Страница:
Только мышь понимает прелести пустыря - на второе письмо, и тогда я решила..." Голос
ржавого рельса, выдернутого штыря, представляет собою борьбу глагола с
проводов, не способных взять выше сиплого до-диеза, ненаставшим временем. Молодая, худая
поражения времени перед лицом железа. рука перебирает локоны, струящиеся не впадая
Ничего не исправить, не использовать впредь. никуда, точно воды многих
Можно только залить асфальтом или стереть рек. Оседлав деревянных четвероногих,
взрывом с лица земли, свыкшегося с гримассой вкруг стола с недопитым павшие смертью храбрых
бетонного стадиона с орущей массой. на чужих простынях джигитуют при канделябрах
И появится мышь. Медленно, не спеша, к подворотне в -Ском переулке, засыпанном снегом.- Флаги
выйдет на середину поля, мелкая, как душа жухнут. Ветер стихает; и капли влаги
по отношению к плоти, и, приподняв свою различимы становятся у соперника на подбородке,
обезумевшую мордочку, скажет "не узнаю". и трибуны теряются из виду... - В подворотне
светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,
словно рыхлую корочку венской сдобы. Однако, кто бы
ни пришел сюда первым, колокол в переулке
не звонит. И подковы сивки или каурки
в настоящем прошедшем, даже достигнув цели,
не оставляют следов на снегу. Как лошади карусели.
-46-
IV И на камине маячит чучело перепелки,
понадеявшейся на бесконечность леса,
ИСТ ФИНЧЛИ ваза с веточкой бересклета
и открытка с видом базара где-то в Алжире - груды
Вечер. Громоздкое тело тихо движется в узкой пестрой материи, бронзовые сосуды,
стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;
и садовой герани, точно дредноут в мелком люди в тюрбанах. Не такие, как мы.
деревенском канале. Перепачканный мелом
правый рукав пиджака, так же как самый голос, Аллегория памяти, воплощенная в твердом
выдает род занятий - "Розу и гладиолус карандаше, застывшем в воздухе над кроссвордом.
поливать можно реже, чем далии и гиацинты, Дом на пустынной улице, стелющейся покато,
раз или два в неделю". И он мне приводит цифры в чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката
из "Советов любителю-садоводу" отражается, точно в окне экспресса,
и строку из Вергилия. Земля поглощает воду уходящего в вечность, где не нужны колеса.
с неожиданной скоростью, и он прячет глаза. В гостинной, Милая спальня (между подушек - кукла),
скупо обставленной, нарочито пустынной, где ей сняться ее "кошмары". Кухня;
жена - он женат вторым браком - как подобает женам, издающая запах чая гудящая хризантема
раскладывает, напевая, любимый Джоном газовой плитки. И очертанья тела
Голсуорси пасьянс "Паук". На стене акварель: в воде оседают на кресло, как гуща, отделяющая от жижи.
отражается вид моста неизвестно где.
Всякий живущий на острове догадывается, что рано
или поздно все это кончается, что вода из-под крана,
прекращая быть пресной, делается соленой,
и нога, хрустевшая гравием и соломой,
ощущает внезапный холод в носке ботинка.
В музыке есть место, когда пластинка
начинает вращаться против движенья стрелки.
-47-
Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни За щелчком аппарата следует вспышка - род
стоят за стеклом цветы, как вывернутые наизнанку выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,
мелкие вещи - с розой, подобной знаку на стену будущего, есть как бы выстрел). Три
бесконечности из-за пучка восьмерок, рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри
с колесом георгина, буксующим меж распорок, камеры то, что уже случилось - либо при Пуатье,
как расхристанный локомотив Боччони, либо в Святой Земле: путешественник в канотье
с танцовщицами-фуксиями и с еще не для почивших заради Отца и Сына
распустившейся далией. Плавающий в покое и Святого Духа ужаснее сарацина.
мир, где не спрашивают "что такое?
что ты сказал? повтори" - потому что эхо Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.
возвращает того воробья неизменно в ухо Купы зеленых деревьев. Белые мотыльки
от китайской стены; потому что ты порхают у баптистерия над клумбою и т.д.
произнес только одно: "цветы". Прохладный английский полдень. В Англии, как нигде
природа скорей успокаивает, чем увлекает глаз;
V и под стеной ротонды, как перед раз
навсегда опустившимся занавесом в театре,
ТРИ РЫЦАРЯ аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.
В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу,
спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-
мраке ротонды, как каменные осетры,
чешуею кльчуги и жабрами лат. Все три
горбоносы и узколицы, и с головы до пят
рыцари: в панцире, в шлеме, с длинным мечом. И спят
дольше, чем бодрствовали. Сумрак ротонды. Руки
скрещены на груди, точно две севрюги.
-48-
VI Человек приносит с собою тупик в любую
точку света; и согнутое колено
ЙОРК размножает тупым углом перспективу плена,
как журавлиный клин, когда он берет
W.H.A курс на Юг. Как все движущееся вперед.
Бабочки Северной Англии пляшут над лебедою Пустота, поглощая солнечный свет на общих
под кирпичной стеной мертвой фабрики. За средою основаньях с боярышником, увеличивается наощупь
наступает четверг, и т.д. Небо пышет жаром, в направленьи вытянутой руки, и
и поля выгорают. Города отдают лежалым мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.
полосатым сукном, георгины страдают жаждой. В этом смысле он - Англия. Англия в этом смысле
И твой голос - "Я знал трех великих поэтов. Каждый до сих пор Империя и в состояньи - если
был большой сукин сын" - раздается в моих ушах
с неожиданной четкостью. Я замедляю шаг верить музыке, булькающей водой -
и готов оглянуться. Скоро четыре года,как ты править морями. Впрочем - любой средой.
умер в австрийской гостиннице. Под стрелой перехода
ни души: черепичные кровли, асфальт, известка, Я в последнее время немного сбиваюсь: скалюсь
тополя. Честер тоже умер - тебе известно отраженью в стекле витрины; покамест палец
это лучше, чем мне. Как костяшки на пыльных счетах, набирает свой номер, рука опускает трубку.
воробьи восседают на проводах. Ничто так Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,
не превращает знакомый под'езд в толчею колонн, замерзшую на воде посредине бухты.
как любовь к человеку; особенно если он Выходя наружу из телефонной будки,
мертв. Отсутствие ветра заставляет тугие листья слышу голос скворца, в крике его - испуг.
напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.
-49-
Но раньше, чем он взлетает, звук VII
растворяется в воздухе. Чьей беспредметной сини
и сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне, Английские каменные деревни.
ибо в ней тебя нет. И вакуум постепенно Бутылка собора в окне харчевни.
заполняет местный ландшафт. Как сухая пена, Коровы, разбредшиеся по полям.
овцы покоятся на темнозеленых волнах Памятники королям.
иоркширкского вереска. Кордебалет проворных
бабочек, повинуясь невидимому смычку, Человек в костюме побитом молью,
мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку провожает поезд, как все тут, к морю,
ни на чем задержаться. И вертикальный стебель улыбается дочке, уезжающей на Восток.
иван-чая длинней уходящей на Север Раздается свисток.
древней Римской дороги, всеми забытой в Риме.
Вычитая из меньшего большее, из человека - Время, И бескрайнее небо над черепицей
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом тем синее, чем громче птицей
фоне отчетливей, чем удается телом оглашаемо. И чем громче поет она,
это сделать при жизни, даже сказав "лови!" тем все меньше видна.
Что источник любви превращает в объект любви.
-50-
САН-ПЬЕТРО В два часа пополудни силуэт почтальона
приобретает в под'езде резкие очертанья,
I чтоб, мгновенье спустя, снова сделаться силуэтом.
Удары колокола в тумане
Третью неделю туман не слезает с белой повторяют эту же процедуру.
колокольни коричневого, захолустного городка, В итоге невольно оглядываешься через плечо
затерявшегося в глухонемом углу самому себе вслед, как иной прохожий,
Северной Адриатики. Электричество стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей
продолжает в полдень гореть в таверне. мимо красавицы, но - ничего не видишь,
Плитняк мостовой отливает желтой кроме хлопьев тумана. Безветрие, тишина.
жареной рыбой. Оцепеневшие автомобили
пропадают из виду, не заводя мотора. Направленье потеряно. За поворотом
И вывеску не дочитать до конца. Уже фонари обрываются, как белое многоточье,
не терракота и охра впитывают в себя за которым следует только запах
сырость, но сырость впитывает охру и терракоту. водорослей и очертанья пирса.
Безветрие; и тишина как ржанье
Тень, насыщяющаяся от света, никогда не сбивающейся с пути
радуется при виде снимаемого с гвоздя чугунной кобылы Виктора-Эммануила.
пальто совершенно по-христиански. Ставни
широко растопырены, точно крылья II
погрузившихся с головой в чужие
неурядицы ангелов. Там и сям Зимой обычно смеркается слишком рано;
слезающая струпьями штукатурка где-то вовне, снаружи, над головою.
обнажает красную, воспаленную кладку, Туго спеленутые клочковатой
и третью неделю сохнущие исподники марлей стрелки на городских часах
настолько привыкли к дневному свету отстают от меркнущего вдалеке
и к своей веревке, что человек рассеянного дневного света.
если выходит на улицу, то выходит
в пиджаке на голое тело, в туфлях на босу ногу.
-51-
За сигаретами вышедший постоялец Щербатые, но не мыслящие себя
возвращается через десять минут к себе в профиль, обшарпанные фасады.
по пробуравленному в тумане Только голые икры кривых балясин
его же туловищем туннелю. одушевляют наглухо запертые балконы,
Ровный гул невидимого аэроплана где вот уже двести лет никто
напоминает жужжание пылесоса не появляется: ни наследница, ни кормилица.
в дальнем конце гостиничного коридора Облюбованные брачующимися и просто
и поглощает, стихая, свет. скучающими чудищами карнизы.
"Nebbiq*",- произносит, зевая, диктор, Колоннада, оплывшая, как стеарин.
и глаза на секунду слипаются, наподобье И слепое, агатовое великолепье
раковины, когда проплывает рыба непроницаемого стекла,
(зрачок погружается ненадолго за которым скрываются кушетка и пианино:
в свои перламутровые потемки.) старые, но именно светом дня
и подворотня с лампочкой выглядит, как ребенок, оберегаемые успешно тайны.
поглощенный чтением под одеялом;
одеяло все в складках, как тога Евангелиста В холодное время года нормальный звук
в нише. Настоящее, наше время предпочитает тепло гортани капризам эха.
со стуком отскакивает от бурого кирпича Рыба безмолвствует; в недрах материка
грузной базилики, точно белый распевает горлинка. Но ни той, ни другой не слышно.
кожанный мяч, вколачиваемый в нее Повисший над пресным каналом мост
школьниками после школы. удерживает расплывчатый противоположный берег
от попытки совсем отделиться и выйти в море.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы
тех, с чьим отсутствием не смириться;
* NEBBIQ (итал.) - туман
-52-
и подтек превращает заветный вензель только вода, и она одна,
в хвост морского конька. Вбирай же красной всегда и везде остается верной
губкой легких плотный молочный пар, себе - нечувствительной к метаморфозам, плоской,
выдыхаемый всплывшею Амфитритой находящейся там, где сухой земли
и ее нереидами! Протяни больше нет. И патетика жизни с ее началом,
руку - и кончики пальцев коснутся торса, серединой, редеющим календарем, концом
покрытого мелкими пузырьками и т.д. стушевывается в виду
и пахнущего, как в детстве, йодом. вечной, мелкой, бесцветной ряби.
III Жесткая, мертвая проволока виноградной
лозы мелко вздрагивает от собственного напряженья.
Выстиранная, выглаженная простыня Деревья в черном саду ничем
залива шуршит оборками, и бесцветный не отличаются от ограды, выглядящей
воздух на миг сгущается в голубя или в чайку, как человек, которому больше не в чем
но тотчас растворяется. Вытащенные из воды и - главное - некому признаваться.
лодки, баркасы, гондолы, плоскодонки, Смеркается; безветрие, тишина.
как непарная обувь, разбросанные на песке, Хруст ракушечника, шорох раздавленного гнилого
поскрипывающем под подошвой. Помни: тростника. Пинаемая носком
любое движенье, по сути, есть жестянка взлетает в воздух и пропадает
перенесение тяжести тела в другое место. из виду. Даже спустя минуту
Помни, что прошлому не уложиться не расслышать звука ее паденья
без остатка в памяти, что ему в мокрый песок. Ни, тем более, всплеска.
необходимо будущее. Твердо помни:
-53-
КВИНТЕТ II
I Иногда в пустыне ты слышишь голос. Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Веко подергивается. Изо рта Но - темнеет. Присядь, перекинься шуткой
вырывается тишина. Европейские города с говорящей по-южному, нараспев,
настигают друг друга на станциях. Запах мыла обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
выдает обитателю джунглей приближающегося врага. стать человеком, сделалась проституткой.
Там, где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира. Лучше плыть пароходом, качающимся на волне,
участвуя в географии, в голубизне, а не
В горле першит. Путешественник просит пить. только в истории - этой коросте суши.
Дети, которых надо бить, Лучше Гренландию пересекать, скрипя
оглашают воздух пронзительным криком. Веко лыжами, оставляя после себя
подергивается. Что до колонн, из-за айсберги и тюленьи туши.
них всегда появляется кто-нибудь. Даже прикрыв глаза,
даже во сне вы видите человека. Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия - точку "Б".
И накапливается как плевок в груди: Там вороне не сделаться вороном, как ни каркай;
"Дай мне чернил и бумаги, а сам уйди слышен лай дворняг, рожь заглушил сорняк;
прочь!" И веко подергивается. Невнятные причитанья там, как над шкуркой зверька скорняк,
за стеной (будто молются) увеличивают тоску. офицеры Генштаба орудуют над порыжевшей картой.
Чудовищность творящегося в мозгу
придает незнакомой комнате знакомые очертанья.
-54-
III IV
Тридцать семь лет я смотрю в огонь. "Где это?" - спрашивает, приглаживая вихор,
Веко подергивается. Ладонь племянник. И, пальцем блуждая по складкам гор,
покрывается потом. Полицейский, взяв документы, "Здесь" - говорит племянница. Поскрипывают качели
выходит в другую комнату. Воздвигнутый впопыхах, в старом саду. На столе букет
обелиск кончается нехотя в облаках,
как удар по Эвклиду, как след кометы. фиалок. Солнце слепит паркет.
Из гостинной доносятся пассажи виолончели.
Ночь; дожив до седин, ужинаешь один,
сам себе быдло, сам себе господин. Ночью над плоскогорьем висит луна.
Вобла лежит поперек крупно набранного сообщенья От валуна отделяется тень слона.
об изверженьи вулкана черт знает где, В серебре ручья нет никакой корысти.
иными словами, в чужой среде, В одинокой комнате простыню
упираясь хвостом в "Последние Запрещенья". комкает белое /смуглое/ просто ню -
живопись неизвестной кисти.
Я понимаю только жужжанье мух
на восточных базарах! На тротуаре в двух Весной в грязи копошится труженник-муравей,
шагах от гостиницы, рыбой попавшей в сети, появляется грач, твари иных кровей;
путешественник ловит воздух раскрытым ртом: листва прикрывает ствол в месте его изгиба.
сильная боль, на этом убив, на том Осенью ястреб дает круги
продолжается свете. над селеньем, считая цыплят. И на плечах слуги
болтается белый пиджак сагиба...
-55-
V ПИСЬМА ДИНАСТИИ МИНЬ
Было ли сказано слово? И если да, - I
на каком языке? Был ли мальчик? И сколько льда
нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник "Скоро тринадцать лет, как соловей из клетки
мысли? Помнит ли целое роль частиц? вырвался и улетел. И, на ночь глядя, таблетки
Что способен подумать при виде птиц богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного,
в аквариуме ботаник? откидывается на подушки и, включив заводного,
погружается в сон, убаюканный ровной песней.
Теперь представим себе абсолютную пустоту. Вот какие теперь мы празнуем в Поднебесной
Место без времени. Собственно воздух. В ту невеселые, нечетные годовщины.
и в другую, и в третью сторону. Просто Мекка Специальное зеркало, разглаживающее морщины,
воздуха. Кислород, водород. И в нем каждый год дорожает. Наш маленький сад в упадке.
мелко подергивается день за днем Небо тоже исколото шпилями, как лопатки
одинокое веко. и затылок больного (которого только спину
мы и видим). И я иногда об'ясняю сыну
Это - записки натуралиста. За- богдыхана природу звезд, а он отпускает шутки.
писки натуралиста. Капающая слеза
падает в вакууме без всякого ускоренья. Это письмо от твой, возлюбленный, Дикой Утки
Вечнозеленое неврастение, слыша жжу писано тушью на рисовой тонкой бумаге, что дала мне
це-це будущего, я дрожу императрица.
вцепившись ногтями в свои коренья. Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса".
-56-
II ЭЛЕГИЯ
"Дорога в тысячу ли начинается с одного До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу
шага, гласит пословица. Жалко, что от него в возбуждение. Что, впрочем, естественно. Ибо связки
не зависит дорога обратно, превосходящая многократно не чета голой мышце, волосу, багажу
тысячу ли. Особенно, отсчитывая от "О". под холодными буркалами, и не бздюме утряски
Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли - вещи с возрастом. Взятый вне мяса, звук
тысяча означает, что ты сейчас вдали не изнашивается в результате трения
от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова о разреженный воздух, но, близорук, из двух
перекидывается на цифры; особенно на ноли. зол выбирает обычно большее: повторенье
некогда сказанного. Трезвая голова
Ветер несет на Запад, как желтые семена сильно с этого кружится по вечерам подолгу,
из лопнувшего стручка, - туда, где стоит Стена. точно пластинка, стачивая слова,
На фоне ее человек уродлив и страшен, как иероглиф; и пальцы мешают друг другу извлечь иголку
как любые другие неразборчивые письмена. из заросшей извилины - как отдавая честь
наважденью в форме нехватки текста
Движение в одну сторону превращает меня при избытке мелодии. Знаешь, на свете есть
в нечто вытянутое, как голова коня. вещи, предметы, между собой столь тесно
Силы, жившие в теле, ушли на трение тени связанные, что, норовя прослыть
о сухие колосья дикого ячменя". подлинно матерью и т.д. и т.п., природа
могла бы сделать еще один шаг и слить
их воедино: тум-тум фокстрота
-57-
с крепдешиновой юбкой; муху и сахар; нас ПЬЯЦЦА МАТТЕИ
в крайнем случае. То есть, повысить в ранге
достиженья Мичурина. У щуки уже сейчас I
чешуя цвета консервной банки,
цвета вилки в руке. Но природа, увы, скорей Я пил из этого фонтана
разделяет, чем смешивает. И уменьшает чаще, в ущелье Рима.
чем увеличивает; вспомни размер зверей Теперь, не замочив кафтана,
в плейстоценовой чаще. Мы - только части канаю мимо.
крупного целого, из коего вьется нить Моя подружка Микелина,
к нам, как шнур телефона, от динозавра в порядке штрафа
мне предпочла кормить павлина
оставляя простой позвоночник.Но позвонить в именье графа.
по нему больше некуда, кроме как в послезавтра,
где откликнется лишь инвалид - зане II
потерявший конечность, подругу, душу,
есть продукт эволюции. И набрать этот номер мне Граф, в сущности, совсем не мерзок:
как выползти из воды на сушу. он сед и строен.
Я был с ним по-российски дерзок,
он был расстроен.
Но что трагедия, измена
для славянина,
то ерунда для джентльмена
и дворянина.
-58-
III V
Граф выиграл, до клубнички лаком, А так он - место грусти, выи,
в игре без правил. склоненной в баре,
Он ставит Микелину раком, и двери, запертой на виа
как прежде ставил. дельи Фунари.
Я тоже, впрочем, не в накладе: Сидишь, обдумывая строчку,
и в Риме тоже и, пригорюнясь,
теперь есть место крикнуть "Бляди!", глядишь в невидимую точку:
вздохнуть "О Боже". почти что юность.
IV VI
Не смешивает пахарь с пашней Как возвышает это дело!
плодов плачевных. Как в миг печали
Потери, точно скот домашний, все забываешь: юбку, тело,
блюдет кочевник. где, как кончали.
Чем был бы Рим иначе? гидом, Пусть ты последняя рванина,
толпой музея, пыль под забором,
автобусом, отелем, видом на джентльмена, дворянина
Терм, Колизея. кладешь с прибором.
-59-
VII IX
Нет, я вам доложу, утрата, В морозном воздухе, на редкость
завал, непруха прозрачном, око,
из вас творят аристократа невольно наводясь на резкость,
хотя бы духа. глядит далеко -
на Север, где в чаду и в дыме
Забудем о дешевом графе! кует червонцы
Заломим брови! Европа мрачная. Я - в Риме,
Поддать мы в миг печали вправе где светит солнце!
хоть с принцем крови!
X
VIII
Я, пасынок державы дикой
Зима. Звенит хрусталь фонтана. с разбитой мордой,
Цвет неба - синий. другой, не менее великой
Подсчитывает трамонтана приемыш гордый, -
иголки пиний. я счастлив в этой колыбели
Что год от февраля отрезал, Муз, Права, Граций,
ржавого рельса, выдернутого штыря, представляет собою борьбу глагола с
проводов, не способных взять выше сиплого до-диеза, ненаставшим временем. Молодая, худая
поражения времени перед лицом железа. рука перебирает локоны, струящиеся не впадая
Ничего не исправить, не использовать впредь. никуда, точно воды многих
Можно только залить асфальтом или стереть рек. Оседлав деревянных четвероногих,
взрывом с лица земли, свыкшегося с гримассой вкруг стола с недопитым павшие смертью храбрых
бетонного стадиона с орущей массой. на чужих простынях джигитуют при канделябрах
И появится мышь. Медленно, не спеша, к подворотне в -Ском переулке, засыпанном снегом.- Флаги
выйдет на середину поля, мелкая, как душа жухнут. Ветер стихает; и капли влаги
по отношению к плоти, и, приподняв свою различимы становятся у соперника на подбородке,
обезумевшую мордочку, скажет "не узнаю". и трибуны теряются из виду... - В подворотне
светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,
словно рыхлую корочку венской сдобы. Однако, кто бы
ни пришел сюда первым, колокол в переулке
не звонит. И подковы сивки или каурки
в настоящем прошедшем, даже достигнув цели,
не оставляют следов на снегу. Как лошади карусели.
-46-
IV И на камине маячит чучело перепелки,
понадеявшейся на бесконечность леса,
ИСТ ФИНЧЛИ ваза с веточкой бересклета
и открытка с видом базара где-то в Алжире - груды
Вечер. Громоздкое тело тихо движется в узкой пестрой материи, бронзовые сосуды,
стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;
и садовой герани, точно дредноут в мелком люди в тюрбанах. Не такие, как мы.
деревенском канале. Перепачканный мелом
правый рукав пиджака, так же как самый голос, Аллегория памяти, воплощенная в твердом
выдает род занятий - "Розу и гладиолус карандаше, застывшем в воздухе над кроссвордом.
поливать можно реже, чем далии и гиацинты, Дом на пустынной улице, стелющейся покато,
раз или два в неделю". И он мне приводит цифры в чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката
из "Советов любителю-садоводу" отражается, точно в окне экспресса,
и строку из Вергилия. Земля поглощает воду уходящего в вечность, где не нужны колеса.
с неожиданной скоростью, и он прячет глаза. В гостинной, Милая спальня (между подушек - кукла),
скупо обставленной, нарочито пустынной, где ей сняться ее "кошмары". Кухня;
жена - он женат вторым браком - как подобает женам, издающая запах чая гудящая хризантема
раскладывает, напевая, любимый Джоном газовой плитки. И очертанья тела
Голсуорси пасьянс "Паук". На стене акварель: в воде оседают на кресло, как гуща, отделяющая от жижи.
отражается вид моста неизвестно где.
Всякий живущий на острове догадывается, что рано
или поздно все это кончается, что вода из-под крана,
прекращая быть пресной, делается соленой,
и нога, хрустевшая гравием и соломой,
ощущает внезапный холод в носке ботинка.
В музыке есть место, когда пластинка
начинает вращаться против движенья стрелки.
-47-
Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни За щелчком аппарата следует вспышка - род
стоят за стеклом цветы, как вывернутые наизнанку выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,
мелкие вещи - с розой, подобной знаку на стену будущего, есть как бы выстрел). Три
бесконечности из-за пучка восьмерок, рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри
с колесом георгина, буксующим меж распорок, камеры то, что уже случилось - либо при Пуатье,
как расхристанный локомотив Боччони, либо в Святой Земле: путешественник в канотье
с танцовщицами-фуксиями и с еще не для почивших заради Отца и Сына
распустившейся далией. Плавающий в покое и Святого Духа ужаснее сарацина.
мир, где не спрашивают "что такое?
что ты сказал? повтори" - потому что эхо Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.
возвращает того воробья неизменно в ухо Купы зеленых деревьев. Белые мотыльки
от китайской стены; потому что ты порхают у баптистерия над клумбою и т.д.
произнес только одно: "цветы". Прохладный английский полдень. В Англии, как нигде
природа скорей успокаивает, чем увлекает глаз;
V и под стеной ротонды, как перед раз
навсегда опустившимся занавесом в театре,
ТРИ РЫЦАРЯ аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.
В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу,
спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-
мраке ротонды, как каменные осетры,
чешуею кльчуги и жабрами лат. Все три
горбоносы и узколицы, и с головы до пят
рыцари: в панцире, в шлеме, с длинным мечом. И спят
дольше, чем бодрствовали. Сумрак ротонды. Руки
скрещены на груди, точно две севрюги.
-48-
VI Человек приносит с собою тупик в любую
точку света; и согнутое колено
ЙОРК размножает тупым углом перспективу плена,
как журавлиный клин, когда он берет
W.H.A курс на Юг. Как все движущееся вперед.
Бабочки Северной Англии пляшут над лебедою Пустота, поглощая солнечный свет на общих
под кирпичной стеной мертвой фабрики. За средою основаньях с боярышником, увеличивается наощупь
наступает четверг, и т.д. Небо пышет жаром, в направленьи вытянутой руки, и
и поля выгорают. Города отдают лежалым мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.
полосатым сукном, георгины страдают жаждой. В этом смысле он - Англия. Англия в этом смысле
И твой голос - "Я знал трех великих поэтов. Каждый до сих пор Империя и в состояньи - если
был большой сукин сын" - раздается в моих ушах
с неожиданной четкостью. Я замедляю шаг верить музыке, булькающей водой -
и готов оглянуться. Скоро четыре года,как ты править морями. Впрочем - любой средой.
умер в австрийской гостиннице. Под стрелой перехода
ни души: черепичные кровли, асфальт, известка, Я в последнее время немного сбиваюсь: скалюсь
тополя. Честер тоже умер - тебе известно отраженью в стекле витрины; покамест палец
это лучше, чем мне. Как костяшки на пыльных счетах, набирает свой номер, рука опускает трубку.
воробьи восседают на проводах. Ничто так Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,
не превращает знакомый под'езд в толчею колонн, замерзшую на воде посредине бухты.
как любовь к человеку; особенно если он Выходя наружу из телефонной будки,
мертв. Отсутствие ветра заставляет тугие листья слышу голос скворца, в крике его - испуг.
напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.
-49-
Но раньше, чем он взлетает, звук VII
растворяется в воздухе. Чьей беспредметной сини
и сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне, Английские каменные деревни.
ибо в ней тебя нет. И вакуум постепенно Бутылка собора в окне харчевни.
заполняет местный ландшафт. Как сухая пена, Коровы, разбредшиеся по полям.
овцы покоятся на темнозеленых волнах Памятники королям.
иоркширкского вереска. Кордебалет проворных
бабочек, повинуясь невидимому смычку, Человек в костюме побитом молью,
мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку провожает поезд, как все тут, к морю,
ни на чем задержаться. И вертикальный стебель улыбается дочке, уезжающей на Восток.
иван-чая длинней уходящей на Север Раздается свисток.
древней Римской дороги, всеми забытой в Риме.
Вычитая из меньшего большее, из человека - Время, И бескрайнее небо над черепицей
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом тем синее, чем громче птицей
фоне отчетливей, чем удается телом оглашаемо. И чем громче поет она,
это сделать при жизни, даже сказав "лови!" тем все меньше видна.
Что источник любви превращает в объект любви.
-50-
САН-ПЬЕТРО В два часа пополудни силуэт почтальона
приобретает в под'езде резкие очертанья,
I чтоб, мгновенье спустя, снова сделаться силуэтом.
Удары колокола в тумане
Третью неделю туман не слезает с белой повторяют эту же процедуру.
колокольни коричневого, захолустного городка, В итоге невольно оглядываешься через плечо
затерявшегося в глухонемом углу самому себе вслед, как иной прохожий,
Северной Адриатики. Электричество стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей
продолжает в полдень гореть в таверне. мимо красавицы, но - ничего не видишь,
Плитняк мостовой отливает желтой кроме хлопьев тумана. Безветрие, тишина.
жареной рыбой. Оцепеневшие автомобили
пропадают из виду, не заводя мотора. Направленье потеряно. За поворотом
И вывеску не дочитать до конца. Уже фонари обрываются, как белое многоточье,
не терракота и охра впитывают в себя за которым следует только запах
сырость, но сырость впитывает охру и терракоту. водорослей и очертанья пирса.
Безветрие; и тишина как ржанье
Тень, насыщяющаяся от света, никогда не сбивающейся с пути
радуется при виде снимаемого с гвоздя чугунной кобылы Виктора-Эммануила.
пальто совершенно по-христиански. Ставни
широко растопырены, точно крылья II
погрузившихся с головой в чужие
неурядицы ангелов. Там и сям Зимой обычно смеркается слишком рано;
слезающая струпьями штукатурка где-то вовне, снаружи, над головою.
обнажает красную, воспаленную кладку, Туго спеленутые клочковатой
и третью неделю сохнущие исподники марлей стрелки на городских часах
настолько привыкли к дневному свету отстают от меркнущего вдалеке
и к своей веревке, что человек рассеянного дневного света.
если выходит на улицу, то выходит
в пиджаке на голое тело, в туфлях на босу ногу.
-51-
За сигаретами вышедший постоялец Щербатые, но не мыслящие себя
возвращается через десять минут к себе в профиль, обшарпанные фасады.
по пробуравленному в тумане Только голые икры кривых балясин
его же туловищем туннелю. одушевляют наглухо запертые балконы,
Ровный гул невидимого аэроплана где вот уже двести лет никто
напоминает жужжание пылесоса не появляется: ни наследница, ни кормилица.
в дальнем конце гостиничного коридора Облюбованные брачующимися и просто
и поглощает, стихая, свет. скучающими чудищами карнизы.
"Nebbiq*",- произносит, зевая, диктор, Колоннада, оплывшая, как стеарин.
и глаза на секунду слипаются, наподобье И слепое, агатовое великолепье
раковины, когда проплывает рыба непроницаемого стекла,
(зрачок погружается ненадолго за которым скрываются кушетка и пианино:
в свои перламутровые потемки.) старые, но именно светом дня
и подворотня с лампочкой выглядит, как ребенок, оберегаемые успешно тайны.
поглощенный чтением под одеялом;
одеяло все в складках, как тога Евангелиста В холодное время года нормальный звук
в нише. Настоящее, наше время предпочитает тепло гортани капризам эха.
со стуком отскакивает от бурого кирпича Рыба безмолвствует; в недрах материка
грузной базилики, точно белый распевает горлинка. Но ни той, ни другой не слышно.
кожанный мяч, вколачиваемый в нее Повисший над пресным каналом мост
школьниками после школы. удерживает расплывчатый противоположный берег
от попытки совсем отделиться и выйти в море.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы
тех, с чьим отсутствием не смириться;
* NEBBIQ (итал.) - туман
-52-
и подтек превращает заветный вензель только вода, и она одна,
в хвост морского конька. Вбирай же красной всегда и везде остается верной
губкой легких плотный молочный пар, себе - нечувствительной к метаморфозам, плоской,
выдыхаемый всплывшею Амфитритой находящейся там, где сухой земли
и ее нереидами! Протяни больше нет. И патетика жизни с ее началом,
руку - и кончики пальцев коснутся торса, серединой, редеющим календарем, концом
покрытого мелкими пузырьками и т.д. стушевывается в виду
и пахнущего, как в детстве, йодом. вечной, мелкой, бесцветной ряби.
III Жесткая, мертвая проволока виноградной
лозы мелко вздрагивает от собственного напряженья.
Выстиранная, выглаженная простыня Деревья в черном саду ничем
залива шуршит оборками, и бесцветный не отличаются от ограды, выглядящей
воздух на миг сгущается в голубя или в чайку, как человек, которому больше не в чем
но тотчас растворяется. Вытащенные из воды и - главное - некому признаваться.
лодки, баркасы, гондолы, плоскодонки, Смеркается; безветрие, тишина.
как непарная обувь, разбросанные на песке, Хруст ракушечника, шорох раздавленного гнилого
поскрипывающем под подошвой. Помни: тростника. Пинаемая носком
любое движенье, по сути, есть жестянка взлетает в воздух и пропадает
перенесение тяжести тела в другое место. из виду. Даже спустя минуту
Помни, что прошлому не уложиться не расслышать звука ее паденья
без остатка в памяти, что ему в мокрый песок. Ни, тем более, всплеска.
необходимо будущее. Твердо помни:
-53-
КВИНТЕТ II
I Иногда в пустыне ты слышишь голос. Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Веко подергивается. Изо рта Но - темнеет. Присядь, перекинься шуткой
вырывается тишина. Европейские города с говорящей по-южному, нараспев,
настигают друг друга на станциях. Запах мыла обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
выдает обитателю джунглей приближающегося врага. стать человеком, сделалась проституткой.
Там, где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира. Лучше плыть пароходом, качающимся на волне,
участвуя в географии, в голубизне, а не
В горле першит. Путешественник просит пить. только в истории - этой коросте суши.
Дети, которых надо бить, Лучше Гренландию пересекать, скрипя
оглашают воздух пронзительным криком. Веко лыжами, оставляя после себя
подергивается. Что до колонн, из-за айсберги и тюленьи туши.
них всегда появляется кто-нибудь. Даже прикрыв глаза,
даже во сне вы видите человека. Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия - точку "Б".
И накапливается как плевок в груди: Там вороне не сделаться вороном, как ни каркай;
"Дай мне чернил и бумаги, а сам уйди слышен лай дворняг, рожь заглушил сорняк;
прочь!" И веко подергивается. Невнятные причитанья там, как над шкуркой зверька скорняк,
за стеной (будто молются) увеличивают тоску. офицеры Генштаба орудуют над порыжевшей картой.
Чудовищность творящегося в мозгу
придает незнакомой комнате знакомые очертанья.
-54-
III IV
Тридцать семь лет я смотрю в огонь. "Где это?" - спрашивает, приглаживая вихор,
Веко подергивается. Ладонь племянник. И, пальцем блуждая по складкам гор,
покрывается потом. Полицейский, взяв документы, "Здесь" - говорит племянница. Поскрипывают качели
выходит в другую комнату. Воздвигнутый впопыхах, в старом саду. На столе букет
обелиск кончается нехотя в облаках,
как удар по Эвклиду, как след кометы. фиалок. Солнце слепит паркет.
Из гостинной доносятся пассажи виолончели.
Ночь; дожив до седин, ужинаешь один,
сам себе быдло, сам себе господин. Ночью над плоскогорьем висит луна.
Вобла лежит поперек крупно набранного сообщенья От валуна отделяется тень слона.
об изверженьи вулкана черт знает где, В серебре ручья нет никакой корысти.
иными словами, в чужой среде, В одинокой комнате простыню
упираясь хвостом в "Последние Запрещенья". комкает белое /смуглое/ просто ню -
живопись неизвестной кисти.
Я понимаю только жужжанье мух
на восточных базарах! На тротуаре в двух Весной в грязи копошится труженник-муравей,
шагах от гостиницы, рыбой попавшей в сети, появляется грач, твари иных кровей;
путешественник ловит воздух раскрытым ртом: листва прикрывает ствол в месте его изгиба.
сильная боль, на этом убив, на том Осенью ястреб дает круги
продолжается свете. над селеньем, считая цыплят. И на плечах слуги
болтается белый пиджак сагиба...
-55-
V ПИСЬМА ДИНАСТИИ МИНЬ
Было ли сказано слово? И если да, - I
на каком языке? Был ли мальчик? И сколько льда
нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник "Скоро тринадцать лет, как соловей из клетки
мысли? Помнит ли целое роль частиц? вырвался и улетел. И, на ночь глядя, таблетки
Что способен подумать при виде птиц богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного,
в аквариуме ботаник? откидывается на подушки и, включив заводного,
погружается в сон, убаюканный ровной песней.
Теперь представим себе абсолютную пустоту. Вот какие теперь мы празнуем в Поднебесной
Место без времени. Собственно воздух. В ту невеселые, нечетные годовщины.
и в другую, и в третью сторону. Просто Мекка Специальное зеркало, разглаживающее морщины,
воздуха. Кислород, водород. И в нем каждый год дорожает. Наш маленький сад в упадке.
мелко подергивается день за днем Небо тоже исколото шпилями, как лопатки
одинокое веко. и затылок больного (которого только спину
мы и видим). И я иногда об'ясняю сыну
Это - записки натуралиста. За- богдыхана природу звезд, а он отпускает шутки.
писки натуралиста. Капающая слеза
падает в вакууме без всякого ускоренья. Это письмо от твой, возлюбленный, Дикой Утки
Вечнозеленое неврастение, слыша жжу писано тушью на рисовой тонкой бумаге, что дала мне
це-це будущего, я дрожу императрица.
вцепившись ногтями в свои коренья. Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса".
-56-
II ЭЛЕГИЯ
"Дорога в тысячу ли начинается с одного До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу
шага, гласит пословица. Жалко, что от него в возбуждение. Что, впрочем, естественно. Ибо связки
не зависит дорога обратно, превосходящая многократно не чета голой мышце, волосу, багажу
тысячу ли. Особенно, отсчитывая от "О". под холодными буркалами, и не бздюме утряски
Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли - вещи с возрастом. Взятый вне мяса, звук
тысяча означает, что ты сейчас вдали не изнашивается в результате трения
от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова о разреженный воздух, но, близорук, из двух
перекидывается на цифры; особенно на ноли. зол выбирает обычно большее: повторенье
некогда сказанного. Трезвая голова
Ветер несет на Запад, как желтые семена сильно с этого кружится по вечерам подолгу,
из лопнувшего стручка, - туда, где стоит Стена. точно пластинка, стачивая слова,
На фоне ее человек уродлив и страшен, как иероглиф; и пальцы мешают друг другу извлечь иголку
как любые другие неразборчивые письмена. из заросшей извилины - как отдавая честь
наважденью в форме нехватки текста
Движение в одну сторону превращает меня при избытке мелодии. Знаешь, на свете есть
в нечто вытянутое, как голова коня. вещи, предметы, между собой столь тесно
Силы, жившие в теле, ушли на трение тени связанные, что, норовя прослыть
о сухие колосья дикого ячменя". подлинно матерью и т.д. и т.п., природа
могла бы сделать еще один шаг и слить
их воедино: тум-тум фокстрота
-57-
с крепдешиновой юбкой; муху и сахар; нас ПЬЯЦЦА МАТТЕИ
в крайнем случае. То есть, повысить в ранге
достиженья Мичурина. У щуки уже сейчас I
чешуя цвета консервной банки,
цвета вилки в руке. Но природа, увы, скорей Я пил из этого фонтана
разделяет, чем смешивает. И уменьшает чаще, в ущелье Рима.
чем увеличивает; вспомни размер зверей Теперь, не замочив кафтана,
в плейстоценовой чаще. Мы - только части канаю мимо.
крупного целого, из коего вьется нить Моя подружка Микелина,
к нам, как шнур телефона, от динозавра в порядке штрафа
мне предпочла кормить павлина
оставляя простой позвоночник.Но позвонить в именье графа.
по нему больше некуда, кроме как в послезавтра,
где откликнется лишь инвалид - зане II
потерявший конечность, подругу, душу,
есть продукт эволюции. И набрать этот номер мне Граф, в сущности, совсем не мерзок:
как выползти из воды на сушу. он сед и строен.
Я был с ним по-российски дерзок,
он был расстроен.
Но что трагедия, измена
для славянина,
то ерунда для джентльмена
и дворянина.
-58-
III V
Граф выиграл, до клубнички лаком, А так он - место грусти, выи,
в игре без правил. склоненной в баре,
Он ставит Микелину раком, и двери, запертой на виа
как прежде ставил. дельи Фунари.
Я тоже, впрочем, не в накладе: Сидишь, обдумывая строчку,
и в Риме тоже и, пригорюнясь,
теперь есть место крикнуть "Бляди!", глядишь в невидимую точку:
вздохнуть "О Боже". почти что юность.
IV VI
Не смешивает пахарь с пашней Как возвышает это дело!
плодов плачевных. Как в миг печали
Потери, точно скот домашний, все забываешь: юбку, тело,
блюдет кочевник. где, как кончали.
Чем был бы Рим иначе? гидом, Пусть ты последняя рванина,
толпой музея, пыль под забором,
автобусом, отелем, видом на джентльмена, дворянина
Терм, Колизея. кладешь с прибором.
-59-
VII IX
Нет, я вам доложу, утрата, В морозном воздухе, на редкость
завал, непруха прозрачном, око,
из вас творят аристократа невольно наводясь на резкость,
хотя бы духа. глядит далеко -
на Север, где в чаду и в дыме
Забудем о дешевом графе! кует червонцы
Заломим брови! Европа мрачная. Я - в Риме,
Поддать мы в миг печали вправе где светит солнце!
хоть с принцем крови!
X
VIII
Я, пасынок державы дикой
Зима. Звенит хрусталь фонтана. с разбитой мордой,
Цвет неба - синий. другой, не менее великой
Подсчитывает трамонтана приемыш гордый, -
иголки пиний. я счастлив в этой колыбели
Что год от февраля отрезал, Муз, Права, Граций,