1975

-32-

К УРАНИИ III

ЛИТОВСКИЙ НОКТЮРН: Поздний вечер в Литве.
ТОМАСУ ВЕНЦЛОВА Из костелов бредут, хороня запятые
свечек в скобках ладоней. В продрогших дворах
куры роются клювами в жухлой дресве.
I Над жнивьем Жемайтии
вьется снег, как небесных обителей прах.
Взбаламутивший море Из раскрытых дверей
ветер рвется как ругань с расквашенных губ пахнет рыбой. Малец полуголый
в глубь холодной державы, и старуха в платке загоняют корову в сарай.
заурядное до-ре- Запоздалый еврей
ми-фа-соль-ля-си-до извлекая из каменных труб.
Не-царевны-не-жабы по брусчатке местечка гремит балаголой,
припадают к земле, вожжи рвет
и сверкает звезды оловянная гривна. и кричит залихватски "Герай!"
И подобье лица
растекается в черном стекле, IV
как пощечина ливня.
Извини за вторженье.
Сочти появление за
II возвращенье цитаты в ряды "Манифеста":
чуть картавей
Здравствуй, Томас. То - мой чуть выше октавой от странствий в дали.
призрак, бросивший тело в гостинице где-то Потому - не крестись,
за морями, гребя не ломай в кулаке картуза:
против северных туч, поспешает домой, сгину прежде, чем грянет с насеста
вырываясь из Нового Света, петушиное "пли".
и тревожит тебя. Извини, что без спросу.

-33-


Не пяться от страха в чулан: VI
то, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность.
Мстя, как камень колодцу кольцом грязевым, В полночь всякая речь
над Балтийской волной обретает ухватки слепца.
я жужжу, точно тот моноплан - Так что даже "отчизна" наощупь как Леди Годива.
точно Дариус и Геренас, В паутине углов
но не так уязвим. микрофоны спецслужбы в квартире певца
пишут скрежет матраца и всплески мотива
V общей песни без слов.
Здесь панует стыдливость. Листва, норовя
Поздний вечер в Империи, выбрать между своей лицевой стороной и изнанкой,
в нищей провинции. возмущает фонарь. Отменив рупора,
Вброд миру здесь о себе возвещают, на муравья
перешедшее Неман еловое войско, наступив ненароком, невнятной морзянкой
ощетинившись пиками, Ковно в потемки берет. пульса, скрипом пера.
Багровеет известка
трехэтажных домов, и булыжник мерцает, как пойманный VII
лещ.
Вверх взвивается занавес в местном театре. Вот откуда твои
И выносят на улицу главную вещь, щек мучнистость, безадресность глаза,
разделенную на три шепелявость и волосы цвета спитой,
без остатка. тусклой чайной струи.
Сквозняк теребит бахрому Вот откуда вся жизнь как нетвердая честная фраза,
занавески из тюля. Звезда в захолустье на пути к запятой.
светит ярче: как карта, упавшая в масть. Вот откуда моей,
И впадает во тьму, как ее продолжение вверх, оболочки
по стеклу барабаня, руки твоей устье. в твоих стеклах расплывчатость, бунт голытьбы
Больше некуда впасть. ивняка и т.п., очертанья морей,
их страниц перевернутость в поисках точки,
горизонта, судьбы.

-34-

VIII IX

Наша письменность, Томас! с моим, за поля Мы похожи.
выходящим сказуемым! с хмурым твоим домоседством Мы, в сущности, Томас, одно:
подлежащего! Прочный, чернильный союз, ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.
кружева, вензеля, Друг для друга мы суть
помесь литеры римской с кириллицей: цели со средством, обоюдное дно
как велел Макроус! амальгамовой лужи,
Наши оттиски! в смятых сырых простынях - неспособной блеснуть.
этих рыхлых извилинах общего мозга! - Покривись - я отвечу ухмылкой кривой.
в мягкой глине возлюбленных, в детях без нас. отзовусь на зевок немотой, раздирающей полость,
Либо - просто синяк разольюсь в три ручья
на скуле мирозданья от взгляда подростка, от стоваттной слезы над твоей головой.
от попытки на глаз Мы - взаимный конвой,
расстоянье прикинуть от той ли литовской корчмы проступающий в Касторе Поллукс,
до лица, многооко смотрящего мимо, в просторечье - ничья,
как раскосый монгол за земной частокол, пат, подвижная тень,
чтоб вложить пальцы в рот - в эту рану Фомы - приводимая в действие жаркой лучиной,
и, нащупав язык, на манер серафима эхо возгласа, сдача с рубля.
переправить глагол. Чем сильней жизнь испорчена, тем
мы в ней неразличимей
ока праздного дня.

-35-


X Там с лица сторожа
моложавей. Минувшее смотрит вперед
Чем питается призрак? Отбросами сна, настороженным глазом подростка в шинели,
отрубями границ, шелухою цифири: и судьба нарушителем пятится прочь
явь всегда наровит сохранить адреса. в настоящую старость с плевком на стене,
Переулок сдвигает фасады, как зубы десна, с ломотой, с бесконечностью в форме панели
желтизну подворотни ,как сыр простофили, либо лестницы. Ночь
пожирает лиса и взаправду граница, где, как татарва,
темноты. Место, времени мстя территориям прожитой жизни набегом
за свое постоянство жильцом, постояльцем, угрожает действительность, и наоборот
жизнью в нем, отпирает засов, - где дрова переходят в деревья и снова в дрова,
и, эпоху спустя, где что веко не спрячет,
я тебя застаю в замусоленной пальцем то явь печенегом
сверхдержаве лесов как трофей подберет.
и равнин, хорошо сохраняющей мысли, черты
и особенно позу: в сырой конопляной XII
многоверстной рубахе, в гудящих стальных бигуди
Мать-Литва засыпает над плесом, Полночь. Сойка кричит
и ты человеческим голосом и обвиняет природу
припадаешь к ее неприкрытой, стеклянной, в преступленьях термометра против нуля.
поллитровой груди. Витовт, бросивший меч и похеривший щит,
погружается в Балтику в поисках броду
XI к шведам. Впрочем, земля
и сама завершается молом, погнавшимся за
Существуют места, как по плоским ступенькам, по волнам
где ничто не меняется. Это - убежавшей свободой. Усилья бобра
заменители памяти, кислый триумф фиксажа. по постройке запруды венчает слеза,
Там шлагбаум на резкость наводит верста расставаясь с проворным
Там чем дальше, тем больше в тебе силуэта. ручейком серебра.

-36-

XIII XIV

Полночь в лиственном крае, Призрак бродит по Каунасу, входит в собор,
в губернии цвета пальто. выбегает наружу. Плетется по Лайсвис-аллее.
Колокольная клинопись. Облако в виде отреза Входит в "Тюльпе", садится к столу.
на рядно сопредельной державе. Кельнер, глядя в упор,
Внизу видит только салфетки, огни бакалеи,
пашни, скирды, плато снег, такси на углу,
черепицы, кирпич, колоннада, железо, просто улицу. Бьюсь об заклад,
плюс обутый в кирзу ты готов позавидовать. Ибо незримость
человек государства. входит в моду с годами - как тела уступка душе,
Ночной кислород как намек на грядущее, как маскхалат
Рая, как затянувшийся минус.
Наводняют помехи, молитва, сообщенья Ибо все в барыше
о погоде, известия, от отсутствия, от
храбрый Кощей, бестелесности: горы и долы,
с округленными цифрами, гимы, фокстрот медный маятник, сильно привыкший к часам,
болеро, запрещенья Бог, смотрящий на все это дело с высот,
безымянных вещей. зеркала, коридоры,
соглядатай, ты сам.

XV

Призрак бродит бесцельно по Каунасу. Он
суть твое прибавление к воздуху мысли
обо мне, суть пространство в квадрате,
а не
энергичная проповедь лучших времен.

-37-


Не завидуй. Причисли от страницы, от букв,
привиденье к родне, от - сказать ли! - любви
к свойствам воздуха - так же, как мелкий петит, звука к смыслу, бесплотности - к массе
рассыпаемый в сумраке речью картавой, и свободы к - прости
вроде цокота мух, и лица не криви -
неспособный, поди, утолить аппетит к рабству, данному в мясе,
новой Клио, одетой заставой, во плоти, на кости,
но ласкающий слух эта вещь воспаряет в чернильный ночной эмпирей
обнаженной Урании. мимо дремлющих в нише
Только она, местных ангелов:
Муза точки в пространстве и Муза утраты выше
очертаний, как скаред - гроши, их и нетопырей.
в состояньи сполна
оценить постоянство: как форму расплаты
за движенье - души. XVII

XVI Муза точки в пространстве! Вещей, различаемых лишь
в телескоп! Вычитанья
Вот откуда пера, без остатка! Нуля!
Томас, к буквам привязанность. Ты, кто горлу велишь
Вот чем избегать причитанья
об'ясняться должно тяготенье, не так ли? превышения "ля"
Скрепя и советуешь сдержанность! Муза, прими
сердце, с хриплым "пора!" эту арию следствия, петую в ухо причине,
отрывая себя от родных заболоченных вотчин, то есть песнь двойнику,
что скрывать - от тебя! и взгляни на нее и ее до-ре-ми
там, в разреженном чине,
у себя наверху
с точки зрения воздуха.

-38-


Воздух и есть эпилог XIX
для сетчатки - поскольку он необитаем.
Он суть наше "домой", В царстве воздуха! В равенстве слога глотку
восвояси вернувшийся слог. кислорода. В прозрачных и сбившихся в облак
Сколько жаброй его ни хватаем, наших выдохах. В том
он успешно латаем мире, где, точно сны к потолку,
светом взапуски с тьмой. к небу льнут наши "о!", где звезда обретает свой облик,
продиктованный ртом.
XVII Вот чем дышит вселенная. Вот
что петух кукарекал,
У всего есть предел: упреждая гортани великую сушь!
горизонт - у зрачка, у отчаянья - память, для роста - Воздух - вещь языка.
расширение плеч. Небосвод -
Только звук отделяться способен от тел, хор согласных и гласных молекул,
вроде призрака, Томас. Сиротство в просторечии - душ.
звука, Томас, есть речь!
Оттолкнув абажур, XX
глядя прямо перед собою,
видишь воздух: Оттого-то он чист.
в анфас Нет на свете вещей, безупречней
сонмы тех, (кроме смерти самой)
кто губою отбеляющих лист.
наследил в нем Чем белее, тем бесчеловечней.
до нас. Муза, можно домой?
Восвояси! В тот край,
где бездумный Борей попирает беспечно трофеи
уст. В грамматику без
препинания. В рай
алфавита, трахеи.
В твой безликий ликбез.

-39-

XXI * * *

Над холмами Литвы Восславим приход весны! Ополоснем лицо,
что-то вроде мольбы за весь мир Чирьи прижжем проверенным креозотом
раздается в потемках: бубнящий, глухой, невеселый и выйдем в одной рубахе босиком на крыльцо,
звук плывет над селеньями в сторону Куршской Косы. и в глаза ударит свежестью! горизонтом!
То Святой Казимир будущим! Будущее всегда
с Чудотворным Николой наполняет землю зерном, голоса - радушьем,
коротают часы наполняет часы ихним туда-сюда;
в ожидании зимней зари. вздрогнув, себя застаешь в грядущем.
За пределами веры, Весной, когда крик пернатых будит леса, сады,
из своей стратосферы, вся природа, от ящериц до оленей,
Муза, с ними призри устремлена туда же, куда ведут следы
на певца тех равнин, в рукотворную тьму государственных преступлений.
погруженных по кровлю,
на певца усмиренных пейзажей.
Обнеси своей стражей
дом и сердце ему.

-40-

* * * * * *

Время подсчета цыплят ястребом; скирд в Я распугивал ящериц в зарослях чаппараля,
тумане, куковал в казенных домах, переплывал моря,
мелочи, обжигающей пальцы, звеня в кармане; жил с китаянкой. Боюсь, моя
северных рек, чья волна, замерзая в устье, столбовая дорога вышла длинней, чем краля
вспоминает истоки, южное захолустье на Казанском догадывалась. И то:
и на миг согревается. Время коротких суток, по руке не вычислить скорохода.
снимаемого плаща, разбухших ботинок, Наизнанку вывернутое пальто
судорог сводит с ума даже время года,
в желудке от желтой вареной брюквы; а не только что мусора. Вообще верста,
сильного ветра, треплющего хоругви падая жертвой свово предела,
листолюбивого воинства. Пора, когда дело губит пейзаж и плодит места,
терпит, где уже не нужно, я вижу, тела.
дни на одно лицо, как Ивановы-братья, Знаешь, кривая способна тоже, в пандан прямой,
и кору задирает жадный, бесстыдный трепет озверевши от обуви, пробормотать "не треба".
пальцев. Чем больше пальцев, тем меньше От лица фотографию легче послать домой,
платья. чем срисовывать ангела в профиль с неба.

-41-


ПОЛЯРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ПЯТАЯ ГОДОВЩИНА
(4 июня 1977)
Все собаки съедены. В дневнике
не осталось чистой страницы. И бисер слов Падучая звезда, тем паче - астероид
покрывает фото супруги, ее щек на резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
мушку даты сомнительной приколов. Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.
Дальше - снимок сестры. Он не щадит сестру:
речь идет о достигнутой широте! *
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
как чулок девицы из варьете. Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки "А" там поезд на равнине
22 июля 1978 г. стремится в точку "Б". Которой нет в помине.

* * * Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою. Иначе среди птиц. Но птицы мало значат.
И она скукоживается на глазах, под рукою.
Зеленая нитка, следом за голубою, Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
становится серой, коричневой, никакою. Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Уж и краешек, вроде, виден того батиста. Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
Ни один живописец не напишет конец аллеи.
Знать от стирки платье невесты быстрей
садится,
да и тело не делается белее.
То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.
Либо: птица в профиль ворона, а сердцем -
кенарь.
Но простая лиса, перегрызая горло,
не разбирает, где кровь, где тенор.

-42-

* *

Там лужа во дворе, как площадь двух Америк. Там при словах "я за" течет со щек известка.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик. Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Неугомонный Терек там ищет третий берег. Порой дает раза соседним странам войско.

Там дедушку в упор рассматривает внучек. Там пышная сирень бушует в полисаде.
И к звездам до сих пор там запускают жучек Пивная цельный день лежит в глухой осаде.
плюс офицеров, чьих не осознать получек. Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.

Там зелень щавеля смущает зелень лука. Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Жужжание пчелы там главный принцип звука. Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
Там копия, щадя оригинал, безрука. В лесах полно куниц и прочих ценных тварей.

* *

Зимой в пустых садах трубят гипербореи, Там лежучи плашмя на рядовой холстине
и ребер больше там у пыльной батареи отбрасываешь тень, как пальма в Палестине.
в под'ездах, чем у дам. И вообще быстрее Особенно - во сне. И, на манер пустыни,

нащупывает их рукой замерзшей странник. там сахарный песок пересекаем мухой.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник. Там города стоят, как двинутые рюхой,
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник. и карта мира там замещена пеструхой,

От дождевой струи там плохо спичке серной. мычащей на бугре. Там схож закат с порезом.
Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной. Там вдалеке завод дымит, гремит железом,
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный. не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым.

-43-

* *

Там слышен крик совы, ей отвечает филин. Теперь меня там нет. Означенной пропаже
Овацию листвы унять там вождь бессилен. дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин. Отсутствие мое большой дыры в пейзаже

Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот. не сделало; пустяк: дыра, - но небольшая.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот. Ее затянут мох или пучки лишая,
Там, грубо говоря, великий план запорот. гармонии тонов и проч. не нарушая.

Других примет там нет - загадок, тайн, диковин. Теперь меня там нет. Об этом думать странно.
Пейзаж лишен примет и горизонт неровен. Но было бы чудней изображать барана,
Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен. дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,

* *

Я вырос в тех краях. Я говорил "закурим" паясничать. Ну что ж! на все свои законы:
их лучшему певцу. Был содержимым тюрем. я не любил жлобства, не целовал иконы,
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям. и на одном мосту чугунный лик Горгоны

Там, думал, и умру - от скуки, от испуга. казался в тех краях мне самым честным ликом.
Когда не от руки, так на руках у друга. Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
Видать, не расчитал. Как квадратуру круга. варьянте, я своим не подавился криком

Видать не расчитал. Зане в театре задник и не окаменел. Я слышу Музы лепет.
важнее, чем актер. Простор важней, чем всадник. Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
Передних ног простор не отличит от задних. мой углекислый вздох пока что в вышних терпят,

-44-

* В АНГЛИИ

и без костей язык, до внятных звуков лаком, Диане и Алану Майерс
судьбу благодарит кириллицыным знаком. I
На то она - судьба, чтоб понимать на всяком
БРАЙТОН-РОК
наречьи. Предо мной - пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде. Ты возвращаешься, сизый цвет ранних сумерек. Меловые
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде. скалы Сассекса в море отбрасывают запах сухой травы и
длинную тень, как ненужную черную вещь. Рябое
Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох. море на сушу выбрасывает шум прибоя
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах, и остатки ультрамарина. Из сочетанья всплеска
эпоха на колесах нас не догонит, босых. лишней воды с лишней тьмой возникают, резко
выделяя на фоне неба шпили церквей, обрывы
* скал, эти сизые, цвета пойманной рыбы,
летние сумерки; и я прихожу в себя. В зарослях беззаботно
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу. вскрикивает коноплянка. Чистая линия горизонта
Зане не знаю я, в какую землю лягу. с облаком напоминает веревку с выстиранной рубашкой,
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу. и танкер перебирает мачтами, как упавший
на спину муравей. В сознаньи вспыхивает чей-то
телефонный номер - порванная ячейка
опустевшего невода. Бриз овевает щеку.
Мертвая зыбь баюкает беспокойную щепку,
и отраженье полощется рядом с оцепеневшей лодкой.
В середине длинной или в конце короткой
жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради
темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади,
схожей цветом с глазами, глядящими, не мигая,
на нее, как две капли воды. Как молчанье на попугая.

-45-

II III

СЕВЕРНЫЙ КЕНСИНГТОН СОХО

Шорох "Ирландского Времени" , гонимого ветром по В венецианском стекле, окруженном тяжелой рамой,
железнодорожным путям к брошенному депо, отражается матовый профиль красавицы с рваной раной
шелест мертвой полыни, опередившей осень, говорящего рта. Партнер созерцает стены,
серый язык воды подле кирпичных десен. где узоры обоев спустя восемь лет превратились в "Сцены
Как я люблю эти звуки - звуки бесцельной, но скачек в Эпсоме". - Флаги. Наездник в алом
длящейся жизни, к которым уже давно картузе рвется к финишу на полуторогодовалом
ничего не прибавить, кроме шуршащих галькой жеребце. Все слилось в сплошное пятно. В ушах завывает ветер.
собственных грузных шагов. И в небо запустишь гайкой. На трибунах творится невообразимое... - "не ответил