Брэнд Макс. Возмутитель спокойствия

   — Господи Иисусе, — прошептал Чип, — а это, случайно, не Ньюболд?
   Я остановился и вгляделся в темноту.
   — Не может быть, — сказал я. — Ведь у него даже маски нет на лице. Он не стал бы вот так открыто врываться в тюрьму, не закрыв лица!
   — Не стал бы? — взволнованно переспросил Чип. — Я знаю случаи, когда мужики, перебрав виски, откалывали и не такие номера. А любовь опьяняет похлеще всякой выпивки! Это Ньюболд!
   Это и в самом деле был Ньюболд. Я узнал его по сутулым плечам и по тому, как он размахивал руками.
   Дверь тюрьмы слегка приоткрывалась; и затем Ньюболд одним мощным рывком распахнул её настежь и исчез в темноте дверного проема. До нашего слуха донесся приглушенный вопль.
   Чип опрометью бросился навстречу опасности, и мне пришлось последовать за ним, изо всех сил стараясь удержать в груди рвущееся наружу сердце, бешено колотившееся где-то у самого горла.
   Мы оказались у дверей тюрьмы, когда толпа перед гостиницей упорядочила свои ряды, и, испустив воинственный клич, процессия двинулась по улице; с каждой минутой шествие становилось все более и более многочисленным, по мере того, как к нему присоединялись выбегавшие из домов горожане — мужчины, мальчишки и даже женщины. Никому в Манорвиле не хотелось пропустить такого захватывающего развлечения.
   Ворвавшись в тюрьму, мы с Чипом оказались в кромешной темноте. На полу происходила какая-то возня, и время от времени из темноты доносились сдавленные ругательства, так что определить, что же все-таки там происходит, было можно лишь на ощупь.

Глава 16

   Я замер в нерешительности, но Чип не растерялся. Он просто нырнул в темноту на полу, словно в воду, и я услышал приглушенный голос Ньюболда, ворчливо приветствовавший его.
   Очевидно, Чип уже активно ему помогал.
   Я чиркнул спичкой, и её дрожащий огонек на мгновение выхватил из темноты тюремщика, который, если верить Чипу, был законченным дураком и негодяем. Теперь на его бульдожьем лице красовалось несколько кровоточащих шрамов, и подобно разъяренному бульдогу он пытался достать зубами своих обидчиков, так как руки были надежно скручены у него за спиной.
   Ньюболд его держал, а Чип угрожающе наставлял на него пистолет, но тюремщик держался бесстрашно, как самый настоящий герой. Скорее всего, Чип знал заранее, что так оно и будет, а историю об идиоте-тюремщике придумал нарочно, чтобы вселить в меня уверенность.
   По полу с грохотом каталась лампа, я поднял её и зажег. В то же самое время тюрьму огласил радостный вопль, изданный нескладным хором из полудюжины голосов.
   Дело в том, что Уотерс был не единственным заключенным, и теперь остальные сидельцы тоже заметно оживились, пробуя голос, словно петухи, решившие, будто утро уже наступило.
   Разыскав веревку, Ньюболд старательно связал тюремщику руки за спиной и уложил его на пол лицом вниз.
   — Глаза закрыть. Головы не поворачивать, — приказал Ньюболд. — Или тебе не жить! — Он подал мне знак.
   Я склонился над охранник и ткнул ему в затылок дулом своего револьвера.
   — Послушай, кореш, — искренне сказал я. — Ты не думай, ведь мне и выстрелить недолго. Если только попробуешь повернуть голову, чтобы поглазеть на меня или на остальных, я просто вышибу тебе мозги.
   Зрелище было поистине незабываемое. Честное слово, никогда в жизни я не видел столь ярко выраженного бойцовского инстинкта, так как даже лежа на полу он поскуливал и хрипел, словно рвущийся в драку пес, которого удерживают на коротком поводке. Так что я продолжал тихо разговаривать с ним, время от времени напоминая тычками дула о том, что в руке у меня пистолет.
   Все это время он скрипел зубами, и на его плечах перекатывались бугры железных мышц. Он ругался и хрипел, и снова ругался. Его била дрожь от непреодолимого желания вскочить на ноги и снова броситься в драку. Не удивительно, что этот парень открыл дверь тюрьмы по первому же требованию. Ему было решительно наплевать на то, поджидает ли его на пороге опасность или нет. А чего бояться-то? Он бы и сам не отказался нарваться на неприятности; к тому же, чем больше непрятностей, тем интереснее!
   Я ещё никогда в жизни не встречал такого человека, как он. При одном лишь взгляде на него у меня по спине бежали мурашки!
   Чип к тому времени уже завладел связкой ключей охранника и бросился в коридор, куда выходили двери тесных камер, и остановившись перед дверью самой дальней камеры, принялся подбирать ключ к замку.
   Мне показалось, что на это ушла целая вечность, потому что все это время я прислушивался к доносившемуся с улицы гулу надвигающейся толпы. Вы никогда не слышали, как набегают волны вот такого людского прибоя? Такое невозможно слушать спокойно. У вас тут же перехватывает горло, и этот ком поднимается все выше и выше, а задняя часть языка намертво прилипает к небу.
   Но в конце концов нужный ключ все-таки был найден, железные петли натужно скрипнули, и дверь распахнулась.
   Из камеры вышел Уотерс. Тусклый свет фонаря лег на его лицо, выхватив из темноты висок и впалую щеку, на которой залегла тень, похожая на след от копоти.
   Верзила Ньюболд подхватил его под мышки и буквально выволок за порог. Чип радостно вертелся у них под ногами. Остальные же обитатели тюрьмы, видя, что их освобождать никто не собирается, взвыли разом, словно стая бешенных волков. Черт возьми! От этого душераздирающего вопля кровь стыла в жилах!
   Я последним выскочил из тюрьмы, с грохотом захлопывая за собой дверь, и на глазах у надвигающейся прямо на нас по улице и срывающейся на бег толпы, вслед за подельщиками поспешил скрыться за углом тюрьмы.
   Я знал, что нам конец. Или, вернее сказать, догадывался об этом, так как бежать достаточно резво, чтобы выскользнуть из рук шайки разъяренных душегубов, да ещё с такой поклажей, как Уотерс, будет все равно невозможно.
   Но тут малыш Чип остановился у угла здания и обернулся, взвизгивая, словно дикий кот, которому наступили на хвост; в тот же самый момент он выхватил самый настоящий кольт и открыл стрельбу по толпе!
   Сначала мне показалось, что он стреляет в толпу, но я ошибался. Он стрелял в землю перед ними. Однако, на толпу безумный мальчишеский крик, похоже, произвел ещё большее впечатление, чем на меня, и, скорее всего, когда пули взрыли землю под ногами у зачинщиков, обдавая их с ног до головы пылью, то этот довод показался им вполне убедительным.
   Потому что шествие остановилось. Черт возьми, этот чертенок всего тремя пулями остановил целую толпу; а следующими тремя выстрелами и вовсе разогнал её, обратив в бегство. Люди разбегались, ища спасения от пуль, не сомневаясь в том, что головорезы ни перед чем не остановятся!
   Вот так мы добрались до лошадей и покинули негостеприимный Манорвиль, благополучно разминувшись со снаряженной в погоню шумной кавалькадой всадников, со стрельбой и воинственным гиканьем отправившихся искать нас совсем в другой стороне.
   Так что все остались довольны и счастливы!
   Впрочем, мне это приключение особой радости не доставило. Я преступил закон, и мысль об этом не давала мне покоя. Как было бы здорово остаться в стороне и пребывать в счастливом неведении. Но уж что сделано, то сделано!
   Однако, на следующий день мы узнали, что обстоятельства сложились необычайно благоприятно.
   Уотерс и Чип отправились искать убежище за холмами, мы же с боссом поехали другой дорогой и вернулись домой; к полудню следующего дня весть о побеге из тюрьмы докатилась и до нашей делянки — но о предписании на наш арест ничего не было слышно!
   А затем к нам в гости пожаловала Мэриан Рэй, которая привезла самые последние новости. Она подъехала прямиком туда, где мы радостно убирали обломки, оставшиеся от злополучного пресса, подошла к Ньюболду и поцеловала его — ба-бах! — прямо на глазах у всех. Меня она тоже поцеловала, хотя любой мог заметить разницу.
   Затем взяла каждого из нас под руку, отвела в сторонку, и пока остальные ребята с завистью глядели нам вслед, рассказала о положении дел в городе, сообщив примерно следующее: Ньюболда в Манорвиле знали все, и никто даже не допускал мысли о том, что он мог быть причастным к организации налета на тюрьму! Так что приписывать ему роль головореза желающих не нашлось.
   Меня тоже никто не узнал. Наверное потому, что моя роль была крайне незначительна. Было известно лишь то, что дело провернули двое высоких мужчин и один пониже — они приняли Чипа за взрослого мужика! И больше ничего! У меня гора с плеч свалилась.
   Теперь я мог уверенно смотреть в будущее, получив ещё один шанс зажить честно и счастливо, и выжженное беспощадным солнцем скудное пастбище показалось мне в тот миг милым райским уголком, уж можете не сомневаться.
   Я отошел в сторону, оставляя босса наедине с Мэриан Рэй. Они медленно шли рядом, девушка смотрела на него, что-то говорила и смеялась.
   Но вот Чип… интересно, что случилось с ним и его другом-бандитом?
   Что ж, будем надеяться, что у них все тоже сложится хорошо. Потому что все хорошо, что хорошо кончается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

   У каждого человека есть на свете тот уголок, где он оставил частичку своего сердца. Кое-кто из моих знакомых взахлеб и со слезами в голосе рассказывает о море, о белых «барашках», венчающих гребни волн, о грохоте и шелесте прибоя; но только их истории не идут ни в какое сравнение с рассказами парней, живущих в горах, где вершины и склоны поднимаются на такую головокружительную высоту, что начинает казаться, будто они вот-вот оторвутся от земли и воспарят над миром.
   Затем я слышал, как один парень родом из Кентукки рассказывал о бескрайних лугах и холмистых долинах, поросших мятликом, и над всем этим великолепием возвышается купол бездонного голубого неба; да, и о мятлике, и табунах лошадей я тоже слышал не раз.
   На севере, в Новой Англии, нет таких просторов, все там намного меньше и расположено гораздо компактнее, однако ни летний зной, ни зимняя стужа и метель не мешают тамошнему жителю расхваливать свой край. Он обязательно заведет разговор о дремучих лесах, и о том, как пахнет плесенью от трухлявых пней, и о буйстве ярких осенних красок, достойных палитры любого художника; он расскажет вам и о ручье, который то весело звенит, а то вдруг укрощает свой бег и замирает, и растущие на берегу две стройные березки глядятся в него, словно в зеркало, в котором отражается небо.
   Иные даже заходятся в экстазе, пытаясь передать словами, как пахнет полынь после дождя, но я твердо уверен в том, что на свете существует лишь один край, над созданием которого Господь потрудился на совесть. Что же до остального мира… на мой взгляд, на их Он лишь оттачивал свое умение, но затем Всевышний вошел во вкус и сотворил Неваду.
   Именно так, я заявляю об этом на полном серьезе. Возможно, мой рассказ будет относиться к той её части, где вы прежде никогда не бывали, к тому же я вынужден констатировать, что у большинства людей сложилось неверное представление об этом штате. Принято считать, что Невада — это край серебряных рудников, а в зарослях полыни водятся тетерева. Таков стереотип, и ничего более определенного вы от них все равно не добьетесь.
   Но даже от самих жителей штата вы вряд ли услышите исчерпывающий рассказ — Невада слишком велика для этого. На каждого из обитателей этого края — будь то мужчина, женщина или младенец — приходится почти по две квадратных мили земли. А так как подавляющее большинство населения сосредоточено в немногочисленных городах и старательских поселках, то нетрудно догадаться, что свободного места там предостаточно.
   Ребята, и все это я видел своими глазами. Я изъездил этот край вдоль и поперек, от Опаловых гор до озер Побоищ, от хребта Гус-Крик до озера Тахо, теряясь в догадках, откуда там могло взяться целое море такой студеной и вкусной пресной воды. Я видел горные хребты, вонзающие свои когти в шкуру Невады, такие, как Монитор и Панкейк, Хот-Крик и Тойэбл, Шошон и Огаста. Я знаю весь этот штат. Мне хорошо знакомо то ощущение, когда сухой ветер пустыни обжигает лицо, а глаза слепит приносимая им красная пыль. И я люблю этот край. Когда я думаю о Неваде, то во рту у меня появляется солоноватый привкус, но я все равно не променяю этот уголок земли ни на какой другой, и надеюсь прожить здесь до конца дней своих, чтобы и умереть в этом благословенном краю.
   Но теперь, думаю, самое время рассказать обо всем поподробнее. Возможно, вы уже представили себе бескрайние равнины, заросшие колышущейся на ветру полынью, но я веду речь совсем о другой части Невады. Нет, я имею в виду тот край, где Всевышний в полной мере проявил свое мастерство и дал волю фантазии. Он не стал попусту тратить время на подбор форм и колера. Вместо этого Он зачерпывал щедрой горстью все подряд, что только попадалось под руку, ссыпая в одну кучу самые разные виды сланцев, известняка, кварца и гранита и добавляя для цвета вулканическую породу — то синюю, словно небо, то красную, как огонь.
   Имея под рукой такой материал, Он насыпал огромные горные хребты, после чего ребром ладони прокладывал между ними долины. Он творил на глазок, и это было поистине грандиозно. Он не пожелал сглаживать углы Своего творения лесами и прочей растительностью. Он не захотел прятать под бородой сотворенный Им лик. Он предпочел оставить его гладко выбритым, поэтому Он протянул руку на запад и воздвиг хребет Сьерра-Невада. Многие обыватели из штата жары и апельсинов — я имею в виду Калифорнию — глубоко убеждены в том, что горы Сьерра-Невада были созданы исключительно ради их удобства, чтобы отгородить их ото всего остального мира; но в действительности же горные вершины Сьерры взметнулись так высоко в небо лишь для того, чтобы преграждать путь грозовым ветрам с запада, задерживать тучи и туманы, сохраняя тем самым воздух Невады прозрачным и сухим. Бог не хотел, чтобы горы и долины Невады покрылись ржавчиной от дождей и сырости.
   Когда же все в принципе уже было готово, то бросив оценивающий взгляд на творение рук Своих, Он решил, что было неплохо увенчать это великолепие ещё несколькими штрихами, и тогда Он посыпал долины мелким белым песочком и старательно, до блеска отполировал склоны гор, чтобы те сверкали днем и ночью. И затем, убедившись в том, что это самое лучшее место на всей земле, Бог задумался над тем, кем заселить такую красоту.
   В конце концов Он остановил свой выбор на зайцах-чернохвостиках, самых больших и быстрых, что, наверное, могли бы одним прыжком перескочить через гору; затем Он отловил несколько койотов — чтобы было, кому гоняться за зайцами; и уж после этого Он выпустил туда самого умного зверя в мире, отличавшегося могучим сложением, обвислой шкурой и глазами, как у человека
   — в общем, Он вписал в картину волка, предварительно подбавив в его шерсть побольше желтых и серых оттенков, чтобы хищник лучше гармонировал с окружающим пейзажем. Повинуясь Его воле, по долинам то здесь, то там, с быстротой молнии проносились стада грациозных антилоп — это были самые быстрые и умные представительницы прекрасного, но в массе своей все же бестолкового антилопьего племени. Он пустил ползать по земле гремучих змей, чтобы те жалили заблудившихся простачков, таких, как вы и я; выпустил на волю дроздов, козодоев и диких голубей, чтобы те летали над землей, а в небо над каждой из долин водрузил по стервятнику.
   Затем Он решил, что, было бы неплохо, если бы в тех краях появились люди, которые смогли бы по достоинству оценить Его труды, но чтобы при этом обошлось бы без большого столпотворения. Поэтому Он просто развеял кое-где в горах немного золота и серебра. Совсем чуть-чуть. Этого было вполне достаточно, чтобы разжечь в человеке аппетит, но все же слишком мало для того, чтобы его удовлетворить. Однако старатели учуяли, откуда ветер дует, любопытство взяло верх, и они потянулись на запах, не считаясь с расстояниями и преодолевая десятки тысяч миль. Чаще всего, едва добравшись до места, они тут же поворачивали обратно — картина казалась им слишком уж безрадостной и черно-белой, причем, белый цвет был живым воплощением огня. При перепаде температур в шестьдесят с лишним градусов в год кому-то жара выжигала душу, другим же сковывал ноги мороз. И лишь немногие находили в себе силы идти дальше.
   Они карабкались вверх по горным склонам и благодарили Бога за одинокие сосны, встречающиеся им на пути; даже лебеда, колючий кустарник и полынь среди этой каменистой пустыни начинали казаться желанными соседями. В конце концов, самые отчаянные упрямцы все же нападали на золотые и серебряные жилы, и тогда они дни напролет не расставались с заступом и лопатой, вгрызаясь в каменистую почву, копая шахты для своих будущих рудников. Добыча чаще всего оказывалась весьма скромной, да и старатели в большинстве своем догадывались, что особо рассчитывать не на что. И все же они были очень довольны.
   Почему?
   Ну, может быть, потому, что проснувшись по утру, прежде, чем взяться за работу, им было достаточно лишь оглядеться по сторонам, чтобы увидеть белые песчанные долины, раскинувшиеся внизу, или неприступные горные вершины, розовеющие в лучах восходящего солнца. Или потому, что вечерами, смертельно устав за день, можно было просто сидеть и покуривать трубку, глядя на то, как под покровом сгущающихся сумерек выбираются из ущелий и ползут по земле длинные тени.
   Именно этим я и занимался в тот вечер.
   Я сидел на краю своего участка, размышляя о том, что последняя банка томатной пасты вылизана дочиста, и тихонько поругиваясь вполголоса; однако мой мозг не слышал бормотания, срывавшегося с моих губ, так как внимание мое было всецело поглощено одним очень интересным занятием, а именно: я постреливал из пистолета то по ущелью, которое было уже погружено во мрак, то по другому, все ещё охваченному пламенем заката. Отсюда мне открывался хороший обзор на белое дно долины, и теперь я видел, как далеко-далеко внизу, почти у самого горизонта, медленно ползет белое облачко.
   Это было облако пыли, поднятое табуном диких лошадей. Я видел их утром того же дня, когда воздух был вот так же чист и прозрачен, словно хрусталь. Этой ночью они промчатся мимо меня, но на следующее утро я снова увижу их мчащимися на водопой в долину Шу-Хорн, до которой отсюда два дня пути.
   Я думал о диких лошадях, о том, как было бы здорово вскочить верхом на самого норовистого жеребца во всем табуне, чтобы влиться в этот пыльный поток и навсегда остаться вместе с ними. Мне казалось, что я просто сижу на берегу реки, по дну которой несутся лошади, и они тоже являются частью окружающего меня пейзажа.
   Я был все ещё поглощен думами о возвышенном, когда у меня за спиной у меня раздался голос:
   — Эй, старина Джо! Привет!
   Это вывело меня из оцепенения. Собравшись с духом, я посмотрел вверх, но оглянуться было почему-то страшно.
   — Ну вот, начинается! — сказал я сам себе.
   Я имею в виду, что когда человек проводит в одиночестве слишком долгое время, то ему иногда начинает мерещиться всякая чертовщина, и от этого можно запросто сойти с ума. Ибо услышанный мной голос никак не мог принадлежать человеку. Этот мальчишка, Чип, мог находиться, где угодно, но только не мог же он вот так просто взять и материализоваться у меня за спиной.
   Я нервно рассмеялся.
   — Нет, мне точно померещилось! — сказал я вслух.
   — Да оглянись же ты, Джо, — снова сказал голос.
   И тогда я обернулся, и — разрази меня гром! — передо мной стоял Чип собственной персоной, его огненно-рыжие вихры торчали во все стороны, а веснушчатое лицо расплылось в широкой улыбке! При виде его у меня екнуло сердце.
   И как будто что-то оборвалось внутри!

Глава 2

   — Вот ведь чертенок, — сказал я ему. — Ты откуда свалился?
   Чип небрежно махнул рукой, указывая на горный склон, вершина которого упиралась в самое небо.
   — Вон оттуда, — беззаботно ответил он.
   Мы обменялись рукопожатиями. Его руки были в точности такими, какими я запомнил их с прошлого раза. Они совершенно не изменились, и казалось, что даже грязь на них была прежней. Да и сам он остался таким же, как прежде. Передо мной стоял шестнадцатилетний мальчишка, не по-детски рассудительный и к тому же чертовски своенравный. Все эти качества уживались в нем самым непостижимым образом. Еще никому не удавалось переспорить Чипа. Я имею в виду, что если такие попытки и предпринимались, то потом они благоразумно не возобновлялись, так как обычно и одного раза оказывалось вполне достаточно.
   — Садись, — предложил я. — Значит, ты просто прошел несколько сотен миль и наткнулся на меня? Конечно, ведь это же плевое. Так как это тебе удалось? Неужели выучился щебетать по-птичьи и спрашивал у них, в какую сторону идти?
   Он уселся на землю, привалился спиной к камню и закинул руки за голову, повернувшись боком ко мне и обозревая пейзаж, которым я любовался перед его приходом.
   — Джо, сверни мне сигаретку, ладно? — попросил он.
   Я уже хотел было бросить ему кисет и сказать, что-нибудь типа: «Тебе надо, ты и делай!» — но вовремя спохватился. Вид у мальчишки был смертельно усталый, под глазами залегли лиловые синяки. К тому же уже тот факт, что он просил закурить, говорил о том, что силы оставили его. Курил он очень редко.
   Я свернул цигарку из табака пополам с порубленной соломенной пылью, вставил её ему в рот и сам же зажег спичку; Чип не шевельнул и рукой, а просто остался неподвижно лежать, глядя из-под полуприкрытых век на раскинувшийся перед нами пейзаж.
   Одет мальчишка был вполне добротно. Я молчал, продолжая исподволь разглядывать его. Но вот он выкурил сигарету до самого основания, отбросил окурок и сделал три глубоких вдоха, прежде, чем из легких вышли остатки дыма.
   Тогда я сказал:
   — Я вижу, со времени нашей последней встречи ты успел основательно приодеться.
   — Ага, — кивнул он, — ты же знаешь Дага. Ему хочется, чтобы я был одет получше.
   — Да. Понимаю, — отозвался я.
   — И в этом его главный недостаток, — продолжал мальчишка. — Потому что он в некотором смысле пижон.
   — Может быть он и пижон, — ответил ему на это я, — но в остальном он отличный парень.
   — Ну да, конечно, он отличный парень, — согласился Чип. — Но кроме всего прочего он ещё и пижон. Только и знает, что прихорашиваться да наряжаться. Знаешь, что он учудил в Тауиле?
   — Нет еще. Так что же он там натворил? — спросил я.
   — Вырядился в мексиканские тряпки. Ну там, костюм из бархата и все дела. А ещё напялил на голову шляпу с огромным пером. Наверное, сам себе он казался просто неотразимым. Все вертелся перед зеркалом, все не мог налюбоваться на себя и подкручивал усы.
   — Держу пари, молчать ты не стал, — предположил я.
   — А то как же. Сказал все, как есть, — ответил Чип. — Но только ему все равно. Похоже, мое мнение его не очень-то волнует.
   — Просто он знает, что все равно его любишь, — сказал я.
   — Думаешь, в этом все дело? — спросил он.
   — Уверен.
   — Что ж, может быть и так, — согласился Чип.
   Я с трудом подавил улыбку. Чип и Даг Уотерс были привязаны друг к другу даже больше, чем родные братья. Я был тоже довольно дружен с ними. Но то, что их связывало между собой, вполне можно было считать кровными узами. Они были обязаны друг другу жизнью, и можно лишь догадываться, сколько раз один из них спасал другого от верной гибели.
   — Ну и что он натворил после того, как нарядился? — задал я наводящий вопрос.
   — Ничего особенного. Просто решил сходить на танцы, — ответил Чип.
   — И его попытались выкинуть оттуда? — выдвинул я новую догадку.
   — Ага, попытались, — сказал Чип и сладко зевнул. — Но какое-то время он все же продержался. Правда, мебель оказалась слегка поломана, да и его наряд тоже малость пострадал, но он заставил музыкантов играть и продолжал танцевать. Я подал ему знак, когда заметил полицейских, и только после этого он ушел. И в этом его главный недостаток. Слишком много выпендривается. Да что тебе объяснять, ты и сам знаешь. Стоит только человеку одеться поприличнее, как с ним тут же начинают происходить разные неприятности.
   — Послушай, а лямку от подтяжек ты где потерял? — спросил я.
   — Это все из-за одного раздолбая, — объяснил Чип. — Он хотел схватить меня, когда я выбирался из товарного вагона, чтобы прыгнуть на перегоне. Половина подтяжек досталась ему, но меня он все равно не поймал.
   — Здорово, — похвалил я. — А как насчет рукава от рубашки? С ним-то что произошло?
   — А это вообще ухохочешься, — сказал Чип. — Когда меня поймал легавый, то вцепился он так крепко, что высвобождаясь, мне помимо куртки пришлось оставить у него в руках ещё и рукав от рубашки. У него была просто-таки бульдожья хватка.
   — И где это произошло? — спросил я.
   — На товарной станции, — ответил Чип. — Это был самый вредный изо всех полицейских. Ты-то, небось, знаешь, какими они бывают гадами?
   — Ага. А то как же.
   — Он подкрался в темноте, — продолжал Чип свой рассказ. — А потом набросился на меня, и должен сказать, пальцы у него были, как рыболовные крючки. Навалился и скрутил, так что мне пришлось пожертвовать курткой и ещё рукавом от рубашки в придачу. Джо, ты бы умер со смеху, если бы только услышал, что кричал этот легавый, когда гнался за мной.