Многие интересовались, не собирается ли она в один прекрасный день объявиться в Париже.
Первый министр с сомнением качал головой:
— Возможно…
Вскоре в Париже все говорили только о графине Кастильской. Виктор-Эммануил и Кавур отправились в Лондон, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве Виктории, а затем вернулись в Турин.
Вирджиния, которой за несколько дней до этого тайный агент передал шифр для постоянной связи с Кавуром, упаковывала багаж.
Хлопоты, связанные с отъездом, не мешали пылкой графине уделять некоторое время приятным пустякам, как свидетельствует ее дневник.
«12 декабря, среда. Была занята: упаковывала сундуки. В час пришел Дориа. Поболтали в моей комнате на канапе. Т до трех часов».
При таком ритме жизни ей потребовалась неделя для того, чтобы упаковать вещи.
17-го числа, накануне отъезда, пришел Амброджио Дориа, чтобы попрощаться с Вирджинией. Он плакал. Она изо всех сил старалась утешить его.
«Дориа в моей спальне, на канапе, потом у камина, на полу. Т. Т.».
Через несколько часов, когда она застегивала последние чемоданы, ее оповестили, что король ожидает ее в саду. Пришло ли ей в голову, что Виктор-Эммануил настроен решительно? Во всяком случае, она отпустила прислугу и только после этого пригласила короля в гостиную. О чем они говорили? Об этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Но в тот момент, когда Виктор-Эммануил уже собирался оставить графиню, державшую судьбу Италии «в своих изящных ручках», внезапно вспыхнувшее желание воодушевило его. Они находились в саду. Ни антураж, ни сезон года не помешали королю выказать себя пылким любовником. В дневнике Вирджинии мы читаем:
«Он ушел в одиннадцать часов. Я вышла вместе с ним в сад. Пять раз Т. Я прошла в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок».
Это было, так сказать, на посошок. На следующий день графиня Кастильская покинула Турин.
Король оказал ей честь, теперь император должен был ее обесчестить…
ГРАФИНЯ КАСТИЛЬСКАЯ СОБЛАЗНЯЕТ НАПОЛЕОНА III ПО ПРИКАЗУ КОРОЛЯ ПЬЕМОНТА
Перед тем как отплыть во Францию, Вирджиния побывала во Флоренции. Ей хотелось повидаться с матерью. Счастливый случай свел ее там с сорокалетним графом Лао Бентивольо, который знавал ее еще ребенком. Она повисла у него на шее, как в детстве.
Граф был впечатлителен и наделен богатым воображением. Ему пришла в голову фантазия посадить ее на колени, как пять лет назад, и сделать ей козу.
В тот же вечер он униженно, но настойчиво предложил графине возобновить знакомство.
Молодая графиня была польщена этой нежданной честью, но ограничилась сдержанной улыбкой. Бентивольо, обнадеженный, решил сопровождать ее в Геную, где она должна была сесть на корабль, и воспользоваться пред отъездной суматохой, чтобы пробраться в ее постель.
— Я отложу отплытие в Сирию, — сказал он (граф, итальянец по происхождению, был французским подданным и только что был назначен консулом Франции в Халебе), — и последую за вами.
Вирджиния шаловливо хлопнула веером ему по пальцам, из чего он сделал вывод, что дела его не так уж плохи.
Через два дня они прибыли в Геную, где уже находился граф Кастильский. Присутствие мужа нисколько не смутило консула, который в пылу последних приготовлений среди груды коробок опытной рукой убедился в том, что для его восхищения есть все основания. Графиня больше не пускала в ход веер, и вечером 25 октября охота Бентивольо увенчалась успехом.
Граф Лао захмелел от счастья. Это был самый прекрасный подарок к Рождеству, который он когда-либо получал. Он сказал об этом Вирджинии, и та обещала, что будет принадлежать ему все то время, что осталось до ее отплытия.
Их счастье продолжалось десять дней. Молодой графине многое дала эта связь. Любовники чувствовали себя в полной безопасности. Граф Кастильский, которому не терпелось увидеть судно из Марселя, проводил все время, вглядываясь в горизонт, и не подозревал, что его супруга привыкает к бортовой и килевой качке на просторной постели, где Бентивольо бросил якорь.
Эти десять дней пролетели для консула как одно мгновение. Позже он писал Вирджинии:
«Я любил тебя и тогда, когда тебе было двенадцать лет, и тогда, когда тебе было десять, и я буду любить тебя всю жизнь. Я знал, что в мире есть кто-то, кого я люблю, но не понимал, что это ты. В тот день, когда ты приехала во Флоренцию и я поцеловал тебя в лоб в гостиной твоей матери, с моих глаз спала пелена, и мое сердце ожило. Ты вошла, и вместе с тобой вошла любовь, живая, могущественная, страшная, способная сделать счастливым или принести много горя».
Он вспоминает о времени «с 25 декабря 1855 года до Утра 4 января 1856 года» и добавляет: «Какими были конец 1855 года и начало 1856-го! Боже мой! Боже мой! Уж не сон ли это был? И не останется ли все это для меня навсегда сном?»
Консул был настолько выбит из колеи, что в конце концов поверил в то, что все происшедшее было своего рода миражем. Тем не менее это был не мираж. Как пишет Алэн Деко, «мираж Бентивольо имел вполне осязаемые формы, так как месяцем позже у Вирджинии появились некоторые поводы для беспокойства. Она поспешила поделиться своими тревогами с Бентивольо, считая его виновником грозящих ей неприятностей, что кажется довольно смелым предположением, если принять во внимание беседы, которые она вела накануне с Виктором-Эммануилом и Амброджио Дориа». Встревоженный Бентивольо не стал медлить с ответом:
«Даю вам слово, что никакого дьявольского подвоха, который мог бы привести к неприятным последствиям, с моей стороны не было, но, полагаю, вы знаете, что иногда случаются неожиданные сюрпризы. Клянусь жизнью моей матери, что я чист перед вами, как младенец. Если все же ваши опасения имеют достаточно оснований, постарайтесь принять какие-нибудь меры…»
Но 4 января 1856 года, в день отплытия, Вирджиния была беззаботна. Все ее мысли были заняты предстоящим путешествием Генуя — Марсель, она сновала из комнаты в комнату, с одинаковой нежностью одаривая поцелуями Бентивольо, Амброджио Дориа, приехавшего, чтобы попрощаться с графиней, и своего мужа, который отбывал вместе с ней.
Граф и графиня Кастильские ненадолго остановились в Марселе и 6 января прибыли в Париж. Они расположились в предложенной им роскошной квартире на верхнем этаже в доме номер 10 по Кастильской улице.
Скинув пальто, Вирджиния бросилась к окну и распахнула его. По улице ехали фиакры. Подавшись вперед, она увидела деревья парка Тюильри и улыбнулась. По иронии судьбы она поселилась на улице, название которой совпадало с ее именем, совсем рядом с дворцом, где жил человек, которого ей поручено было соблазнить.
9 января графиня Кастильская во всем блеске предстала перед парижским светом. Ее ввела в общество принцесса Матильда, которая большую часть своего детства провела во Флоренции со своим отцом, королем Жеромом, и хорошо знала деда Вирджинии, Антуана Кампоречо. Волосы графини украшали розовые перья. «Она была похожа, — сообщает нам граф де Рейсе, — на маркизу былых времен».
Ее окружили, комплиментам не было конца. Внезапно объявили о приходе императора. Графиня побледнела. Тот, кто должен был решить судьбу Италии, вышел к собравшимся. Она представляла себе его высоким, величественным, грозным. Небольшого роста, немного сутулый, он семенил на коротеньких ножках, взгляд его линяло-голубых глаз скользил по лицам.
Принцесса Матильда представила графа и графиню Кастильских императору. Взгляд Наполеона III немного оживился и вонзился в декольте Вирджинии. Остальным гости молча наблюдали за этой сценой. Наполеон III явно заинтересовался молодой графиней, он подкрутил ус и сказал ей какую-то любезность. Дамы затаили дыхание. Что ответит императору Вирджиния?
Впервые в жизни графиня оробела, не нашлась, что сказать в ответ, и потупилась.
Император, несколько разочарованный, отошел и сказал:
— Она очень красива, но, кажется, глупа.
Дамы, которые с момента появления Вирджинии в гостиной принцессы Матильды улыбками маскировали страстное желание показать зубы, восприняли это высказывание императора с восторгом.
Через несколько дней Вирджиния взяла реванш. 26 января экс-король Жером устраивал бал. Она появилась на балу, опираясь на руку своего мужа, в тот момент, когда Наполеон III собирался уходить. Узнав графиню, он поклонился ей и сказал:
— Вы опоздали, мадам…
Вирджиния присела в глубоком реверансе:
— Это вы, Сир, уходите слишком рано…
В этой фразе не было искрометного остроумия, но она была произнесена настолько игривым тоном, что свидетели этого диалога остолбенели от удивления. Что же касается Наполеона III, то он одарил благосклонным взглядом прекрасную флорентийку, столь явно желавшую пококетничать с ним.
В тот же вечер Бацочи, о котором Вьель-Кастель говорил, что «он доставлял в постель императора всех особ женского пола, приглянувшихся Наполеону III», получил приказ внести Вирджинию в два списка — «текущий» и «резервный» — кандидатур на высочайшее внимание.
Рыбка клюнула. И вовремя.
16 января царь признал себя побежденным, и газеты трубили о том, что перемирие будет заключено в феврале на Конгрессе, который должен состояться в Париже. Парижане развешивали на окнах флаги. Готовились празднества и балы.
Кавур собирался приехать из Турина в Париж, чтобы участвовать в работе Конгресса. В письме к Вирджинии он торопил события:
«Добейтесь своего, кузина, любыми средствами добейтесь!»
Графиня Кастильская не нуждалась в его советах. У нее уже был готов план, как заставить Наполеона III учесть интересы Италии в момент подписания мирного договора. Ей необходимо было встретиться с ним. И встретиться без промедления.
Можно представить себе, как она обрадовалась, получив от Его Высочества приглашение на бал 29 января во дворец Тюильри.
Рыбка не просто заглотила наживку, но и сильно дернула леску. Оставалось только выудить ее.
19 января в девять часов вечера главный церемониймейстер дворца объявил:
— Граф и графиня Кастильские!
Все взгляды устремились на дверь. Вирджиния, в голубовато-серебристом, под цвет ее глаз платье, впервые перешагнула порог дворца Тюильри. Легкой походкой она, сопровождаемая мужем, направилась в Тронный зал.
Присев в глубоком реверансе перед Наполеоном III, она дала ему возможность обшарить похотливым взглядом щедрое декольте. Император, как свидетельствуют очевидцы, был до глубины души взволнован открывшимся зрелищем.
Графиня выпрямилась, на мгновение встретилась взглядом с императором и проследовала в зал, отведенный для игр. Она была уверена в себе. Ей не пришлось долго ждать.
Через несколько минут император оставил трон и отправился искать молодую графиню. На следующий день Вирджиния писала в своем дневнике:
«Император говорил со мной. Все это видели и сочли нужным оказать мне внимание. Я смеялась…»
У нее были основания для веселья, все складывалось самым удачным образом для ее «миссии».
Император становился все более предупредительным по отношению к графине, о чем свидетельствуют записи в ее дневнике:
«Суббота, 2 февраля. В девять часов я отправилась на бал в Тюильри и пробыла там до двух часов. Император беседовал со мной и угощал апельсинами…
Вторник, 5 февраля. Была на костюмированном балу у месье Ле Хон, где разговаривала с императором. Он был в маске…
Четверг, 21 февраля. Напудренная, с жемчугом и перьями в волосах, была на концерте в Тюильри. Приглашены были только дипломатические лица. Обедала с императором, разговаривала с ним…
25 февраля. Посетила концерт по случаю мирной Конференции, открывшейся сегодня…»
В тот вечер Вирджиния, должно быть, имела важный разговор с императором, касавшийся политики. На следующий день Кавур, прибывший в Париж, писал своему другу Луиджи Чибрарио, который в его отсутствие исполнял в Турине должность министра иностранных дел:
«В понедельник, 25 февраля, мы выступили на арену. Считаю необходимым предупредить вас, что я подключил к делу известную своей красотой графиню XXX, которой я поручил обольстить и, если представится случай, соблазнить императора.
Вчера на концерте в Тюильри она приступила к возложенной на нее миссии».
Объединение Италии было в хороших руках.
Пока Вирджиния, оставаясь в тени, хлопотала на благо своей страны, Париж ликовал по поводу открытия Конгресса. Праздничная атмосфера чувствовалась во всех его кварталах. Народ в очередной раз поверил, что новое соглашение гарантирует мир на ближайшую тысячу лет.
27 февраля радостное настроение еще усилилось благодаря пикантному приключению, произошедшему с Александром Дюма.
Автор «Трех мушкетеров» жил на улице Риволи с Идой Феррье, актрисой, весьма легкомысленной особой, на которой он только что женился. Она занимала квартиру на втором этаже, а он — три комнаты на пятом этаже.
В один из вечеров он отправился на бал в Тюильри. Не прошло и часа, как он вернулся, весь в грязи, прошел в квартиру своей жены и с ругательствами ворвался в спальню Иды:
— На улице отвратительная погода, я поскользнулся и упал в грязь. Я не могу идти на бал. Лучше уж я поработаю здесь, рядом с тобой.
Ида попыталась отправить его наверх, в его квартиру.
— Нет, — противился Дюма, — у тебя так тепло, а в моей комнате собачий холод. Я остаюсь здесь.
И, взяв бумагу, чернила и перо, он углубился в работу, сидя у камина.
Через полчаса дверь, ведущая в туалетную комнату, распахнулась, на пороге появился Роже де Бовуар, почти совсем голый, и сказал:
— С меня хватит, я совершенно продрог!
Изумленный Дюма, вскочив, с яростной бранью набросился на любовника своей жены. Как человек, привыкший писать для театра, он обрушил на его голову гневную тираду, которой сам остался очень доволен.
Ида съежилась в постели. Что же касается Роже де Бовуар, который стал любовником мадам Дюма еще задолго до ее замужества, то он слушал речь, дрожа от холода.
Наконец Дюма, величественным жестом указав на дверь, воскликнул:
— А теперь, месье, попрошу вас уйти, мы объяснимся с вами завтра утром.
На улице завывал ветер, дождь барабанил в окна.
Изменившимся тоном Дюма добавил:
— Я не могу выгнать вас на улицу в такую непогоду. Садитесь поближе к огню. Вы переночуете в этом кресле.
И он снова уткнулся в свои бумаги.
В полночь он лег рядом с Идой и задул свечу. Через какое-то время огонь в камине потух, и он услышал, как у Роже де Бовуар стучат зубы от холода.
— Еще не хватало, чтобы вы, месье де Бовуар, подхватили насморк!
И он бросил ему одеяло.
Но красавчик Роже продолжал дрожать и решил помешать не прогоревшие угли в камине. Тогда Дюма, заслышав его возню, сказал:
— Послушайте, я не хочу, чтобы вы заболели. Ложитесь в постель. Завтра мы объяснимся.
Бовуар не заставил себя упрашивать, нырнул под одеяло и устроился рядом с Идой и Александром Дюма. Не прошло и двух минут, как троица спала безмятежным сном.
В восемь часов утра Александр Дюма проснулся и, улыбаясь, стал расталкивать Роже.
— Не станем же мы ссориться из-за женщины, даже если она законная жена, — сказал он. — Это было бы глупо.
Взяв руку Роже, он опустил ее на срамное место своей супруги и торжественно провозгласил:
— Роже, примиримся, как древние римляне, на публичном месте…
НАПОЛЕОН III СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ ГРАФИНИ КАСТИЛЬСКОЙ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ
Вечером 15 марта императрица, которая была на сносях, стала кричать, что у нее начались роды.
Во дворце поднялась суета.
Врачи, члены императорской семьи, сановники, которые должны были присутствовать при рождении дофина, забегали. Мадам де Монтихо, приехавшая из Испании к родам дочери, отдавала приказания, которые никто не слушал, а император бегал кругами по комнате и плакал.
Роды сразу же стали напоминать грандиозный водевиль.
Прелюдией послужило то, что у одного из врачей, суетившихся вокруг Евгении, месье Жобера де Ламбаль, начались рези в животе, и он в корчах упал на ковер. Пришлось унести его в соседнюю комнату и оказать ему необходимую помощь.
Затем император, истекавший слезами, почувствовал себя плохо. Его увели в зал, где он, лежа на канапе, содрогался от рыданий.
В три часа дня Евгения криком оповестила о появлении на свет наследного принца.
Доктор Конно пошел за императором.
— Сир! Это мальчик! Идите сюда!
Наполеон, III, еле держась на ногах от волнения, потрусил в комнату, споткнулся о ковер и рухнул на руки Конно. К нему бросились телохранители и донесли его до кровати, на которой лежала Евгения. Очнувшись после легкого обморока, она спросила слабым голосом:
— Ну что? Девочка?
Император, стоявший на коленях рядом с постелью, промычал:
— Н-нет!
Глаза императрицы сияли.
— Значит, мальчик?
Наполеон III, окончательно растерявшись, снова замотал головой:
— Нет.
Евгения не знала, что и думать.
— Но тогда кто же?
Доктор Дюбуа поспешил вмешаться:
— Ваше Высочество, родился мальчик!
Императрица перебила его:
— Нет, девочка, просто вы хотите обмануть меня!
Доктор поднял новорожденного и предъявил присутствующим «неоспоримые доказательства принадлежности младенца к мужскому полу».
Все зааплодировали.
Тогда император, вдохновившись увиденным, вскочил и ринулся в зал, где томились придворные.
— Мальчик! Родился мальчик! — кричал он. Вне себя от радости, он бросался к попадавшимся ему навстречу людям и целовал их в обе щеки.
Их напуганный вид немного отрезвил его. Он смущенно пробормотал:
— Я не смогу расцеловать каждого. Но я благодарю всех за оказанное мне внимание.
И, утирая слезы, он вернулся в комнату императрицы.
Казалось, этой сценой и завершится буффонада. Но не тут-то было.
В четыре часа месье Фульд, министр Императорского Дома, объявил, что он закончил составление свидетельства о рождении принца. Он обернулся к первому наследному принцу Наполеону и поклонился ему.
Но тот был в крайне дурном расположении духа. До последнего момента он надеялся, что Евгения родит девочку. Появившийся на свет мальчик отнял у него право на наследование престола, навсегда лишил его возможности занять трон.
Надувшись, он отказался подписать составленный акт.
Ошеломленный месье Фульд настаивал, говоря, что подпись Его Светлости совершенно необходима. Но Его Светлость топал ногами и мотал головой:
— Нет!
Неожиданно для всех он взял ноги в руки и рванул прочь из зала.
Эта нелепая сцена имела столь же экстравагантное продолжение. Принц Мюрат, Морни, Фульд и Барош, председатель Государственного совета, устремились за беглецом, крича:
— Ваше Сиятельство! Ваше Сиятельство! Подпишите!
Но тот, несмотря на свою полноту, сумел оторваться от преследователей. В конце концов запыхавшаяся компания ворвалась в небольшой зал, где дремала принцесса Матильда. Проснувшись от шума, она испуганно таращила глаза:
— Что здесь происходит?
Месье Фульд пояснил, старательно подбирая выражения, что Его Сиятельство отказывается подписать свидетельство о рождении наследного принца. Она пожала плечами:
— Не кажется ли вам, брат мой, что от того, подпишете вы эту бумагу или нет, в сущности, ничего не изменится? Родился наследник престола. И тут уж ничего не поделаешь.
Принц Наполеон взял из рук месье Фульда перо и тут же посадил огромную кляксу на протянутую ему бумагу.
Месье Фульду пришлось довольствоваться этой своеобразной подписью.
Графиня Кастильская ликовала, узнав о рождении наследника престола. Она считала, что теперь император будет свободен от забот, связанных с беременностью Евгении, и сможет уделять все время ей.
Самоуверенность Вирджинии отныне не знала границ.
Она появлялась во дворце в платьях со столь рискованным декольте, что однажды вечером полковник де Галлифе, разглядывая ее почти целиком обнаженную грудь, сказал:
— Ну, эти бунтовщицы порвут любую узду. Но берегитесь, графиня, пройдет совсем немного времени, и многим мужчинам покажется тесной их одежда!
В ответ на эту игривую реплику графиня улыбнулась. Она снисходительно относилась к самым фривольным шуткам.
Как-то вечером у мадам де Пуртале Вимерцати протянул ей бонбоньерку, полную конфет, со словами:
— Графиня, нравится ли вам сосать?
— Сосать что? — заливаясь смехом, спросила Вирджиния.
Свидетели этой беседы, привыкшие к двусмысленностям, были тем не менее сильно сконфужены.
Майским утром 1856 года Вирджиния проснулась в дурном настроении. Отбросив простыни из черного шелка, она встала, сняла ночную рубашку и, обнаженная, подошла к большому зеркалу. Она с любовью разглядывала свое тело, к которому мечтали прикоснуться все мужчины, бывавшие при дворе: груди, вздымающиеся к небу, плоский живот, безупречной формы ягодицы, спину, «курчавый куст»… Вздох сорвался с ее губ.
На календаре было 9 мая. Ровно четыре месяца назад она впервые увидела императора, но его вожделение по-прежнему выражалось лишь особым блеском в глазах, тем, что он крутил ус и то и дело заливался краской. Ни разу он не пытался заманить ее в спальню. Более того: по отношению к ней он ни разу не позволил себе ни одного конкретного красноречивого жеста, который любая женщина восприняла бы как большую честь…
Вирджиния, наслышанная о женолюбии французского императора, чувствовала себя задетой.
Что нужно было предпринять, чтобы преодолеть удивительную сдержанность императора? Вирджиния избрала самый простой путь — показать, что она наделена не только прекрасным лицом, но что все ее тело — лакомый кусочек, достойный внимания императора.
Не привыкшая к полумерам, графиня Кастильская решила отправиться в Тюильри в платье, которое не стало бы скрывать все достоинства ее тела.
Это была довольно рискованная затея. Но она удалась. Предоставим слово графу де Мони, ошеломленному свидетелю появления более чем легкомысленно одетой Вирджинии во дворце:
«Никогда не забуду тот костюмированный бал в Тюильри, на который графиня явилась полуобнаженной, как античная богиня. Это произвело фурор. Ее костюм изображал римлянку периода упадка империи: распущенные волосы густой пенной волной покрывали роскошные плечи, платье с длинным разрезом сбоку позволяло видеть ножку, обтянутую шелковым трико и совершенный изгиб ступни, на ней были легкие сандалии, пальцы ног унизывали кольца. Граф Валевски шел впереди и раздвигал толпу. Графиня шла под руку с графом де Фламаренс, несмотря на свой возраст, сохранившим импозантность. Было около двух часов ночи, и императрица уже покинула бал. Поднялся неописуемый переполох. Графиню окружили, все старались протолкнуться поближе, чтобы получше рассмотреть ее костюм. Дамы, забыв об этикете, влезали на диванчики, чтобы увидеть все детали туалета, что же касается мужчин, то они стояли, словно загипнотизированные».
Если дамы забирались на диванчики, а мужчины находились на грани апоплексического удара, можно предположить, что император не остался безучастным зрителем. Подняв лорнет к прищуренным глазам, он разглядывал все то, что раньше Вирджиния скрывала. Решение было принято.
На следующий день, верный своей врожденной склонности к водевильным ситуациям, он попросил императрицу пригласить графиню на пикник.
Прошло три недели. Выездной лакей в императорской ливрее доставил Вирджинии следующее письмо:
«Мадам, по поручению императрицы сообщаю вам, что вы приглашены вечером в пятницу в Виленевь-л'Этан. Следует быть в закрытом платье и в шляпе, так как предполагается прогулка по парку и к озеру. Буду рада увидеться с вами, мадам. Искренне ваша Эмилия де лас Марисмас».
Вирджиния поняла, что дело двинулось с мертвой точки.
Вечером в пятницу она прибыла в Виленевь-л'Этан в платье из розового прозрачного муслина и в шляпке, окаймленной белыми перьями марабу.
«Такой наряд, — писала графиня Стефани Ташер де ля Пажери, — требовал большой стойкости, чтобы побороть искушение, но целомудрие было отнюдь не то качество, которым могли похвастаться участники подобных сборищ!»
Наполеон III был покорен! Он бросился навстречу Вирджинии и, как только праздник начался, увлек ее к озеру, где ждали лодки, украшенные бумажными фонариками. Одна из них была ярко раскрашена.
— Это моя лодка, — сказал император. — Хотите, доплывем до острова?
Вирджиния заняла место в лодке, а император сел на весла.
Они отплыли.
Их увидели вновь среди гуляющих через два часа. Наполеон III был несколько растрепан, а платье Вирджинии выглядело помятым.
Приглашенные посмеивались, а граф Вьель-Кастель на следующий день записал в своем дневнике:
«Во время пикника в Виленевь-л'Этан графиня Кастильская заблудилась на острове, расположенном на середине озера, в компании императора. Она вернулась оттуда с попорченной прической, и императрица была заметно раздосадована…»
Бедная Евгения. Она предусмотрительно попросила всех дам приехать в закрытых платьях. Но она не подумала о том, как опасны прогулки на лодке.
Первый министр с сомнением качал головой:
— Возможно…
Вскоре в Париже все говорили только о графине Кастильской. Виктор-Эммануил и Кавур отправились в Лондон, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве Виктории, а затем вернулись в Турин.
Вирджиния, которой за несколько дней до этого тайный агент передал шифр для постоянной связи с Кавуром, упаковывала багаж.
Хлопоты, связанные с отъездом, не мешали пылкой графине уделять некоторое время приятным пустякам, как свидетельствует ее дневник.
«12 декабря, среда. Была занята: упаковывала сундуки. В час пришел Дориа. Поболтали в моей комнате на канапе. Т до трех часов».
При таком ритме жизни ей потребовалась неделя для того, чтобы упаковать вещи.
17-го числа, накануне отъезда, пришел Амброджио Дориа, чтобы попрощаться с Вирджинией. Он плакал. Она изо всех сил старалась утешить его.
«Дориа в моей спальне, на канапе, потом у камина, на полу. Т. Т.».
Через несколько часов, когда она застегивала последние чемоданы, ее оповестили, что король ожидает ее в саду. Пришло ли ей в голову, что Виктор-Эммануил настроен решительно? Во всяком случае, она отпустила прислугу и только после этого пригласила короля в гостиную. О чем они говорили? Об этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Но в тот момент, когда Виктор-Эммануил уже собирался оставить графиню, державшую судьбу Италии «в своих изящных ручках», внезапно вспыхнувшее желание воодушевило его. Они находились в саду. Ни антураж, ни сезон года не помешали королю выказать себя пылким любовником. В дневнике Вирджинии мы читаем:
«Он ушел в одиннадцать часов. Я вышла вместе с ним в сад. Пять раз Т. Я прошла в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок».
Это было, так сказать, на посошок. На следующий день графиня Кастильская покинула Турин.
Король оказал ей честь, теперь император должен был ее обесчестить…
ГРАФИНЯ КАСТИЛЬСКАЯ СОБЛАЗНЯЕТ НАПОЛЕОНА III ПО ПРИКАЗУ КОРОЛЯ ПЬЕМОНТА
Там, где дипломат терпит поражение, женщина одерживает победу.
Турецкая пословица
Перед тем как отплыть во Францию, Вирджиния побывала во Флоренции. Ей хотелось повидаться с матерью. Счастливый случай свел ее там с сорокалетним графом Лао Бентивольо, который знавал ее еще ребенком. Она повисла у него на шее, как в детстве.
Граф был впечатлителен и наделен богатым воображением. Ему пришла в голову фантазия посадить ее на колени, как пять лет назад, и сделать ей козу.
В тот же вечер он униженно, но настойчиво предложил графине возобновить знакомство.
Молодая графиня была польщена этой нежданной честью, но ограничилась сдержанной улыбкой. Бентивольо, обнадеженный, решил сопровождать ее в Геную, где она должна была сесть на корабль, и воспользоваться пред отъездной суматохой, чтобы пробраться в ее постель.
— Я отложу отплытие в Сирию, — сказал он (граф, итальянец по происхождению, был французским подданным и только что был назначен консулом Франции в Халебе), — и последую за вами.
Вирджиния шаловливо хлопнула веером ему по пальцам, из чего он сделал вывод, что дела его не так уж плохи.
Через два дня они прибыли в Геную, где уже находился граф Кастильский. Присутствие мужа нисколько не смутило консула, который в пылу последних приготовлений среди груды коробок опытной рукой убедился в том, что для его восхищения есть все основания. Графиня больше не пускала в ход веер, и вечером 25 октября охота Бентивольо увенчалась успехом.
Граф Лао захмелел от счастья. Это был самый прекрасный подарок к Рождеству, который он когда-либо получал. Он сказал об этом Вирджинии, и та обещала, что будет принадлежать ему все то время, что осталось до ее отплытия.
Их счастье продолжалось десять дней. Молодой графине многое дала эта связь. Любовники чувствовали себя в полной безопасности. Граф Кастильский, которому не терпелось увидеть судно из Марселя, проводил все время, вглядываясь в горизонт, и не подозревал, что его супруга привыкает к бортовой и килевой качке на просторной постели, где Бентивольо бросил якорь.
Эти десять дней пролетели для консула как одно мгновение. Позже он писал Вирджинии:
«Я любил тебя и тогда, когда тебе было двенадцать лет, и тогда, когда тебе было десять, и я буду любить тебя всю жизнь. Я знал, что в мире есть кто-то, кого я люблю, но не понимал, что это ты. В тот день, когда ты приехала во Флоренцию и я поцеловал тебя в лоб в гостиной твоей матери, с моих глаз спала пелена, и мое сердце ожило. Ты вошла, и вместе с тобой вошла любовь, живая, могущественная, страшная, способная сделать счастливым или принести много горя».
Он вспоминает о времени «с 25 декабря 1855 года до Утра 4 января 1856 года» и добавляет: «Какими были конец 1855 года и начало 1856-го! Боже мой! Боже мой! Уж не сон ли это был? И не останется ли все это для меня навсегда сном?»
Консул был настолько выбит из колеи, что в конце концов поверил в то, что все происшедшее было своего рода миражем. Тем не менее это был не мираж. Как пишет Алэн Деко, «мираж Бентивольо имел вполне осязаемые формы, так как месяцем позже у Вирджинии появились некоторые поводы для беспокойства. Она поспешила поделиться своими тревогами с Бентивольо, считая его виновником грозящих ей неприятностей, что кажется довольно смелым предположением, если принять во внимание беседы, которые она вела накануне с Виктором-Эммануилом и Амброджио Дориа». Встревоженный Бентивольо не стал медлить с ответом:
«Даю вам слово, что никакого дьявольского подвоха, который мог бы привести к неприятным последствиям, с моей стороны не было, но, полагаю, вы знаете, что иногда случаются неожиданные сюрпризы. Клянусь жизнью моей матери, что я чист перед вами, как младенец. Если все же ваши опасения имеют достаточно оснований, постарайтесь принять какие-нибудь меры…»
Но 4 января 1856 года, в день отплытия, Вирджиния была беззаботна. Все ее мысли были заняты предстоящим путешествием Генуя — Марсель, она сновала из комнаты в комнату, с одинаковой нежностью одаривая поцелуями Бентивольо, Амброджио Дориа, приехавшего, чтобы попрощаться с графиней, и своего мужа, который отбывал вместе с ней.
Граф и графиня Кастильские ненадолго остановились в Марселе и 6 января прибыли в Париж. Они расположились в предложенной им роскошной квартире на верхнем этаже в доме номер 10 по Кастильской улице.
Скинув пальто, Вирджиния бросилась к окну и распахнула его. По улице ехали фиакры. Подавшись вперед, она увидела деревья парка Тюильри и улыбнулась. По иронии судьбы она поселилась на улице, название которой совпадало с ее именем, совсем рядом с дворцом, где жил человек, которого ей поручено было соблазнить.
9 января графиня Кастильская во всем блеске предстала перед парижским светом. Ее ввела в общество принцесса Матильда, которая большую часть своего детства провела во Флоренции со своим отцом, королем Жеромом, и хорошо знала деда Вирджинии, Антуана Кампоречо. Волосы графини украшали розовые перья. «Она была похожа, — сообщает нам граф де Рейсе, — на маркизу былых времен».
Ее окружили, комплиментам не было конца. Внезапно объявили о приходе императора. Графиня побледнела. Тот, кто должен был решить судьбу Италии, вышел к собравшимся. Она представляла себе его высоким, величественным, грозным. Небольшого роста, немного сутулый, он семенил на коротеньких ножках, взгляд его линяло-голубых глаз скользил по лицам.
Принцесса Матильда представила графа и графиню Кастильских императору. Взгляд Наполеона III немного оживился и вонзился в декольте Вирджинии. Остальным гости молча наблюдали за этой сценой. Наполеон III явно заинтересовался молодой графиней, он подкрутил ус и сказал ей какую-то любезность. Дамы затаили дыхание. Что ответит императору Вирджиния?
Впервые в жизни графиня оробела, не нашлась, что сказать в ответ, и потупилась.
Император, несколько разочарованный, отошел и сказал:
— Она очень красива, но, кажется, глупа.
Дамы, которые с момента появления Вирджинии в гостиной принцессы Матильды улыбками маскировали страстное желание показать зубы, восприняли это высказывание императора с восторгом.
Через несколько дней Вирджиния взяла реванш. 26 января экс-король Жером устраивал бал. Она появилась на балу, опираясь на руку своего мужа, в тот момент, когда Наполеон III собирался уходить. Узнав графиню, он поклонился ей и сказал:
— Вы опоздали, мадам…
Вирджиния присела в глубоком реверансе:
— Это вы, Сир, уходите слишком рано…
В этой фразе не было искрометного остроумия, но она была произнесена настолько игривым тоном, что свидетели этого диалога остолбенели от удивления. Что же касается Наполеона III, то он одарил благосклонным взглядом прекрасную флорентийку, столь явно желавшую пококетничать с ним.
В тот же вечер Бацочи, о котором Вьель-Кастель говорил, что «он доставлял в постель императора всех особ женского пола, приглянувшихся Наполеону III», получил приказ внести Вирджинию в два списка — «текущий» и «резервный» — кандидатур на высочайшее внимание.
Рыбка клюнула. И вовремя.
16 января царь признал себя побежденным, и газеты трубили о том, что перемирие будет заключено в феврале на Конгрессе, который должен состояться в Париже. Парижане развешивали на окнах флаги. Готовились празднества и балы.
Кавур собирался приехать из Турина в Париж, чтобы участвовать в работе Конгресса. В письме к Вирджинии он торопил события:
«Добейтесь своего, кузина, любыми средствами добейтесь!»
Графиня Кастильская не нуждалась в его советах. У нее уже был готов план, как заставить Наполеона III учесть интересы Италии в момент подписания мирного договора. Ей необходимо было встретиться с ним. И встретиться без промедления.
Можно представить себе, как она обрадовалась, получив от Его Высочества приглашение на бал 29 января во дворец Тюильри.
Рыбка не просто заглотила наживку, но и сильно дернула леску. Оставалось только выудить ее.
19 января в девять часов вечера главный церемониймейстер дворца объявил:
— Граф и графиня Кастильские!
Все взгляды устремились на дверь. Вирджиния, в голубовато-серебристом, под цвет ее глаз платье, впервые перешагнула порог дворца Тюильри. Легкой походкой она, сопровождаемая мужем, направилась в Тронный зал.
Присев в глубоком реверансе перед Наполеоном III, она дала ему возможность обшарить похотливым взглядом щедрое декольте. Император, как свидетельствуют очевидцы, был до глубины души взволнован открывшимся зрелищем.
Графиня выпрямилась, на мгновение встретилась взглядом с императором и проследовала в зал, отведенный для игр. Она была уверена в себе. Ей не пришлось долго ждать.
Через несколько минут император оставил трон и отправился искать молодую графиню. На следующий день Вирджиния писала в своем дневнике:
«Император говорил со мной. Все это видели и сочли нужным оказать мне внимание. Я смеялась…»
У нее были основания для веселья, все складывалось самым удачным образом для ее «миссии».
Император становился все более предупредительным по отношению к графине, о чем свидетельствуют записи в ее дневнике:
«Суббота, 2 февраля. В девять часов я отправилась на бал в Тюильри и пробыла там до двух часов. Император беседовал со мной и угощал апельсинами…
Вторник, 5 февраля. Была на костюмированном балу у месье Ле Хон, где разговаривала с императором. Он был в маске…
Четверг, 21 февраля. Напудренная, с жемчугом и перьями в волосах, была на концерте в Тюильри. Приглашены были только дипломатические лица. Обедала с императором, разговаривала с ним…
25 февраля. Посетила концерт по случаю мирной Конференции, открывшейся сегодня…»
В тот вечер Вирджиния, должно быть, имела важный разговор с императором, касавшийся политики. На следующий день Кавур, прибывший в Париж, писал своему другу Луиджи Чибрарио, который в его отсутствие исполнял в Турине должность министра иностранных дел:
«В понедельник, 25 февраля, мы выступили на арену. Считаю необходимым предупредить вас, что я подключил к делу известную своей красотой графиню XXX, которой я поручил обольстить и, если представится случай, соблазнить императора.
Вчера на концерте в Тюильри она приступила к возложенной на нее миссии».
Объединение Италии было в хороших руках.
Пока Вирджиния, оставаясь в тени, хлопотала на благо своей страны, Париж ликовал по поводу открытия Конгресса. Праздничная атмосфера чувствовалась во всех его кварталах. Народ в очередной раз поверил, что новое соглашение гарантирует мир на ближайшую тысячу лет.
27 февраля радостное настроение еще усилилось благодаря пикантному приключению, произошедшему с Александром Дюма.
Автор «Трех мушкетеров» жил на улице Риволи с Идой Феррье, актрисой, весьма легкомысленной особой, на которой он только что женился. Она занимала квартиру на втором этаже, а он — три комнаты на пятом этаже.
В один из вечеров он отправился на бал в Тюильри. Не прошло и часа, как он вернулся, весь в грязи, прошел в квартиру своей жены и с ругательствами ворвался в спальню Иды:
— На улице отвратительная погода, я поскользнулся и упал в грязь. Я не могу идти на бал. Лучше уж я поработаю здесь, рядом с тобой.
Ида попыталась отправить его наверх, в его квартиру.
— Нет, — противился Дюма, — у тебя так тепло, а в моей комнате собачий холод. Я остаюсь здесь.
И, взяв бумагу, чернила и перо, он углубился в работу, сидя у камина.
Через полчаса дверь, ведущая в туалетную комнату, распахнулась, на пороге появился Роже де Бовуар, почти совсем голый, и сказал:
— С меня хватит, я совершенно продрог!
Изумленный Дюма, вскочив, с яростной бранью набросился на любовника своей жены. Как человек, привыкший писать для театра, он обрушил на его голову гневную тираду, которой сам остался очень доволен.
Ида съежилась в постели. Что же касается Роже де Бовуар, который стал любовником мадам Дюма еще задолго до ее замужества, то он слушал речь, дрожа от холода.
Наконец Дюма, величественным жестом указав на дверь, воскликнул:
— А теперь, месье, попрошу вас уйти, мы объяснимся с вами завтра утром.
На улице завывал ветер, дождь барабанил в окна.
Изменившимся тоном Дюма добавил:
— Я не могу выгнать вас на улицу в такую непогоду. Садитесь поближе к огню. Вы переночуете в этом кресле.
И он снова уткнулся в свои бумаги.
В полночь он лег рядом с Идой и задул свечу. Через какое-то время огонь в камине потух, и он услышал, как у Роже де Бовуар стучат зубы от холода.
— Еще не хватало, чтобы вы, месье де Бовуар, подхватили насморк!
И он бросил ему одеяло.
Но красавчик Роже продолжал дрожать и решил помешать не прогоревшие угли в камине. Тогда Дюма, заслышав его возню, сказал:
— Послушайте, я не хочу, чтобы вы заболели. Ложитесь в постель. Завтра мы объяснимся.
Бовуар не заставил себя упрашивать, нырнул под одеяло и устроился рядом с Идой и Александром Дюма. Не прошло и двух минут, как троица спала безмятежным сном.
В восемь часов утра Александр Дюма проснулся и, улыбаясь, стал расталкивать Роже.
— Не станем же мы ссориться из-за женщины, даже если она законная жена, — сказал он. — Это было бы глупо.
Взяв руку Роже, он опустил ее на срамное место своей супруги и торжественно провозгласил:
— Роже, примиримся, как древние римляне, на публичном месте…
НАПОЛЕОН III СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ ГРАФИНИ КАСТИЛЬСКОЙ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ
Праздник, лишенный суеты, скучен.
Жип
Вечером 15 марта императрица, которая была на сносях, стала кричать, что у нее начались роды.
Во дворце поднялась суета.
Врачи, члены императорской семьи, сановники, которые должны были присутствовать при рождении дофина, забегали. Мадам де Монтихо, приехавшая из Испании к родам дочери, отдавала приказания, которые никто не слушал, а император бегал кругами по комнате и плакал.
Роды сразу же стали напоминать грандиозный водевиль.
Прелюдией послужило то, что у одного из врачей, суетившихся вокруг Евгении, месье Жобера де Ламбаль, начались рези в животе, и он в корчах упал на ковер. Пришлось унести его в соседнюю комнату и оказать ему необходимую помощь.
Затем император, истекавший слезами, почувствовал себя плохо. Его увели в зал, где он, лежа на канапе, содрогался от рыданий.
В три часа дня Евгения криком оповестила о появлении на свет наследного принца.
Доктор Конно пошел за императором.
— Сир! Это мальчик! Идите сюда!
Наполеон, III, еле держась на ногах от волнения, потрусил в комнату, споткнулся о ковер и рухнул на руки Конно. К нему бросились телохранители и донесли его до кровати, на которой лежала Евгения. Очнувшись после легкого обморока, она спросила слабым голосом:
— Ну что? Девочка?
Император, стоявший на коленях рядом с постелью, промычал:
— Н-нет!
Глаза императрицы сияли.
— Значит, мальчик?
Наполеон III, окончательно растерявшись, снова замотал головой:
— Нет.
Евгения не знала, что и думать.
— Но тогда кто же?
Доктор Дюбуа поспешил вмешаться:
— Ваше Высочество, родился мальчик!
Императрица перебила его:
— Нет, девочка, просто вы хотите обмануть меня!
Доктор поднял новорожденного и предъявил присутствующим «неоспоримые доказательства принадлежности младенца к мужскому полу».
Все зааплодировали.
Тогда император, вдохновившись увиденным, вскочил и ринулся в зал, где томились придворные.
— Мальчик! Родился мальчик! — кричал он. Вне себя от радости, он бросался к попадавшимся ему навстречу людям и целовал их в обе щеки.
Их напуганный вид немного отрезвил его. Он смущенно пробормотал:
— Я не смогу расцеловать каждого. Но я благодарю всех за оказанное мне внимание.
И, утирая слезы, он вернулся в комнату императрицы.
Казалось, этой сценой и завершится буффонада. Но не тут-то было.
В четыре часа месье Фульд, министр Императорского Дома, объявил, что он закончил составление свидетельства о рождении принца. Он обернулся к первому наследному принцу Наполеону и поклонился ему.
Но тот был в крайне дурном расположении духа. До последнего момента он надеялся, что Евгения родит девочку. Появившийся на свет мальчик отнял у него право на наследование престола, навсегда лишил его возможности занять трон.
Надувшись, он отказался подписать составленный акт.
Ошеломленный месье Фульд настаивал, говоря, что подпись Его Светлости совершенно необходима. Но Его Светлость топал ногами и мотал головой:
— Нет!
Неожиданно для всех он взял ноги в руки и рванул прочь из зала.
Эта нелепая сцена имела столь же экстравагантное продолжение. Принц Мюрат, Морни, Фульд и Барош, председатель Государственного совета, устремились за беглецом, крича:
— Ваше Сиятельство! Ваше Сиятельство! Подпишите!
Но тот, несмотря на свою полноту, сумел оторваться от преследователей. В конце концов запыхавшаяся компания ворвалась в небольшой зал, где дремала принцесса Матильда. Проснувшись от шума, она испуганно таращила глаза:
— Что здесь происходит?
Месье Фульд пояснил, старательно подбирая выражения, что Его Сиятельство отказывается подписать свидетельство о рождении наследного принца. Она пожала плечами:
— Не кажется ли вам, брат мой, что от того, подпишете вы эту бумагу или нет, в сущности, ничего не изменится? Родился наследник престола. И тут уж ничего не поделаешь.
Принц Наполеон взял из рук месье Фульда перо и тут же посадил огромную кляксу на протянутую ему бумагу.
Месье Фульду пришлось довольствоваться этой своеобразной подписью.
Графиня Кастильская ликовала, узнав о рождении наследника престола. Она считала, что теперь император будет свободен от забот, связанных с беременностью Евгении, и сможет уделять все время ей.
Самоуверенность Вирджинии отныне не знала границ.
Она появлялась во дворце в платьях со столь рискованным декольте, что однажды вечером полковник де Галлифе, разглядывая ее почти целиком обнаженную грудь, сказал:
— Ну, эти бунтовщицы порвут любую узду. Но берегитесь, графиня, пройдет совсем немного времени, и многим мужчинам покажется тесной их одежда!
В ответ на эту игривую реплику графиня улыбнулась. Она снисходительно относилась к самым фривольным шуткам.
Как-то вечером у мадам де Пуртале Вимерцати протянул ей бонбоньерку, полную конфет, со словами:
— Графиня, нравится ли вам сосать?
— Сосать что? — заливаясь смехом, спросила Вирджиния.
Свидетели этой беседы, привыкшие к двусмысленностям, были тем не менее сильно сконфужены.
Майским утром 1856 года Вирджиния проснулась в дурном настроении. Отбросив простыни из черного шелка, она встала, сняла ночную рубашку и, обнаженная, подошла к большому зеркалу. Она с любовью разглядывала свое тело, к которому мечтали прикоснуться все мужчины, бывавшие при дворе: груди, вздымающиеся к небу, плоский живот, безупречной формы ягодицы, спину, «курчавый куст»… Вздох сорвался с ее губ.
На календаре было 9 мая. Ровно четыре месяца назад она впервые увидела императора, но его вожделение по-прежнему выражалось лишь особым блеском в глазах, тем, что он крутил ус и то и дело заливался краской. Ни разу он не пытался заманить ее в спальню. Более того: по отношению к ней он ни разу не позволил себе ни одного конкретного красноречивого жеста, который любая женщина восприняла бы как большую честь…
Вирджиния, наслышанная о женолюбии французского императора, чувствовала себя задетой.
Что нужно было предпринять, чтобы преодолеть удивительную сдержанность императора? Вирджиния избрала самый простой путь — показать, что она наделена не только прекрасным лицом, но что все ее тело — лакомый кусочек, достойный внимания императора.
Не привыкшая к полумерам, графиня Кастильская решила отправиться в Тюильри в платье, которое не стало бы скрывать все достоинства ее тела.
Это была довольно рискованная затея. Но она удалась. Предоставим слово графу де Мони, ошеломленному свидетелю появления более чем легкомысленно одетой Вирджинии во дворце:
«Никогда не забуду тот костюмированный бал в Тюильри, на который графиня явилась полуобнаженной, как античная богиня. Это произвело фурор. Ее костюм изображал римлянку периода упадка империи: распущенные волосы густой пенной волной покрывали роскошные плечи, платье с длинным разрезом сбоку позволяло видеть ножку, обтянутую шелковым трико и совершенный изгиб ступни, на ней были легкие сандалии, пальцы ног унизывали кольца. Граф Валевски шел впереди и раздвигал толпу. Графиня шла под руку с графом де Фламаренс, несмотря на свой возраст, сохранившим импозантность. Было около двух часов ночи, и императрица уже покинула бал. Поднялся неописуемый переполох. Графиню окружили, все старались протолкнуться поближе, чтобы получше рассмотреть ее костюм. Дамы, забыв об этикете, влезали на диванчики, чтобы увидеть все детали туалета, что же касается мужчин, то они стояли, словно загипнотизированные».
Если дамы забирались на диванчики, а мужчины находились на грани апоплексического удара, можно предположить, что император не остался безучастным зрителем. Подняв лорнет к прищуренным глазам, он разглядывал все то, что раньше Вирджиния скрывала. Решение было принято.
На следующий день, верный своей врожденной склонности к водевильным ситуациям, он попросил императрицу пригласить графиню на пикник.
Прошло три недели. Выездной лакей в императорской ливрее доставил Вирджинии следующее письмо:
«Мадам, по поручению императрицы сообщаю вам, что вы приглашены вечером в пятницу в Виленевь-л'Этан. Следует быть в закрытом платье и в шляпе, так как предполагается прогулка по парку и к озеру. Буду рада увидеться с вами, мадам. Искренне ваша Эмилия де лас Марисмас».
Вирджиния поняла, что дело двинулось с мертвой точки.
Вечером в пятницу она прибыла в Виленевь-л'Этан в платье из розового прозрачного муслина и в шляпке, окаймленной белыми перьями марабу.
«Такой наряд, — писала графиня Стефани Ташер де ля Пажери, — требовал большой стойкости, чтобы побороть искушение, но целомудрие было отнюдь не то качество, которым могли похвастаться участники подобных сборищ!»
Наполеон III был покорен! Он бросился навстречу Вирджинии и, как только праздник начался, увлек ее к озеру, где ждали лодки, украшенные бумажными фонариками. Одна из них была ярко раскрашена.
— Это моя лодка, — сказал император. — Хотите, доплывем до острова?
Вирджиния заняла место в лодке, а император сел на весла.
Они отплыли.
Их увидели вновь среди гуляющих через два часа. Наполеон III был несколько растрепан, а платье Вирджинии выглядело помятым.
Приглашенные посмеивались, а граф Вьель-Кастель на следующий день записал в своем дневнике:
«Во время пикника в Виленевь-л'Этан графиня Кастильская заблудилась на острове, расположенном на середине озера, в компании императора. Она вернулась оттуда с попорченной прической, и императрица была заметно раздосадована…»
Бедная Евгения. Она предусмотрительно попросила всех дам приехать в закрытых платьях. Но она не подумала о том, как опасны прогулки на лодке.