯЩИЕ ЖЕЛАНИЕМ ПОМОЧЬ СВОИМ ТОВАРИЩАМ В МАФЕКИНГЕ, ПРИНУЖДЕНЫ ОТВОЕВЫВАТЬ ТРАНСПОРТНЫЕ СУДА С ОРУЖИЕМ В РУКАХ".
   На окончание ремонтных работ понадобилось теперь не много времени. Основные затруднения сводились к множеству формальностей, направленных к тому, чтобы обеспечить интересы нации.
   В ближайшую пятницу суда были приняты правительственной комиссией и неделей позже вышли в море.
   В этот день стоял густой туман. Несмотря на то что отправка небольшой войсковой части была незначительным, будничным событием, вся пристань была полна военных, родственников отбывающих солдат, членов правительства и представителей прессы. Самой процедуры отплытия почти никто не видал: в густом тумане трудно было разглядеть даже собственную руку.
   - Дорогие друзья, - сказал статс-секретарь, произносивший напутственную речь, - будущее Англии зависит от самопожертвования и доблести ее молодежи. Вся Англия приветствует в эту минуту цвет нации - две тысячи молодых людей, которые вступают на палубу трех кораблей ее величества, чтобы показать всем нам пример мужества. Слепая, яростная стихия окружает их, коварные, лишенные чести и совести враги угрожают им, один только гений Британии парит над ними: они в руке Божией. Этим сказано все.
   Под гром духового оркестра и рыдания матерей и невест три корабля огромные, расплывчатые глыбы - отвалили в непроницаемом тумане от пристани.
   Спустя одиннадцать часов, не успев выйти из Ла-Манша, "Оптимист" пошел ко дну со всем своим живым и мертвым грузом.
   НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА
   Шторм уж затих, но корабль затонул.
   Он мирно лежит на дне.
   Стаи дельфинов и сытых акул
   Мелькают в синей волне.
   Из всех матросов - их было сто
   Гибели не избежал никто.
   Там глубоко, на дне морском,
   Спят они вечным сном.
   Песню поет им морская волна,
   Властно в душу льется она:
   "Моряк, берегись! Моряк, берегись!
   Волны опять будут рваться ввысь!
   Спите, друзья! Спите, друзья!
   Среди кораллов, в глуби морской,
   Найдешь и ты покой".
   "Жребий моряка"
   Проезжая утром в омнибусе по Оксфорд-стрит, Пичем услышал пронзительные выкрики газетчиков. Он сошел с омнибуса и прочел в экстренном выпуске, что "Оптимист" пошел ко дну и что по Сити циркулируют слухи о покушении на воинский транспорт. Суда, писала газета, покинули порт в неисправном состоянии; надо надеяться, что полиции удастся возбудить дело против замешанных в этом безответственных элементов, угрожающих безопасности Британии.
   Он тотчас же отправился домой.
   Экстренный выпуск уже попал на Олд Оук-стрит. Войдя в контору, Пичем увидел Бири с газетным листком в руках.
   Он был бледен как смерть и дрожал.
   Проходя, Пичем искоса посмотрел на него страшным взглядом, но Бири уставился на него, словно увидел привидение. Госпожа Пичем встретила мужа ласково - она только что побывала в погребе. Она ничего еще не знала.
   Пичем прошел в комнату, где хранилась запасная картотека, и заперся. Его жена слышала, как он несколько часов
   подряд ходил от стены к стене. Когда настало время ужинать, она подошла к двери и постучалась, но он не ответил; ужин, поставленный ею у двери, остался нетронутым. Он ждал ареста.
   Около одиннадцати часов вечера, то есть почти через четырнадцать часов после выхода экстренного выпуска, он спустился в контору, вызвал к себе Бири и послал его в соседний трактир за газетами, так как, по словам Бири, тот еще газет не покупал.
   Во всех газетах были крупным шрифтом набраны заголовки: "НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА" и "ТУМАН - ПРИЧИНА ГИБЕЛИ "ОПТИМИСТА!", а также некоторые успевшие просочиться в Лондон подробности несчастья. Никаких намеков на причину катастрофы, в особенности намеков такого характера, какие появились в экстренном выпуске, в газетах не было. Сообщалось только, что морское ведомство приступило к расследованию. Пичем прочел все, до последней строки. Потом он начал действовать.
   Вместе с Бири он разработал подробный план полной перестройки работы мастерских. Большинство людей решено было одеть в военные мундиры и превратить в инвалидов войны. С точки зрения торговли нищетой такая национальная катастрофа была равносильна победе.
   Не было никакого сомнения в том, что Лондон, прочтя описание катастрофы, раскошелится. Всякого человека, одетого в мундир и хоть с какими-то признаками увечья, в ближайшие дни будут носить на руках.
   Пичем работал много часов подряд и после короткого сна был уже опять на ногах. Все мастерские - шорная, столярная и портновская - в шесть часов утра приступили к изготовлению мундиров и культяпок.
   Утром Пичем отправился в полицейское управление, по пути заехав на пять минут в морское ведомство к Хейлу.
   Хейл произвел на него отличное впечатление. Военная выучка помогала старому бюрократу хладнокровно переносить любые удары судьбы. Учреждение работало полным ходом. Распоряжения Хейла были скупы и точны. На послезавтра назначена официальная панихида. Второму договору, на саутгемптонские суда, ничто не угрожает, лишь бы не разразился скандал с первым договором.
   Старший инспектор принял Пичема с явным недоверием, которое улеглось лишь после того, как тот отрекомендовался председателем Компании по эксплуатации транспортных судов, рассеяв тем самым все сомнения относительно цели своего визита, - он явился не в связи с делом Мэкхита, назначенным к слушанию в ближайшие дни.
   Пичем осведомился, чт_о_ он должен сообщить представителям прессы о предположительных причинах катастрофы. Браун охотно информировал его. Причина гибели "Оптимиста" еще не выяснена; есть сведения, что и "Юный моряк" потерпел тяжелую аварию. Вероятно, оба корабля столкнулись в тумане.
   Пичем поспешно откланялся и поехал к Истмену. Остаток предобеденного времени он посвятил подведению баланса с Истменом и Муном (Финни лежал после операции в клинике). Оба его компаньона не испытывали особого желания еще раз углубляться во все детали предприятия. Они были уверены, что в открытом море под именем трех старых, злосчастных кораблей находятся саутгемптонские суда, которых они и в глаза не видели: они боялись расследования.
   Пичем не торопился домой. Он бесцельно бродил по улицам, прислушиваясь к отрывкам разговоров. Повсюду только и речи было, что о катастрофе.
   На пороге крошечной темной д-лавки владелец ее беседовал с двумя-тремя прохожими.
   - С ветром шутить нельзя, - говорил он. - Тут никакие расчеты не помогут. Против тумана человек тоже беспомощен. Все это - силы природы, разрушительные стихии. И так несладко живется, а тут еще пожалуйте - прямо на дно, посредине канала! Это большое национальное бедствие! В церкви Святой Троицы в пятницу состоится панихида... Держу пари, что это сделали коммунисты.
   После обеда Пичем опять засел за работу вместе с Бири.
   В канцелярию, где изготовлялись "прошения", были отправлены новые образцы. Дрожащей рукой солдатские вдовы, чьи мужья "обрели вечный покой в прохладном лоне вод", просили о небольшой поддержке, которая даст им возможность открыть скромную лавочку; при этом впервые за время существования фабрики Пичема в этих "прошениях" упоминались д-лавки.
   Адреса извлекались из картотеки, содержавшей фамилии отзывчивых благотворителей, с перечислением их особых слабостей.
   Фабрика Пичема в дни национальной катастрофы оказалась на высоте.
   Вечером Пичема вызвали к Брауну.
   Инспектор встретил его сурово. В его кабинете находились еще два высших полицейских чиновника.
   Кабинет был очень велик. На письменном столе, покрытом зеленой промокательной бумагой, стоял бронзовый Атлас вышиной в фут; на спине у него громко тикали часы. На циферблате было начертано: "Ultima multis" {Многим последний час (лат.).}. На стене висел портрет Веллингтона.
   - Господин Пичем, - открыл старший инспектор собеседование, - имеющиеся сведения дают основания предполагать, что "Оптимист" покинул порт в неисправном виде. Поломка руля не вызывает сомнения. Должен сообщить вам, что статс-секретарь морского ведомства Хейл получил приказ высшей инстанции впредь до особого распоряжения не покидать своей квартиры. Правда, приказ этот - тайный. Я полагаю, что вы хотите высказаться по поводу этого дела.
   Господин Пичем устремил взоры вдаль.
   - Да, хочу, - сказал он. - Я верю в преступление.
   Старший инспектор посмотрел на него одним из тех начальнических взглядов, которые предназначены не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы быть увиденными.
   После краткой, но выразительной паузы Пичем продолжал:
   - Господа, руль несомненно был сломан; и это произошло не по вине рулевого и не в бурю, а в тихую, хотя и туманную погоду. Не нужно никакого расследования, достаточно знать нравы наших правящих кругов, а равно и правящих кругов всех цивилизованных стран. Достаточно разобраться в тех методах, которыми мы пользуемся, избирая чиновников, на чьи плечи ложится забота о благе страны, а также в том, как мы их воспитываем и как и с какими целями они служат нации. Для того чтобы убедиться, что такие корабли неминуемо должны были погибнуть, достаточно хотя бы бегло поинтересоваться, с какой целью они строились, как они были проданы и на какой барыш рассчитывали продавцы. Если мы сопоставим и взвесим все эти соображения, мы неизбежно - хотим ли мы этого или не хотим - придем к тому убеждению, которое я только что высказал: я верю в преступление.
   Его собеседники переглянулись. Пичем сидел, прочие стояли, - они встали, как только он заговорил. Пичем продолжал:
   - Сопоставляя и взвешивая другие соображения, я прихожу, господа, к другим результатам. Исходя из глубокой уверенности в отличных качествах нашего правительства, в честности наших коммерсантов и торговых фирм, в справедливости наших войн и бескорыстии всех наших разумно едящих, прилично живущих и опрятно одевающихся сограждан, я, рассматривая факт гибели в тихую погоду одного из наших военных кораблей; без всякого расследования или после любого расследования прихожу к заключению, что тут преступление исключено и что вероятная, более того - несомненная, причина катастрофы - несчастный случай. И тогда я говорю: я не верю в преступление, я верю в несчастный случай.
   Господин Пичем внимательно посмотрел на своих собеседников снизу вверх и продолжал:
   - Если вы разрешите мне в вашем присутствии выбрать из этих двух объяснений то, которое меня полностью удовлетворит, я остановлюсь на втором. Оно значительно удобней. Насколько мне известно, через два дня состоится панихида по утонувшим солдатам ее величества. Считаете ли вы допустимым и Желательным, чтобы в связи с этой панихидой те самые инвалиды войны, которые совсем недавно требовали скорейшей отправки кораблей, теперь устроили демонстрацию протеста против их потопления? Насколько мне известно из заметки, появившейся в одном из экстренных выпусков, в районе доков предполагают устроить подобную демонстрацию.
   Господин Пичем покинул здание полицейского управления ни в чем не заподозренный.
   Повсюду он увидел приспущенные траурные флаги и знамена. Величайший город мира скорбел о своих сынах.
   ЧИСТКА
   Фазер был крупный, костистый мужчина - один из трех соратников Мэкхита, знавших его еще под фамилией Бекет. Он работал на Райд-стрит под руководством О'Хара и дружил с ним.
   От Мэкхита он получил задание следить за Полли и О'Хара и тотчас же поставил своего друга об этом в известность.
   Вдвоем они очищали склад, который им было приказано уничтожить: продавали товары и выручку клали себе в карман. Груча, третьего из старых сподвижников Мэкхита, Фазер ни во что не посвящал.
   Помимо этого, Фаэер был хорошо осведомлен об отношениях О'Хара и госпожи Мэкхит, так как он считал для себя полезным быть в курсе возможно большего количества Дел. Он же в свое время выследил человека, ликвидировавшего маклера Кокса. Но его друг О'Хара не знал, что он все знает.
   В одно прекрасное утро центнер антрацита стоил на Райд-стрит двадцать восемь пенсов, и в помещение склада на заднем дворе дома номер двадцать восемь проникли три агента уголовной полиции. Они извлекли Фазера, занимавшего там небольшую комнатку, из кровати. В самой вежливой форме (Скотленд-Ярд этим славится) они попросили его показать им склад.