Бродерик Аннетт. Каникулы в Аризоне

   — Хок!
   — Что?
   — Научи, как любить тебя.
   Почувствовав, как трепыхнулось у нее под ладонью его сердце, она медленно потянулась к его губам.
   Он встретил их, еще крепче обнимая Пейдж. Всю жизнь он ждал эту женщину — и вот теперь она с ним. Больше он не мог сопротивляться тому, чего хотели они оба.
   Пейдж очень продвинулась в любовных делах в послеполуденный час у водопада. Впервые в жизни она открыла свою чувственную природу и узнала кое-что про Хока. Теперь ей не терпелось дать ему наслаждение, выразить свою любовь всеми доступными ей путями.
   Пейдж была только тенью в полутемной палатке, но Хок видел ее при ярком свете — так, как это было сегодня у водопада, когда она лежала в его руках, отвечая на поцелуи. Он сдерживался из последних сил — и лоб у него покрылся испариной. Ему ни в коем случае не хотелось причинить ей боль своей торопливостью, но истомившиеся взаперти чувства рвались на волю.
   Осторожно уложив ее на спину, Хок склонился над ней. Ее руки обвились вокруг его шеи так пылко, что он понял: она не боится. Подсунув под нее руки, он бережно выровнял ее. Это была его женщина, он знал — и знал исконно, незыблемо. Чувствуя, что она ждет, он с бесконечной нежностью начал.
   От остроты ощущений Пейдж затрясло. Теперь я принадлежу ему, подумала она. Порядок вещей восстановился. Она чувствовала, что он — вокруг, он поглощает ее, вступает во владение ею, и она захотела его до дрожи, когда в глубине ее начались осторожные и мягкие толчки.
   Она инстинктивно следовала их ритму, сливалась с ним, качаясь на качелях неизъяснимой радости, скрепляя физической близостью союз сердец.
   Впиваясь кончиками пальцев в его плечи, она чувствовала ласку его рук, ласку его рта, но больше всего — растущее в ней самой напряжение. Как будто все сильнее и сильнее сжималась пружина — и вдруг распрямилась, взметнув ее прямо в залитое луной небо, в бриллиантовую россыпь звезд.
   В последнем спазме Хок сжал ее так, что она задохнулась. Потом, не отпуская, повернулся на бок и глотнул воздух. Отдыхать на его груди было все равно что на бурной прибрежной волне, и Пейдж фыркнула.
   — Ну, знаешь ли, — проворчал Хок, — не ожидал от тебя такого. У меня чуть сердце не лопается, а ты еще можешь смеяться!
   Она зажала ему рот рукой.
   — Не над тобой, любовь моя. Ни в коем случае не над тобой. Я просто подумала, что я за подушку нашла — так и ходит под головой.
   Пальцами она почувствовала его улыбку. Оторвавшись от нее, он сел и потянулся за рюкзаком.
   — Ты куда? — полюбопытствовала она.
   — За полотенцем. Я прямо как из душа.
   — Моя любовь для тебя как холодный душ, это ты хочешь сказать?
   — Да нет. — Он снова опрокинулся назад, прижимая ее к себе. — Тебе не было больно?
   — Если и было, я не заметила. — Она напрягла глаза, чтобы увидеть его лицо, но слишком темно было в палатке. — Хок, это всегда так?
   — А Бог его знает.
   — Если всегда, значит, я потеряла много лет. Я и представления не имела, что это так дивно — заниматься любовью.
   — Я тоже. Первый раз в моей жизни — любовью. Просто опомниться не могу.
   Пейдж прислонилась к его плечу с лукавой улыбкой. И не опомнишься, раз уж я добилась своего.

Глава 9

   Блаженный сон снился Пейдж — свет, счастье, разноцветье мира. Разгар их с Хоком медового месяца. Медовый месяц? Она резко открыла глаза и очутилась в продолжении своего сна.
   Она лежала на груди у Хока, голову укачивал мерный ритм его дыхания, рука покоилась на его сердце, нога — вплетена в его ноги. Сверху, сквозь брезент, било яркое солнце. Мы — два имбирных пряника, печемся в печке, подумала Пейдж.
   Хок пошевелился, теснее прижав ее к себе. Была умиротворяющая интимность в этой уже привычной сцене. И только одно кольнуло Пейдж, пришпорило ее сердце.
   Новизна сегодняшнего утра заключалась в том, что их больше не разделяла одежда. В объятиях Хока появилась властность. Мужская рука накрыла ее грудь, как свою собственность.
   Пейдж разглядывала его лицо и думала, что никогда не видела его спящим. Он всегда успевал уйти до ее пробуждения. Теперь он , принадлежал ей, и это тоже было благоприобретение.
   Она изучала линию густых бровей, почти сходившихся на переносице, чуть лоснящуюся от тепла кожу, темные ресницы, высокие скулы, придающие его лицу гордое, почти надменное выражение. Провела пальцем по его тугой щеке, коснулась губ.
   Он вдруг цапнул ее зубами за кончик пальца. Пейдж взвизгнула.
   — Так-то ты обращаешься со своим проводником! Не даешь поспать старому усталому индейцу, — проворчал он хрипло, не открывая глаз.
   — Разве это моя вина, что ты устал? — полюбопытствовала она, подозрительно вглядываясь в него.
   — Солнышко, если ты не помнишь, значит, у тебя с памятью хуже, чем мы предполагали.
   И долгим ленивым поцелуем он благополучно завершил их препирательства.
   Конечно, Пейдж помнила. Помнила, как ночью ее будили чувственные прикосновения:
   Хок, похоже, взялся изучить каждый дюйм ее тела. Разве такое забудешь?
   В любви он был нетороплив и основателен. Пожалуй, можно было провести в его объятиях всю жизнь, не рискуя соскучиться.
   — Нам не пора идти? — выдохнула она, когда поцелуй кончился.
   — Было пора несколько часов назад, — спокойно заметил Хок.
 
   Она попробовала высвободить ногу, но его ноги защелкнулись, точно капкан, взяв ее в плен — впрочем, вполне добровольный. Тесно прижатая к его чреслам, она подумала, что при всей своей неопытности ухитрилась ответить ему, удовлетворить — и остаться желанной. Было отчего довольно вздохнуть.
   Он подбросил ее и уложил поверх себя. Она улыбнулась.
   — Это то, что называется «вид сверху»?
   — Может быть. Какого ты вообще мнения?
   — Смотри, я могу пристраститься. Его губы нашли то место на ее шее, где пульсировала жилка, и до тех пор ласкали все ее окрестности, пока Пейдж не задрожала. Тогда он пригнул к себе ее голову и приник ко рту.
   Время исчезло. Они утонули в неутомимом познании друг друга. Хок вводил ее в курс новых ощущений, новых интимных жестов, поднимая на тот уровень, где она могла в полной мере проявлять себя и разделять его чувства.
   В то утро Пейдж нашла ритм для их любви. Со своего «высока» она научилась дразнить и мучить Хока до тех пор, пока он не брал ее перевесом силы, заставляя принять в себя его набухшую тяжесть, что и было венцом сладкого для обоих мучительства. Постепенно она выстроила спираль эмоций, ведущую к вершине, где их вместе взрывало бездумным блаженством и наслаждением, а потом медленно, кружа, опускало на землю, в объятия друг друга. Когда, ослабев от усилий, Пейдж тихо лежала у Хока на груди, радуясь передышке, она вдруг услышала:
   — Надо двигаться, любовь моя. Она приподняла голову и в замешательстве спросила:
   — Еще?
   Он расплылся в улыбке.
   — Я имею в виду наш поход.
   — О!
   Она снова уронила голову к нему на грудь, внезапно вспомнив про отца. Они с Хоком провели в горах около недели. Значит, приступ у отца был неделю назад. Семь дней. Если он тогда выдержал, значит, теперь кризис должен быть уже позади. Как он там?
   Одним грациозным движением она соскользнула с Хока, проигнорировав его попытку изобразить невероятное облегчение, что он опять может свободно дышать. Точно так же проигнорировала она и собственную наготу, когда откинула клапан палатки и вышла наружу. Погода снова была великолепная.
   Пейдж взглянула на свое плечо и обнаружила длинную царапину — несомненно, след ее вчерашних приключений. Выйдя к ручью, она присела, чтобы умыться.
   В ту же секунду сильные руки схватили ее поперек живота и окунули в воду, не отпуская для вящей надежности.
   Хок плюхнулся рядом с громким всплеском. Пейдж, ошарашенная и нападением, и холодом воды, выплыла, отплевываясь, и встала на ноги: ей оказалось по пояс. Хок сидел на дне, и ему вода доходила почти до подбородка.
   — Это грубо! — заявила Пейдж, чинно поджав губки.
   — Виноват!
   Его покаянному виду явно недоставало убедительности.
   — Я могла утонуть!
   — Если бы я тебя отпустил.
   Заразительная улыбка, сопровождавшая эти слова, окончательно расстроила ее попытку серьезно обсудить его дурные манеры. Она ограничилась тем, что брызнула ему водой в лицо, начав таким образом водную баталию, которая распугала живность, обитавшую окрест.
   Никогда Пейдж так не ребячилась — ни в детстве, ни в целеустремленном отрочестве. Обнаружив, что ей не угнаться за Хоком, что он плавает как рыба и угадывает все ее хитрые маневры, Пейдж признала свое поражение и стала мирно плескаться, как будто идея утреннего купания принадлежала ей.
   К тому времени, как она выбралась на берег и распушила мокрые волосы на солнце, Хок уже приготовил завтрак. Пейдж с удивлением обнаружила, как раскованно она чувствует себя с ним. Надев после купанья его рубаху, она беззаботно уплетала завтрак, нисколько не смущаясь его откровенными взглядами. Она считала, что мужская рубашка — достаточно скромное одеяние, и не ее вина, если Хок знает, что под нею ничего нет.
   — Вот уж никогда бы не подумал, что буду завидовать какой-то тряпке, — сказал он, допив кофе и оглядывая Пейдж с головы до ног.
   Тщательно модулируя голос, она спросила тоном профессионального врача:
   — Скажите, пожалуйста, сэр, как давно вы замечаете за собой этот ненасытный сексуальный аппетит?
   Подбирая пустые тарелки, он пожал плечами.
   — С тех пор, как я рядом с вами, доктор.
   — Ясно. Тогда это лечится просто. Она поднялась и пошла к палатке.
   — Будто бы? — бросил он ей вслед, провожая взглядом грациозную фигурку.
   Прежде чем скрыться в палатке, Пейдж бросила через плечо:
   — Конечно. Устраните источник — и вы устраните проблему.
   Помыв и упаковав посуду, Хок громко сказал, чтобы она услышала:
   — Это что же, шоковая терапия? Минуту спустя Пейдж вышла, одетая в свои уже довольно-таки потрепанные одежки.
   — Может, и шоковая, зато эффективная. Они дружно сняли палатку, и когда все было уже запаковано в большой рюкзак и в маленький, для Пейдж, Хок заметил:
   — Я бы предпочел менее эффективное лечение, с вашего позволения.
   Хок пошел впереди, Пейдж — след в след за ним, любуясь его могучими плечами, которые несли, как пушинку, рюкзак весом по меньшей мере шестьдесят фунтов.
   — Что ж, можно попробовать, поэкспериментировать, что-нибудь подберем.
   — Как скажете, док. — Он говорил, не оборачиваясь. — Я в хороших руках, знаю, так что ставьте на мне любые эксперименты, какие вашей душе угодно.
   Моей душе угодно, чтобы ты был со мной, подумала Пейдж, но из тактических соображений решила промолчать.
   Хок задал такой ровный, размеренный темп, что миля за милей таяли у них под ногами. Он виртуозно выбирал наилегчайший путь, и Пейдж жалела, что не сумела вчера совладать со своими чувствами и пустилась через горы одна, В трудных местах Хок помогал ей, и Пейдж открыла новую радость — справиться с препятствием и поймать на себе восхищенный взгляд Хока.
   Было далеко за полдень, когда счастье изменило им. Речка внезапно ушла под землю, и они остались посреди узкого, глухого каньона. Хок остановился, положив руки на бедра, оглядел малоприветливую местность и наконец сказал:
   — Почему бы не устроить привал? Место вполне подходящее.
   Пейдж с облегчением опустилась на землю. Ее тело вот уже часа два протестовало против жестокого обращения с ним, но она решительно не хотела просить Хока о передышке. По ее настоянию пустились они в этот путь. Не признаваться же теперь в собственной слабости!
   А тут по крайней мере можно было еще набрать чистой воды и посидеть в холодке. Не без труда подогнув колени, Пейдж напилась из пригоршни, умыла пылающее лицо. Неужели не далее как сегодня утром они весело плескались в этой самой реке? Да нет, это было много-много лет назад.
   Много-много лет они уже вместе. Пейдж не очень ясно помнила свою жизнь до Хока и отказывалась думать о том, что будет, когда они вернутся по домам, к своим каждодневным обязанностям. «Здесь и сейчас» — вот все, что у нее было. И этим приходилось довольствоваться.
   Хок протянул ей ломоть хлеба и кусок вяленого мяса. Зачерпнул воды в кружку.
   — Спасибо, — пробормотала она, садясь поодаль, в тень дерева.
   Хок смерил ее озабоченным взглядом. Уж не замучил ли он бедняжку? Ее «спасибо» прозвучало, как будто они были едва знакомы, ничего друг о друге не знали. Или как будто он был ей абсолютно безразличен.
   С той минуты, как она пришла в себя после их вынужденной посадки, она относилась к нему, может быть, и сдержанно, но с теплотой. Он все время ощущал на себе сильное излучение ее заботы. Теперь словно щит встал между ними. Кого защищать — ее или его? Он подсел поближе, кусая хлеб и глядя вдаль.
   Возможно, она пыталась защитить его, в полной мере осознав их теперешние отношения — вернее, отсутствие таковых в формальном плане. Но ведь она отдалась ему — безоглядно, безусловно. Как же это понимать?
   Может, она наконец нашла мужчину, который ее расшевелил, и решила продолжить свое образование? Что он значил для нее? Что он мог значить? У нее — блестящая карьера, а кто такой он? Голь перекатная.
   Хок доел хлеб с мясом, вытянулся на земле и закрыл глаза. Он не собирался ломать над этим голову. Ему нечего ей предложить, и они оба это знают. С ранних лет он усвоил, что надо брать от жизни то, что она предлагает, и не устраивать себе проблем. В качестве философии — неплохой способ выжить. Не хотеть того, чего не можешь получить, — вот и весь секрет.
   Пейдж смотрела на вольно разлегшегося Хока и завидовала его способности мгновенно засыпать и мгновенно просыпаться и при всех обстоятельствах контролировать свои чувства. Ее в данный момент мучили чувства, о существовании которых в себе она даже не подозревала. Теперь они ожили и требовали выхода, а она не знала, что с ними делать.
   Подходить к ним с позиций разума бессмысленно. Чувства — как бедовые детки, только и ждущие, как бы устроить бузу. Сколько их ни урезонивай, они не бросят своих шалостей, которые до добра не доводят.
   Сейчас ей нужно держать в голове только одно: как попасть во Флагстаф. Отец и профессия — вот вся ее жизнь. Можно только молиться, чтобы отец выкарабкался.
   Она мысленно перебрала все, что было в его пользу: относительно молодой возраст, хорошая физическая форма — он об этом специально заботился. Все в руках Божьих, конечно, но Пейдж молила Бога, чтобы Он подарил им с отцом еще сколько-то лет.
   Впервые Пейдж осознала, какой константой в ее жизни был отец. Хотя она любила мать, но по образу мыслей была ближе к отцу и испытывала к матери сложные чувства. Понимала, каково ей жить на задворках отцовской жизни, но не разделяла ее боль, потому что с ранних лет постаралась стать частью этой самой отцовской жизни.
   Вместо того чтобы сидеть и мечтать, я всегда добивалась, чего хочу, вдруг осенило ее, к собственному удивлению. Самоанализ до сих пор отнимал у нее не слишком много времени.
   — Нам пора, Пейдж.
   Густой голос Хока вывел ее из на редкость глубокого сна, в который она провалилась против своей воли. Хок стоял над ней, протягивая руку. Пейдж ухватилась за нее и встала. Хок дернул ее чуть сильнее, чем надо, и она упала ему на грудь. Со спокойной основательностью он завладел ее губами.
   Черт побери! Вся ее только что созревшая решимость соблюдать дистанцию вмиг улетучилась. Это нечестно! Но она уже прилипла к нему и возвращала поцелуй до тех пор, пока он не оторвался от нее с изменившимся лицом.
   — Нам надо выбраться отсюда до ночи. Будем надеяться, чуть дальше река снова выйдет на поверхность и мы найдем ее.
   Хок опять пошел первым, Пейдж — следом. Она не могла Отделаться от мысли, что было бы с ней, если бы ей достался другой пилот, без опыта жизни в диких условиях. Пришлось энергично помотать головой. Не думай об этом. Будь благодарна Богу за Хока.
   Еще не раз ей пришлось благодарить Бога, потому что идти становилось все трудней и трудней. Река больше не вела их. Они карабкались вверх, спускались вниз, и Пейдж только изумлялась, откуда Хок знает, куда идти. Она уже давно перестала ориентироваться и к тому же выбилась из сил.
   Лишь когда сумерки таинственно затемнили все вокруг, Хок остановился.
   — Переночуем здесь.
   Пейдж огляделась. Место ничем не отличалось от тысячи других мест, которые они миновали, но вопросов она не задавала. Просто помогла Хоку поставить палатку, расстелить спальник, собрать хворост и приготовить простую еду.
   Ни у нее, ни у него язык не ворочался от усталости. Чуть посидев у костра после ужина, они забрались в спальный мешок и заснули как убитые.
   На рассвете, когда солнце еще не взошло, Хок тихонько потряс Пейдж за плечо. Та захныкала, недовольная исчезновением своей удобной подушки.
   — Пора идти, моя дорогая, — сказал Хок, разлучая ее со сновидениями.
   Пейдж ошалело приподнялась и тут же ощутила на своем теле множество болевых точек. Она полагала, что она в хорошей форме, но этот небольшой походец опрокинул ее представления о себе.
   У Хока сжалось сердце, когда он увидел, как Пейдж морщится от боли. Она проявила чудеса выносливости, чего еще от нее требовать? Но отдыхать было непозволительно. Они отдалились от воды, да и запасы провизии быстро таяли. Сегодня надо было во что бы то ни стало добраться до человеческого жилья.
   Пейдж с отвращением оделась, мечтая, как сожжет эти тряпки, едва только доберется до ближайшего магазина. Она устала от них, устала от ходьбы, устала держаться вровень с роботом, который не знал ни усталости, ни голода, ни жажды… Взглянув на него, она обмерла. Хок наблюдал за ней с таким растроганным видом, что у нее слезы навернулись на глаза.
   — О, Хок, прости! — Она порывисто обняла его. — Свалилась тебе на "голову такая неженка.
   — Нет, ты здорово держишься, просто здорово. Мы сегодня выберемся отсюда.
   Она недоверчиво запрокинула к нему лицо.
   — Ты думаешь?
   Он кивнул, не решившись подкрепить словами это столь спорное утверждение. Пейдж так и повисла на нем.
   — Какое счастье! Подумать только — неужели можно будет принять горячую ванну и съесть что-нибудь еще, кроме вяленого мяса и сухих фруктов, и поспать на простынях, н удобной постели, и…
   — Но, мадам, вы заплатили баснословную сумму за это сафари в диких горах Аризоны. Я полагал, что за свои деньги вы хотите получить сполна.
   Он мастерски передал британский акцент чиновника из бюро путешествий.
   — Совершенно верно, молодой человек, так оно и есть. Однако вы не упомянули в своем проспекте о тренировочной программе. Иначе я бы еще подумала.
   Он озабоченно почесал в затылке.
   — Возможно, стоит подкорректировать проспект, мадам, как вы думаете?
   — Непременно. Только не ждите, что публика повалит к вам валом.
   — Но, мадам, мы ориентируемся только на избранную клиентуру. Вы не могли этого не знать.
   Она посмотрела на свои пыльные лохмотья, на потрепанное снаряжение, которое поддерживало их в пути, и засмеялась.
   — Да, конечно. Я всегда выбираю лучшее. Кажется, я дала вам это понять. — Она подняла на него глаза. — И я получила то, что хотела.
   Устоять перед ней в этой роли было невозможно, да он и не пытался устоять. Сгреб ее в объятья и отпустил со вздохом только через несколько минут.
   — Все-таки надо идти.
   — Знаю.
   — А ты знаешь, что я бы лучше провел весь день тут, с тобой?
   — Да, — прошептала она, благоговея перед чудом, которое свело их и одарило таким сильным взаимным чувством.
   Хок решительно отстранился и выбрался из палатки, а Пейдж быстро запаковала и рюкзак то, что они вчера вынули, потом скатала спальный мешок. Действовала она сноровисто, почти как Хок. Почти.
   Небольшой культ личности еще никому не приносил вреда, решила она и с усилием вылезла из палатки, чтобы начать новый день.

Глава 10

   Река действительно появилась довольно скоро, но совсем не похожая на ту, какой была раньше: бушующий поток несся безудержно, вихрясь в водоворотах.
   Хок с трудом нашел неглубокую заводь, которая к этому часу прогрелась солнцем, и предложил устроить баню. Пейдж никогда не думала, что вода может быть такой роскошью, а чистота — таким подарком. Она расплела волосы и промыла их, нежась в речной прохладе.
   Интересно, как меняются взгляды на жизнь, когда ты чистый и сытый, подумала Пейдж, оглядываясь на Хока — разделяет ли он ее доморощенную философию? Но все мысли вылетели у нее из головы, когда она нашла его глазами. Хок стоял под уступом скалы, с которого река низвергалась каскадом, как под мощным душем.
   Не отрываясь, Пейдж оглядывала с головы до пят, скрытых в пенной воде, божественной красоты, как отлитое из бронзы, тело.
   Потом, отведя с лица мокрые пряди волос, поплыла к нему, борясь с течением. То и дело ее захлестывало свирепыми волнами, но она ни разу не упустила из виду своей цели.
   Хок стоял к ней спиной, подставляя лицо сильным струям, бьющим сверху, и не слышал ее приближения. Она нащупала ногами дно и подошла. Шум падающей воды заглушал все другие звуки, но Хок почувствовал, что она рядом, и обернулся.
   Ее глаза были настолько красноречивы, что пламя, которое он держал в себе взаперти с той самой минуты, как увидел ее, полыхну до наконец вовне.
   Ни слова не говоря, он подхватил ее на руки и вынес из воды. Их вещи были по-прежнему упакованы, но он, не сбавляя шага, направился к рюкзаку, который она соорудила для себя из запасного одеяла, вытряхнул ее его содержимое и, рванув, расстелил одеяло во всю ширину.
   Опустив на него Пейдж, он накрыл ее своим телом. Намерения его были откровенны, древнее слов был их немой разговор, и стоило им обняться, как взрыв вожделения снес все преграды между ними.
   На этот раз не понадобилось и нежности: только страсть и яростное обладание. Они были двумя половинками, принадлежащими друг другу, и теперь актом любви скрепляли свой союз. Хок начал сразу, одним мощным ударом. Она обвилась вокруг него руками и ногами и вместе с ним, ни на секунду не разлучаясь, ринулась в беспощадный, первобытный омут ощущений.
   Ты моя, ты моя, ты только моя — ритмической литанией отдавало у него в голове, и она попадала в такт рефрену, как будто слышала его наяву.
   И снова, витая в другом, блаженном мире, тело ее изогнулось в конвульсии, взметнувшись за край неба. Судорожное мужское дыхание заглушило все вокруг, когда Хок с последним содроганием обмяк в ее объятиях.
   Я растаяла и приняла его форму, чувствовала Пейдж, наслаждаясь тяжестью мужского тела, ликуя, что наконец-то он потерял контроль над собой. Наконец-то не смог скрыть, что он к ней чувствует.
   Так они лежали, переплетясь телами, выключенные из внешнего мира, пока Хок не шевельнулся и не сел.
   Обхватив руками колени, он уронил на них голову.
   — Прости.
   Пейдж, которой совершенно не хотелось шевелиться, принудила себя тоже принять сидячую позу.
   — За что?
   — За грубость.
   — Ну, значит, я безнадежно испорчена. Я так наслаждалась, как только можно.
   Он поднял голову и уставился на ее улыбающееся лицо. Потом прислонился лбом к ее лбу.
   — О, Пейдж, я не перестаю тебе удивляться. Никогда не угадаешь, что ты скажешь. Ей-Богу, не встречал таких. — Он вздохнул. — Что мне с тобой делать?
   Она постаралась ответить легко и весело:
   — Любить!
   У него заблестели от волнения глаза.
   — И этого хватит?
   Всем существом она ощущала его неуверенность как свою. — Должно хватить.
   Несколько часов спустя они стояли на берегу реки, которая расширилась до опасных пределов, и размышляли, как через нее переправиться. Ничего похожего на брод Хок не нашел.
   Было два варианта. Идти дальше по тому же берегу в надежде, что он куда-нибудь да выведет. Или перейти реку здесь и выйти к людям без промедления, поскольку с высоты холма, куда Хок только что поднимался, он увидел на гребне горы по ту сторону реки примету двадцатого века — антенну. Она не могла стоять сама по себе, она означала жилье или по крайней мере проторенную дорогу. Пора было оставить реку-проводника. Но прежде следовало ее перейти.
   Хок, как всегда, действовал основательно. Первым делом они устроили привал и подкрепились. Потом он сколотил небольшой плот для багажа. Они с Пейдж сняли с себя все лишнее, стеснявшее движения. Слава Богу, палатка и спальник были в непромокаемой упаковке.
   При таких мерах предосторожности они благополучно перебрались бы на тот берег, если бы не одно непредвиденное обстоятельство, которое и свело на нет все их приготовления.
   Когда пожитки были погружены на плот, Пейдж сказала:
   — А ведь если мы утопим этот плот, нам до конца жизни придется прятаться от людей.
   Они рассмеялись: Пейдж осталась в самодельных шортах и подвязанной на животе блузке, а Хок — в одних плавках.
   — Поздновато спрашивать, — сказал он, — но все-таки: ты умеешь как следует плавать?
   Губы его все еще улыбались, но глаза глядели озабоченно.
   — Как тебе сказать, золотых медалей и всего такого у меня нет, но разряд — выше среднего.
   Он заговорил, глядя на быструю реку:
   — Бог его знает, какая здесь глубина, но выше и ниже течение гораздо сильнее, так что выбираем меньшее из зол.
   Мимо проплыла и утонула в водовороте ветка.
   — Это от дождей в горах такой разлив. В обычных условиях к июлю горные речки уже смирные и спокойные.