Бисмарк, сопровождавший короля Вильгельма и королеву Августу, снова встретился с Наполеоном III. С глубоким удовлетворением, которое он даже и не пытался скрыть, Бисмарк убедился, что император окончательно сдал и уже не в состоянии составить собственного мнения о чем-либо.
Он во всем слушался императрицу. Однажды вечером, на балу, Евгения, беседуя с королевой Августой, жеманно произнесла:
— Вы увидите… Вы увидите… Скоро мы повоюем с вами…
Изумленная королева Пруссии часом позже передала эти слова императрицы Бисмарку. Тот не смог удержаться от улыбки.
Франция созрела для появления на исторической арене авантюристов…
НАПОЛЕОН III ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАДАМ ДЕ МЕРСИ-АРЖАНТО В РИЗНИЦЕ
Это произошло в сентябре 1867 года.
В большом зале дворца в Компьене устраивались живые картины.После показа картины «Встреча Юдифи и Олоферна», не лишенной пикантности, занавес упал. Император стал пробираться к кулисам. Его глаза блестели. Подойдя к графине де Мерси-Аржанто, смело сыгравшей почти обнаженную Юдифь, он сказал:
— Мадам, это было восхитительно!
Затем, не обращая внимания на свидетелей этой беседы, громко добавил:
— Вы прелестны… Почему от нас так долго скрывали такое сокровище?
Мадам де Мерси-Аржанто приходилась внучкой мадам Таллиен. Она обладала завидным хладнокровием и не терялась в любой ситуации.
— Сир, — ответила она, — если вы нашли сокровище, то оно принадлежит Вашему Высочеству.
Простота, с которой она преподнесла себя императору, понравилась Наполеону III. На следующий день герцог де Персиньи отправился в только что купленный графом де Мерси-Аржанто дом.
Он хотел видеть графиню. Луиза, ждавшая посланника от императора, сразу же приняла его.
— Мадам, — сказал Персиньи, — Его Высочеству было бы угодно встретиться с вами наедине. Естественно, все должно держаться в секрете. Совершенно случайно ваш муж выбрал дом, который соединен подземным переходом с дворцом.
Казалось, графиня была удивлена:
— Подземным переходом? И где же он?
— Не могли бы вы проводить меня в ваш будуар?
Луиза тотчас же поднялась.
— Пойдемте!
Когда они оказались в маленькой комнате, стены которой были обиты розовой материей, Персиньи указал на размытое пятно на панели.
— Соблаговолите притронуться к этому пятну.
Луиза выполнила его указание, часть стены бесшумно отодвинулась, открывая лестницу.
У самого проема на дощечке стоял подсвечник со стеклянным колпаком.
— Вы позволите зажечь свечу? — спросил Персиньи.
Графине казалось, что она грезит.
— Зажгите, — прошептала она.
Она вглядывалась в проем. Длинная лента красного бархата образовывала бордюр с двух сторон от лестницы. Этот тайный ход, должно быть, был прорыт по приказу жившей в этом доме мадам де Помпадур, и им пользовался император, когда при помощи Персиньи готовил переворот.
Герцог зажег свечу.
— Следуйте за мной, мадам!
Они стали спускаться по лестнице. Мадам де Мерси-Аржанто пришлось пригнуться, так как она была высокого роста. Спустившись на несколько ступенек, они оказались в коридоре. Примерно в двадцати метрах, на другом конце коридора, находилась другая лестница.
Персиньи, который шел впереди Луизы, нажал на какую-то кнопку. Открылась дверь.
— Сюда, пожалуйста.
Графиня на цыпочках прошла за ним.
— Где мы?
— В ризнице. Здесь вас будет ждать император.
Мысль о том, что любовные игры будут происходить в ризнице, позабавила мадам де Мерси-Аржанто. Тем более что аскетичная обстановка этой комнаты состояла лишь из стола, покрашенного в черный цвет, стула, старого аналоя, вешалки, на которой болтался выцветший стихарь, и двух медных канделябров.
— Его Высочество приказал привести комнату в порядок. Он будет здесь сегодня вечером, в шесть часов.
В назначенное время графиня пробралась в ризницу и с удовольствием убедилась, что Персиньи не солгал ей. Расшатанная жалкая мебель и предметы культа исчезли, а вместо них появился ковер, два удобных кресла, круглый столик и широкое канапе.
На стене красовалась картина, на которой была изображена спящая обнаженная нимфа и шаловливый Амур, пытающийся ее разбудить.
Императора еще не было, и Луиза подошла к окну и стала разглядывать желтую крону деревьев парка. Легкий шорох заставил ее обернуться. Наполеон III протянул к ней руки.
Через некоторое время их приняло в свои объятия канапе.
Через два часа император, открывший в мадам де Мерси-Аржанто великолепную любовницу, опытную и одновременно шаловливую, с усталой, но довольной улыбкой застегивал редингот.
— Мне хотелось бы почаще встречаться с вами, — сказал он. — Но императрица ужасно ревнива, поэтому нам нужно договориться о каком-нибудь условном знаке, чтобы назначать свидания. Каждый день после полудня вы будете ездить гулять в Булонский лес. Если вы встретите герцога де Персиньи с фиалками в петлице, то это будет означать, что в тот же день в шесть часов я жду вас здесь…
Луизе понравилось предложение императора, и каждый день она проводила некоторое время на берегу озера.
Ровно в три часа дня на черной лошади появлялся герцог де Персиньи. Если в его петлице красовались фиалки, графиня спешно возвращалась домой, принимала душистую ванну и готовилась к встрече с императором.
Естественно, императрица недолго оставалась в неведении по поводу прогулок де Персиньи с цветами и свиданий в ризнице.
И снова Тюильри наполнился упреками, слезами и скрежетом зубов.
— Ну, теперь вы столкнулись с женщиной, за которой тянется целый шлейф скандалов, — как-то вечером сказала Евгения, — с женщиной, толкнувшей на самоубийство графа де Стекельберга, готовой отдаться кому угодно… Ведь она была любовницей банкира Оппенгейма? Я требую, чтобы вы незамедлительно порвали с этой порочной особой!
Как всегда, Наполеон III со слезами на глазах пообещал ей это.
— Не кричи так, Эжени, я больше не стану встречаться с этой женщиной.
Императрица, прекрасно знавшая, насколько внушаем император, боялась, что новая фаворитка захочет втравить его в какую-нибудь авантюру.
— Надеюсь, она не вмешивается в государственные дела?
Император покраснел.
— Конечно же, нет!
Но мадам де Мерси-Аржанто, как и ее бабушка, мадам Таллиен, увлекалась политикой и не замедлила проявить свой интерес к этой области деятельности.
На протяжении целой недели месье де Персиньи появлялся в Булонском лесу, не имея ни одной, хотя бы самой чахлой фиалки в петлице.
Расстроенная мадам де Мерси-Аржанто решила, что она надоела императору. Она пожалела о том, что не продемонстрировала все то, на что способна, и проводила вечера, перебирая гербарий в своем будуаре.
Она как раз приклеивала в альбом красивый лист каштана, подобранный ею около озера, когда в потайную дверь трижды постучали. Вскочив, она поспешила отворить и замерла: на лестнице стоял император. В одной руке он держал свечу, а в другой — букет фиалок.
Освободив его от груза, она закрыла дверь на засов и бросилась в его объятия. Еще мгновение — и они праздновали на ковре свое воссоединение с наивной чистой радостью в сердцах.
Успокоившись, они сели к камину. Наполеон III заговорил о ревности императрицы.
— Ее шпионы вызнали, каким образом я назначаю вам свидания. Теперь месье де Персиньи будет оставлять вам записку на полке, которая находится в подземном коридоре. Вам нужно раз в день спускаться по лестнице и проверять, есть ли на полке что-нибудь для вас.
Мадам де Мерси-Аржанто ласкала ухо императора.
— Императрица ненавидит меня, не правда ли?
Император, немного подумав, ответил с комичной важностью:
— Да!
— Потребовала ли она от вас порвать со мной?
— Да!
Мадам де Мерси-Аржанто была из тех женщин, которые стремятся собрать наиболее полные сведения о своих врагах.
— Она назвала меня шлюхой?
Император затруднился сразу же ответить. Тем не менее его находчивость привела бы в восторг самых искусных дипломатов:
— Да, но по-испански.
Тем не менее графиня была задета.
Когда император скрылся в подземном коридоре, Луиза стала ломать голову над тем, как отомстить императрице. Она была изобретательна, и ей не пришлось долго мучиться над этим вопросом. Евгения была страстной политиканшей, следовательно, нужно было помешать ей показываться в Совете. Луиза решила использовать для этой цели Персиньи. Несколько раз она встречалась с герцогом, который терпеть не мог Евгению, и уговаривала его начать действовать против императрицы. Через несколько дней, 11 ноября 1867 года, Персиньи написал пространное письмо императору, в котором резко осуждал вмешательство Евгении в государственные дела.
Увы! Это письмо не было распечатано самим императором.
Вот как рассказывает об этом Октав Обри:
«Феликс, секретарь императора, принес конверт, на котором значилось: „Императору лично от герцога де Персиньи“.
— Ну вот, — сказал Наполеон III, — еще одна жалоба от Персиньи. Ах, как мне это надоело! Прочти мне это письмо, я что-то неважно себя чувствую сегодня.
Императрица распечатала письмо и извлекла дюжину исписанных страниц.
Жалоба? Это было подробное и резкое обвинение против императрицы. Ее присутствие в Совете, партия, которую она собрала вокруг себя, подорвали авторитет императора. Во главе государства стоят отныне двое. Это двоевластие порождает множество интриг, мешает контролю, играет на руку оппозиции и, в конечном итоге, приведет к полному краху империи. Герцог видел спасение в одном: Наполеон должен полностью взять власть в свои руки, предоставив императрице украшать балы и празднества.
Читая это послание, Евгения кипела от негодования. Строчки прыгали перед ее глазами, она запиналась, судорожно комкала листы. Закончив чтение, она швырнула бумаги на пол. Наполеон III сохранял невозмутимость. Императрица воскликнула:
— Ноги моей больше не будет в Совете! Я не желаю подвергаться подобным унижениям! Это несправедливо и оскорбительно!
Гнев целиком завладел ею. Она топнула ногой. Персиньи! Ни власть, ни богатство не изменили его. Он всегда ненавидел ее! А теперь, когда столько трудностей обрушилось на них, он во всем обвиняет ее! О, она сумеет защититься! И она сейчас же напишет ответ герцогу, в котором выскажет все, что она думает по поводу его вероломства.
Император пытался ее урезонить:
— Успокойся. Это просто очередная глупая выходка Персиньи. Стоит ли придавать ей такое значение! Ты по-прежнему будешь заседать в Совете, такова моя воля. Я решаю…
Он хотел оправдать Персиньи, напомнил обо всех его былых заслугах. Но Евгения закусила удила. Он продолжал терпеливо урезонивать ее. В конце концов, ее гнев утих, тем более что она выиграла партию. Но в тот же день она, как и обещала, послала ответ на восьми страницах, содержание которого было таково, что Персиньи стал избегать появляться при дворе».
Поражение, которое потерпел Персиньи, не расхолодило мадам де Мерси-Аржанто.
Она стала заигрывать с оппозицией, затеяла флирт с Эмилем Оливье и стала склонять Наполеона III к «либеральной империи».
Весь 1868 год она потратила на сложные переговоры, целью которых было передать всю власть Парламенту, чтобы раз и навсегда императрица перестала играть сколько б ни было существенную политическую роль.
Луиза знала, что Евгения намеревалась заставить императора отречься от престола в пользу наследного сына (которому исполнилось двенадцать лет) и стать во главе регентства. Нужно было действовать незамедлительно. Она уговорила императора несколько раз встретиться с Эмилем Оливье.
Они понравились друг другу, и их беседы были продолжительны.
Евгения забеспокоилась. Тайные агенты донесли ей, что мадам де Мерси-Аржанто дружна с Эмилем Оливье. В тот же вечер стены Тюильри задрожали от криков.
— Немедленно прервать какие бы то ни было отношения с этой женщиной! Она склоняет вас занять позицию, из-за которой вы потеряете трон! Если вы не расстанетесь с ней, я в третий раз покину двор, и вы станете посмешищем в Европе!
Конечно же. Наполеон III пообещал ей порвать с Луизой, но его визиты в ризницу не прекратились.
30 сентября 1869 года Евгения со свитой покинула Сен-Клу, холодно простившись с императором, и обновила Суэцкий канал, прорытый ее кузеном, Фердинандом де Лессепсом.
Специальный поезд отвез императрицу в Турин, затем в Венецию, где она села на императорскую яхту «Эгл», снабженную паровым двигателем.
Она побывала в Афинах, а затем отправилась в Константинополь. Султан с почестями принял ее, а дамы-турчанки преподнесли ей подарок. Развязав пакет, Евгения увидела ковер с тканым портретом Наполеона III с бородой и шевелюрой из натуральных волос…
Этот странный презент повеселил свиту. Евгения нанесла визит Его Сиятельству вице-королю. Любезный хедив построил специально для нее дворец на берегу Нила, где она и поселилась.
5 ноября императрица села в лодку, прикрепленную к буксиру, и отправилась осматривать Верхний Египет.
Она восхищалась Луксором, Фивами, Асуаном, путешествовала по пескам на верблюде, пила из источников в оазисах, совершила переход верхом на осле и любовалась звездами.
По вечерам египтолог Мариет повествовал ей об истории этой страны, о фараонах.
Понемногу горе императрицы улеглось. Она уже без прежней горечи думала об императоре и даже иногда, глядя на Нил, вдыхая запахи Африки, подыскивала оправдания его поступкам.
Да, он волочился за юбками, но ведь и она вела себя не безукоризненно. Отвращение, которое она испытывала к исполнению своих супружеских обязанностей, приводило его в отчаяние… В конце концов, она стала сожалеть о том, что встала в позу разгневанной добродетели и оставила растерявшегося мужа одного в то время, когда во Франции оппозиция все громче заявляла о себе.
По телеграфу она получала сведения об атаках и ловушках месье Тьера, Жюля Фавра и их сторонников. Как-то вечером она послала императору следующее письмо:
«Мой дорогой Людовик.
Я пишу тебе с дороги, с берегов Нила… О тебе и о Луи узнаю по телеграфу. Я бесконечно радуюсь всякому сообщению, ведь эта ниточка связывает меня со всем тем, что мне дорого на этом свете… Вчера я очень волновалась за тебя, но твоя депеша меня успокоила. Думаю, положение не безвыходное. Я нахожусь далеко от тебя и многого не знаю, но убеждена, что последовательность — большая сила, Я не люблю всяких резких перемен и считаю, что нельзя устраивать два государственных переворота в одно правление.
Дух, как и здоровье, требует постоянной заботы, а навязчивые идеи, в конце концов, разрушают даже самый совершенный мозг. В этом я убедилась на собственном опыте и не хочу помнить больше о том, что покорежило мои иллюзии. Моя жизнь кончена, но она найдет новое дыхание в сыне, и я верю, что он познает истинные радости, которые, пройдя через его сердце, долетят и до меня…
Целую тебя. Евгения».
Осмотрев пирамиды и сфинксов, Евгения снова поднялась на борт «Эгл» и отправилась к берегам Порт-Саида, где 16 ноября должно было состояться торжественное открытие канала.
В свите императрицы был один странный человек — ее духовник магистр Бауер.
Этот прелат, достигший высокого сана, имел весьма запутанное прошлое. В его жилах текла еврейская и венгерская кровь, он сменил профессии художника, коммивояжера и фотографа, прежде чем стал священником. В новом качестве он быстро снискал успех у дам как проповедник. Один из его биографов простодушно замечает, что его «могучий властный дар проникал в самую глубину их существа».
Вдохновленный быстрым успехом, магистр Бауер становится своего рода щеголем. «Он обратил на себя внимание, — пишет Флери, — жеманностью манер и довольно странным для духовного лица поведением. Он прибывал в Сен-Клу для того, чтобы отслужить мессу, одетый в фиолетовую сутану, в повозке, которую тянули два пони, украшенные бубенчиками, в сопровождении двух огромных борзых, резвившихся вокруг упряжки. Он ездил на лошади в костюме, напоминавшем наряды щеголей времен Регентства: низкая широкополая шляпа, фиолетовый галстук под отложным воротничком, редингот, обтягивающий тонкую талию, бархатные брюки и мягкие сапоги со шпорами».
Повстречавшись как-то утром в Булонском лесу с полковником Галифе, магистр Бауер счел уместным отдать ему честь. Изумленный военный ответил ему широким благословляющим жестом…
Его скандальная репутация не помешала императрице пригласить его присоединиться в Египте к свите и продемонстрировать свое красноречие на торжественном открытии канала.
На борту «Эгл» магистр Бауер был принят довольно холодно. Его ужимки и «туалеты» не понравились всем, и особенно второму капитану месье Сибуру.
Как-то вечером, в начале обеда, духовник императрицы внезапно спросил его:
— А вы не родственник магистра Сибура?
Капитан ответил:
— Я его сын!
Наступило молчание. Все уткнулись в тарелки, силясь не расхохотаться.
Над этой шуткой смеялись еще несколько дней.
Магистр Бауер еще не раз давал своим спутникам повод для веселья.
Стало известно, что он был любовником одной молодой египтянки с берегов Красного моря, которой изменил с крестьянкой из семьи феллаха в Дельте, и вскоре некоторую часть его тела — которая не называлась впрямую — прозвали «малым Суэцким каналом».
Его же самого величали «Порось-Сеид».
При Второй империи знали толк в каламбурах.
МАРКИЗА ДЕ ПАЙВА — ШПИОНКА БИСМАРКА
17 ноября 1869 года в Порт-Саиде в присутствии австрийского императора, кронпринца Пруссии, принца Нидерландов и многочисленной публики, прибывшей со всех сторон света, Евгения торжественно открыла Суэцкий канал.
Магистр Бауер произнес цветистую речь, и аудитория, настроенная игриво, заметила, как заблестели его глаза, когда он заговорил о «юных египтянках, которые отныне могут любоваться своим отражением в смешанных водах двух морей».
Вечером над каналом был устроен фейерверк, а на следующий день «Эгл» взял курс на Исмаилию. Хедив устроил роскошный обед, и многие решили, что он сделал это неспроста.
Во время обеда он щедро отпускал императрице изысканные комплименты и, как отмечают очевидцы, «его увлажнившийся взгляд подтверждал искренность слов». Растерявшаяся свита слушала, как египетский монарх сравнивает Евгению с «нежной газелью», утверждает, что ее губы имеют вкус меда, и настаивает на том, что ни одно море в мире не таит в своих водах раковин, которые могли бы сравниться по форме с ушами императрицы.
Короче, никто не сомневался, что он влюбился. Смущенная императрица делала вид, что она принимает все эти почести всего лишь за форму восточного гостеприимства. Она любезно улыбалась, так как ей не хотелось, чтобы этот чудесный вечер закончился скандалом.
К несчастью, хедив вообразил, что ее улыбка — знак поощрения. После обеда он отыскал ее в гостиной. Перепуганная императрица собрала вокруг себя всех дам из свиты, и завела разговор об истории пирамид.
Хедив был разочарован, когда понял, что французская императрица не примет его во дворце, который он для нее построил. Тогда, как сообщает Ирене Може «он, не надеясь на большее, пожелал поцеловать ей руку, и стоило невероятных трудов убедить его в том, что это непозволительно».
Вечером, вернувшись к себе, императрица написала Наполеону III: «Представляю, что с тобой было, если бы ты услышал, что говорил мне хедив».
Это письмо повеселило императора, который подробно обсудил его с мадам де Мерси-Аржанто.
Евгения вернулась в Порт-Саид, чтобы подтолкнуть месье де Лессепса, которому было шестьдесят четыре года, в объятия двадцатилетней невесты, Луизы-Элен Отар де Брагар. Это был последний приятный период в жизни Евгении. Ее ждала Франция, в которой бушевала оппозиция.
Тюильри поразил ее. Император, больной, встревоженный, казалось, постарел на десять лет. Он проводил часы, молча раскладывая пасьянсы или высекая щипцами сноп искр из углей в камине.
После солнечных праздничных дней в Порт-Саиде Евгения с трудом привыкала к новой обстановке. В мрачном дворце, где капризный, избалованный император молча перебирал игральные карты, «пахло смертью».
Евгения поняла, что нужно действовать. В то время, когда оппозиционная пресса кричала о скором падении Второй империи, когда Энри де Рошфор в «Лантерне», издававшемся в Брюсселе, указывал дату провозглашения третьей республики, она решила вмешаться в политические дела.
Увы! За время ее отсутствия Наполеон III целиком попал под влияние Эмиля Оливье.
— Это единственный человек, который может спасти ситуацию, — говорил он.
2 января 1870 года марсельский министр был назначен Президентом Совета. Наступала новая эра империи, и Евгения лишалась возможности играть хоть сколько-нибудь существенную роль в политической жизни.
В ярости она предрекала императору многочисленные беды. Наполеон III молчал. Не глядя на нее, он бесстрастно раскладывал пасьянс.
В конце мая результаты плебисцита, которые дали 7 336 000 голосов «за», 1 560 000 — «против» и 1 894 000 воздержавшихся, немного успокоили императрицу.
Но ненадолго. Во время распределения премий произошел весьма показательный инцидент, возродивший ее пессимизм. Лауреаты получали премии из рук наследного принца. Когда жюри назвало имя молодого Кавеньяка, сына давнего противника Наполеона III, лауреат отказался подняться на эстраду.
По пути в Тюильри Евгения сказала погрустневшему принцу:
— Бедный мой мальчик, мы уже ничего не значим в этой стране.
Она заперлась в спальне. С ней случился истерический припадок.
С этого дня тревога не отпускала Евгению. Призрак Марии-Антуанетты преследовал ее, и она, выезжая в Париж, дрожала от страха.
— Всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице, — говорила она, — ужас окутывает меня. Покидая дворец, я спрашиваю себя, суждено ли мне вернуться живой.
Как-то, проезжая по Елисейским полям, она, охваченная внезапной паникой, отменила прогулку по Булонскому лесу и приказала ехать обратно в Тюильри.
Этот случай приобретает особый смысл, если учесть, что все произошло в нескольких метрах от дома, где жила женщина, многое сделавшая для падения империи.
Эта женщина была маркиза де Пайва.
Уже несколько лет эта куртизанка жила с неким богатым немцем, близким другом Бисмарка, графом Генкелем де Доннемарк. Несмотря на высокое покровительство, Пайва не была принята ни в Тюильри, ни в обществе, и «досада точила ее». Как-то, обедая в своем роскошном особняке, она провозгласила:
— Если бы мне предложили участвовать в высшем суде над этими чванливыми французами, я бы не стала отказываться!
Граф Генкель, который тоже ненавидел Францию, помог ей отомстить обществу, захлопнувшему передней двери.
С 1869 года Пайва регулярно отправляла Бисмарку сведения о том, что происходит во Франции и какие военные планы вынашивает Наполеон III.
Она получала их из уст журналистов и издателей газет, которых она приглашала на обед.
Послушаем одного из ее биографов. Марселя Буланже:
«Пайва принимала писателей и журналистов. И те и другие были хорошо осведомлены и не умели держать язык за зубами. Кроме того, граф Генкель, важный прусский аристократ, общался с дипломатами и представителями немецкой колонии в Париже. Он повторял те неосторожные разговоры, которые велись за столом, распространял тенденциозные мнения, умело пускал в ход клевету.
Можно ли назвать все это шпионажем? Пожалуй, дело обстояло гораздо хуже. Мы привыкли, что шпионом становится несчастное существо, лишенное средств к существованию, готовое за звонкую монету выдать военную или государственную тайну соседней стране. Само собой разумеется, что ничего похожего мы не имеем в случае с Пайвой. Она была богата и не собиралась торговать крадеными документами. Это была слишком грязная работа.
Пайва была, если можно так выразиться, шпионкой-белоручкой. Она не была напрямую связана с Берлином. Просто она сама или ее муж с завидной регулярностью передавали прусским дипломатам то, что Эмиль де Жирардэн или Арсен Гуссей говорили накануне во время обеда о настрое в обществе, об идеях, будораживших двор, о наивности некоторых генералов, о радужных перспективах новой империи. Господа дипломаты были очень заинтересованы в подобных разговорах. Советник посольства легко и непринужденно спрашивал; «А вы уверены в этом? Вы точно знаете? Вы можете назвать мне конкретные цифры?»
— Они будут в вашем распоряжении завтра, — говорил Генкель, раздраженный тем, что ему не верят на слово.
Что же касается Пайвы, то ей льстило внимание, и она готова была говорить без умолку. В одних она старалась пробудить воинственные чувства, других успокаивала. Она манипулировала доверием, вносила смуту, даже за меньшие преступления в военное время высылают из страны, бросают в тюрьму, иногда расстреливают. Но обеды у Пайвы были великолепны…»
Великолепные обеды, благодаря которым французам пришлось есть крыс…
Он во всем слушался императрицу. Однажды вечером, на балу, Евгения, беседуя с королевой Августой, жеманно произнесла:
— Вы увидите… Вы увидите… Скоро мы повоюем с вами…
Изумленная королева Пруссии часом позже передала эти слова императрицы Бисмарку. Тот не смог удержаться от улыбки.
Франция созрела для появления на исторической арене авантюристов…
НАПОЛЕОН III ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАДАМ ДЕ МЕРСИ-АРЖАНТО В РИЗНИЦЕ
Любовь отчасти религиозное чувство.
Сект 5ев
Это произошло в сентябре 1867 года.
В большом зале дворца в Компьене устраивались живые картины.После показа картины «Встреча Юдифи и Олоферна», не лишенной пикантности, занавес упал. Император стал пробираться к кулисам. Его глаза блестели. Подойдя к графине де Мерси-Аржанто, смело сыгравшей почти обнаженную Юдифь, он сказал:
— Мадам, это было восхитительно!
Затем, не обращая внимания на свидетелей этой беседы, громко добавил:
— Вы прелестны… Почему от нас так долго скрывали такое сокровище?
Мадам де Мерси-Аржанто приходилась внучкой мадам Таллиен. Она обладала завидным хладнокровием и не терялась в любой ситуации.
— Сир, — ответила она, — если вы нашли сокровище, то оно принадлежит Вашему Высочеству.
Простота, с которой она преподнесла себя императору, понравилась Наполеону III. На следующий день герцог де Персиньи отправился в только что купленный графом де Мерси-Аржанто дом.
Он хотел видеть графиню. Луиза, ждавшая посланника от императора, сразу же приняла его.
— Мадам, — сказал Персиньи, — Его Высочеству было бы угодно встретиться с вами наедине. Естественно, все должно держаться в секрете. Совершенно случайно ваш муж выбрал дом, который соединен подземным переходом с дворцом.
Казалось, графиня была удивлена:
— Подземным переходом? И где же он?
— Не могли бы вы проводить меня в ваш будуар?
Луиза тотчас же поднялась.
— Пойдемте!
Когда они оказались в маленькой комнате, стены которой были обиты розовой материей, Персиньи указал на размытое пятно на панели.
— Соблаговолите притронуться к этому пятну.
Луиза выполнила его указание, часть стены бесшумно отодвинулась, открывая лестницу.
У самого проема на дощечке стоял подсвечник со стеклянным колпаком.
— Вы позволите зажечь свечу? — спросил Персиньи.
Графине казалось, что она грезит.
— Зажгите, — прошептала она.
Она вглядывалась в проем. Длинная лента красного бархата образовывала бордюр с двух сторон от лестницы. Этот тайный ход, должно быть, был прорыт по приказу жившей в этом доме мадам де Помпадур, и им пользовался император, когда при помощи Персиньи готовил переворот.
Герцог зажег свечу.
— Следуйте за мной, мадам!
Они стали спускаться по лестнице. Мадам де Мерси-Аржанто пришлось пригнуться, так как она была высокого роста. Спустившись на несколько ступенек, они оказались в коридоре. Примерно в двадцати метрах, на другом конце коридора, находилась другая лестница.
Персиньи, который шел впереди Луизы, нажал на какую-то кнопку. Открылась дверь.
— Сюда, пожалуйста.
Графиня на цыпочках прошла за ним.
— Где мы?
— В ризнице. Здесь вас будет ждать император.
Мысль о том, что любовные игры будут происходить в ризнице, позабавила мадам де Мерси-Аржанто. Тем более что аскетичная обстановка этой комнаты состояла лишь из стола, покрашенного в черный цвет, стула, старого аналоя, вешалки, на которой болтался выцветший стихарь, и двух медных канделябров.
— Его Высочество приказал привести комнату в порядок. Он будет здесь сегодня вечером, в шесть часов.
В назначенное время графиня пробралась в ризницу и с удовольствием убедилась, что Персиньи не солгал ей. Расшатанная жалкая мебель и предметы культа исчезли, а вместо них появился ковер, два удобных кресла, круглый столик и широкое канапе.
На стене красовалась картина, на которой была изображена спящая обнаженная нимфа и шаловливый Амур, пытающийся ее разбудить.
Императора еще не было, и Луиза подошла к окну и стала разглядывать желтую крону деревьев парка. Легкий шорох заставил ее обернуться. Наполеон III протянул к ней руки.
Через некоторое время их приняло в свои объятия канапе.
Через два часа император, открывший в мадам де Мерси-Аржанто великолепную любовницу, опытную и одновременно шаловливую, с усталой, но довольной улыбкой застегивал редингот.
— Мне хотелось бы почаще встречаться с вами, — сказал он. — Но императрица ужасно ревнива, поэтому нам нужно договориться о каком-нибудь условном знаке, чтобы назначать свидания. Каждый день после полудня вы будете ездить гулять в Булонский лес. Если вы встретите герцога де Персиньи с фиалками в петлице, то это будет означать, что в тот же день в шесть часов я жду вас здесь…
Луизе понравилось предложение императора, и каждый день она проводила некоторое время на берегу озера.
Ровно в три часа дня на черной лошади появлялся герцог де Персиньи. Если в его петлице красовались фиалки, графиня спешно возвращалась домой, принимала душистую ванну и готовилась к встрече с императором.
Естественно, императрица недолго оставалась в неведении по поводу прогулок де Персиньи с цветами и свиданий в ризнице.
И снова Тюильри наполнился упреками, слезами и скрежетом зубов.
— Ну, теперь вы столкнулись с женщиной, за которой тянется целый шлейф скандалов, — как-то вечером сказала Евгения, — с женщиной, толкнувшей на самоубийство графа де Стекельберга, готовой отдаться кому угодно… Ведь она была любовницей банкира Оппенгейма? Я требую, чтобы вы незамедлительно порвали с этой порочной особой!
Как всегда, Наполеон III со слезами на глазах пообещал ей это.
— Не кричи так, Эжени, я больше не стану встречаться с этой женщиной.
Императрица, прекрасно знавшая, насколько внушаем император, боялась, что новая фаворитка захочет втравить его в какую-нибудь авантюру.
— Надеюсь, она не вмешивается в государственные дела?
Император покраснел.
— Конечно же, нет!
Но мадам де Мерси-Аржанто, как и ее бабушка, мадам Таллиен, увлекалась политикой и не замедлила проявить свой интерес к этой области деятельности.
На протяжении целой недели месье де Персиньи появлялся в Булонском лесу, не имея ни одной, хотя бы самой чахлой фиалки в петлице.
Расстроенная мадам де Мерси-Аржанто решила, что она надоела императору. Она пожалела о том, что не продемонстрировала все то, на что способна, и проводила вечера, перебирая гербарий в своем будуаре.
Она как раз приклеивала в альбом красивый лист каштана, подобранный ею около озера, когда в потайную дверь трижды постучали. Вскочив, она поспешила отворить и замерла: на лестнице стоял император. В одной руке он держал свечу, а в другой — букет фиалок.
Освободив его от груза, она закрыла дверь на засов и бросилась в его объятия. Еще мгновение — и они праздновали на ковре свое воссоединение с наивной чистой радостью в сердцах.
Успокоившись, они сели к камину. Наполеон III заговорил о ревности императрицы.
— Ее шпионы вызнали, каким образом я назначаю вам свидания. Теперь месье де Персиньи будет оставлять вам записку на полке, которая находится в подземном коридоре. Вам нужно раз в день спускаться по лестнице и проверять, есть ли на полке что-нибудь для вас.
Мадам де Мерси-Аржанто ласкала ухо императора.
— Императрица ненавидит меня, не правда ли?
Император, немного подумав, ответил с комичной важностью:
— Да!
— Потребовала ли она от вас порвать со мной?
— Да!
Мадам де Мерси-Аржанто была из тех женщин, которые стремятся собрать наиболее полные сведения о своих врагах.
— Она назвала меня шлюхой?
Император затруднился сразу же ответить. Тем не менее его находчивость привела бы в восторг самых искусных дипломатов:
— Да, но по-испански.
Тем не менее графиня была задета.
Когда император скрылся в подземном коридоре, Луиза стала ломать голову над тем, как отомстить императрице. Она была изобретательна, и ей не пришлось долго мучиться над этим вопросом. Евгения была страстной политиканшей, следовательно, нужно было помешать ей показываться в Совете. Луиза решила использовать для этой цели Персиньи. Несколько раз она встречалась с герцогом, который терпеть не мог Евгению, и уговаривала его начать действовать против императрицы. Через несколько дней, 11 ноября 1867 года, Персиньи написал пространное письмо императору, в котором резко осуждал вмешательство Евгении в государственные дела.
Увы! Это письмо не было распечатано самим императором.
Вот как рассказывает об этом Октав Обри:
«Феликс, секретарь императора, принес конверт, на котором значилось: „Императору лично от герцога де Персиньи“.
— Ну вот, — сказал Наполеон III, — еще одна жалоба от Персиньи. Ах, как мне это надоело! Прочти мне это письмо, я что-то неважно себя чувствую сегодня.
Императрица распечатала письмо и извлекла дюжину исписанных страниц.
Жалоба? Это было подробное и резкое обвинение против императрицы. Ее присутствие в Совете, партия, которую она собрала вокруг себя, подорвали авторитет императора. Во главе государства стоят отныне двое. Это двоевластие порождает множество интриг, мешает контролю, играет на руку оппозиции и, в конечном итоге, приведет к полному краху империи. Герцог видел спасение в одном: Наполеон должен полностью взять власть в свои руки, предоставив императрице украшать балы и празднества.
Читая это послание, Евгения кипела от негодования. Строчки прыгали перед ее глазами, она запиналась, судорожно комкала листы. Закончив чтение, она швырнула бумаги на пол. Наполеон III сохранял невозмутимость. Императрица воскликнула:
— Ноги моей больше не будет в Совете! Я не желаю подвергаться подобным унижениям! Это несправедливо и оскорбительно!
Гнев целиком завладел ею. Она топнула ногой. Персиньи! Ни власть, ни богатство не изменили его. Он всегда ненавидел ее! А теперь, когда столько трудностей обрушилось на них, он во всем обвиняет ее! О, она сумеет защититься! И она сейчас же напишет ответ герцогу, в котором выскажет все, что она думает по поводу его вероломства.
Император пытался ее урезонить:
— Успокойся. Это просто очередная глупая выходка Персиньи. Стоит ли придавать ей такое значение! Ты по-прежнему будешь заседать в Совете, такова моя воля. Я решаю…
Он хотел оправдать Персиньи, напомнил обо всех его былых заслугах. Но Евгения закусила удила. Он продолжал терпеливо урезонивать ее. В конце концов, ее гнев утих, тем более что она выиграла партию. Но в тот же день она, как и обещала, послала ответ на восьми страницах, содержание которого было таково, что Персиньи стал избегать появляться при дворе».
Поражение, которое потерпел Персиньи, не расхолодило мадам де Мерси-Аржанто.
Она стала заигрывать с оппозицией, затеяла флирт с Эмилем Оливье и стала склонять Наполеона III к «либеральной империи».
Весь 1868 год она потратила на сложные переговоры, целью которых было передать всю власть Парламенту, чтобы раз и навсегда императрица перестала играть сколько б ни было существенную политическую роль.
Луиза знала, что Евгения намеревалась заставить императора отречься от престола в пользу наследного сына (которому исполнилось двенадцать лет) и стать во главе регентства. Нужно было действовать незамедлительно. Она уговорила императора несколько раз встретиться с Эмилем Оливье.
Они понравились друг другу, и их беседы были продолжительны.
Евгения забеспокоилась. Тайные агенты донесли ей, что мадам де Мерси-Аржанто дружна с Эмилем Оливье. В тот же вечер стены Тюильри задрожали от криков.
— Немедленно прервать какие бы то ни было отношения с этой женщиной! Она склоняет вас занять позицию, из-за которой вы потеряете трон! Если вы не расстанетесь с ней, я в третий раз покину двор, и вы станете посмешищем в Европе!
Конечно же. Наполеон III пообещал ей порвать с Луизой, но его визиты в ризницу не прекратились.
30 сентября 1869 года Евгения со свитой покинула Сен-Клу, холодно простившись с императором, и обновила Суэцкий канал, прорытый ее кузеном, Фердинандом де Лессепсом.
Специальный поезд отвез императрицу в Турин, затем в Венецию, где она села на императорскую яхту «Эгл», снабженную паровым двигателем.
Она побывала в Афинах, а затем отправилась в Константинополь. Султан с почестями принял ее, а дамы-турчанки преподнесли ей подарок. Развязав пакет, Евгения увидела ковер с тканым портретом Наполеона III с бородой и шевелюрой из натуральных волос…
Этот странный презент повеселил свиту. Евгения нанесла визит Его Сиятельству вице-королю. Любезный хедив построил специально для нее дворец на берегу Нила, где она и поселилась.
5 ноября императрица села в лодку, прикрепленную к буксиру, и отправилась осматривать Верхний Египет.
Она восхищалась Луксором, Фивами, Асуаном, путешествовала по пескам на верблюде, пила из источников в оазисах, совершила переход верхом на осле и любовалась звездами.
По вечерам египтолог Мариет повествовал ей об истории этой страны, о фараонах.
Понемногу горе императрицы улеглось. Она уже без прежней горечи думала об императоре и даже иногда, глядя на Нил, вдыхая запахи Африки, подыскивала оправдания его поступкам.
Да, он волочился за юбками, но ведь и она вела себя не безукоризненно. Отвращение, которое она испытывала к исполнению своих супружеских обязанностей, приводило его в отчаяние… В конце концов, она стала сожалеть о том, что встала в позу разгневанной добродетели и оставила растерявшегося мужа одного в то время, когда во Франции оппозиция все громче заявляла о себе.
По телеграфу она получала сведения об атаках и ловушках месье Тьера, Жюля Фавра и их сторонников. Как-то вечером она послала императору следующее письмо:
«Мой дорогой Людовик.
Я пишу тебе с дороги, с берегов Нила… О тебе и о Луи узнаю по телеграфу. Я бесконечно радуюсь всякому сообщению, ведь эта ниточка связывает меня со всем тем, что мне дорого на этом свете… Вчера я очень волновалась за тебя, но твоя депеша меня успокоила. Думаю, положение не безвыходное. Я нахожусь далеко от тебя и многого не знаю, но убеждена, что последовательность — большая сила, Я не люблю всяких резких перемен и считаю, что нельзя устраивать два государственных переворота в одно правление.
Дух, как и здоровье, требует постоянной заботы, а навязчивые идеи, в конце концов, разрушают даже самый совершенный мозг. В этом я убедилась на собственном опыте и не хочу помнить больше о том, что покорежило мои иллюзии. Моя жизнь кончена, но она найдет новое дыхание в сыне, и я верю, что он познает истинные радости, которые, пройдя через его сердце, долетят и до меня…
Целую тебя. Евгения».
Осмотрев пирамиды и сфинксов, Евгения снова поднялась на борт «Эгл» и отправилась к берегам Порт-Саида, где 16 ноября должно было состояться торжественное открытие канала.
В свите императрицы был один странный человек — ее духовник магистр Бауер.
Этот прелат, достигший высокого сана, имел весьма запутанное прошлое. В его жилах текла еврейская и венгерская кровь, он сменил профессии художника, коммивояжера и фотографа, прежде чем стал священником. В новом качестве он быстро снискал успех у дам как проповедник. Один из его биографов простодушно замечает, что его «могучий властный дар проникал в самую глубину их существа».
Вдохновленный быстрым успехом, магистр Бауер становится своего рода щеголем. «Он обратил на себя внимание, — пишет Флери, — жеманностью манер и довольно странным для духовного лица поведением. Он прибывал в Сен-Клу для того, чтобы отслужить мессу, одетый в фиолетовую сутану, в повозке, которую тянули два пони, украшенные бубенчиками, в сопровождении двух огромных борзых, резвившихся вокруг упряжки. Он ездил на лошади в костюме, напоминавшем наряды щеголей времен Регентства: низкая широкополая шляпа, фиолетовый галстук под отложным воротничком, редингот, обтягивающий тонкую талию, бархатные брюки и мягкие сапоги со шпорами».
Повстречавшись как-то утром в Булонском лесу с полковником Галифе, магистр Бауер счел уместным отдать ему честь. Изумленный военный ответил ему широким благословляющим жестом…
Его скандальная репутация не помешала императрице пригласить его присоединиться в Египте к свите и продемонстрировать свое красноречие на торжественном открытии канала.
На борту «Эгл» магистр Бауер был принят довольно холодно. Его ужимки и «туалеты» не понравились всем, и особенно второму капитану месье Сибуру.
Как-то вечером, в начале обеда, духовник императрицы внезапно спросил его:
— А вы не родственник магистра Сибура?
Капитан ответил:
— Я его сын!
Наступило молчание. Все уткнулись в тарелки, силясь не расхохотаться.
Над этой шуткой смеялись еще несколько дней.
Магистр Бауер еще не раз давал своим спутникам повод для веселья.
Стало известно, что он был любовником одной молодой египтянки с берегов Красного моря, которой изменил с крестьянкой из семьи феллаха в Дельте, и вскоре некоторую часть его тела — которая не называлась впрямую — прозвали «малым Суэцким каналом».
Его же самого величали «Порось-Сеид».
При Второй империи знали толк в каламбурах.
МАРКИЗА ДЕ ПАЙВА — ШПИОНКА БИСМАРКА
Тайны выдавались случайно, за фруктами и сыром.
Жюлиан Кабанель
17 ноября 1869 года в Порт-Саиде в присутствии австрийского императора, кронпринца Пруссии, принца Нидерландов и многочисленной публики, прибывшей со всех сторон света, Евгения торжественно открыла Суэцкий канал.
Магистр Бауер произнес цветистую речь, и аудитория, настроенная игриво, заметила, как заблестели его глаза, когда он заговорил о «юных египтянках, которые отныне могут любоваться своим отражением в смешанных водах двух морей».
Вечером над каналом был устроен фейерверк, а на следующий день «Эгл» взял курс на Исмаилию. Хедив устроил роскошный обед, и многие решили, что он сделал это неспроста.
Во время обеда он щедро отпускал императрице изысканные комплименты и, как отмечают очевидцы, «его увлажнившийся взгляд подтверждал искренность слов». Растерявшаяся свита слушала, как египетский монарх сравнивает Евгению с «нежной газелью», утверждает, что ее губы имеют вкус меда, и настаивает на том, что ни одно море в мире не таит в своих водах раковин, которые могли бы сравниться по форме с ушами императрицы.
Короче, никто не сомневался, что он влюбился. Смущенная императрица делала вид, что она принимает все эти почести всего лишь за форму восточного гостеприимства. Она любезно улыбалась, так как ей не хотелось, чтобы этот чудесный вечер закончился скандалом.
К несчастью, хедив вообразил, что ее улыбка — знак поощрения. После обеда он отыскал ее в гостиной. Перепуганная императрица собрала вокруг себя всех дам из свиты, и завела разговор об истории пирамид.
Хедив был разочарован, когда понял, что французская императрица не примет его во дворце, который он для нее построил. Тогда, как сообщает Ирене Може «он, не надеясь на большее, пожелал поцеловать ей руку, и стоило невероятных трудов убедить его в том, что это непозволительно».
Вечером, вернувшись к себе, императрица написала Наполеону III: «Представляю, что с тобой было, если бы ты услышал, что говорил мне хедив».
Это письмо повеселило императора, который подробно обсудил его с мадам де Мерси-Аржанто.
Евгения вернулась в Порт-Саид, чтобы подтолкнуть месье де Лессепса, которому было шестьдесят четыре года, в объятия двадцатилетней невесты, Луизы-Элен Отар де Брагар. Это был последний приятный период в жизни Евгении. Ее ждала Франция, в которой бушевала оппозиция.
Тюильри поразил ее. Император, больной, встревоженный, казалось, постарел на десять лет. Он проводил часы, молча раскладывая пасьянсы или высекая щипцами сноп искр из углей в камине.
После солнечных праздничных дней в Порт-Саиде Евгения с трудом привыкала к новой обстановке. В мрачном дворце, где капризный, избалованный император молча перебирал игральные карты, «пахло смертью».
Евгения поняла, что нужно действовать. В то время, когда оппозиционная пресса кричала о скором падении Второй империи, когда Энри де Рошфор в «Лантерне», издававшемся в Брюсселе, указывал дату провозглашения третьей республики, она решила вмешаться в политические дела.
Увы! За время ее отсутствия Наполеон III целиком попал под влияние Эмиля Оливье.
— Это единственный человек, который может спасти ситуацию, — говорил он.
2 января 1870 года марсельский министр был назначен Президентом Совета. Наступала новая эра империи, и Евгения лишалась возможности играть хоть сколько-нибудь существенную роль в политической жизни.
В ярости она предрекала императору многочисленные беды. Наполеон III молчал. Не глядя на нее, он бесстрастно раскладывал пасьянс.
В конце мая результаты плебисцита, которые дали 7 336 000 голосов «за», 1 560 000 — «против» и 1 894 000 воздержавшихся, немного успокоили императрицу.
Но ненадолго. Во время распределения премий произошел весьма показательный инцидент, возродивший ее пессимизм. Лауреаты получали премии из рук наследного принца. Когда жюри назвало имя молодого Кавеньяка, сына давнего противника Наполеона III, лауреат отказался подняться на эстраду.
По пути в Тюильри Евгения сказала погрустневшему принцу:
— Бедный мой мальчик, мы уже ничего не значим в этой стране.
Она заперлась в спальне. С ней случился истерический припадок.
С этого дня тревога не отпускала Евгению. Призрак Марии-Антуанетты преследовал ее, и она, выезжая в Париж, дрожала от страха.
— Всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице, — говорила она, — ужас окутывает меня. Покидая дворец, я спрашиваю себя, суждено ли мне вернуться живой.
Как-то, проезжая по Елисейским полям, она, охваченная внезапной паникой, отменила прогулку по Булонскому лесу и приказала ехать обратно в Тюильри.
Этот случай приобретает особый смысл, если учесть, что все произошло в нескольких метрах от дома, где жила женщина, многое сделавшая для падения империи.
Эта женщина была маркиза де Пайва.
Уже несколько лет эта куртизанка жила с неким богатым немцем, близким другом Бисмарка, графом Генкелем де Доннемарк. Несмотря на высокое покровительство, Пайва не была принята ни в Тюильри, ни в обществе, и «досада точила ее». Как-то, обедая в своем роскошном особняке, она провозгласила:
— Если бы мне предложили участвовать в высшем суде над этими чванливыми французами, я бы не стала отказываться!
Граф Генкель, который тоже ненавидел Францию, помог ей отомстить обществу, захлопнувшему передней двери.
С 1869 года Пайва регулярно отправляла Бисмарку сведения о том, что происходит во Франции и какие военные планы вынашивает Наполеон III.
Она получала их из уст журналистов и издателей газет, которых она приглашала на обед.
Послушаем одного из ее биографов. Марселя Буланже:
«Пайва принимала писателей и журналистов. И те и другие были хорошо осведомлены и не умели держать язык за зубами. Кроме того, граф Генкель, важный прусский аристократ, общался с дипломатами и представителями немецкой колонии в Париже. Он повторял те неосторожные разговоры, которые велись за столом, распространял тенденциозные мнения, умело пускал в ход клевету.
Можно ли назвать все это шпионажем? Пожалуй, дело обстояло гораздо хуже. Мы привыкли, что шпионом становится несчастное существо, лишенное средств к существованию, готовое за звонкую монету выдать военную или государственную тайну соседней стране. Само собой разумеется, что ничего похожего мы не имеем в случае с Пайвой. Она была богата и не собиралась торговать крадеными документами. Это была слишком грязная работа.
Пайва была, если можно так выразиться, шпионкой-белоручкой. Она не была напрямую связана с Берлином. Просто она сама или ее муж с завидной регулярностью передавали прусским дипломатам то, что Эмиль де Жирардэн или Арсен Гуссей говорили накануне во время обеда о настрое в обществе, об идеях, будораживших двор, о наивности некоторых генералов, о радужных перспективах новой империи. Господа дипломаты были очень заинтересованы в подобных разговорах. Советник посольства легко и непринужденно спрашивал; «А вы уверены в этом? Вы точно знаете? Вы можете назвать мне конкретные цифры?»
— Они будут в вашем распоряжении завтра, — говорил Генкель, раздраженный тем, что ему не верят на слово.
Что же касается Пайвы, то ей льстило внимание, и она готова была говорить без умолку. В одних она старалась пробудить воинственные чувства, других успокаивала. Она манипулировала доверием, вносила смуту, даже за меньшие преступления в военное время высылают из страны, бросают в тюрьму, иногда расстреливают. Но обеды у Пайвы были великолепны…»
Великолепные обеды, благодаря которым французам пришлось есть крыс…