– Я бы этого не сказал. Это вовсе не так. Вы одна из лучших журналисток в стране. Разве лучше быть второсортной в какой-то другой области?
   Жизель улыбнулась и кивнула в знак согласия.
   – А вы на этой фотографии напоминаете мне моего отца.
   – Чем же это?
   – Даже не знаю. Он был таким милым. Добрым. Вам бы он понравился.
   – Скорее всего. А можно вас спросить: что с ним случилось?
   – Он покончил с собой.
   – Очень вам сочувствую.
   – Спасибо, – сказала она и словно сквозь сон добавила: – У него был рак. Он не захотел быть нам обузой.
   Мы сидели у меня кабинете, каждый думал о своем, и вдруг я нечаянно взглянул на часы.
   – Боже мой! Мне надо бежать. Мы сегодня идем на спектакль с участием Фрэда. Он играет репортера. Хотите пойти вместе с нами?
   – Спасибо, не могу. Мне надо поработать. И поразмыслить.
   Когда мы вошли в лифт, я напомнил Жизель, что меня несколько дней не будет в городе и что я вернусь только в середине следующей недели.
   – Может быть, мы к тому времени уже разгадаем загадку! Завтра мне должны прислать список всех боен!
   Она вышла на втором этаже, а я остался в пустом лифте, ощущая тяжесть всего тела и глубокую грусть, с трудом находя объяснение и тому и другому.

БЕСЕДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   Я вернулся на работу только в следующую среду. Не успел я войти в свой кабинет, как на меня повеяло запахом сосны – значит, здесь побывала Жизель. Поверх огромной стопки бумаг на моем столе лежала записка, аккуратно выведенная зелеными чернилами.
 
   В 1985году в городе, где есть бойня, обнаружено только одно исчезновение. Это было в Южной Каролине. Пропала женщина. Эту неделю буду в библиотеке просматривать все газеты за тот год. До встречи.
   Ваша Жизель.
 
   Пока я читал эту записку, позвонил Чарли Флинн, тот самый астроном из Принстона, коллега моего зятя. Когда он вернулся из своего отпуска в Канаде, Стив рассказал ему о различии между его орбитой вращения КА-ПЭКСа вокруг его солнц и орбитой, начерченной протом. Флинн проявил к этому огромный интерес. Он сказал, что расчет этот сделал один из его аспирантов. Узнав о версии прота, он собственноручно проверил расчеты и обнаружил, что эта орбита была точь-в-точь как у прота – маятникообразная, а вовсе не восьмеркой. И все звездные карты, начерченные протом, тоже оказались точными. Я думал, что ничто, связанное с протом, меня уже не удивит, но то, что сказал этот маститый ученый, потрясло меня не меньше, чем поразило его самого. А сказал он следующее:
   – «Зацикленные ученые», как правило, люди с гениальной памятью, правда? Тут же случай другой. Угадать эту орбиту или вычислить ее с помощью интуиции просто невозможно. Я знаю: то, что я сейчас скажу, покажется безумием, но добыть эту информацию он мог, только побывав на этой планете!
   И это сказал человек, столь же нормальный, как мы с вами!
   – Можно мне поговорить с вашим пациентом? – продолжал профессор. – У меня к нему тысячи вопросов!
   Разумеется, я отверг эту идею – по нескольким причинам. Однако я предложил ему прислать мне список из пятидесяти самых важных для него вопросов и уверил его, что с радостью передам их проту.
   – Только поторопитесь, – добавил я. – Он заявил, что покидает нас семнадцатого августа.
   – А вы могли бы сделать так, чтобы он задержался?
   – Вряд ли.
   – А можете попробовать?
   – Я уже стараюсь изо всех сил, – заверил я его.
 
* * *
 
   Все утро ушло на собрания и на интервью с третьим кандидатом на пост директора. Боюсь, что я не уделил ему заслуженного внимания. Похоже, он был довольно способный человек; у него было несколько отличных публикаций. Его специализацией был синдром Туретта, и он сам страдал этим заболеванием в легкой форме – в основном это выражалось в нервных тиках, и еще время от времени он называл меня «куском дерьма». Но я его почти не слушал, так как был поглощен мыслями о том, каким образом я мог бы достучаться до Роберта. В конце концов, меня осенила одна идея, и я с непростительным энтузиазмом воскликнул: «Ага!» Решив, что это восклицание относилось к его рассказу, наш гость, обрадованный моей заинтересованностью, уже не мог остановиться. При этом лицо его еще больше дергалось, а ругательства сыпались как из ведра. Я же не обращал на него никакого внимания, полностью поглощенный одним вопросом: можно ли загипнотизировать первичную личность, когда ее второе «я» уже находится под гипнозом?
 
* * *
 
   – Так, готов ко всему, – сказал прот, прикончив огромную миску с фруктовым салатом и высморкавшись в салфетку. Бросив салфетку в миску, он уставился в одну точку у меня за спиной. Зная, как он мгновенно впадает в транс, я решил его попридержать.
   – Я сейчас пока не буду вас гипнотизировать.
   – Говорил вам, это не сработает, – отозвался прот со знакомой мне усмешкой.
   – Я хочу сначала поговорить с вами о Роберте.
   Улыбка тут же слетела с его губ.
   – Откуда вы узнали его имя?
   – Вы сами мне его сказали.
   – Под гипнозом?
   – Да.
   – Да, таких дураков поискать.
   – Что случилось с его женой и ребенком?
   На лице у прота отразились растерянность и волнение.
   – Я не знаю.
   – Бросьте, уж это он вам сказал.
   – Ошибаетесь. С тех пор как я нашел его возле реки, он ни разу не упомянул их.
   – А где они сейчас?
   – Понятия не имею.
   Одно из двух: или прот лгал, в чем я сильно сомневался, или он действительно не был в курсе того, что происходило с Робертом, когда его самого не было поблизости. Если последнее было верно, Роберт мог делать все, что угодно, в том числе пытаться покончить с собой, и прот ничего бы об этом не узнал. Теперь я был более чем когда-либо уверен, что должен достучаться до Роберта как можно скорее. Нельзя было терять ни минуты. Я поднялся и снял липкую ленту с пятна на стене. Прот немедленно вошел в глубокий транс.
   – Мы сейчас в настоящем времени. Прот? Вы это понимаете?
   – Да. Это не такая уж сложная концепция.
   – Хорошо. Роберт сейчас рядом с вами?
   – Да.
   – Пожалуйста, можно мне с ним поговорить?
   – Вы-то можете, но он скорее всего не станет говорить с вами.
   – Пожалуйста, уступите ему место.
   Молчание. Роберт ссутулился и опустил голову.
   – Роберт!
   Молчание.
   – Роберт, это доктор Брюэр. Пожалуйста, откройте глаза.
   Роберт едва заметно пошевельнулся.
   – Роберт, я не просто пытаюсь помочь вам. Я знаю, что могу вам помочь. Пожалуйста, доверьтесь мне. Откройте глаза!
   Его веки, задрожав, на мгновение приоткрылись и снова закрылись. А потом он заморгал, веки снова задрожали, и глаза его наконец целиком открылись. Взгляд его казался почти пустым. И все равно это было лучше, чем ничего.
   – Роберт! Вы меня слышите?
   После паузы, показавшейся вечностью, последовал едва заметный кивок.
   – Хорошо. Теперь я хочу, чтобы вы посмотрели на стену позади меня и сосредоточили свое внимание на обозначенном там пятне.
   Его безжизненный взгляд, бесцельно вперившийся в край моего стола, чуть-чуть сместился вверх.
   – Немного выше. Посмотрите немного выше!
   Медленно-медленно, дюйм за дюймом, взгляд его поднимался вверх. Полностью игнорируя мое присутствие, он сейчас смотрел на стену позади меня. Рот его приоткрылся.
   – Хорошо. Теперь слушайте внимательно. Я сейчас посчитаю от шести до десяти. Пока я буду считать, ваши веки станут тяжелыми, и вы начнете постепенно погружаться в сон. К тому времени как я досчитаю до десяти, вы уже будете в глубоком трансе. Но при этом вы сможете слышать и понимать все, что я скажу. И еще одно – это очень важно: когда я хлопну в ладоши, вы проснетесь. Понятно?
   Едва заметный, но вполне определенный кивок.
   – Хорошо. Начнем. Шесть… – Я внимательно следил за тем, как опускались его веки. – Десять. Роберт, вы меня слышите?
   Молчание.
   – Роберт!
   Что-то нечленораздельное.
   – Пожалуйста, говорите погромче.
   Послышалось едва различимое «да», скорее напоминавшее бульканье. И все-таки он со мной начал общаться! В эту минуту я вдруг подумал: «А все-таки здорово, что я стал психиатром!»
   – Хорошо. Теперь слушайте внимательно. Мы будем путешествовать в прошлое. Представьте себе, что быстро перелистываете назад страницы календаря. 18 августа 1989 года, ровно год назад. А сейчас 1988 год, теперь 1987-й, а теперь 1986-й. А сейчас, Роберт, восьмое августа 1985 года, полдень. Где вы находитесь?
   Несколько минут он сидел неподвижно, а потом прошептал:
   – Я на работе.
   Голос у него был усталый, но звучал совершенно внятно, хотя и несколько выше, чем у прота.
   – Что вы там делает?
   – Обедаю.
   – Что вы едите?
   – Бутерброд с мясом и солеными огурцами, бутерброд с ореховым маслом и вареньем, хрустящий картофель, банан, два сахарных печенья и кофе в термосе.
   – Откуда у вас этот обед?
   – Лежал в сумке.
   – Вам его собрала жена?
   – Да.
   – Так. А теперь двинемся вперед – на восемь дней и два часа. Шестнадцатое августа 1985 года, два часа дня. Где вы сейчас?
   – На работе.
   – Что вы делаете?
   – Глушу бычка.
   – Так. И что вы видите?
   – Он вертится во все стороны, шумит. Я ударяю его еще раз. Теперь он затих. – Роберт тыльной стороной ладони стер со лба воображаемый пот.
   – А теперь бычок движется дальше по конвейеру, чтобы следующий на конвейере перерезал ему глотку, верно?
   – Да, но сначала его свяжут.
   – А что потом?
   – Потом появится еще один, а потом еще один, а потом еще…
   – Хорошо. Теперь рабочий день кончился, и вы едете домой. Вы подъехали к дому, выходите из машины. Идете по дорожке…
   Глаза Роберта вдруг расширились.
   – Там кто-то есть!
   – Кто? Кто это?
   – Я не знаю. – Роберт взволнован. – Он выходит из моего дома. Я его никогда раньше не видел. Он возвращается назад в мой дом! Что-то случилось! Я бегу за ним, вбегаю вслед за ним в дом. Боже мой! Нет! Н-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Т!
   Комнату оглашают стенания, Роберт мотает головой из стороны в сторону, глаза его, подобные лунам, огромны. Тут он переводит взгляд на меня, и поведение его поразительно меняется – полная метаморфоза. Он смотрит на меня так, словно хочет меня убить.
   – Роберт! – кричу я, со всей силой хлопая в ладоши. – Проснитесь! Проснитесь!
   Глаза его, слава Богу, немедленно закрываются, и он теперь сидит передо мной в кресле – обмякший, изможденный.
   – Роберт!
   Молчание.
   – Роберт!
   Ни звука.
   – Роберт, не волнуйтесь. Все позади. Все в порядке. Вы меня слышите?
   Ни слова в ответ.
   – Роберт, я хочу поговорить с протом.
   Молчание.
   – Пожалуйста, дайте мне поговорить с протом. Прот? Вы здесь, рядом?
   Я почувствовал, как тревога моя нарастает сильнее и сильнее. Неужели я был слишком напорист? А что, если…
   Наконец он приподнял голову, заморгал и открыл глаза.
   – Вы все-таки это сделали.
   – Прот, это вы?
   – Никак не могли сдержаться, а? Только он начал доверять вам, а вы ему раз – и в солнечное сплетение.
   – Прот, я бы и рад не торопиться, но вы же собираетесь семнадцатого нас покинуть. У меня времени в обрез!
   – Я же говорил вам: у меня нет выбора. Если мы не улетим семнадцатого, мы никогда уже не сможем туда вернуться.
   – Вы и Роберт?
   – Да. Только…
   – Только что?
   – Только теперь он исчез.
   – Исчез? Куда он исчез?
   – Я не знаю.
   – Поищите получше, прот. Он должен быть где-то рядом с вами.
   – Уже нет. Его здесь больше нет. Вы его спугнули.
   – Так, я сейчас начну считать в обратном порядке от пяти до одного. И вы постепенно начнете просыпаться. На счет «один» вы полностью проснетесь и будете себя хорошо чувствовать. Готовы? Пять… один.
   – Привет.
   – Как вы себя чувствуете?
   – Кажется, я переел фруктов. У вас есть что-нибудь от высокой кислотности?
   – Бетти даст вам это попозже. Сейчас нам надо поговорить.
   – А чем еще мы тут занимались последние три месяца?
   – Где сейчас находится ваш друг Роберт?
   – Понятия не имею, тренер.
   – Но вы мне раньше говорили, что он в «надежном месте».
   – Он там и был, а теперь он исчез.
   – Но вы могли с ним связаться, если бы захотели.
   – Может, да, а может, нет.
   – Ладно. Давайте еще раз поговорим о следующем: когда вы прилетели на Землю пять лет назад, Роберт пытался утопиться. Помните?
   – Как я могу такое забыть?
   – Но вы не знаете, почему он хотел это сделать?
   – Я думаю, потому что больше не хотел жить.
   – Вы хотите сказать, что понятия не имеете, из-за чего он был так сильно огорчен? Был в таком отчаянии?
   – По-моему, мы уже это проходили.
   – Я думаю, он кого-то убил.
   – Роберт? Не-е. Он может иногда вспылить, но…
   – Я не думаю, что он намеревался кого-то убивать. Я думаю, что он застал кого-то у себя дома. Кого-то, кто сделал что-то дурное его жене и дочери. Он ведь, прот, всего-навсего человек. Он действовал не размышляя.
   – Этому я не удивлюсь.
   – Прот, послушайте меня. Вы помогли Хауи вылечить Эрни от его фобии. Я хочу вас попросить сделать кое-что для меня. Я хочу попросить вас вылечить Роберта. Давайте назовем это «заданием». Я даю вам задание вылечить Роберта. Вы возьметесь за такое задание?
   – Простите, но я не могу.
   – Какого черта? Почему?
   – Эрни хотел поправиться. А Роберт не хочет. Он хочет одного: чтобы его оставили в покое. Он теперь даже со мной не хочет разговаривать.
   – Вы помогли многим пациентам второго отделения. Я уверен, что если вы постараетесь, вы сможете помочь и Роберту. Пожалуйста, попробуйте.
   – Все, что пожелаете, сэр. Но на многое не рассчитывайте.
   – Хорошо. На сегодня, я думаю, достаточно. Нам обоим нужно время обо всем этом поразмыслить. Но мне хотелось бы назначить в воскресенье дополнительную встречу. Это мой единственный свободный день. Вы не против прийти со мной побеседовать в воскресенье?
   – А как же ваше обещание жене?
   – Какое обещание?
   – Что вы ни при каких обстоятельствах не будете работать в воскресенье. Если, конечно, не считать того, что вы хитрите и приносите работу домой.
   – Как вы об этом узнали?
   – Все об этом знают.
   – Хоть вас это и не касается, но она на две недели едет в Адирондаке вместе с Фишкой.
   – В таком случае я буду счастлив принять ваше милостивое предложение.
   – Благодарю вас.
   – Не стоит благодарности. Ну, теперь все?
   – Пока что все.
   – Пращевайте-е-е.
   Я выключил магнитофон и плюхнулся в кресло, наверное, ничуть не менее обессиленный, чем Роберт. Я был очень недоволен этой беседой. Я поторопился, поступил рискованно и все испортил, возможно, непоправимо. Психиатр должен твердо знать: лечение психически больного человека подобно пению в опере – со стороны кажется, что это проще простого, а на самом деле это тьма работы и коротких путей нет.
   А с другой стороны, я, вероятно, не проявил достаточной настойчивости. Наверное, я должен был вынудить его рассказать мне в точности, что он увидел в тот августовский вечер, когда пришел домой с работы. Я теперь знал, что он натолкнулся на что-то ужасное, и даже догадывался, на что именно. Но моему пациенту это не помогло ни на йоту, а может, даже наоборот, все испортило. Более того, я пропустил исключительную возможность – узнать его фамилию! Неожиданно должность директора, свободного от ответственности за пациентов, показалась мне необычайно заманчивой.
 
   Перед самым выходным Бетти объявила мне, что бросает свои попытки стать матерью, а я в ответ посочувствовал ей в том, что они не увенчались успехом. На что она ответила, что сочувствовать вовсе не стоит, так как на земном шаре уже более пяти миллиардов людей и, возможно, больше и не требуется. Даю голову на отсечение, она беседовала с протом.
   Мы шли по коридору, и вдруг Бетти, ничего не объясняя, попросила меня пойти повидать Марию. Я посмотрел на часы: через пять минут мне надо было уже отправляться на благотворительный обед в «Плаза». Заметив мое замешательство, Бетти похлопала меня по руке и сказала: «Вы не пожалеете».
   Я нашел Марию в комнате отдыха, где она беседовала с Эрни и Расселом. Она пребывала в совершенно несвойственном ей радостном состоянии, и я решил, что это было ее новое «я». Но оказалось, что это была сама Мария! И хотя ответ напрашивался сам собой, я не удержался и спросил ее, как она себя чувствует.
   – Доктор Брюэр, никогда в жизни я не была так счастлива. И все меня в этом поддерживают. Я точно это знаю.
   – Поддерживают в чем? Что случилось?
   – Я решила пойти в монахини! Здорово?
   Я вдруг почувствовал, что расплываюсь в широченной улыбке. Такая простая идея – как же я сам до нее не додумался? Может, именно потому, что она была так проста. Наверное, у нас, психиатров, есть склонность все усложнять. Как бы там ни было, Мария была просто вне себя от радости.
   – Что же тебя натолкнуло на эту мысль? – спросил я, чувствуя, что и мое настроение тоже поднялось.
   – Эрни объяснил мне, как важно было простить моего отца и братьев. И сразу все переменилось.
   Я поздравил Эрни с такой замечательной идеей.
   – Это не моя идея, – ответил Эрни. – Это идея прота.
   Рассел, похоже, был растерян и не знал, что и думать.
   – Этот человек изгоняет наших демонов силой Вельзевула, принца дьяволов, – пробормотал он неуверенно и поплелся прочь.
   – Я ухожу туда, конечно, только на время, – сказала Мария, провожая его взглядом.
   – Почему только на время?
   – Когда прот вернется, он возьмет меня с собой!

БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ

   В воскресенье поздним утром Карен вместе Ромашкой отбыли в Адирондакс. У Ромашки настроение было замечательное, точно как у Марии два дня назад, – она прекрасно знала, куда они держат путь. Я пообещал к ним присоединиться через неделю-другую.
   Фишка, по горло утопший в своей работе спасателя, поразмыслив, решил, что проводить время со своими старомодными «предками» ему вовсе ни к чему, и переехал к своему приятелю, родители которого только что уехали в отпуск. Оставшись один в доме, я решил, что лучше мне на время переселиться в гостевой номер при больнице.
   В тот день я чуть не опоздал на встречу с протом. День был безумно жаркий, кондиционеры не работали, и я весь обливался потом, тогда как проту эта жара, казалось, была нипочем – он просто взял и разделся до трусов. «Ну прямо как дома», – прощебетал он. Я включил свой маленький вентилятор, который держал на пожарный случай, и мы занялись делом.
   К сожалению, из-за неполадок в магнитофоне, которые я обнаружил только в самом конце, не могу представить содержание этого интервью дословно. Перед вами лишь краткое описание нашей беседы, основанное на моих попутных потных заметках.
   Пока прот уничтожал неимоверное количество черешен и нектаринов, я подложил ему список вопросов, посланных мне по факсу Чарли Флинном. Я уже успел внимательно прочитать все пятьдесят тщательно подобранных вопросов, но, поскольку они носили чисто научный характер, меня в то время не слишком интересовали его ответы (если они вообще у него были). На один из них я и сам мог ответить: путешествие со светом осуществляется с помощью зеркал. Прот же при виде их слегка улыбнулся и заткнул лист за резинку трусов, рядом со своим неизменным блокнотом.
   Не успел я ему это предложить, как прот уже нашел пятно на стене и мгновенно погрузился в глубокий транс. Я не стал терять ни минуты и, отпустив прота, попросил вызвать на разговор Роберта. Мой собеседник тут же сник. Он весь как-то съежился и стал медленно сползать с кресла, под конец чуть с него не свалившись, и в такой позе оставался до конца нашей беседы. Но о чем бы я ни заводил речь – о смерти его отца, отношениях с друзьями (хулиганом и его жертвой), работе на бойне, местонахождении его жены и дочери, – ничто не вызывало в нем ни малейшего отклика. Я осторожно заговорил о поливалках на лужайке, но и эта тема не тронула его ни на йоту. Казалось, Роберт заранее подготовился к противоборству, и что бы я теперь ни сказал, ничто не могло его вывести из этого состояния кататонии. Я испробовал все известные мне профессиональные маневры и любительские трюки, не побрезговав даже выдумкой фактов, которые мне якобы рассказал прот, а в конце даже обозвал его бесстыдным трусом. И все совершенно без толку.
   Однако, когда я завел речь о его семье и друзьях, мне кое-что пришло на ум. Я снова вызвал прота и, когда тот вернулся, почувствовал большое облегчение. Я спросил его, согласится ли Роберт поговорить, если не со мной, то хотя бы с кем-нибудь другим. После минутного молчания прот ответил:
   – Скорее всего он согласится поговорить со своей матерью.
   Я стал умолять его помочь мне ее разыскать. Сказать мне, как ее зовут, где она живет. И снова, после недолгого молчания, прот сказал:
   – Ее зовут беатриса. Это все, что я могу вам сказать.
   Перед тем как разбудить его, я решил попробовать еще один выстрел вслепую.
   – Какая связь между поливалками для газона и тем, что случилось с Робертом семнадцатого августа 1985 года?
   Вопрос этот вызвал у него искреннее недоумение (точно такое же, как и у незагипнотизированного прота), и в то же время не видно было ни малейших следов паники, которую тогда, Четвертого июля, вызвали включенные моей женой на заднем дворе поливалки. В полном отчаянии я разбудил прота, вызвал наших преданных охранников и очень неохотно отправил его назад во второе отделение.
 
   На следующий день Жизель доложила мне, что почти всю прошлую неделю она вместе со своим другом провела в Исследовательской библиотеке в поиске и чтении статей, опубликованных летом 1985-го в маленьких городках (в тех, что имели скотобойни), но пока безуспешно, правда, еще предстоит просмотреть две большие коробки с микрофильмами. Я рассказал ей о том немногом, что успел разузнать. Жизель усомнилась, что имя матери Роберта сильно им поможет, но тут ей пришла в голову идея.
   – А что, если нам просмотреть дела за 1963 год, когда умер его отец? Вдруг нам попадется некролог человека, чью жену звали Беатриса, а шестилетнего сына – Роберт… Черт! Почему я до этого раньше не додумалась?
   – Что ж, – согласился я. – Сейчас стоит пробовать все, что угодно.
 
   За выходные дни Чак собрал все эссе на тему «Почему я хочу отправиться на КА-ПЭКС». И такое эссе написал не только почти каждый из пациентов, но и кое-кто из вспомогательного медицинского персонала, включая Дженсена и Ковальского. Случилось, что как раз на это время выпала моя очередная беседа с Бэсс, и во время нее я спросил Бэсс, почему она не участвовала в конкурсе.
   – Вы знаете, доктор, почему, – ответила она.
   – Мне хочется, чтобы вы сами мне это сказали.
   – Им не нужна такая, как я.
   – Почему?
   – Я недостойна туда лететь.
   – Почему вы так думаете?
   – Я слишком много ем.
   – Послушайте, Бэсс, здесь все едят гораздо больше, чем вы.
   – Я вообще не заслуживаю того, чтобы есть.
   – Есть должны все.
   – Мне неприятно есть, когда существует столько людей, которым вообще нечего есть. Каждый раз, когда я начинаю есть, я вижу множество голодных лиц, заглядывающих в окно и наблюдающих за тем, как я ем, в надежде, что хоть что-нибудь упадет на пол, а когда что-то падает, они не могут проникнуть сюда и подобрать это. Им остается одно: ждать, когда понесут на помойку объедки. Я не могу видеть эти голодные лица и есть.
   – Бэсс, за окном никого нет.
   – О, они все там! Вы просто их не видите.
   – Вы не можете помочь им тем, что сами не едите.
   – Я не заслуживаю того, чтобы есть.
   По этому кругу мы с Бэсс вращались уже не раз. Лечение не очень-то помогало ей воспринимать реальность. В периоды депрессии ее с трудом удавалось поддерживать электрошоковой терапией и хлозарилом, а в последнее время еще и присутствием Красотки. И когда я сказал ей, что Бетти собирается принести из приюта для животных еще с полдюжины котят, Бэсс слегка оживилась. Но пока мы не добьемся серьезных успехов в лечении параноидальной шизофрении и депрессии, Бэсс мало чем можно помочь. Мне стало даже немного жаль, что она не хочет лететь на КА-ПЭКС.
   Кстати говоря, котенок совершенно прижился у Эда. Единственной проблемой стало то, что в психопатическом отделении теперь каждый хотел иметь животное. Один даже требовал, чтобы ему привели лошадь!
 
   Во вторник, четырнадцатого августа, прот собрал всех в комнате отдыха. Предполагали, что он собирается произнести прощальную речь и объявить результат организованного Чаком конкурса эссе. Собрались все пациенты первого и второго отделений, некоторые из третьего и четвертого, включая Эда с Красоткой и Чокнутого, и весь медицинский персонал, включая санитаров, а прот вдруг исчез. Но тут же снова появился – со скрипкой! Он протянул ее Хауи и попросил:
   – Сыграй что-нибудь.
   Хауи замер.
   – Я не помню, как играть, – сказал он. – Я уже все забыл.
   – Ты вспомнишь, – заверил его прот.
   Хауи, не отрываясь, смотрел на скрипку. Наконец он пристроил ее под подбородком, провел по ней смычком, тут же потянулся за канифолью, предусмотрительно приготовленной для него протом, и вдруг зазвучал этюд Фрица Крейслера. Хауи несколько раз прерывал игру, но ни разу не начал играть сначала и не пытался исполнить этюд совершенно. А потом, почти без паузы, со счастливой улыбкой на губах, разразился сонатой Моцарта. Исполнял он ее не самым лучшим образом, но как только в полной тишине смолк ее последний звук, комнату сотряс гром аплодисментов. За всю карьеру Хауи это выступление было самое потрясающее.