Страница:
он дрожью роздал, где Назо и Вергилий пели,
и кутается в тогу цезарь вещал Гораций.
(верней, апостол).
-60-
XI XIII
Попробуем же отстраниться, Спасибо, Парки, Провиденье,
взять век в кавычки. ты, друг-издатель,
Быть может, и в мои страницы за перечисленные деньги.
как в их таблички, Сего податель,
кириллицею не побрезгав векам грядущим в назиданье
и без ущерба пьет чоколатта
для зренья, главная из Резвых кон панна в центре мирозданья
взглянет - Эвтерпа. и циферблата!
XII XIV
Не в драчке, я считаю, счастье С холма, где говорил октавой
в чертоге царском, порой иною
но в том, чтоб, обручив запястье Тасс, созерцаю величавый
с котлом швейцарским, вид. Предо мною -
остаток плоти терракоте
подвергнуть, сини, не купола, не черепица
исколотой Буонаротти со Св. Отцами:
и Боромини. то - мир вскормившая волчица
спит вверх сосцами!
-61-
XV XVII
И в логове ее я - дома! Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
Мой рот оскален Покуда Время
от радости: ему знакома не поглупеет как Пространство
судьба развалин. (что вряд ли), семя
Огрызок цезаря, атлета, свободы в злом чертополохе,
певца тем паче в любом пейзаже
есть вариант автопортрета. даст из удушливой эпохи
Скажу иначе: побег. И даже
XVI XVIII
Усталый раб - из той породы, сорвись все звезды с небосвода,
что зрим все чаще - исчезни местность,
под занавес глотнул свободы. все ж не оставлена свобода,
Она послаще чья дочь - словесность.
любви, привязанности, веры Она, пока есть в горле влага,
(креста, овала) не без приюта.
поскольку и до нашей эры Скрипи, перо. Черней, бумага.
существовала. Лети, минута.
-62-
СТИХИ О ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ 1980-го ГОДА Механический слон, задирая хобот
в ужасе перед черной мышью
"В полдневный зной в долине Дагестана" мины в снегу, изрыгает к горлу
М.Ю.Лермонтв подступивший комок, одержимый мыслью,
как Магомет, сдвинуть с места гору.
I Снег лежит на вершинах; небесная кладовая
отпускает им в полдень сухой избыток.
Скорость пули при низкой температуре Горы не двигаются, передавая
сильно зависит от свойств мишени, свою неподвижность телам убитых.
от стремленья согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи. III
Камни лежат, как второе войско.
Тень вжимается в суглинок поневоле. Заунывное пение славянина
Небо - как осыпающаяся известка. вечером в Азии. Мерзнущая, сырая
Самолет растворяется в нем наподобье моли.
И пружиной из вспоротого матраса человеческая свинина
поднимается взрыв. Брызгающая воронкой лежит на полу караван-сарая.
как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться Тлеет кизяк, ноги окоченели;
в грунт, покрывается твердой пленкой. пахнет тряпьем, позабытой баней.
Сны одинаковы, как шинели.
II Больше патронов, нежели воспоминаний,
и во рту от многих "ура" осадок.
Север, пастух и сеятель, гонит стадо Слава тем, кто не поднимая взора
к морю, на Юг, распространяя холод. шли в абортарий в шестидесятых,
Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана. спасая отечество от позора!
-63-
IV Убийство - наивная форма смерти,
тавтология, ария попугая,
В чем содержанье жужжанья трутня? дело рук, как правило, цепкой бровью
В чем - летательного аппарата? муху жизни ловящей в своих прицелах
Жить становится так же трудно, молодежи, знакомой с кровью
как строить домик из винограда понаслышке или по ломке целок.
или - карточные ансамбли.
Все неустойчиво (раз - и сдуло): VI
семьи, частные мысли, сакли.
Над развалинами аула Натяни одеяло, вырой в трухе матраса
ночь. Ходя под себя мазутом, ямку, заляг и слушай "уу" сирены.
стынет железо. Луна от страха Новое оледененье - оледененье рабства
потонуть в сапоге разутом наползает на глобус. Его морены
прячется в тучи, точно в чалму Аллаха. подминают державы, воспоминанья, блузки.
Бормоча, выкатывая орбиты,
V мы превращаемся в будущие моллюски,
бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.
Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух. Дует из коридора, скважин, квадратных окон.
Ввезенная, сваленная как попало Поверни выключатель, свернись в калачик.
тишина. Растущая, как опара, Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.
пустота. Существуй на звездах Утром уже не встать с карачек.
жизнь, раздались бы аплодисменты,
к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.
-64-
VII ПОЛОНЕЗ: ВАРИАЦИЯ
В стратосфере, всеми забытая, сучка I
лает, глядя в иллюминатор.
"Шарик! Шарик! Прием. Я - Жучка". Осень в твоем полушарьи кричит "курлы".
Шарик внизу, и на нем экватор. С обнищавшей державы сползает границ подпруга.
Как ошейник. Склоны, поля, овраги И, хотя окно не закрыто, уже углы
повторяют своей белизною скулы. привыкают к сорочке, как к центру круга.
Краска стыда вся ушла на флаги. А как лампу зажжешь, хоть строчи донос
И в занесенной подклети куры на себя в никуда, и перо - улика.
тоже, вздрагивая от побудки, Плюс могилы нет, чтоб исправить нос
кладут непорочного цвета яйца. в пианино ушедшего Фредерика.
Если что-то чернеет, то только буквы. В полнолунье жнивье из чужой казны
Как следы уцелевшего чудом зайца. серебром одаривает мочезжина.
1980 Повернешься на бок к стене, и сны
двинут оттуда, как та дружина,
через двор на зады, прорывать кольцо
конопли. Но кольчуге не спрятать рубищ.
И затем что все на одно лицо,
согрешивши с одним, тридцать трех полюбишь.
-65-
II III
Черепица фольварков да желтый цвет Понимаю, что можно любить сильней,
штукатурки подворья, карнизы - бровью. безупречней. Что можно, как сын Кибелы,
Балагола одним колесом в кювет оценить темноту и, смешавшись с ней,
либо - мерин копытом в луну коровью. выпасть незримо в твои пределы.
И мелькают стога, завалившись в Буг. Можно, пору за порой, твои черты
Вспять плетется ольшаник с водой в корзинах, воссоздать из молекул пером сугубым.
и в распаханных тучах свинцовый плуг Либо, в зеркало вперясь, сказать что ты
не сулит добра площадям озимых. это - я; потому что кого ж мы любим,
Твой холщевый подол, шерстяной чулок, как не себя? Но запишем судьбе очко:
как ничей ребенок, когтит репейник. в нашем будущем, как бы брегет не медлил,
На суровую нитку пространство впрок уже взорвалась та бомба, что
зашивает дождем - и прощай Коперник. оставляет нетронутой только мебель.
Лишь хрусталик тускнеет, да млечный цвет Безразлично, кто от кого в бегах:
тела с россыпью родинок застит платье. ни пространство, ни время для нас не сводня,
Для самой себя уже силуэт, и к тому, как мы будем всегда, в веках,
ты упасть неспособна ни в чьи об'ятья. лучше привыкнуть уже сегодня.
-66-
ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (1) III
Сюзанне Зонтаг
Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.
I Одинокий каблук выстукивает диабаз.
Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий,
Мокрая коновязь пристани. Понурая ездовая отшатывается от вас
машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну. и выдыхает пар. Ночью мы разговариваем
Скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая с собственным эхом; оно обдает теплом
вразнобой тишину. мраморный, гулкий, пустой аквариум
Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага, с запотевшим стеклом.
и рука, дотянуться до горлышка коротка,
прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго IV
каменного платка.
За золотой чешуей всплывших в канале окон -
II масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.
Вот что прячут внутри шторы задернув, окунь!
Площадь пустынна, набережные безлюдны. жаброй хлопая, лещ!
Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе: От нечаянной встречи под потолком с богиней,
дева в шальварах наигрывает на лютне сбросившей все с себя, кружится голова,
такому же Мустафе. и под'езды, чье небо воспалено ангиной
О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза лампочки, произносят "а".
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что - от любви.
-67-
V VII
Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились! Так смолкают оркестры. Город сродни попытке
Как, вертясь, нерестясь, шли косяком в овал воздуха удержать ноту от тишины,
зеркала! В епанче белый глубокий вырез и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,
как волновал! плохо освещены.
Как сирокко - лагуну. Как посреди панели Только фальцет звезды меж телеграфных линий -
здесь превращались юбки и панталоны в щи! там, где глубоким сном спит гражданин Перми.*
Где они все теперь - эти маски, полишинели, Но вода аплодирует, и набережная - как иней,
перевертни, плащи? осевший на до-ре-ми.
VI VIII
Так меркнут люстры в опере; так на убыль И питомец Лоррена, согнув колено,
к ночи идут в об'еме медузами купола. спихивая как за борт буквы в конец строки,
Так сужается улица, вьющаяся как угорь, тщится рассудок предохранить от крена
и площадь - как камбала. выпитому вопреки.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,
взбитых причесок, для дочерей Нерей, рухнуть в кровать, прижаться к живой кости,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем
уличных фонарей. нежность не соскрести.
1982
*С.Дягилев
-68-
ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (2) III
Геннадию Шмакову
Сырость вползает в спальню, сводя лопатки
I спящей красавицы, что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,
Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус. и ангелы - от греха.
От пощечины булочника матовая щека Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус Пена бледного шелка захлетывает, легка,
в лавке ростовщика. стулья и зеркало - местный стеклянный выход
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде вещи из тупика.
школьники на бегу, утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди IV
водорослей, кирпичи.
Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
II раковину заполняет дребезг колоколов.
то бредут к водопою глотнуть речную
Долго светает. Голый, холодный мрамор рябь стада куполов.
бедер новой Сусанны сопровождаем при Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
погружении под воду стрекотом кинокамер крепкий кофе, скомканное тряпье.
новых старцев. Два-три И макает в горло дракона златой Егорий,
грузных голубя, снявшихся с капители, как в чернила, копье.
на лету превращаются в чаек: таков налог
на полет над водой, либо поклеп постели,
сонный, на потолок.
-69-
V VII
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури, Так выходят из вод, ошеломляя гладью
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу, кожи бугристой берег, с цветком в руке,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре, забывая про платье, предоставляя платью
и сдается стеклу. всплескивать вдалеке.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля. водорослями, отличаясь от вообще людей,
Город выглядит как толчея фарфора голубей отрывая от сумасшедших шахмат
и битого хрусталя. на торцах площадей.
VI VIII
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки, Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
как непарная обувь с ноги Творца, под открытым небом, зимой, в одном
ревностно топчут шпили, пелястры, арки, пиджаке, поддав, раздвигая скулы
выраженье лица. фразами на родном.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за", мелких бликов тусклый зрачок казня
в меньшенстве оставляет ее и кровли за стремленье запомнить пейзаж, способный
праздная бирюза. обойтись без меня.
1982
-70-
РЕЗИДЕНЦИЯ
Небольшой особняк на проспекте Сарданапала.
Пара чугунных львов с комплексом задних лап.
Фортепьяно в гостиной, точно лакей-арап,
скалит зубы, в которых, короткопала
и близорука, ковыряет средь бела дня
внучка хозяина.Пахнет лавандой.Всюду,
даже в кухне, лоснится, дразня посуду,
образ, в масле, мыслителя, чья родня
доживает в Европе. И отсюда - тома Золя,
Бальзака, канделябры, балясины, капители
и вообще колоннада, в чьем стройном теле
размещены установки класса "земля-земля".
Но уютней всего в восточном - его - крыле.
В окнах спальни синеет ольшаник не то орешник,
и сверчок верещит, не говоря уже о скворешнях
с их сверхчувствительными реле.
Здесь можно вечером щелкнуть дверным замком,
остаться в одной сиреневой телогрейке.
Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки
с которой был в молодости знаком,
но спасибо расстались. И ничто так не клонит в сон,
как восьмизначные цифры, составленные в колонку,
да предсмертные вопли сознавшегося во всем
сына, записанные на пленку.
-71-
АРИЯ III
I Розовый истукан
здесь я себе поставил.
Что-нибудь из другой В двух шагах - океан,
оперы, типа Верди. место воды без правил.
Мало ли под рукой? Вряд ли там кто-нибудь,
Вообще - в круговерти. кроме солнца, садится
Безразлично о ком. как успела шепнуть
Трудным для подражанья аэроплану птица.
птичкиным языком.
Лишь бы без содержанья. IV
II Что-нибудь про спираль
в башне. И про араба
Скоро мене полста. и про его сераль.
Вон гонашится бобрик Это редкая баба
стриженного куста. если не согрешит.
Вон изменяет облик, Мысль не должна быть четкой.
как очертанья льдин, Если в горле першит,
марля небесных клиник. можно рискнуть чечеткой.
Что это, я - один?
Или зашел в малинник?
-72-
V РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ
Бенедетте Кравиери.
День пролетел. Пчела
шепчет по-польски "збродня". I
Лучше кричать вчера,
чем сегодня. Сегодня Пленное красное дерево частной квартиры в Риме.
оттого мы кричим, Под потолком - пыльный хрустальный остров.
что, дав простор пошвам, Жалюзи в час заката подобны рыбе,
рок, не щадя причин, перепутавшей чешую и остов.
топчется в нашем прошлом. Ставя босую ногу на красный мрамор,
тело делает шаг в будущее - одеться.
VI Крикни сейчас "замри" - я бы тотчас замер,
как этот город сделал от счастья в детстве.
Ах, потерявши нить, Мир состоит из наготы и складок.
"моль" говорит холстинка. В этих последних больше любви, чем в лицах.
Взгляда не уронить Как и тенор в опере тем и сладок,
ниже, чем след ботинка. что исчезает навек в кулисах.
У пейзажа - черты На ночь глядя, синий зрачок полощет
вывернутого кармана. свой хрусталик слезой, доводя его до сверканья.
Пение сироты И луна в головах, точно пустая площадь:
радует меломана. без фонтана. Но из того же камня.
II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
только муха в гортани высохшего графина).
Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно
прожекторам ПВО в поисках серафима.
-73-
Месяц спущенных штор и зачехленных стульев, Я, хватаясь рукою за грудь, поодаль
потного двойника в зеркале над комодом, считаю с прожитой жизни сдачу.
пчел, позабывших расположенье ульев И как книга, раскрытая сразу на всех страницах,
и улетевших к морю покрыться медом. лавр шелестит на выжженной балюстраде.
Хлопочи же, струя, над белоснежной, дряблой И Колизей - точно череп Аргуса, в чьих глазницах
мышцей, играй куделью седых подпалин. облака проплывают как память о бывшем стаде.
Для бездомного торса и праздных граблей
ничего нет ближе, чем вид развалин.
Да и они в ломаном "р" еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время IV
варварским взглядом обводит форум.
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
III той из них, что прекрасней. Два молодых овала
сталкиваются над книгой в сумерках, точно Муза
Черепица холмов, раскаленная летним полднем. об'ясняет Судьбе то, что надиктовала.
Облака вроде ангелов - в силу летучей тени. Шорох старой бумаги, красного крепдешина,
Так счастливый булыжник грешит с голубым исподним воздух пропитан лавандой и цикламеном.
длинноногой подруги. Я, певец дребедени , Перемена прически; и локоть - на миг - вершина,
лишних мыслей, ломаных линий, прячусь привыкшая к ветреным переменам.
в недрах вечного города от светила, О, коричневый глаз впитывает без усилий
навязавшего цезарям их незрячесть мебель того же цвета, штору, плоды граната.
(этих лучей за глаза б хватило Он и зорче, он и нежней, чем синий.
на вторую вселенную). Желтая площадь; одурь Но синему - ничего не надо!
полдня. Владелец "веспы" мучает передачу. Синий всегда готов отличить владельца
от товаров, брошенных вперемежку
(т.е. время - от жизни), дабы в него вглядеться.
Так орел стремится вглядеться в решку.
-74-
V Привались лучше к кортику, скинь бахилы,
сквозь рубашку стена холодит предплечья;
Звуки рояля в часы обеденного перерыва. и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
Тишина уснувшего переулка как вода, наставница красноречья,
обрастает бемолью, как чешуею рыба, льется из ржавых скважин, не повторяя
и коричневая штукатурка ничего, кроме нимфы, дующей в окарину,
дышит, хлопая жаброй, прелым кроме того, что она - сырая
воздухом августа, и в горячей и превращает лицо в руину.
полости горла холодным перлом
перекатывается Гораций. VII
Я не воздвиг уходящей к тучам
каменной вещи для их острастки. В этих узких улицах, где громоздка
О своем - и о любом - грядущем даже мысль о себе, в этом клубке извилин
я узнал у буквы, у черной краски. прекратившего думать о мире мозга,
Так задремывают в обнимку где то взвинчен, то обессилен,
с "лейкой", чтоб, преломляя в линзе переставляешь на площадях ботинки
сны, себя опознать по снимку, от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
очнувшись в более длинной жизни. - так иголка шаркает по пластинке,
забывая остановиться в центре, -
VI можно смириться с невзрачной дробью
остающейся жизни, с влеченьем прошлой
Обними чистый воздух, а ля ветви местных пиний: жизни к законченности, к подобью
в пальцах - не больше , чем на стекле, на тюле. целого. Звук, из земли подошвой
Но и птичка из туч вниз не вернется синей, извлекаемый - ария их союза,
да и сами мы вряд ли боги в миниатюре. серенада, которую время оно
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Дали, напевает грядущему. Это и есть Карузо
выси и проч. брезгают гладью кожи. для собаки, сбежавшей от граммофона.
Тело обратно пространству, как ни крути педали.
И несчастны мы, видимо, оттого же.
-75-
VIII Север! в огромный айсберг вмерзшее пианино
мелкая оспа кварца в гранитной вазе,
Бейся, свечной язычок, над пустой страницей, не способная взгляда остановить равнина,
трепещи, пригинаем выдохом углекислым, десять бегущих пальцев милого Ашкенази.
следуй - не приближаясь! - за вереницей Больше туда не выдвигать кордона.
литер, стоящих в очередях за смыслом. Только буквы в когорты строит перо на Юге.
Ты озаряешь шкаф, стенку, сатира в нише И золотистая бровь, как закат на карнизе дома,
- большую площадь, чем покрывает почерк! поднимается вверх, и темнеют глаза подруги.
Да и копоть твоя воспаряет выше
помыслов автора этих строчек.
Впрочем, в ихнем ряду ты обретаешь имя; X
вечным пером, в память твоих субтильных
запятых, на исходе тысячелетья в Риме Частная жизнь. Рваные мысли, страхи.
я вывожу слова "факел", "фитиль", "светильник", Ватное одеяло бесформенней, чем Европа.
а не точку - и комната выглядит как в начале. С помощью мятой куртки и голубой рубахи
(Сочиняя, перо мало что сочинило). что-то еще отражается в зеркале гардероба.
О, сколько света дают ночами Выпьем чаю, лицо, чтобы раздвинуть губы.
сливающиеся с темнотой чернила! Воздух обложен комнатой, как оброком.
Сойки, вспорхнув, покидают купы
IX пиний - от брошенного ненароком
взгяда в окно. Рим, человек, бумага;
Скорлупа куполов, позвоночники колоколен. хвост дописанной буквы - точно мелькнула крыса.
Колоннады, раскинувшей члены, покой и нега. Так уменьшаются вещи в их перспективе, благо
Ястреб над головой, как квадратный корень тут она безупречна. Так на льду Танаиса
из бездонного, как до молитвы, неба. пропадая из виду, дрожа всем телом,
Свет пожинает больше, чем он посеял: высохшим лавром прикрывши темя,
тело способно скрыться, но тень не спрячешь. бредут в лежащее за пределом
и кутается в тогу цезарь вещал Гораций.
(верней, апостол).
-60-
XI XIII
Попробуем же отстраниться, Спасибо, Парки, Провиденье,
взять век в кавычки. ты, друг-издатель,
Быть может, и в мои страницы за перечисленные деньги.
как в их таблички, Сего податель,
кириллицею не побрезгав векам грядущим в назиданье
и без ущерба пьет чоколатта
для зренья, главная из Резвых кон панна в центре мирозданья
взглянет - Эвтерпа. и циферблата!
XII XIV
Не в драчке, я считаю, счастье С холма, где говорил октавой
в чертоге царском, порой иною
но в том, чтоб, обручив запястье Тасс, созерцаю величавый
с котлом швейцарским, вид. Предо мною -
остаток плоти терракоте
подвергнуть, сини, не купола, не черепица
исколотой Буонаротти со Св. Отцами:
и Боромини. то - мир вскормившая волчица
спит вверх сосцами!
-61-
XV XVII
И в логове ее я - дома! Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
Мой рот оскален Покуда Время
от радости: ему знакома не поглупеет как Пространство
судьба развалин. (что вряд ли), семя
Огрызок цезаря, атлета, свободы в злом чертополохе,
певца тем паче в любом пейзаже
есть вариант автопортрета. даст из удушливой эпохи
Скажу иначе: побег. И даже
XVI XVIII
Усталый раб - из той породы, сорвись все звезды с небосвода,
что зрим все чаще - исчезни местность,
под занавес глотнул свободы. все ж не оставлена свобода,
Она послаще чья дочь - словесность.
любви, привязанности, веры Она, пока есть в горле влага,
(креста, овала) не без приюта.
поскольку и до нашей эры Скрипи, перо. Черней, бумага.
существовала. Лети, минута.
-62-
СТИХИ О ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ 1980-го ГОДА Механический слон, задирая хобот
в ужасе перед черной мышью
"В полдневный зной в долине Дагестана" мины в снегу, изрыгает к горлу
М.Ю.Лермонтв подступивший комок, одержимый мыслью,
как Магомет, сдвинуть с места гору.
I Снег лежит на вершинах; небесная кладовая
отпускает им в полдень сухой избыток.
Скорость пули при низкой температуре Горы не двигаются, передавая
сильно зависит от свойств мишени, свою неподвижность телам убитых.
от стремленья согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи. III
Камни лежат, как второе войско.
Тень вжимается в суглинок поневоле. Заунывное пение славянина
Небо - как осыпающаяся известка. вечером в Азии. Мерзнущая, сырая
Самолет растворяется в нем наподобье моли.
И пружиной из вспоротого матраса человеческая свинина
поднимается взрыв. Брызгающая воронкой лежит на полу караван-сарая.
как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться Тлеет кизяк, ноги окоченели;
в грунт, покрывается твердой пленкой. пахнет тряпьем, позабытой баней.
Сны одинаковы, как шинели.
II Больше патронов, нежели воспоминаний,
и во рту от многих "ура" осадок.
Север, пастух и сеятель, гонит стадо Слава тем, кто не поднимая взора
к морю, на Юг, распространяя холод. шли в абортарий в шестидесятых,
Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана. спасая отечество от позора!
-63-
IV Убийство - наивная форма смерти,
тавтология, ария попугая,
В чем содержанье жужжанья трутня? дело рук, как правило, цепкой бровью
В чем - летательного аппарата? муху жизни ловящей в своих прицелах
Жить становится так же трудно, молодежи, знакомой с кровью
как строить домик из винограда понаслышке или по ломке целок.
или - карточные ансамбли.
Все неустойчиво (раз - и сдуло): VI
семьи, частные мысли, сакли.
Над развалинами аула Натяни одеяло, вырой в трухе матраса
ночь. Ходя под себя мазутом, ямку, заляг и слушай "уу" сирены.
стынет железо. Луна от страха Новое оледененье - оледененье рабства
потонуть в сапоге разутом наползает на глобус. Его морены
прячется в тучи, точно в чалму Аллаха. подминают державы, воспоминанья, блузки.
Бормоча, выкатывая орбиты,
V мы превращаемся в будущие моллюски,
бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.
Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух. Дует из коридора, скважин, квадратных окон.
Ввезенная, сваленная как попало Поверни выключатель, свернись в калачик.
тишина. Растущая, как опара, Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.
пустота. Существуй на звездах Утром уже не встать с карачек.
жизнь, раздались бы аплодисменты,
к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.
-64-
VII ПОЛОНЕЗ: ВАРИАЦИЯ
В стратосфере, всеми забытая, сучка I
лает, глядя в иллюминатор.
"Шарик! Шарик! Прием. Я - Жучка". Осень в твоем полушарьи кричит "курлы".
Шарик внизу, и на нем экватор. С обнищавшей державы сползает границ подпруга.
Как ошейник. Склоны, поля, овраги И, хотя окно не закрыто, уже углы
повторяют своей белизною скулы. привыкают к сорочке, как к центру круга.
Краска стыда вся ушла на флаги. А как лампу зажжешь, хоть строчи донос
И в занесенной подклети куры на себя в никуда, и перо - улика.
тоже, вздрагивая от побудки, Плюс могилы нет, чтоб исправить нос
кладут непорочного цвета яйца. в пианино ушедшего Фредерика.
Если что-то чернеет, то только буквы. В полнолунье жнивье из чужой казны
Как следы уцелевшего чудом зайца. серебром одаривает мочезжина.
1980 Повернешься на бок к стене, и сны
двинут оттуда, как та дружина,
через двор на зады, прорывать кольцо
конопли. Но кольчуге не спрятать рубищ.
И затем что все на одно лицо,
согрешивши с одним, тридцать трех полюбишь.
-65-
II III
Черепица фольварков да желтый цвет Понимаю, что можно любить сильней,
штукатурки подворья, карнизы - бровью. безупречней. Что можно, как сын Кибелы,
Балагола одним колесом в кювет оценить темноту и, смешавшись с ней,
либо - мерин копытом в луну коровью. выпасть незримо в твои пределы.
И мелькают стога, завалившись в Буг. Можно, пору за порой, твои черты
Вспять плетется ольшаник с водой в корзинах, воссоздать из молекул пером сугубым.
и в распаханных тучах свинцовый плуг Либо, в зеркало вперясь, сказать что ты
не сулит добра площадям озимых. это - я; потому что кого ж мы любим,
Твой холщевый подол, шерстяной чулок, как не себя? Но запишем судьбе очко:
как ничей ребенок, когтит репейник. в нашем будущем, как бы брегет не медлил,
На суровую нитку пространство впрок уже взорвалась та бомба, что
зашивает дождем - и прощай Коперник. оставляет нетронутой только мебель.
Лишь хрусталик тускнеет, да млечный цвет Безразлично, кто от кого в бегах:
тела с россыпью родинок застит платье. ни пространство, ни время для нас не сводня,
Для самой себя уже силуэт, и к тому, как мы будем всегда, в веках,
ты упасть неспособна ни в чьи об'ятья. лучше привыкнуть уже сегодня.
-66-
ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (1) III
Сюзанне Зонтаг
Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.
I Одинокий каблук выстукивает диабаз.
Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий,
Мокрая коновязь пристани. Понурая ездовая отшатывается от вас
машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну. и выдыхает пар. Ночью мы разговариваем
Скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая с собственным эхом; оно обдает теплом
вразнобой тишину. мраморный, гулкий, пустой аквариум
Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага, с запотевшим стеклом.
и рука, дотянуться до горлышка коротка,
прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго IV
каменного платка.
За золотой чешуей всплывших в канале окон -
II масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.
Вот что прячут внутри шторы задернув, окунь!
Площадь пустынна, набережные безлюдны. жаброй хлопая, лещ!
Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе: От нечаянной встречи под потолком с богиней,
дева в шальварах наигрывает на лютне сбросившей все с себя, кружится голова,
такому же Мустафе. и под'езды, чье небо воспалено ангиной
О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза лампочки, произносят "а".
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что - от любви.
-67-
V VII
Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились! Так смолкают оркестры. Город сродни попытке
Как, вертясь, нерестясь, шли косяком в овал воздуха удержать ноту от тишины,
зеркала! В епанче белый глубокий вырез и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,
как волновал! плохо освещены.
Как сирокко - лагуну. Как посреди панели Только фальцет звезды меж телеграфных линий -
здесь превращались юбки и панталоны в щи! там, где глубоким сном спит гражданин Перми.*
Где они все теперь - эти маски, полишинели, Но вода аплодирует, и набережная - как иней,
перевертни, плащи? осевший на до-ре-ми.
VI VIII
Так меркнут люстры в опере; так на убыль И питомец Лоррена, согнув колено,
к ночи идут в об'еме медузами купола. спихивая как за борт буквы в конец строки,
Так сужается улица, вьющаяся как угорь, тщится рассудок предохранить от крена
и площадь - как камбала. выпитому вопреки.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,
взбитых причесок, для дочерей Нерей, рухнуть в кровать, прижаться к живой кости,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем
уличных фонарей. нежность не соскрести.
1982
*С.Дягилев
-68-
ВЕНЕЦИАНСКИЕ СТРОФЫ (2) III
Геннадию Шмакову
Сырость вползает в спальню, сводя лопатки
I спящей красавицы, что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,
Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус. и ангелы - от греха.
От пощечины булочника матовая щека Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус Пена бледного шелка захлетывает, легка,
в лавке ростовщика. стулья и зеркало - местный стеклянный выход
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде вещи из тупика.
школьники на бегу, утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди IV
водорослей, кирпичи.
Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
II раковину заполняет дребезг колоколов.
то бредут к водопою глотнуть речную
Долго светает. Голый, холодный мрамор рябь стада куполов.
бедер новой Сусанны сопровождаем при Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
погружении под воду стрекотом кинокамер крепкий кофе, скомканное тряпье.
новых старцев. Два-три И макает в горло дракона златой Егорий,
грузных голубя, снявшихся с капители, как в чернила, копье.
на лету превращаются в чаек: таков налог
на полет над водой, либо поклеп постели,
сонный, на потолок.
-69-
V VII
День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури, Так выходят из вод, ошеломляя гладью
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу, кожи бугристой берег, с цветком в руке,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре, забывая про платье, предоставляя платью
и сдается стеклу. всплескивать вдалеке.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля. водорослями, отличаясь от вообще людей,
Город выглядит как толчея фарфора голубей отрывая от сумасшедших шахмат
и битого хрусталя. на торцах площадей.
VI VIII
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки, Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
как непарная обувь с ноги Творца, под открытым небом, зимой, в одном
ревностно топчут шпили, пелястры, арки, пиджаке, поддав, раздвигая скулы
выраженье лица. фразами на родном.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за", мелких бликов тусклый зрачок казня
в меньшенстве оставляет ее и кровли за стремленье запомнить пейзаж, способный
праздная бирюза. обойтись без меня.
1982
-70-
РЕЗИДЕНЦИЯ
Небольшой особняк на проспекте Сарданапала.
Пара чугунных львов с комплексом задних лап.
Фортепьяно в гостиной, точно лакей-арап,
скалит зубы, в которых, короткопала
и близорука, ковыряет средь бела дня
внучка хозяина.Пахнет лавандой.Всюду,
даже в кухне, лоснится, дразня посуду,
образ, в масле, мыслителя, чья родня
доживает в Европе. И отсюда - тома Золя,
Бальзака, канделябры, балясины, капители
и вообще колоннада, в чьем стройном теле
размещены установки класса "земля-земля".
Но уютней всего в восточном - его - крыле.
В окнах спальни синеет ольшаник не то орешник,
и сверчок верещит, не говоря уже о скворешнях
с их сверхчувствительными реле.
Здесь можно вечером щелкнуть дверным замком,
остаться в одной сиреневой телогрейке.
Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки
с которой был в молодости знаком,
но спасибо расстались. И ничто так не клонит в сон,
как восьмизначные цифры, составленные в колонку,
да предсмертные вопли сознавшегося во всем
сына, записанные на пленку.
-71-
АРИЯ III
I Розовый истукан
здесь я себе поставил.
Что-нибудь из другой В двух шагах - океан,
оперы, типа Верди. место воды без правил.
Мало ли под рукой? Вряд ли там кто-нибудь,
Вообще - в круговерти. кроме солнца, садится
Безразлично о ком. как успела шепнуть
Трудным для подражанья аэроплану птица.
птичкиным языком.
Лишь бы без содержанья. IV
II Что-нибудь про спираль
в башне. И про араба
Скоро мене полста. и про его сераль.
Вон гонашится бобрик Это редкая баба
стриженного куста. если не согрешит.
Вон изменяет облик, Мысль не должна быть четкой.
как очертанья льдин, Если в горле першит,
марля небесных клиник. можно рискнуть чечеткой.
Что это, я - один?
Или зашел в малинник?
-72-
V РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ
Бенедетте Кравиери.
День пролетел. Пчела
шепчет по-польски "збродня". I
Лучше кричать вчера,
чем сегодня. Сегодня Пленное красное дерево частной квартиры в Риме.
оттого мы кричим, Под потолком - пыльный хрустальный остров.
что, дав простор пошвам, Жалюзи в час заката подобны рыбе,
рок, не щадя причин, перепутавшей чешую и остов.
топчется в нашем прошлом. Ставя босую ногу на красный мрамор,
тело делает шаг в будущее - одеться.
VI Крикни сейчас "замри" - я бы тотчас замер,
как этот город сделал от счастья в детстве.
Ах, потерявши нить, Мир состоит из наготы и складок.
"моль" говорит холстинка. В этих последних больше любви, чем в лицах.
Взгляда не уронить Как и тенор в опере тем и сладок,
ниже, чем след ботинка. что исчезает навек в кулисах.
У пейзажа - черты На ночь глядя, синий зрачок полощет
вывернутого кармана. свой хрусталик слезой, доводя его до сверканья.
Пение сироты И луна в головах, точно пустая площадь:
радует меломана. без фонтана. Но из того же камня.
II
Месяц замерших маятников (в августе расторопна
только муха в гортани высохшего графина).
Цифры на циферблатах скрещиваются, подобно
прожекторам ПВО в поисках серафима.
-73-
Месяц спущенных штор и зачехленных стульев, Я, хватаясь рукою за грудь, поодаль
потного двойника в зеркале над комодом, считаю с прожитой жизни сдачу.
пчел, позабывших расположенье ульев И как книга, раскрытая сразу на всех страницах,
и улетевших к морю покрыться медом. лавр шелестит на выжженной балюстраде.
Хлопочи же, струя, над белоснежной, дряблой И Колизей - точно череп Аргуса, в чьих глазницах
мышцей, играй куделью седых подпалин. облака проплывают как память о бывшем стаде.
Для бездомного торса и праздных граблей
ничего нет ближе, чем вид развалин.
Да и они в ломаном "р" еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время IV
варварским взглядом обводит форум.
Две молодых брюнетки в библиотеке мужа
III той из них, что прекрасней. Два молодых овала
сталкиваются над книгой в сумерках, точно Муза
Черепица холмов, раскаленная летним полднем. об'ясняет Судьбе то, что надиктовала.
Облака вроде ангелов - в силу летучей тени. Шорох старой бумаги, красного крепдешина,
Так счастливый булыжник грешит с голубым исподним воздух пропитан лавандой и цикламеном.
длинноногой подруги. Я, певец дребедени , Перемена прически; и локоть - на миг - вершина,
лишних мыслей, ломаных линий, прячусь привыкшая к ветреным переменам.
в недрах вечного города от светила, О, коричневый глаз впитывает без усилий
навязавшего цезарям их незрячесть мебель того же цвета, штору, плоды граната.
(этих лучей за глаза б хватило Он и зорче, он и нежней, чем синий.
на вторую вселенную). Желтая площадь; одурь Но синему - ничего не надо!
полдня. Владелец "веспы" мучает передачу. Синий всегда готов отличить владельца
от товаров, брошенных вперемежку
(т.е. время - от жизни), дабы в него вглядеться.
Так орел стремится вглядеться в решку.
-74-
V Привались лучше к кортику, скинь бахилы,
сквозь рубашку стена холодит предплечья;
Звуки рояля в часы обеденного перерыва. и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
Тишина уснувшего переулка как вода, наставница красноречья,
обрастает бемолью, как чешуею рыба, льется из ржавых скважин, не повторяя
и коричневая штукатурка ничего, кроме нимфы, дующей в окарину,
дышит, хлопая жаброй, прелым кроме того, что она - сырая
воздухом августа, и в горячей и превращает лицо в руину.
полости горла холодным перлом
перекатывается Гораций. VII
Я не воздвиг уходящей к тучам
каменной вещи для их острастки. В этих узких улицах, где громоздка
О своем - и о любом - грядущем даже мысль о себе, в этом клубке извилин
я узнал у буквы, у черной краски. прекратившего думать о мире мозга,
Так задремывают в обнимку где то взвинчен, то обессилен,
с "лейкой", чтоб, преломляя в линзе переставляешь на площадях ботинки
сны, себя опознать по снимку, от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
очнувшись в более длинной жизни. - так иголка шаркает по пластинке,
забывая остановиться в центре, -
VI можно смириться с невзрачной дробью
остающейся жизни, с влеченьем прошлой
Обними чистый воздух, а ля ветви местных пиний: жизни к законченности, к подобью
в пальцах - не больше , чем на стекле, на тюле. целого. Звук, из земли подошвой
Но и птичка из туч вниз не вернется синей, извлекаемый - ария их союза,
да и сами мы вряд ли боги в миниатюре. серенада, которую время оно
Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Дали, напевает грядущему. Это и есть Карузо
выси и проч. брезгают гладью кожи. для собаки, сбежавшей от граммофона.
Тело обратно пространству, как ни крути педали.
И несчастны мы, видимо, оттого же.
-75-
VIII Север! в огромный айсберг вмерзшее пианино
мелкая оспа кварца в гранитной вазе,
Бейся, свечной язычок, над пустой страницей, не способная взгляда остановить равнина,
трепещи, пригинаем выдохом углекислым, десять бегущих пальцев милого Ашкенази.
следуй - не приближаясь! - за вереницей Больше туда не выдвигать кордона.
литер, стоящих в очередях за смыслом. Только буквы в когорты строит перо на Юге.
Ты озаряешь шкаф, стенку, сатира в нише И золотистая бровь, как закат на карнизе дома,
- большую площадь, чем покрывает почерк! поднимается вверх, и темнеют глаза подруги.
Да и копоть твоя воспаряет выше
помыслов автора этих строчек.
Впрочем, в ихнем ряду ты обретаешь имя; X
вечным пером, в память твоих субтильных
запятых, на исходе тысячелетья в Риме Частная жизнь. Рваные мысли, страхи.
я вывожу слова "факел", "фитиль", "светильник", Ватное одеяло бесформенней, чем Европа.
а не точку - и комната выглядит как в начале. С помощью мятой куртки и голубой рубахи
(Сочиняя, перо мало что сочинило). что-то еще отражается в зеркале гардероба.
О, сколько света дают ночами Выпьем чаю, лицо, чтобы раздвинуть губы.
сливающиеся с темнотой чернила! Воздух обложен комнатой, как оброком.
Сойки, вспорхнув, покидают купы
IX пиний - от брошенного ненароком
взгяда в окно. Рим, человек, бумага;
Скорлупа куполов, позвоночники колоколен. хвост дописанной буквы - точно мелькнула крыса.
Колоннады, раскинувшей члены, покой и нега. Так уменьшаются вещи в их перспективе, благо
Ястреб над головой, как квадратный корень тут она безупречна. Так на льду Танаиса
из бездонного, как до молитвы, неба. пропадая из виду, дрожа всем телом,
Свет пожинает больше, чем он посеял: высохшим лавром прикрывши темя,
тело способно скрыться, но тень не спрячешь. бредут в лежащее за пределом