Прервав его, я попросил:
- Не могли бы вы задать мне все свои вопросы сразу? Тогда я, может быть, отвечу на них связно и логично. Ведь план вашей передачи составлен заранее.
Ведущий поколебался, затем широко улыбнулся. "Что вы думаете по поводу вашей демократии?", "Сколько у вас в среднем получает рабочий?", "Как вы относитесь к своим выборам?", "Существует ли у вас свобода высказываний?", "Понравилась ли вам наша страна?"
Немного подумав, я ответил:
- Прежде всего вы должны помнить, что я не политик, не философ. Я спортсмен. К подобной теме разговора вы подготовлены лучше меня - это ваша профессия. И все же мне совершенно ясно, что вы - кстати, не первый и не последний - пытаетесь сейчас доказать своим телезрителям, что "американский образ жизни" лучше советского. Говорю прямо: мне это не нравится. Конкретно: я согласен ответить только на один из ваших вопросов.
- О, конечно, конечно! - закивал комментатор. - На какой?
- Насчет вашей страны. Она мне по душе. Нас хорошо приняли, у вас много толковых людей, и вообще я чувствую себя здесь, как говорится, "в своей тарелке". Скажу больше: вы богаче нас. Всем это прекрасно известно, поэтому незачем задавать вопрос о средней заработной плате. - Неожиданно мне стало обидно, я спросил ведущего: - Простите, когда вы в последний раз воевали?
- Вы имеете в виду Соединенные Штаты Америки?
- Да.
- В 1945 году. Потом Тайвань, Корея...
- Я интересуюсь той войной, которая происходила на территории вашего государства?
- О! - улыбнулся мой собеседник. - Это было очень давно.
Я сказал:
- Так почему же вы забываете об этом, когда так объективно, - я подчеркнул это слово, - сравниваете наши уровни жизни? Или хотя бы то, что, как абсолютно новая формация, мы существуем всего сорок один год, а вы уже не одну сотню? Выдержав паузу, я повторил: - Да, вы сейчас богаче. Однако придет время, и мы сравняемся. Я не собираюсь спорить о преимуществах нашей системы и недостатках вашей. Мне хочется сказать одно: я гражданин своего государства, своей земли, своей Родины. Я родился, вырос и воспитался в России. И какие бы трудности она ни испытывала, я люблю свою страну и верю в ее будущее. В отличие от вас, - я обернулся к ведущему, - мне нет надобности доказывать американцам, что их государство хуже, чем наше. Они лучше меня знают его достоинства и отрицательные стороны. И если их когда-либо что-то будет не устраивать, они во всем разберутся сами. Я думаю о другом: действовать и разговаривать нашим странам по принципу - "А у нас в квартире гвоздь! А у вас?" - бессмысленно. Сегодня мы два самых мощных государства. В настоящий момент именно от наших народов зависит нормальная человеческая жизнь всех остальных людей. А если соперничать - так давайте только в спортзалах, бассейнах и на стадионах.
Комментатор заметил:
- А говорили, что не политик! - И, переводя разговор в другое русло, поинтересовался: - Кто, на ваш взгляд, выиграет два последних матча?
- Я.
- Это что - психологическое давление на нашего Ника Джемса?
- Отчего же? Я просто трезво оцениваю его и свои силы.
Вечером меня пригласил наш посол в СЩА и долго со мной беседовал. Поздравив с победой в первом поединке, посол заметил, что мое выступление по телевидению тоже было очень удачным. Он же тактично предупредил меня об опасности самолюбования.
- Скромность, - объяснил посол, - не правило приличия. Это самый надежный тыл, резерв каждого человека как настоящей личности.
Эти слова засели во мне, как семена.
В поездке я подружился со Звягиным, бегуном на средние дистанции. Он был старше меня на семь лет, рекордсмен Европы, трижды чемпион Советского Союза и бронзовый призер двух Олимпиад - в Мельбурне и Риме. До состязаний в США мы были знакомы шапочно. А тут нас поселили в одном номере гостиницы.
Номер, кстати, был шикарный, четырехкомнатный. Вообще американцы не скупились. На пять человек нашей команды они предоставили три автомобиля, которыми мы могли пользоваться в любое время суток. Мне и Звягину выделили "кадиллак".
Программа, которая заполняла промежутки между состязаниями, была довольно плотная, нашу команду всюду возили, нам постоянно показывали что-то интересное. Когда мы перебрались в Лос-Анджелес, нас повезли в Голливуд. Сопровождающим был спортивный журналист Динк, приятный, очень спокойный парень.
Огромнейший киногород мы объехали на машине. Время от времени Динк давал пояснения.
- А где тут живет ваша Элизабет Тейлор? - спросил я его.
- Вон! - Динк указал на трехэтажный дом, что стоял на горе. - Это ее особняк. Но сейчас Элизабет нет, она на съемках в Италии. - И полюбопытствовал: - А почему вы ею интересуетесь?
За меня ответил Звягин:
- Он давно мечтает с ней познакомиться!
Динк улыбнулся и развел руками - мол, ничего нельзя ног делать, в Америке ее сейчас нет.
Но вечером к нам в номер вдруг принесли телеграмму:
"Мистер Буслаев! Узнала, что вы хотели со мной встретиться. Давно мечтаю об этом сама. Час назад прилетела из Италии, На одни сутки. Если Вы будете так любезны и у Вас найдется для меня немного времени, позвоните по телефону: Голливуд - 14188367. Весь вечер жду вашего звонка. Элизабет Тейлор".
Я просто ошалел. Звягин, не сдержавшись, ехидно поинтересовался:
- А о чем ты с ней разговаривать будешь? Ты же в английском ни бум-бум!
- Ничего, - ответил я. - Слов десять знаю, остальное - жестами.
- Ну, звони, звони. Погляжу, как ты с ней объяснишься!
Сам он английский знал довольно прилично.
В результате мы договорились, что поедем вместе. Звягина я представлю как своего переводчика.
Он набрал номер телефона.
- Здравствуйте! Я от мистера Буслаева по телеграмме Элизабет Тейлор. Моя фамилия Звягин.
Обернулся ко мне и шепнул:
- Сейчас сама подойдет.
Я выхватил у Звягина трубку, услышав приятный женский голос, прокричал:
- Хэлло, Элизабет!.. Это я! Мистер Буслаев!
- Ну и дальше что? - спросил мой товарищ.
Я отдал ему телефон обратно, он о чем-то поговорил по-английски, записал адрес, произнес: "О'кэй!" - и нажал на рычаг.
- Поехали! Говорит, ждет не дождется!
Мы сели в автомобиль и примерно через час подкатили к небольшому дому. На нем значился нужный нам номер.
Звягин сказал:
- Что-то не то! Не может быть, чтобы она в таком доме жила.
- Вылезай! - ответил я. - Здесь она, наверное, принимает всяких неофициальных лиц. Как мы с тобой.
Позвонили. Открыла горничная, с улыбкой попросила нас войти и подождать.
Мы переступили порог.
Звягин, оглядевшись, заметил:
- И внутри тоже ничего особенного.
- Интересно, - спросил я его, - сколько ей лет? Говорят, уже под пятьдесят?
Рядом вдруг кто-то ответил:
- Около сорока.
Мы обернулись и увидели Динка.
Звягин обалдел:
- А вы что... тоже приглашены?
Тот, не выдержав, стал хохотать. Очень медленно мы начали кое-что понимать.
Наконец, справившись с собой, Динк выговорил:
- Ребята, простите. Если вам не по вкусу мой розыгрыш, извините... Но мы с женой уже давно хотели пригласить вас в гости, а как заманить - не знали.
У Динка мы хорошо и просто провели время за ужином. Однако уходя, мы попросили его никому не говорить о "приключении" с Элизабет Тейлор. Он пообещал этого не делать и слово свое сдержал...
На другой день нам пришло приглашение от Грегори Пека. В телеграмме он сообщал, что к такому-то часу пришлет за нами в гостиницу свою машину.
- Дудки! - воскликнули мы в один голос со Звягиным. - Теперь нас не купишь!
В номер зашел руководитель команды Кислов и показал точно такую же телеграмму. Я и Звягин покатились со смеху. Он ничего не понял... Когда мы ему все объяснили, Кислов разыскал по телефонной книге номер Грегори Пека и позвонил. Актер действительно хотел видеть нас, чтобы поближе познакомиться с русскими атлетами.
Наша команда побывала у него на ланче. Пек оказался живым, веселым человеком. Не понравились лишь его лакеи - разнося еду или разливая вино, они держались очень высокомерно, словно хозяевами в доме были они, а не сам актер.
За двадцать дней в Америке у нас набралось более тридцати встреч с самыми разными людьми. Везде мы чувствовали себя как дома. Каверзных вопросов больше никто не задавал.
Однажды меня спросили:
- Не хотели бы вы еще раз побывать в Америке?
- Хотел бы, - ответил я. - Даже с удовольствием.
- А жить? Смогли бы вы здесь жить?
- Если бы я был американцем, то, конечно, смог бы! А так - зачем? У каждого человека своя земля, своя родина. Как, например, собственная мать или отец. Понимаете?
- Вполне, - ответили мне.
Вторые состязания были гораздо значительней - это был открытый чемпионат Соединенных Штатов Америки. Всем приглашенным спортсменам представлялась возможность стать чемпионом США по своему виду.
К этому времени я окончательно акклиматизировался и как следует отдохнул. К тому же меня воодушевляла первая победа над Ником Джемсом.
В легкоатлетический манеж я вышел довольно уверенно. На этом турнире я поставил перед собой задачу: не просто выиграть, а показать максимальный результат.
Все высоты, включая и семь "великих американских футов", я и Ник Джемс взяли с первой попытки. При этом, согласно замыслу, я "пренебрегал" соперником: не обращал на него ни малейшего внимания, даже не смотрел, когда он прыгал. От публики я отрешился тоже.
Почувствовав это, Джемс начал раздражаться. Он привык соревноваться с соперником, а не с планкой.
Первая попытка на 216 ему вдруг не удалась. Я же преодолел эту высоту сразу.
Неудача не должна была расхолодить американца. Я полагал, что настоящая борьба развернется где-то в районе 220. И ошибся.
Джемс все больше обрастал неуверенностью, страхом и паникой. Публика начала выкрикивать негру что-то обидное. На двух оставшихся попытках Джемс сбил рейку.
Что кричали моему сопернику, как он на это реагировал - я не слышал и не видел. Об этом мне потом рассказал Скачков. Я старался раньше времени не радоваться своей победе. Мне предстояло показать еще результат.
Сначала я покорил 218, затем - 222, то есть повторил мировой рекорд Ника Джемса.
Когда стали устанавливать 226, манеж притих - ни один из прыгунов мира никогда еще не покушался на такую высоту.
Почему я попросил поднять планку именно на два метра двадцать шесть сантиметров?
Ответить трудно. Просто в этот момент я почувствовал идеальное состояние хорошую возбудимость и ощущение каждой мышечной клетки. К тому же настала пора бороться с планкой по-настоящему. Один на один.
226 я не взял, но нисколько не пожалел об этом. На третий раз рейка соскочила со стоек в самый последний миг - от микронного касания шиповки. Я вырос в собственных глазах: одним махом мне удалось подготовить себя к рекорду.
Понял это не только я - публика тоже. Она долго аплодировала моим усилиям покуситься на фантастическую высоту.
Потом я стоял на пьедестале почета и, подняв над головой руки, выражал свои дружеские чувства к американцам. Мне удалось повторить мировой рекорд, во второй раз обыграть Ника Джемса и стать чемпионом Соединенных Штатов Америки.
Впервые в честь своего чемпиона американцы поднялись с мест и, замерев, слушали Гимн Советского Союза...
КАЛИННИКОВ
Прошло два месяца, как я послал в отдел рационализации и изобретений Минздрава СССР заявку на свой аппарат с намерением получить на него авторское свидетельство. Пока не было ни ответа, ни привета.
Я по-прежнему работал ординатором областной больницы, но теперь уже в травматологическом отделении. Свой аппарат мне, естественно, применять не разрешали, зато выделили нескольких собак и ключи от вивария. После службы я до полуночи ставил там свои эксперименты.
Первые же результаты подтвердили правоту моей идеи - обыкновенные переломы срастались в аппарате в два с половиной раза быстрее, чем в гипсовой повязке. Вскоре я поставил своеобразный рекорд - удлинил одной собаке ногу на три сантиметра!
С каждым днем у меня возникали новые вариации применения аппарата. Для проверки замыслов недоставало собак, приходилось отлавливать бродячих псов на улицах.
Однажды я попросил заведующего областной больницей Сытина взглянуть на мои результаты. Он неохотно явился, пожал плечами и сказал, что я занимаюсь игрушками.
Из Москвы наконец пришла телеграмма. Заместитель министра здравоохранения РСФСР Фуреев вызывал меня с аппаратом, чтобы апробировать его в московских клиниках. Я мигом собрался, взял недельный отпуск и прилетел в Москву.
Остановился я у каких-то дальних родственников по материнской линии. Другого пристанища не было.
Родственники встретили меня настороженно. Они смутно помнили мою мать, а обо мне вообще не имели понятия. Кто я, откуда, куда и зачем приехал - все это я объяснял, стоя на пороге с огромным мешком за плечами. Наконец меня впустили.
Я попросил разрешения оставить свой мешок в прихожей и тут же понесся в министерство.
Меня направили к начальнику отдела рационализации и изобретений Четвергину, солидному мужчине с открытым взглядом. Он радушно встретил меня и заявил, что по поводу моего аппарата уже заседали, идея интересна, но ее еще нужно апробировать (это будет на днях), а пока со мной хотел бы познакомиться один из экспертов отдела, Гридин Иван Анатольевич.
Все складывалось как нельзя лучше. Я ожидал настороженности, препятствий и вдруг такая гладь!
Мне сказали, что Гридин будет в министерстве через два часа. Я отправился побродить по Москве. Я не представлял, что она такая огромная. Все куда-то торопились, лица людей выражали такую деловитость, что я поневоле почувствовал себя бездельником. В этом городе я был чужим со своей неуклюжей провинциальностью. Например, входя в столовую, я робел и подолгу вытирал у порога ноги.
Впервые в жизни я обратил внимание на свою одежду. Стоял теплый солнечный май, а на мне были черные широкие брюки, которые стояли колом, желтые сандалии и коричневый пиджак, короткий, приталенный, с зауженными плечами. На голове соломенная шляпа. В столице так никто не одевался.
Вернувшись в министерство, я увидел, как через весь вестибюль ко мне идет незнакомый мужчина с распростертыми объятиями. Он расцеловал меня в обе щеки.
- Гридин. А вы, конечно, Калинников? Четвергин вас очень точно описал.
Эксперт краем глаза покосился на мои желтые сандалии и брюки. Сам он был в светло-сером костюме, в белоснежной рубашке с галстуком, из-под брюк выглядывали носки черных начищенных туфель. Я тотчас как бы сфотографировал его глазами и решил, что в следующий приезд оденусь примерно так же.
- Мы куда? - спросил я Гридина.
- Ко мне! - улыбнулся он. - Надеюсь, вы не откажетесь побывать на моем дне рождения?
Он взял меня за плечо (я сразу почувствовал его сильную руку) и решительно повел на улицу.
Гридин распахнул дверцу собственной "Победы", жестом пригласил на переднее сиденье. Сам он уселся за руль и лихо взял с места.
Квартира у него оказалась богатой: полированная мебель, зеркала, хрусталь, картины. Особенно мне понравилась передняя с ветвистыми оленьими рогами. Я водрузил на один из рогов свою соломенную шляпу.
Жены, детей, родственников у Гридина не было. За столом сидели трое мужчин. Выпивая, они почему-то ни разу не произнесли тоста за именинника.
Гридин взял меня под руку и увел в другую комнату. Там мы сели на мягкий диван. Он поймал по приемнику джазовую музыку и принялся расхваливать идею моего аппарата. Я слушал его, стараясь не пропустить ни одного слова. И вдруг он выговорил:
- ...Но, понимаете, к огромному сожалению, в том виде, в котором вы представили свой аппарат, он не может быть утвержден.
- В каком смысле? - не понял я.
- Видите ли, само по себе предложение очень интересное и перспективное. Я понял это сразу, как только взглянул на него. И все-таки на получение авторского свидетельства оно не тянет.
- Почему?
Гридин поморщился:
- Неаккуратно у вас все очень. Гаечки, зажимчики. Все предельно кустарно.
- Я же его сам делал!
- Понимаю, понимаю, - покивал эксперт.
- Ведь главное - это сама идея и конструкция аппарата. А остальное вопрос техники. Если поставить его изготовление на производственную основу, да еще из качественного материала...
- Вот именно, - подтвердил Гридин. - А у вас такой возможности нет. Верно?..
- Ну да, - согласился я.
- Вот видите...
- Что - видите?! - Меня возмутило его недомыслие. - Это же мелочи! На утверждение я прислал не качество гаек или зажимов, а идею нового метода для всей травматологии! Качественно новую, понимаете? И изложил вам во всех деталях ее принцип!
- Понимаю, понимаю, - опять отозвался эксперт.
До меня не дошло, что он имеет в виду, я спросил:
- Ну?..
Гридин вдруг с каким-то огорчением поглядел на меня и опустил на грудь голову. Затем произнес:
- Я вижу, что с вами надо разговаривать только прямо.
- Конечно! - воскликнул я. - А как же еще-то?
Он вздохнул, выдержал паузу.
- Если вы отзовете свое предложение обратно и вернете его за двумя подписями, мы не только авторское свидетельство получим, но и лауреатскую премию.
- Погодите! - остановил я эксперта. - Какие две подписи? И кто это - мы?
Гридин открыто, дружелюбно улыбнулся мне:
- Мы - это я и вы.
Я оторопел. Мозги у меня заскрипели, точно жернова...
- То есть... - наконец спросил я. - Вы будете соавтором?
- Да.
"Боже! Что делать? Дать ему по физиономии? Не годится! Как-никак он эксперт министерства. Надо ему улыбнуться. Отказать, но улыбнуться".
Так я и сделал. Улыбнулся и сказал:
- Как бы это все лучше... В общем, мне это дорого и...
- Конечно, - перебил меня Гридин. - Но иначе вообще ничего у вас не получится.
- Понимаю, понимаю, - теперь произнес уже я.
Он помолчал, выговорил:
- Вы подумайте об этом. И очень серьезно.
- Еще бы, - отозвался я. Поднявшись, я прошел к двери. Затем добавил: - И все-таки от соавторства мне как-то не по себе.
Гридин ответил:
- Это с непривычки.
- Понимаю, понимаю, - повторил я и вышел.
- Господи! - вслух сказал я на улице. - Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?
Для меня всегда был загадкой извечный акт природы - наряду с порядочными людьми она неустанно воспроизводила подлецов. Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы одних сравнивать с другими...
По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм "Тарзан в Нью-Йорке".
К родственникам я позвонил часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл глава семьи, хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня на два шага и решительно скрестил на груди руки:
- Я не знаю, а главное - не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки, и чтоб духу вашего в моем доме не было!
Выяснилось, что в мое отсутствие мой мешок подвергли проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, приняли их за инструменты взломщика. Около часа мне пришлось опровергать эту версию, я даже показал телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву. Наконец для большей убедительности я посвятил хозяина дома во все подробности своего компрессионно-дистракционного метода. Родственник вдруг заинтересовался, я увлекся тоже, и мы проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину, Он встретил меня опять приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и сказал, чтобы она никого не впускала.
Разговор с ним я повел осторожно. О вчерашней встрече с экспертом отдела я сказал, что она оказалась приятной, и мимоходом упомянул лишь о том, что товарища Гридина не устроили мои гаечки, зажимчики.
- Ну, ну! - сразу насторожился Четвергин. - И что же?
- Да я и сам вижу свои отдельные несовершенства... - Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет? И решил: "Нет... Пока нет..."
- Но понимаете, - добавил я, как бы извиняясь, - дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение... Ведь так?
- Верно, - кивнул начальник отдела. - Но довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает.
- Еще бы! - подтвердил я. - Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает мне такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
Я замолк и вгляделся в Четвергина. Важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
Начальник отдела не шелохнулся и безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая продолжения.
Я чуть прокашлялся.
- Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение и вернуть его уже за двумя подписями.
Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять, действительно ли я уж настолько туп или только прикидываюсь?
- Не знаю... - Он дернул плечами. - Решать вам. Желаете за двумя подписями - пожалуйста, мы препятствовать не станем. - И добавил: - Да и так ли это существенно: одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
- Простите, - перебил я его, - не понял...
Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
- Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
"Так, - отметил я. - Ясно. Гридин номер два".
На другое утро я забрал свой мешок от родственников и сел в поезд.
За окном бушевала весна. Я глядел на зелень полей, перелески, на проносящиеся столбы, дома, речушки, на огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины - эти образы показались мне вдруг нереальными.
Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, воссоздавалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от этого, но всякий раз при этом сама себе радовалась...
И вдруг ощутил, что способен на такое тоже - освобождая душу от тяжести прошлых обид или неудач, время от времени как бы рождаться заново. Это открытие высветило меня, точно сок лимона темный крутой чай... И я поверил.
Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали. Продолжая совершенствовать его в виварии, я написал и поместил несколько статей об аппарате в специальных медицинских журналах.
Как на них отреагировали, я не знал до тех пор, пока меня снова не пригласили в столицу. На этот раз я получил вызов от Всесоюзного научного общества по распространению знаний. Оно предложило выступить с докладом.
Я привез с собой кучу чертежей. Вместо мешка у меня теперь был чемодан.
- Из года в год, - доложил я, - в нашей стране, да и не только у нас накапливается целая армия больных, которые считаются неизлечимыми. Гипс перед их недугами бессилен. Я не отметаю его совсем - он уместен в случаях простейших переломов, однако на положении прежнего "бога" гипсовая повязка находиться уже не может. Мною предлагается совершенно новый метод. Суть его состоит в том, что в отличие от общепринятых установок я считаю, что кость, в том числе и человеческая, способна регенерировать, то есть расти. Вот наглядный пример.
И я водрузил на стол мохнатую дворняжку с аппаратом на задней правой ноге.
- Подойдите сюда кто-нибудь, пожалуйста.
На сцену поднялся солидный пожилой мужчина.
- Попробуйте определить, - попросил я его, - насколько нога в аппарате длиннее всех остальных?
Он чуть отошел, прищурился.
- Сантиметров на десять!
- На восемь! - поправил я его.
По залу прокатилась легкая волна изумления.
- Спасибо, - поблагодарил я мужчину. Он вернулся на свое место.
- Теперь еще... - Я извлек вторую собаку. - Взгляните на ее переднюю лапу.
Публика заволновалась, зашумела - лапа была сильно искривлена, притом не внутрь, а наружу.
- Ни длинная, ни кривая нога, - продолжал я, - собакам не нужна. Я сделал это лишь для того, чтобы мои эксперименты были более убедительными и доказательными.
Совершенно неожиданно раздались аплодисменты. Переждав, я указал на развешанные чертежи:
- Все это удалось мне совершить посредством моего аппарата. Конструкция его не очень сложная. При желании с ним может ознакомиться каждый. Однако из этого не следует, что только одно его наложение на конечность уже гарантирует максимум успеха. Главное достоинство аппарата заключается в том, что, помимо прочного удерживания отломков костей относительно друг друга, он позволяет регулировать "костеобразование". Гипс такой возможности не дает.
В общем, собранию ученых я выложил все, а под конец откровенно выразил огорчение, что аппарат мне не позволяют использовать на людях. Больше того: прошло уже около года, как он был отправлен на утверждение.
Мне устроили бурную овацию. Такого в моей жизни еще не случалось.
Возвращаясь домой, я почувствовал: начинается новая полоса в моей жизни. Вскоре меня вызвал второй секретарь городского комитета партии Сутеев. Оказывается, когда-то вместе мы отдыхали в доме отдыха нашей областной больницы. Тогда он был только инструктором отдела здравоохранения.
- Никак не предполагал, что вы и есть тот самый Калинников!
Он обстоятельно расспросил меня о сути нового метода. Его заинтересовали цифры, свидетельствовавшие о прямой материальной выгоде моего изобретения для государства.
- Чем конкретно вам можно помочь?
- Не могли бы вы задать мне все свои вопросы сразу? Тогда я, может быть, отвечу на них связно и логично. Ведь план вашей передачи составлен заранее.
Ведущий поколебался, затем широко улыбнулся. "Что вы думаете по поводу вашей демократии?", "Сколько у вас в среднем получает рабочий?", "Как вы относитесь к своим выборам?", "Существует ли у вас свобода высказываний?", "Понравилась ли вам наша страна?"
Немного подумав, я ответил:
- Прежде всего вы должны помнить, что я не политик, не философ. Я спортсмен. К подобной теме разговора вы подготовлены лучше меня - это ваша профессия. И все же мне совершенно ясно, что вы - кстати, не первый и не последний - пытаетесь сейчас доказать своим телезрителям, что "американский образ жизни" лучше советского. Говорю прямо: мне это не нравится. Конкретно: я согласен ответить только на один из ваших вопросов.
- О, конечно, конечно! - закивал комментатор. - На какой?
- Насчет вашей страны. Она мне по душе. Нас хорошо приняли, у вас много толковых людей, и вообще я чувствую себя здесь, как говорится, "в своей тарелке". Скажу больше: вы богаче нас. Всем это прекрасно известно, поэтому незачем задавать вопрос о средней заработной плате. - Неожиданно мне стало обидно, я спросил ведущего: - Простите, когда вы в последний раз воевали?
- Вы имеете в виду Соединенные Штаты Америки?
- Да.
- В 1945 году. Потом Тайвань, Корея...
- Я интересуюсь той войной, которая происходила на территории вашего государства?
- О! - улыбнулся мой собеседник. - Это было очень давно.
Я сказал:
- Так почему же вы забываете об этом, когда так объективно, - я подчеркнул это слово, - сравниваете наши уровни жизни? Или хотя бы то, что, как абсолютно новая формация, мы существуем всего сорок один год, а вы уже не одну сотню? Выдержав паузу, я повторил: - Да, вы сейчас богаче. Однако придет время, и мы сравняемся. Я не собираюсь спорить о преимуществах нашей системы и недостатках вашей. Мне хочется сказать одно: я гражданин своего государства, своей земли, своей Родины. Я родился, вырос и воспитался в России. И какие бы трудности она ни испытывала, я люблю свою страну и верю в ее будущее. В отличие от вас, - я обернулся к ведущему, - мне нет надобности доказывать американцам, что их государство хуже, чем наше. Они лучше меня знают его достоинства и отрицательные стороны. И если их когда-либо что-то будет не устраивать, они во всем разберутся сами. Я думаю о другом: действовать и разговаривать нашим странам по принципу - "А у нас в квартире гвоздь! А у вас?" - бессмысленно. Сегодня мы два самых мощных государства. В настоящий момент именно от наших народов зависит нормальная человеческая жизнь всех остальных людей. А если соперничать - так давайте только в спортзалах, бассейнах и на стадионах.
Комментатор заметил:
- А говорили, что не политик! - И, переводя разговор в другое русло, поинтересовался: - Кто, на ваш взгляд, выиграет два последних матча?
- Я.
- Это что - психологическое давление на нашего Ника Джемса?
- Отчего же? Я просто трезво оцениваю его и свои силы.
Вечером меня пригласил наш посол в СЩА и долго со мной беседовал. Поздравив с победой в первом поединке, посол заметил, что мое выступление по телевидению тоже было очень удачным. Он же тактично предупредил меня об опасности самолюбования.
- Скромность, - объяснил посол, - не правило приличия. Это самый надежный тыл, резерв каждого человека как настоящей личности.
Эти слова засели во мне, как семена.
В поездке я подружился со Звягиным, бегуном на средние дистанции. Он был старше меня на семь лет, рекордсмен Европы, трижды чемпион Советского Союза и бронзовый призер двух Олимпиад - в Мельбурне и Риме. До состязаний в США мы были знакомы шапочно. А тут нас поселили в одном номере гостиницы.
Номер, кстати, был шикарный, четырехкомнатный. Вообще американцы не скупились. На пять человек нашей команды они предоставили три автомобиля, которыми мы могли пользоваться в любое время суток. Мне и Звягину выделили "кадиллак".
Программа, которая заполняла промежутки между состязаниями, была довольно плотная, нашу команду всюду возили, нам постоянно показывали что-то интересное. Когда мы перебрались в Лос-Анджелес, нас повезли в Голливуд. Сопровождающим был спортивный журналист Динк, приятный, очень спокойный парень.
Огромнейший киногород мы объехали на машине. Время от времени Динк давал пояснения.
- А где тут живет ваша Элизабет Тейлор? - спросил я его.
- Вон! - Динк указал на трехэтажный дом, что стоял на горе. - Это ее особняк. Но сейчас Элизабет нет, она на съемках в Италии. - И полюбопытствовал: - А почему вы ею интересуетесь?
За меня ответил Звягин:
- Он давно мечтает с ней познакомиться!
Динк улыбнулся и развел руками - мол, ничего нельзя ног делать, в Америке ее сейчас нет.
Но вечером к нам в номер вдруг принесли телеграмму:
"Мистер Буслаев! Узнала, что вы хотели со мной встретиться. Давно мечтаю об этом сама. Час назад прилетела из Италии, На одни сутки. Если Вы будете так любезны и у Вас найдется для меня немного времени, позвоните по телефону: Голливуд - 14188367. Весь вечер жду вашего звонка. Элизабет Тейлор".
Я просто ошалел. Звягин, не сдержавшись, ехидно поинтересовался:
- А о чем ты с ней разговаривать будешь? Ты же в английском ни бум-бум!
- Ничего, - ответил я. - Слов десять знаю, остальное - жестами.
- Ну, звони, звони. Погляжу, как ты с ней объяснишься!
Сам он английский знал довольно прилично.
В результате мы договорились, что поедем вместе. Звягина я представлю как своего переводчика.
Он набрал номер телефона.
- Здравствуйте! Я от мистера Буслаева по телеграмме Элизабет Тейлор. Моя фамилия Звягин.
Обернулся ко мне и шепнул:
- Сейчас сама подойдет.
Я выхватил у Звягина трубку, услышав приятный женский голос, прокричал:
- Хэлло, Элизабет!.. Это я! Мистер Буслаев!
- Ну и дальше что? - спросил мой товарищ.
Я отдал ему телефон обратно, он о чем-то поговорил по-английски, записал адрес, произнес: "О'кэй!" - и нажал на рычаг.
- Поехали! Говорит, ждет не дождется!
Мы сели в автомобиль и примерно через час подкатили к небольшому дому. На нем значился нужный нам номер.
Звягин сказал:
- Что-то не то! Не может быть, чтобы она в таком доме жила.
- Вылезай! - ответил я. - Здесь она, наверное, принимает всяких неофициальных лиц. Как мы с тобой.
Позвонили. Открыла горничная, с улыбкой попросила нас войти и подождать.
Мы переступили порог.
Звягин, оглядевшись, заметил:
- И внутри тоже ничего особенного.
- Интересно, - спросил я его, - сколько ей лет? Говорят, уже под пятьдесят?
Рядом вдруг кто-то ответил:
- Около сорока.
Мы обернулись и увидели Динка.
Звягин обалдел:
- А вы что... тоже приглашены?
Тот, не выдержав, стал хохотать. Очень медленно мы начали кое-что понимать.
Наконец, справившись с собой, Динк выговорил:
- Ребята, простите. Если вам не по вкусу мой розыгрыш, извините... Но мы с женой уже давно хотели пригласить вас в гости, а как заманить - не знали.
У Динка мы хорошо и просто провели время за ужином. Однако уходя, мы попросили его никому не говорить о "приключении" с Элизабет Тейлор. Он пообещал этого не делать и слово свое сдержал...
На другой день нам пришло приглашение от Грегори Пека. В телеграмме он сообщал, что к такому-то часу пришлет за нами в гостиницу свою машину.
- Дудки! - воскликнули мы в один голос со Звягиным. - Теперь нас не купишь!
В номер зашел руководитель команды Кислов и показал точно такую же телеграмму. Я и Звягин покатились со смеху. Он ничего не понял... Когда мы ему все объяснили, Кислов разыскал по телефонной книге номер Грегори Пека и позвонил. Актер действительно хотел видеть нас, чтобы поближе познакомиться с русскими атлетами.
Наша команда побывала у него на ланче. Пек оказался живым, веселым человеком. Не понравились лишь его лакеи - разнося еду или разливая вино, они держались очень высокомерно, словно хозяевами в доме были они, а не сам актер.
За двадцать дней в Америке у нас набралось более тридцати встреч с самыми разными людьми. Везде мы чувствовали себя как дома. Каверзных вопросов больше никто не задавал.
Однажды меня спросили:
- Не хотели бы вы еще раз побывать в Америке?
- Хотел бы, - ответил я. - Даже с удовольствием.
- А жить? Смогли бы вы здесь жить?
- Если бы я был американцем, то, конечно, смог бы! А так - зачем? У каждого человека своя земля, своя родина. Как, например, собственная мать или отец. Понимаете?
- Вполне, - ответили мне.
Вторые состязания были гораздо значительней - это был открытый чемпионат Соединенных Штатов Америки. Всем приглашенным спортсменам представлялась возможность стать чемпионом США по своему виду.
К этому времени я окончательно акклиматизировался и как следует отдохнул. К тому же меня воодушевляла первая победа над Ником Джемсом.
В легкоатлетический манеж я вышел довольно уверенно. На этом турнире я поставил перед собой задачу: не просто выиграть, а показать максимальный результат.
Все высоты, включая и семь "великих американских футов", я и Ник Джемс взяли с первой попытки. При этом, согласно замыслу, я "пренебрегал" соперником: не обращал на него ни малейшего внимания, даже не смотрел, когда он прыгал. От публики я отрешился тоже.
Почувствовав это, Джемс начал раздражаться. Он привык соревноваться с соперником, а не с планкой.
Первая попытка на 216 ему вдруг не удалась. Я же преодолел эту высоту сразу.
Неудача не должна была расхолодить американца. Я полагал, что настоящая борьба развернется где-то в районе 220. И ошибся.
Джемс все больше обрастал неуверенностью, страхом и паникой. Публика начала выкрикивать негру что-то обидное. На двух оставшихся попытках Джемс сбил рейку.
Что кричали моему сопернику, как он на это реагировал - я не слышал и не видел. Об этом мне потом рассказал Скачков. Я старался раньше времени не радоваться своей победе. Мне предстояло показать еще результат.
Сначала я покорил 218, затем - 222, то есть повторил мировой рекорд Ника Джемса.
Когда стали устанавливать 226, манеж притих - ни один из прыгунов мира никогда еще не покушался на такую высоту.
Почему я попросил поднять планку именно на два метра двадцать шесть сантиметров?
Ответить трудно. Просто в этот момент я почувствовал идеальное состояние хорошую возбудимость и ощущение каждой мышечной клетки. К тому же настала пора бороться с планкой по-настоящему. Один на один.
226 я не взял, но нисколько не пожалел об этом. На третий раз рейка соскочила со стоек в самый последний миг - от микронного касания шиповки. Я вырос в собственных глазах: одним махом мне удалось подготовить себя к рекорду.
Понял это не только я - публика тоже. Она долго аплодировала моим усилиям покуситься на фантастическую высоту.
Потом я стоял на пьедестале почета и, подняв над головой руки, выражал свои дружеские чувства к американцам. Мне удалось повторить мировой рекорд, во второй раз обыграть Ника Джемса и стать чемпионом Соединенных Штатов Америки.
Впервые в честь своего чемпиона американцы поднялись с мест и, замерев, слушали Гимн Советского Союза...
КАЛИННИКОВ
Прошло два месяца, как я послал в отдел рационализации и изобретений Минздрава СССР заявку на свой аппарат с намерением получить на него авторское свидетельство. Пока не было ни ответа, ни привета.
Я по-прежнему работал ординатором областной больницы, но теперь уже в травматологическом отделении. Свой аппарат мне, естественно, применять не разрешали, зато выделили нескольких собак и ключи от вивария. После службы я до полуночи ставил там свои эксперименты.
Первые же результаты подтвердили правоту моей идеи - обыкновенные переломы срастались в аппарате в два с половиной раза быстрее, чем в гипсовой повязке. Вскоре я поставил своеобразный рекорд - удлинил одной собаке ногу на три сантиметра!
С каждым днем у меня возникали новые вариации применения аппарата. Для проверки замыслов недоставало собак, приходилось отлавливать бродячих псов на улицах.
Однажды я попросил заведующего областной больницей Сытина взглянуть на мои результаты. Он неохотно явился, пожал плечами и сказал, что я занимаюсь игрушками.
Из Москвы наконец пришла телеграмма. Заместитель министра здравоохранения РСФСР Фуреев вызывал меня с аппаратом, чтобы апробировать его в московских клиниках. Я мигом собрался, взял недельный отпуск и прилетел в Москву.
Остановился я у каких-то дальних родственников по материнской линии. Другого пристанища не было.
Родственники встретили меня настороженно. Они смутно помнили мою мать, а обо мне вообще не имели понятия. Кто я, откуда, куда и зачем приехал - все это я объяснял, стоя на пороге с огромным мешком за плечами. Наконец меня впустили.
Я попросил разрешения оставить свой мешок в прихожей и тут же понесся в министерство.
Меня направили к начальнику отдела рационализации и изобретений Четвергину, солидному мужчине с открытым взглядом. Он радушно встретил меня и заявил, что по поводу моего аппарата уже заседали, идея интересна, но ее еще нужно апробировать (это будет на днях), а пока со мной хотел бы познакомиться один из экспертов отдела, Гридин Иван Анатольевич.
Все складывалось как нельзя лучше. Я ожидал настороженности, препятствий и вдруг такая гладь!
Мне сказали, что Гридин будет в министерстве через два часа. Я отправился побродить по Москве. Я не представлял, что она такая огромная. Все куда-то торопились, лица людей выражали такую деловитость, что я поневоле почувствовал себя бездельником. В этом городе я был чужим со своей неуклюжей провинциальностью. Например, входя в столовую, я робел и подолгу вытирал у порога ноги.
Впервые в жизни я обратил внимание на свою одежду. Стоял теплый солнечный май, а на мне были черные широкие брюки, которые стояли колом, желтые сандалии и коричневый пиджак, короткий, приталенный, с зауженными плечами. На голове соломенная шляпа. В столице так никто не одевался.
Вернувшись в министерство, я увидел, как через весь вестибюль ко мне идет незнакомый мужчина с распростертыми объятиями. Он расцеловал меня в обе щеки.
- Гридин. А вы, конечно, Калинников? Четвергин вас очень точно описал.
Эксперт краем глаза покосился на мои желтые сандалии и брюки. Сам он был в светло-сером костюме, в белоснежной рубашке с галстуком, из-под брюк выглядывали носки черных начищенных туфель. Я тотчас как бы сфотографировал его глазами и решил, что в следующий приезд оденусь примерно так же.
- Мы куда? - спросил я Гридина.
- Ко мне! - улыбнулся он. - Надеюсь, вы не откажетесь побывать на моем дне рождения?
Он взял меня за плечо (я сразу почувствовал его сильную руку) и решительно повел на улицу.
Гридин распахнул дверцу собственной "Победы", жестом пригласил на переднее сиденье. Сам он уселся за руль и лихо взял с места.
Квартира у него оказалась богатой: полированная мебель, зеркала, хрусталь, картины. Особенно мне понравилась передняя с ветвистыми оленьими рогами. Я водрузил на один из рогов свою соломенную шляпу.
Жены, детей, родственников у Гридина не было. За столом сидели трое мужчин. Выпивая, они почему-то ни разу не произнесли тоста за именинника.
Гридин взял меня под руку и увел в другую комнату. Там мы сели на мягкий диван. Он поймал по приемнику джазовую музыку и принялся расхваливать идею моего аппарата. Я слушал его, стараясь не пропустить ни одного слова. И вдруг он выговорил:
- ...Но, понимаете, к огромному сожалению, в том виде, в котором вы представили свой аппарат, он не может быть утвержден.
- В каком смысле? - не понял я.
- Видите ли, само по себе предложение очень интересное и перспективное. Я понял это сразу, как только взглянул на него. И все-таки на получение авторского свидетельства оно не тянет.
- Почему?
Гридин поморщился:
- Неаккуратно у вас все очень. Гаечки, зажимчики. Все предельно кустарно.
- Я же его сам делал!
- Понимаю, понимаю, - покивал эксперт.
- Ведь главное - это сама идея и конструкция аппарата. А остальное вопрос техники. Если поставить его изготовление на производственную основу, да еще из качественного материала...
- Вот именно, - подтвердил Гридин. - А у вас такой возможности нет. Верно?..
- Ну да, - согласился я.
- Вот видите...
- Что - видите?! - Меня возмутило его недомыслие. - Это же мелочи! На утверждение я прислал не качество гаек или зажимов, а идею нового метода для всей травматологии! Качественно новую, понимаете? И изложил вам во всех деталях ее принцип!
- Понимаю, понимаю, - опять отозвался эксперт.
До меня не дошло, что он имеет в виду, я спросил:
- Ну?..
Гридин вдруг с каким-то огорчением поглядел на меня и опустил на грудь голову. Затем произнес:
- Я вижу, что с вами надо разговаривать только прямо.
- Конечно! - воскликнул я. - А как же еще-то?
Он вздохнул, выдержал паузу.
- Если вы отзовете свое предложение обратно и вернете его за двумя подписями, мы не только авторское свидетельство получим, но и лауреатскую премию.
- Погодите! - остановил я эксперта. - Какие две подписи? И кто это - мы?
Гридин открыто, дружелюбно улыбнулся мне:
- Мы - это я и вы.
Я оторопел. Мозги у меня заскрипели, точно жернова...
- То есть... - наконец спросил я. - Вы будете соавтором?
- Да.
"Боже! Что делать? Дать ему по физиономии? Не годится! Как-никак он эксперт министерства. Надо ему улыбнуться. Отказать, но улыбнуться".
Так я и сделал. Улыбнулся и сказал:
- Как бы это все лучше... В общем, мне это дорого и...
- Конечно, - перебил меня Гридин. - Но иначе вообще ничего у вас не получится.
- Понимаю, понимаю, - теперь произнес уже я.
Он помолчал, выговорил:
- Вы подумайте об этом. И очень серьезно.
- Еще бы, - отозвался я. Поднявшись, я прошел к двери. Затем добавил: - И все-таки от соавторства мне как-то не по себе.
Гридин ответил:
- Это с непривычки.
- Понимаю, понимаю, - повторил я и вышел.
- Господи! - вслух сказал я на улице. - Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?
Для меня всегда был загадкой извечный акт природы - наряду с порядочными людьми она неустанно воспроизводила подлецов. Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы одних сравнивать с другими...
По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм "Тарзан в Нью-Йорке".
К родственникам я позвонил часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл глава семьи, хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня на два шага и решительно скрестил на груди руки:
- Я не знаю, а главное - не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки, и чтоб духу вашего в моем доме не было!
Выяснилось, что в мое отсутствие мой мешок подвергли проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, приняли их за инструменты взломщика. Около часа мне пришлось опровергать эту версию, я даже показал телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву. Наконец для большей убедительности я посвятил хозяина дома во все подробности своего компрессионно-дистракционного метода. Родственник вдруг заинтересовался, я увлекся тоже, и мы проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину, Он встретил меня опять приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и сказал, чтобы она никого не впускала.
Разговор с ним я повел осторожно. О вчерашней встрече с экспертом отдела я сказал, что она оказалась приятной, и мимоходом упомянул лишь о том, что товарища Гридина не устроили мои гаечки, зажимчики.
- Ну, ну! - сразу насторожился Четвергин. - И что же?
- Да я и сам вижу свои отдельные несовершенства... - Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет? И решил: "Нет... Пока нет..."
- Но понимаете, - добавил я, как бы извиняясь, - дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение... Ведь так?
- Верно, - кивнул начальник отдела. - Но довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает.
- Еще бы! - подтвердил я. - Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает мне такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
Я замолк и вгляделся в Четвергина. Важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
Начальник отдела не шелохнулся и безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая продолжения.
Я чуть прокашлялся.
- Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение и вернуть его уже за двумя подписями.
Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять, действительно ли я уж настолько туп или только прикидываюсь?
- Не знаю... - Он дернул плечами. - Решать вам. Желаете за двумя подписями - пожалуйста, мы препятствовать не станем. - И добавил: - Да и так ли это существенно: одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
- Простите, - перебил я его, - не понял...
Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
- Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
"Так, - отметил я. - Ясно. Гридин номер два".
На другое утро я забрал свой мешок от родственников и сел в поезд.
За окном бушевала весна. Я глядел на зелень полей, перелески, на проносящиеся столбы, дома, речушки, на огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины - эти образы показались мне вдруг нереальными.
Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, воссоздавалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от этого, но всякий раз при этом сама себе радовалась...
И вдруг ощутил, что способен на такое тоже - освобождая душу от тяжести прошлых обид или неудач, время от времени как бы рождаться заново. Это открытие высветило меня, точно сок лимона темный крутой чай... И я поверил.
Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали. Продолжая совершенствовать его в виварии, я написал и поместил несколько статей об аппарате в специальных медицинских журналах.
Как на них отреагировали, я не знал до тех пор, пока меня снова не пригласили в столицу. На этот раз я получил вызов от Всесоюзного научного общества по распространению знаний. Оно предложило выступить с докладом.
Я привез с собой кучу чертежей. Вместо мешка у меня теперь был чемодан.
- Из года в год, - доложил я, - в нашей стране, да и не только у нас накапливается целая армия больных, которые считаются неизлечимыми. Гипс перед их недугами бессилен. Я не отметаю его совсем - он уместен в случаях простейших переломов, однако на положении прежнего "бога" гипсовая повязка находиться уже не может. Мною предлагается совершенно новый метод. Суть его состоит в том, что в отличие от общепринятых установок я считаю, что кость, в том числе и человеческая, способна регенерировать, то есть расти. Вот наглядный пример.
И я водрузил на стол мохнатую дворняжку с аппаратом на задней правой ноге.
- Подойдите сюда кто-нибудь, пожалуйста.
На сцену поднялся солидный пожилой мужчина.
- Попробуйте определить, - попросил я его, - насколько нога в аппарате длиннее всех остальных?
Он чуть отошел, прищурился.
- Сантиметров на десять!
- На восемь! - поправил я его.
По залу прокатилась легкая волна изумления.
- Спасибо, - поблагодарил я мужчину. Он вернулся на свое место.
- Теперь еще... - Я извлек вторую собаку. - Взгляните на ее переднюю лапу.
Публика заволновалась, зашумела - лапа была сильно искривлена, притом не внутрь, а наружу.
- Ни длинная, ни кривая нога, - продолжал я, - собакам не нужна. Я сделал это лишь для того, чтобы мои эксперименты были более убедительными и доказательными.
Совершенно неожиданно раздались аплодисменты. Переждав, я указал на развешанные чертежи:
- Все это удалось мне совершить посредством моего аппарата. Конструкция его не очень сложная. При желании с ним может ознакомиться каждый. Однако из этого не следует, что только одно его наложение на конечность уже гарантирует максимум успеха. Главное достоинство аппарата заключается в том, что, помимо прочного удерживания отломков костей относительно друг друга, он позволяет регулировать "костеобразование". Гипс такой возможности не дает.
В общем, собранию ученых я выложил все, а под конец откровенно выразил огорчение, что аппарат мне не позволяют использовать на людях. Больше того: прошло уже около года, как он был отправлен на утверждение.
Мне устроили бурную овацию. Такого в моей жизни еще не случалось.
Возвращаясь домой, я почувствовал: начинается новая полоса в моей жизни. Вскоре меня вызвал второй секретарь городского комитета партии Сутеев. Оказывается, когда-то вместе мы отдыхали в доме отдыха нашей областной больницы. Тогда он был только инструктором отдела здравоохранения.
- Никак не предполагал, что вы и есть тот самый Калинников!
Он обстоятельно расспросил меня о сути нового метода. Его заинтересовали цифры, свидетельствовавшие о прямой материальной выгоде моего изобретения для государства.
- Чем конкретно вам можно помочь?