– Вы шутите?
– А чем еще он занимается? Дома, например?
– Да особо ничем. Вечером, когда дочка ляжет спать, почитает газету. По выходным возится со своей машиной и смотрит телевизор, как и все остальные в городе.
– А он ходит, как прежде, в походы?
– Саре хотелось бы, чтобы он ходил, но он не ходит.
– Почему.
– Его это угнетает.
– А бабочек он все еще собирает?
– Он давным-давно выбросил свою коллекцию. В вагончике для нее нет места.
– Он жалеет о том, что женился и растит ребенка?
– Нет, что вы. Он, как вы выражаетесь, очень предан и жене, и дочке.
– Расскажите мне о его жене.
– Веселая. Энергичная. Ограниченная. Как и большинство домохозяек.
– А дочь?
– Вылитая копия матери.
– Они ладят друг с другом?
– Они все боготворят друг друга.
– У них много друзей?
– Ни одного.
– Ни одного?
– Я же говорил: Сара – католичка, а городок маленький…
– И что, никогда ни с кем не видятся?
– Только с ее семьей. И его матерью.
– А с его сестрами?
– Одна живет на аляске. А другая такая же, как все остальные в городе.
– Вы думаете, он ее ненавидит?
– Он никого не ненавидит.
– А есть у него приятели?
– Ни одного.
– А как насчет того хулигана и того парнишки, за которого он вступился?
– Один – в тюрьме, другого убили в Ливане.
– И он никогда не заглядывает после работы в кабачок, выпить пива с другими ребятами-сшибальщиками?
– Теперь уже нет.
– А раньше заходил?
– Раньше заглядывал: выпивал кружку-другую, шутил со всеми. Но стоило ему пригласить кого-то из них на ужин, как они находили любые предлоги, чтобы отказаться. И никто ни разу не пригласил его на барбекю или на что другое. Так что вскоре он смекнул, что к чему. Теперь они почти все время проводят в вагончике. Я предупреждал его, что так оно и будет.
– Похоже, им совсем одиноко.
– Да в общем-то нет. У сары миллион братьев и сестер.
– А теперь они собираются купить дом?
– Может быть, купить. А может, построить. Им там приглянулся один участок в несколько акров. Это часть фермы, которую кто-то поделил на участки. На нем пара акров леса и речушка. Чудное местечко. Напоминает мне мою родину, если не считать речки.
– Передай ему, что я надеюсь, им этот участок достанется.
– Обязательно передам. Только он все равно не скажет вам своего имени.
И тут в комнату ворвалась миссис Трекслер, задыхаясь и неистово шепча, что в психопатическом отделении страшный переполох: кто-то похитил Жизель! Я велел миссис Трекслер не говорить больше ни слова, с неохотой вывел прота из состояния гипноза, оставил его на ее попечение и ринулся на четвертый этаж.
Жизель! Что я только не пережил за те несколько минут, что спускался на этаж ниже. Я испытывал, наверно, ничуть не меньший ужас, чем если бы в руки этого безумца попали моя Эбби или Дженни. Я так и видел Жизель перед собой, свернувшуюся клубком в моем кресле, слышал ее детский голос и чувствовал нежный, сосновый запах ее волос. Жизель! И это все моя вина. Позволить беспомощной девочке разгуливать по коридорам психиатрической больницы! Я настойчиво отгонял от себя образ этого злодея, волосатыми руками обхватывающего ее шею, а может, творящего что-то и похуже…
Я влетел в четвертое отделение. А там одни преспокойно бродили по коридору, другие мило друг с другом болтали, а третьи уже возвращались к своим повседневным делам. Я не мог поверить своим глазам: никто из них ничуть не казался озабоченным. В мозгу у меня так и заколотилось: что же это за люди?
Похитителя звали Эд. Это был красивый белый мужчина пятидесяти лет, который, свихнувшись, шесть лет назад на стоянке автомобилей торгового центра из винтовки уложил на месте восемь человек. До этого случая Эд был успешным биржевым маклером, примерным мужем и отцом, спортивным болельщиком, старостой в своей церкви, прекрасным игроком в гольф и все такое прочее. Но после этой истории, даже при том, что он регулярно принимал лекарства, время от времени в мозгу его повышалась электрическая активность, и он, потеряв над собой контроль, бросался к стене своей палаты и колотил по ней что есть силы – до окровавленных кулаков и полного измождения.
Однако оказалось, что похитил он вовсе не Жизель, а Красотку.
Я так никогда и не выяснил, что произошло: то ли миссис Трекслер оговорилась, то ли я ее не расслышал, – и все это время страшно волновался за Жизель. Так или иначе, но случилось следующее: котенок каким-то образом забрел в психопатическое отделение, и когда санитары вошли в палату Эда забрать в стирку его грязное белье, Красотка проникла вслед за ними. Не успел никто оглянуться, как Эд уже молотил по железным прутьям дверного окошка и, угрожая свернуть котенку шею, требовал поговорить с «парнем из космоса».
Оказавшийся рядом со мной Виллерс тут же не преминул мне напомнить, что он всегда был против того, чтобы держать в отделениях животных, и, наверное, он был прав: если б не котенок, такое бы никогда не случилось. Более того, если, не дай Бог, пострадает котенок, последствия для Бэсс и других пациентов могут быть самые удручающие. Я решил, что Эд нас просто шантажирует – он не был в фазе жестокости. И тем не менее, я не видел никаких веских причин отказать ему в беседе с протом. Я попросил Бетти послать за ним и тут обнаружил, что прот уже стоит рядом. Похоже, он просто шел следом за мной.
Ему не надо было объяснять, что произошло. Единственное, что я его попросил сделать, – это уверить Эда, что никаких репрессий по отношению к нему не последует, если только он отпустит Красотку. Потребовав, чтобы его никто не сопровождал, прот двинулся к палате Эда. Я предполагал, что говорить они будут через решетчатое окно, но тут дверь распахнулась, и прот влетел в палату, с шумом захлопнув за собой дверь.
Пару минут спустя я нерешительно подошел к двери и заглянул в палату. Оба они стояли у дальней стены и тихо беседовали. О чем они говорили, слышать я не мог, но видел, как Эд нежно гладит Красотку. Он взглянул в мою сторону, и я отпрянул.
Наконец прот вышел из палаты, но котенка у него в руках не было. Как только я убедился, что охранник запер дверь в палату Эда, я повернулся к проту, озадаченный. Не дожидаясь моего вопроса, он сказал:
– Он ее не обидит.
– Откуда вам это известно?
– Он мне это пообещал.
– Хм. А что еще он вам сказал?
– Сказал, что хочет лететь со мной на КА-ПЭКС.
– А вы что?
– Сказал, что не могу взять его с собой.
– И как он на это реагировал?
– Он был разочарован, пока я не сказал ему, что еще вернусь и тогда заберу его.
– И это его устроило?
– Он сказал, что подождет, пусть только ему разрешат оставить у себя котенка.
– Но…
– Не волнуйтесь, он его не обидит. И вообще, он не причинит вам больше никаких неприятностей.
– Почему вы с такой уверенностью это утверждаете?
– Да потому, что он считает так: если он причинит котенку зло, я за ним не вернусь. На самом деле я бы все равно за ним вернулся, но он этого не знает.
– Вернулись бы? Но почему?
– Потому что я ему обещал. Между прочим, – добавил прот, вышагивая рядом со мной, – вам придется найти еще несколько пушистых существ для других отделений.
А вот каким было последнее задание Хауи. Без всякого предупреждения, мгновенно отозваться на просьбу прота и сделать все, что он ни попросит.
Дня два Хауи носился со скоростью тахиона из библиотеки в свою комнату и обратно в библиотеку – тот самый прежний Хауи. Он не спал сорок восемь часов. Читал Сервантеса, Шопенгауэра, Библию. Но вдруг, пролетая мимо окна комнаты отдыха, в которое он в свое время увидел «синюю птицу», Хауи замер и тут же уселся на тот самый памятный подоконник. И принялся сначала хмыкать, а потом гоготать. Вскоре уже смеялось все отделение, возможно, кроме Бэсс, а потом и вся больница, включая персонал. До всех дошла абсурдность задания прота – готовность ко всему, что только не случится.
– Какая нелепость пытаться подготовить себя ко всему в жизни, – сказал мне Хауи, когда позднее мы стояли вместе на лужайке. – Что случается, то случается, и с этим уже ничего не поделаешь.
Прот в это время стоял возле стены и внимательно изучал подсолнух. Интересно, подумал я, что он видит в нем такого, чего мы не видим?
– Так что же теперь будет с твоим заданием? – спросил я Хауи.
– Que sera, sera,[36] – просвистел он и, откинув голову, подставил лицо теплым лучам солнца. – Пойду, пожалуй, подремлю.
Я предложил Хауи подумать о возможности его перевода в первое отделение.
– Подожду, пока Эрни будет готов.
Но проблема была в том, что Эрни не хотел никуда уходить. На последнем собрании персонала я предложил перевести Эрни в первое отделение. С момента «излечения» следы его разрушительной фобии совершенно исчезли: ни защитной маски, ни жалоб на еду, ни ночных связываний, ни спанья на полу. Он практически проводил все свое время с другими пациентами, особенно с Бэсс и Марией. Он уже научился распознавать всевозможные «я» последней, запоминал их имена и характеры и терпеливо ждал появления настоящей Марии, а когда та появлялась, прилагал все старания, чтобы она подольше не исчезала, ненавязчиво поддерживая ее увлечение шитьем и макраме. Стало совершенно очевидным, что у Эрни талант помогать другим, и я стал уговаривать его пойти получить профессию в сфере медицины или социальной помощи. На что он мне ответил: «Но ведь здесь еще столько всего надо сделать».
Примерно в это же время Чак организовал конкурс на лучшее эссе, победитель которого получал право лететь с протом семнадцатого августа. По плану все работы должны были быть представлены к десятому августа, за неделю до «отбытия» прота, – дата, приближавшаяся с неумолимой быстротой. Прот явно согласился прочесть все эссе к семнадцатому числу. Кое-кто из персонала заметил, что пациенты второго отделения в последние две недели совсем притихли, каждый из них отсаживался в сторонку, долго и напряженно о чем-то думал, а потом, склонясь над листом бумаги, что-то записывал. Единственные, кто не собирался лететь на КА-ПЭКС, были Эрни и Бэсс. Эрни – потому, что у него и здесь было полно работы, а Бэсс – потому, что считала себя недостойной бесплатного путешествия. И конечно, Рассел, назвавший этот конкурс «дьявольской затеей».
БЕСЕДА ТРИНАДЦАТАЯ
– А чем еще он занимается? Дома, например?
– Да особо ничем. Вечером, когда дочка ляжет спать, почитает газету. По выходным возится со своей машиной и смотрит телевизор, как и все остальные в городе.
– А он ходит, как прежде, в походы?
– Саре хотелось бы, чтобы он ходил, но он не ходит.
– Почему.
– Его это угнетает.
– А бабочек он все еще собирает?
– Он давным-давно выбросил свою коллекцию. В вагончике для нее нет места.
– Он жалеет о том, что женился и растит ребенка?
– Нет, что вы. Он, как вы выражаетесь, очень предан и жене, и дочке.
– Расскажите мне о его жене.
– Веселая. Энергичная. Ограниченная. Как и большинство домохозяек.
– А дочь?
– Вылитая копия матери.
– Они ладят друг с другом?
– Они все боготворят друг друга.
– У них много друзей?
– Ни одного.
– Ни одного?
– Я же говорил: Сара – католичка, а городок маленький…
– И что, никогда ни с кем не видятся?
– Только с ее семьей. И его матерью.
– А с его сестрами?
– Одна живет на аляске. А другая такая же, как все остальные в городе.
– Вы думаете, он ее ненавидит?
– Он никого не ненавидит.
– А есть у него приятели?
– Ни одного.
– А как насчет того хулигана и того парнишки, за которого он вступился?
– Один – в тюрьме, другого убили в Ливане.
– И он никогда не заглядывает после работы в кабачок, выпить пива с другими ребятами-сшибальщиками?
– Теперь уже нет.
– А раньше заходил?
– Раньше заглядывал: выпивал кружку-другую, шутил со всеми. Но стоило ему пригласить кого-то из них на ужин, как они находили любые предлоги, чтобы отказаться. И никто ни разу не пригласил его на барбекю или на что другое. Так что вскоре он смекнул, что к чему. Теперь они почти все время проводят в вагончике. Я предупреждал его, что так оно и будет.
– Похоже, им совсем одиноко.
– Да в общем-то нет. У сары миллион братьев и сестер.
– А теперь они собираются купить дом?
– Может быть, купить. А может, построить. Им там приглянулся один участок в несколько акров. Это часть фермы, которую кто-то поделил на участки. На нем пара акров леса и речушка. Чудное местечко. Напоминает мне мою родину, если не считать речки.
– Передай ему, что я надеюсь, им этот участок достанется.
– Обязательно передам. Только он все равно не скажет вам своего имени.
И тут в комнату ворвалась миссис Трекслер, задыхаясь и неистово шепча, что в психопатическом отделении страшный переполох: кто-то похитил Жизель! Я велел миссис Трекслер не говорить больше ни слова, с неохотой вывел прота из состояния гипноза, оставил его на ее попечение и ринулся на четвертый этаж.
Жизель! Что я только не пережил за те несколько минут, что спускался на этаж ниже. Я испытывал, наверно, ничуть не меньший ужас, чем если бы в руки этого безумца попали моя Эбби или Дженни. Я так и видел Жизель перед собой, свернувшуюся клубком в моем кресле, слышал ее детский голос и чувствовал нежный, сосновый запах ее волос. Жизель! И это все моя вина. Позволить беспомощной девочке разгуливать по коридорам психиатрической больницы! Я настойчиво отгонял от себя образ этого злодея, волосатыми руками обхватывающего ее шею, а может, творящего что-то и похуже…
Я влетел в четвертое отделение. А там одни преспокойно бродили по коридору, другие мило друг с другом болтали, а третьи уже возвращались к своим повседневным делам. Я не мог поверить своим глазам: никто из них ничуть не казался озабоченным. В мозгу у меня так и заколотилось: что же это за люди?
Похитителя звали Эд. Это был красивый белый мужчина пятидесяти лет, который, свихнувшись, шесть лет назад на стоянке автомобилей торгового центра из винтовки уложил на месте восемь человек. До этого случая Эд был успешным биржевым маклером, примерным мужем и отцом, спортивным болельщиком, старостой в своей церкви, прекрасным игроком в гольф и все такое прочее. Но после этой истории, даже при том, что он регулярно принимал лекарства, время от времени в мозгу его повышалась электрическая активность, и он, потеряв над собой контроль, бросался к стене своей палаты и колотил по ней что есть силы – до окровавленных кулаков и полного измождения.
Однако оказалось, что похитил он вовсе не Жизель, а Красотку.
Я так никогда и не выяснил, что произошло: то ли миссис Трекслер оговорилась, то ли я ее не расслышал, – и все это время страшно волновался за Жизель. Так или иначе, но случилось следующее: котенок каким-то образом забрел в психопатическое отделение, и когда санитары вошли в палату Эда забрать в стирку его грязное белье, Красотка проникла вслед за ними. Не успел никто оглянуться, как Эд уже молотил по железным прутьям дверного окошка и, угрожая свернуть котенку шею, требовал поговорить с «парнем из космоса».
Оказавшийся рядом со мной Виллерс тут же не преминул мне напомнить, что он всегда был против того, чтобы держать в отделениях животных, и, наверное, он был прав: если б не котенок, такое бы никогда не случилось. Более того, если, не дай Бог, пострадает котенок, последствия для Бэсс и других пациентов могут быть самые удручающие. Я решил, что Эд нас просто шантажирует – он не был в фазе жестокости. И тем не менее, я не видел никаких веских причин отказать ему в беседе с протом. Я попросил Бетти послать за ним и тут обнаружил, что прот уже стоит рядом. Похоже, он просто шел следом за мной.
Ему не надо было объяснять, что произошло. Единственное, что я его попросил сделать, – это уверить Эда, что никаких репрессий по отношению к нему не последует, если только он отпустит Красотку. Потребовав, чтобы его никто не сопровождал, прот двинулся к палате Эда. Я предполагал, что говорить они будут через решетчатое окно, но тут дверь распахнулась, и прот влетел в палату, с шумом захлопнув за собой дверь.
Пару минут спустя я нерешительно подошел к двери и заглянул в палату. Оба они стояли у дальней стены и тихо беседовали. О чем они говорили, слышать я не мог, но видел, как Эд нежно гладит Красотку. Он взглянул в мою сторону, и я отпрянул.
Наконец прот вышел из палаты, но котенка у него в руках не было. Как только я убедился, что охранник запер дверь в палату Эда, я повернулся к проту, озадаченный. Не дожидаясь моего вопроса, он сказал:
– Он ее не обидит.
– Откуда вам это известно?
– Он мне это пообещал.
– Хм. А что еще он вам сказал?
– Сказал, что хочет лететь со мной на КА-ПЭКС.
– А вы что?
– Сказал, что не могу взять его с собой.
– И как он на это реагировал?
– Он был разочарован, пока я не сказал ему, что еще вернусь и тогда заберу его.
– И это его устроило?
– Он сказал, что подождет, пусть только ему разрешат оставить у себя котенка.
– Но…
– Не волнуйтесь, он его не обидит. И вообще, он не причинит вам больше никаких неприятностей.
– Почему вы с такой уверенностью это утверждаете?
– Да потому, что он считает так: если он причинит котенку зло, я за ним не вернусь. На самом деле я бы все равно за ним вернулся, но он этого не знает.
– Вернулись бы? Но почему?
– Потому что я ему обещал. Между прочим, – добавил прот, вышагивая рядом со мной, – вам придется найти еще несколько пушистых существ для других отделений.
А вот каким было последнее задание Хауи. Без всякого предупреждения, мгновенно отозваться на просьбу прота и сделать все, что он ни попросит.
Дня два Хауи носился со скоростью тахиона из библиотеки в свою комнату и обратно в библиотеку – тот самый прежний Хауи. Он не спал сорок восемь часов. Читал Сервантеса, Шопенгауэра, Библию. Но вдруг, пролетая мимо окна комнаты отдыха, в которое он в свое время увидел «синюю птицу», Хауи замер и тут же уселся на тот самый памятный подоконник. И принялся сначала хмыкать, а потом гоготать. Вскоре уже смеялось все отделение, возможно, кроме Бэсс, а потом и вся больница, включая персонал. До всех дошла абсурдность задания прота – готовность ко всему, что только не случится.
– Какая нелепость пытаться подготовить себя ко всему в жизни, – сказал мне Хауи, когда позднее мы стояли вместе на лужайке. – Что случается, то случается, и с этим уже ничего не поделаешь.
Прот в это время стоял возле стены и внимательно изучал подсолнух. Интересно, подумал я, что он видит в нем такого, чего мы не видим?
– Так что же теперь будет с твоим заданием? – спросил я Хауи.
– Que sera, sera,[36] – просвистел он и, откинув голову, подставил лицо теплым лучам солнца. – Пойду, пожалуй, подремлю.
Я предложил Хауи подумать о возможности его перевода в первое отделение.
– Подожду, пока Эрни будет готов.
Но проблема была в том, что Эрни не хотел никуда уходить. На последнем собрании персонала я предложил перевести Эрни в первое отделение. С момента «излечения» следы его разрушительной фобии совершенно исчезли: ни защитной маски, ни жалоб на еду, ни ночных связываний, ни спанья на полу. Он практически проводил все свое время с другими пациентами, особенно с Бэсс и Марией. Он уже научился распознавать всевозможные «я» последней, запоминал их имена и характеры и терпеливо ждал появления настоящей Марии, а когда та появлялась, прилагал все старания, чтобы она подольше не исчезала, ненавязчиво поддерживая ее увлечение шитьем и макраме. Стало совершенно очевидным, что у Эрни талант помогать другим, и я стал уговаривать его пойти получить профессию в сфере медицины или социальной помощи. На что он мне ответил: «Но ведь здесь еще столько всего надо сделать».
Примерно в это же время Чак организовал конкурс на лучшее эссе, победитель которого получал право лететь с протом семнадцатого августа. По плану все работы должны были быть представлены к десятому августа, за неделю до «отбытия» прота, – дата, приближавшаяся с неумолимой быстротой. Прот явно согласился прочесть все эссе к семнадцатому числу. Кое-кто из персонала заметил, что пациенты второго отделения в последние две недели совсем притихли, каждый из них отсаживался в сторонку, долго и напряженно о чем-то думал, а потом, склонясь над листом бумаги, что-то записывал. Единственные, кто не собирался лететь на КА-ПЭКС, были Эрни и Бэсс. Эрни – потому, что у него и здесь было полно работы, а Бэсс – потому, что считала себя недостойной бесплатного путешествия. И конечно, Рассел, назвавший этот конкурс «дьявольской затеей».
БЕСЕДА ТРИНАДЦАТАЯ
С тех пор как моя дочь Эбби в пятнадцать лет сбежала в Техас с гитаристом, она стала вегетарианкой. Эбби ни за что не станет носить меха и уже многие годы не признает использование животных в медицинских исследованиях. Много раз я пытался объяснить ей, какую пользу это приносит человечеству, но она и слышать меня не хочет. Ее стандартный ответ был всегда таков: «Объясни это мертвым собакам». Но в последние годы мы этой темы вообще не касаемся.
Как-то раз Эбби дала мне магнитофонную запись песни китов. В начале нашей тринадцатой беседы, пока прот вгрызался в арбуз, я запустил эту запись. Он вдруг замер и склонил голову набок – в точности как наша Ромашка, когда мы ей дали послушать эту пленку. К концу пленки прот улыбался шире, чем когда-либо. Изо рта его торчал кусок арбузной корки.
– Вы что-нибудь из этого поняли? – спросил я.
– Конечно.
– Что это было? Это их способ общения?
– А вы что думаете, это были кишечные газы?
– И вы можете мне сказать, о чем они говорили?
– Конечно.
– Ну?
– Они передавали друг другу различные сложные навигационные данные, сведения о температуре и солености воды, о типах морских существ, пригодных для питания, и их месторасположении, и много всякого другого, включая поэзию и искусство. И это было очень образно и эмоционально, а по-вашему, наверное, «сентиментально» и малозначительно.
– А вы могли бы мне все это перевести дословно?
– Мог бы, но не буду.
– Почему же?
– Потому что вы используете это против них.
Меня несколько рассердило, что на меня лично взвалили ответственность за истребление китов на земном шаре, но я не нашелся что на это ответить.
– И еще там было послание всем другим существам этой ПЛАНЕТЫ. – Прот умолк и, искоса взглянув на меня, откусил от фрукта очередной кусок.
– Ну? Так вы мне скажете, что это было за послание? Или будете и это держать в секрете?
– Они говорят: «Давайте будем друзьями». – Прот доел дыню, сосчитал: – Раз-два-три-четыре-пять», – и в мгновение ока отключился.
– Вам удобно? – спросил я его, сообразив, что он уже сам себя загипнотизировал.
– Превосходно, мой уважаемый господин.
– Хорошо. – Я глубоко вздохнул. – А теперь я назову определенную дату и хочу, чтобы вы вспомнили, где вы были и что вы делали в тот день. Это понятно?
– Yawohl.[37]
– Отлично. – Я весь напрягся. – Дата – семнадцатое августа 1985 года.
Ни шока, никаких других эмоций.
– Да. – Вот и все, что он сказал.
– Где вы сейчас?
– На КА-ПЭКСе. Собираю себе на обед кропины.
– Кропины?
– Кропины – это такие грибы. Вроде ваших трюфелей. Большие такие трюфели. Пальчики оближешь. Вы любите трюфели?
И хотя я сам затеял этот разговор, я никак не мог понять, зачем он в такую минуту задает эти пустые вопросы.
– Я никогда не ел трюфелей. Но давайте продолжим, хорошо? Что еще происходит? Какие-нибудь вызовы с Земли?
– Представьте себе, прямо сейчас получил вызов, и тут же отправляюсь.
– А что вы почувствовали, когда пришел вызов?
– Я ему нужен. Я почувствовал, что я ему нужен.
– Сколько времени у вас займет добраться до Земли?
– Нисколько. Видите ли, при скорости тахиона время идет вспять, таким образом…
– Спасибо. Вы уже мне все объяснили про полеты со светом.
– Странно, я совершенно этого не помню. Но тогда вы должны знать, что такой полет не занимает ровно никакого времени.
– Да, да. Я просто забыл. Итак, вы теперь на Земле?
– Да. В заире.
– В Заире?
– В эту минуту он обращен в сторону КА-ПЭКСа.
– А теперь вы направляетесь…
– А теперь я с ним.
– С вашим другом?
– Да.
– Где вы? Что происходит?
– Возле реки за его домом. Темно. Он раздевается.
– Он вызвал вас на Землю, чтобы пойти с вами ночью поплавать?
– Нет. Он пытается покончить с собой.
– Покончить с собой? Почему?
– Потому что случилось что-то ужасное.
– Что же случилось?
– Он не хочет об этом говорить.
– Черт побери! Я же хочу ему помочь.
– Он это знает.
– Тогда почему же он не хочет мне рассказать?
– Ему очень больно и стыдно. Он не хочет, чтобы вы знали.
– Но я не смогу помочь ему, если он не расскажет мне, что случилось.
– Он это тоже знает.
– Тогда почему…
– Потому что тогда вы узнаете то, что даже он не хочет знать.
– А вы знаете, что случилось?
– Нет.
– Разве он не рассказывает вам обо всем, что с ним происходит?
– Теперь уже нет.
– Тогда, может быть, вы ему поможете? Если вы уговорите его рассказать мне, что произошло, это будет первым шагом, который поможет ему справиться со случившимся.
– Нет.
– Почему?
– Разве вы не помните? Он не хочет об этом говорить.
– Но время у него на исходе!
– Время для всех на исходе.
– Хорошо. Что сейчас происходит?
– Его несет по течению. Он тонет. Он хочет умереть. – Прот произнес это совершенно бесстрастно, словно был не более чем равнодушным наблюдателем.
– Вы можете его остановить?
– Что я могу сделать?
– Вы можете с ним поговорить! Можете помочь ему!
– Если он хочет умереть, он имеет на это право, вы не согласны?
– Но ведь он ваш друг. Если он умрет, вы никогда его больше не увидите!
– Да, я его друг. Поэтому я и не вмешиваюсь.
– Ладно. Он еще в сознании?
– Едва ли.
– Но он еще в воде?
– Да.
– Еще есть время. Помогите же ему, ради Бога!
– В этом нет нужды. Поток вынес его на берег. Он выживет.
– Как далеко унес его поток?
– Примерно с милю.
– Что он сейчас делает?
– Кашляет. Наглотался воды. Но он уже приходит в себя.
– И вы рядом с ним?
– Так же близко, как сейчас к вам.
– Вы можете с ним поговорить?
– Я-то могу, но он не станет говорить со мной.
– Что он сейчас делает?
– Просто лежит. – И тут прот снял с себя рубашку и положил ее на пол перед собой.
– Вы его укрыли?
– Он весь дрожит. – Прот лег на ковер рядом с рубашкой.
– Вы легли рядом с ним?
– Да. Мы сейчас будем спать.
– Хорошо, спите. А теперь я попрошу вас перенестись вперед во времени, в следующее утро. Солнце встало. Где вы сейчас?
– Все еще там, лежим.
– Он спит?
– Нет. Просто не хочет вставать.
– Он о чем-нибудь говорил ночью?
– Нет.
– А вы ему что-нибудь сказали?
– Нет.
– Хорошо. Сейчас наступает вечер. Где вы?
Прот поднялся и снова сел в свое кресло.
– В заире.
– В Заире? Как вы попали в Заир?
– Это непросто объяснить. У света есть определенные…
– Я имел в виду: почему вы туда вернулись? Ваш друг вместе с вами?
– Мне показалось, что это очень красивая страна. Я подумал, что путешествие может его несколько взбодрить.
– Вы ему это сказали?
– Да. Я сказал: «Давай смотаемся отсюда».
– А он что ответил?
– Ничего.
– Так что, теперь вы в Заире?
– Да.
– Вы оба?
– Да.
– Что вы сейчас будете делать?
– Знакомиться со здешними существами.
– А потом?
– Двинемся в другое место.
– Хорошо. Прошло шесть месяцев. Семнадцатое февраля 1986 года. Где вы?
– В египте.
– Все еще в Африке?
– Это большой материк. По крайней мере по ЗЕМНЫМ стандартам.
– Ваш друг все еще с вами?
– Конечно.
– А какими деньгами вы пользовались во время этого путешествия?
– Никакими. Мы просто брали то, что нам было нужно.
– И никто не возражал?
– Мы объясняли, кто мы такие, и никто не возражал.
– Ладно. Прошел год с тех пор, как вы ушли с той реки. Семнадцатое августа 1986 года. Где вы сейчас?
– В швеции.
– Вам там нравится?
– Очень. Люди тут больше, чем где бы то ни было, похожи на КАПЭКСиан.
– В каком смысле?
– Они менее воинственны и более терпимы к своим соплеменникам, чем в тех странах, где мы побывали.
– Семнадцатое августа 1987 года.
– Саудовская аравия.
– Семнадцатое августа 1988 года.
– Квинсленд, австралия.
– Семнадцатое августа 1989 года.
– Боливия.
– Семнадцатое октября того же года.
– Соединенные штаты. Индиана.
– Семнадцатое декабря.
– Нью-Йорк.
– Семнадцатое февраля 1990 года.
– Психиатрическая больница лонг-айленда.
– Семнадцатое мая.
– Манхэттенский психиатрический институт.
– В настоящее время.
– То же знакомое место.
– И ваш друг все это время с вами не разговаривал?
– Ни единого слова.
– А вы пытались с ним говорить?
– Время от времени.
– Можно я попробую?
– Пробуйте себе на здоровье.
– Мне нужно его имя. Мне будет намного легче, если я буду знать, как мне к нему обратиться.
– Этого я сделать не могу. Но я могу дать вам подсказку. Он умеет летать.
– Летать? Его зовут Фрэд?
– Бросьте, доктор, вы способны на большее. Неужели, кроме самолетов, ничего не приходит на ум?
– Он птица? У него имя птицы?
– Очко!
– Хм, хм… Дональд? Вуди? Джонатан Ливингстон?
– Но ведь это не настоящие птицы, джин, верно?
– Мартин?[38] Джей?[39]
– Становится те-е-епле-е-е-е-е-е!
– Робин?[40] Роберт?
– Отлично сработано, доктор брюэр. Остальное в ваших руках.
– Спасибо. Я хотел бы поговорить с ним прямо сейчас. Вы не против?
– С какой стати? – Неожиданно прот (Роберт) обмяк в своем кресле. Руки его безвольно упали вдоль туловища.
– Роберт?
Молчание.
– Роберт, это доктор Брюэр. Мне кажется, я могу вам помочь.
Молчание.
– Роберт, послушайте меня. Вы пережили страшный шок. Я понимаю вашу боль и ваше страдание. Вы меня слышите?
Молчание.
И тут я решил пойти на риск. Зная прота и от него зная кое-что о Роберте, я никак не мог отбросить мысль о том, что даже если он действительно убил или покалечил кого-то, это почти наверняка был несчастный случай, а еще вероятнее, самозащита. Все это, конечно, было не более чем мои домыслы, но это было все, чем я тогда располагал.
– Роберт, послушайте меня. То, что с вами случилось, могло случиться с кем угодно. Этого не надо стыдиться. Это естественная, запрограммированная у людей реакция. Это в наших генах. Вы понимаете? То, что вы сделали, мог совершить любой. И любой в состоянии понять то, что вы сделали и почему вы это сделали, и простить. Я хочу, чтобы вы это поняли. Если вы подадите мне знак, что вы меня слышите, мы сможем об этом поговорить. Нам пока не надо говорить о том, что случилось. Мы будем говорить только о том, как помочь вам справиться с вашим горем и ненавистью к самому себе.
Вы не хотите говорить со мной? Вы не хотите, чтобы я вам помог?
Несколько минут мы сидели молча: я ждал, когда Роберт хотя бы едва заметным жестом даст мне знать, что он услышал мой призыв. Но у него на лице не дрогнул ни единый мускул.
– Я хочу, чтобы вы обо всем этом поразмыслили. А через неделю мы поговорим, хорошо? Пожалуйста, доверьтесь мне.
Молчание.
– А теперь я хочу поговорить с вашим другом.
Мгновение, и передо мной снова был прот: глаза широко раскрыты, улыбка до ушей.
– Приветик, джини. Давненько не виделись. Как делишки?
И мы поговорили немного о наших первых встречах в мае, которые, как выяснилось, он помнил до мельчайших подробностей, словно в голове у него работал магнитофон.
Я вывел прота из состояния гипноза и отправил его назад во второе отделение. Он был, как обычно, в прекрасном настроении и не помнил абсолютно ничего из того, что только что произошло.
В тот же день, после полудня, в нашей лекционной комнате проводился семинар, но я из того, что на нем говорилось, не слышал ни слова. Я обдумывал, как бы увеличить число моих бесед с протом (Робертом). К сожалению, в конце этой недели и в начале следующей у меня были важные дела в Лос-Анджелесе, назначенные еще несколько месяцев назад, отменить которые было просто невозможно. Но я подозревал, что и дюжины бесед будет недостаточно. Чтобы во всем этом разобраться, может быть, не хватит и сотни. И хотя теперь я знал его имя, я не был уверен, что это существенно поможет нам в наших поисках. Правда, то, что случилось, обнадеживало в другом плане: появилась трещина в броне, намек на то, что Роберт готов идти нам навстречу и помочь собственному выздоровлению. Но оставалось всего две недели до «отбытия» прота. Если мне до этого времени не удастся до него достучаться, будет уже поздно.
– Его зовут Роберт «такой-то», – сказал я Жизель после семинара.
– Отлично! Сейчас проверю мой список.
Жизель склонилась над длинной компьютерной распечаткой. Ее профиль был само совершенство, вроде тех, что используют в рекламах.
– А вот есть один! Правда, этот парень исчез в апреле 1985-го, и ему тогда было шестьдесят восемь. Постойте! Вот еще один! И он исчез в августе! Ой, нет, ему тогда было только семь лет. Значит, сейчас ему двенадцать. – Она с грустью посмотрела на меня. – Это были единственные два Роберта.
– Этого я и боялся.
– Он должен где-то быть! – взвыла она. – Где же должны быть сведения о его существовании? Мы наверняка что-то упустили. Какую-то важную подсказку…
Жизель вскочила на ноги и принялась расхаживать взад-вперед по моему кабинету. И тут на глаза ей попалась стоявшая у меня на столе фотография моей семьи. Жизель стала расспрашивать меня про мою жену: где мы познакомились и всякое такое прочее. Я рассказал о том, когда я познакомился с Карен, и немного о детях. Тогда она снова села и рассказала мне о себе то, чего прежде не рассказывала. Я не хочу вдаваться в подробности, но Жизель была близко знакома со многими знаменитыми журналистами и спортсменами. Однако суть была в том, что, несмотря на то, что у нее было множество друзей-мужчин, она так и не вышла замуж. Я не решился спросить ее почему, но она сама ответила на мой немой вопрос:
– Потому что я идеалистка, во всем ищу совершенства, и вообще, у меня тьма недостатков. – Взгляд ее унесся в далекое прошлое. – И я ни разу не встретила человека, которому могла бы отдаться целиком и полностью.
Тут она повернулась ко мне. В порыве беспомощного эгоизма я с уверенностью подумал: сейчас она скажет «до сегодняшнего дня». Руки мои почему-то потянулись к галстуку.
– И вот теперь я его теряю. – Голос ее звучал жалобно. – И ничего уж тут не поделаешь!
Она влюблена в прота!
Сраженный разочарованием, смешанным с облегчением, я, не задумываясь, выпалил глупость:
– У меня есть сын, который вам может понравиться. – Я имел в виду Фрэда; он только что получил роль в комедийном спектакле маленького театра в Ньюарке.
Лицо Жизель осветилось нежной улыбкой.
– Пилот, который решил стать актером? Сколько лет ему на этой фотографии?
– Девятнадцать.
– Он симпатичный, правда?
– Пожалуй. – Я с любовью посмотрел на фотоснимок, стоявший у меня на столе.
– Эта фотография напоминает мне мою собственную семью, – сказала она. – Мой отец так нами гордился. Мы все стали профессионалами в той или иной области. Ронни – хирург, Одри – дантист, Гарри – ветеринар. Одна я ни то ни се.
Как-то раз Эбби дала мне магнитофонную запись песни китов. В начале нашей тринадцатой беседы, пока прот вгрызался в арбуз, я запустил эту запись. Он вдруг замер и склонил голову набок – в точности как наша Ромашка, когда мы ей дали послушать эту пленку. К концу пленки прот улыбался шире, чем когда-либо. Изо рта его торчал кусок арбузной корки.
– Вы что-нибудь из этого поняли? – спросил я.
– Конечно.
– Что это было? Это их способ общения?
– А вы что думаете, это были кишечные газы?
– И вы можете мне сказать, о чем они говорили?
– Конечно.
– Ну?
– Они передавали друг другу различные сложные навигационные данные, сведения о температуре и солености воды, о типах морских существ, пригодных для питания, и их месторасположении, и много всякого другого, включая поэзию и искусство. И это было очень образно и эмоционально, а по-вашему, наверное, «сентиментально» и малозначительно.
– А вы могли бы мне все это перевести дословно?
– Мог бы, но не буду.
– Почему же?
– Потому что вы используете это против них.
Меня несколько рассердило, что на меня лично взвалили ответственность за истребление китов на земном шаре, но я не нашелся что на это ответить.
– И еще там было послание всем другим существам этой ПЛАНЕТЫ. – Прот умолк и, искоса взглянув на меня, откусил от фрукта очередной кусок.
– Ну? Так вы мне скажете, что это было за послание? Или будете и это держать в секрете?
– Они говорят: «Давайте будем друзьями». – Прот доел дыню, сосчитал: – Раз-два-три-четыре-пять», – и в мгновение ока отключился.
– Вам удобно? – спросил я его, сообразив, что он уже сам себя загипнотизировал.
– Превосходно, мой уважаемый господин.
– Хорошо. – Я глубоко вздохнул. – А теперь я назову определенную дату и хочу, чтобы вы вспомнили, где вы были и что вы делали в тот день. Это понятно?
– Yawohl.[37]
– Отлично. – Я весь напрягся. – Дата – семнадцатое августа 1985 года.
Ни шока, никаких других эмоций.
– Да. – Вот и все, что он сказал.
– Где вы сейчас?
– На КА-ПЭКСе. Собираю себе на обед кропины.
– Кропины?
– Кропины – это такие грибы. Вроде ваших трюфелей. Большие такие трюфели. Пальчики оближешь. Вы любите трюфели?
И хотя я сам затеял этот разговор, я никак не мог понять, зачем он в такую минуту задает эти пустые вопросы.
– Я никогда не ел трюфелей. Но давайте продолжим, хорошо? Что еще происходит? Какие-нибудь вызовы с Земли?
– Представьте себе, прямо сейчас получил вызов, и тут же отправляюсь.
– А что вы почувствовали, когда пришел вызов?
– Я ему нужен. Я почувствовал, что я ему нужен.
– Сколько времени у вас займет добраться до Земли?
– Нисколько. Видите ли, при скорости тахиона время идет вспять, таким образом…
– Спасибо. Вы уже мне все объяснили про полеты со светом.
– Странно, я совершенно этого не помню. Но тогда вы должны знать, что такой полет не занимает ровно никакого времени.
– Да, да. Я просто забыл. Итак, вы теперь на Земле?
– Да. В заире.
– В Заире?
– В эту минуту он обращен в сторону КА-ПЭКСа.
– А теперь вы направляетесь…
– А теперь я с ним.
– С вашим другом?
– Да.
– Где вы? Что происходит?
– Возле реки за его домом. Темно. Он раздевается.
– Он вызвал вас на Землю, чтобы пойти с вами ночью поплавать?
– Нет. Он пытается покончить с собой.
– Покончить с собой? Почему?
– Потому что случилось что-то ужасное.
– Что же случилось?
– Он не хочет об этом говорить.
– Черт побери! Я же хочу ему помочь.
– Он это знает.
– Тогда почему же он не хочет мне рассказать?
– Ему очень больно и стыдно. Он не хочет, чтобы вы знали.
– Но я не смогу помочь ему, если он не расскажет мне, что случилось.
– Он это тоже знает.
– Тогда почему…
– Потому что тогда вы узнаете то, что даже он не хочет знать.
– А вы знаете, что случилось?
– Нет.
– Разве он не рассказывает вам обо всем, что с ним происходит?
– Теперь уже нет.
– Тогда, может быть, вы ему поможете? Если вы уговорите его рассказать мне, что произошло, это будет первым шагом, который поможет ему справиться со случившимся.
– Нет.
– Почему?
– Разве вы не помните? Он не хочет об этом говорить.
– Но время у него на исходе!
– Время для всех на исходе.
– Хорошо. Что сейчас происходит?
– Его несет по течению. Он тонет. Он хочет умереть. – Прот произнес это совершенно бесстрастно, словно был не более чем равнодушным наблюдателем.
– Вы можете его остановить?
– Что я могу сделать?
– Вы можете с ним поговорить! Можете помочь ему!
– Если он хочет умереть, он имеет на это право, вы не согласны?
– Но ведь он ваш друг. Если он умрет, вы никогда его больше не увидите!
– Да, я его друг. Поэтому я и не вмешиваюсь.
– Ладно. Он еще в сознании?
– Едва ли.
– Но он еще в воде?
– Да.
– Еще есть время. Помогите же ему, ради Бога!
– В этом нет нужды. Поток вынес его на берег. Он выживет.
– Как далеко унес его поток?
– Примерно с милю.
– Что он сейчас делает?
– Кашляет. Наглотался воды. Но он уже приходит в себя.
– И вы рядом с ним?
– Так же близко, как сейчас к вам.
– Вы можете с ним поговорить?
– Я-то могу, но он не станет говорить со мной.
– Что он сейчас делает?
– Просто лежит. – И тут прот снял с себя рубашку и положил ее на пол перед собой.
– Вы его укрыли?
– Он весь дрожит. – Прот лег на ковер рядом с рубашкой.
– Вы легли рядом с ним?
– Да. Мы сейчас будем спать.
– Хорошо, спите. А теперь я попрошу вас перенестись вперед во времени, в следующее утро. Солнце встало. Где вы сейчас?
– Все еще там, лежим.
– Он спит?
– Нет. Просто не хочет вставать.
– Он о чем-нибудь говорил ночью?
– Нет.
– А вы ему что-нибудь сказали?
– Нет.
– Хорошо. Сейчас наступает вечер. Где вы?
Прот поднялся и снова сел в свое кресло.
– В заире.
– В Заире? Как вы попали в Заир?
– Это непросто объяснить. У света есть определенные…
– Я имел в виду: почему вы туда вернулись? Ваш друг вместе с вами?
– Мне показалось, что это очень красивая страна. Я подумал, что путешествие может его несколько взбодрить.
– Вы ему это сказали?
– Да. Я сказал: «Давай смотаемся отсюда».
– А он что ответил?
– Ничего.
– Так что, теперь вы в Заире?
– Да.
– Вы оба?
– Да.
– Что вы сейчас будете делать?
– Знакомиться со здешними существами.
– А потом?
– Двинемся в другое место.
– Хорошо. Прошло шесть месяцев. Семнадцатое февраля 1986 года. Где вы?
– В египте.
– Все еще в Африке?
– Это большой материк. По крайней мере по ЗЕМНЫМ стандартам.
– Ваш друг все еще с вами?
– Конечно.
– А какими деньгами вы пользовались во время этого путешествия?
– Никакими. Мы просто брали то, что нам было нужно.
– И никто не возражал?
– Мы объясняли, кто мы такие, и никто не возражал.
– Ладно. Прошел год с тех пор, как вы ушли с той реки. Семнадцатое августа 1986 года. Где вы сейчас?
– В швеции.
– Вам там нравится?
– Очень. Люди тут больше, чем где бы то ни было, похожи на КАПЭКСиан.
– В каком смысле?
– Они менее воинственны и более терпимы к своим соплеменникам, чем в тех странах, где мы побывали.
– Семнадцатое августа 1987 года.
– Саудовская аравия.
– Семнадцатое августа 1988 года.
– Квинсленд, австралия.
– Семнадцатое августа 1989 года.
– Боливия.
– Семнадцатое октября того же года.
– Соединенные штаты. Индиана.
– Семнадцатое декабря.
– Нью-Йорк.
– Семнадцатое февраля 1990 года.
– Психиатрическая больница лонг-айленда.
– Семнадцатое мая.
– Манхэттенский психиатрический институт.
– В настоящее время.
– То же знакомое место.
– И ваш друг все это время с вами не разговаривал?
– Ни единого слова.
– А вы пытались с ним говорить?
– Время от времени.
– Можно я попробую?
– Пробуйте себе на здоровье.
– Мне нужно его имя. Мне будет намного легче, если я буду знать, как мне к нему обратиться.
– Этого я сделать не могу. Но я могу дать вам подсказку. Он умеет летать.
– Летать? Его зовут Фрэд?
– Бросьте, доктор, вы способны на большее. Неужели, кроме самолетов, ничего не приходит на ум?
– Он птица? У него имя птицы?
– Очко!
– Хм, хм… Дональд? Вуди? Джонатан Ливингстон?
– Но ведь это не настоящие птицы, джин, верно?
– Мартин?[38] Джей?[39]
– Становится те-е-епле-е-е-е-е-е!
– Робин?[40] Роберт?
– Отлично сработано, доктор брюэр. Остальное в ваших руках.
– Спасибо. Я хотел бы поговорить с ним прямо сейчас. Вы не против?
– С какой стати? – Неожиданно прот (Роберт) обмяк в своем кресле. Руки его безвольно упали вдоль туловища.
– Роберт?
Молчание.
– Роберт, это доктор Брюэр. Мне кажется, я могу вам помочь.
Молчание.
– Роберт, послушайте меня. Вы пережили страшный шок. Я понимаю вашу боль и ваше страдание. Вы меня слышите?
Молчание.
И тут я решил пойти на риск. Зная прота и от него зная кое-что о Роберте, я никак не мог отбросить мысль о том, что даже если он действительно убил или покалечил кого-то, это почти наверняка был несчастный случай, а еще вероятнее, самозащита. Все это, конечно, было не более чем мои домыслы, но это было все, чем я тогда располагал.
– Роберт, послушайте меня. То, что с вами случилось, могло случиться с кем угодно. Этого не надо стыдиться. Это естественная, запрограммированная у людей реакция. Это в наших генах. Вы понимаете? То, что вы сделали, мог совершить любой. И любой в состоянии понять то, что вы сделали и почему вы это сделали, и простить. Я хочу, чтобы вы это поняли. Если вы подадите мне знак, что вы меня слышите, мы сможем об этом поговорить. Нам пока не надо говорить о том, что случилось. Мы будем говорить только о том, как помочь вам справиться с вашим горем и ненавистью к самому себе.
Вы не хотите говорить со мной? Вы не хотите, чтобы я вам помог?
Несколько минут мы сидели молча: я ждал, когда Роберт хотя бы едва заметным жестом даст мне знать, что он услышал мой призыв. Но у него на лице не дрогнул ни единый мускул.
– Я хочу, чтобы вы обо всем этом поразмыслили. А через неделю мы поговорим, хорошо? Пожалуйста, доверьтесь мне.
Молчание.
– А теперь я хочу поговорить с вашим другом.
Мгновение, и передо мной снова был прот: глаза широко раскрыты, улыбка до ушей.
– Приветик, джини. Давненько не виделись. Как делишки?
И мы поговорили немного о наших первых встречах в мае, которые, как выяснилось, он помнил до мельчайших подробностей, словно в голове у него работал магнитофон.
Я вывел прота из состояния гипноза и отправил его назад во второе отделение. Он был, как обычно, в прекрасном настроении и не помнил абсолютно ничего из того, что только что произошло.
В тот же день, после полудня, в нашей лекционной комнате проводился семинар, но я из того, что на нем говорилось, не слышал ни слова. Я обдумывал, как бы увеличить число моих бесед с протом (Робертом). К сожалению, в конце этой недели и в начале следующей у меня были важные дела в Лос-Анджелесе, назначенные еще несколько месяцев назад, отменить которые было просто невозможно. Но я подозревал, что и дюжины бесед будет недостаточно. Чтобы во всем этом разобраться, может быть, не хватит и сотни. И хотя теперь я знал его имя, я не был уверен, что это существенно поможет нам в наших поисках. Правда, то, что случилось, обнадеживало в другом плане: появилась трещина в броне, намек на то, что Роберт готов идти нам навстречу и помочь собственному выздоровлению. Но оставалось всего две недели до «отбытия» прота. Если мне до этого времени не удастся до него достучаться, будет уже поздно.
– Его зовут Роберт «такой-то», – сказал я Жизель после семинара.
– Отлично! Сейчас проверю мой список.
Жизель склонилась над длинной компьютерной распечаткой. Ее профиль был само совершенство, вроде тех, что используют в рекламах.
– А вот есть один! Правда, этот парень исчез в апреле 1985-го, и ему тогда было шестьдесят восемь. Постойте! Вот еще один! И он исчез в августе! Ой, нет, ему тогда было только семь лет. Значит, сейчас ему двенадцать. – Она с грустью посмотрела на меня. – Это были единственные два Роберта.
– Этого я и боялся.
– Он должен где-то быть! – взвыла она. – Где же должны быть сведения о его существовании? Мы наверняка что-то упустили. Какую-то важную подсказку…
Жизель вскочила на ноги и принялась расхаживать взад-вперед по моему кабинету. И тут на глаза ей попалась стоявшая у меня на столе фотография моей семьи. Жизель стала расспрашивать меня про мою жену: где мы познакомились и всякое такое прочее. Я рассказал о том, когда я познакомился с Карен, и немного о детях. Тогда она снова села и рассказала мне о себе то, чего прежде не рассказывала. Я не хочу вдаваться в подробности, но Жизель была близко знакома со многими знаменитыми журналистами и спортсменами. Однако суть была в том, что, несмотря на то, что у нее было множество друзей-мужчин, она так и не вышла замуж. Я не решился спросить ее почему, но она сама ответила на мой немой вопрос:
– Потому что я идеалистка, во всем ищу совершенства, и вообще, у меня тьма недостатков. – Взгляд ее унесся в далекое прошлое. – И я ни разу не встретила человека, которому могла бы отдаться целиком и полностью.
Тут она повернулась ко мне. В порыве беспомощного эгоизма я с уверенностью подумал: сейчас она скажет «до сегодняшнего дня». Руки мои почему-то потянулись к галстуку.
– И вот теперь я его теряю. – Голос ее звучал жалобно. – И ничего уж тут не поделаешь!
Она влюблена в прота!
Сраженный разочарованием, смешанным с облегчением, я, не задумываясь, выпалил глупость:
– У меня есть сын, который вам может понравиться. – Я имел в виду Фрэда; он только что получил роль в комедийном спектакле маленького театра в Ньюарке.
Лицо Жизель осветилось нежной улыбкой.
– Пилот, который решил стать актером? Сколько лет ему на этой фотографии?
– Девятнадцать.
– Он симпатичный, правда?
– Пожалуй. – Я с любовью посмотрел на фотоснимок, стоявший у меня на столе.
– Эта фотография напоминает мне мою собственную семью, – сказала она. – Мой отец так нами гордился. Мы все стали профессионалами в той или иной области. Ронни – хирург, Одри – дантист, Гарри – ветеринар. Одна я ни то ни се.