- Опять работать.
- Зачем? У нас есть деньги.
- Не из-за денег! Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?
Я тихо согласился:
- Имеешь.
Жена вдруг заплакала.
- Я на полставки. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо.
- Конечно, - отозвался я. - Все будет хорошо...
- Ты на меня не обижаешься?
- С чего бы? Ты действительно устала.
Вытирая слезы, жена облегченно кивнула...
Лавина посетителей резко спала. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился сомнениями, неудачами, спрашивал совета.
В отличие от некоторых, он со мной не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно, он просто общался со мной. Естественно - как будто ничего не случилось... Именно в этом я больше всего и нуждался.
И все же надежда во мне жила. Тайная и стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется...
Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы были пропущены через кость крест-накрест (а не как у меня - параллельно), скреплены кольцами и стержнями (а не дугами), но самое главное - в отличие от меня больной наступал в этом аппарате на ногу. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Меня поразило: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу?
Минул еще месяц.
Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил:
- В чем дело?
Спросил зло и подозрительно. От полугода бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже.
Помолчав, она раздраженно ответила:
- Конец месяца, много работы, просили оставаться... И вообще мне нужны деньги!
- Сколько?
- Четыреста рублей.
- Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию.
- Получила, - холодно подтвердила супруга. - Теперь ее нет.
Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что высказать ей все нужно как можно мягче. Иначе выйдет скандал.
- Пойми, - наконец проговорил я. - Со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается - неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь по больницам. Два года, три, четыре... Точно известно одно - государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, на что мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. Я мельком глянул на супругу, она напряглась точно струна. - Деньги у нас пока есть, но ты...
- Что я? - сразу перебила меня жена.
- А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась...
- Нет! - закричала Людмила. - Старайся сам! Слышишь - сам! А мне надоело! Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу!
Я прикрыл глаза.
- Не устраивай сцен. Всяких кофт я тебе навез целый шкаф. - И добавил: Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю.
- И не надо! - Людмила буквально затряслась. - Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! - И выбежала из палаты.
И пропала на полтора месяца...
К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. Навестить его приехал сам министр здравоохранения. Попутно он посетил и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. Министр ласково тронул меня за плечо.
- Ну как поживаете?
Зайцев ответил:
- У него все по плану. Идет восстановительный процесс.
- Это хорошо, - улыбнулся министр. - Отрадно.
- Температура почти нормальная, - вновь сказали за меня. - Ходит пока на костылях.
- Позвольте! - наконец вставил я. - Что значит - пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду!
- Он преувеличивает, - быстро проговорил Зайцев.
- А действительно, - живо спросил министр, - отчего вам так кажется?
Я пояснил:
- Прошло семь с половиной месяцев - никакого результата. Что еще может казаться? Поглядите. - Я указал министру на свои свищи. - Гной!
- У вас не простой случай, - сказал Зайцев.
Грекова улыбнулась министру:
- Мы ждем, когда у него закроется остеомиелит. - Мне она укоризненно сказала: - Вы не хотите понять, что при остром воспалении кости нельзя производить никаких хирургических операций. Это во всех учебниках написано!
- А если остеомиелит у меня вообще не прекратится? - спросил я.
- Прекратится, - заверил Зайцев. - Уж мне-то вы должны верить.
Министр задал мне вопрос:
- А что бы вы сами хотели?
- Не знаю... В Прибалтике, я слышал, какой-то травматолог изобрел особый гвоздь. Потом, говорят, существует врач в Сибири. Я думаю, что мне нужен совершенно иной способ лечения.
- Да как вы можете! - возмущенно прервал меня Зайцев. - После того, что мы для вас сделали, вы предлагаете нашему институту, у которого в штате двадцать два профессора, пригласить на консилиум лекарей с периферии! Вот, - он протянул мне какой-то стержень. - Вот ваш гвоздь! Это же только для собак годится! А что касается врача из Сибири, то в вашем случае его аппарат неприменим! Мы вам поставили другой и считаем его более уместным!
Под напором Зайцева я несколько оробел, но все же нашел в себе силы повторить:
- И все-таки я прошу.
Министр поморщился в сторону Зайцева.
- Соберите консилиум! Сделайте все, как он просит.
Директор института кивнул.
Консилиум действительно собрался. Трое московских профессоров пришли к выводу: чтобы остеомиелит прекратился, надо укоротить кость сантиметра на три.
Совершенно неожиданно для самого себя я спросил!
- А как же тогда прыгать?
Консилиум откровенно расхохотался. Я сообразил, что сморозил глупость.
- Я хотел сказать, как же я буду ходить?
- Как все люди. Только чуть прихрамывать.
- С палочкой?
- Это уж как захотите!
Во рту стало сухо. Остаться на всю жизнь хромым? Мне, самому прыгучему человеку на свете!
- Я подумаю, - произнес я. - Можно?
- Разумеется. Только недолго.
От укорочения ноги я отказался. Во-первых, было известно, к чему зачастую приводят подобные операции: отрубают три сантиметра кости - остеомиелит не прекращается; затем еще два - тот же результат; снова три - нога продолжает гнить. В сумме ее усекают на восемь-десять сантиметров, а толку никакого. Во-вторых, интуиция подсказывала, что придет время, когда найдется настоящий мастер своего дела, а вместе с ним и другой способ моего излечения.
Однажды из окна палаты я увидел своего тренера и обрадованно поскакал на одной ноге по коридору ему навстречу.
- Ко мне?
По растерянному лицу Скачкова понял, что - нет. Скачков не сумел соврать.
- Я, собственно, к Лагунову. Он связки потянул. А к тебе, вообще, тоже хотел...
Лагунов был его новый ученик, на три года моложе меня. Я замолк.
- Ну как ты? - настороженно проговорил он.
- Все так же.
- Да-а... А я, понимаешь, с командой замотался.
- Ну, мне идти, - сказал я. - До свидания.
- Я еще зайду, - пообещал Скачков.
На костылях я поковылял в палату. Он меня окликнул. Я остановился.
- Давай поговорим откровенно.
- Зачем? - спросил я. - Все и так ясно. Не можете же вы столько времени ходить сюда и рассказывать всем сказки, что Буслаев снова запрыгает?
Скачков некоторое время глядел себе под ноги.
- Я тебе в аспирантуру помогу устроиться. Хочешь?
Чтоб окончательно его не расстраивать, я отозвался:
- Хочу.
- Ну, вот и хорошо, - повеселел он. - А я еще приду. Выкрою время и приду.
Я глянул ему вслед. "Не придет!"
И он больше не пришел.
Супруга моя наконец явилась... Не оправдываясь, она объявила, что уезжала в длительную командировку, а если я думаю...
- Я уже ничего не думаю, - перебил я ее.
Людмила опешила:
- Почему?
Я спокойно ответил:
- Так лучше.
Она заплакала. Теперь уже тихо, искренне. На нее подействовало, что я так безропотно воспринял ее долгое отсутствие... Людмила вновь стала каждый день ходить в больницу, наши взаимоотношения вроде бы опять наладились...
Я никогда не читал так много газет, как в этот период. Одна за другой начали давать ток атомные электростанции, ежедневно вступали в строй два-три новых промышленных объекта, создавались автоматизированные блюминги по производительности в два раза выше зарубежных, на орбиту выводился очередной космический корабль - теперь уже трехместный, с В. Комаровым, К. Феоктистовым и Б. Егоровым. Я вдруг остро ощутил оторванность от прежнего мира, неприятную опустошенность.
Странно, но за собой я стал наблюдать как бы со стороны. Все самое привычное ранее вдруг стало приобретать ценность. Прежде всего люди. Кислов, "Воробей" оставались самыми верными. Но они не несли всех тягот, которые претерпевала Людмила вот уже на протяжении восьми месяцев. Именно она - я вдруг остро ощутил это - осталась самым близким для меня человеком. Со скандалами, капризами, прихотями, но единственным. Ее жалость ко мне - то, что я раньше посчитал бы оскорбительным, - превратилась для меня в ту соломинку, за которую цепляется каждый утопающий...
Однажды ночью, лежа на своей больничной койке, я подумал: "Пропади они пропадом - эти деньги! Выла бы только она!"
Но вслух я ей этого не сказал. До сих пор не знаю, напрасно, нет?
КАЛИННИКОВ
Радость всегда изменяет. Заботы - никогда. Видимо, на роду мне было написано испытывать минуты счастья лишь в поездах, один на один с собой. Но только я выходил из вагона, на меня наваливалась куча неприятностей.
Я вновь почувствовал сопротивление, опять ощутил стену. И стену эту возводили явно неглупые люди, все делалось тонко, терпеливо, расчетливо.
После решения ЦК КПСС создать на базе нашей проблемной лаборатории филиал одного из институтов по травматологии и ортопедии я столкнулся с массой препятствий. На первом этапе строительства нужно было заложить и построить внеплощадные инженерные сети: водопровод, канализацию, энергоснабжение, радио, телефон, экспериментальные мастерские, котельную, центральный тепловой пункт, трансформаторные подстанции. Техническую документацию по этим сооружениям нам выдали плохо выполненную, это обстоятельство надолго затянуло заключение договора с генподрядчиками.
В строительстве я был профан, но пришлось вникать в самые его дебри. А ведь каждый день операции, наблюдения за больными, работа с учениками над их диссертациями, проведение хирургических советов, написание статей. Помимо всего, меня еще избрали депутатом районного Совета.
Иногда, не выдержав, я плакался жене. Всякий раз она отвечала:
- Ничего, ты крепкий.
На одной из Всесоюзных конференций группа травматологов написала письмо в центральную газету.
"Уважаемый товарищ редактор!
Мы, группа врачей-хирургов со стажем работы от 10 до 30 лет, приехавшие на курсы усовершенствования врачей из различных городов Советского Союза, обращаемся к вам за советом и помощью. Суть дела сводится к следующему.
Врач из г. Сурганы С. И. Калинников еще в 1952 году изобрел аппарат, который сокращает сроки излечения самых разных переломов в 2-6 раз по сравнению с общепринятыми методами. Постановлением Минздрава РСФСР в 1961 году его аппарат был рекомендован для широкого внедрения в практику. О достоинствах метода доктора Калинникова неоднократно писала отечественная и зарубежная пресса. Им самим опубликовано около сорока статей в медицинской периодической печати и сборниках.
И все же, несмотря на общественное признание заслуг травматолога Калинникова, в настоящее время (а прошло уже более полутора лет) все еще не осуществлен серийный выпуск аппаратов. Зная их преимущества, врачи городов Челябинска, Уфы, Омска, Орджоникидзе, Свердловска и др. начали изготовлять их кустарным способом и применять в практической работе. Это недопустимое положение.
Просим Вас направить к нам опытного корреспондента для более подробного ознакомления с затронутым вопросом".
Корреспондента направили ко мне в Сургану. Он ходил по палатам, расспрашивал больных, беседовал с моими учениками, медсестрами, ординаторами, побывал в облздравотделе, в обкоме партии. Через две недели появилась его статья. Корреспондент затрагивал почти все болезненные проблемы нашего филиала, вскрывал ту ситуацию, которая складывалась вокруг моего метода вот уже много лет. В заключение статьи он спрашивал:
"Я понимаю, можно годами оспаривать новое в науке, возражать, не стесняясь в выражениях. Доктора Калинникова за минувшие одиннадцать лет называли и кустарем-одиночкой, и фокусником. Ничего не поделаешь - научная борьба есть научная борьба. Говорят, это естественно.
Я понимаю, можно не спешить с применением нового лечения. В медицине, прежде чем отрезать, приходится иногда мерить на семьдесят семь раз. Это тоже естественно.
Но как можно публично провозглашать широкое внедрение в медицинскую практику нового метода и тут же препятствовать его внедрению? Вот этого я понять не могу!"
Зато очень быстро все поняли мои "доброжелатели". В Минздрав посыпалась гора писем. Чтобы быть объективным, я хочу без собственных комментариев привести вопросы одних и своеобразные ответы на них других.
Письмо в Минздрав:
"Я обращаюсь к Вам по поводу возмутительной статьи "Заботы доктора Калинникова". Утверждения автора статьи о том, что больные зачастую не могут получить квалифицированную помощь по месту жительства, необоснованны. Они сводят на нет большую и полезную работу, проводимую во многих уголках нашей страны бесчисленным отрядом ортопедов-травматологов, которые, кстати, с успехом применяют в своей практике тот же аппарат Калинникова!"
Письмо в наш "филиал":
"Началось это в девять лет. Ужасные боли в левом тазобедренном суставе, укорочение ноги на шесть сантиметров, остеомиелит. Лечусь восьмой год, и все безрезультатно.
Недавно в журнале "Здоровье" прочла заметку о докторе Калинникове, о его аппарате. Я обратилась к нашему лечащему врачу: таких аппаратов в нашей городской больнице не оказалось.
Очень прощу, поставьте меня на очередь в Вашу клинику. Я готова ждать хоть двадцать лет, лишь бы опять стать полноценным человеком".
В Минздрав:
"Публикация подобных статей в открытой печати дезориентирует не только широкий круг читателей, но и медицинскую общественность. В результате подобной дезориентации и возникает тот огромный поток писем к С. И. Калинникову, которыми апеллирует автор".
Письмо этого же автора в наш "филиал":
"Глубокоуважаемый Степан Ильич!
Прошу извинения за беспокойство и прошу не отказать в любезности помочь приобрести несколько аппаратов Вашей конструкции.
Институт берет на себя оплату по перечислению пяти комплектов аппаратов. Расчетный счет..."
В Минздрав:
"Подобная пропаганда метода Калинникова - в открытую, а не в среде профессиональных специалистов - может стать хорошей пищей для негативных выступлений за рубежом. Назрела острая необходимость определить пределы пропаганды его метода лечения и взять под контроль публикации по этому вопросу в непрофессиональных изданиях и несведущими людьми. В орбите калинниковской рекламы чернится русская наука".
Из итальянской газеты:
"Что касается аппарата Калинникова, то если данная ему характеристика верна - а именно посредством его можно удлинить кость на 15-20 сантиметров без операции трансплантации, - то это совершенно особая, новая глава во всей мировой травматологии и ортопедии".
В Минздрав:
"Считаю, что статья носит рекламный характер, направленный на прославление Калинникова, принижает роль советской науки и достижения большой армии ученых".
Сообщение в американском журнале:
"Может ли кость заживать, как рана, и регенерировать подобно мышцам? Учебники по ортопедии и работы знаменитых ортопедов настаивали на вечном определении - нет. Казалось бы, что не может быть и речи о росте этой инертной ткани, пронизанной кальцием. Калинников вопреки самым огромным авторитетам один из первых посмел сказать - да! И разработал собственный метод".
В Минздрав:
"Побывав в Сургане, посмотрев несколько операций, почитав благодарности больных, горе-корреспонденты теряют объективность и до небес начинают превозносить Калинникова. А в первую очередь им бы следовало разъяснить больным, что совсем не обязательно ехать в Сургану, что большинству из них смогут помочь или по месту жительства, или в других специализированных учреждениях, которых в стране более двадцати".
Но вот письма в Сургану одного из руководителей Минздрава СССР:
"Прошу Вас ускорить госпитализацию больной М. для лечения".
"Направляем Вам письмо гр. З. по поводу лечения ее сына 5 лет, страдающего укорочением нижней конечности, и просим вызвать ребенка на консультацию и при показаниях госпитализировать его".
"Просим в порядке исключения ускорить госпитализацию и лечение в клинике Вашего института девочки К. 14 лет".
"В порядке исключения принять на стационарное лечение гр. Б.".
И так далее, и так далее. Было обидно и горько. Позвонил из Москвы Зайцев, поздравил с днем рождения. По поводу статьи в газете он сказал:
- К сожалению, она написана в недопустимых тонах по отношению к нашим коллегам. Рядовому читателю не всегда надо знать о трениях среди врачей, если даже они и есть. Но требования автора о строительстве института хорошо аргументированы. Чувствуется, что это умный, солидный человек. По правде говоря, я несколько удивлен затяжками строительства вашего филиала. Постараюсь чем-нибудь помочь. Институт надо строить. Это польза всем!
Естественно, я был ободрен его звонком, но все же одно письмо в Минздрав не давало мне покоя.
"Этой рекламой узкие лечебные приемы и методы Калинникова буквально поставлены в центр нашей большой разносторонней науки, а главное - создают впечатление, что у нас больные испытывают многочисленные и бесполезные мытарства. С нашей точки зрения, потребность внедрения метода Калинникова в травматологии составляет не более 3 процентов. Поэтому с целью установления истинной роли дистракции и компрессии, значения отдельных научных школ и ученых в развитии этого метода целесообразно было бы провести следующие мероприятия: войти в ходатайство перед соответствующими органами о недопустимости публикаций статей без тщательного предварительного рецензирования и провести научную дискуссию на страницах одного из журналов хирургического профиля на тему: "Значение компрессионно-дистракционного метода в ортопедии и травматологии и история его развития".
У меня заныло сердце. Я почувствовал, что это будет за дискуссия. И не ошибся.
БУСЛАЕВ
Итак, на укорочение ноги я не согласился. Мне начали удалять те костные отломки, которые не прижились и, по мнению консилиума, способствовали развитию остеомиелита. Подобные процедуры назывались "чистками". Таких "чисток" мне сделали около десятка. Всего за год я перенес около двадцати операций. Если бы они проводились под наркозом, сегодня я был бы калекой. Поэтому приходилось орать, стонать и скрипеть зубами.
На операционном столе я понял, что человеческое существо способно выдерживать невероятные физические мучения. Особенно если есть стимул или надежда.
Моя надежда с каждым днем убывала - свищи не закрывались, кость по-прежнему не срасталась. От костылей на ладонях а под мышками образовались мозоли.
Жена опять захандрила. Теперь это стало проявляться в ее уговорах, чтобы я пошел на укорочение. Пытаясь не раздражаться, она время от времени начинала:
- Ну, сколько так можно, Мить? Неужели ты сам... сам не устал от больницы?
Я отмалчивался.
- Ну, будешь прихрамывать, ходить с палочкой... Что из этого?
Я усмехнулся:
- Тем более, только что вышел указ о повышении инвалидных пенсий.
- Не глупи. Начнем просто жить, просто работать, - продолжала Людмила. Как все люди... А?
Я смотрел в окно.
- Сын! - наступала она. - Ты совсем забыл, что он существует. Он уже давно живет не с тобой, а с твоими фотографиями. А ему нужен отец. Как у всех... Ну, что ты молчишь?
- Потому что будешь смеяться.
- Почему?
- Может, это бред, но я еще надеюсь прыгать.
- На чем?! - восклицала жена.
- Не знаю...
Спорт выработал у меня упорство. Чем безнадежнее становилось мое положение, чем больше людей переставали верить в меня, тем сильнее нарастало душевное сопротивление.
Меня грела одна телеграмма. С большим запозданием она пришла от бывшего соперника Ника Джемса.
"Вся Америка пишет, что ты навсегда покинул прыжковый сектор. Я не верю. Ты доказал, что способен выходить из самых тяжких ситуаций. Тебе достаточно вспомнить, сколько раз ты меня обыгрывал! Прости, но я ежедневно молюсь богу, чтобы он помог тебе преодолеть себя. Все мы чего-то стоим до тех пор, пока не перестаем подниматься перед самим собой еще на одну ступеньку. Все. До встречи в секторе. Я буду ждать. Год, два, три, четыре. Я у тебя в долгу. Следующие соревнования хочу выиграть я. Уверен, что так оно и будет. Ник Джемс!"
После нескольких "чисток" меня вдруг опять забыли на целый месяц.
Я вновь стал просить:
- Ну сделайте что-нибудь! Неужели невозможно?
Профессора отвечали:
- От добра добра не ищут! Не дергайтесь понапрасну и ждите.
Я вспомнил об одной знакомой, позвонил ей, вкратце обрисовал свое незавидное положение. Она пообещала помочь.
Через неделю Зайцеву позвонили.
- Что у вас там с Буслаевым? Лежит второй год и никаких результатов.
Поднялся переполох. Опять собрался консилиум, вновь рентгеновские снимки, осмотры. Наконец, в который уже раз, меня повезли в операционную и удалили еще один отломок. Произошла обычная помпа. Сигнал получили - на него немедленно отреагировали.
Через два дня из ноги опять засочился гной.
Наши взаимоотношения с Людмилой неуклонно двигались к разрыву.
Когда жена вошла в палату, я кокетничал с медсестрой, которая делала мне укол.
Людмила взорвалась.
- Вон отсюда сейчас же!
Перепуганная медсестра убежала.
- Негодяй! Мерзавец! - Жена обрушила на меня все, что у нее давно рвалось наружу. - Я кручусь, мотаюсь, а он? Все! Можешь гнить здесь хоть всю жизнь, с меня хватит! Калека! - И выскочила.
Все во мне рухнуло.
На другой день я сбежал из больницы и подал заявление на развод. Узнав об этом, Людмила явилась ко мне.
- Раз так, то теперь тебе будет еще хуже! Я все отсужу и оставлю тебя нищим!
Через месяц я не выдержал. Стоял канун двадцатилетия со Дня Победы, на улицах ощущался праздник. Люди были оживлены, как и сама столица, нарядны. В этот день Москве присвоили звание "Город-герой".
Войдя в квартиру, я окаменел. В двух комнатах супруга врезала новые замки и стащила туда всю мебель. В моей - двенадцатиметровой - стояли лишь тахта, письменный стол и стул, надо всем висела голая лампочка на проводе.
Вернувшись в больницу, я лег на койку и долго не двигался. Во мне зарождалось отчаяние. Когда стало совсем невмоготу, я поднял закованную в гипс и железо ногу и изо всей мочи трахнул ею по спинке кровати. От дикой боли меня прошибла холодная испарина. Прибежала сиделка, вскрикнула, исчезла. Я прерывисто дышал и продолжал долбить ненавистную ногу. В палату ворвались четыре санитара, меня схватили, привязали к сетке. Быстро вошел Зайцев. Глянув на треснувший гипс и искореженную конструкцию, он холодно проговорил:
- Завтра вас выписываем.
Да, это была настоящая истерика. Привязанный, я спокойно решил: "Надо выйти отсюда с ногой. Хоть какой, но с ногой. И больше ничего".
Назавтра меня, разумеется, не выписали, оставили до тех пор, пока не подживут вновь образовавшиеся раны.
За это время (два с половиной месяца) я развелся с женой, разделил имущество и разменял квартиру. Притом - не выходя из больницы. Все делал Кислов.
Нога наконец поджила, но остеомиелит остался. Со свищами, в гипсе до колена, меня выписали.
Вечером я отправился в ресторан. Рядом сидела какая-то компания. Один из мужчин приподнялся, помахал мне рукой:
- Привет! Как здоровье?
- Нормально! - откликнулся я. - Спасибо.
Мужчина подошел ко мне, положил на плечо руку.
- Митёк, - сказал он, - я тебя приглашаю за наш столик. На две рюмки, не больше.
Я улыбнулся.
- Спасибо. Но я не пью.
Мужчина укоризненно проговорил:
- У тебя такой вид, будто ты меня совсем не знаешь.
Я вгляделся в него.
- Если честно, то и вправду не знаю.
- А в Киеве? Помнишь?
- Нет.
- Нехорошо так, Митёк. Нехорошо... Может, посидишь с нами все-таки?
- Извините, не могу. А потом - зачем?
Кто-то из компании ухмыльнулся.
- Побеседуем. Может, память о тебе почтим.
- Спасибо, - отозвался я. - Но я еще не покойник.
Он парировал:
- Ошибаешься. Ты - ничто на сегодня!
Вернувшись в пустую квартиру, я долго сидел в передней. От тоски и обиды хотелось выть. Я никому не был нужен. Это оказалось страшнее раны или болезни.
Не удержавшись, я отпустил себя на всю катушку. Каждый день новые компании, вино, рестораны. Этим я старался заполнить пропасть, образовавшуюся в моей душе. Так длилось около полугода. И вдруг я очнулся. "Что я делаю? Зачем?"
В это же утро я получил телеграмму: "Приезжай. Я ослеп. Воробей".
Я тотчас вылетел в Киев.
Полгода назад Воробей покинул большой спорт (ему исполнилось тридцать три года), стал работать преподавателем физкультуры в одном из военных училищ. По слухам, он сразу же начал пить. Почему? Вероятно, по той же причине, что и я. Это была не только наша с ним трагедия. Немало выдающихся спортсменов постигла та же участь. Рано или поздно приходит тяжкая пора уходить, бывший чемпион в один день превращается в рядового, каких миллионы. К этому очень тяжело привыкнуть. Тебе не хочется смиряться, но поделать ничего нельзя. Эту психическую травму одни переживают внутри, другие на виду, но все глубоко и остро. После яркой, наполненной жизни существовать тихо невмоготу. Так думал я в тот момент, этим я оправдывал и поведение Воробья.
- Зачем? У нас есть деньги.
- Не из-за денег! Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?
Я тихо согласился:
- Имеешь.
Жена вдруг заплакала.
- Я на полставки. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо.
- Конечно, - отозвался я. - Все будет хорошо...
- Ты на меня не обижаешься?
- С чего бы? Ты действительно устала.
Вытирая слезы, жена облегченно кивнула...
Лавина посетителей резко спала. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился сомнениями, неудачами, спрашивал совета.
В отличие от некоторых, он со мной не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно, он просто общался со мной. Естественно - как будто ничего не случилось... Именно в этом я больше всего и нуждался.
И все же надежда во мне жила. Тайная и стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется...
Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы были пропущены через кость крест-накрест (а не как у меня - параллельно), скреплены кольцами и стержнями (а не дугами), но самое главное - в отличие от меня больной наступал в этом аппарате на ногу. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Меня поразило: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу?
Минул еще месяц.
Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил:
- В чем дело?
Спросил зло и подозрительно. От полугода бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже.
Помолчав, она раздраженно ответила:
- Конец месяца, много работы, просили оставаться... И вообще мне нужны деньги!
- Сколько?
- Четыреста рублей.
- Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию.
- Получила, - холодно подтвердила супруга. - Теперь ее нет.
Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что высказать ей все нужно как можно мягче. Иначе выйдет скандал.
- Пойми, - наконец проговорил я. - Со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается - неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь по больницам. Два года, три, четыре... Точно известно одно - государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, на что мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. Я мельком глянул на супругу, она напряглась точно струна. - Деньги у нас пока есть, но ты...
- Что я? - сразу перебила меня жена.
- А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась...
- Нет! - закричала Людмила. - Старайся сам! Слышишь - сам! А мне надоело! Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу!
Я прикрыл глаза.
- Не устраивай сцен. Всяких кофт я тебе навез целый шкаф. - И добавил: Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю.
- И не надо! - Людмила буквально затряслась. - Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! - И выбежала из палаты.
И пропала на полтора месяца...
К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. Навестить его приехал сам министр здравоохранения. Попутно он посетил и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. Министр ласково тронул меня за плечо.
- Ну как поживаете?
Зайцев ответил:
- У него все по плану. Идет восстановительный процесс.
- Это хорошо, - улыбнулся министр. - Отрадно.
- Температура почти нормальная, - вновь сказали за меня. - Ходит пока на костылях.
- Позвольте! - наконец вставил я. - Что значит - пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду!
- Он преувеличивает, - быстро проговорил Зайцев.
- А действительно, - живо спросил министр, - отчего вам так кажется?
Я пояснил:
- Прошло семь с половиной месяцев - никакого результата. Что еще может казаться? Поглядите. - Я указал министру на свои свищи. - Гной!
- У вас не простой случай, - сказал Зайцев.
Грекова улыбнулась министру:
- Мы ждем, когда у него закроется остеомиелит. - Мне она укоризненно сказала: - Вы не хотите понять, что при остром воспалении кости нельзя производить никаких хирургических операций. Это во всех учебниках написано!
- А если остеомиелит у меня вообще не прекратится? - спросил я.
- Прекратится, - заверил Зайцев. - Уж мне-то вы должны верить.
Министр задал мне вопрос:
- А что бы вы сами хотели?
- Не знаю... В Прибалтике, я слышал, какой-то травматолог изобрел особый гвоздь. Потом, говорят, существует врач в Сибири. Я думаю, что мне нужен совершенно иной способ лечения.
- Да как вы можете! - возмущенно прервал меня Зайцев. - После того, что мы для вас сделали, вы предлагаете нашему институту, у которого в штате двадцать два профессора, пригласить на консилиум лекарей с периферии! Вот, - он протянул мне какой-то стержень. - Вот ваш гвоздь! Это же только для собак годится! А что касается врача из Сибири, то в вашем случае его аппарат неприменим! Мы вам поставили другой и считаем его более уместным!
Под напором Зайцева я несколько оробел, но все же нашел в себе силы повторить:
- И все-таки я прошу.
Министр поморщился в сторону Зайцева.
- Соберите консилиум! Сделайте все, как он просит.
Директор института кивнул.
Консилиум действительно собрался. Трое московских профессоров пришли к выводу: чтобы остеомиелит прекратился, надо укоротить кость сантиметра на три.
Совершенно неожиданно для самого себя я спросил!
- А как же тогда прыгать?
Консилиум откровенно расхохотался. Я сообразил, что сморозил глупость.
- Я хотел сказать, как же я буду ходить?
- Как все люди. Только чуть прихрамывать.
- С палочкой?
- Это уж как захотите!
Во рту стало сухо. Остаться на всю жизнь хромым? Мне, самому прыгучему человеку на свете!
- Я подумаю, - произнес я. - Можно?
- Разумеется. Только недолго.
От укорочения ноги я отказался. Во-первых, было известно, к чему зачастую приводят подобные операции: отрубают три сантиметра кости - остеомиелит не прекращается; затем еще два - тот же результат; снова три - нога продолжает гнить. В сумме ее усекают на восемь-десять сантиметров, а толку никакого. Во-вторых, интуиция подсказывала, что придет время, когда найдется настоящий мастер своего дела, а вместе с ним и другой способ моего излечения.
Однажды из окна палаты я увидел своего тренера и обрадованно поскакал на одной ноге по коридору ему навстречу.
- Ко мне?
По растерянному лицу Скачкова понял, что - нет. Скачков не сумел соврать.
- Я, собственно, к Лагунову. Он связки потянул. А к тебе, вообще, тоже хотел...
Лагунов был его новый ученик, на три года моложе меня. Я замолк.
- Ну как ты? - настороженно проговорил он.
- Все так же.
- Да-а... А я, понимаешь, с командой замотался.
- Ну, мне идти, - сказал я. - До свидания.
- Я еще зайду, - пообещал Скачков.
На костылях я поковылял в палату. Он меня окликнул. Я остановился.
- Давай поговорим откровенно.
- Зачем? - спросил я. - Все и так ясно. Не можете же вы столько времени ходить сюда и рассказывать всем сказки, что Буслаев снова запрыгает?
Скачков некоторое время глядел себе под ноги.
- Я тебе в аспирантуру помогу устроиться. Хочешь?
Чтоб окончательно его не расстраивать, я отозвался:
- Хочу.
- Ну, вот и хорошо, - повеселел он. - А я еще приду. Выкрою время и приду.
Я глянул ему вслед. "Не придет!"
И он больше не пришел.
Супруга моя наконец явилась... Не оправдываясь, она объявила, что уезжала в длительную командировку, а если я думаю...
- Я уже ничего не думаю, - перебил я ее.
Людмила опешила:
- Почему?
Я спокойно ответил:
- Так лучше.
Она заплакала. Теперь уже тихо, искренне. На нее подействовало, что я так безропотно воспринял ее долгое отсутствие... Людмила вновь стала каждый день ходить в больницу, наши взаимоотношения вроде бы опять наладились...
Я никогда не читал так много газет, как в этот период. Одна за другой начали давать ток атомные электростанции, ежедневно вступали в строй два-три новых промышленных объекта, создавались автоматизированные блюминги по производительности в два раза выше зарубежных, на орбиту выводился очередной космический корабль - теперь уже трехместный, с В. Комаровым, К. Феоктистовым и Б. Егоровым. Я вдруг остро ощутил оторванность от прежнего мира, неприятную опустошенность.
Странно, но за собой я стал наблюдать как бы со стороны. Все самое привычное ранее вдруг стало приобретать ценность. Прежде всего люди. Кислов, "Воробей" оставались самыми верными. Но они не несли всех тягот, которые претерпевала Людмила вот уже на протяжении восьми месяцев. Именно она - я вдруг остро ощутил это - осталась самым близким для меня человеком. Со скандалами, капризами, прихотями, но единственным. Ее жалость ко мне - то, что я раньше посчитал бы оскорбительным, - превратилась для меня в ту соломинку, за которую цепляется каждый утопающий...
Однажды ночью, лежа на своей больничной койке, я подумал: "Пропади они пропадом - эти деньги! Выла бы только она!"
Но вслух я ей этого не сказал. До сих пор не знаю, напрасно, нет?
КАЛИННИКОВ
Радость всегда изменяет. Заботы - никогда. Видимо, на роду мне было написано испытывать минуты счастья лишь в поездах, один на один с собой. Но только я выходил из вагона, на меня наваливалась куча неприятностей.
Я вновь почувствовал сопротивление, опять ощутил стену. И стену эту возводили явно неглупые люди, все делалось тонко, терпеливо, расчетливо.
После решения ЦК КПСС создать на базе нашей проблемной лаборатории филиал одного из институтов по травматологии и ортопедии я столкнулся с массой препятствий. На первом этапе строительства нужно было заложить и построить внеплощадные инженерные сети: водопровод, канализацию, энергоснабжение, радио, телефон, экспериментальные мастерские, котельную, центральный тепловой пункт, трансформаторные подстанции. Техническую документацию по этим сооружениям нам выдали плохо выполненную, это обстоятельство надолго затянуло заключение договора с генподрядчиками.
В строительстве я был профан, но пришлось вникать в самые его дебри. А ведь каждый день операции, наблюдения за больными, работа с учениками над их диссертациями, проведение хирургических советов, написание статей. Помимо всего, меня еще избрали депутатом районного Совета.
Иногда, не выдержав, я плакался жене. Всякий раз она отвечала:
- Ничего, ты крепкий.
На одной из Всесоюзных конференций группа травматологов написала письмо в центральную газету.
"Уважаемый товарищ редактор!
Мы, группа врачей-хирургов со стажем работы от 10 до 30 лет, приехавшие на курсы усовершенствования врачей из различных городов Советского Союза, обращаемся к вам за советом и помощью. Суть дела сводится к следующему.
Врач из г. Сурганы С. И. Калинников еще в 1952 году изобрел аппарат, который сокращает сроки излечения самых разных переломов в 2-6 раз по сравнению с общепринятыми методами. Постановлением Минздрава РСФСР в 1961 году его аппарат был рекомендован для широкого внедрения в практику. О достоинствах метода доктора Калинникова неоднократно писала отечественная и зарубежная пресса. Им самим опубликовано около сорока статей в медицинской периодической печати и сборниках.
И все же, несмотря на общественное признание заслуг травматолога Калинникова, в настоящее время (а прошло уже более полутора лет) все еще не осуществлен серийный выпуск аппаратов. Зная их преимущества, врачи городов Челябинска, Уфы, Омска, Орджоникидзе, Свердловска и др. начали изготовлять их кустарным способом и применять в практической работе. Это недопустимое положение.
Просим Вас направить к нам опытного корреспондента для более подробного ознакомления с затронутым вопросом".
Корреспондента направили ко мне в Сургану. Он ходил по палатам, расспрашивал больных, беседовал с моими учениками, медсестрами, ординаторами, побывал в облздравотделе, в обкоме партии. Через две недели появилась его статья. Корреспондент затрагивал почти все болезненные проблемы нашего филиала, вскрывал ту ситуацию, которая складывалась вокруг моего метода вот уже много лет. В заключение статьи он спрашивал:
"Я понимаю, можно годами оспаривать новое в науке, возражать, не стесняясь в выражениях. Доктора Калинникова за минувшие одиннадцать лет называли и кустарем-одиночкой, и фокусником. Ничего не поделаешь - научная борьба есть научная борьба. Говорят, это естественно.
Я понимаю, можно не спешить с применением нового лечения. В медицине, прежде чем отрезать, приходится иногда мерить на семьдесят семь раз. Это тоже естественно.
Но как можно публично провозглашать широкое внедрение в медицинскую практику нового метода и тут же препятствовать его внедрению? Вот этого я понять не могу!"
Зато очень быстро все поняли мои "доброжелатели". В Минздрав посыпалась гора писем. Чтобы быть объективным, я хочу без собственных комментариев привести вопросы одних и своеобразные ответы на них других.
Письмо в Минздрав:
"Я обращаюсь к Вам по поводу возмутительной статьи "Заботы доктора Калинникова". Утверждения автора статьи о том, что больные зачастую не могут получить квалифицированную помощь по месту жительства, необоснованны. Они сводят на нет большую и полезную работу, проводимую во многих уголках нашей страны бесчисленным отрядом ортопедов-травматологов, которые, кстати, с успехом применяют в своей практике тот же аппарат Калинникова!"
Письмо в наш "филиал":
"Началось это в девять лет. Ужасные боли в левом тазобедренном суставе, укорочение ноги на шесть сантиметров, остеомиелит. Лечусь восьмой год, и все безрезультатно.
Недавно в журнале "Здоровье" прочла заметку о докторе Калинникове, о его аппарате. Я обратилась к нашему лечащему врачу: таких аппаратов в нашей городской больнице не оказалось.
Очень прощу, поставьте меня на очередь в Вашу клинику. Я готова ждать хоть двадцать лет, лишь бы опять стать полноценным человеком".
В Минздрав:
"Публикация подобных статей в открытой печати дезориентирует не только широкий круг читателей, но и медицинскую общественность. В результате подобной дезориентации и возникает тот огромный поток писем к С. И. Калинникову, которыми апеллирует автор".
Письмо этого же автора в наш "филиал":
"Глубокоуважаемый Степан Ильич!
Прошу извинения за беспокойство и прошу не отказать в любезности помочь приобрести несколько аппаратов Вашей конструкции.
Институт берет на себя оплату по перечислению пяти комплектов аппаратов. Расчетный счет..."
В Минздрав:
"Подобная пропаганда метода Калинникова - в открытую, а не в среде профессиональных специалистов - может стать хорошей пищей для негативных выступлений за рубежом. Назрела острая необходимость определить пределы пропаганды его метода лечения и взять под контроль публикации по этому вопросу в непрофессиональных изданиях и несведущими людьми. В орбите калинниковской рекламы чернится русская наука".
Из итальянской газеты:
"Что касается аппарата Калинникова, то если данная ему характеристика верна - а именно посредством его можно удлинить кость на 15-20 сантиметров без операции трансплантации, - то это совершенно особая, новая глава во всей мировой травматологии и ортопедии".
В Минздрав:
"Считаю, что статья носит рекламный характер, направленный на прославление Калинникова, принижает роль советской науки и достижения большой армии ученых".
Сообщение в американском журнале:
"Может ли кость заживать, как рана, и регенерировать подобно мышцам? Учебники по ортопедии и работы знаменитых ортопедов настаивали на вечном определении - нет. Казалось бы, что не может быть и речи о росте этой инертной ткани, пронизанной кальцием. Калинников вопреки самым огромным авторитетам один из первых посмел сказать - да! И разработал собственный метод".
В Минздрав:
"Побывав в Сургане, посмотрев несколько операций, почитав благодарности больных, горе-корреспонденты теряют объективность и до небес начинают превозносить Калинникова. А в первую очередь им бы следовало разъяснить больным, что совсем не обязательно ехать в Сургану, что большинству из них смогут помочь или по месту жительства, или в других специализированных учреждениях, которых в стране более двадцати".
Но вот письма в Сургану одного из руководителей Минздрава СССР:
"Прошу Вас ускорить госпитализацию больной М. для лечения".
"Направляем Вам письмо гр. З. по поводу лечения ее сына 5 лет, страдающего укорочением нижней конечности, и просим вызвать ребенка на консультацию и при показаниях госпитализировать его".
"Просим в порядке исключения ускорить госпитализацию и лечение в клинике Вашего института девочки К. 14 лет".
"В порядке исключения принять на стационарное лечение гр. Б.".
И так далее, и так далее. Было обидно и горько. Позвонил из Москвы Зайцев, поздравил с днем рождения. По поводу статьи в газете он сказал:
- К сожалению, она написана в недопустимых тонах по отношению к нашим коллегам. Рядовому читателю не всегда надо знать о трениях среди врачей, если даже они и есть. Но требования автора о строительстве института хорошо аргументированы. Чувствуется, что это умный, солидный человек. По правде говоря, я несколько удивлен затяжками строительства вашего филиала. Постараюсь чем-нибудь помочь. Институт надо строить. Это польза всем!
Естественно, я был ободрен его звонком, но все же одно письмо в Минздрав не давало мне покоя.
"Этой рекламой узкие лечебные приемы и методы Калинникова буквально поставлены в центр нашей большой разносторонней науки, а главное - создают впечатление, что у нас больные испытывают многочисленные и бесполезные мытарства. С нашей точки зрения, потребность внедрения метода Калинникова в травматологии составляет не более 3 процентов. Поэтому с целью установления истинной роли дистракции и компрессии, значения отдельных научных школ и ученых в развитии этого метода целесообразно было бы провести следующие мероприятия: войти в ходатайство перед соответствующими органами о недопустимости публикаций статей без тщательного предварительного рецензирования и провести научную дискуссию на страницах одного из журналов хирургического профиля на тему: "Значение компрессионно-дистракционного метода в ортопедии и травматологии и история его развития".
У меня заныло сердце. Я почувствовал, что это будет за дискуссия. И не ошибся.
БУСЛАЕВ
Итак, на укорочение ноги я не согласился. Мне начали удалять те костные отломки, которые не прижились и, по мнению консилиума, способствовали развитию остеомиелита. Подобные процедуры назывались "чистками". Таких "чисток" мне сделали около десятка. Всего за год я перенес около двадцати операций. Если бы они проводились под наркозом, сегодня я был бы калекой. Поэтому приходилось орать, стонать и скрипеть зубами.
На операционном столе я понял, что человеческое существо способно выдерживать невероятные физические мучения. Особенно если есть стимул или надежда.
Моя надежда с каждым днем убывала - свищи не закрывались, кость по-прежнему не срасталась. От костылей на ладонях а под мышками образовались мозоли.
Жена опять захандрила. Теперь это стало проявляться в ее уговорах, чтобы я пошел на укорочение. Пытаясь не раздражаться, она время от времени начинала:
- Ну, сколько так можно, Мить? Неужели ты сам... сам не устал от больницы?
Я отмалчивался.
- Ну, будешь прихрамывать, ходить с палочкой... Что из этого?
Я усмехнулся:
- Тем более, только что вышел указ о повышении инвалидных пенсий.
- Не глупи. Начнем просто жить, просто работать, - продолжала Людмила. Как все люди... А?
Я смотрел в окно.
- Сын! - наступала она. - Ты совсем забыл, что он существует. Он уже давно живет не с тобой, а с твоими фотографиями. А ему нужен отец. Как у всех... Ну, что ты молчишь?
- Потому что будешь смеяться.
- Почему?
- Может, это бред, но я еще надеюсь прыгать.
- На чем?! - восклицала жена.
- Не знаю...
Спорт выработал у меня упорство. Чем безнадежнее становилось мое положение, чем больше людей переставали верить в меня, тем сильнее нарастало душевное сопротивление.
Меня грела одна телеграмма. С большим запозданием она пришла от бывшего соперника Ника Джемса.
"Вся Америка пишет, что ты навсегда покинул прыжковый сектор. Я не верю. Ты доказал, что способен выходить из самых тяжких ситуаций. Тебе достаточно вспомнить, сколько раз ты меня обыгрывал! Прости, но я ежедневно молюсь богу, чтобы он помог тебе преодолеть себя. Все мы чего-то стоим до тех пор, пока не перестаем подниматься перед самим собой еще на одну ступеньку. Все. До встречи в секторе. Я буду ждать. Год, два, три, четыре. Я у тебя в долгу. Следующие соревнования хочу выиграть я. Уверен, что так оно и будет. Ник Джемс!"
После нескольких "чисток" меня вдруг опять забыли на целый месяц.
Я вновь стал просить:
- Ну сделайте что-нибудь! Неужели невозможно?
Профессора отвечали:
- От добра добра не ищут! Не дергайтесь понапрасну и ждите.
Я вспомнил об одной знакомой, позвонил ей, вкратце обрисовал свое незавидное положение. Она пообещала помочь.
Через неделю Зайцеву позвонили.
- Что у вас там с Буслаевым? Лежит второй год и никаких результатов.
Поднялся переполох. Опять собрался консилиум, вновь рентгеновские снимки, осмотры. Наконец, в который уже раз, меня повезли в операционную и удалили еще один отломок. Произошла обычная помпа. Сигнал получили - на него немедленно отреагировали.
Через два дня из ноги опять засочился гной.
Наши взаимоотношения с Людмилой неуклонно двигались к разрыву.
Когда жена вошла в палату, я кокетничал с медсестрой, которая делала мне укол.
Людмила взорвалась.
- Вон отсюда сейчас же!
Перепуганная медсестра убежала.
- Негодяй! Мерзавец! - Жена обрушила на меня все, что у нее давно рвалось наружу. - Я кручусь, мотаюсь, а он? Все! Можешь гнить здесь хоть всю жизнь, с меня хватит! Калека! - И выскочила.
Все во мне рухнуло.
На другой день я сбежал из больницы и подал заявление на развод. Узнав об этом, Людмила явилась ко мне.
- Раз так, то теперь тебе будет еще хуже! Я все отсужу и оставлю тебя нищим!
Через месяц я не выдержал. Стоял канун двадцатилетия со Дня Победы, на улицах ощущался праздник. Люди были оживлены, как и сама столица, нарядны. В этот день Москве присвоили звание "Город-герой".
Войдя в квартиру, я окаменел. В двух комнатах супруга врезала новые замки и стащила туда всю мебель. В моей - двенадцатиметровой - стояли лишь тахта, письменный стол и стул, надо всем висела голая лампочка на проводе.
Вернувшись в больницу, я лег на койку и долго не двигался. Во мне зарождалось отчаяние. Когда стало совсем невмоготу, я поднял закованную в гипс и железо ногу и изо всей мочи трахнул ею по спинке кровати. От дикой боли меня прошибла холодная испарина. Прибежала сиделка, вскрикнула, исчезла. Я прерывисто дышал и продолжал долбить ненавистную ногу. В палату ворвались четыре санитара, меня схватили, привязали к сетке. Быстро вошел Зайцев. Глянув на треснувший гипс и искореженную конструкцию, он холодно проговорил:
- Завтра вас выписываем.
Да, это была настоящая истерика. Привязанный, я спокойно решил: "Надо выйти отсюда с ногой. Хоть какой, но с ногой. И больше ничего".
Назавтра меня, разумеется, не выписали, оставили до тех пор, пока не подживут вновь образовавшиеся раны.
За это время (два с половиной месяца) я развелся с женой, разделил имущество и разменял квартиру. Притом - не выходя из больницы. Все делал Кислов.
Нога наконец поджила, но остеомиелит остался. Со свищами, в гипсе до колена, меня выписали.
Вечером я отправился в ресторан. Рядом сидела какая-то компания. Один из мужчин приподнялся, помахал мне рукой:
- Привет! Как здоровье?
- Нормально! - откликнулся я. - Спасибо.
Мужчина подошел ко мне, положил на плечо руку.
- Митёк, - сказал он, - я тебя приглашаю за наш столик. На две рюмки, не больше.
Я улыбнулся.
- Спасибо. Но я не пью.
Мужчина укоризненно проговорил:
- У тебя такой вид, будто ты меня совсем не знаешь.
Я вгляделся в него.
- Если честно, то и вправду не знаю.
- А в Киеве? Помнишь?
- Нет.
- Нехорошо так, Митёк. Нехорошо... Может, посидишь с нами все-таки?
- Извините, не могу. А потом - зачем?
Кто-то из компании ухмыльнулся.
- Побеседуем. Может, память о тебе почтим.
- Спасибо, - отозвался я. - Но я еще не покойник.
Он парировал:
- Ошибаешься. Ты - ничто на сегодня!
Вернувшись в пустую квартиру, я долго сидел в передней. От тоски и обиды хотелось выть. Я никому не был нужен. Это оказалось страшнее раны или болезни.
Не удержавшись, я отпустил себя на всю катушку. Каждый день новые компании, вино, рестораны. Этим я старался заполнить пропасть, образовавшуюся в моей душе. Так длилось около полугода. И вдруг я очнулся. "Что я делаю? Зачем?"
В это же утро я получил телеграмму: "Приезжай. Я ослеп. Воробей".
Я тотчас вылетел в Киев.
Полгода назад Воробей покинул большой спорт (ему исполнилось тридцать три года), стал работать преподавателем физкультуры в одном из военных училищ. По слухам, он сразу же начал пить. Почему? Вероятно, по той же причине, что и я. Это была не только наша с ним трагедия. Немало выдающихся спортсменов постигла та же участь. Рано или поздно приходит тяжкая пора уходить, бывший чемпион в один день превращается в рядового, каких миллионы. К этому очень тяжело привыкнуть. Тебе не хочется смиряться, но поделать ничего нельзя. Эту психическую травму одни переживают внутри, другие на виду, но все глубоко и остро. После яркой, наполненной жизни существовать тихо невмоготу. Так думал я в тот момент, этим я оправдывал и поведение Воробья.