- Несчастные люди, Степан Ильич...
- Ну, думайте, думайте! - поторопил остальных Калинников.
Красик помялся:
- Как человек, я не возражаю. Но как заместитель по науке, полагаю, что нам еще рановато. Физически не потянем. Вот когда у нас будет институт, а не филиал... Как-никак, в два раза больше коек будет.
- Есть второе предложение: решать, когда из филиала мы превратимся в институт. Еще что?
Совет безмолвствовал. Калинников подытожил:
- Если больше ничего нет - голосуем. Кто за то, чтобы подобных больных сделать тематическими?
И первым поднял руку.
За проголосовали все, в том числе и Красик. Калинников, поинтересовался:
- А вы-то что? У вас же другое предложение.
Красик улыбнулся.
- А зачем же отрываться от коллектива?
Все рассмеялись, в том числе и Калинников. По характеру смеха я понял, что Красина врачи любили, но, видимо, постоянно над ним подшучивали.
Следующим на совете предстал огромный мужчина с носом, похожим на крюк. Полуголый, весь в наколках, он почему-то сразу встал по стойке "смирно" и, не переставая улыбаться во всю ширь необъятного лица, начал слушать свою характеристику, которую зачитывал ассистент:
- Юрасов Аркадий. В результате выстрела соседа образовалась сильная деформация левого плеча с несколькими переломами. До нас лечился восемь лет, перенес шесть операций. Здесь три с половиной месяца. После наложения аппарата Калинникова функция плеча была восстановлена.
- Посмотрите, интересно!
Калинников через врачей передал мне фотографию.
Я увидел: левое плечо этого пациента походило на гофрированную трубку от пылесоса.
- А теперь видите какой бодряк!
Бывший больной улыбнулся еще шире. Рука у него была абсолютно прямой, только вся в шрамах - от перенесенных операций.
Я спросил:
- А поднять он ее может?
Мужчина гаркнул:
- Так точно, товарищ проверяющий!
И, как на зарядке, воздел ее кверху. Все захохотали. Калинников, улыбаясь, сказал:
- А во сколько такой бодряк государству обошелся - знаете?
- Тыщ сто будет! - тотчас выпалил бывший больной.
- Ну, это вы, пожалуй, загнули, - не согласился он.
Аркадий Юрасов пояснил:
- Так я ж еще в старых деньгах!
Врачи снова покатились со смеху.
Калинников поинтересовался:
- Вы какую зарплату получали?
- Двести пятьдесят.
- И, значит, пока все восемь лет лечились, по инвалидности вам платили?
- А. как же! - улыбнулся бодряк. - Как-никак в Советской стране живем!
Калинников предложил:
- Давайте подсчитаем. Сорок процентов - сто рублей. Умножим на восемь лет, да еще на двенадцать месяцев. Плюс медикаменты, инвентарь... зарплата врачей, медсестер, деленные на каждого больного... - Он на несколько секунд прикрыл веки. - Стоимость обучения нового квалифицированного рабочего на ваше место... стоимость аппарата, питания... - Открыл глаза и подытожил: - Тысяч двадцать с лишним получается. В новых!
Ко мне обернулся Красик и негромко сказал:
- А у нас он обошелся всего в 1020 рублей.
- Ну, все! - проговорил Калинников. - Можете быть свободны.
- Товарищ профессор, разрешите вернуться на трудовую вахту?
В тон ему Калинников ответил:
- Разрешаю!
Юрасов развернулся и, чеканя шаг, двинулся к выходу.
Очередной ассистент начал:
- Представляется Кропотова...
- Стоп! - сказал Калинников. - Вы что, русского языка не понимаете? Я же предупредил: эту Кропотову обсуждать на хирургическом совете нельзя.
Ассистент обернулся на Полуянова. Тот произнес:
- Но ведь мы ее уже обследовали, Степан Ильич.
- Нет! - прикрыв веки, Калинников упрямо замотал головой. - Она что? Уже закончила свое лечение в этом... в Челябинске?
- Нет, - спокойно отозвался Красик. И поправил: - В Тамбове.
- Так какое мы имеем право направлять свое заключение в Челябинск?
Заместитель по науке рассудительно ответил:
- Но нам никто не может запретить его направить. - И снова поправил: - В Тамбов.
- Нет! - в третий раз произнес Калинников.
Один из врачей, Хрумин, поддержал шефа:
- Степан Ильич правильно говорит. Мы не имеем на это морального права. Это неэтично.
- Минутку, минутку! - поднялся Красик. - Вот я, на минуточку закрыв глаза, сейчас очень четко представляю себя в роли этой больной из Челябинска.
- Тамбова, - поправил Калинников.
- Ну да, - согласился Красик. - И что же получается? Я, эта больная, лечась уже третий год, перенесла две операции, толку никакого, я, естественно, начинаю сомневаться: а правильно ли меня лечат? - Красик неожиданно обратился ко мне: - Вам это лучше известно. Скажите, верно я говорю?
Я кивнул.
- Дальше, - продолжал он. - Я, эта больная, приезжаю сюда, прошу, чтобы меня обследовали и дали заключение. Мне говорят: лечат вас неправильно, но подобного заключения мы вам дать не можем. Это, видите ли, неэтично! Так какое мне дело... - вдруг впервые повысил он голос, - какое мне дело до всей этой вашей этики? Зачем я сюда приехал?
- Приехала, - уточнил Калинников.
- Да, приехала, - поправился Красик. - Чтобы меня по-прежнему калечили?
Калинников посоветовал:
- А теперь так же, на минуточку закрыв глаза, представьте себя травматологом из этого... - он обернулся к ассистенту: - Откуда она на самом деле?
Тот спокойно ответил:
- Из Караганды.
Заместитель по науке сразу согласился:
- Пожалуйста! - И прикрыл веки.
- И что? - спросил Калинников.
Не открывая глаз, Красик ответил:
- Пока ничего такого не вижу!
Хирурги дружно захохотали.
- А должны увидеть... - Калинников не засмеялся, - что после нашего заключения он может обидеться и вообще отказаться лечить эту больную...
- Ну и что? - проговорил Полуянов. - Это, по крайней мере, лучше, чем уродовать ее дальше.
- ...или направит ее к нам, - не обратив внимания на его реплику, продолжал Калинников, - где ей придется ждать несколько лет. Вы меня поняли?
Он посмотрел на Красика и Полуянова.
- Степан Ильич абсолютно прав! - произнес Хрумин.
Калинников добавил:
- Потом, мы не Москва, чтобы давать указания.
- А что я вам все время говорю? - сразу взвелся Красик. - Институт надо строить в Москве, а не здесь! А вы не слушаете! Поэтому мы всегда будем наталкиваться на нашу пе-риферийность!
Калинников раздраженно ответил:
- В Москве мы только тем и будем заниматься, что постоянно улаживать чересчур сложные отношения столичных травматологов к нашему методу. Вам ясно?
- Почти, - откликнулся Красин. - Но что все-таки с этой Кропотовой?
- Ничего! - резко отозвался шеф. - Пусть войдет! Но запомните: в первый и последний раз!
Тот улыбнулся и заверил:
- В самый последний, Степан Ильич!
Ассистент направился за больной.
- Погодите! - остановил его Калинников. Он повернулся ко мне. - Извините, женщине предстоит раздеться, а вы все-таки не врач. Потом, пора отдыхать.
Я послушно покинул кабинет.
Вернувшись в палату, я лег на койку, надолго прикрыл глаза. Передо мной заново прошла череда тех больных, которых я увидел на хирургическом совете. Подумалось: "Неужели так можно любить людей, как этот врач? Безответно. Если честно, то людей я научился только побеждать. Видимо, поэтому я такой и маленький в сравнении с этим человеком".
Странно, но от этой мысли мне стало легче. Я словно умыл душу.
На другой день я надел бахилы (одну поверх аппарата), повязал до глаз марлевую повязку. Присев на край подоконника предоперационной, опять стал наблюдать за Калинниковым.
Он готовился к очередной операции. В брюках, колпаке, тоже в бахилах, в какой-то детской распашонке и с большими черными усами, доктор выглядел очень смешно. Неподвижно склонившись над тазом, он смачивал руки в каком-то растворе. Позади застыла медсестра. Она держала наготове стерильный халат. Не оборачиваясь, Калинников вдруг спросил ее:
- Холодильник купили?
- Ага, - улыбнулась девушка.
- Сколько стоит?
- Двести восемьдесят.
- "Юрюзань"?
- Ага!
- Не вздрагивает?
- Нет, у меня нет.
- А жене вот не повезло.
Калинников выпрямился, протянул сестре руки, чтобы она надела рукава халата. Она ловко это исполнила, за спиной завязала тесемочки. Доктор широко растопырил толстые сильные пальцы, давая им высохнуть. Девушка тем временем нацелила ему на лицо марлю. Калинников согнул локти, по-прежнему с растопыренными пальцами направился в операционную.
Обвиснув подмышками на костылях, я поместился в дальнем углу операционной. На столе лежали одни ноги. Голова и грудь девочки (я знал, что ей четырнадцать лет, что у нее врожденный вывих тазобедренного сустава) были отгорожены занавеской. За пологом трое анестезиологов молча совершали свое дело. В операционной стояла тишина, слышалось дыхание больной - ровное, спокойное. Она спала. Калинников остановился, некоторое время рассеянно смотрел на ее ногу. Рядом все та же медсестра держала наготове теперь уже резиновые перчатки. Доктор быстро надел их, высвободил из-под марли свой крупный нос, чуть попружинил на носках и как-то неуловимо переменился. Движения его стали чуть небрежными, но одновременно очень точными, артистичными.
- Снимок где?
- Сзади вас, - ответил ему Полуянов.
Он ассистировал и стоял с противоположной стороны стола. У железного столика замерла операционная сестра - она приготовилась подавать инструменты.
Калинников коротко глянул на рентгеновский снимок, что висел позади него на прищепке, на бедро девочки, опять на снимок и, присев на круглый железный стул, сказал:
- Поехали.
Операционная сестра сразу подала ему скальпель, я воздел глаза к потолку. Через секунду донеслось:
- Ты тяни, но не так же! Промакнуть!
Я посмотрел на стол. Операционная сестра вставила в длинные ножницы кусок ваты, подала Калинникову. Он сунул ее куда-то вглубь, вернул обратно. Вата была красной. Операционная сестра разжала ножницы, сбросила вату в таз, тут же вставила свежую.
- Промакнуть! - опять произнес доктор.
- Молодец! - вдруг за что-то похвалил он Полуянова. - Все-таки иногда кое-что соображаешь!
Торчащий из-под марли нос, глаза, лоб Калинникова как-то подобрели.
Я снова поймал себя на том же ощущении, что и во время своей операции он какой-то домашний и сидит сейчас не на железном стуле, а в собственной квартире на диване.
- Долото! Не это, чёрное.
Полуянову он сказал:
- Пошире, пошире... И не наваливайся, как медведь!
Он быстро сунул долото внутрь ноги (вероятно, в разрез) и, буквально выхватив, у помощницы молоток, стал сильно, коротко ударять по долоту.
- Опа! Опа! Опа! Фух, надо же какая крепкая! Где все-таки черное долото?
Операционная сестра молчала.
- Промакнуть!
В третий раз Калинников обернулся на рентгеновский снимок, затем сам протянул руку и взял молоток потяжелее. Секунду подумав, спокойно тюкнул им два раза.
- Порядок.
Как я догадался, девочке разрубили бедренную кость.
- Вот, идите сюда! - вдруг позвал меня Калинников. - Посмотрите, какую мы дырочку маленькую делаем.
Не решившись подойти к столу, я смущенно попросил:
- Я потом... можно?
- А, ну да, ну да! - понимающе улыбнулся доктор. Полуянову он сказал: Приводи теперь.
Тот стал осторожно соединять больную ногу со здоровой.
- Стоп! Давай вниз! - Калинников поднялся и вместе с ним стал давить на бедро девочки. - Давай, давай... Эха! Еще, еще... Эха! Погоди, надо поправить, а то она у нас упадет.
Я наконец рискнул приблизиться. Операционная сестра строго произнесла:
- Вы мне с этой стороны не ходите!
Я обошел ее на своих костылях, заглянул за занавеску. Девочка была бледна, но дышала по-прежнему ровно, будто с ней ничего не происходило.
Калинников и Полуянов продолжали возиться с ногой.
- Так, так, так... Еще чуть-чуть... - кряхтел шеф.
- Опа! - выдохнул ученик.
- Ничего не "опа"! - отозвался Калинников. Оба уже вспотели. - Все равно сейчас она у нас, родимая, встанет. Никуда не денется... Опа! Опять, черт, нет! Все, - вдруг очень спокойно произнес он. - Готовьте аппарат, я пока зашью.
Аппарат устанавливали примерно час. Как и мне, девочке пронзили кость спицами, скрепили их кольцами и стержнями.
Наконец Калинников опустился на стул, чуть ли не театрально сложил на груди руки и придирчиво поглядел на свою работу. Потом сказал:
- Еще одну спицу надо!
- Как же? - произнес Полуянов. - Уже все... Поставили!
- Ничего не все. Угольничек приспособим. Есть угольничек?
- Сейчас принесу, - сказала сестра.
Я уже пообвыкся, стоял рядом.
- Я вам дырочку хотел показать... Теперь только шов. Видите, какой маленький? А при таких операциях все бедро вот так - треугольником разрезают. Чтобы видеть, где кость перерубить.
- А вы как же?
- Наловчился! Потом снимок есть. Косметично очень - правда?
Этот удивительный человек только что подправил саму природу. Она родила девочку уродом, он сделал ее нормальной. Если вдуматься - произошло чудо! Калинников совершил его так естественно, основательно и просто, как будто смастерил табуретку.
Операционная сестра принесла угольник.
Он прошел к столику с инструментами, положил железку на край и сильными, точными ударами молотка чуть подогнул ее. Примерив угольник к аппарату, доктор вновь отошел, застучал по нему еще сильнее. Подняв ко мне глаза, он улыбнулся:
- Недаром же меня слесарем обзывали! Верно?
Угольник наконец подошел. Полуянову Калинников сказал:
- Давай спицу.
Он наставил острие спицы на определенное место ноги, нажал под столом педаль. Спица легко прошила бедро, показалась с другой стороны. Калинников отломил лишний отрезок кусачками, скрепил спицу железным угольником с аппаратом, закрутил гайками.
Анестезиолог спросила:
- Будить можно?
- Давайте, давайте, - согласился Калинников.
Он двумя руками пошевелил аппарат на ноге девочки.
Я поинтересовался:
- Монолит?
- Точно! - засмеялся он. - Смотрите, запомнили!
Полуянову он сказал:
- Давай ноги проверим.
Шеф и ученик свели ноги больной вместе.
- Ага! - воскликнул Калинников. - Теперь даже на сантиметр длиннее здоровой! Ну, это ничего, это даже хорошо... Стопчется.
Он свернул голову набок и как бы полюбовался конструкцией.
- Ой... - тихо донеслось из-за занавески. - Ой... ой, больно...
Калинников улыбнулся:
- Проснулась, спящая красавица... Ничего, ничего, зато посмотри, какие у тебя ноги теперь ровные!
- Ой... - продолжала стонать девочка.
- Будешь стонать, - строго произнес доктор, - все обратно сделаю!
Она сразу затихла.
- Ага, - сказал он, - значит, не так уж и больно! А ты посмотри, посмотри! - Калинников отдернул занавеску. - Не нога теперь, а красавица! Приподнимите ее немного.
Девочку приподняли за плечи, она тотчас отыскала глазами свои ноги.
- Ой, это правда, Степан Ильич? Неужели это правда?
- Правда, правда, - сказал Калинников. - Правдивей не бывает!
И пошел из операционной.
Глядя на свои ровные ноги, девочка заплакала.
С каждым днём я все больше прикипал душой к своему доктору. "А ведь он меня уже наполовину вылечил! Хотя бы тем, что я к нему привязался. По-человечески... Со мной такого еще не случалось".
Ученики и соратники уважали Калинникова, преклонялись перед ним, но это не мешало им показывать зубы, когда того требовали обстоятельства. Их любовь не была слепой. Я открыл это, когда попал на партсобрание.
Полуянов был парторгом, он и открыл его.
- На повестке, по сути, один вопрос: уход нашего директора в творческий отпуск для написания большой капитальной монографии. Степан Ильич уже неоднократно отказывался от отпуска, объясняя это тем, что у него много больных. Давайте без протокола и голосований... Кто что по этому поводу думает - высказывайтесь!
Сам Калинников находился за столом, опять что-то чертил на бумаге. (Как позже выяснилось, он все время обмозговывал новую конструкцию аппарата.)
В кабинете повисла тишина, выступать никто не изъявлял желания.
- Ну тогда я! - снова поднялся Полуянов. - Первое: мы уже давно привыкли, что Степан Ильич занимается буквально всем. Что ему положено и не положено, что обязаны делать за него другие.
- Например? - не отрываясь от чертежа, спросил Калинников.
- Примеров много. Вот! - Он указал на Красина. - Вы, например, полностью подменяете работу зама по научной части.
Красик робко кивнул.
- Конкретней, - произнес Калинников. По всему было заметно, что этот разговор ему неприятен.
- Да во всем! - вдруг встал сам Красик. - Вы даже мою переписку с другими институтами проверяете!
- Ну и что же? Все письма должны составляться грамотно.
Заместитель по науке обиженно отозвался:
- До вас я их написал целую тысячу. И полагаю, что звания профессора для этого вполне достаточно. А вы хотите, чтобы все было только по-вашему!
Калинников промолчал.
Полуянов добавил:
- Или из-за какой-нибудь чепухи вы вместо завхоза можете полчаса отчитывать шофера. А пообедать, говорите, времени нет. На ходу хватаете куски. Не можем же мы вас из ложки кормить!
Шеф буркнул:
- К делу это не относится.
- В общем, так. - Полуянов обернулся к присутствующим: - В приказном порядке, как коммуниста, как руководителя, как... не знаю еще кого, наша партийная организация должна заставить уйти Степана Ильича в длительный творческий отпуск. Какие еще предложения?
Опять встал Красик.
- Обижайтесь, не обижайтесь... - проговорил он, - но я, Степан Ильич, солидарен с Полуяновым. Я вас понимаю. Вы столько лет добиваетесь самостоятельного института, естественно, вас волнует каждая мелочь. И все же я не могу полностью одобрить ваши действия. Например, им... - Красик указал на группу молодых хирургов, - что им делать с теми больными, которые хотят оперироваться только у вас? Не знаете? А я вам честно скажу: прежде всего, в этом виноваты вы!
Калинников поднял глаза.
- Да, да! Вы! Тем, что вы все хотите делать сами, вы портите сотрудников! Вы не приучаете их к самостоятельности! Скажу больше: не скоро, но постепенно при подобной манере работать вы вообще перестанете доверять коллегам!
Красик показал на одного из врачей.
- Почему вы ему не даете оперировать?
Доктор ответил:
- У него получилось неудачно.
- Да, он не совсем точно составил костные отломки. Потом вы все исправили.
- Вот именно, - подтвердил шеф.
- Что "именно"? - возмутился Красик. - Ведь когда-то ему надо было начинать! Нет, Степан Ильич, вы просто начинаете побаиваться. Вдруг еще неудача, и институт первой категории полетит в тартарары! Так?
Калинников молчал.
- А им, молодым, на это наплевать. Им надо работать! Поэтому они и начинают подумывать об увольнении.
- Кто? - сразу встрепенулся шеф.
- Сами потом узнаете. Но помните, Степан Ильич: если люди разбегутся, а институт построят, вот тогда вам действительно придется тащить всю эту махину самому.
Красик опустился на стул.
Калинников глядел в стол, ничего не отвечал.
- Или эти ваши вечерние больные! - В атаку пошел уже кто-то из молодых. Почему вы не можете им отказать?
- Неправда! Я всем отказываю в лечении, но не отказываю в консультации. Это мое право!
Полуянов устало произнес:
- Степан Ильич, возьмите карандаш и подсчитайте, сколько времени вы тратите на эти вечерние консультации. Каждый день с семи до одиннадцати-двенадцати ночи. Да вы только за эти часы могли бы написать две, а то и три монографии. Нам нужен основательный теоретический труд, а не просто статьи. Только поэтому на вас нападали и продолжают нападать противники! Это ваше самое уязвимое место! И вместе с вами - наше!
Калинников тяжко вздохнул.
Красик напомнил:
- Нельзя, Степан Ильич, все делать сразу. Надо выбирать главное и чем-то жертвовать.
- То есть больными?
- Если хотите, то да! - ответил Полуянов. - Вы постоянно твердите, что наш метод должен получить повсеместное распространение. И так будет, я верю. Но только после двух-трех ваших печатных трудов. Вы сами прекрасно понимаете, что все хирурги-травматологи к нам на учебу приехать не смогут. Им нужны книги. Только в этом случае наше дело сдвинется по-настоящему. А что касается больных, то вы один за год можете вылечить их не больше трехсот. Но сколько за тот же год станет здоровых, когда нашим методом начнут лечить людей по всему Союзу тысячи врачей?
К конкретному результату собрание не пришло. Калинников пообещал, что о творческом отпуске подумает и сообщит в ближайшее время. Все разошлись.
Опершись локтями о край стола, Калинников надолго уставился в одну точку. Глядя на него, я вспомнил пословицу: "Кто больше умеет, с того больше спрос". Справедливо ли это?
Неожиданно он поднял глаза.
- В отпуск я, конечно, не пойду. Монографию писать надо...
На больную ногу я стал наступать в полную меру. Я потерял счет километражу, потому что ходил беспрестанно - утром, днем, а когда не спалось, то и ночью. На первом этаже располагались только служебные помещения. Все они были уже закрыты, лишь из распахнутых дверей приёмной Калинникова в темный коридор падала полоса света. Я знал - там сидят так называемые вечерние больные. Степан Ильич их консультирует.
Однажды я ощутил, что с моими костями творится что-то неладное. То ли они болтаются, то ли смещаются. Неужели стал образовываться ложный сустав?
В этот день я заглянул к Калинникову поздним вечером.
- А! - улыбнулся он. - Почему не спите?
- Да так, - отозвался я. - Сомнения одолевают. Понимаете, аппарат вроде не очень прочно удерживает костные отломки.
- Какие? Верхние? Кажется, что они двигаются? Так оно и есть! Амортизация! - пояснил он. - В том месте, где у вас происходит удлинение, костная ткань еще недостаточно затвердела. При ходьбе она амортизирует.
- Тогда, может, не ходить?
- Наоборот! Именно от ходьбы она растет и приобретает необходимую прочность.
- Значит, ничего страшного?
- Ничего! Кстати, в нижней части у вас почти наступило сращение. Я вчера видел снимок - все идет нормально.
В кабинет зашли два парня. Они были похожи друг на друга - видимо, братья. Старший остался стоять у двери, младший лет двадцати, прошел на середину кабинета. Он извивался всем корпусом и сильно кренился на правую сторону.
Через стол Калинников глянул на его ноги, жестом попросил сесть на кушетку.
- А ну, выпрямите ногу! Теперь согните... Так, теперь встаньте.
Заваливаясь на правый бок, он поднялся. Калинников надавил ему на бедро.
- Больно?
- Нет.
- Снимки есть?
Старший брат протянул черный рулон. Один за другим доктор быстро просмотрел на световом табло три рентгеновских снимка.
- Так у него же все нормально!
Старший ответил:
- Так все говорят, а он не ходит.
- Давно он так?
- Четвертый год. Никто не знает, и операцию не делают. К вам посоветовали. Вы извините, мы с самой Белоруссии.
- С ним что-нибудь было? Авария, обо что-то стукнулся?
- Авария, - вдруг произнес сам больной.
- Повреждения были?
- Нет.
- Но с тех пор так ходишь?
Он кивнул.
Внимательно поглядев на парня, Калинников вдруг прошел к портьерам, задернул их. Затем повернул в дверях ключ.
- А что мать не приехала? - спросил он старшего брата.
- Нету.
- Давно?
- Уже восемь лет.
- Хорошо, сядьте.
Тот присел в углу на край стула.
Доктор зажег яркую настольную лампу с узким металлическим абажуром, включил метроном. Он монотонно застучал в тишине. Свет от лампы Калинников направил прямо в лицо парню. Он зажмурился. Некоторое время доктор стоял посреди кабинета. Метроном стучал в одном и том же убаюкивающем ритме.
Вдруг Калинников приблизился к парню, положил ему на затылок ладонь и тихо, но очень твердо проговорил:
- Слушайте меня внимательно... Только меня... Вам тепло от моей ладони. Очень тепло... Вам так тепло, что хочется спать. Очень хочется спать... От этой ладони вам хорошо, вам очень спокойно. Вы погружаетесь в сон... Нормальный, очень ровный... Вам приятно спать на ладони. Вас все время тянет к ней... Всё больше и больше...
По телу парня пробежала легкая дрожь. Доктор резко отстранил от затылка ладонь. Парень уснул сидя. Калинников отошел, с полминуты молчал, затем громко, отчетливо приказал:
- Встань!
Не открывая глаз, парень поднялся.
- Ровно встань!
Пациент старательно подтянулся, хотя и до этого уже стоял нормально.
- Я мать! - вдруг произнес Калинников. - Твоя мать! Мне плохо, подойди ко мне!
Парень беспокойно завертел головой и медленно двинулся на голос.
- Стой!
Калинников обошел его, сел на кушетку.
- Иди сюда, сядь рядом!
Самыми обычными шагами парень проделал и это.
Его брат не шевелился. Приоткрыв рот, он очумело глядел на доктора. Я, кстати, примерно так же...
Калинников попросил меня:
- Свет, пожалуйста. И лампу.
Я зажег в кабинете свет, потушил настольную лампу, отключил метроном. Доктор тем временем сильно растер парню затылок. Он очнулся. Калинников весело сообщил ему:
- Ты только что нормально ходил!
Парень наконец вспомнил, где находится, и вопросительно посмотрел на брата.
Тот изумленно кивнул ему.
- А ну пройдись еще раз!
Пациент поднялся и пошел по кабинету прежней вихляющей походкой.
- Достаточно! В общем, так, - сказал старшему брату Калинников. - Никаких органических повреждений у него нет, просто психическая травма после аварии. Вы только что сами видели, как он ходил. Я это показал специально, чтобы вы ему потом все рассказали. Гипнозом такую болезнь не лечат. Только психотерапией. Это ряд упражнений. Главное, чтоб он в себя поверил. Вы меня поняли?
- Ну, думайте, думайте! - поторопил остальных Калинников.
Красик помялся:
- Как человек, я не возражаю. Но как заместитель по науке, полагаю, что нам еще рановато. Физически не потянем. Вот когда у нас будет институт, а не филиал... Как-никак, в два раза больше коек будет.
- Есть второе предложение: решать, когда из филиала мы превратимся в институт. Еще что?
Совет безмолвствовал. Калинников подытожил:
- Если больше ничего нет - голосуем. Кто за то, чтобы подобных больных сделать тематическими?
И первым поднял руку.
За проголосовали все, в том числе и Красик. Калинников, поинтересовался:
- А вы-то что? У вас же другое предложение.
Красик улыбнулся.
- А зачем же отрываться от коллектива?
Все рассмеялись, в том числе и Калинников. По характеру смеха я понял, что Красина врачи любили, но, видимо, постоянно над ним подшучивали.
Следующим на совете предстал огромный мужчина с носом, похожим на крюк. Полуголый, весь в наколках, он почему-то сразу встал по стойке "смирно" и, не переставая улыбаться во всю ширь необъятного лица, начал слушать свою характеристику, которую зачитывал ассистент:
- Юрасов Аркадий. В результате выстрела соседа образовалась сильная деформация левого плеча с несколькими переломами. До нас лечился восемь лет, перенес шесть операций. Здесь три с половиной месяца. После наложения аппарата Калинникова функция плеча была восстановлена.
- Посмотрите, интересно!
Калинников через врачей передал мне фотографию.
Я увидел: левое плечо этого пациента походило на гофрированную трубку от пылесоса.
- А теперь видите какой бодряк!
Бывший больной улыбнулся еще шире. Рука у него была абсолютно прямой, только вся в шрамах - от перенесенных операций.
Я спросил:
- А поднять он ее может?
Мужчина гаркнул:
- Так точно, товарищ проверяющий!
И, как на зарядке, воздел ее кверху. Все захохотали. Калинников, улыбаясь, сказал:
- А во сколько такой бодряк государству обошелся - знаете?
- Тыщ сто будет! - тотчас выпалил бывший больной.
- Ну, это вы, пожалуй, загнули, - не согласился он.
Аркадий Юрасов пояснил:
- Так я ж еще в старых деньгах!
Врачи снова покатились со смеху.
Калинников поинтересовался:
- Вы какую зарплату получали?
- Двести пятьдесят.
- И, значит, пока все восемь лет лечились, по инвалидности вам платили?
- А. как же! - улыбнулся бодряк. - Как-никак в Советской стране живем!
Калинников предложил:
- Давайте подсчитаем. Сорок процентов - сто рублей. Умножим на восемь лет, да еще на двенадцать месяцев. Плюс медикаменты, инвентарь... зарплата врачей, медсестер, деленные на каждого больного... - Он на несколько секунд прикрыл веки. - Стоимость обучения нового квалифицированного рабочего на ваше место... стоимость аппарата, питания... - Открыл глаза и подытожил: - Тысяч двадцать с лишним получается. В новых!
Ко мне обернулся Красик и негромко сказал:
- А у нас он обошелся всего в 1020 рублей.
- Ну, все! - проговорил Калинников. - Можете быть свободны.
- Товарищ профессор, разрешите вернуться на трудовую вахту?
В тон ему Калинников ответил:
- Разрешаю!
Юрасов развернулся и, чеканя шаг, двинулся к выходу.
Очередной ассистент начал:
- Представляется Кропотова...
- Стоп! - сказал Калинников. - Вы что, русского языка не понимаете? Я же предупредил: эту Кропотову обсуждать на хирургическом совете нельзя.
Ассистент обернулся на Полуянова. Тот произнес:
- Но ведь мы ее уже обследовали, Степан Ильич.
- Нет! - прикрыв веки, Калинников упрямо замотал головой. - Она что? Уже закончила свое лечение в этом... в Челябинске?
- Нет, - спокойно отозвался Красик. И поправил: - В Тамбове.
- Так какое мы имеем право направлять свое заключение в Челябинск?
Заместитель по науке рассудительно ответил:
- Но нам никто не может запретить его направить. - И снова поправил: - В Тамбов.
- Нет! - в третий раз произнес Калинников.
Один из врачей, Хрумин, поддержал шефа:
- Степан Ильич правильно говорит. Мы не имеем на это морального права. Это неэтично.
- Минутку, минутку! - поднялся Красик. - Вот я, на минуточку закрыв глаза, сейчас очень четко представляю себя в роли этой больной из Челябинска.
- Тамбова, - поправил Калинников.
- Ну да, - согласился Красик. - И что же получается? Я, эта больная, лечась уже третий год, перенесла две операции, толку никакого, я, естественно, начинаю сомневаться: а правильно ли меня лечат? - Красик неожиданно обратился ко мне: - Вам это лучше известно. Скажите, верно я говорю?
Я кивнул.
- Дальше, - продолжал он. - Я, эта больная, приезжаю сюда, прошу, чтобы меня обследовали и дали заключение. Мне говорят: лечат вас неправильно, но подобного заключения мы вам дать не можем. Это, видите ли, неэтично! Так какое мне дело... - вдруг впервые повысил он голос, - какое мне дело до всей этой вашей этики? Зачем я сюда приехал?
- Приехала, - уточнил Калинников.
- Да, приехала, - поправился Красик. - Чтобы меня по-прежнему калечили?
Калинников посоветовал:
- А теперь так же, на минуточку закрыв глаза, представьте себя травматологом из этого... - он обернулся к ассистенту: - Откуда она на самом деле?
Тот спокойно ответил:
- Из Караганды.
Заместитель по науке сразу согласился:
- Пожалуйста! - И прикрыл веки.
- И что? - спросил Калинников.
Не открывая глаз, Красик ответил:
- Пока ничего такого не вижу!
Хирурги дружно захохотали.
- А должны увидеть... - Калинников не засмеялся, - что после нашего заключения он может обидеться и вообще отказаться лечить эту больную...
- Ну и что? - проговорил Полуянов. - Это, по крайней мере, лучше, чем уродовать ее дальше.
- ...или направит ее к нам, - не обратив внимания на его реплику, продолжал Калинников, - где ей придется ждать несколько лет. Вы меня поняли?
Он посмотрел на Красика и Полуянова.
- Степан Ильич абсолютно прав! - произнес Хрумин.
Калинников добавил:
- Потом, мы не Москва, чтобы давать указания.
- А что я вам все время говорю? - сразу взвелся Красик. - Институт надо строить в Москве, а не здесь! А вы не слушаете! Поэтому мы всегда будем наталкиваться на нашу пе-риферийность!
Калинников раздраженно ответил:
- В Москве мы только тем и будем заниматься, что постоянно улаживать чересчур сложные отношения столичных травматологов к нашему методу. Вам ясно?
- Почти, - откликнулся Красин. - Но что все-таки с этой Кропотовой?
- Ничего! - резко отозвался шеф. - Пусть войдет! Но запомните: в первый и последний раз!
Тот улыбнулся и заверил:
- В самый последний, Степан Ильич!
Ассистент направился за больной.
- Погодите! - остановил его Калинников. Он повернулся ко мне. - Извините, женщине предстоит раздеться, а вы все-таки не врач. Потом, пора отдыхать.
Я послушно покинул кабинет.
Вернувшись в палату, я лег на койку, надолго прикрыл глаза. Передо мной заново прошла череда тех больных, которых я увидел на хирургическом совете. Подумалось: "Неужели так можно любить людей, как этот врач? Безответно. Если честно, то людей я научился только побеждать. Видимо, поэтому я такой и маленький в сравнении с этим человеком".
Странно, но от этой мысли мне стало легче. Я словно умыл душу.
На другой день я надел бахилы (одну поверх аппарата), повязал до глаз марлевую повязку. Присев на край подоконника предоперационной, опять стал наблюдать за Калинниковым.
Он готовился к очередной операции. В брюках, колпаке, тоже в бахилах, в какой-то детской распашонке и с большими черными усами, доктор выглядел очень смешно. Неподвижно склонившись над тазом, он смачивал руки в каком-то растворе. Позади застыла медсестра. Она держала наготове стерильный халат. Не оборачиваясь, Калинников вдруг спросил ее:
- Холодильник купили?
- Ага, - улыбнулась девушка.
- Сколько стоит?
- Двести восемьдесят.
- "Юрюзань"?
- Ага!
- Не вздрагивает?
- Нет, у меня нет.
- А жене вот не повезло.
Калинников выпрямился, протянул сестре руки, чтобы она надела рукава халата. Она ловко это исполнила, за спиной завязала тесемочки. Доктор широко растопырил толстые сильные пальцы, давая им высохнуть. Девушка тем временем нацелила ему на лицо марлю. Калинников согнул локти, по-прежнему с растопыренными пальцами направился в операционную.
Обвиснув подмышками на костылях, я поместился в дальнем углу операционной. На столе лежали одни ноги. Голова и грудь девочки (я знал, что ей четырнадцать лет, что у нее врожденный вывих тазобедренного сустава) были отгорожены занавеской. За пологом трое анестезиологов молча совершали свое дело. В операционной стояла тишина, слышалось дыхание больной - ровное, спокойное. Она спала. Калинников остановился, некоторое время рассеянно смотрел на ее ногу. Рядом все та же медсестра держала наготове теперь уже резиновые перчатки. Доктор быстро надел их, высвободил из-под марли свой крупный нос, чуть попружинил на носках и как-то неуловимо переменился. Движения его стали чуть небрежными, но одновременно очень точными, артистичными.
- Снимок где?
- Сзади вас, - ответил ему Полуянов.
Он ассистировал и стоял с противоположной стороны стола. У железного столика замерла операционная сестра - она приготовилась подавать инструменты.
Калинников коротко глянул на рентгеновский снимок, что висел позади него на прищепке, на бедро девочки, опять на снимок и, присев на круглый железный стул, сказал:
- Поехали.
Операционная сестра сразу подала ему скальпель, я воздел глаза к потолку. Через секунду донеслось:
- Ты тяни, но не так же! Промакнуть!
Я посмотрел на стол. Операционная сестра вставила в длинные ножницы кусок ваты, подала Калинникову. Он сунул ее куда-то вглубь, вернул обратно. Вата была красной. Операционная сестра разжала ножницы, сбросила вату в таз, тут же вставила свежую.
- Промакнуть! - опять произнес доктор.
- Молодец! - вдруг за что-то похвалил он Полуянова. - Все-таки иногда кое-что соображаешь!
Торчащий из-под марли нос, глаза, лоб Калинникова как-то подобрели.
Я снова поймал себя на том же ощущении, что и во время своей операции он какой-то домашний и сидит сейчас не на железном стуле, а в собственной квартире на диване.
- Долото! Не это, чёрное.
Полуянову он сказал:
- Пошире, пошире... И не наваливайся, как медведь!
Он быстро сунул долото внутрь ноги (вероятно, в разрез) и, буквально выхватив, у помощницы молоток, стал сильно, коротко ударять по долоту.
- Опа! Опа! Опа! Фух, надо же какая крепкая! Где все-таки черное долото?
Операционная сестра молчала.
- Промакнуть!
В третий раз Калинников обернулся на рентгеновский снимок, затем сам протянул руку и взял молоток потяжелее. Секунду подумав, спокойно тюкнул им два раза.
- Порядок.
Как я догадался, девочке разрубили бедренную кость.
- Вот, идите сюда! - вдруг позвал меня Калинников. - Посмотрите, какую мы дырочку маленькую делаем.
Не решившись подойти к столу, я смущенно попросил:
- Я потом... можно?
- А, ну да, ну да! - понимающе улыбнулся доктор. Полуянову он сказал: Приводи теперь.
Тот стал осторожно соединять больную ногу со здоровой.
- Стоп! Давай вниз! - Калинников поднялся и вместе с ним стал давить на бедро девочки. - Давай, давай... Эха! Еще, еще... Эха! Погоди, надо поправить, а то она у нас упадет.
Я наконец рискнул приблизиться. Операционная сестра строго произнесла:
- Вы мне с этой стороны не ходите!
Я обошел ее на своих костылях, заглянул за занавеску. Девочка была бледна, но дышала по-прежнему ровно, будто с ней ничего не происходило.
Калинников и Полуянов продолжали возиться с ногой.
- Так, так, так... Еще чуть-чуть... - кряхтел шеф.
- Опа! - выдохнул ученик.
- Ничего не "опа"! - отозвался Калинников. Оба уже вспотели. - Все равно сейчас она у нас, родимая, встанет. Никуда не денется... Опа! Опять, черт, нет! Все, - вдруг очень спокойно произнес он. - Готовьте аппарат, я пока зашью.
Аппарат устанавливали примерно час. Как и мне, девочке пронзили кость спицами, скрепили их кольцами и стержнями.
Наконец Калинников опустился на стул, чуть ли не театрально сложил на груди руки и придирчиво поглядел на свою работу. Потом сказал:
- Еще одну спицу надо!
- Как же? - произнес Полуянов. - Уже все... Поставили!
- Ничего не все. Угольничек приспособим. Есть угольничек?
- Сейчас принесу, - сказала сестра.
Я уже пообвыкся, стоял рядом.
- Я вам дырочку хотел показать... Теперь только шов. Видите, какой маленький? А при таких операциях все бедро вот так - треугольником разрезают. Чтобы видеть, где кость перерубить.
- А вы как же?
- Наловчился! Потом снимок есть. Косметично очень - правда?
Этот удивительный человек только что подправил саму природу. Она родила девочку уродом, он сделал ее нормальной. Если вдуматься - произошло чудо! Калинников совершил его так естественно, основательно и просто, как будто смастерил табуретку.
Операционная сестра принесла угольник.
Он прошел к столику с инструментами, положил железку на край и сильными, точными ударами молотка чуть подогнул ее. Примерив угольник к аппарату, доктор вновь отошел, застучал по нему еще сильнее. Подняв ко мне глаза, он улыбнулся:
- Недаром же меня слесарем обзывали! Верно?
Угольник наконец подошел. Полуянову Калинников сказал:
- Давай спицу.
Он наставил острие спицы на определенное место ноги, нажал под столом педаль. Спица легко прошила бедро, показалась с другой стороны. Калинников отломил лишний отрезок кусачками, скрепил спицу железным угольником с аппаратом, закрутил гайками.
Анестезиолог спросила:
- Будить можно?
- Давайте, давайте, - согласился Калинников.
Он двумя руками пошевелил аппарат на ноге девочки.
Я поинтересовался:
- Монолит?
- Точно! - засмеялся он. - Смотрите, запомнили!
Полуянову он сказал:
- Давай ноги проверим.
Шеф и ученик свели ноги больной вместе.
- Ага! - воскликнул Калинников. - Теперь даже на сантиметр длиннее здоровой! Ну, это ничего, это даже хорошо... Стопчется.
Он свернул голову набок и как бы полюбовался конструкцией.
- Ой... - тихо донеслось из-за занавески. - Ой... ой, больно...
Калинников улыбнулся:
- Проснулась, спящая красавица... Ничего, ничего, зато посмотри, какие у тебя ноги теперь ровные!
- Ой... - продолжала стонать девочка.
- Будешь стонать, - строго произнес доктор, - все обратно сделаю!
Она сразу затихла.
- Ага, - сказал он, - значит, не так уж и больно! А ты посмотри, посмотри! - Калинников отдернул занавеску. - Не нога теперь, а красавица! Приподнимите ее немного.
Девочку приподняли за плечи, она тотчас отыскала глазами свои ноги.
- Ой, это правда, Степан Ильич? Неужели это правда?
- Правда, правда, - сказал Калинников. - Правдивей не бывает!
И пошел из операционной.
Глядя на свои ровные ноги, девочка заплакала.
С каждым днём я все больше прикипал душой к своему доктору. "А ведь он меня уже наполовину вылечил! Хотя бы тем, что я к нему привязался. По-человечески... Со мной такого еще не случалось".
Ученики и соратники уважали Калинникова, преклонялись перед ним, но это не мешало им показывать зубы, когда того требовали обстоятельства. Их любовь не была слепой. Я открыл это, когда попал на партсобрание.
Полуянов был парторгом, он и открыл его.
- На повестке, по сути, один вопрос: уход нашего директора в творческий отпуск для написания большой капитальной монографии. Степан Ильич уже неоднократно отказывался от отпуска, объясняя это тем, что у него много больных. Давайте без протокола и голосований... Кто что по этому поводу думает - высказывайтесь!
Сам Калинников находился за столом, опять что-то чертил на бумаге. (Как позже выяснилось, он все время обмозговывал новую конструкцию аппарата.)
В кабинете повисла тишина, выступать никто не изъявлял желания.
- Ну тогда я! - снова поднялся Полуянов. - Первое: мы уже давно привыкли, что Степан Ильич занимается буквально всем. Что ему положено и не положено, что обязаны делать за него другие.
- Например? - не отрываясь от чертежа, спросил Калинников.
- Примеров много. Вот! - Он указал на Красина. - Вы, например, полностью подменяете работу зама по научной части.
Красик робко кивнул.
- Конкретней, - произнес Калинников. По всему было заметно, что этот разговор ему неприятен.
- Да во всем! - вдруг встал сам Красик. - Вы даже мою переписку с другими институтами проверяете!
- Ну и что же? Все письма должны составляться грамотно.
Заместитель по науке обиженно отозвался:
- До вас я их написал целую тысячу. И полагаю, что звания профессора для этого вполне достаточно. А вы хотите, чтобы все было только по-вашему!
Калинников промолчал.
Полуянов добавил:
- Или из-за какой-нибудь чепухи вы вместо завхоза можете полчаса отчитывать шофера. А пообедать, говорите, времени нет. На ходу хватаете куски. Не можем же мы вас из ложки кормить!
Шеф буркнул:
- К делу это не относится.
- В общем, так. - Полуянов обернулся к присутствующим: - В приказном порядке, как коммуниста, как руководителя, как... не знаю еще кого, наша партийная организация должна заставить уйти Степана Ильича в длительный творческий отпуск. Какие еще предложения?
Опять встал Красик.
- Обижайтесь, не обижайтесь... - проговорил он, - но я, Степан Ильич, солидарен с Полуяновым. Я вас понимаю. Вы столько лет добиваетесь самостоятельного института, естественно, вас волнует каждая мелочь. И все же я не могу полностью одобрить ваши действия. Например, им... - Красик указал на группу молодых хирургов, - что им делать с теми больными, которые хотят оперироваться только у вас? Не знаете? А я вам честно скажу: прежде всего, в этом виноваты вы!
Калинников поднял глаза.
- Да, да! Вы! Тем, что вы все хотите делать сами, вы портите сотрудников! Вы не приучаете их к самостоятельности! Скажу больше: не скоро, но постепенно при подобной манере работать вы вообще перестанете доверять коллегам!
Красик показал на одного из врачей.
- Почему вы ему не даете оперировать?
Доктор ответил:
- У него получилось неудачно.
- Да, он не совсем точно составил костные отломки. Потом вы все исправили.
- Вот именно, - подтвердил шеф.
- Что "именно"? - возмутился Красик. - Ведь когда-то ему надо было начинать! Нет, Степан Ильич, вы просто начинаете побаиваться. Вдруг еще неудача, и институт первой категории полетит в тартарары! Так?
Калинников молчал.
- А им, молодым, на это наплевать. Им надо работать! Поэтому они и начинают подумывать об увольнении.
- Кто? - сразу встрепенулся шеф.
- Сами потом узнаете. Но помните, Степан Ильич: если люди разбегутся, а институт построят, вот тогда вам действительно придется тащить всю эту махину самому.
Красик опустился на стул.
Калинников глядел в стол, ничего не отвечал.
- Или эти ваши вечерние больные! - В атаку пошел уже кто-то из молодых. Почему вы не можете им отказать?
- Неправда! Я всем отказываю в лечении, но не отказываю в консультации. Это мое право!
Полуянов устало произнес:
- Степан Ильич, возьмите карандаш и подсчитайте, сколько времени вы тратите на эти вечерние консультации. Каждый день с семи до одиннадцати-двенадцати ночи. Да вы только за эти часы могли бы написать две, а то и три монографии. Нам нужен основательный теоретический труд, а не просто статьи. Только поэтому на вас нападали и продолжают нападать противники! Это ваше самое уязвимое место! И вместе с вами - наше!
Калинников тяжко вздохнул.
Красик напомнил:
- Нельзя, Степан Ильич, все делать сразу. Надо выбирать главное и чем-то жертвовать.
- То есть больными?
- Если хотите, то да! - ответил Полуянов. - Вы постоянно твердите, что наш метод должен получить повсеместное распространение. И так будет, я верю. Но только после двух-трех ваших печатных трудов. Вы сами прекрасно понимаете, что все хирурги-травматологи к нам на учебу приехать не смогут. Им нужны книги. Только в этом случае наше дело сдвинется по-настоящему. А что касается больных, то вы один за год можете вылечить их не больше трехсот. Но сколько за тот же год станет здоровых, когда нашим методом начнут лечить людей по всему Союзу тысячи врачей?
К конкретному результату собрание не пришло. Калинников пообещал, что о творческом отпуске подумает и сообщит в ближайшее время. Все разошлись.
Опершись локтями о край стола, Калинников надолго уставился в одну точку. Глядя на него, я вспомнил пословицу: "Кто больше умеет, с того больше спрос". Справедливо ли это?
Неожиданно он поднял глаза.
- В отпуск я, конечно, не пойду. Монографию писать надо...
На больную ногу я стал наступать в полную меру. Я потерял счет километражу, потому что ходил беспрестанно - утром, днем, а когда не спалось, то и ночью. На первом этаже располагались только служебные помещения. Все они были уже закрыты, лишь из распахнутых дверей приёмной Калинникова в темный коридор падала полоса света. Я знал - там сидят так называемые вечерние больные. Степан Ильич их консультирует.
Однажды я ощутил, что с моими костями творится что-то неладное. То ли они болтаются, то ли смещаются. Неужели стал образовываться ложный сустав?
В этот день я заглянул к Калинникову поздним вечером.
- А! - улыбнулся он. - Почему не спите?
- Да так, - отозвался я. - Сомнения одолевают. Понимаете, аппарат вроде не очень прочно удерживает костные отломки.
- Какие? Верхние? Кажется, что они двигаются? Так оно и есть! Амортизация! - пояснил он. - В том месте, где у вас происходит удлинение, костная ткань еще недостаточно затвердела. При ходьбе она амортизирует.
- Тогда, может, не ходить?
- Наоборот! Именно от ходьбы она растет и приобретает необходимую прочность.
- Значит, ничего страшного?
- Ничего! Кстати, в нижней части у вас почти наступило сращение. Я вчера видел снимок - все идет нормально.
В кабинет зашли два парня. Они были похожи друг на друга - видимо, братья. Старший остался стоять у двери, младший лет двадцати, прошел на середину кабинета. Он извивался всем корпусом и сильно кренился на правую сторону.
Через стол Калинников глянул на его ноги, жестом попросил сесть на кушетку.
- А ну, выпрямите ногу! Теперь согните... Так, теперь встаньте.
Заваливаясь на правый бок, он поднялся. Калинников надавил ему на бедро.
- Больно?
- Нет.
- Снимки есть?
Старший брат протянул черный рулон. Один за другим доктор быстро просмотрел на световом табло три рентгеновских снимка.
- Так у него же все нормально!
Старший ответил:
- Так все говорят, а он не ходит.
- Давно он так?
- Четвертый год. Никто не знает, и операцию не делают. К вам посоветовали. Вы извините, мы с самой Белоруссии.
- С ним что-нибудь было? Авария, обо что-то стукнулся?
- Авария, - вдруг произнес сам больной.
- Повреждения были?
- Нет.
- Но с тех пор так ходишь?
Он кивнул.
Внимательно поглядев на парня, Калинников вдруг прошел к портьерам, задернул их. Затем повернул в дверях ключ.
- А что мать не приехала? - спросил он старшего брата.
- Нету.
- Давно?
- Уже восемь лет.
- Хорошо, сядьте.
Тот присел в углу на край стула.
Доктор зажег яркую настольную лампу с узким металлическим абажуром, включил метроном. Он монотонно застучал в тишине. Свет от лампы Калинников направил прямо в лицо парню. Он зажмурился. Некоторое время доктор стоял посреди кабинета. Метроном стучал в одном и том же убаюкивающем ритме.
Вдруг Калинников приблизился к парню, положил ему на затылок ладонь и тихо, но очень твердо проговорил:
- Слушайте меня внимательно... Только меня... Вам тепло от моей ладони. Очень тепло... Вам так тепло, что хочется спать. Очень хочется спать... От этой ладони вам хорошо, вам очень спокойно. Вы погружаетесь в сон... Нормальный, очень ровный... Вам приятно спать на ладони. Вас все время тянет к ней... Всё больше и больше...
По телу парня пробежала легкая дрожь. Доктор резко отстранил от затылка ладонь. Парень уснул сидя. Калинников отошел, с полминуты молчал, затем громко, отчетливо приказал:
- Встань!
Не открывая глаз, парень поднялся.
- Ровно встань!
Пациент старательно подтянулся, хотя и до этого уже стоял нормально.
- Я мать! - вдруг произнес Калинников. - Твоя мать! Мне плохо, подойди ко мне!
Парень беспокойно завертел головой и медленно двинулся на голос.
- Стой!
Калинников обошел его, сел на кушетку.
- Иди сюда, сядь рядом!
Самыми обычными шагами парень проделал и это.
Его брат не шевелился. Приоткрыв рот, он очумело глядел на доктора. Я, кстати, примерно так же...
Калинников попросил меня:
- Свет, пожалуйста. И лампу.
Я зажег в кабинете свет, потушил настольную лампу, отключил метроном. Доктор тем временем сильно растер парню затылок. Он очнулся. Калинников весело сообщил ему:
- Ты только что нормально ходил!
Парень наконец вспомнил, где находится, и вопросительно посмотрел на брата.
Тот изумленно кивнул ему.
- А ну пройдись еще раз!
Пациент поднялся и пошел по кабинету прежней вихляющей походкой.
- Достаточно! В общем, так, - сказал старшему брату Калинников. - Никаких органических повреждений у него нет, просто психическая травма после аварии. Вы только что сами видели, как он ходил. Я это показал специально, чтобы вы ему потом все рассказали. Гипнозом такую болезнь не лечат. Только психотерапией. Это ряд упражнений. Главное, чтоб он в себя поверил. Вы меня поняли?