Страница:
Пейдж откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Попытаться забыть Хока — это будет самая тяжелая задача. Слишком много воспоминаний…
— Не хочешь поучиться ловить рыбу? — спросил Хок на второй день их каникул.
— А ты уверен, что рыбалка входит в учебную программу? — лениво ответила она.
Тяжесть в голове не располагала ни к каким действиям.
— Гм… — Он взъерошил и без того лохматую шевелюру. — Этот урок требует минимума усилий, а ничего лучше я не могу придумать. — Он легонько мазнул ее пальцем по щеке. — В наших-то обстоятельствах.
— Ну ладно. Только надеюсь, мне не будут ставить отметки. Иначе я попаду в отстающие.
Хок засмеялся. У него так блестели глаза, когда он смеялся, что Пейдж нарочно придумывала, как бы его рассмешить.
— Нет, тебе повезло на этой неделе. Ты у нас на больничном, и спросу с тебя никакого. Она вздохнула с нарочитым облегчением.
— В таком случае давай займемся всерьез нашим рыбным бизнесом.
К концу дня стало вполне ясно, что Пейдж далеко до совершенства. Закидывая удочку, она зацепляла сзади то ветку, то корягу, то, камни и наконец, когда леса скрутилась спиралью, признала свое поражение.
— Сдаешься? — спросил Хок.
— Пока ты меня не прогнал, надо сдаться.
— Тебе что же, не нравится ловить рыбу?
— Трудно сказать. Я же еще не попала крючком в воду. А что, кроме воды, где-нибудь еще водится рыба?
— Боюсь, что нет.
— Тогда я просто не знаю, нравится или нет. Я не пробовала.
Хок нашел на берегу тенистое место и предложил отдохнуть после трудового дня. Пейдж с готовностью согласилась. Любое пустячное усилие — и у нее плыло перед глазами.
Хок положил ее голову к себе на колени и ласково отвел волосы со лба.
— А на море ты тоже не пробовала ловить рыбу?
— Ты представляешь, во что бы я превратила те удочки?
Ей было так хорошо, так спокойно держать голову у него на коленях.
— Ну, с этим-то как раз проблем не будет. Там тебе забрасывать не придется, просто сиди и жди, пока клюнет. — Он улыбнулся. — Здорово щекочет нервы.
— А ты часто ездишь к морю?
— По настроению.
— Приятно, наверное, делать что хочешь и когда хочешь.
— Тут есть свои преимущества… и свои недостатки. Одиночество не всегда в радость.
— Ну, это улажено. Или ты уже забыл, что у тебя теперь на шее — жена?..
Тогда он сразу переменил тему: показал Пейдж на какую-то птицу, потом предложил ей пойти прилечь в палатке. Было несколько моментов, когда он мог сказать ей правду, но теперь Пейдж вынуждена была признать, что они приходились на тот период, когда ее голова еще не пришла в норму.
Он не хотел ее расстраивать, отрицая факт их супружества, и таким образом дал ей время влюбиться в него.
Пикап замедлил ход и выехал на шоссе. После тряской дороги контраст был разительный. Пейдж потерла голову. Боль окончательно ушла, но кое-какие провалы в памяти все-таки остались.
Она не помнила, как ей позвонили насчет отца, и полет на самолете — тоже. Если бы еще она не вообразила себе, что замужем! С чего это ей взбрело в голову?
Потому что ты бы никогда не разделили постель с мужчиной, не будучи связанной с ним узами брака, неумолимо подсказал ее внутренний голос.
Ах, это…
Да, это.
Но ведь все равно кончилось тем, что я отдалась ему.
Не раньше, чем поняла, как ты глубоки его любишь. Потребность выразить эту любовь пересилила аскетизм, который ты практиковали тридцать лет.
Пейдж нечего было возразить.
Уже стемнело, когда они въехали во Флагстаф. Пейдж попросила высадить ее в центре — надо было купить что-нибудь приличное из одежды. Брат Джона отказался взять с нее деньги, отговорившись тем, что им все равно было по пути.
К тому времени, как она выбрала подходящий костюм, шел уже десятый час. Она сняла номер в мотеле рядом с больницей, позвонила, чтобы узнать, как состояние отца, и решила отложить встречу с ним до утра. Поездка вымотала ее больше, чем она ожидала. Интересно, а сколько времени уйдет на то, чтобы сгладить переживания последней недели?
Восемь недель спустя она все еще мучилась этим вопросом.
— Что ты с собой делаешь, Пейдж? — встретил ее отец, когда она заехала навестить его дома, в Эль-Пасо. — Хочешь заработать сердечную недостаточность к тридцати пяти годам?
В свои пятьдесят четыре Филип Уинстон выглядел на десять лет моложе, хотя его каштановые волосы и тронула седина.
— Папа, ты опять за свое, не надо. В чем дело? Разве я так уж надрываюсь на работе? Разве я недоедаю? Недосыпаю? Нет, я работаю ровно столько же, сколько всегда. — Она наклонилась к нему, поцеловала. — Кроме того, я уже перестала контролировать твое здоровье, так зачем же обсуждать мое?
— И рад бы пообсуждать, да ты не даешь.
— А потому что обсуждать нечего.
— Дай Бог.
— Вот и хорошо. Я рада, что этот вопрос закрыт.
Они сидели во внутреннем дворике. Пейдж удобно расположилась рядом с отцом в шезлонге и потягивала из высокого запотевшего стакана чай со льдом, который принесла им Сара, строгая домоправительница Филипа.
— Все дело в том, дорогой доктор, что ты скучаешь и позволяешь разыграться своему воображению.
— Конечно, скучаю, Пейдж. Как же мне не скучать? Я уже две недели назад мог бы приступить к работе!
— Мог бы, — спокойно согласилась Пейдж. — А через неделю снова загремел бы в больницу.
— Знаешь что, я не инвалид и не хочу, чтобы со мной нянчились.
Пейдж посмотрела на него, и насмешливые искорки заплясали в ее глазах.
— Мы с тобой нянчимся, но не как с инвалидом, а как с капризным чадом, которое подвержено перепадам настроения и от которого можно ждать всяких штучек.
Она отпила еще глоток освежающего напитка, наблюдая за реакцией отца.
Он смотрел на нее, слегка оторопев:
Пейдж, которую он знал, не позволяла себе подобных дерзостей. Но, вероятно, у нее есть на то основания.
— Неужели я действительно так несносен?
— Представь. У меня лежат маленькие пациенты, которые гораздо более по-взрослому относятся к тому, что можно и чего нельзя после болезни. Не то что ты.
— Перепады настроения, говоришь?
— Вот-вот. Филип вздохнул.
— О'кей, буду вести себя хорошо.
— Никаких сверхусилий, па, просто чуть больше терпения. Поверь, мы все не меньше твоего хотим увидеть тебя снова в строю.
Он похлопал ее по руке.
— Ладно, матушка-гусыня, только, по-моему, Ты все-таки преувеличиваешь.
Пейдж сокрушенно посмотрела на него.
— Иногда лучше немного преувеличить. Ты напугал нас своим приступом, и мы не хотим, чтобы это повторилось.
— Аминь.
— О, я должна бежать. Мне надо проведать одного молодого человека. Он выписался три дня назад и взял с меня обещание, что я его навещу.
— А на ланч не останешься? Она взглянула на часы.
— Сегодня — никак. Перехвачу что-нибудь по дороге, а у тебя буду завтра. — Она встала. — Не хочешь ли, чтобы я принесла тебе раскраску и цветные карандаши?
Он запустил в нее диванной подушечкой.
— Странно, — сказала Пейдж, открывая стеклянную дверь. — Все мои пациенты обычно приходят в восторг от такого предложения.
.
Филип с нежностью смотрел ей вслед. Он сверх всякой меры гордился дочерью, и ему было все равно, что об этом думают люди. У них с Пейдж всегда были близкие отношения. Всегда, до недавнего времени.
Какое-то беспокойство поселилось в ней. Она отговаривалась тем, что много забот с клиникой, но там всегда было работы невпроворот, и она только расцветала от лихорадочного ритма жизни. Нет, тут было что-то другое.
Он с уверенностью мог бы сказать, что она плохо спит, к тому же она потеряла в весе. Конечно, она всегда была изящного телосложения, и калории сжигались в ней сами собой, но сейчас ее аппетит был практически на нуле.
Все эти перемены начались после вынужденных каникул в Аризоне, а Пейдж упорно уходила от расспросов о той неделе.
Филип не хотел выглядеть назойливым родителем. Он всегда гордился тем, что давал дочери свободу самой, без его нажима, принимать решения. Почему же ему так хотелось потребовать от нее объяснений по поводу ее нынешнего поведения, точно она трудный подросток?
Он беспокоился о ней не только как о любимой дочери, но и как о друге и партнере. Филип вдруг подумал, что если бы заметил подобные перемены в ком-то из своих партнеров или друзей, то, нисколько не колеблясь, усадил бы его и попытался выяснить, в чем дело. Друзья на то и друзья.
Когда Пейдж придет в следующий раз, он поговорит с ней по-дружески — может, как другу она ему откроется?
Безусловно, она нуждалась в помощи. Но у Филипа было сильное подозрение, что нужен ей сейчас не отец.
В конце августа солнце в Эль-Пасо такое же беспощадное, как в июле. Чувствуя, что волосы липнут ко лбу, Пейдж решила остановить машину и позавтракать не на ходу, а в тихом месте, с кондиционером.
Юный пациент порадовал ее своим состоянием, он успешно поправлялся после небольшой операции, и она была рада, что нашла время заглянуть к нему.
На перекрестке она увидела вывеску большого кафетерия и свернула. Может быть, богатый выбор заманчивых блюд возбудит наконец ее угасший аппетит?
Она вспомнила трапезы, которые делила с Хоком. Хок… Так или иначе все ее мысли возвращались к нему, к их общим дням. А он — думает ли хоть когда-нибудь о ней? Как бы ей хотелось избавиться от воспоминаний!
Но ей не повезло: не успела она найти уютный столик и приняться за еду, как именно Хок вошел в кафетерий в компании троих своих товарищей.
На всех них были яркие комбинезоны, и она сообразила, что кафетерий-то находится поблизости от аэропорта. Как же ее угораздило выбрать для еды именно это место?
Есть она не могла, но поедала глазами Хока, и все ее попытки забыть его обращались в прах. Четверо в комбинезонах смеялись и шутили между собой и с барменом за стойкой. Было видно: завсегдатаи.
Хок выглядел прекрасно. По крайней мере теперь ты знаешь, что он по тебе не сохнет.
Они прошли в другой конец зала, за свой стол. Пейдж затаив дух ждала, что Хок ее заметит. Нет, не заметил. Сел к ней в профиль, как бы затем, чтобы она получила возможность проверить свою теорию. Все эти несколько недель она пыталась убедить себя, что Хок выигрывал в ее глазах исключительно из-за того экзотического обрамления, в которое они попали. Глядя на него сейчас, она вынуждена была признать, что обрамление тут ни при чем: Хок был мучительно прекрасен и в банальном городском кафе.
Какие-то женщины подошли к его столику, Пейдж передернуло от улыбки, с которой Хок глядел на них, и она резко поднялась, оставив недопитым стакан чая со льдом.
Что бы он к ней ни испытывал, сейчас у него все прошло, и она смешна со своими трогательными воспоминаниями.
Решив не подходить и не здороваться, она, не оборачиваясь, заспешила к выходу. Им больше не о чем было говорить.
Хок заметил, что похожая на Пейдж женщина выходит из кафетерия, и не удивился: все эти дни Пейдж чудилась ему повсюду.
Забыть ее было невозможно.
Две-три недели ушло на поправку. Пейдж оказалась права насчет его ребер. Еще несколько недель он потратил на то, чтобы вызволить свой самолет из той долины.
Он уточнил и почему их с Пейдж не нашли. Во время бури они действительно сбились с курса и свернули в совершенно неожиданном направлении, никто бы не подумал искать их там, где приземлился самолет. Они бы и полгода могли просидеть в горах незамеченными.
Легкая усмешка появилась на его губах при этой мысли. А что, может, это было бы даже и кстати. Может, мы бы успели осточертеть друг другу.
Кого он хотел обмануть?
Вытравить Пейдж из памяти было невозможно. Он помнил все, что она говорила ему, все, что они делали вместе, а по ночам, во сне, он обладал ею. Так немудрено и свихнуться.
. Теперь вот она чудилась ему везде и всюду. Он помотал головой.
— Где ты витаешь, Хок? Уже три раза тебя прошу: дай солонку. Какая забота о человеке: ты, видно, решил посадить меня на бессолевую диету.
Он посмотрел на смеющееся лицо приятеля.
— Прости. Я задумался.
— Мы заметили. Наши разговоры на тебя тоску наводят, да?
— Ты попал в точку.
Они закончили ланч, как всегда перешучиваясь, а Хок старательно пытался выбросить Пейдж из головы.
Пару дней спустя он решил, что лучше всего будет повидаться с ней — может быть, пригласить пообедать. Надо было как-то обуздать свое воображение. Надо было взглянуть на нее в ее привычном окружении, это сразу напомнило бы ему, почему они не могут быть вместе.
Он нашел номер ее телефона по телефонной книге, но, позвонив, наткнулся на автоответчик. Чертово устройство! Ну кому еще из его знакомых женщин прислуживает автоответчик? Он отверг механическое предложение назвать свой номер, чтобы Пейдж ему перезвонила, и все осталось по-прежнему.
Когда в местной газете Хок увидел объявление о благотворительном бале в пользу городских больниц, он решил пойти. Вот случай увидеть ее, может быть, перемолвиться словом, узнать, как у нее дела. Что тут особенного? Мимолетная встреча обычных знакомых. Ему казалось: надо увидеть ее разок, и тогда будет легче справиться с собой.
Десять дней спустя он стоял, прислонясь к мраморной колонне в бальном зале шикарного отеля, где собрались сливки городского общества, смотрел на танцующие пары в вечерних туалетах и ругал себя последними словами. Блестящие гирлянды превратили зал в сказочное царство, а Хок в сказки не верил. Он чувствовал себя дурак дураком во взятом напрокат парадном костюме, не замечая восхищенных взглядов, которые нет-нет да и бросала ему та или иная светская дама. С чего это ему взбрело в голову сюда притащиться?
А если Пейдж к тому же не придет? Почему он был так уверен, что она придет? Разве всем докторам положено посещать подобные сходки?
Хок медленно выпрямился — Пейдж появилась в дверях: изящное платье цвета слоновой кости, волосы распущены по плечам. Острая боль воспоминаний больно кольнула Хока.
Ее рука легко лежала на рукаве изысканного джентльмена, высокого и подтянутого. Фамильное сходство бросалось в глаза: ее отец. Хок почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере с ее отцом все в порядке — вот уже ответ на один вопрос. Хок смотрел, как они обходят зал по кругу, приветствуя хозяев праздника, обмениваясь любезностями с гостями, и пропасть между ним и Пейдж разверзалась все глубже.
Она была настоящей принцессой, шлейф из мужчин тянулся за ней, все претендовали на ее внимание. Хок не понимал, почему она выбрала аскетическую, одинокую жизнь. Она держала себя абсолютно естественно в этой тихо гудевшей толпе нарядно одетых людей.
Все, он увидел достаточно. Более чем достаточно. Он понял, что не только пространство зала разделяет их. Ему никогда не будет комфортно в ее окружении. Нечего даже пытаться.
Пейдж с улыбкой принимала те легкие поддразнивания, с которыми знакомые встретили ее появление.
— Почему-то ты в клинику никогда не приходишь в таком виде, — сказал Роб Хартман.
Она опустила глаза на свое платье.
— Сто раз запутаешься в длинной юбке, пока сделаешь обход.
— Нет, я имею в виду твою новую прическу.
Пейдж знала, почему она распустила волосы: Хок так любил перебирать их пальцами. Отец тоже заметил перемену, когда заехал за ней, и сказал, что ей это очень к лицу.
— На работе просто непрактично ходить с распущенными волосами, Роб. Прости.
Она улыбнулась и рассеянно оглядела зал. Высокий плечистый мужчина в безупречном костюме стремительно шел к выходу. Похож на Хока, подумала Пейдж. И вдруг, задохнувшись, поняла, что это и есть Хок — и что он уходит.
— Я на минутку, позволите? — пробормотала она и, не дожидаясь ответа, заторопилась к дверям.
Конечно, это был Хок. У кого еще такой внушительный, с оттенком надменности вид? Кто еще обладает грацией царя джунглей?
Знакомые то и дело останавливали ее, и когда она прорвалась наконец к двери, Хока уже и след простыл.
Зачем он приходил? Повидаться? Но почему тогда не подошел? Она недоумевала, и еще много-много дней перед глазами у нее стояло явление Хока на торжественном вечере.
Да, затем и приходил — увидеть ее. Другой причины она придумать не могла.
Глава 12
Попытаться забыть Хока — это будет самая тяжелая задача. Слишком много воспоминаний…
— Не хочешь поучиться ловить рыбу? — спросил Хок на второй день их каникул.
— А ты уверен, что рыбалка входит в учебную программу? — лениво ответила она.
Тяжесть в голове не располагала ни к каким действиям.
— Гм… — Он взъерошил и без того лохматую шевелюру. — Этот урок требует минимума усилий, а ничего лучше я не могу придумать. — Он легонько мазнул ее пальцем по щеке. — В наших-то обстоятельствах.
— Ну ладно. Только надеюсь, мне не будут ставить отметки. Иначе я попаду в отстающие.
Хок засмеялся. У него так блестели глаза, когда он смеялся, что Пейдж нарочно придумывала, как бы его рассмешить.
— Нет, тебе повезло на этой неделе. Ты у нас на больничном, и спросу с тебя никакого. Она вздохнула с нарочитым облегчением.
— В таком случае давай займемся всерьез нашим рыбным бизнесом.
К концу дня стало вполне ясно, что Пейдж далеко до совершенства. Закидывая удочку, она зацепляла сзади то ветку, то корягу, то, камни и наконец, когда леса скрутилась спиралью, признала свое поражение.
— Сдаешься? — спросил Хок.
— Пока ты меня не прогнал, надо сдаться.
— Тебе что же, не нравится ловить рыбу?
— Трудно сказать. Я же еще не попала крючком в воду. А что, кроме воды, где-нибудь еще водится рыба?
— Боюсь, что нет.
— Тогда я просто не знаю, нравится или нет. Я не пробовала.
Хок нашел на берегу тенистое место и предложил отдохнуть после трудового дня. Пейдж с готовностью согласилась. Любое пустячное усилие — и у нее плыло перед глазами.
Хок положил ее голову к себе на колени и ласково отвел волосы со лба.
— А на море ты тоже не пробовала ловить рыбу?
— Ты представляешь, во что бы я превратила те удочки?
Ей было так хорошо, так спокойно держать голову у него на коленях.
— Ну, с этим-то как раз проблем не будет. Там тебе забрасывать не придется, просто сиди и жди, пока клюнет. — Он улыбнулся. — Здорово щекочет нервы.
— А ты часто ездишь к морю?
— По настроению.
— Приятно, наверное, делать что хочешь и когда хочешь.
— Тут есть свои преимущества… и свои недостатки. Одиночество не всегда в радость.
— Ну, это улажено. Или ты уже забыл, что у тебя теперь на шее — жена?..
Тогда он сразу переменил тему: показал Пейдж на какую-то птицу, потом предложил ей пойти прилечь в палатке. Было несколько моментов, когда он мог сказать ей правду, но теперь Пейдж вынуждена была признать, что они приходились на тот период, когда ее голова еще не пришла в норму.
Он не хотел ее расстраивать, отрицая факт их супружества, и таким образом дал ей время влюбиться в него.
Пикап замедлил ход и выехал на шоссе. После тряской дороги контраст был разительный. Пейдж потерла голову. Боль окончательно ушла, но кое-какие провалы в памяти все-таки остались.
Она не помнила, как ей позвонили насчет отца, и полет на самолете — тоже. Если бы еще она не вообразила себе, что замужем! С чего это ей взбрело в голову?
Потому что ты бы никогда не разделили постель с мужчиной, не будучи связанной с ним узами брака, неумолимо подсказал ее внутренний голос.
Ах, это…
Да, это.
Но ведь все равно кончилось тем, что я отдалась ему.
Не раньше, чем поняла, как ты глубоки его любишь. Потребность выразить эту любовь пересилила аскетизм, который ты практиковали тридцать лет.
Пейдж нечего было возразить.
Уже стемнело, когда они въехали во Флагстаф. Пейдж попросила высадить ее в центре — надо было купить что-нибудь приличное из одежды. Брат Джона отказался взять с нее деньги, отговорившись тем, что им все равно было по пути.
К тому времени, как она выбрала подходящий костюм, шел уже десятый час. Она сняла номер в мотеле рядом с больницей, позвонила, чтобы узнать, как состояние отца, и решила отложить встречу с ним до утра. Поездка вымотала ее больше, чем она ожидала. Интересно, а сколько времени уйдет на то, чтобы сгладить переживания последней недели?
Восемь недель спустя она все еще мучилась этим вопросом.
— Что ты с собой делаешь, Пейдж? — встретил ее отец, когда она заехала навестить его дома, в Эль-Пасо. — Хочешь заработать сердечную недостаточность к тридцати пяти годам?
В свои пятьдесят четыре Филип Уинстон выглядел на десять лет моложе, хотя его каштановые волосы и тронула седина.
— Папа, ты опять за свое, не надо. В чем дело? Разве я так уж надрываюсь на работе? Разве я недоедаю? Недосыпаю? Нет, я работаю ровно столько же, сколько всегда. — Она наклонилась к нему, поцеловала. — Кроме того, я уже перестала контролировать твое здоровье, так зачем же обсуждать мое?
— И рад бы пообсуждать, да ты не даешь.
— А потому что обсуждать нечего.
— Дай Бог.
— Вот и хорошо. Я рада, что этот вопрос закрыт.
Они сидели во внутреннем дворике. Пейдж удобно расположилась рядом с отцом в шезлонге и потягивала из высокого запотевшего стакана чай со льдом, который принесла им Сара, строгая домоправительница Филипа.
— Все дело в том, дорогой доктор, что ты скучаешь и позволяешь разыграться своему воображению.
— Конечно, скучаю, Пейдж. Как же мне не скучать? Я уже две недели назад мог бы приступить к работе!
— Мог бы, — спокойно согласилась Пейдж. — А через неделю снова загремел бы в больницу.
— Знаешь что, я не инвалид и не хочу, чтобы со мной нянчились.
Пейдж посмотрела на него, и насмешливые искорки заплясали в ее глазах.
— Мы с тобой нянчимся, но не как с инвалидом, а как с капризным чадом, которое подвержено перепадам настроения и от которого можно ждать всяких штучек.
Она отпила еще глоток освежающего напитка, наблюдая за реакцией отца.
Он смотрел на нее, слегка оторопев:
Пейдж, которую он знал, не позволяла себе подобных дерзостей. Но, вероятно, у нее есть на то основания.
— Неужели я действительно так несносен?
— Представь. У меня лежат маленькие пациенты, которые гораздо более по-взрослому относятся к тому, что можно и чего нельзя после болезни. Не то что ты.
— Перепады настроения, говоришь?
— Вот-вот. Филип вздохнул.
— О'кей, буду вести себя хорошо.
— Никаких сверхусилий, па, просто чуть больше терпения. Поверь, мы все не меньше твоего хотим увидеть тебя снова в строю.
Он похлопал ее по руке.
— Ладно, матушка-гусыня, только, по-моему, Ты все-таки преувеличиваешь.
Пейдж сокрушенно посмотрела на него.
— Иногда лучше немного преувеличить. Ты напугал нас своим приступом, и мы не хотим, чтобы это повторилось.
— Аминь.
— О, я должна бежать. Мне надо проведать одного молодого человека. Он выписался три дня назад и взял с меня обещание, что я его навещу.
— А на ланч не останешься? Она взглянула на часы.
— Сегодня — никак. Перехвачу что-нибудь по дороге, а у тебя буду завтра. — Она встала. — Не хочешь ли, чтобы я принесла тебе раскраску и цветные карандаши?
Он запустил в нее диванной подушечкой.
— Странно, — сказала Пейдж, открывая стеклянную дверь. — Все мои пациенты обычно приходят в восторг от такого предложения.
.
Филип с нежностью смотрел ей вслед. Он сверх всякой меры гордился дочерью, и ему было все равно, что об этом думают люди. У них с Пейдж всегда были близкие отношения. Всегда, до недавнего времени.
Какое-то беспокойство поселилось в ней. Она отговаривалась тем, что много забот с клиникой, но там всегда было работы невпроворот, и она только расцветала от лихорадочного ритма жизни. Нет, тут было что-то другое.
Он с уверенностью мог бы сказать, что она плохо спит, к тому же она потеряла в весе. Конечно, она всегда была изящного телосложения, и калории сжигались в ней сами собой, но сейчас ее аппетит был практически на нуле.
Все эти перемены начались после вынужденных каникул в Аризоне, а Пейдж упорно уходила от расспросов о той неделе.
Филип не хотел выглядеть назойливым родителем. Он всегда гордился тем, что давал дочери свободу самой, без его нажима, принимать решения. Почему же ему так хотелось потребовать от нее объяснений по поводу ее нынешнего поведения, точно она трудный подросток?
Он беспокоился о ней не только как о любимой дочери, но и как о друге и партнере. Филип вдруг подумал, что если бы заметил подобные перемены в ком-то из своих партнеров или друзей, то, нисколько не колеблясь, усадил бы его и попытался выяснить, в чем дело. Друзья на то и друзья.
Когда Пейдж придет в следующий раз, он поговорит с ней по-дружески — может, как другу она ему откроется?
Безусловно, она нуждалась в помощи. Но у Филипа было сильное подозрение, что нужен ей сейчас не отец.
В конце августа солнце в Эль-Пасо такое же беспощадное, как в июле. Чувствуя, что волосы липнут ко лбу, Пейдж решила остановить машину и позавтракать не на ходу, а в тихом месте, с кондиционером.
Юный пациент порадовал ее своим состоянием, он успешно поправлялся после небольшой операции, и она была рада, что нашла время заглянуть к нему.
На перекрестке она увидела вывеску большого кафетерия и свернула. Может быть, богатый выбор заманчивых блюд возбудит наконец ее угасший аппетит?
Она вспомнила трапезы, которые делила с Хоком. Хок… Так или иначе все ее мысли возвращались к нему, к их общим дням. А он — думает ли хоть когда-нибудь о ней? Как бы ей хотелось избавиться от воспоминаний!
Но ей не повезло: не успела она найти уютный столик и приняться за еду, как именно Хок вошел в кафетерий в компании троих своих товарищей.
На всех них были яркие комбинезоны, и она сообразила, что кафетерий-то находится поблизости от аэропорта. Как же ее угораздило выбрать для еды именно это место?
Есть она не могла, но поедала глазами Хока, и все ее попытки забыть его обращались в прах. Четверо в комбинезонах смеялись и шутили между собой и с барменом за стойкой. Было видно: завсегдатаи.
Хок выглядел прекрасно. По крайней мере теперь ты знаешь, что он по тебе не сохнет.
Они прошли в другой конец зала, за свой стол. Пейдж затаив дух ждала, что Хок ее заметит. Нет, не заметил. Сел к ней в профиль, как бы затем, чтобы она получила возможность проверить свою теорию. Все эти несколько недель она пыталась убедить себя, что Хок выигрывал в ее глазах исключительно из-за того экзотического обрамления, в которое они попали. Глядя на него сейчас, она вынуждена была признать, что обрамление тут ни при чем: Хок был мучительно прекрасен и в банальном городском кафе.
Какие-то женщины подошли к его столику, Пейдж передернуло от улыбки, с которой Хок глядел на них, и она резко поднялась, оставив недопитым стакан чая со льдом.
Что бы он к ней ни испытывал, сейчас у него все прошло, и она смешна со своими трогательными воспоминаниями.
Решив не подходить и не здороваться, она, не оборачиваясь, заспешила к выходу. Им больше не о чем было говорить.
Хок заметил, что похожая на Пейдж женщина выходит из кафетерия, и не удивился: все эти дни Пейдж чудилась ему повсюду.
Забыть ее было невозможно.
Две-три недели ушло на поправку. Пейдж оказалась права насчет его ребер. Еще несколько недель он потратил на то, чтобы вызволить свой самолет из той долины.
Он уточнил и почему их с Пейдж не нашли. Во время бури они действительно сбились с курса и свернули в совершенно неожиданном направлении, никто бы не подумал искать их там, где приземлился самолет. Они бы и полгода могли просидеть в горах незамеченными.
Легкая усмешка появилась на его губах при этой мысли. А что, может, это было бы даже и кстати. Может, мы бы успели осточертеть друг другу.
Кого он хотел обмануть?
Вытравить Пейдж из памяти было невозможно. Он помнил все, что она говорила ему, все, что они делали вместе, а по ночам, во сне, он обладал ею. Так немудрено и свихнуться.
. Теперь вот она чудилась ему везде и всюду. Он помотал головой.
— Где ты витаешь, Хок? Уже три раза тебя прошу: дай солонку. Какая забота о человеке: ты, видно, решил посадить меня на бессолевую диету.
Он посмотрел на смеющееся лицо приятеля.
— Прости. Я задумался.
— Мы заметили. Наши разговоры на тебя тоску наводят, да?
— Ты попал в точку.
Они закончили ланч, как всегда перешучиваясь, а Хок старательно пытался выбросить Пейдж из головы.
Пару дней спустя он решил, что лучше всего будет повидаться с ней — может быть, пригласить пообедать. Надо было как-то обуздать свое воображение. Надо было взглянуть на нее в ее привычном окружении, это сразу напомнило бы ему, почему они не могут быть вместе.
Он нашел номер ее телефона по телефонной книге, но, позвонив, наткнулся на автоответчик. Чертово устройство! Ну кому еще из его знакомых женщин прислуживает автоответчик? Он отверг механическое предложение назвать свой номер, чтобы Пейдж ему перезвонила, и все осталось по-прежнему.
Когда в местной газете Хок увидел объявление о благотворительном бале в пользу городских больниц, он решил пойти. Вот случай увидеть ее, может быть, перемолвиться словом, узнать, как у нее дела. Что тут особенного? Мимолетная встреча обычных знакомых. Ему казалось: надо увидеть ее разок, и тогда будет легче справиться с собой.
Десять дней спустя он стоял, прислонясь к мраморной колонне в бальном зале шикарного отеля, где собрались сливки городского общества, смотрел на танцующие пары в вечерних туалетах и ругал себя последними словами. Блестящие гирлянды превратили зал в сказочное царство, а Хок в сказки не верил. Он чувствовал себя дурак дураком во взятом напрокат парадном костюме, не замечая восхищенных взглядов, которые нет-нет да и бросала ему та или иная светская дама. С чего это ему взбрело в голову сюда притащиться?
А если Пейдж к тому же не придет? Почему он был так уверен, что она придет? Разве всем докторам положено посещать подобные сходки?
Хок медленно выпрямился — Пейдж появилась в дверях: изящное платье цвета слоновой кости, волосы распущены по плечам. Острая боль воспоминаний больно кольнула Хока.
Ее рука легко лежала на рукаве изысканного джентльмена, высокого и подтянутого. Фамильное сходство бросалось в глаза: ее отец. Хок почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере с ее отцом все в порядке — вот уже ответ на один вопрос. Хок смотрел, как они обходят зал по кругу, приветствуя хозяев праздника, обмениваясь любезностями с гостями, и пропасть между ним и Пейдж разверзалась все глубже.
Она была настоящей принцессой, шлейф из мужчин тянулся за ней, все претендовали на ее внимание. Хок не понимал, почему она выбрала аскетическую, одинокую жизнь. Она держала себя абсолютно естественно в этой тихо гудевшей толпе нарядно одетых людей.
Все, он увидел достаточно. Более чем достаточно. Он понял, что не только пространство зала разделяет их. Ему никогда не будет комфортно в ее окружении. Нечего даже пытаться.
Пейдж с улыбкой принимала те легкие поддразнивания, с которыми знакомые встретили ее появление.
— Почему-то ты в клинику никогда не приходишь в таком виде, — сказал Роб Хартман.
Она опустила глаза на свое платье.
— Сто раз запутаешься в длинной юбке, пока сделаешь обход.
— Нет, я имею в виду твою новую прическу.
Пейдж знала, почему она распустила волосы: Хок так любил перебирать их пальцами. Отец тоже заметил перемену, когда заехал за ней, и сказал, что ей это очень к лицу.
— На работе просто непрактично ходить с распущенными волосами, Роб. Прости.
Она улыбнулась и рассеянно оглядела зал. Высокий плечистый мужчина в безупречном костюме стремительно шел к выходу. Похож на Хока, подумала Пейдж. И вдруг, задохнувшись, поняла, что это и есть Хок — и что он уходит.
— Я на минутку, позволите? — пробормотала она и, не дожидаясь ответа, заторопилась к дверям.
Конечно, это был Хок. У кого еще такой внушительный, с оттенком надменности вид? Кто еще обладает грацией царя джунглей?
Знакомые то и дело останавливали ее, и когда она прорвалась наконец к двери, Хока уже и след простыл.
Зачем он приходил? Повидаться? Но почему тогда не подошел? Она недоумевала, и еще много-много дней перед глазами у нее стояло явление Хока на торжественном вечере.
Да, затем и приходил — увидеть ее. Другой причины она придумать не могла.
Глава 12
Пейдж отодвинула от себя тарелку.
— Все, па, я больше не могу. Ты кормишь меня как на убой.
Филип покачал головой: она едва прикоснулась к еде.
— Да ты ешь как птичка, Пейдж! Она засмеялась.
— Помнишь, как ты дразнил меня? «Ты ешь как птичка, Пейдж. Птичка гриф». Филип усмехнулся.
— Да, птенцом ты была прожорливым. И большим мастером сжигать калории прежде, чем они превратятся в жир. Но теперь речь идет о калориях, которые ты не можешь позволить себе терять.
Он смолк, решив, что сейчас не самый удобный момент для столь щекотливого разговора.
Вошла Сара с кофейником и налила им еще по чашечке кофе.
— Все было, как всегда, вкусно, — сказала ей Пейдж.
Пожилая экономка улыбнулась.
— Мне очень приятно, что вам понравилось.
Филип встал.
— Ты не находишь, что в кабинете пить кофе уютнее?
У Пейдж давно вошло в привычку по пятницам проводить вечера с отцом. Пожалуй, для них это была единственная возможность обсудить и личные, и профессиональные проблемы. Хотя они и работали вместе, в одной клинике, но почти не видели друг друга — разве что мимоходом, в коридоре.
Пейдж со вздохом утонула в мягком кресле. Раньше она так не уставала. Мгновенное видение каменистого пути в горах мелькнуло перед ней, но она тут же отогнала его. Это было в другой жизни — и не с ней.
— Пейдж!
— Да?
— Я за тебя беспокоюсь.
Пейдж с удивлением вскинула глаза на отца. Он выглядел свежим и отдохнувшим. Ему уже разрешили работать, неполный рабочий день, и это его основательно подбодрило.
— Беспокоишься? О чем ты?
— Ты похудела, ничего не ешь и, по-моему, неважно спишь. Как же мне не беспокоиться? Я думал, мы друзья.
Она возмутилась:
— Почему ты говоришь в прошедшем времени? Конечно, мы друзья.
— Но не настолько близкие, чтобы делиться самым важным, да?
Озадаченная серьезностью его тона, Пейдж попробовала отпираться:
— Я не знаю, па, о чем ты.
Он пожал плечами. Заставить ее говорить он не мог, раз она сама на это не шла, но отцовское сердце подсказывало ему, что ей необходимо выговориться. Просто необходимо.
Он осторожно спросил:
— Может быть, тебе нужна консультация специалиста, ты об этом не думала?
Неужели мои дела так плохи? Пейдж пришла в полное замешательство. Она приложила столько усилий, чтобы забыть Хока, и ей действительно удавалось отодвигать его на второй план в течение дня. Но каждую ночь он снился ей так явственно, что она боялась сойти с ума.
Видно, не напрасно боялась.
Она села попрямее в кресле. Может быть, и правда надо все сказать отцу.
— Помнишь, когда у тебя был приступ, я полетела во Флагстаф… но не долетела? Он молча кивнул, не желая спугнуть ее.
— Если люди оказываются один на один, отрезанные от мира, то можно за неделю узнать друг друга лучше, чем за много лет…
Она подыскивала слова, не зная, как лучше объяснить то, что произошло между ней и Хоком. Собственно, она и сама не понимала, что это было.
— Представляю себе, — проронил Филип.
— Я никогда не встречала таких, как Хок Кэмерон. Он среди нас — как пришелец с другой планеты. — Пейдж поглядела в спокойные, внимательные глаза отца. — Невероятный человек.
Она помолчала и, не дождавшись ответной реплики, продолжила:
— Хок — одиночка. Он был предоставлен сам себе с четырнадцати лет — странствовал по всему свету и… и, кажется, не собирается останавливаться. Я даже сомневаюсь, что он когда-нибудь где-нибудь осядет…
Филип начал догадываться — скорее не по речам Пейдж, а по умолчаниям.
— Ты влюбилась, — спокойно констатировал он.
Она оторвала взгляд от своих судорожно сплетающихся пальцев и в смущении пробормотала:
— Не знаю, ничего не знаю. Я просто не могу его забыть. Помню все наши разговоры, все-все помню…
Легкая краска на ее лице дала Филипу достаточно информации для собственных выводов.
— Он учил меня, как жить в походных условиях, что можно взять у природы, что надо уметь. Хотя мы оказались при снаряжении, так что у нас были кое-какие удобства. — Она потрясла головой. — Не понимаю, почему я все время о нем думаю. Филип улыбнулся.
— На мой взгляд, очень похоже на любовь.
— Как же от этого избавиться?
— А зачем избавляться?
Она вздернула плечи.
— Нет выбора. Он ясно дал понять, что мы — из разных миров.
— Ты это и без него знала.
— Знала.
— Но тебя же это не смутило? Глаза Пейдж наполнились слезами, и отец превратился в расплывшееся пятно.
— Не смутило, нет.
— Так что же ты намерена делать?
— Ничего. Чтобы построить отношения, одной моей любви мало.
— А-а! Понял наконец! Ты в него влюбилась, а он к тебе интереса не проявил.
Пейдж бросило в жар, когда она вспомнила, какой интерес проявлял к ней Хок. Еле слышно она проронила:
— Он говорил, что любит меня.
— Может, это так и есть?
— Может, но не в достаточной мере.
— Теперь я не совсем понимаю. Какой мерой ты меряешь?
— Он сказал, что он не комнатная собачка, чтобы ждать целый день, пока я уделю ему время.
В ответ на эту неподдельную боль Филип некстати рассмеялся. Пейдж посмотрела на него большими глазами.
— Пейдж, родная, а тебе будто бы нужна собачонка, которая сидит и ждет подачки от хозяйки. Почему этот образ так тебя огорчил?
— Наверное, я почувствовала в его словах какой-то укор. Я рассказывала ему, что увлечена работой и что у меня нет времени на личную жизнь.
— Тогда тем более — ты сама дала ему понять, что Не станешь ничего менять в своей жизни ради того, чтобы наладить с ним отношения.
Пейдж ошеломленно уставилась на отца.
— А ведь и правда.
— Так чего же ты хочешь? Если он хотя бы наполовину так хорош, как ты его мне описала, он не станет довольствоваться крохами.
— Вот именно. Но больше я дать не могу.
— Ой ли?
— Ты сам врач. И знаешь, что наша профессия забирает человека целиком.
— И кроме того, я знаю, что совершил серьезную ошибку, подчинив всю свою жизнь профессии.
Отец впервые делал подобное признание, и по его глазам было видно, что он коснулся своего самого больного места.
— Я любил твою мать больше, чем ты можешь себе представить, Пейдж. В ней было все, что я желал бы найти в жене… и в любовнице. А самое большое чудо — это то, что она отвечала мне взаимностью. Такого рода разделенное чувство встречается крайне редко, его надо ценить и беречь, как сокровище. И никогда не принимать как нечто само собой разумеющееся.
У Филипа перехватило горло, он судорожно сглотнул, прежде чем продолжить.
— А я в своей самонадеянности принимал нашу любовь как должное. Я был молод и честолюбив… и не видел дальше собственного носа. Я считал, что у нас впереди целая вечность, а пока что мне надо поставить дело, обеспечить нам безбедную жизнь — в общем, крутиться день и ночь. А потом… — Пейдж всей кожей почувствовала его боль, — потом было уже поздно менять свой режим, чтобы побольше бывать дома, с твоей матерью. — Он покачал головой. — Она не жаловалась, хотя я знал: она думает, что она не на первом месте в моей жизни. Она ошибалась. Все было не так. Просто я откладывал на потом наши семейные радости… на какое-то эфемерное «потом». Мне надо было с самого начала выстроить другие приоритеты, потому что не всем и не на все отпущено столько времени, сколько хотелось бы.
Пейдж плакала. У нее были собственные воспоминания, связанные с тем, о чем говорил отец. Она помнила, как мать радовалась, когда он приходил домой пораньше и уделял им часок-другой. Как мать считала дни до его отпуска, чтобы уехать с ним подальше от пожирающих его время дел.
Пейдж всегда знала, как сильно любила отца ее мать. Но только сейчас она поняла, как сильно любил отец свою жену.
Тут было о чем задуматься.
Ночью Пейдж долго лежала, глядя в потолок, обдумывая услышанное. Вариантов в жизни — множество. И какой-то один вытесняет все остальные. Уж не совершила ли она роковой выбор, сделав ставку на карьеру врача? Раньше этот вопрос перед ней не вставал. Преданность профессии направляла ее и полностью удовлетворяла. Для полноты жизни она ни в чем больше не нуждалась — до последнего времени.
Теперь ей был нужен Хок. Нужно его спокойное, уравновешенное отношение к жизни, некоторая отстраненность взгляда на веши. Ей не хватало его любви и преданности, его поддразниваний и его умения наслаждаться простыми радостями — и его тепла, каждую ночь, радом.
Интересно, а что чувствует он? Он достаточно прозрачно намекал, что не намерен связывать себя. Его стиль жизни — приходить и уходить, когда вздумается.
Что, если она не нужна ему?
Пейдж вызвала в памяти день, когда они снова вышли к реке, и как наяву увидела Хока под сильными струями каскада. Увидела глаза, сияющие любовью и желанием, когда он обернулся к ней.
А потом — натиск его любви, яростное обладание… Он тогда потерял контроль над собой — так хотел ее. Есть ли способ вызвать его желание сейчас? И если даже есть, захочет ли он разделить ее жизнь? Внезапная мысль — чуждая до невероятия — потрясла ее: а захочет ли она разделить его жизнь?
Много дней и много бессонных ночей провела Пейдж, ломая голову над ответом.
— Все, па, я больше не могу. Ты кормишь меня как на убой.
Филип покачал головой: она едва прикоснулась к еде.
— Да ты ешь как птичка, Пейдж! Она засмеялась.
— Помнишь, как ты дразнил меня? «Ты ешь как птичка, Пейдж. Птичка гриф». Филип усмехнулся.
— Да, птенцом ты была прожорливым. И большим мастером сжигать калории прежде, чем они превратятся в жир. Но теперь речь идет о калориях, которые ты не можешь позволить себе терять.
Он смолк, решив, что сейчас не самый удобный момент для столь щекотливого разговора.
Вошла Сара с кофейником и налила им еще по чашечке кофе.
— Все было, как всегда, вкусно, — сказала ей Пейдж.
Пожилая экономка улыбнулась.
— Мне очень приятно, что вам понравилось.
Филип встал.
— Ты не находишь, что в кабинете пить кофе уютнее?
У Пейдж давно вошло в привычку по пятницам проводить вечера с отцом. Пожалуй, для них это была единственная возможность обсудить и личные, и профессиональные проблемы. Хотя они и работали вместе, в одной клинике, но почти не видели друг друга — разве что мимоходом, в коридоре.
Пейдж со вздохом утонула в мягком кресле. Раньше она так не уставала. Мгновенное видение каменистого пути в горах мелькнуло перед ней, но она тут же отогнала его. Это было в другой жизни — и не с ней.
— Пейдж!
— Да?
— Я за тебя беспокоюсь.
Пейдж с удивлением вскинула глаза на отца. Он выглядел свежим и отдохнувшим. Ему уже разрешили работать, неполный рабочий день, и это его основательно подбодрило.
— Беспокоишься? О чем ты?
— Ты похудела, ничего не ешь и, по-моему, неважно спишь. Как же мне не беспокоиться? Я думал, мы друзья.
Она возмутилась:
— Почему ты говоришь в прошедшем времени? Конечно, мы друзья.
— Но не настолько близкие, чтобы делиться самым важным, да?
Озадаченная серьезностью его тона, Пейдж попробовала отпираться:
— Я не знаю, па, о чем ты.
Он пожал плечами. Заставить ее говорить он не мог, раз она сама на это не шла, но отцовское сердце подсказывало ему, что ей необходимо выговориться. Просто необходимо.
Он осторожно спросил:
— Может быть, тебе нужна консультация специалиста, ты об этом не думала?
Неужели мои дела так плохи? Пейдж пришла в полное замешательство. Она приложила столько усилий, чтобы забыть Хока, и ей действительно удавалось отодвигать его на второй план в течение дня. Но каждую ночь он снился ей так явственно, что она боялась сойти с ума.
Видно, не напрасно боялась.
Она села попрямее в кресле. Может быть, и правда надо все сказать отцу.
— Помнишь, когда у тебя был приступ, я полетела во Флагстаф… но не долетела? Он молча кивнул, не желая спугнуть ее.
— Если люди оказываются один на один, отрезанные от мира, то можно за неделю узнать друг друга лучше, чем за много лет…
Она подыскивала слова, не зная, как лучше объяснить то, что произошло между ней и Хоком. Собственно, она и сама не понимала, что это было.
— Представляю себе, — проронил Филип.
— Я никогда не встречала таких, как Хок Кэмерон. Он среди нас — как пришелец с другой планеты. — Пейдж поглядела в спокойные, внимательные глаза отца. — Невероятный человек.
Она помолчала и, не дождавшись ответной реплики, продолжила:
— Хок — одиночка. Он был предоставлен сам себе с четырнадцати лет — странствовал по всему свету и… и, кажется, не собирается останавливаться. Я даже сомневаюсь, что он когда-нибудь где-нибудь осядет…
Филип начал догадываться — скорее не по речам Пейдж, а по умолчаниям.
— Ты влюбилась, — спокойно констатировал он.
Она оторвала взгляд от своих судорожно сплетающихся пальцев и в смущении пробормотала:
— Не знаю, ничего не знаю. Я просто не могу его забыть. Помню все наши разговоры, все-все помню…
Легкая краска на ее лице дала Филипу достаточно информации для собственных выводов.
— Он учил меня, как жить в походных условиях, что можно взять у природы, что надо уметь. Хотя мы оказались при снаряжении, так что у нас были кое-какие удобства. — Она потрясла головой. — Не понимаю, почему я все время о нем думаю. Филип улыбнулся.
— На мой взгляд, очень похоже на любовь.
— Как же от этого избавиться?
— А зачем избавляться?
Она вздернула плечи.
— Нет выбора. Он ясно дал понять, что мы — из разных миров.
— Ты это и без него знала.
— Знала.
— Но тебя же это не смутило? Глаза Пейдж наполнились слезами, и отец превратился в расплывшееся пятно.
— Не смутило, нет.
— Так что же ты намерена делать?
— Ничего. Чтобы построить отношения, одной моей любви мало.
— А-а! Понял наконец! Ты в него влюбилась, а он к тебе интереса не проявил.
Пейдж бросило в жар, когда она вспомнила, какой интерес проявлял к ней Хок. Еле слышно она проронила:
— Он говорил, что любит меня.
— Может, это так и есть?
— Может, но не в достаточной мере.
— Теперь я не совсем понимаю. Какой мерой ты меряешь?
— Он сказал, что он не комнатная собачка, чтобы ждать целый день, пока я уделю ему время.
В ответ на эту неподдельную боль Филип некстати рассмеялся. Пейдж посмотрела на него большими глазами.
— Пейдж, родная, а тебе будто бы нужна собачонка, которая сидит и ждет подачки от хозяйки. Почему этот образ так тебя огорчил?
— Наверное, я почувствовала в его словах какой-то укор. Я рассказывала ему, что увлечена работой и что у меня нет времени на личную жизнь.
— Тогда тем более — ты сама дала ему понять, что Не станешь ничего менять в своей жизни ради того, чтобы наладить с ним отношения.
Пейдж ошеломленно уставилась на отца.
— А ведь и правда.
— Так чего же ты хочешь? Если он хотя бы наполовину так хорош, как ты его мне описала, он не станет довольствоваться крохами.
— Вот именно. Но больше я дать не могу.
— Ой ли?
— Ты сам врач. И знаешь, что наша профессия забирает человека целиком.
— И кроме того, я знаю, что совершил серьезную ошибку, подчинив всю свою жизнь профессии.
Отец впервые делал подобное признание, и по его глазам было видно, что он коснулся своего самого больного места.
— Я любил твою мать больше, чем ты можешь себе представить, Пейдж. В ней было все, что я желал бы найти в жене… и в любовнице. А самое большое чудо — это то, что она отвечала мне взаимностью. Такого рода разделенное чувство встречается крайне редко, его надо ценить и беречь, как сокровище. И никогда не принимать как нечто само собой разумеющееся.
У Филипа перехватило горло, он судорожно сглотнул, прежде чем продолжить.
— А я в своей самонадеянности принимал нашу любовь как должное. Я был молод и честолюбив… и не видел дальше собственного носа. Я считал, что у нас впереди целая вечность, а пока что мне надо поставить дело, обеспечить нам безбедную жизнь — в общем, крутиться день и ночь. А потом… — Пейдж всей кожей почувствовала его боль, — потом было уже поздно менять свой режим, чтобы побольше бывать дома, с твоей матерью. — Он покачал головой. — Она не жаловалась, хотя я знал: она думает, что она не на первом месте в моей жизни. Она ошибалась. Все было не так. Просто я откладывал на потом наши семейные радости… на какое-то эфемерное «потом». Мне надо было с самого начала выстроить другие приоритеты, потому что не всем и не на все отпущено столько времени, сколько хотелось бы.
Пейдж плакала. У нее были собственные воспоминания, связанные с тем, о чем говорил отец. Она помнила, как мать радовалась, когда он приходил домой пораньше и уделял им часок-другой. Как мать считала дни до его отпуска, чтобы уехать с ним подальше от пожирающих его время дел.
Пейдж всегда знала, как сильно любила отца ее мать. Но только сейчас она поняла, как сильно любил отец свою жену.
Тут было о чем задуматься.
Ночью Пейдж долго лежала, глядя в потолок, обдумывая услышанное. Вариантов в жизни — множество. И какой-то один вытесняет все остальные. Уж не совершила ли она роковой выбор, сделав ставку на карьеру врача? Раньше этот вопрос перед ней не вставал. Преданность профессии направляла ее и полностью удовлетворяла. Для полноты жизни она ни в чем больше не нуждалась — до последнего времени.
Теперь ей был нужен Хок. Нужно его спокойное, уравновешенное отношение к жизни, некоторая отстраненность взгляда на веши. Ей не хватало его любви и преданности, его поддразниваний и его умения наслаждаться простыми радостями — и его тепла, каждую ночь, радом.
Интересно, а что чувствует он? Он достаточно прозрачно намекал, что не намерен связывать себя. Его стиль жизни — приходить и уходить, когда вздумается.
Что, если она не нужна ему?
Пейдж вызвала в памяти день, когда они снова вышли к реке, и как наяву увидела Хока под сильными струями каскада. Увидела глаза, сияющие любовью и желанием, когда он обернулся к ней.
А потом — натиск его любви, яростное обладание… Он тогда потерял контроль над собой — так хотел ее. Есть ли способ вызвать его желание сейчас? И если даже есть, захочет ли он разделить ее жизнь? Внезапная мысль — чуждая до невероятия — потрясла ее: а захочет ли она разделить его жизнь?
Много дней и много бессонных ночей провела Пейдж, ломая голову над ответом.