Страница:
Достойные дамы убежали в полном ужасе, испуская душераздирающие крики… Скрылись все, кроме одной, которая вернулась лишь на следующий день, — она сослалась на то, что, убегая, подвернула ногу…
Эти женские банды, которых офицеры то прогоняли, то милостиво терпели (они пользовались ими по назначению), участвовали во всех передвижениях войск, бегали под обстрелом, спали в палатках и терпели все лишения, усталость и страдания армии.
Когда какой-нибудь полк останавливался на отдых, девицы немедленно красились и начинали бродить вокруг лагеря. Восхищенные мужчины с радостью следовали за ними в кусты и весьма энергично воздавали должное их прелестям… Иногда по вечерам, когда, по свидетельству очевидцев, «все военные уже опробовали распутной любви», казалось, что «даже луг колышется».
Предавшись «сельской» любви, все участники действа до утра дружно накачивались вином…
Проститутки были добрыми девушками и занимаюсь не только любовью. Они штопали носки, ставили палатки на брюки и готовили отвары простудившимся военным.
Бывали случаи, когда девицы вцеплялись друг другу в волосы. Как-то вечером один артиллерист, о выносливости которого ходили легенды, позвал в свою палатку четырех женщин, решив удовлетворить по очереди каждую. Но его эскапада не удалась по очень простой и забавной причине: ни одна из девиц не хотела уступить чести быть первой…
В конце концов они разругались, начали осыпать друг друга оскорблениями и подрались на глазах у разочарованного и неудовлетворенного артиллериста…
Увы! Обитательницы Дворца равенства не отличались особой чистоплотностью, и вскоре почти все революционные армии оказались зараженными дурными болезнями.
Мужчины «с пораженным естеством» утратили бодрость духа, столь сильного в самом начале. Некоторые дезертировали и, ковыляя, вернулись домой, принеся своим супругам-спартанкам мерзкие болячки.
Эта пораженческая волна могла стать катастрофической в тот момент, когда враг атаковал с особой яростью. Революционные солдаты терпели сокрушительные поражения… Необходимо было предпринять срочные меры. Вот что написал в весьма забавном стиле один майор: «Закон природы, толкающий мужчину на поиски мимолетных удовольствий, связанных с продлением рода, зачастую приводит его к излишествам, отвратительным и опасным для здоровья. Силы его быстро тают, военный энтузиазм исчезает, погибают лучшие представители мужского пола». Он заканчивает свои рассуждения следующей фразой: «Военные люди лишь изредка имеют право на любовные удовольствия».
Первый приказ обязывал всех распутниц покинуть армию: им пригрозили, что в случае отказа их разденут и высекут розгами прилюдно.
Напуганные девицы на несколько недель покинули армию, но потом тайно вернулись.
Тогда был издан второй указ, в котором говорилось, что «проституток будут обмазывать дегтем и выставлять на всеобщее осмеяние».
Это наказание могло изуродовать девиц на целых шесть недель, так что задумались даже самые наглые.
Они вернулись домой, боясь, что не смогут больше заниматься своей профессией.
Вот какими храбрыми были эти солдаты… Чтобы избежать повторения подобных ужасных происшествий, нескольким девицам позволили вернуться к войскам.
Но их было очень мало. Одной молодой белокурой женщине двадцати двух лет пришлось одной обслуживать целую армию. Ее прозвище было «мадам сорок тысяч мужчин», и ее палатка была все время окружена толпой солдат с лихорадочно блестевшими глазами. Нужно было простоять в очереди многие месяцы, а стоили ее услуги очень дорого. Иногда офицеры платили огромные деньги, чтобы продвинуться на неделю, день, даже час…
В результате несчастная умерла прямо на «рабочем месте», оставив сорок тысяч безутешных вдовцов…
БЛАГОДАРЯ ДЕВИЦАМ ФЕРНИГ ПРИ ЖЕМАПЕ ОДЕРЖАНА ПОБЕДА
Армия привлекала не только девиц легкого поведения. Другие женщины смешивались с солдатами по сугубо патриотическим причинам.
Две такие героини оставили, по словам одного историка, «свое имя в истории и девственность на поле боя». Их звали Фелисите и Теофиль Ферниг. Первой было двадцать два, а второй семнадцать лет. Обе предпочитали любовным играм, которые обычно интересуют девушек их возраста, более мужественные развлечения. Фелисите стреляла из лука, а Теофиль обожала шпаги, сабли и пистолеты.
В воскресенье эти юные девицы разыгрывали целые сражения на полях близ Мортаня с молодыми крестьянами из родной деревни. Поэтому местные жители часто говорили смеясь:
— Малышки Ферниг скоро окажутся в национальной гвардии…
Но они поступили иначе… Когда в августе 1792 года генерал Бирон, разбивший австрийцев, попал при Монсе в трудное положение, в Мортане прошел слух, что французская армия отступает, сестры решили стать военными.
Они переоделись в мужскую одежду и, не предупредив отца, отправились к Валансьенну.
Увы! Одно забавное происшествие, случившееся в этом городе, сорвало рискованное предприятие двух «солдаток». Не зная, где находится лагерь, они решили спросить дорогу в кафе. Какой-то драгун пригласил их распить с ним бутылку вина. Смущенные девушки вынуждены были принять приглашение, чтобы не вызвать подозрений, и даже заказали ответную бутылку. Собираясь расплатиться, Фелисите расстегнула рубашку, чтобы достать деньги из кармашка, пришитого к изнанке… «Внезапно, — пишет историк, — ошеломленный драгун увидел очень красивую упругую грудь, которую долго скрывал кафтан. Посетители окружили покрасневшую Фелисите. А драгун, опомнившийся от удивления, высказал сомнения по поводу пола этого странного солдата».
Посетители кафе окружили девушек и, обвинив их в шпионаже в пользу австрийцев, заставили арестовать. Фелисите и Теофиль с большим трудом выбрались из тюрьмы.
Вернувшись в Мортань, они узнали, что их отец, господин Ферниг, собирает маленькую армию из добровольцев, и решили тайно отправиться воевать вместе с ними. Послушаем, как описывает этот любопытный эпизод Ламартин:
«Они решили вооружиться и, не сказав ни слова отцу, мсье де Фернигу, смешаться с крестьянами, превратившимися в солдат, и охранять отца, чтобы спасти от смертельной опасности. Они сохранили свой замысел в тайне, доверившись лишь нескольким жителям деревни, без помощи которых обойтись было невозможно. Девушки переоделись в мужскую одежду, оставленную братьями, вооружились охотничьими ружьями и много ночей подряд следовали за маленьким отрядом господина Фернига. Они стреляли в австрийских мародеров, закаляясь в походе и бою и вдохновляя своим примером храбрых крестьян.
Их тайну долго и бережно хранили все окружающие. Возвращаясь утром домой, господин де Ферниг рассказывал за столом о ночных приключениях, об опасностях и подвигах своих солдат, даже не подозревая что его собственные дочери сражались в первых рядах маленькой армии вольных стрелков и не раз спасали ему жизнь.
Бернувиль, командовавший лагерем в Сент-Амане совсем недалеко от границы, прослышал о героизме добровольцев из Мортаня и решил избавить провинцию от фуражиров Клерле. Он добрался до деревни на рассвете и встретился с колонной господина Фернига. Его войско возвращалось домой после утомительной ночи они вели бой с гусарами, а самого господина де Фернига освободили из плена его дочери. Измученные люди несли раненых товарищей и вели пятерых пленных, распевая во все горло «Марсельезу» под аккомпанемент пробитого пулями барабана.
Бернувиль остановил господина де Фернига, поблагодарил его от имени Франции и, дабы воздать должное храбрости и патриотизму его крестьян, решил обойти их строй со всеми полагающимися воинскими почестями.
Занимался день. Храбрые ополченцы выстроились под деревьями, гордые тем, что французский генерал обращается с ними как с солдатами. Когда Бернувиль слез с лошади, он заметил, что два самых молодых солдатика прячутся за спинами остальных, не смотрят на него и стараются незаметно перебежать от одной группы к другой, чтобы не встретиться с ним.
Не понимая, почему эти вооруженные юноши так смущаются, он попросил господина де Фернига подвести их к нему. Ополченцы раздвинулись, но девушки были в мужской одежде, с лицами, черными от дыма, и губами, почерневшими от пороха, — они разрывали патроны в бою прямо зубами, словом, их не смог узнать даже родной отец. Господин де Ферниг был очень удивлен — он не знал этих двух бойцов своей маленькой армии.
— Кто вы? — спросил он сурово.
В ответ раздалось глухое перешептывание, люди заулыбались. Теофиль и Фелисите поняли, что их тайна они упали на колени, залившись краской, заплакали, потом зарыдали в голос, во всем признались и, обняв ноги отца, умоляли простить их маленький обман.
Господин де Ферниг разрыдался и обнял дочерей. Он представил их Бернувилю, который потом описал эту сцену в письме, адресованном Конвенту. Конвент обнародовал имена девушек и послал им лошадей и оружие от имени Родины».
Через некоторое время девицы Ферниг зажили военной жизнью, наводя ужас на врагов пылом и храбростью. В Мадольском лагере осталось всего 25 кавалеристов и 75 пехотинцев, австрийцы атаковали его и без труда заняли первый редут. Они неизбежно заняли бы весь лагерь, но тут появились девицы Ферниг с несколькими крестьянами. Взяв командование на себя, они кинулись на австрийцев со штыками наперевес. Те решили, что имеют дело с авангардом многочисленной армии, и беспорядочно бежали…
Сестер поздравил сам маршал Люкнер, их заметил и генерал Дюморье, любивший храбрецов и обожавший женский пол…
У сестер Ферниг были все шансы соблазнить его… Генерал вызвал девушек и объявил перед строем войск, что отныне удочеряет их. Ролан Жуаньяр пишет, что генерал «тотчас увел их к себе в палатку, чтобы визуальным и тактильным способом убедиться, что они действительно принадлежат к женскому полу».
Этот автор пишет дальше, что генерал потом «отдохнул и расслабился» с девицами, потерявшими в этот день свою «нетронутость»…
Военные душой, сестры Ферниг были счастливы сдать свой «маленький бастион» боевому генералу…
Любовь сделала сестер еще более воинственными, и творили в бою просто чудеса, и австрийцы ненавидели их все сильнее. При Жемапе они демонстрировано только аппетитные части тела, но и небывалую храбрость.
« В этот момент, когда попавшие под перекрестный огонь колонны французов дрогнули и начали рассыпаться, появился с саблей в руке генерал Эгалитэ сопровождаемый сестрами Ферниг. Потрясая оружием, они начали прокладывать себе дорогу сквозь ряды австрийцев, сразу убив двоих.
Наэлектризованные примером этих юных девушек, беглецы вернулись, колебавшиеся заняли свои места, и центр армии Дюморье вновь стал прочным» [71].
Благодаря сестрам Ферниг при Жемапе была одержана победа…
Вечером, чтобы отблагодарить их галантным образом, генерал, по словам Ролана Жуаньяра, занялся ними «смелыми экспериментами». Эротические изыски Дюморье кончились самым шутовским образом. Палатка, в которой они предавались бурным объятиям, обрушилась, и солдаты увидели совершенно голых генерала и двух его подруг…
Фелисите и Теофиль заставили всех забыть о своем бесчестье, храбро сражаясь при Нервииде. После предательства Дюморье они оставили армию и вернулись в Мортань, познав вкус крови, смерти и сладострастия…
' Будущий Лук-Филипп.
ТЕРУАНЬ ДЕ МЕРИКУР УБИВАЕТ СВОЕГО ПЕРВОГО ЛЮБОВНИКА ВО ВРЕМЯ СЕНТЯБРЬСКИХ ПОГРОМОВ
В августе 1792 года Наблюдательный комитет коммуны города Парижа, известный своей кровожадностью, назначил Марата помощником мэра. Он немедленно потребовал уничтожения всех членов Национального собрания и смерти для трехсот тысяч человек…
Чтобы облегчить те убийства, о которых он мечтал по вечерам с нежной Симоной Эврар, Марат приказал бросить в тюрьмы как можно больше подозрительных. Потом, написав отвратительную по своей жестокости прокламацию, расклеенную по всей столице, он вернулся домой и стал ждать. Восхищенная идеей будущей бойни, Симона, как истинная дочь народа, решила отпраздновать это событие хорошим обедом и приготовила великолепное рагу из баранины и сливовый пирог…
Началось «самое ужасное избиение мужчин, женщин и детей в нашей истории».
В монастыре было много священников. Толпа вывела их в сад монастыря и начала расстреливать как кроликов. Под радостный смех вязальщиц было убито сто пятнадцать человек…
Из монастыря кармелитов «последователи» Марата отправились в тюрьму аббатства, где резня продлилась три дня.
В это же время другие группы бешеных, мозги которых были начинены идеями «Друга народа», убивали пленников в Шатле, Консьержери, Форсе, у бернардинцев, в Сен-Фирмене, Сальпетриере и Бисетре.
Париж, а вскоре и вся Франция оказались охвачены ужасающим безумием убийства…
Марат и Симона Эврар следили за этими событиями с восхищением. Каждый вечер им в деталях пересказывали сцены убийств и резни, и они долго их обсуждали. Особенно им понравилось побоище в Бисетре. Там «сентябристы» убили тридцать три ребенка двенадцати-тринадцати лет, потом сложили маленькие трупики в штабеля, приказали принести себе обед, пили вино, распевая гимны и славя свободу…
Для Симоны Эврар и ее любовника эта сцена была символом возродившейся Родины: дети врагов были принесены на алтарь нации «без малейшей чувствительности»…
Когда они узнали, что девиц легкого поведения насиловали в Сальпетриере, прежде чем убить их, любовники пришли в экстаз. Двадцать раз, в деталях, заставили они пересказывать им эту сцену, демонстрируя неуместное удовольствие.
Однако самую большую радость доставило им убийство несчастной принцессы де Ламбаль. Бежавшая в Англию фаворитка Марии-Антуанетты храбро вернулась во Францию, как только королеву проводили в Тампль. Ее арестовали и посадили в форс. 2 сентября за ней пришел гвардеец и проводила зал, где собрались так называемые судьи.
— Поклянитесь в приверженности свободе, равенству, заявите, что ненавидите короля, королеву и монархию, — приказали ей.
Госпожа де Ламбаль смертельно побледнела и с невероятным достоинством ответила:
— От всего сердца присягаю свободе и равенству, но не могу клясться в ненависти, которой нет в моем сердце.
Ее выкинули на улицу, и, как пишет один мемуарист, «кто-то ударил ее сзади саблей по голове. Из раны текла кровь, но ее крепко держали под руки, заставляя идти по трупам. На каждом шагу она теряла сознание»…
Группа негодяев прикончила ее ударами пик, потом ее раздели, и какой-то лакей отмыл тело от крови. Труп несчастной молодой женщины был осквернен самым отвратительным способом. Вот как описывает это событие Функ-Брентано:
«Одну ногу трупа засунули в жерло пушки, груди отрезали, сердце вырвали. Они сделали кое-что еще более ужасное, но у меня нет сил описывать это. Отрезав голову, мерзавцы насадили ее на пику и понесли к Тамплю, чтобы „она поздоровалась“ с королевой-пленницей. По дороге толпа остановилась перед лавкой пастижера. Бандиты хотели завить волосы на отрубленной голове, чтобы она предстала перед королевой в должном виде».
Потом кортеж убийц пешком отправился к старой башне тамплиеров, и подруги Теруань де Мерикур начали выкрикивать гнусные непристойности…
В это же время в комнату монархов вошел чиновник муниципалитета и грубо приказал:
— Эй, вы, посмотрите-ка в окно! Вам будет интересно.
Но этому воспротивился охранник:
— Не нужно, не ходите, они хотят показать вам голову госпожи де Ламбаль.
Мария-Антуанетта упала в обморок…
В этот вечер, целуя своего любовника, Симона Эврар прошептала ему весьма экстравагантную похвалу:
— Воистину, ты ангел убийства!
Не правда ли, милая манера выражаться?..
В одной из тюрем Теруань, к дикой, злобной своей ярости, увидела молодого фламандца, когда-то соблазнившего ее.
— Вот этого я убью собственными руками!
Взяв саблю у одного из своих спутников, она точным сухим ударом отсекла голову бывшему любовнику.
Возбужденная аплодисментами присутствующих, Теруань впала в транс, начала петь, танцевать, а потом, совершенно обезумев, кинулась на других заключенных.
Обезглавив всех роялистов, молодая женщина и ее спутники, вооружившись ножами, начали кромсать трупы… С рук Теруань ручьем текла кровь, она вырезала сердца и впивалась в них зубами [73]. Ее примеру немедленно следовала озверевшая орда.
Происходили совершенно невероятные сцены. Некий Артур принес домой сердце роялиста, залил его водкой и сожрал [74]. Другой человек, по фамилии Булан, набил карманы отрезанными человеческими ушами, а придя домой, развесил их по комнате [75]. Еще один, которого Париж стал людоедским городом. На завтрак, обед ужин ели контрреволюционеров, закусывая аристократами… Но был один кусок — самый лакомый, с позволения сказать, — по которому вожделели все эти «славные» люди: они жаждали крови короля!..
Не имея возможности убить монарха собственными руками и съесть его сердце, подруги Теруань утешатся тем, что проголосуют за его казнь.
ГОСПОЖА РОЛАН РАСКАЛЫВАЕТ КОНВЕНТ
7 сентября на парижских улицах стало спокойнее, но убийства продолжались в предместьях и в провинции…
Именно в этот день герцог де Бриссак, арестованный в Этампе по обвинение в государственной измене, находился в руках патриотов, которые должны были препроводить его в Версаль. У ворот города карету окружила возбужденная толпа.
— Смерть ему! Выдайте нам Бриссака!
Охрана благоразумно отошла в сторону, и несчастный герцог был умерщвлен ударами пик, сабель и штыков. Отрезав ему голову, бандиты вернулись в Лувесьенн, где не находила себе места госпожа Дюбари.
Бывшая фаворитка в тревоге ожидала известий о своем любовнике. Услышав, как толпа вопит «Са ира», она поняла, что случилось несчастье, и подбежала к окну. Толпа пьяных мужчин и женщин выкрикивала непристойности. Самый трезвый из них держал на плече пику с насажанной на нее головой герцога де Бриссака….
Графиня в ужасе отпрянула от окна и, упав на канапе, забилась в рыданиях. Горе ее было столь, велико, что она даже не слышала тех оскорблений, которые выкрикивали патриоты. Внезапно какой-то предмет с шумом влетел в комнату и подкатился к ее ногам: какая-то женщина бросила в нее головой любовника…
Графиня потеряла сознание.
После сентябрьских погромов госпожа Ролан поняла, что убийство не самый изящный способ привести человечество к счастью. Груды трупов, которыми Дантон, Марат и Робеспьер с друзьями завалили улицы, внезапно смутили ее. Отвратительное убийство герцога де Бриссака привело Манон в полное отчаяние. Однажды вечером она призналась:
— Вы знаете, как я восхищалась революцией. Так вот: теперь мне стыдно за нее!
Она, конечно, хотела смерти врагов Родины, но предпочла бы, чтобы это делалось каким-нибудь более чистым и достойным способом, например с помощью виселиц. Эта романтичная женщина представляла себе палачей, которые каждый вечер вешают приговоренных на деревьях городов, а вся церемония сопровождается песнями, танцами и речами.
Утром служащие свалки с пением приходили бы снимать трупы, как «крестьяне срезают больные гроздья со своих лоз». Потом в разукрашенной лентами тележке мертвых отвозили бы на луга Бри, где они «удобряли бы борозды».
Такие казни были бы изящны и проходили бы мило спокойно, доставляя удовольствие всем — даже приговоренным…
Вульгарные же убийства, совершенные палками, кухонными ножами, пиками, оскорбляли чувствительность госпожи Ролан.
Внезапно эта толпа, которую она сама возбуждала, испугала ее.
— Смотрящий в лицо народа, — сказала она, — видит чудовище.
Эту фразу повторили Дантону, и он в совершенной ярости обозвал ее «салонной революционеркой» и «облезлой шлюхой».
— Она оскорбляет меня, — заявил он, — и я хорошо знаю почему.
За несколько дней до этих событий Дантон так ответил собеседнику, упрекнувшему его за сентябрьские дни:
— Мсье, вы забыли, с кем говорите. Вы забыли мы мерзавцы, что мы вышли из грязи… и можем управлять только с помощью страха!
Дантон был прав: эти «мерзавцы» не могли нравиться нежной Манон, вскормленной Вергилием и Монтенем. Она побудила своих друзей-жирондистов бороться всеми способами против дантоннстов, и ей удалось расколоть Собрание на два враждующих блока…
Каждый вечер в ее салоне собирались мужчины, для которых она была богиней, вдохновительницей, тайной мечтой, чтобы получить указания: это были Гаде, Баобару, Луве, Бриссо, Верньо и Леонар Бюзо.
Последний обычно неподвижно сидел в кресле, с восторженным видом внимая речам Манон, в которую был безумно влюблен.
Впервые в жизни жена министра была влюблена, она смотрела на молодого депутата с бесконечной нежностью.
Родство их душ было невероятным. У Бюзо была в Эвре богатая библиотека — шестьсот томов на латинском, греческом, французском и английском языках; он любил красивую мебель, философию, музыку, хорошие вина и республику Плутарха…
Манон, обожавшая беседовать с ним, восхищалась его элегантностью, манерами, тонкими руками и теплым взглядом. Однажды она с удивлением поняла, что в присутствии Бюзо ее тело волнуется так же, как ум…
В тридцать восемь лет госпожа Ролан открыла для себя любовь…
Приближались выборы в Конвент. Среди кандидатов был человек, к которому патриоты относились с недоверием из-за его происхождения, хотя он и финансировал революцию в самом ее начале. Этим человеком был Филипп Орлеанский. Желая удалить его из Парижа после октябрьских событий, Людовик XVI послал его в Лондон. Через девять месяцев Филипп вернулся во Францию вместе с госпожой де Бюффон и немедленно возобновил политическую деятельность. Его сыновья под влиянием госпожи де Жанлис стали членами якобинского клуба, а сам он дал клятву верности депутатам-антимонархистам. После Варенна Филипп надеялся, что его назначат регентом или изберу конституционным монархом. Он испытал горькое разочарование: руководителям Собрания он был больше не нужен, и его просто отодвинули в сторону. Теперь Филиппа разъедала ненависть, становившаяся с каждым днем все сильнее. Решив доказать свои антибурбоновские настроения, Филипп собирался участвовать в выборах по якобинским спискам. Прокурор коммуны Мануэль призвал его отказаться от фамилии Орлеанский и зваться отныне просто Эгалитэ. Принц-демагог согласился на это смешное прозвище не моргнув глазом.
* * *
Все жены и невесты присутствовали при отправке полков. Они бросали цветы, аплодировали, распевали кантаты, а потом возвращались домой, радостные и трепещущие, не подозревая, что на первом же углу к «когорте героев» присоединился батальон развратниц…Эти женские банды, которых офицеры то прогоняли, то милостиво терпели (они пользовались ими по назначению), участвовали во всех передвижениях войск, бегали под обстрелом, спали в палатках и терпели все лишения, усталость и страдания армии.
Когда какой-нибудь полк останавливался на отдых, девицы немедленно красились и начинали бродить вокруг лагеря. Восхищенные мужчины с радостью следовали за ними в кусты и весьма энергично воздавали должное их прелестям… Иногда по вечерам, когда, по свидетельству очевидцев, «все военные уже опробовали распутной любви», казалось, что «даже луг колышется».
Предавшись «сельской» любви, все участники действа до утра дружно накачивались вином…
Проститутки были добрыми девушками и занимаюсь не только любовью. Они штопали носки, ставили палатки на брюки и готовили отвары простудившимся военным.
* * *
В конце концов у каждой из них появился любимчик, и некоторые офицеры, почти не таясь, играли при них роль сутенеров.Бывали случаи, когда девицы вцеплялись друг другу в волосы. Как-то вечером один артиллерист, о выносливости которого ходили легенды, позвал в свою палатку четырех женщин, решив удовлетворить по очереди каждую. Но его эскапада не удалась по очень простой и забавной причине: ни одна из девиц не хотела уступить чести быть первой…
В конце концов они разругались, начали осыпать друг друга оскорблениями и подрались на глазах у разочарованного и неудовлетворенного артиллериста…
Увы! Обитательницы Дворца равенства не отличались особой чистоплотностью, и вскоре почти все революционные армии оказались зараженными дурными болезнями.
Мужчины «с пораженным естеством» утратили бодрость духа, столь сильного в самом начале. Некоторые дезертировали и, ковыляя, вернулись домой, принеся своим супругам-спартанкам мерзкие болячки.
Эта пораженческая волна могла стать катастрофической в тот момент, когда враг атаковал с особой яростью. Революционные солдаты терпели сокрушительные поражения… Необходимо было предпринять срочные меры. Вот что написал в весьма забавном стиле один майор: «Закон природы, толкающий мужчину на поиски мимолетных удовольствий, связанных с продлением рода, зачастую приводит его к излишествам, отвратительным и опасным для здоровья. Силы его быстро тают, военный энтузиазм исчезает, погибают лучшие представители мужского пола». Он заканчивает свои рассуждения следующей фразой: «Военные люди лишь изредка имеют право на любовные удовольствия».
Первый приказ обязывал всех распутниц покинуть армию: им пригрозили, что в случае отказа их разденут и высекут розгами прилюдно.
Напуганные девицы на несколько недель покинули армию, но потом тайно вернулись.
Тогда был издан второй указ, в котором говорилось, что «проституток будут обмазывать дегтем и выставлять на всеобщее осмеяние».
Это наказание могло изуродовать девиц на целых шесть недель, так что задумались даже самые наглые.
Они вернулись домой, боясь, что не смогут больше заниматься своей профессией.
* * *
Но уход развратниц не улучшил ситуации. Внезапно лишенные любви военные стали слишком нервными и принялись насиловать всех мало-мальски симпатичных женщин, которых встречали на своем пути. В одной пикардийской деревне они убили и сожгли в камине трактирщика, попытавшегося спрятать жену и дочерей.Вот какими храбрыми были эти солдаты… Чтобы избежать повторения подобных ужасных происшествий, нескольким девицам позволили вернуться к войскам.
Но их было очень мало. Одной молодой белокурой женщине двадцати двух лет пришлось одной обслуживать целую армию. Ее прозвище было «мадам сорок тысяч мужчин», и ее палатка была все время окружена толпой солдат с лихорадочно блестевшими глазами. Нужно было простоять в очереди многие месяцы, а стоили ее услуги очень дорого. Иногда офицеры платили огромные деньги, чтобы продвинуться на неделю, день, даже час…
В результате несчастная умерла прямо на «рабочем месте», оставив сорок тысяч безутешных вдовцов…
БЛАГОДАРЯ ДЕВИЦАМ ФЕРНИГ ПРИ ЖЕМАПЕ ОДЕРЖАНА ПОБЕДА
Их груди трепетали под туниками храбрецов.
Ролан ЖУАНЬЯ
Армия привлекала не только девиц легкого поведения. Другие женщины смешивались с солдатами по сугубо патриотическим причинам.
Две такие героини оставили, по словам одного историка, «свое имя в истории и девственность на поле боя». Их звали Фелисите и Теофиль Ферниг. Первой было двадцать два, а второй семнадцать лет. Обе предпочитали любовным играм, которые обычно интересуют девушек их возраста, более мужественные развлечения. Фелисите стреляла из лука, а Теофиль обожала шпаги, сабли и пистолеты.
В воскресенье эти юные девицы разыгрывали целые сражения на полях близ Мортаня с молодыми крестьянами из родной деревни. Поэтому местные жители часто говорили смеясь:
— Малышки Ферниг скоро окажутся в национальной гвардии…
Но они поступили иначе… Когда в августе 1792 года генерал Бирон, разбивший австрийцев, попал при Монсе в трудное положение, в Мортане прошел слух, что французская армия отступает, сестры решили стать военными.
Они переоделись в мужскую одежду и, не предупредив отца, отправились к Валансьенну.
Увы! Одно забавное происшествие, случившееся в этом городе, сорвало рискованное предприятие двух «солдаток». Не зная, где находится лагерь, они решили спросить дорогу в кафе. Какой-то драгун пригласил их распить с ним бутылку вина. Смущенные девушки вынуждены были принять приглашение, чтобы не вызвать подозрений, и даже заказали ответную бутылку. Собираясь расплатиться, Фелисите расстегнула рубашку, чтобы достать деньги из кармашка, пришитого к изнанке… «Внезапно, — пишет историк, — ошеломленный драгун увидел очень красивую упругую грудь, которую долго скрывал кафтан. Посетители окружили покрасневшую Фелисите. А драгун, опомнившийся от удивления, высказал сомнения по поводу пола этого странного солдата».
Посетители кафе окружили девушек и, обвинив их в шпионаже в пользу австрийцев, заставили арестовать. Фелисите и Теофиль с большим трудом выбрались из тюрьмы.
Вернувшись в Мортань, они узнали, что их отец, господин Ферниг, собирает маленькую армию из добровольцев, и решили тайно отправиться воевать вместе с ними. Послушаем, как описывает этот любопытный эпизод Ламартин:
«Они решили вооружиться и, не сказав ни слова отцу, мсье де Фернигу, смешаться с крестьянами, превратившимися в солдат, и охранять отца, чтобы спасти от смертельной опасности. Они сохранили свой замысел в тайне, доверившись лишь нескольким жителям деревни, без помощи которых обойтись было невозможно. Девушки переоделись в мужскую одежду, оставленную братьями, вооружились охотничьими ружьями и много ночей подряд следовали за маленьким отрядом господина Фернига. Они стреляли в австрийских мародеров, закаляясь в походе и бою и вдохновляя своим примером храбрых крестьян.
Их тайну долго и бережно хранили все окружающие. Возвращаясь утром домой, господин де Ферниг рассказывал за столом о ночных приключениях, об опасностях и подвигах своих солдат, даже не подозревая что его собственные дочери сражались в первых рядах маленькой армии вольных стрелков и не раз спасали ему жизнь.
Бернувиль, командовавший лагерем в Сент-Амане совсем недалеко от границы, прослышал о героизме добровольцев из Мортаня и решил избавить провинцию от фуражиров Клерле. Он добрался до деревни на рассвете и встретился с колонной господина Фернига. Его войско возвращалось домой после утомительной ночи они вели бой с гусарами, а самого господина де Фернига освободили из плена его дочери. Измученные люди несли раненых товарищей и вели пятерых пленных, распевая во все горло «Марсельезу» под аккомпанемент пробитого пулями барабана.
Бернувиль остановил господина де Фернига, поблагодарил его от имени Франции и, дабы воздать должное храбрости и патриотизму его крестьян, решил обойти их строй со всеми полагающимися воинскими почестями.
Занимался день. Храбрые ополченцы выстроились под деревьями, гордые тем, что французский генерал обращается с ними как с солдатами. Когда Бернувиль слез с лошади, он заметил, что два самых молодых солдатика прячутся за спинами остальных, не смотрят на него и стараются незаметно перебежать от одной группы к другой, чтобы не встретиться с ним.
Не понимая, почему эти вооруженные юноши так смущаются, он попросил господина де Фернига подвести их к нему. Ополченцы раздвинулись, но девушки были в мужской одежде, с лицами, черными от дыма, и губами, почерневшими от пороха, — они разрывали патроны в бою прямо зубами, словом, их не смог узнать даже родной отец. Господин де Ферниг был очень удивлен — он не знал этих двух бойцов своей маленькой армии.
— Кто вы? — спросил он сурово.
В ответ раздалось глухое перешептывание, люди заулыбались. Теофиль и Фелисите поняли, что их тайна они упали на колени, залившись краской, заплакали, потом зарыдали в голос, во всем признались и, обняв ноги отца, умоляли простить их маленький обман.
Господин де Ферниг разрыдался и обнял дочерей. Он представил их Бернувилю, который потом описал эту сцену в письме, адресованном Конвенту. Конвент обнародовал имена девушек и послал им лошадей и оружие от имени Родины».
Через некоторое время девицы Ферниг зажили военной жизнью, наводя ужас на врагов пылом и храбростью. В Мадольском лагере осталось всего 25 кавалеристов и 75 пехотинцев, австрийцы атаковали его и без труда заняли первый редут. Они неизбежно заняли бы весь лагерь, но тут появились девицы Ферниг с несколькими крестьянами. Взяв командование на себя, они кинулись на австрийцев со штыками наперевес. Те решили, что имеют дело с авангардом многочисленной армии, и беспорядочно бежали…
Сестер поздравил сам маршал Люкнер, их заметил и генерал Дюморье, любивший храбрецов и обожавший женский пол…
У сестер Ферниг были все шансы соблазнить его… Генерал вызвал девушек и объявил перед строем войск, что отныне удочеряет их. Ролан Жуаньяр пишет, что генерал «тотчас увел их к себе в палатку, чтобы визуальным и тактильным способом убедиться, что они действительно принадлежат к женскому полу».
Этот автор пишет дальше, что генерал потом «отдохнул и расслабился» с девицами, потерявшими в этот день свою «нетронутость»…
Военные душой, сестры Ферниг были счастливы сдать свой «маленький бастион» боевому генералу…
* * *
С этого дня бесстрашные девушки сопровождали Дюморье во всех походах, и, как остроумно замечает Руаньяр, «их грудь видели при Вальми, а попки при Жемапе».Любовь сделала сестер еще более воинственными, и творили в бою просто чудеса, и австрийцы ненавидели их все сильнее. При Жемапе они демонстрировано только аппетитные части тела, но и небывалую храбрость.
« В этот момент, когда попавшие под перекрестный огонь колонны французов дрогнули и начали рассыпаться, появился с саблей в руке генерал Эгалитэ сопровождаемый сестрами Ферниг. Потрясая оружием, они начали прокладывать себе дорогу сквозь ряды австрийцев, сразу убив двоих.
Наэлектризованные примером этих юных девушек, беглецы вернулись, колебавшиеся заняли свои места, и центр армии Дюморье вновь стал прочным» [71].
Благодаря сестрам Ферниг при Жемапе была одержана победа…
Вечером, чтобы отблагодарить их галантным образом, генерал, по словам Ролана Жуаньяра, занялся ними «смелыми экспериментами». Эротические изыски Дюморье кончились самым шутовским образом. Палатка, в которой они предавались бурным объятиям, обрушилась, и солдаты увидели совершенно голых генерала и двух его подруг…
Фелисите и Теофиль заставили всех забыть о своем бесчестье, храбро сражаясь при Нервииде. После предательства Дюморье они оставили армию и вернулись в Мортань, познав вкус крови, смерти и сладострастия…
' Будущий Лук-Филипп.
ТЕРУАНЬ ДЕ МЕРИКУР УБИВАЕТ СВОЕГО ПЕРВОГО ЛЮБОВНИКА ВО ВРЕМЯ СЕНТЯБРЬСКИХ ПОГРОМОВ
Неблагодарность — женский недостаток.
СТЕНДАЛЬ
В августе 1792 года Наблюдательный комитет коммуны города Парижа, известный своей кровожадностью, назначил Марата помощником мэра. Он немедленно потребовал уничтожения всех членов Национального собрания и смерти для трехсот тысяч человек…
Чтобы облегчить те убийства, о которых он мечтал по вечерам с нежной Симоной Эврар, Марат приказал бросить в тюрьмы как можно больше подозрительных. Потом, написав отвратительную по своей жестокости прокламацию, расклеенную по всей столице, он вернулся домой и стал ждать. Восхищенная идеей будущей бойни, Симона, как истинная дочь народа, решила отпраздновать это событие хорошим обедом и приготовила великолепное рагу из баранины и сливовый пирог…
* * *
К двум часам дня 2 сентября орда парижан, возбужденных статьями в «Друге народа», направилась к монастырю кармелитов, подбадриваемая криками клапкерш, продолжавших науськивать толпу.Началось «самое ужасное избиение мужчин, женщин и детей в нашей истории».
В монастыре было много священников. Толпа вывела их в сад монастыря и начала расстреливать как кроликов. Под радостный смех вязальщиц было убито сто пятнадцать человек…
Из монастыря кармелитов «последователи» Марата отправились в тюрьму аббатства, где резня продлилась три дня.
В это же время другие группы бешеных, мозги которых были начинены идеями «Друга народа», убивали пленников в Шатле, Консьержери, Форсе, у бернардинцев, в Сен-Фирмене, Сальпетриере и Бисетре.
Париж, а вскоре и вся Франция оказались охвачены ужасающим безумием убийства…
* * *
Вот как Прюдом описывает в своей совершенно якобинской по духу книге суд, устроенный у подножья лестницы Дворца правосудия: «Весь двор был залит кровью. Горы трупов были ужасным свидетельством человеческой бойни. Площадь Понт-о-Шанж являла собой то же зрелище: трупы и лужи крови».Марат и Симона Эврар следили за этими событиями с восхищением. Каждый вечер им в деталях пересказывали сцены убийств и резни, и они долго их обсуждали. Особенно им понравилось побоище в Бисетре. Там «сентябристы» убили тридцать три ребенка двенадцати-тринадцати лет, потом сложили маленькие трупики в штабеля, приказали принести себе обед, пили вино, распевая гимны и славя свободу…
Для Симоны Эврар и ее любовника эта сцена была символом возродившейся Родины: дети врагов были принесены на алтарь нации «без малейшей чувствительности»…
Когда они узнали, что девиц легкого поведения насиловали в Сальпетриере, прежде чем убить их, любовники пришли в экстаз. Двадцать раз, в деталях, заставили они пересказывать им эту сцену, демонстрируя неуместное удовольствие.
Однако самую большую радость доставило им убийство несчастной принцессы де Ламбаль. Бежавшая в Англию фаворитка Марии-Антуанетты храбро вернулась во Францию, как только королеву проводили в Тампль. Ее арестовали и посадили в форс. 2 сентября за ней пришел гвардеец и проводила зал, где собрались так называемые судьи.
— Поклянитесь в приверженности свободе, равенству, заявите, что ненавидите короля, королеву и монархию, — приказали ей.
Госпожа де Ламбаль смертельно побледнела и с невероятным достоинством ответила:
— От всего сердца присягаю свободе и равенству, но не могу клясться в ненависти, которой нет в моем сердце.
Ее выкинули на улицу, и, как пишет один мемуарист, «кто-то ударил ее сзади саблей по голове. Из раны текла кровь, но ее крепко держали под руки, заставляя идти по трупам. На каждом шагу она теряла сознание»…
Группа негодяев прикончила ее ударами пик, потом ее раздели, и какой-то лакей отмыл тело от крови. Труп несчастной молодой женщины был осквернен самым отвратительным способом. Вот как описывает это событие Функ-Брентано:
«Одну ногу трупа засунули в жерло пушки, груди отрезали, сердце вырвали. Они сделали кое-что еще более ужасное, но у меня нет сил описывать это. Отрезав голову, мерзавцы насадили ее на пику и понесли к Тамплю, чтобы „она поздоровалась“ с королевой-пленницей. По дороге толпа остановилась перед лавкой пастижера. Бандиты хотели завить волосы на отрубленной голове, чтобы она предстала перед королевой в должном виде».
Потом кортеж убийц пешком отправился к старой башне тамплиеров, и подруги Теруань де Мерикур начали выкрикивать гнусные непристойности…
В это же время в комнату монархов вошел чиновник муниципалитета и грубо приказал:
— Эй, вы, посмотрите-ка в окно! Вам будет интересно.
Но этому воспротивился охранник:
— Не нужно, не ходите, они хотят показать вам голову госпожи де Ламбаль.
Мария-Антуанетта упала в обморок…
В этот вечер, целуя своего любовника, Симона Эврар прошептала ему весьма экстравагантную похвалу:
— Воистину, ты ангел убийства!
Не правда ли, милая манера выражаться?..
* * *
Теруань де Мерикур, естественно, играла очень активную роль в эти мрачные дни. «Эта фурия так опьянела от крови, — пишет Жорж Дюваль, — что обязательно оказывалась на месте резни, превосходя свирепостью самых свирепых» [72].В одной из тюрем Теруань, к дикой, злобной своей ярости, увидела молодого фламандца, когда-то соблазнившего ее.
— Вот этого я убью собственными руками!
Взяв саблю у одного из своих спутников, она точным сухим ударом отсекла голову бывшему любовнику.
Возбужденная аплодисментами присутствующих, Теруань впала в транс, начала петь, танцевать, а потом, совершенно обезумев, кинулась на других заключенных.
Обезглавив всех роялистов, молодая женщина и ее спутники, вооружившись ножами, начали кромсать трупы… С рук Теруань ручьем текла кровь, она вырезала сердца и впивалась в них зубами [73]. Ее примеру немедленно следовала озверевшая орда.
Происходили совершенно невероятные сцены. Некий Артур принес домой сердце роялиста, залил его водкой и сожрал [74]. Другой человек, по фамилии Булан, набил карманы отрезанными человеческими ушами, а придя домой, развесил их по комнате [75]. Еще один, которого Париж стал людоедским городом. На завтрак, обед ужин ели контрреволюционеров, закусывая аристократами… Но был один кусок — самый лакомый, с позволения сказать, — по которому вожделели все эти «славные» люди: они жаждали крови короля!..
Не имея возможности убить монарха собственными руками и съесть его сердце, подруги Теруань утешатся тем, что проголосуют за его казнь.
ГОСПОЖА РОЛАН РАСКАЛЫВАЕТ КОНВЕНТ
Для Манон революция была не случайностью, но логическим завершением ее мечтаний и амбиций.
Жорж ГЮИСМАН
7 сентября на парижских улицах стало спокойнее, но убийства продолжались в предместьях и в провинции…
Именно в этот день герцог де Бриссак, арестованный в Этампе по обвинение в государственной измене, находился в руках патриотов, которые должны были препроводить его в Версаль. У ворот города карету окружила возбужденная толпа.
— Смерть ему! Выдайте нам Бриссака!
Охрана благоразумно отошла в сторону, и несчастный герцог был умерщвлен ударами пик, сабель и штыков. Отрезав ему голову, бандиты вернулись в Лувесьенн, где не находила себе места госпожа Дюбари.
Бывшая фаворитка в тревоге ожидала известий о своем любовнике. Услышав, как толпа вопит «Са ира», она поняла, что случилось несчастье, и подбежала к окну. Толпа пьяных мужчин и женщин выкрикивала непристойности. Самый трезвый из них держал на плече пику с насажанной на нее головой герцога де Бриссака….
Графиня в ужасе отпрянула от окна и, упав на канапе, забилась в рыданиях. Горе ее было столь, велико, что она даже не слышала тех оскорблений, которые выкрикивали патриоты. Внезапно какой-то предмет с шумом влетел в комнату и подкатился к ее ногам: какая-то женщина бросила в нее головой любовника…
Графиня потеряла сознание.
После сентябрьских погромов госпожа Ролан поняла, что убийство не самый изящный способ привести человечество к счастью. Груды трупов, которыми Дантон, Марат и Робеспьер с друзьями завалили улицы, внезапно смутили ее. Отвратительное убийство герцога де Бриссака привело Манон в полное отчаяние. Однажды вечером она призналась:
— Вы знаете, как я восхищалась революцией. Так вот: теперь мне стыдно за нее!
Она, конечно, хотела смерти врагов Родины, но предпочла бы, чтобы это делалось каким-нибудь более чистым и достойным способом, например с помощью виселиц. Эта романтичная женщина представляла себе палачей, которые каждый вечер вешают приговоренных на деревьях городов, а вся церемония сопровождается песнями, танцами и речами.
Утром служащие свалки с пением приходили бы снимать трупы, как «крестьяне срезают больные гроздья со своих лоз». Потом в разукрашенной лентами тележке мертвых отвозили бы на луга Бри, где они «удобряли бы борозды».
Такие казни были бы изящны и проходили бы мило спокойно, доставляя удовольствие всем — даже приговоренным…
Вульгарные же убийства, совершенные палками, кухонными ножами, пиками, оскорбляли чувствительность госпожи Ролан.
Внезапно эта толпа, которую она сама возбуждала, испугала ее.
— Смотрящий в лицо народа, — сказала она, — видит чудовище.
Эту фразу повторили Дантону, и он в совершенной ярости обозвал ее «салонной революционеркой» и «облезлой шлюхой».
— Она оскорбляет меня, — заявил он, — и я хорошо знаю почему.
За несколько дней до этих событий Дантон так ответил собеседнику, упрекнувшему его за сентябрьские дни:
— Мсье, вы забыли, с кем говорите. Вы забыли мы мерзавцы, что мы вышли из грязи… и можем управлять только с помощью страха!
Дантон был прав: эти «мерзавцы» не могли нравиться нежной Манон, вскормленной Вергилием и Монтенем. Она побудила своих друзей-жирондистов бороться всеми способами против дантоннстов, и ей удалось расколоть Собрание на два враждующих блока…
Каждый вечер в ее салоне собирались мужчины, для которых она была богиней, вдохновительницей, тайной мечтой, чтобы получить указания: это были Гаде, Баобару, Луве, Бриссо, Верньо и Леонар Бюзо.
Последний обычно неподвижно сидел в кресле, с восторженным видом внимая речам Манон, в которую был безумно влюблен.
Впервые в жизни жена министра была влюблена, она смотрела на молодого депутата с бесконечной нежностью.
Родство их душ было невероятным. У Бюзо была в Эвре богатая библиотека — шестьсот томов на латинском, греческом, французском и английском языках; он любил красивую мебель, философию, музыку, хорошие вина и республику Плутарха…
Манон, обожавшая беседовать с ним, восхищалась его элегантностью, манерами, тонкими руками и теплым взглядом. Однажды она с удивлением поняла, что в присутствии Бюзо ее тело волнуется так же, как ум…
В тридцать восемь лет госпожа Ролан открыла для себя любовь…
Приближались выборы в Конвент. Среди кандидатов был человек, к которому патриоты относились с недоверием из-за его происхождения, хотя он и финансировал революцию в самом ее начале. Этим человеком был Филипп Орлеанский. Желая удалить его из Парижа после октябрьских событий, Людовик XVI послал его в Лондон. Через девять месяцев Филипп вернулся во Францию вместе с госпожой де Бюффон и немедленно возобновил политическую деятельность. Его сыновья под влиянием госпожи де Жанлис стали членами якобинского клуба, а сам он дал клятву верности депутатам-антимонархистам. После Варенна Филипп надеялся, что его назначат регентом или изберу конституционным монархом. Он испытал горькое разочарование: руководителям Собрания он был больше не нужен, и его просто отодвинули в сторону. Теперь Филиппа разъедала ненависть, становившаяся с каждым днем все сильнее. Решив доказать свои антибурбоновские настроения, Филипп собирался участвовать в выборах по якобинским спискам. Прокурор коммуны Мануэль призвал его отказаться от фамилии Орлеанский и зваться отныне просто Эгалитэ. Принц-демагог согласился на это смешное прозвище не моргнув глазом.