Бродерик Аннетт. Каникулы в Аризоне

   Но ей хотелось дать ему понять, что никакая потеря памяти не должна испортить им каникулы, что ему больше не надо держать себя в узде. Вот только как об этом скажешь? Хоть бы он сам догадался!
   Она услышала за спиной всплеск — значит, Хок тоже прыгнул в воду. Ей не хватило смелости оглянуться. Вместо этого она поплыла к тому берегу, где оставила мыло и шампунь. Торопливо, дергая, расплела косу и яростно намылила голову, а потом встала под водопад — смыть пену.
   Чтобы легче было расчесывать волосы, она еще разок нырнула и только потом, выжимая их, обернулась к Хоку. Хок стоял в нескольких футах от нее, глядя с такой нежностью и тоской, что у нее зашлось сердце.
   Он последовал ее примеру — оставил одежду на большом камне на берегу и теперь стоял по пояс в воде, весь в сверкающих каплях. Пейдж знала, что нет более совершенного создания на свете, такого же прекрасного в своей силе, так же ладно скроенного. И с такой любовью в глазах. Конечно, он любит меня не меньше, чем я его. Разве нужно было что-то еще, чтобы пожениться?
   Она пошла к нему, невзирая на явный испуг в его глазах. Там, где ему было по пояс, ей было по грудь — грудь как будто плыла по воде, пока не уткнулась в него.
   — Знаешь, о чем я думаю? — волнуясь, спросила она.
   Единственное, что он мог, — это заложить руки за спину. Его трясло, и он знал, что Пейдж достаточно близко, чтобы уловить его реакцию.
   — Нет.
   Ему с трудом удалось протолкнуть через пересохшие губы этот односложный ответ.
   — Я думаю о том, что никем не интересовалась и ни с кем не водилась, потому что ждала тебя. Каким-то образом я знала, что ты где-то есть и что я узнаю тебя, как только увижу. — Она закинула руки ему на шею, придвинулась ближе. — Я так рада, что ждала.
   Выдержка покинула Хока, и его руки сами обвились вокруг нее, а губы припали к ее губам в мучительном поцелуе, высвобождая все, с чем он боролся все эти дни.
   — Боже, как я люблю тебя, Пейдж, — пробормотал он, переводя дыхание. Она тоже едва дышала.
   — И я люблю тебя, Хок. Я чувствую, что любила тебя всю жизнь!
   Птица лениво засвистала в прибрежном дереве, ветерок мягко зашелестел листьями. Хок еще раз властно нашел ее губы, зная, что настал час отказаться от борьбы, что это нужно ему, нужно им обоим. Нужно и желанно. Весь мир ушел куда-то в сторону на много световых лет. Они очутились в собственном раю, пара влюбленных, один на один друг с другом.
   Он чувствовал под рукой биение жилки у нее на шее, и его сердце тоже так и надсаживалось в груди. Больше он не мог крепиться — после стольких ночей, когда он держал ее в руках, сгорая от желания и не смея дать ему волю. Все преграды рухнули.
   Пейдж почувствовала, как легко скользят его руки вдоль ее спины и бедер. Таких прикосновений она не знала и понятия не имела, как к ним относиться. Но прикосновения исходили от него и потому давали ей уверенность, что она любима и желанна.
   Хок вдруг сообразил, что они все еще стоят в воде. Не отрывая своих губ от ее, он подхватил Пейдж на руки и медленно понес на берег. Там он встал на колени и бережно положил ее на прибрежную траву.
 
   Руки Хока прошлись по ее ребрышкам, медленно огладили живот и спустились ниже. Он замер. Она была такая хрупкая, такая красивая.
   Хок вытянулся рядом с ней, не желая пугать ее стремительным натиском. Склонился над ней, коснувшись волосами ее плеча, и губами повторил мягкие очертания ее грудей. Ненадолго остановился сначала на одном их темном кончике, потом нежно приласкал губами другой.
   Что-то творилось с Пейдж: все ее мысли уплыли, как клочки облаков в небе. Остались одни ощущения: губ, припадающих к ее телу, гладящих рук, его горячей, влажной, головокружительно пахнущей кожи.
   Ее несмелые пальцы пытались повторять за ним. Всю неделю он был ее учителем. Теперь пришел черед для нового урока — он обучал ее искусству любви.
   Она провела рукой по его груди, потом по животу, потом… от ее прикосновения он вздрогнул всем телом.
   — Прости, — прошептала она.
   — Ну что ты. Меня просто подводит самоконтроль, когда я имею дело с тобой. Боюсь, что ты довела меня до точки.
   Она заглянула ему в глаза — там были любовь и желание. Дрогнувшим голосом она сказала:
   — Не надо никакого самоконтроля, Хок. Просто люби меня.
   — Люблю. Еще как люблю!
   За словом последовало дело, и Пейдж отвечала на физическое выражение его любви, как расцветающий бутон. Сколько лет она "ждала этого человека — и у нее мороз пробегал по коже при мысли, что она могла не узнать его при встрече. Но она узнала. И перешагнула через то, что они такие разные — по стилю жизни, по социальному рангу. Не поддалась условностям.
   Теперь он мой!
   Хок осторожно накрыл ее своим телом. Она была такая миниатюрная, и он не хотел причинить ей боль. Его губы снова позвали ее, потом он откинулся назад, чтобы видеть ее лицо, видеть, что она почувствует, когда будет с ним первый раз — но не последний, как он горячо надеялся.
   Она подняла дремлющие ресницы — и как будто чья-то исполинская рука сжала сердце Хока. Он не мог сделать этого, пока она не знает правды и думает, что они женаты. Не мог сыграть на ее чувствах к нему.
   Все еще держась на локтях, он взял ее голову в ладони.
   — Пейдж, родная, послушай… От ее улыбки у него захватило дух.
   — Неужели я сейчас услышу, что ты девственник?
   Его чуть не задушил приступ смеха.
   — О нет, боюсь, что нет.
   — Так я и думала. У большинства тридцатишестилетних авантюристов, которых я знала, были те же проблемы.
   Как она может шутить, если все так серьезно? Ну да, ведь она понятия не имеет, о чем речь.
   — И скольких же тридцатишестилетних авантюристов ты знала? — пробормотал он, не в силах устоять перед соблазном еще одного поцелуя. Он пытался не думать о том, как замечательно соразмерны их тела. Какой-то миллиметр отделял их от последней, от самой последней черты.
   Отвечая на его поцелуй, она умудрилась прошептать:
   — Несколько дюжин, это уж точно. Сейчас даже не припомню имен.
   — Вот как… Боже, какая ты сладкая, и я так хочу тебя…
   — Но боишься, что мне будет больно, да? Не бойся. Раз я решилась, все в порядке.
   — Пейдж, я должен тебе кое-что сказать. Пока ты не узнаешь, я не могу…
   От его тона она наконец-то насторожилась. Заметила, что он собран и напряжен. Всю ее ленивую истому как рукой сняло.
   — Ты о чем?
   — О нашем знакомстве, Пейдж. Мы познакомились в день катастрофы. Ты наняла мой самолет до Флагстафа, потому что получила известие, что твой отец… болен. Но мы, к сожалению, не долетели.
   Он ощутил, как напряглись все мышцы ее тела, и перекатился на бок, неотрывно глядя на нее. Мириады чувств проносились по ее лицу. Как бы он хотел защитить ее от них! Но было слишком поздно.
   Пейдж одолевала зарождающаяся в голове боль. Со всех сторон вперебивку наваливались мысли, обрывки воспоминаний. Хок сказал, что они вообще не были знакомы. Он сказал, что она просто наняла его самолет, чтобы лететь к отцу. Он сказал, что…
   Пейдж вскочила и бросилась за своей одеждой. Судорожно напяливая ее, она не смотрела на мужчину, который по-прежнему лежал там, где она его оставила, словно бы не сознавая своей наготы.
   Одевшись, она заговорила, все еще не глядя на него.
   — Значит, все это жалкий фарс. Мы не только не женаты, но даже и не знакомы.
   — Это не так, Пейдж. Мы не были знакомы, когда ты заказывала самолет, но ты видишь — нам хватило нескольких дней, чтобы узнать друг друга. Я никому не рассказывал о себе столько, сколько тебе.
   Она наконец с усилием подняла на него глаза, и ее передернуло. Он и не собирался прикрывать себя — живое напоминание о том, что чуть было не случилось.
   — Ты не соизволишь одеться?
   Тон был ледяной, и у него упало сердце. Она отреагировала, как и следовало ожидать, самым худшим образом.
   — Пейдж, по-моему, нам надо поговорить.
   — О чем? О том, какого дурака я сваляла? Вот уж избавь. Я все прекрасно понимаю. Полоумная старая дева встречает мужчину своей мечты и воображает, что она за ним замужем. Это оправдывает весь ее бред, не так ли? Я уверена, что ты с трудом удерживался, чтобы не рассмеяться мне в лицо.
   — Смеяться мне и в голову не приходило, Пейдж. Я влюбился.
   — Ну, довольно! Оставим эту пластинку. Я уже все поняла. Единственное, что мне надо знать, — это зачем я полетела во Флагстаф. Ты говоришь, мой отец заболел. Но отец никогда не болеет.
   Хок успел уже натянуть «левисы», сунуть ноги в мокасины и причесаться пятерней. Но когда он подошел к Пейдж, она резко отступила назад. Он остановился, положив руки на пояс.
   — Ты сказала мне, что у твоего отца был сердечный приступ и что тебе надо спешно к нему.
   Пейдж чуть не потеряла сознание и опустилась на камень, где до этого лежала ее одежда. Она восприняла эту новость как свежую и испытала шок во второй раз.
   — Сердечный приступ…
   — Да.
   — И ты держал меня все время здесь, когда я должна была быть с отцом! Ее голос срывался от гнева. Он развел руками.
   — Сама видишь, у меня нет ковра-самолета, чтобы вызволить тебя отсюда.
   — А почему мы не пошли пешком?
   — Я считал, что тебе надо как следует окрепнуть. Это не шутка — переход через горы… И потом я не терял надежды, что нас найдут.
   Оглядев лощину, Пейдж в исступлении бросила:
   — Ты же индеец. Почему ты не посылал дымовые сигналы?
   — Очень забавно.
   — Мне не до забав. Мне надо придумать, как выбраться отсюда.
   — А чем, интересно, я занимался все это время? — спросил он.
   — Соблазнял меня.
   Они скрестили глаза — в ярости, в обиде, в отчаянии. Их рай исчез, унеся с собой все мечты о будущем.
   Хок долго молчал, прежде чем произнести:
   — Если бы я хотел соблазнить тебя, Пейдж, у нас не было бы сейчас этого разговора. Я бы не остановился на полпути. — Его рот скривился в сардонической усмешке. — И ты уж точно не сделала бы ничего, чтобы остановить меня.
   Он повернулся и ушел вверх по ручью, в горы.

Глава 8

   Пейдж не помнила, как она вернулась в лагерь, села у палатки. У их палатки. Они провели вместе несколько ночей, несколько ночей в объятиях друг друга, когда она не понимала, что удерживает его.
   Теперь она поняла.
   Боль разрасталась, грозя поглотить ее всю. Болела каждая клеточка тела и бил озноб, как при малярии.
   Шок. У меня шок. Мой отец болен. Мое замужество — обман.
   Никакого Хока больше не было в ее жизни. Не было — и не будет. Хок — это просто мираж, который длился дольше обычного.
   Он не воспользовался ситуацией. А мог. Он знал это, и я знала. И тем не менее… Она разрыдалась. Как я посмотрю ему в глаза? Притвориться, что ничего не изменилось? Но все пошло кувырком. Больше уже ничего не будет.
   Я не должна больше его видеть. Я просто не могу.
   Пейдж огляделась. Вспомнила все, что усвоила из его уроков за эту неделю. Хок говорил ей, что если уходить отсюда, то вниз по ручью. А она не слушала. Не хотела уходить. Она не знала про отца.
   Прошу тебя, папа, не умирай. Ты мне так " нужен. Сейчас — больше, чем когда-либо!
   Необходимость что-то предпринять заставила ее подтянуться, вывела из прострации. Надо было добраться до отца и надо было бежать от Хока. Поднявшись на ноги, она нашла взглядом ручей. Куда он течет, она не знала, но сейчас это было неважно. Важно было одно: уйти отсюда. Она и подумать не могла о том, чтобы снова ночевать в палатке.
   Как только решение было принято, Пейдж, не теряя времени, собрала кое-какую провизию, взяла запасное одеяло и переоделась в длинные брюки. Она плотно закатала свой скарб в одеяло и привязала его веревками к спине. Получилось довольно громоздко, зато руки оставались свободными. Потом она по солнцу попыталась определить время. За полдень перевалило давно, но, по ее расчетам, до сумерек оставалось еще несколько часов. Может быть, за это время ей удастся выйти к людям. Все лучше, чем сидеть тут и ждать Хока.
   Три-четыре часа спустя Пейдж уже сомневалась, правильно ли поступила. Она разгорячилась, устала и проголодалась, а идти было все труднее. Ручей покинул приветливую долину и с пугающей скоростью понесся между гигантскими валунами и обломками скал. Берег стал непроходимым, и, продираясь сквозь заросли, она боялась отклониться в сторону и потерять из виду русло, свою единственную путеводную нить.
   Пейдж радовалась, что успела хотя бы заплести как следует косу. Она зацепилась ею за сучок, и, будь волосы распущены, им бы несдобровать — даже косу рвануло так, что чуть не вырвало с корнем.
   Розовато-лиловый свет сумерек уже коснулся вершин, когда Пейдж оступилась, упала и скатилась вниз по каменистому откосу. Она лежала, слушая шум ручья, который превратился в бурную речку, еще не понимая, цела она или нет.
   Наконец она заставила себя сесть. Плотная одежда спасла ее от ушибов, но пострадала сама, порвавшись в нескольких местах. Пейдж ощупала лодыжки. Благодарение Богу, кажется, обошлось без травм.
   Оглядевшись, она обнаружила, что попала на небольшой уступ над рекой — вполне подходящее место для ночевки. Вода была в пределах досягаемости и в то же время достаточно далеко, чтобы ночью не терпеть беспокойства от лесных жителей, если они придут на водопой. Хок описывал ей кое-каких животных, которые водятся в этих краях. Большинство из них Пейдж видела только в зоопарке. И более близкого знакомства, пожалуй, не хотела.
   Но если она решила тут заночевать, надо было собрать дров для костра. В приливе энергии Пейдж полезла в заросли, ломать сухие ветки. Топорика у нее не было, зато были спички, и она помнила, как Хок разжигал костер с помощью сухой коры, содранной с веток.
   Она многого от него набралась. Сидя на корточках, Пейдж думала о нем. Тяжелая физическая нагрузка последних часов отчасти приглушила ее душевную боль. Она уже была в состоянии понять, что в ней говорят гнев и гордость: ведь он солгал ей. Она прямо спросила, женаты ли они, и он сказал «да».
   Но почему, почему? Что он от этого выиграл? Если бы он занялся с ней любовью в ту первую ночь или в одну из последующих, она бы могла это понять. А так? Нет, бессмысленно.
   Как только огонь разгорелся, Пейдж быстро достала пакетики с концентратами, радуясь, что сообразила захватить и небольшой котелок. Высыпала в него содержимое одного пакетика, развела водой и поставила кипеть. В жизни она так не хотела есть. В жизни она не была так безусловно одна.
   Одна. Пейдж никогда по-настоящему не думала, что это значит. Она всегда была занята по горло, с трудом выкраивая минуты для чтения, принимая свою одинокую жизнь как данность.
   Что, если она заблудилась в этой глуши? Что, если она так и не дойдет до людей? С чего она взяла, что сможет благополучно выбраться отсюда, если даже Хок сомневается?
   Какая же она дура! Всему виной ее уязвленное самолюбие. Теперь и обратно в долину не вернешься — вряд ли удастся найти дорогу. К тому же она слишком устала, и голова раскалывается — явно от чрезмерной нагрузки.
   Хок был прав: она не успела набраться сил. Но идти все равно придется.
   Завтра. Она хорошенько отдохнет за ночь, а наутро пойдет дальше. И послезавтра, и послепослезавтра. Еда есть, вода — рядом, если она будет держаться речки. Одеяло послужит постелью. Она выдержит, потому что выбора нет.
   Хок понимал, что рано или поздно придется вернуться в лагерь и увидеться с Пейдж, но старался не думать об этом. Утомительная прогулка вверх по ручью пошла ему на пользу. Рядом с Пейдж его мозга вечно заволакивало туманом, теперь они прочистились.
   Пока Пейдж не появилась в его жизни, он не сознавал, в какой изоляции живет. После смерти матери он ни с кем не завязывал близких отношений. Не брал на себя ответственность ни за кого. До Пейдж он ни о ком не заботился, никому не покровительствовал.
   Конечно, он ее огорошил. Да будь он на ее месте, он бы тоже до белого каления дошел. Узнать про такое вранье! Нет, он не продумал по-настоящему, как это может задеть ее, или был настолько занят собой, что не позаботился о ее чувствах.
   Он причинил ей боль — ей, единственному человеку на свете, которого меньше всего хотел бы обидеть. Весь день Хок прикидывал, как попросит у нее прощения, как объяснит, почему сразу не опроверг предположение, что они женаты.
   Ему пришлось поломать голову и над другой проблемой, мучившей его все эти дни. У них с Пейдж нет будущего. А он позволил себе пожить в мире, сотворенном недоразумением. Надо было хорошенько подумать, прежде чем позволять себе такое. У нее своя жизнь, она объяснила ему, какова жизнь врача и почему она зареклась выходить замуж.
   Про себя он тоже знал, что женитьба в его планы не входит, как никогда не входила в планы его отца. Это передалось по наследству: он не мог долго жить на одном месте.
   Что же отсюда следует? Что он скажет Пейдж? Я люблю тебя, но ты не вписываешься в мою жизнь, так что даже и хорошо, что мы не женаты?
   Только к вечеру Хок, мрачный, вернулся в лагерь, решившись предельно честно поговорить с Пейдж. Но лагерь был пуст.
   Хок без труда прочел следы ее сборов и в первый момент бессознательно одобрил: она взяла все, что нужно. И тут же до него дошел смысл того, что она сделала — в одиночку решила выбираться из гор!
   — Пейдж!
   Его крик эхом разнесся над лощиной, вспугнув мелких зверьков и птиц. Пейдж, конечно, его не услышала. Он прикинул, давно ли она ушла. Было похоже, что несколько часов назад. Взглянул на солнце. Надо найти ее. Он нарочно не рассказывал ей самые страшные истории — и вот теперь она одна в горах. Далеко не все звери тут настроены добродушно, есть хищники очень кровожадные и агрессивные, особенно пумы.
   Не дай Бог!
   Хок разобрал лагерь в своей обычной, основательной манере, упаковав палатку и спальник в чехлы и сложив все в рюкзак. О самолете подумалось только мельком — найдет ли он его когда-нибудь? Сейчас у него были другие заботы, поважнее.
   Размеренным шагом он пустился вниз по ручью — дорогой, которой ушла Пейдж.
   Отмахав несколько миль, Хок прочел по ее следам, что она устала, и шепотом выругался. Еще бы ей не устать! Тропинки тут никто не прокладывал, и каменистый, в зарослях берег ручья на каждом шагу таил в себе вероломство.
   Свет дня уже гас, а Хок еще не догнал Пейдж. Разумнее всего было бы остановиться и подождать до утра. Хок не боялся потерять ее след: она держалась русла ручья, сколько это было возможно, помня его уроки. А то, что он любит ее, она помнит? Он опустился на колени у ручья и зачерпнул воды. Надо было обмозговать, что делать дальше. Шел он гораздо быстрее Пейдж: судя по ее следам, она опередила его на каких-нибудь пару часов. Но если идешь в темноте, рискуешь свернуть себе шею.
   Нет, не могу сидеть тут и ждать, решил он. Порылся в рюкзаке, вытащил фонарик и зашагал вниз по склону. Ночь обещала быть долгой.
   Хок потерял счет времени. Продвигался он медленно, потому что фонарик плохо освещал путь. Наконец счастье улыбнулось ему: из-за гор выплыла луна.
   Полная луна, благодарение Богу! В считанные минуты все преобразилось под ее призрачным светом. Тем не менее поначалу нельзя было терять бдительность. Лунный свет обманчив, и легко ступить в яму, приняв ее за тень.
   Хок поднялся на очередной пригорок — и увидел внизу костер. У него чуть ноги не подкосились: только теперь он понял, как боялся за нее все это время.
   Тщательно выверяя каждый свой шаг, он пошел вниз. Дойдя до середины спуска, в ужасе замер: камни и примятая растительность сказали ему, что она покатилась вниз. Но, кажется, ничего не повредила, иначе не смогла бы разбить лагерь, да еще в таком удачном месте. Несмотря ни на что, он гордился ею.
   Пейдж спала очень чутко, то и дело просыпаясь. Она сложила большой костер — не только для тепла, но и против хищных зверей. Хок, правда, уверял, что звери боятся ее больше, чем она, их, но лучше не рисковать.
   Лежа на одеяле, Пейдж вспоминала, как хорошо было спать с Хоком. Ей уже решительно его недоставало. Раненое самолюбие и жалость к себе казались такими пустяками. Интересно, что он сейчас делает? Она представила, как он сидит у костра в их лощине, глядя на восходящую луну. Чудная ночь. Скучает ли он по ней? А может, рад, что она ушла?
   Пейдж перебрала свои воспоминания: она вела себя как жена, влюбленная в своего красивого мужа. И он ей прекрасно подыгрывал: не слишком поощрял, но и старался не задеть ее чувства. К тому же он сказал, что любит ее.
   У нее было впечатление, что эти слова он говорил не многим. Из того, что он рассказал ей о себе, явствовало, что он мало кого подпускал к себе. А с ней он был нежен, учил ее премудростям походной жизни: читать следы, ловить рыбу. Он был так снисходителен к ее невежеству…
   — Пейдж!
   Она мгновенно вскочила, еще не соображая, приснилось ей это или он на самом деле зовет ее. Хок стоял возле костра, освещенный его светом. Или ей померещилось? Она зажмурила глаза, а когда снова открыла, он уже шел к ней.
   — Хок!
   Было забыто все, что она претерпела за день. Одно чувство перевесило все: она любила Хока, как никого и никогда. То, что он солгал ей, не имело никакого значения. Главное, что он пошел за ней и нашел ее. Пейдж перелетела небольшое расстояние, разделявшее их, и бросилась ему на шею.
   Боже, как хорошо держать ее в руках!
   Он здесь, как я счастлива!
   Неужели я мог больше никогда ее не увидеть?
   Как я боялась, что никогда его не увижу!
   Господи, я люблю эту женщину.
   Разве я могу скрывать любовь к этому человеку?
   — Все в порядке? — сквозь ком в горле проговорил Хок.
   Хотя ее голова была плотно прижата к его груди, она умудрилась кивнуть.
   — Да, раз ты здесь.
   Он улыбнулся, крепче обнимая ее.
   — Надо было просто сказать, что тебе там надоело. Мы бы вышли вместе.
   Она засмеялась, но голос ее слегка дрожал.
   — Почему же я до этого не додумалась? Мне сегодня было не очень-то хорошо одной.
   Он чуть отстранился и снял с плеч тяжелый рюкзак.
   — Я принес тебе твою постель. Подумал, может, пригодится.
   — Вообще-то я не замерзла. Костер хорошо горит.
   — Да, ты здорово его сложила. Я горжусь тобой.
   Она пытливо заглянула ему в глаза.
   — Правда? Он кивнул.
   — Больше, чем ты думаешь.
   — Как хорошо!
   Словно электрический разряд прошел между ними, соединив их мысли, вернув в другое место, в другое время, когда их переполняла любовь и они наперебой старались проявить ее.
   Хок встряхнулся первым.
   — Давай-ка я поставлю палатку, и ты сможешь лечь в спальник. Я устроюсь у костра.
   Как рассветет, тронемся с места. Отсюда не должно быть слишком далеко до цивилизации, — сдержанно говорил он, и его выдавала только хрипотца в голосе.
   Пейдж помогла ему растянуть брезент палатки, они работали молча и слаженно. Новый лагерь был разбит в мгновение ока.
   — Ты ел? — спросила она, нарушая молчание, невыносимое для ее нервов.
   — Перекусил вяленым мясом с хлебом. Не хотелось останавливаться, затевать стряпню.
   — А сейчас больше ничего не хочешь? Вопрос повис в воздухе, своей двусмысленностью взывая к прямому ответу.
   — Нет, подожду до утра. Сейчас надо отдохнуть.
   Он сел на край одеяла и стал стаскивать башмаки.
   Пейдж в нерешительности наблюдала за ним. Чего же еще можно было ждать? Она понимала, что, если чего-то хочет от него, надо дать ему знак. Он не из тех мужчин, которые пользуются ситуацией, хоть она и упрекала его именно в этом не далее как сегодня днем.
   Чего же она хочет? В палатке ее ждал раскрытый спальный мешок. Она разделась, радуясь уединению и возможности отдохнуть от тяжелой одежды. Забралась в спальник и вздохнула. Какая божественная пуховость после твердой земли — земли, на которой сейчас лежит Хок. Интересно, спит он уже или нет?
   Она села и подняла входной клапан палатки. Хок лежал поверх одеяла, руки под головой, и смотрел в огонь. Шорох привлек его внимание, он обернулся.
   — Все в порядке?
   Пейдж улыбнулась. Он всегда так спрашивает. А все ли с ней в порядке? Трудно сказать с уверенностью. Твердо она знала только одно: она любит его и хочет быть с ним.
   — Почему бы тебе тоже не переночевать в палатке?
   — Не надо искушений, Пейдж, — ответил он с обезоруживающей улыбкой. — Боюсь, на сегодня я остался без силы воли.
   Негнущимся голосом она прошептала:
   — Я тебя приглашаю, Хок. Так и быть, обойдемся без силы воли.
   Он в изумлении уставился на нее через разделявшее их пространство. Нет, никак нельзя было неверно истолковать ее предложение.
   Как лунатик, Хок медленно поднялся на ноги. Подобрал свои башмаки и одеяло и направился к ней.
   Пейдж отодвинулась в сторону, давая ему проход. Только блики костра проникали сквозь брезент в палатку. Пейдж скользнула в спальник и затаилась.
   Хок выждал с минуту, потом, судя по характерным шорохам, стал раздеваться. Сердце Пейдж глухо билось в унисон с его затрудненным дыханием. Когда он на ощупь нашел ее, она откинула верх мешка, впуская его. Не дыша, он втиснулся рядом.
   Никогда еще спальный мешок не казался им таким тесным. Двое могли уместиться в нем только впритирку друг к другу, и Пейдж моментально заняла позу, к которой привыкла за эти дни: прильнула к нему всем телом, голову положила ему на плечо, ногу вплела в его ноги. Однако теперь напряжение между ними дошло до градуса нестерпимости.
   Хок тщетно пытался выровнять дыхание и унять сердце. Как за спасительную соломинку, он хватался за самые неприятные воспоминания — о самой черной поденной работе, которая выпадала ему на долю, — лишь бы не думать о женщине, застывшей в его объятиях. Но она шевельнулась, и он погиб.