Поэтому Джонни смотрел на вооружение индейца с уважением. Для обычного человека его было слишком много, даже для хитрого индейца с равнин. Но у этого всадника оно казалось естественным, полезным и уместным.
Одежда его состояла из набедренной повязки и гетр из оленьей кожи. Взгляд притягивали лишь вышитые бисером ножны да узорчатые мокасины. Лицо индейца казалось еще более отвратительным из-за черно-алой боевой раскраски.
Когда воин подъезжал к мальчику, Джонни показалось, что он наедет на него и собьет с ног, но, оказавшись рядом, индеец резко остановил коня и протянул руку с хриплым «Хау!».
Никому не удавалось произнести это слово точно так же, как выговаривают его индейцы, — частично гнусаво, частично гортанно, то ли это выкрик, то ли хрип. Их приветственный возглас можно принять за «хау!», «гау!» или «ау!». Ему придаются все оттенки звучания. Однако в тот момент мальчика не волновали трудности произношения. Он был слишком занят тем, чтобы до мельчайших подробностей запечатлеть в памяти портрет этого могучего воина. Поэтому ответил на его приветствие лишь похожим возгласом. А когда его рука оказалась в ладони индейца, он почти ожидал, что тот расплющит ему все косточки, но почувствовал только крепкое и ровное пожатие.
Потом шайенский воин повернулся к Рейни и заявил глубоким, не лишенным музыкальности голосом:
— Брат, только несчастный выходит на тропу войны с детьми, которых нужно тащить на закорках!
Рейни быстро ответил:
— Будь осторожнее! Мой друг понимает твой язык!
Услышав это, шайен повернулся к мальчику с совершенно невозмутимым видом. Юный Джонни Таннер залился алой краской до ушей. Грудь его яростно вздымалась.
— Что ж, — спокойно произнес индеец, — случайные удары настигают нас и в темноте. Но они ранят сильнее, чем намеренные.
— Это извинение, — пояснил Рейни, с любопытством наблюдая за мальчиком.
Джонни Таннер еще никогда не был так сильно зол. Он считал, что Рейни, как настоящий друг, должен был более демонстративно встать на его защиту. Мог бы и убедить индейского вождя, что хотя он и мальчик, а в определенных случаях способен совершать поступки, которыми гордились бы и взрослые мужчины. Однако Рейни удержался от похвал и объяснений.
Тогда Джонни немного развернулся в седле и одарил шайена каменным взглядом. Индеец посмотрел на него столь же пристально и тяжело.
— Ну-ну! — разрядил ситуацию Рейни. — Как только упакуем мясо, поедем назад в лагерь.
— Поезжайте… со своим другом, — предложил мальчик, — я сам уложу мясо. Полагаю, вам есть о чем поговорить.
— Очень неплохое предложение, — ответил Рейни, по мнению Джонни, с чрезмерной готовностью. — Тогда мы поедем. Дорогу знаешь.
Мальчик угрюмо, с тяжелым сердцем снова спешился и приступил к упаковке мяса антилопы в ее же шкуру. Горечь его усилилась, когда он увидел двух всадников вместе. На него накатилась какая-то слепая ярость. В затуманенных мозгах родилось неистовое желание найти возможность уехать от Рейни раз и навсегда. Ему нанес оскорбление незнакомец, краснокожий дикарь, а друг и пальцем не пошевельнул.
Джонни хотелось отомстить Рейни и бросить вызов шайену. Вот тогда они увидели бы, чье ружье стреляет метко. Индейца не спасут ни пика, ни лук со стрелами, ни остальное вооружение. Одна меткая унция свинца разрешит все их недоразумения!
Он закончил складывать мясо и, остановившись около мустанга, со вздохом осознал, что ведет себя как обиженный младенец. Нужно забыть обо всем. Нет, конечно, забыть о таком он не в силах, придется стерпеть. В конце концов, кто он, Рейни? А что касается шайена, то если уж на то пошло, его дружба Хэнку гораздо дороже, чем приятельские отношения с наполовину беспомощным новичком в прерии!
И тем не менее сердце мальчика превратилось в холодный кусок железа. Он вскочил в седло и направился туда, где исчезли две фигуры всадников. Они время от времени пропадали из виду в слабых тенях и в высокой траве, потом появлялись и казались ближе.
Его конь прекрасно знал дорогу. Он флегматично скакал вперед по траве, которая в начале их путешествия казалась просто непреодолимым препятствием. Мустанг не стал более покладистым. До сих пор он был не прочь побрыкаться, приподнимал зад, затем взвивался в синеву неба, словно прыгая в голубую воду. Однако больше ему не удавалось сбросить юного седока.
Сейчас Джонни Таннер ехал с приспущенными поводьями, бросая с каким-то жестоким презрением коню вызов. В данный момент любая схватка принесла бы ему облегчение.
Однако мустанг не принял вызова. Прядая ушами, он время от времени слегка поворачивал голову так, чтобы Джонни видел злой блеск в уголке его глаз. Но противостояние между конем и всадником так и не началось. И по веской причине — конь уже попробовал жестокого хитрого кнута, которым мальчик прекрасно научился пользоваться, стегая по наиболее нежным местам крупа, плеч и живота. Поэтому они благополучно приехали в лагерь.
Мужчины сидели и курили трубки. Лошади их были не расседланы, хотя и мирно щипали травку поблизости. Рейни кивнул мальчику и махнул в направлении лошадей, не сказав ни слова.
Его жест обжег сердце мальчика. До сих пор он всегда с удовольствием выполнял любые поручения Рейни, но они всегда были в лагере вдвоем. И если уж на то пошло, Хэнк постоянно делал большую часть работы. Но сейчас Джонни не мог вынести его молчаливого приказа жестом, словно он раб или скво!
Мальчик закусил губу, однако повиновался.
Он не даст индейцу повода порадоваться ссоре двух белых в его присутствии. Кроме того, от сильной обиды во вспышке ярости может поступить не подобающим мужчине образом. Поэтому сдержался и принялся снимать седла, надевать на лошадей путы. На сердце у него скребли кошки. С тех пор как Джон Таннер оставил родной дом, он еще никогда не чувствовал такой жуткой беспомощности.
Завтра при первом же удобном случае надо сказать Рейни, что он не нуждается больше в его компании. И пойдет дальше один, а Хэнк пусть остается со своим любимым дикарем шайеном. Сейчас вообще все его путешествие показалось мальчику сумасшедшим и бессмыслеенным. Разве человек в здраво рассудке понесется через полстраны ради того, чтобы выследить вора, укравшего револьвер с жемчужиной? Ну предположим, ему удастся выследить вора, а что он сможет предпринять?
Джонни чувствовал безысходность, отчаяние, его вновь охватила ностальгия по дому и тетушке Мэгги.
Но он продолжал работу с гордо поднятой головой, неторопливо и терпеливо.
До него донеслись слова шайена:
— Юноша, познающий тропу войны, должен иметь ноги кролика, а руку — быструю, как лапа дикой кошки!
«С когтями, впившимися в твое горло, меднорожий», — добавил про себя мальчик, не сомневаясь, что индеец критикует его, видимо, за нерасторопность. Но и это ему придется стерпеть, хотя ярость слепила глаза.
Сдерживаемая страсть имеет обыкновение выливаться в самые непредсказуемые моменты. Подавляемая внутри, она найдет выход, в нужный момент подтолкнув руку к оружию.
Гнев Джонни Таннера становился все сильнее, все более неуправляемым. Он закончил возиться с лошадьми. Проследил, как они мирно щиплют траву. Развел небольшой костер, сложив его из самых сухих опавших веток, так, чтобы ветер рассеивал дым и его не было видно издалека.
Топором разрубил мясо антилопы на квадратные куски приемлемых размеров, проткнул некоторые очищенными от коры веточками, а другие просто положил поверх веточек с подветренной стороны костра, чтобы прожарить. Это требовало особого умения, поскольку кусочки мяса могли сгореть с одной стороны и остаться совершенно непрожаренными с другой.
Мальчик был занят этой тонкой работой, когда шайен протянул к нему огромную ладонь и потребовал:
— Дай!
Юный Джонни Таннер глянул на ладонь, необъятные выпуклости мускулов предплечья и плеча, шею, жестко сжатую челюсть дикаря и улыбнулся. Его презрение к этому животному достигло крайней точки, поэтому он повел себя как мужчина, желающий выказать свое омерзение. Потом вложил в ладонь шайена деревянный шампур с несколькими кусочками мяса. Индеец принялся срывать их с веточки зубами и, почти не прожевывая, глотать. Мясо быстро исчезло у него во рту, словно в невероятной пасти льва. Голую веточку шайен бросил в костер, даже не подумав отложить ее в сторону, чтобы ею можно было воспользоваться второй раз. Нет, он просто выбросил палочку в костер, не взглянув на мальчика, продолжая разговор с Рейни и одновременно протягивая тяжелую ладонь за новой порцией мяса!
Глава 25
Глава 26
Одежда его состояла из набедренной повязки и гетр из оленьей кожи. Взгляд притягивали лишь вышитые бисером ножны да узорчатые мокасины. Лицо индейца казалось еще более отвратительным из-за черно-алой боевой раскраски.
Когда воин подъезжал к мальчику, Джонни показалось, что он наедет на него и собьет с ног, но, оказавшись рядом, индеец резко остановил коня и протянул руку с хриплым «Хау!».
Никому не удавалось произнести это слово точно так же, как выговаривают его индейцы, — частично гнусаво, частично гортанно, то ли это выкрик, то ли хрип. Их приветственный возглас можно принять за «хау!», «гау!» или «ау!». Ему придаются все оттенки звучания. Однако в тот момент мальчика не волновали трудности произношения. Он был слишком занят тем, чтобы до мельчайших подробностей запечатлеть в памяти портрет этого могучего воина. Поэтому ответил на его приветствие лишь похожим возгласом. А когда его рука оказалась в ладони индейца, он почти ожидал, что тот расплющит ему все косточки, но почувствовал только крепкое и ровное пожатие.
Потом шайенский воин повернулся к Рейни и заявил глубоким, не лишенным музыкальности голосом:
— Брат, только несчастный выходит на тропу войны с детьми, которых нужно тащить на закорках!
Рейни быстро ответил:
— Будь осторожнее! Мой друг понимает твой язык!
Услышав это, шайен повернулся к мальчику с совершенно невозмутимым видом. Юный Джонни Таннер залился алой краской до ушей. Грудь его яростно вздымалась.
— Что ж, — спокойно произнес индеец, — случайные удары настигают нас и в темноте. Но они ранят сильнее, чем намеренные.
— Это извинение, — пояснил Рейни, с любопытством наблюдая за мальчиком.
Джонни Таннер еще никогда не был так сильно зол. Он считал, что Рейни, как настоящий друг, должен был более демонстративно встать на его защиту. Мог бы и убедить индейского вождя, что хотя он и мальчик, а в определенных случаях способен совершать поступки, которыми гордились бы и взрослые мужчины. Однако Рейни удержался от похвал и объяснений.
Тогда Джонни немного развернулся в седле и одарил шайена каменным взглядом. Индеец посмотрел на него столь же пристально и тяжело.
— Ну-ну! — разрядил ситуацию Рейни. — Как только упакуем мясо, поедем назад в лагерь.
— Поезжайте… со своим другом, — предложил мальчик, — я сам уложу мясо. Полагаю, вам есть о чем поговорить.
— Очень неплохое предложение, — ответил Рейни, по мнению Джонни, с чрезмерной готовностью. — Тогда мы поедем. Дорогу знаешь.
Мальчик угрюмо, с тяжелым сердцем снова спешился и приступил к упаковке мяса антилопы в ее же шкуру. Горечь его усилилась, когда он увидел двух всадников вместе. На него накатилась какая-то слепая ярость. В затуманенных мозгах родилось неистовое желание найти возможность уехать от Рейни раз и навсегда. Ему нанес оскорбление незнакомец, краснокожий дикарь, а друг и пальцем не пошевельнул.
Джонни хотелось отомстить Рейни и бросить вызов шайену. Вот тогда они увидели бы, чье ружье стреляет метко. Индейца не спасут ни пика, ни лук со стрелами, ни остальное вооружение. Одна меткая унция свинца разрешит все их недоразумения!
Он закончил складывать мясо и, остановившись около мустанга, со вздохом осознал, что ведет себя как обиженный младенец. Нужно забыть обо всем. Нет, конечно, забыть о таком он не в силах, придется стерпеть. В конце концов, кто он, Рейни? А что касается шайена, то если уж на то пошло, его дружба Хэнку гораздо дороже, чем приятельские отношения с наполовину беспомощным новичком в прерии!
И тем не менее сердце мальчика превратилось в холодный кусок железа. Он вскочил в седло и направился туда, где исчезли две фигуры всадников. Они время от времени пропадали из виду в слабых тенях и в высокой траве, потом появлялись и казались ближе.
Его конь прекрасно знал дорогу. Он флегматично скакал вперед по траве, которая в начале их путешествия казалась просто непреодолимым препятствием. Мустанг не стал более покладистым. До сих пор он был не прочь побрыкаться, приподнимал зад, затем взвивался в синеву неба, словно прыгая в голубую воду. Однако больше ему не удавалось сбросить юного седока.
Сейчас Джонни Таннер ехал с приспущенными поводьями, бросая с каким-то жестоким презрением коню вызов. В данный момент любая схватка принесла бы ему облегчение.
Однако мустанг не принял вызова. Прядая ушами, он время от времени слегка поворачивал голову так, чтобы Джонни видел злой блеск в уголке его глаз. Но противостояние между конем и всадником так и не началось. И по веской причине — конь уже попробовал жестокого хитрого кнута, которым мальчик прекрасно научился пользоваться, стегая по наиболее нежным местам крупа, плеч и живота. Поэтому они благополучно приехали в лагерь.
Мужчины сидели и курили трубки. Лошади их были не расседланы, хотя и мирно щипали травку поблизости. Рейни кивнул мальчику и махнул в направлении лошадей, не сказав ни слова.
Его жест обжег сердце мальчика. До сих пор он всегда с удовольствием выполнял любые поручения Рейни, но они всегда были в лагере вдвоем. И если уж на то пошло, Хэнк постоянно делал большую часть работы. Но сейчас Джонни не мог вынести его молчаливого приказа жестом, словно он раб или скво!
Мальчик закусил губу, однако повиновался.
Он не даст индейцу повода порадоваться ссоре двух белых в его присутствии. Кроме того, от сильной обиды во вспышке ярости может поступить не подобающим мужчине образом. Поэтому сдержался и принялся снимать седла, надевать на лошадей путы. На сердце у него скребли кошки. С тех пор как Джон Таннер оставил родной дом, он еще никогда не чувствовал такой жуткой беспомощности.
Завтра при первом же удобном случае надо сказать Рейни, что он не нуждается больше в его компании. И пойдет дальше один, а Хэнк пусть остается со своим любимым дикарем шайеном. Сейчас вообще все его путешествие показалось мальчику сумасшедшим и бессмыслеенным. Разве человек в здраво рассудке понесется через полстраны ради того, чтобы выследить вора, укравшего револьвер с жемчужиной? Ну предположим, ему удастся выследить вора, а что он сможет предпринять?
Джонни чувствовал безысходность, отчаяние, его вновь охватила ностальгия по дому и тетушке Мэгги.
Но он продолжал работу с гордо поднятой головой, неторопливо и терпеливо.
До него донеслись слова шайена:
— Юноша, познающий тропу войны, должен иметь ноги кролика, а руку — быструю, как лапа дикой кошки!
«С когтями, впившимися в твое горло, меднорожий», — добавил про себя мальчик, не сомневаясь, что индеец критикует его, видимо, за нерасторопность. Но и это ему придется стерпеть, хотя ярость слепила глаза.
Сдерживаемая страсть имеет обыкновение выливаться в самые непредсказуемые моменты. Подавляемая внутри, она найдет выход, в нужный момент подтолкнув руку к оружию.
Гнев Джонни Таннера становился все сильнее, все более неуправляемым. Он закончил возиться с лошадьми. Проследил, как они мирно щиплют траву. Развел небольшой костер, сложив его из самых сухих опавших веток, так, чтобы ветер рассеивал дым и его не было видно издалека.
Топором разрубил мясо антилопы на квадратные куски приемлемых размеров, проткнул некоторые очищенными от коры веточками, а другие просто положил поверх веточек с подветренной стороны костра, чтобы прожарить. Это требовало особого умения, поскольку кусочки мяса могли сгореть с одной стороны и остаться совершенно непрожаренными с другой.
Мальчик был занят этой тонкой работой, когда шайен протянул к нему огромную ладонь и потребовал:
— Дай!
Юный Джонни Таннер глянул на ладонь, необъятные выпуклости мускулов предплечья и плеча, шею, жестко сжатую челюсть дикаря и улыбнулся. Его презрение к этому животному достигло крайней точки, поэтому он повел себя как мужчина, желающий выказать свое омерзение. Потом вложил в ладонь шайена деревянный шампур с несколькими кусочками мяса. Индеец принялся срывать их с веточки зубами и, почти не прожевывая, глотать. Мясо быстро исчезло у него во рту, словно в невероятной пасти льва. Голую веточку шайен бросил в костер, даже не подумав отложить ее в сторону, чтобы ею можно было воспользоваться второй раз. Нет, он просто выбросил палочку в костер, не взглянув на мальчика, продолжая разговор с Рейни и одновременно протягивая тяжелую ладонь за новой порцией мяса!
Глава 25
РАССКАЗ СЛОМАННОГО НОЖА
Девять десятых восторга Джонни Таннера, с которым он относился к жизни на Диком Западе и великим племенам краснокожих, улетучились в тот же миг. Однако еще большее отвращение, чем к индейцу, мальчик сейчас испытывал к Рейни. Но тот отнесся к его презрению абсолютно хладнокровно. Он и рукой не пошевелил, чтобы помочь ему приготовить мясо, но спокойно принял от мальчика свою порцию. Джонни едва успевал обслуживать двоих. И только когда их ненасытные аппетиты были удовлетворены, смог поджарить несколько кусочков для себя. Но из-за гнева ему показалось, что он сжевал не мясо, а кусок дерева.
Между тем индеец и Хэнк продолжали оживленно вспоминать былые времена. Имя шайена было Сломанный Нож, и мальчик подумал, что оно как нельзя лучше подходит к его резким манерам. Однако краснокожий дикарь выказывал Рейни всяческое уважение, докладывал о последних новостях племени, рассказывал, как они перезимовали, называл имена молодых храбрецов, которые в последнее время себя проявили, перечислил несколько свадеб и другие события. Наконец Рейни прервал этот бесконечный поток сообщений и спросил, какова причина, что шайен в полном одиночестве вышел на тропу войны. Намеревается ли он украсть лошадей, снять скальпы или же просто решил прогуляться в поисках случайных приключений?
Шайен умолк, надолго погрузился в глубокие размышления, видимо, в поисках ответа, а потом сказал:
— Брат, я совершил молитву и дал клятву. Я послал весть в племя пауни. И послал ее Говорящему Волку.
— Я его знаю, — отозвался Хэнк. — Помнится, видел его в Форт-Ливенворте. Думаю, он большой человек и великий воин. И что за весть ты ему послал?
— Сообщил, что собираюсь оставить племя шайенов, выехать в прерию. Дал знать, что хочу встретиться с ним где-нибудь посередине между стоянками наших племен.
— Чтобы сразиться с ним, Сломанный Нож?
Индеец слегка напрягся.
— Ты помнишь, в моем вигваме было четверо детей, и трое из них девочки?
— Я помню и четвертого, — кивнул Рейни. — Тогда у него было только детское имя. Но он был самым замечательным мальчиком, который когда-либо садился на коня.
— Он заслужил себе имя в первом же сражении. Когда вернулся, его стали называть Взлетающим Ястребом. Все старики только о нем и говорили. А все воины стали на него равняться. Вожди хотели отдать ему в жены своих дочерей. Он убил двоих, снял один скальп и получил четыре раны, и все это в одном-единственном бою.
— С него станется, — заметил Рейни, довольно улыбаясь. — Он из тех мальчиков, которых отделяет от настоящего мужчины всего один шаг. А уж став настоящим мужчиной… Ну ведь он же твой сын, в конце концов!
Лесть не произвела на Сломанного Ножа должного впечатления.
— Он мертв, — сообщил шайен. — Взлетающий Ястреб снова вышел на тропу войны. Пауни устроили им ловушку, и молодой человек в нее попался. Возможно, им удалось бы уйти, потому что у них были быстрые лошади, но лучшего друга Взлетающего Ястреба ранили стрелой. Он свалился с лошади, и мой сын остановился, стал его защищать. Взлетающий Ястреб убил своего коня и коня друга. Залег вместе с раненым за телами лошадей и повел огонь из укрытия. Но из тела его друга вытекло много крови, и он понял, что скоро умрет. Поэтому встал и запел песню смерти, а пауни начинили его стрелами и пулями. Он упал замертво.
Джонни Таннер забыл о своей задетой гордости и чувстве, что с ним обошлись несправедливо. Завороженно он слушал рассказ Сломанного Ножа и будто видел, как юный шайен встает и поет песню смерти, ожидая, когда стрела врага положит конец его угасающей жизни. Мальчик знал, что сохранит эту картину в памяти навсегда.
Он уставился на вождя шайенов с новыми чувствами. Сломанный Нож потерял любимого сына. За это ему можно было простить плохие манеры.
Между тем индеец продолжал:
— Тогда пауни подкрались в траве поближе и предложили моему сыну сдаться, но он только рассмеялся им в ответ. Я узнал все эти подробности от пауни, который был там с военным отрядом, но потом дезертировал, потому что хотел заполучить одну из дочерей вождя и сбежать с ней, и присоединился к моему народу. Он рассказывал, что пауни не один раз предлагали Взлетающему Ястребу сдаться, но он только смеялся. Потом воспользовался удобным моментом и ранил одного пауни стрелой в плечо. Враги разозлились, осыпали его градом стрел. Но пока не выпустили все стрелы и не расстреляли все пули, слышали пение моего сына.
— Угу, — произнес Хэнк Рейни, — не сомневаюсь, он такой.
— Позволь мне набить трубку и продолжить разговор за куревом, — попросил шайен. — До конца его жизни осталось совсем немного.
Раскурив трубку, он возобновил рассказ. С нахмуренным лбом и полузакрытыми глазами Сломанный Нож был похож на человека, который видит сон и тут же рассказывает его другим. Он даже слегка улыбнулся, неспешно продолжая повествование:
— Но неожиданно посередине песни неповиновения Взлетающий Ястреб умолк. Пауни прислушались. Сделали несколько выстрелов, но в ответ не раздалось ни звука. Тогда враги решили, что убили мальчика пулей или попали в него стрелой, которые метили в воздух, чтобы они падали на землю под прямым углом. Подумали, что одна из них могла попасть ему прямо в сердце или воткнуться в позвоночник.
Пауни еще некоторое время прислушивались, а потом стали подползать ближе в высокой траве. В конце концов два храбреца вскочили, бросились к тому месту, где лежали убитые лошади. И тут прозвенели две выпущенные из лука стрелы. Один молодой воин упал лицом вниз, а другой вскрикнул и бросился в высокую траву, чтобы укрыться, но третья стрела поразила его прямо в спину. На следующий день он умер.
— Хай! Что за человек был твой сын! — воскликнул Рейни. — Он был настоящим мужчиной, мой друг! Как хитро он обманул волков-пауни, чтоб им всем провалиться! Вот что я тебе скажу: хотелось бы мне видеть, как его стрелы поразили цель! А что произошло потом?
— В свое время услышишь, — пообещал Сломанный Нож. — Пауни еще два дня лежали в засаде поблизости от того места, где скрывался мой сын. Солнце сильно пекло. У Взлетающего Ястреба не было воды. Солнце сжигало его, как костер ветки, но враги по-прежнему слышали его пение. К закату второго дня, когда пение смолкло, они предприняли две попытки подкрасться к нему, но стрелы не подпускали их. Тогда пауни решили наброситься на Взлетающего Ястреба ночью, но луна светила ярко, словно солнце.
— Храбреца не испугаешь ни днем, ни ночью, — напыщенно подтвердил Рейни.
— А когда наступило утро третьего дня, пауни начали слегка волноваться, — продолжал шайен. — Вдруг вспомнили, как долго там находятся, потому что стали давать о себе знать пустые животы. У них было немного воды из грязной лужи, но тухлой, обдирающей горло. У многих начали трескаться губы при улыбке. А кроме того, они боялись, что те молодые шайены, которым удалось от них спастись, могут вскоре вернуться из лагеря с многочисленным войском. Поэтому пауни решили бросить все и уйти. Но среди них был великий вождь по имени Говорящий Волк.
— Да ну? — удивился Рейни.
— Его назвали Говорящим Волком потому, что он хорошо владел не только оружием, но еще и языком. Все племя заслушивалось его рассказами. Говорящий Волк предложил соплеменникам сделать еще одну попытку захватить моего сына. И пообещал им, что он наверняка его победит, победит безо всякого оружия.
Пауни сели в круг и склонили головы, удивляясь, как он сможет это сделать. А Говорящий Волк встал из высокой травы, закричал Взлетающему Ястребу, что пауни готовы на перемирие. Тогда мой сын тоже встал, чтобы показать, что доверяет его слову, а заодно продемонстрировать, мол, ему все нипочем — ни отсутствие воды и пищи, ни нехватка сна. Встал и сделал знак, что тоже готов пойти на примирение…
— И тогда собаки-пауни выстрелили в него?! — яростно вскричал Рейни.
— Нет, — ответил вождь. — Ему было всего пятнадцать, но он был настоящим мужчиной, даже пауни побоялись выстрелить в молодого вождя. Ведь они видели, как он убил двоих из их банды и еще двоих ранил. Им ужасно хотелось его крови, но они не решились стрелять в него без приказа своего предводителя. Мой сын вышел из-за тел мертвых лошадей и встал перед Говорящим Волком. А тот сказал ему: «Если бы ты не был шайеном, я хотел бы, чтобы ты был моим сыном. Я никогда еще не видел такого храброго молодого воина. Пошли со мной. Ты будешь жить в моем вигваме как член моей семьи. Хватит этой вражды. Ты же понимаешь, мы не можем оставить тебя лежать среди мертвецов, у меня сердце сжимается при мысли, что ты умрешь от жажды, как собака».
— Теперь мне понятно, откуда у него такое имя! — заявил Рейни.
— Да, слушай каждое слово, которое он произнес, и запоминай, — посоветовал ему Сломанный Нож. — Он говорил, как змея, а мой мальчик его слушал. Мой сын был польщен, что такой великий воин общается с ним как вождь с вождем.
Говорящий Волк сказал: «Ты же понимаешь, мы не можем уйти отсюда, пока ты жив. Здесь погибло так много людей. Мы хотим забыть о тех, кого потеряли. Но у погибших остались дети и вдовы, им надо что-то дать, чтобы восполнить потерю их кормильцев. А что именно, пусть решит твой отец. Он может послать им несколько лошадей, одежду, а может быть, даже ружье. Когда эти вещи прибудут, их раздадут семьям погибших, а тебя отправят назад в его вигвам. В противном случае, ты понимаешь, я потеряю мою честь, вернувшись в племя с двумя мертвецами, двумя ранеными и оставив на тропе войны лишь одного убитого шайена».
Вот что заявил Говорящий Волк, а мой сын стоял и смотрел ему в глаза. А глаза могут быть и мутными и светлыми, ни один человек не в состоянии заглянуть в душу лжеца. Мой сын решил, что увидел в них правду, хотя видел там лишь отражение собственной чистой души. Он согласился пойти с пауни и ждать, пока отец не пришлет за него выкуп.
Рейни издал стон и прошептал:
— И тогда они его убили?
— Нет, они увели его в свое племя. Даже не связали, доверяя его честному слову, что он не сбежит. Всю дорогу Взлетающий Ястреб ехал верхом, даже охотился для пауни, но перед тем как въехать в поселение, они связали его арканом и притащили в поселок. А там все пауни набросились на мальчика и стали его пытать!
Между тем индеец и Хэнк продолжали оживленно вспоминать былые времена. Имя шайена было Сломанный Нож, и мальчик подумал, что оно как нельзя лучше подходит к его резким манерам. Однако краснокожий дикарь выказывал Рейни всяческое уважение, докладывал о последних новостях племени, рассказывал, как они перезимовали, называл имена молодых храбрецов, которые в последнее время себя проявили, перечислил несколько свадеб и другие события. Наконец Рейни прервал этот бесконечный поток сообщений и спросил, какова причина, что шайен в полном одиночестве вышел на тропу войны. Намеревается ли он украсть лошадей, снять скальпы или же просто решил прогуляться в поисках случайных приключений?
Шайен умолк, надолго погрузился в глубокие размышления, видимо, в поисках ответа, а потом сказал:
— Брат, я совершил молитву и дал клятву. Я послал весть в племя пауни. И послал ее Говорящему Волку.
— Я его знаю, — отозвался Хэнк. — Помнится, видел его в Форт-Ливенворте. Думаю, он большой человек и великий воин. И что за весть ты ему послал?
— Сообщил, что собираюсь оставить племя шайенов, выехать в прерию. Дал знать, что хочу встретиться с ним где-нибудь посередине между стоянками наших племен.
— Чтобы сразиться с ним, Сломанный Нож?
Индеец слегка напрягся.
— Ты помнишь, в моем вигваме было четверо детей, и трое из них девочки?
— Я помню и четвертого, — кивнул Рейни. — Тогда у него было только детское имя. Но он был самым замечательным мальчиком, который когда-либо садился на коня.
— Он заслужил себе имя в первом же сражении. Когда вернулся, его стали называть Взлетающим Ястребом. Все старики только о нем и говорили. А все воины стали на него равняться. Вожди хотели отдать ему в жены своих дочерей. Он убил двоих, снял один скальп и получил четыре раны, и все это в одном-единственном бою.
— С него станется, — заметил Рейни, довольно улыбаясь. — Он из тех мальчиков, которых отделяет от настоящего мужчины всего один шаг. А уж став настоящим мужчиной… Ну ведь он же твой сын, в конце концов!
Лесть не произвела на Сломанного Ножа должного впечатления.
— Он мертв, — сообщил шайен. — Взлетающий Ястреб снова вышел на тропу войны. Пауни устроили им ловушку, и молодой человек в нее попался. Возможно, им удалось бы уйти, потому что у них были быстрые лошади, но лучшего друга Взлетающего Ястреба ранили стрелой. Он свалился с лошади, и мой сын остановился, стал его защищать. Взлетающий Ястреб убил своего коня и коня друга. Залег вместе с раненым за телами лошадей и повел огонь из укрытия. Но из тела его друга вытекло много крови, и он понял, что скоро умрет. Поэтому встал и запел песню смерти, а пауни начинили его стрелами и пулями. Он упал замертво.
Джонни Таннер забыл о своей задетой гордости и чувстве, что с ним обошлись несправедливо. Завороженно он слушал рассказ Сломанного Ножа и будто видел, как юный шайен встает и поет песню смерти, ожидая, когда стрела врага положит конец его угасающей жизни. Мальчик знал, что сохранит эту картину в памяти навсегда.
Он уставился на вождя шайенов с новыми чувствами. Сломанный Нож потерял любимого сына. За это ему можно было простить плохие манеры.
Между тем индеец продолжал:
— Тогда пауни подкрались в траве поближе и предложили моему сыну сдаться, но он только рассмеялся им в ответ. Я узнал все эти подробности от пауни, который был там с военным отрядом, но потом дезертировал, потому что хотел заполучить одну из дочерей вождя и сбежать с ней, и присоединился к моему народу. Он рассказывал, что пауни не один раз предлагали Взлетающему Ястребу сдаться, но он только смеялся. Потом воспользовался удобным моментом и ранил одного пауни стрелой в плечо. Враги разозлились, осыпали его градом стрел. Но пока не выпустили все стрелы и не расстреляли все пули, слышали пение моего сына.
— Угу, — произнес Хэнк Рейни, — не сомневаюсь, он такой.
— Позволь мне набить трубку и продолжить разговор за куревом, — попросил шайен. — До конца его жизни осталось совсем немного.
Раскурив трубку, он возобновил рассказ. С нахмуренным лбом и полузакрытыми глазами Сломанный Нож был похож на человека, который видит сон и тут же рассказывает его другим. Он даже слегка улыбнулся, неспешно продолжая повествование:
— Но неожиданно посередине песни неповиновения Взлетающий Ястреб умолк. Пауни прислушались. Сделали несколько выстрелов, но в ответ не раздалось ни звука. Тогда враги решили, что убили мальчика пулей или попали в него стрелой, которые метили в воздух, чтобы они падали на землю под прямым углом. Подумали, что одна из них могла попасть ему прямо в сердце или воткнуться в позвоночник.
Пауни еще некоторое время прислушивались, а потом стали подползать ближе в высокой траве. В конце концов два храбреца вскочили, бросились к тому месту, где лежали убитые лошади. И тут прозвенели две выпущенные из лука стрелы. Один молодой воин упал лицом вниз, а другой вскрикнул и бросился в высокую траву, чтобы укрыться, но третья стрела поразила его прямо в спину. На следующий день он умер.
— Хай! Что за человек был твой сын! — воскликнул Рейни. — Он был настоящим мужчиной, мой друг! Как хитро он обманул волков-пауни, чтоб им всем провалиться! Вот что я тебе скажу: хотелось бы мне видеть, как его стрелы поразили цель! А что произошло потом?
— В свое время услышишь, — пообещал Сломанный Нож. — Пауни еще два дня лежали в засаде поблизости от того места, где скрывался мой сын. Солнце сильно пекло. У Взлетающего Ястреба не было воды. Солнце сжигало его, как костер ветки, но враги по-прежнему слышали его пение. К закату второго дня, когда пение смолкло, они предприняли две попытки подкрасться к нему, но стрелы не подпускали их. Тогда пауни решили наброситься на Взлетающего Ястреба ночью, но луна светила ярко, словно солнце.
— Храбреца не испугаешь ни днем, ни ночью, — напыщенно подтвердил Рейни.
— А когда наступило утро третьего дня, пауни начали слегка волноваться, — продолжал шайен. — Вдруг вспомнили, как долго там находятся, потому что стали давать о себе знать пустые животы. У них было немного воды из грязной лужи, но тухлой, обдирающей горло. У многих начали трескаться губы при улыбке. А кроме того, они боялись, что те молодые шайены, которым удалось от них спастись, могут вскоре вернуться из лагеря с многочисленным войском. Поэтому пауни решили бросить все и уйти. Но среди них был великий вождь по имени Говорящий Волк.
— Да ну? — удивился Рейни.
— Его назвали Говорящим Волком потому, что он хорошо владел не только оружием, но еще и языком. Все племя заслушивалось его рассказами. Говорящий Волк предложил соплеменникам сделать еще одну попытку захватить моего сына. И пообещал им, что он наверняка его победит, победит безо всякого оружия.
Пауни сели в круг и склонили головы, удивляясь, как он сможет это сделать. А Говорящий Волк встал из высокой травы, закричал Взлетающему Ястребу, что пауни готовы на перемирие. Тогда мой сын тоже встал, чтобы показать, что доверяет его слову, а заодно продемонстрировать, мол, ему все нипочем — ни отсутствие воды и пищи, ни нехватка сна. Встал и сделал знак, что тоже готов пойти на примирение…
— И тогда собаки-пауни выстрелили в него?! — яростно вскричал Рейни.
— Нет, — ответил вождь. — Ему было всего пятнадцать, но он был настоящим мужчиной, даже пауни побоялись выстрелить в молодого вождя. Ведь они видели, как он убил двоих из их банды и еще двоих ранил. Им ужасно хотелось его крови, но они не решились стрелять в него без приказа своего предводителя. Мой сын вышел из-за тел мертвых лошадей и встал перед Говорящим Волком. А тот сказал ему: «Если бы ты не был шайеном, я хотел бы, чтобы ты был моим сыном. Я никогда еще не видел такого храброго молодого воина. Пошли со мной. Ты будешь жить в моем вигваме как член моей семьи. Хватит этой вражды. Ты же понимаешь, мы не можем оставить тебя лежать среди мертвецов, у меня сердце сжимается при мысли, что ты умрешь от жажды, как собака».
— Теперь мне понятно, откуда у него такое имя! — заявил Рейни.
— Да, слушай каждое слово, которое он произнес, и запоминай, — посоветовал ему Сломанный Нож. — Он говорил, как змея, а мой мальчик его слушал. Мой сын был польщен, что такой великий воин общается с ним как вождь с вождем.
Говорящий Волк сказал: «Ты же понимаешь, мы не можем уйти отсюда, пока ты жив. Здесь погибло так много людей. Мы хотим забыть о тех, кого потеряли. Но у погибших остались дети и вдовы, им надо что-то дать, чтобы восполнить потерю их кормильцев. А что именно, пусть решит твой отец. Он может послать им несколько лошадей, одежду, а может быть, даже ружье. Когда эти вещи прибудут, их раздадут семьям погибших, а тебя отправят назад в его вигвам. В противном случае, ты понимаешь, я потеряю мою честь, вернувшись в племя с двумя мертвецами, двумя ранеными и оставив на тропе войны лишь одного убитого шайена».
Вот что заявил Говорящий Волк, а мой сын стоял и смотрел ему в глаза. А глаза могут быть и мутными и светлыми, ни один человек не в состоянии заглянуть в душу лжеца. Мой сын решил, что увидел в них правду, хотя видел там лишь отражение собственной чистой души. Он согласился пойти с пауни и ждать, пока отец не пришлет за него выкуп.
Рейни издал стон и прошептал:
— И тогда они его убили?
— Нет, они увели его в свое племя. Даже не связали, доверяя его честному слову, что он не сбежит. Всю дорогу Взлетающий Ястреб ехал верхом, даже охотился для пауни, но перед тем как въехать в поселение, они связали его арканом и притащили в поселок. А там все пауни набросились на мальчика и стали его пытать!
Глава 26
ДЖОННИ СРАЖАЕТСЯ В ОДИНОЧКУ
Джонни Таннера переполняли смешанные эмоции: ярость, жалость, ужас и презрение. Он превратился в каменное изваяние, впитывая жуткий рассказ Сломанного Ножа. В этот момент его можно было бы поджечь огнем, и он не почувствовал бы боли. Джонни возненавидел пауни просто смертельной ненавистью.
Что же касается Рейни, то он больше не мог терпеть. Отодвинувшись, вскочил на ноги и принялся быстро расхаживать большими шагами взад-вперед.
А Сломанный Нож, неподвижный и безразличный, смотрел на клубы табачного дыма, который выпускал изо рта. Дым медленно поднимался вверх, расширялся, потом в свете солнца становился серебряным туманным облачком и исчезал. Глаза индейца были полузакрыты и прищурены, губы — полусжаты, но на них играла легкая улыбка. Он напоминал вырезанного из дерева китайского болванчика. Однако в выражении его лица угадывалось какое-то спокойствие. Во всяком случае, мальчику так показалось, хотя на самом деле оцепенение шайена было следствием его невероятной ненависти.
Рейни неожиданно вновь уселся, и рассказчик опять заговорил:
— Пауни решили позабавиться с моим сыном. Привязали его к столбу, дали хлысты детям и женщинам. И те стегали его, пока он не стал красным от крови с головы до ног. Взлетающий Ястреб истекал кровью, но стоял у столба и пел. Они стегали его по поющему рту. Но песня все равно лилась с его истерзанных губ. Мой сын хотел показать, что он — настоящий мужчина. — Тут Сломанный Нож надолго умолк.
В глазах Джонни Таннера этот пожилой индеец больше не был просто жестоким дикарем. Он захватил внимание мальчика больше, чем кто-либо другой, с кем ему приходилось встречаться до этого момента.
Помолчав, шайен возобновил рассказ. Ни лицо, ни голос, ни манера его повествования не изменились.
— Вы можете догадаться, что пауни, когда они поняли, каков мой сын, не захотели немедленно предать его смерти. Он был слишком мужественным человеком, поэтому они решили продлить его мучения. Отвязали от столба, и скво обмыли его раны. Много дней мальчик горел в лихорадке. А когда его взгляд и мысли прояснились, он понял правду, понял, что был глупцом, поверив слову пауни. Значит, сам виноват.
Когда он оправился от ран, они снова попытались сломить его дух. Вывели и напустили на него скво с ножами и лучинами. А потом — молодых воинов верхом на конях. В конце концов опять привязали к столбу и стали наваливать вокруг ветки, чтобы сжечь его заживо.
Не выдержав, Джонни закрыл глаза и какое-то время так слушал голос индейца, который говорил:
— Разожгли костер. Когда его поджигали, мой сын пел великую песнь смерти. Пел о том, как убил четырех волков-пауни, и из-за этой победы его душа отправится в охотничьи угодья, где охота всегда будет удачной. Но когда языки пламени стали подниматься выше, почти касаясь его тела, веревки перерезали и мальчика быстро вытащили из костра.
— Что-то не похоже на мстительных пауни! — воскликнул Рейни.
— Видишь ли, друг мой, главный шаман племени наблюдал за тем, как разгорался костер и слушал песню моего сына, — пояснил Сломанный Нож. — И он сказал, что Взлетающего Ястреба нужно сохранить для великой минуты, когда пауни окажутся в нужде. Тогда он с почестями принесет его в жертву, чтобы повернуть к ним удачу.
С того момента в плену с ним стали очень хорошо обращаться. Пауни ждут, когда наступит великий день и им понадобится его жизнь. Но, возможно, Взлетающий Ястреб уже мертв. В любом случае, он все равно что мертвец. Вот поэтому-то не так давно я и послал туда весточку с белым торговцем, который бывает в наших двух племенах. Его имя — Длинная Стрела, с его словом пауни считаются. Я послал с ним вызов, сообщил, что покину поселение шайенов и поеду к ним, а если Говорящий Волк — мужчина, он выедет мне навстречу. Вот и все. Я найду его. Я обязательно найду его, сброшу с коня и проткну его сердце острием копья, а потом поджарю на костре из бизоньих лепешек. Так будет! — заключил Сломанный Нож, перестал курить, выбил пепел из чубука трубки и, неспешно поднявшись, зашагал в прерию.
Великан Рейни, не сказав ни слова Джонни, тоже поднялся и пошел за своим краснокожим другом, оставив мальчика в одиночестве.
Настроение Джонни изменилось, поскольку он больше не удивлялся той привязанности, которую проявлял его товарищ к индейцу. Теперь его удивляло, что эти двое удостоили взглядом такую незначительную персону, как он, простой мальчишка. Но вскоре перестал думать о Рейни и шайене, вернувшись мысленно к истории юного Взлетающего Ястреба. Ему было только пятнадцать лет. Как и Джону Таннеру.
Однако молодой шайен убил четверых в справедливой битве, а что сделал он? Стал глупой жертвой вора? Мало того, бросившись в погоню за преступником, вовлек в эту затею друга?
Джонни считал индейского мальчика неосторожным, но полным достоинства, смешливым и, безусловно, надежным парнем. При мысли о нем у него сжималось сердце, но на губах появлялась улыбка.
Возможно, когда-нибудь он тоже заслужит того, что взрослые люди станут о нем говорить уважительно, как о молодом Взлетающем Ястребе.
Надвигалась темнота. Ухающая сова плавно скользила, едва касаясь травы, а потом пропала из виду, словно тень, соскользнувшая со стены. Скорее всего нырнула в траву за луговой собачкой или каким-нибудь другим грызуном.
Джонни взял свое ружье. Оно нуждалось в чистке после дневной охоты, и он вычистил его, как учил его Рейни. Вычистил и смазал, а потом, зажав коленями приклад, с помощью золы стал наводить блеск на затвор. Он скреб и полировал, смывал золу водой и снова натирал ею до тех пор, пока металл не заблестел, как лезвие хорошего меча. Но мальчик не прекращал работу, хотя о ней почти не думал. Его мысли парили в неясных просторах воображения. Он представлял мальчика-шайена, окруженного врагами, смех и пение которого возносились в небеса, словно дым от костра.
Какое величие! Какое геройство!
Как же он мог, привязанный к столбу, избитый хлыстами, покрытый кровью с головы до ног, не прекращать песню смерти, которой напоминал о своих собственных подвигах? Так и не дал предателям, одержавшим над ним верх, ни минуты торжества.
Легкая жестокая улыбка трепетала на губах Джонни — он представил себя на месте Взлетающего Ястреба. С ничего не видящим взглядом он поднял перед собой ружье и сощурился от блеска начищенного металла. Как оно будет блестеть завтра, когда они снимутся с лагеря, а в него будет смотреться солнце!
Что же касается Рейни, то он больше не мог терпеть. Отодвинувшись, вскочил на ноги и принялся быстро расхаживать большими шагами взад-вперед.
А Сломанный Нож, неподвижный и безразличный, смотрел на клубы табачного дыма, который выпускал изо рта. Дым медленно поднимался вверх, расширялся, потом в свете солнца становился серебряным туманным облачком и исчезал. Глаза индейца были полузакрыты и прищурены, губы — полусжаты, но на них играла легкая улыбка. Он напоминал вырезанного из дерева китайского болванчика. Однако в выражении его лица угадывалось какое-то спокойствие. Во всяком случае, мальчику так показалось, хотя на самом деле оцепенение шайена было следствием его невероятной ненависти.
Рейни неожиданно вновь уселся, и рассказчик опять заговорил:
— Пауни решили позабавиться с моим сыном. Привязали его к столбу, дали хлысты детям и женщинам. И те стегали его, пока он не стал красным от крови с головы до ног. Взлетающий Ястреб истекал кровью, но стоял у столба и пел. Они стегали его по поющему рту. Но песня все равно лилась с его истерзанных губ. Мой сын хотел показать, что он — настоящий мужчина. — Тут Сломанный Нож надолго умолк.
В глазах Джонни Таннера этот пожилой индеец больше не был просто жестоким дикарем. Он захватил внимание мальчика больше, чем кто-либо другой, с кем ему приходилось встречаться до этого момента.
Помолчав, шайен возобновил рассказ. Ни лицо, ни голос, ни манера его повествования не изменились.
— Вы можете догадаться, что пауни, когда они поняли, каков мой сын, не захотели немедленно предать его смерти. Он был слишком мужественным человеком, поэтому они решили продлить его мучения. Отвязали от столба, и скво обмыли его раны. Много дней мальчик горел в лихорадке. А когда его взгляд и мысли прояснились, он понял правду, понял, что был глупцом, поверив слову пауни. Значит, сам виноват.
Когда он оправился от ран, они снова попытались сломить его дух. Вывели и напустили на него скво с ножами и лучинами. А потом — молодых воинов верхом на конях. В конце концов опять привязали к столбу и стали наваливать вокруг ветки, чтобы сжечь его заживо.
Не выдержав, Джонни закрыл глаза и какое-то время так слушал голос индейца, который говорил:
— Разожгли костер. Когда его поджигали, мой сын пел великую песнь смерти. Пел о том, как убил четырех волков-пауни, и из-за этой победы его душа отправится в охотничьи угодья, где охота всегда будет удачной. Но когда языки пламени стали подниматься выше, почти касаясь его тела, веревки перерезали и мальчика быстро вытащили из костра.
— Что-то не похоже на мстительных пауни! — воскликнул Рейни.
— Видишь ли, друг мой, главный шаман племени наблюдал за тем, как разгорался костер и слушал песню моего сына, — пояснил Сломанный Нож. — И он сказал, что Взлетающего Ястреба нужно сохранить для великой минуты, когда пауни окажутся в нужде. Тогда он с почестями принесет его в жертву, чтобы повернуть к ним удачу.
С того момента в плену с ним стали очень хорошо обращаться. Пауни ждут, когда наступит великий день и им понадобится его жизнь. Но, возможно, Взлетающий Ястреб уже мертв. В любом случае, он все равно что мертвец. Вот поэтому-то не так давно я и послал туда весточку с белым торговцем, который бывает в наших двух племенах. Его имя — Длинная Стрела, с его словом пауни считаются. Я послал с ним вызов, сообщил, что покину поселение шайенов и поеду к ним, а если Говорящий Волк — мужчина, он выедет мне навстречу. Вот и все. Я найду его. Я обязательно найду его, сброшу с коня и проткну его сердце острием копья, а потом поджарю на костре из бизоньих лепешек. Так будет! — заключил Сломанный Нож, перестал курить, выбил пепел из чубука трубки и, неспешно поднявшись, зашагал в прерию.
Великан Рейни, не сказав ни слова Джонни, тоже поднялся и пошел за своим краснокожим другом, оставив мальчика в одиночестве.
Настроение Джонни изменилось, поскольку он больше не удивлялся той привязанности, которую проявлял его товарищ к индейцу. Теперь его удивляло, что эти двое удостоили взглядом такую незначительную персону, как он, простой мальчишка. Но вскоре перестал думать о Рейни и шайене, вернувшись мысленно к истории юного Взлетающего Ястреба. Ему было только пятнадцать лет. Как и Джону Таннеру.
Однако молодой шайен убил четверых в справедливой битве, а что сделал он? Стал глупой жертвой вора? Мало того, бросившись в погоню за преступником, вовлек в эту затею друга?
Джонни считал индейского мальчика неосторожным, но полным достоинства, смешливым и, безусловно, надежным парнем. При мысли о нем у него сжималось сердце, но на губах появлялась улыбка.
Возможно, когда-нибудь он тоже заслужит того, что взрослые люди станут о нем говорить уважительно, как о молодом Взлетающем Ястребе.
Надвигалась темнота. Ухающая сова плавно скользила, едва касаясь травы, а потом пропала из виду, словно тень, соскользнувшая со стены. Скорее всего нырнула в траву за луговой собачкой или каким-нибудь другим грызуном.
Джонни взял свое ружье. Оно нуждалось в чистке после дневной охоты, и он вычистил его, как учил его Рейни. Вычистил и смазал, а потом, зажав коленями приклад, с помощью золы стал наводить блеск на затвор. Он скреб и полировал, смывал золу водой и снова натирал ею до тех пор, пока металл не заблестел, как лезвие хорошего меча. Но мальчик не прекращал работу, хотя о ней почти не думал. Его мысли парили в неясных просторах воображения. Он представлял мальчика-шайена, окруженного врагами, смех и пение которого возносились в небеса, словно дым от костра.
Какое величие! Какое геройство!
Как же он мог, привязанный к столбу, избитый хлыстами, покрытый кровью с головы до ног, не прекращать песню смерти, которой напоминал о своих собственных подвигах? Так и не дал предателям, одержавшим над ним верх, ни минуты торжества.
Легкая жестокая улыбка трепетала на губах Джонни — он представил себя на месте Взлетающего Ястреба. С ничего не видящим взглядом он поднял перед собой ружье и сощурился от блеска начищенного металла. Как оно будет блестеть завтра, когда они снимутся с лагеря, а в него будет смотреться солнце!