– Я бы нанял, если б мог.
– Но вы же этого не делаете, вам такое и в голову не приходит. Вы испражняетесь, и все тут. И в некоторой степени даже вознаграждаетесь за труды, так ведь?
На магнитофонной пленке в этом месте слышно, как я хмыкаю.
– Хорошо. Неприятных работ нет. Но давайте рассмотрим противоположную сторону этого вопроса. Как насчет работ по специальностям, которые требуют долгих лет обучения? Вроде медицины. Или юриспруденции. Кто занимается этим?
– У нас нет законов, а потому нет и юристов. Что же касается медицины, так у нас ею занимаются все, так что, в общем-то, нет никакой нужды во врачах. Разумеется, есть такие, кому эта область интереснее, чем остальным, но если в них возникает нужда, они всегда готовы помочь. Главным образом, когда нужна операция.
– Расскажите мне еще о медицине на вашей планете.
– Так и знал, что рано или поздно вы до нее доберетесь, – сказал прот, принимая свою привычную позу. – Как я уже только что заметил, у нас в медицине нет особой нужды. Так как мы едим только растения, у нас нет проблем с кровеносными сосудами. А так как у нас нет загрязнения воздуха и пищи и нет табака, у нас нет и рака. У нас фактически нет стресса, так что нет проблем с пищеварением. К тому же очень редки серьезные несчастные случаи, нет самоубийств и нет преступности – voila[23]! Так что доктора не очень-то и нужны! Конечно, случается порой, что кто-то заболеет, но большинство этих болезней не оставляют никакого следа. Правда, иногда встречаются и серьезные заболевания. Но мы их лечим нашими растениями. На каждый недуг есть свой особый вид травы, а то и два. Их нужно просто поискать в библиотеке.
– У вас для всего есть травы?
– Так же как и у вас. Для СПИДа, для различных видов рака, для болезней Паркинсона и Альцгеймера, закупорки сосудов. Есть травы для избирательной анестезии.
– Избирательной анестезии?
– Если надо оперировать на брюшной полости, есть средства для анестезии этой части тела. Вы можете наблюдать, как вам удаляют аппендикс. А если хотите, можете сами его себе удалить. У ваших китайцев очень правильные идеи насчет иглоукалывания.
– А у вас есть больницы?
– Скорее нечто вроде маленьких поликлиник. Одна на каждую деревню.
– А как насчет психиатрии? Вы, наверное, скажете, что в ней на КА-ПЭКСе нужды нет.
– А с чего ей быть? У нас нет раздирающих на части религиозных, сексуальных или финансовых проблем.
– Хорошо. Но разве у вас нет тех, у кого заболевание органического характера? Что вы с ними делаете?
– На нашей ПЛАНЕТЕ таких очень мало. Но и те, которые есть, не представляют никакой опасности, и их не запирают на замок для удобства окружающих. Наоборот, все остальные о них старательно заботятся.
– Вы хотите сказать, что ваших психических больных не лечат лекарствами – травами, – чтобы они поправились?
– Нередко эти существа психические больные только в глазах окружающих. На вашей ПЛАНЕТЕ психическими больными слишком часто называют тех, кто думает и ведет себя не так, как большинство.
– Но ведь наверняка есть и такие, которые совершенно не могут принять реальности…
– Реальность для каждого своя.
– Так что, КАПЭКСиан никогда не лечат от психических заболеваний?
– Только если они несчастны или сами просят о лечении.
– А как понять, счастливы они или нет?
– Тот, кто в этом не разбирается, не может быть психиатром.
– Хорошо. Вы сказали, что на КА-ПЭКСе нет стран и нет правительств. Из этого я заключаю, что на всей вашей планете нет ни армии, ни оружия, верно?
– Боже упаси!
– Тогда скажите мне, что случится, если на КА-ПЭКС нападут обитатели другой планеты?
– Это невозможно по определению. Существа, которые хотят разрушить другой МИР, сначала разрушают самих себя.
– А как насчет внутренних дел? Кто следит за порядком?
– На КА-ПЭКСе уже полный порядок.
– Но вы также сказали, что на вашей планете нет законов, верно?
– Вэ-эрно.
– Как же при отсутствии законов узнать, что правильно, а что нет?
– Так же, как это происходит у людей. Ваши дети ведь не изучают закон? Когда они совершают ошибки, им на это указывают.
– Кто же решает, что ошибка, а что нет?
– Каждый это знает.
– Как это? Кто первым создал правила поведения?
– Никто. С годами они стали очевидны сами собой.
– Вы считаете, эти правила опираются на какие-то нравственные основы?
– Зависит оттого, что вы подразумеваете под словом «нравственные». Полагаю, вы имеете в виду религию.
– Да.
– Как я уже сказал, у нас на КА-ПЭКСе, слава Богу, религии нет.
– Слава Богу?
– Это была шутка. – Прот записал что-то в своем блокноте. – У вас что, на ПЛАНЕТЕ нет чувства юмора?
– То есть вы не верите в Бога?
– Мы эту идею рассматривали в течение нескольких сотен циклов, но вскоре отвергли.
– Почему?
– Зачем же себя обманывать?
– Но если она приносит утешение…
– Ложные надежды не приносят ничего, кроме ложного утешения.
– Все капэксиане разделяют этот взгляд?
– Я думаю. Это не та тема, которую мы часто обсуждаем.
– Почему же?
– Как часто вы обсуждаете драконов и единорогов?
– А что же вы обсуждаете на вашей планете?
– Информацию. Идеи.
– Какого рода идеи?
– Можно ли путешествовать в будущее? Существует ли четвертое пространственное измерение? Существуют ли другие ВСЕЛЕННЫЕ? Такого рода вещи.
– Еще один вопрос, прежде чем мы перейдем к другой теме. Что произойдет – и я знаю, что это большая редкость, – но что все-таки произойдет, если кто-то нарушит одно из ваших правил поведения? Откажется его выполнять?
– Ничего не произойдет.
– Ничего?
– Мы просто постараемся убедить его или ее.
– И все?
– Да, все.
– А если он убьет кого-нибудь?
На лице прота отразилось волнение.
– С какой стати, кто бы то ни был, такое совершит?
– Но, а если это все-таки произойдет?
– Мы начнем его или ее сторониться.
– Но неужели у вас нет сострадания к убитому? Или к его следующей жертве?
Прот уставился на меня не то с отвращением, не то с изумлением.
– Вы делаете из мухи слона. На КА-ПЭКСе существа не убивают других существ. Преступность у нас еще менее популярна, чем секс. В ней просто нет никакой необходимости.
У меня появилось ощущение, что я напал на след.
– Но если кто-то совершил преступление, следует ли этого человека… это существо посадить за решетку для блага всех остальных?
Теперь прот казался просто взбешенным.
– Позвольте мне кое-что вам объяснить, док. – Прот едва ли не зарычал. – Большинство людей руководствуются правилом: око за око, жизнь за жизнь. Многие ваши религии знамениты этой формулировкой, которая во всей ВСЕЛЕННОЙ прославилась своей нелепостью. Ваш Христос и ваш Будда думали иначе, но никто к ним не прислушивался, включая христиан и буддистов. У нас на КА-ПЭКСе нет преступности, понятно? А если б и была, то все равно не было бы наказания. Вам, жителям ЗЕМЛИ, этого явно не понять, но в этом тайна жизни, поверьте мне!
Глаза прота чуть не вылезли из орбит, он тяжело дышал. Я почувствовал, что пора заканчивать беседу, хотя время наше еще и не истекло.
– Должен признаться, что ваши доводы вполне разумны. Да, между прочим, боюсь, что нам придется сегодня закончить нашу беседу несколько раньше. Надеюсь, вы не против. У меня назначена важная встреча, которую никак нельзя отложить. Вы не возражаете, если мы продолжим наш разговор на следующей неделе?
– Прекрасно, – ответил прот чуть спокойнее, чем прежде, но все еще раздраженно. А потом, ни слова не говоря, поднялся и гордой походкой вышел из комнаты.
Он ушел, а я остался сидеть в приемной, предавшись размышлениям. До сегодня я не видел в проте никаких признаков гнева, он даже почти никогда и не хмурился. И вдруг оказалось, что под безмятежной гладью все бурлит и кипит – вулкан, готовый в любую минуту извергнуться. А может, он уже извергался в прошлом? Истерическая амнезия порой начинается в результате необратимого акта жестокости. А что, если прот кого-то убил, скажем, 17 августа 1985 года? Может, мне надо, в виде меры предосторожности, перевести его в четвертое отделение?
От последнего я решил отказаться: это могло загнать его еще глубже под непроницаемый панцирь. К тому же все это были пока лишь мои домыслы. И даже если я прав, навряд ли прот станет проявлять жестокость, разве что мы добьемся существенных успехов в раскрытии его прошлых поступков, приведших к потере памяти, а это будет большой удачей. Тем не менее, надо предупредить персонал и охрану о возможных проблемах и попросить их следить за ним внимательнее, а также самому проводить последующие беседы с большей осторожностью. И еще я решил сообщить в полицию о возможном жестоком избиении, случившемся около пяти лет назад, в надежде, что это поможет им выяснить, кто такой прот, чего с помощью известных нам ранее «улик» сделать не удалось.
Семнадцатое августа неумолимо приближалось. Я был изнурен и в полном отчаянии. «Наверное, я слишком стар, – думал я, – для работы в клинике. Возможно, я для нее уже не гожусь. А может, вообще никогда не годился».
Я никогда не хотел быть психиатром. Я хотел стать певцом.
Когда я учился в колледже и готовился к медицинской карьере, моим единственным истинным интересом было ежегодное «Follies Brassiere», эстрадное представление талантов, где выступали студенты и преподаватели и в котором я нахально горланил оперные арии и мелодии из бродвейских мюзиклов под оглушительные, пьянящие аплодисменты. Однако к окончанию колледжа я уже был женат, и столь легкомысленная мечта мне была не по карману. Я не был Дон-Кихотом.
И лишь начав учиться в Высшей медицинской школе, я стал всерьез сомневаться в моем выборе профессии. Но только я собрался признаться в этом своей молодой жене, как у моей матери обнаружили рак печени. Врачи решили ее оперировать, но, как оказалось, было уже слишком поздно.
Моя мать была мужественной женщиной и до конца держалась молодцом. Ее везли на операцию, а она говорила обо всех тех местах, в которых ей хотелось бы побывать, и обо всем, чем она еще собирается заняться: о живописи акварелью, о французском языке, игре на фортепьяно. Хотя наверняка она знала правду. Ее последними словами, обращенными ко мне, были: «Будь хорошим доктором, сынок». Она умерла на операционном столе, так и не увидев своего первого внука, который родился три месяца спустя.
А потом всего лишь раз была минута, когда я почти решился бросить медицину – день, когда мне поручили в первый раз препарировать труп.
Это был сорокашестилетний белый мужчина, лысоватый, грузный и небритый. Не успели мы начать вскрытие, как глаза его будто открылись. Взгляд их, казалось, молил меня о помощи. Меня не тошнило, и я не потерял сознание – мальчишкой я чего только не навидался во время обходов, – просто дело было в том, что тело его выглядело точь-в-точь как тело моего отца в ночь, когда он умер. И я, не выдержав, ушел из анатомички.
Когда я рассказал Карен о том, что случилось: как я не мог вскрывать труп человека, походившего на моего отца, – она сказала: «Не дури». И я вернулся в больницу и препарировал ему руки и ноги, грудь и брюшную полость, при этом слыша, как мой отец, считавший себя в некотором роде комиком, шепчет мне на ухо: «Ой, больно!» В тот день я убедился еще сильнее, чем прежде, что не хочу быть ни терапевтом, ни хирургом. И, следуя примеру моего друга Билла Сигела, пошел в психиатрию. И не только потому, что эта область была менее «кровавой», но и потому, что она казалась необычайно сложной – так мало было в ней изученного. К сожалению, и по сей день, почти тридцать лет спустя, положение в ней ничуть не менее печальное.
В тот же день, когда прот гордо покинул мою приемную, мне позвонила журналистка, решившая написать статью о психических расстройствах и опубликовать ее в крупном национальном журнале. Она спрашивала, можно ли ей «обосноваться» у нас в МПИ на неделю-другую, чтобы собрать нужную информацию и, как она выразилась, «пошарить у вас в мозгах». Не нравится мне это выражение, как, впрочем, и другие, вроде «оторвать кому-то голову» или «загрызть кого-то» – они всегда напоминают мне о грифах. Правда, нелепо было отказать ей из-за этого в просьбе, так что я дал согласие на написание статьи в надежде, что наша «дурная слава» может обернуться для нас некоторым финансовым успехом. Я соединил журналистку с миссис Трекслер, чтобы та назначила ей встречу со мной в удобное для нас обоих время. И рассмеялся прямо в трубку, когда журналистка сказала, что ей удобно «прямо сейчас».
За время выходных у доктора Гольфарба появился новый пациент. Назову его «Чак», и, хотя на самом деле его звали по-другому, он хотел, чтобы именно так его называли. Чак был шестидесятитрехлетним нью-йоркским портье – хроническим циником, безнадежным пессимистом и классическим скрягой. Его привезли к нам потому, что последнее время он начал извещать всех входящих в его здание, что они «смердят». Каждый, кто находился в пятидесяти милях от него, «смердел». Когда он вошел в здание больницы, его первые слова были: «Мерзкое место – смердит». Лысый, как бильярдный шар, и немного косой, он мог бы казаться комической фигурой, если бы не тот факт, что его появление во втором отделении привело в ужас Марию, которой он напомнил ее отца.
Мария была у нас в больнице уже три года, и за это время единственным из мужчин, кого она подпускала к себе близко, был Рассел. Поначалу, по воскресеньям, у нее от посетителей не было отбоя, что неудивительно при такой большой семье, включая двоюродных братьев и сестер от мала до велика. Но скоро число визитеров резко уменьшилось. Лишь раз в месяц, а то и реже приходили теперь мать да еще кто-нибудь из ее дядей или тетей, по той простой причине, что когда они приходили навестить Марию, часто их встречала совсем не та Мария, которую они ждали, – оказалось, что Мария страдала раздвоением личности.
Раздвоение личности обычно проявляется в раннем детстве, как попытка справиться с тяжелой физической или психической травмой, от которой, кажется, нет спасения. Били не Марию, а Натали, обижали не Марию, а Джулию, Мария не в силах вынести мучений, а Дебра может – она сильная. Многие жертвы соединяют в себе десятки разных личностей, число которых зависит от частоты и тяжести испытанных ими мучений, но в среднем их примерно с дюжину, и каждая из этих личностей, при определенных обстоятельствах, может «взять верх». По причинам пока не ясным возвращение в собственное «я» случается у таких больных сравнительно редко.
Несходство характеров у этих различных «я» часто поразительное. Одни из них намного толковее других, у каждого из них могут быть свои собственные таланты, результаты их психологических тестов порой сильно разнятся, а иногда даже отличаются показатели электроэнцефалограмм! Больным может казаться, что их «я» не только выглядят по-разному и разного пола. Неясно, можно ли считать каждое из этих «я» реальной личностью, но до тех пор, пока не произойдет их слияние, многие из этих «я», включая и самое первичное, понятия не имеют, что творят те другие «я», когда они «властвуют» над телом.
У Марии наблюдалось более ста различных независимых личностей, большинство из которых проявлялось очень редко. В остальном же ее случай был вполне типичен. В детстве – впервые, когда ей не было и трех лет, – она была многократно изнасилована своим отцом. Ее набожная мать, по ночам убиравшая с дюжину офисов, ничего об этом не знала, а ее старшие братья были запуганы отцом и молчали, пока не подросли и не стали требовать, чтобы и их «взяли в долю». При таких обстоятельствах жизнь становится совершенно невыносимой, а желание уйти от реальности всепоглощающим.
Красавица, с длинными блестящими, черными как смоль волосами, Мария попала к нам после того, как она – на этот раз Кармен – чуть не выцарапала глаза одному парню, который пытался к ней приставать. До этого случая ее считали тихой и отстраненной. С тех пор никто никогда до нее не дотрагивался, кроме Рассела, который, конечно же, называл ее «матерью».
Сама Мария объявляется редко. Обычно ее подменяет кто-то из ее «охранников» или «защитников». Но изредка, когда на ее место заступает «прокурор», пред нами предстает совсем другая Мария – более темная сторона ее личности. Одна из этих «прокуроров», называющая себя Карлоттой, уже дважды пыталась убить Марию, то есть самое себя и «всех остальных». И эта беспрестанная борьба за «власть» между разными «личностями», сопровождаемая повышенным возбуждением, бессонницей и бесконечными головными болями, превращает жизнь страдающего раздвоением личности в сплошной кошмар.
Чак считал, что все «личности» Марии смердят. Впрочем, по его понятию, смердели и Рассел, и миссис Арчер, и Эрни, и Хауи, и даже маленькая, кроткая Бэсс. А уж весь персонал, включая меня, смердел «просто до небес». К его чести, следует заметить, что, говоря о себе, Чак признавал, что сам он воняет почище, чем все мы, вместе взятые, – как он выразился, «прямо как бочка с потрохами». Единственный, кто, по его мнению, не смердел, был прот.
БЕСЕДА СЕДЬМАЯ
– Но вы же этого не делаете, вам такое и в голову не приходит. Вы испражняетесь, и все тут. И в некоторой степени даже вознаграждаетесь за труды, так ведь?
На магнитофонной пленке в этом месте слышно, как я хмыкаю.
– Хорошо. Неприятных работ нет. Но давайте рассмотрим противоположную сторону этого вопроса. Как насчет работ по специальностям, которые требуют долгих лет обучения? Вроде медицины. Или юриспруденции. Кто занимается этим?
– У нас нет законов, а потому нет и юристов. Что же касается медицины, так у нас ею занимаются все, так что, в общем-то, нет никакой нужды во врачах. Разумеется, есть такие, кому эта область интереснее, чем остальным, но если в них возникает нужда, они всегда готовы помочь. Главным образом, когда нужна операция.
– Расскажите мне еще о медицине на вашей планете.
– Так и знал, что рано или поздно вы до нее доберетесь, – сказал прот, принимая свою привычную позу. – Как я уже только что заметил, у нас в медицине нет особой нужды. Так как мы едим только растения, у нас нет проблем с кровеносными сосудами. А так как у нас нет загрязнения воздуха и пищи и нет табака, у нас нет и рака. У нас фактически нет стресса, так что нет проблем с пищеварением. К тому же очень редки серьезные несчастные случаи, нет самоубийств и нет преступности – voila[23]! Так что доктора не очень-то и нужны! Конечно, случается порой, что кто-то заболеет, но большинство этих болезней не оставляют никакого следа. Правда, иногда встречаются и серьезные заболевания. Но мы их лечим нашими растениями. На каждый недуг есть свой особый вид травы, а то и два. Их нужно просто поискать в библиотеке.
– У вас для всего есть травы?
– Так же как и у вас. Для СПИДа, для различных видов рака, для болезней Паркинсона и Альцгеймера, закупорки сосудов. Есть травы для избирательной анестезии.
– Избирательной анестезии?
– Если надо оперировать на брюшной полости, есть средства для анестезии этой части тела. Вы можете наблюдать, как вам удаляют аппендикс. А если хотите, можете сами его себе удалить. У ваших китайцев очень правильные идеи насчет иглоукалывания.
– А у вас есть больницы?
– Скорее нечто вроде маленьких поликлиник. Одна на каждую деревню.
– А как насчет психиатрии? Вы, наверное, скажете, что в ней на КА-ПЭКСе нужды нет.
– А с чего ей быть? У нас нет раздирающих на части религиозных, сексуальных или финансовых проблем.
– Хорошо. Но разве у вас нет тех, у кого заболевание органического характера? Что вы с ними делаете?
– На нашей ПЛАНЕТЕ таких очень мало. Но и те, которые есть, не представляют никакой опасности, и их не запирают на замок для удобства окружающих. Наоборот, все остальные о них старательно заботятся.
– Вы хотите сказать, что ваших психических больных не лечат лекарствами – травами, – чтобы они поправились?
– Нередко эти существа психические больные только в глазах окружающих. На вашей ПЛАНЕТЕ психическими больными слишком часто называют тех, кто думает и ведет себя не так, как большинство.
– Но ведь наверняка есть и такие, которые совершенно не могут принять реальности…
– Реальность для каждого своя.
– Так что, КАПЭКСиан никогда не лечат от психических заболеваний?
– Только если они несчастны или сами просят о лечении.
– А как понять, счастливы они или нет?
– Тот, кто в этом не разбирается, не может быть психиатром.
– Хорошо. Вы сказали, что на КА-ПЭКСе нет стран и нет правительств. Из этого я заключаю, что на всей вашей планете нет ни армии, ни оружия, верно?
– Боже упаси!
– Тогда скажите мне, что случится, если на КА-ПЭКС нападут обитатели другой планеты?
– Это невозможно по определению. Существа, которые хотят разрушить другой МИР, сначала разрушают самих себя.
– А как насчет внутренних дел? Кто следит за порядком?
– На КА-ПЭКСе уже полный порядок.
– Но вы также сказали, что на вашей планете нет законов, верно?
– Вэ-эрно.
– Как же при отсутствии законов узнать, что правильно, а что нет?
– Так же, как это происходит у людей. Ваши дети ведь не изучают закон? Когда они совершают ошибки, им на это указывают.
– Кто же решает, что ошибка, а что нет?
– Каждый это знает.
– Как это? Кто первым создал правила поведения?
– Никто. С годами они стали очевидны сами собой.
– Вы считаете, эти правила опираются на какие-то нравственные основы?
– Зависит оттого, что вы подразумеваете под словом «нравственные». Полагаю, вы имеете в виду религию.
– Да.
– Как я уже сказал, у нас на КА-ПЭКСе, слава Богу, религии нет.
– Слава Богу?
– Это была шутка. – Прот записал что-то в своем блокноте. – У вас что, на ПЛАНЕТЕ нет чувства юмора?
– То есть вы не верите в Бога?
– Мы эту идею рассматривали в течение нескольких сотен циклов, но вскоре отвергли.
– Почему?
– Зачем же себя обманывать?
– Но если она приносит утешение…
– Ложные надежды не приносят ничего, кроме ложного утешения.
– Все капэксиане разделяют этот взгляд?
– Я думаю. Это не та тема, которую мы часто обсуждаем.
– Почему же?
– Как часто вы обсуждаете драконов и единорогов?
– А что же вы обсуждаете на вашей планете?
– Информацию. Идеи.
– Какого рода идеи?
– Можно ли путешествовать в будущее? Существует ли четвертое пространственное измерение? Существуют ли другие ВСЕЛЕННЫЕ? Такого рода вещи.
– Еще один вопрос, прежде чем мы перейдем к другой теме. Что произойдет – и я знаю, что это большая редкость, – но что все-таки произойдет, если кто-то нарушит одно из ваших правил поведения? Откажется его выполнять?
– Ничего не произойдет.
– Ничего?
– Мы просто постараемся убедить его или ее.
– И все?
– Да, все.
– А если он убьет кого-нибудь?
На лице прота отразилось волнение.
– С какой стати, кто бы то ни был, такое совершит?
– Но, а если это все-таки произойдет?
– Мы начнем его или ее сторониться.
– Но неужели у вас нет сострадания к убитому? Или к его следующей жертве?
Прот уставился на меня не то с отвращением, не то с изумлением.
– Вы делаете из мухи слона. На КА-ПЭКСе существа не убивают других существ. Преступность у нас еще менее популярна, чем секс. В ней просто нет никакой необходимости.
У меня появилось ощущение, что я напал на след.
– Но если кто-то совершил преступление, следует ли этого человека… это существо посадить за решетку для блага всех остальных?
Теперь прот казался просто взбешенным.
– Позвольте мне кое-что вам объяснить, док. – Прот едва ли не зарычал. – Большинство людей руководствуются правилом: око за око, жизнь за жизнь. Многие ваши религии знамениты этой формулировкой, которая во всей ВСЕЛЕННОЙ прославилась своей нелепостью. Ваш Христос и ваш Будда думали иначе, но никто к ним не прислушивался, включая христиан и буддистов. У нас на КА-ПЭКСе нет преступности, понятно? А если б и была, то все равно не было бы наказания. Вам, жителям ЗЕМЛИ, этого явно не понять, но в этом тайна жизни, поверьте мне!
Глаза прота чуть не вылезли из орбит, он тяжело дышал. Я почувствовал, что пора заканчивать беседу, хотя время наше еще и не истекло.
– Должен признаться, что ваши доводы вполне разумны. Да, между прочим, боюсь, что нам придется сегодня закончить нашу беседу несколько раньше. Надеюсь, вы не против. У меня назначена важная встреча, которую никак нельзя отложить. Вы не возражаете, если мы продолжим наш разговор на следующей неделе?
– Прекрасно, – ответил прот чуть спокойнее, чем прежде, но все еще раздраженно. А потом, ни слова не говоря, поднялся и гордой походкой вышел из комнаты.
Он ушел, а я остался сидеть в приемной, предавшись размышлениям. До сегодня я не видел в проте никаких признаков гнева, он даже почти никогда и не хмурился. И вдруг оказалось, что под безмятежной гладью все бурлит и кипит – вулкан, готовый в любую минуту извергнуться. А может, он уже извергался в прошлом? Истерическая амнезия порой начинается в результате необратимого акта жестокости. А что, если прот кого-то убил, скажем, 17 августа 1985 года? Может, мне надо, в виде меры предосторожности, перевести его в четвертое отделение?
От последнего я решил отказаться: это могло загнать его еще глубже под непроницаемый панцирь. К тому же все это были пока лишь мои домыслы. И даже если я прав, навряд ли прот станет проявлять жестокость, разве что мы добьемся существенных успехов в раскрытии его прошлых поступков, приведших к потере памяти, а это будет большой удачей. Тем не менее, надо предупредить персонал и охрану о возможных проблемах и попросить их следить за ним внимательнее, а также самому проводить последующие беседы с большей осторожностью. И еще я решил сообщить в полицию о возможном жестоком избиении, случившемся около пяти лет назад, в надежде, что это поможет им выяснить, кто такой прот, чего с помощью известных нам ранее «улик» сделать не удалось.
Семнадцатое августа неумолимо приближалось. Я был изнурен и в полном отчаянии. «Наверное, я слишком стар, – думал я, – для работы в клинике. Возможно, я для нее уже не гожусь. А может, вообще никогда не годился».
Я никогда не хотел быть психиатром. Я хотел стать певцом.
Когда я учился в колледже и готовился к медицинской карьере, моим единственным истинным интересом было ежегодное «Follies Brassiere», эстрадное представление талантов, где выступали студенты и преподаватели и в котором я нахально горланил оперные арии и мелодии из бродвейских мюзиклов под оглушительные, пьянящие аплодисменты. Однако к окончанию колледжа я уже был женат, и столь легкомысленная мечта мне была не по карману. Я не был Дон-Кихотом.
И лишь начав учиться в Высшей медицинской школе, я стал всерьез сомневаться в моем выборе профессии. Но только я собрался признаться в этом своей молодой жене, как у моей матери обнаружили рак печени. Врачи решили ее оперировать, но, как оказалось, было уже слишком поздно.
Моя мать была мужественной женщиной и до конца держалась молодцом. Ее везли на операцию, а она говорила обо всех тех местах, в которых ей хотелось бы побывать, и обо всем, чем она еще собирается заняться: о живописи акварелью, о французском языке, игре на фортепьяно. Хотя наверняка она знала правду. Ее последними словами, обращенными ко мне, были: «Будь хорошим доктором, сынок». Она умерла на операционном столе, так и не увидев своего первого внука, который родился три месяца спустя.
А потом всего лишь раз была минута, когда я почти решился бросить медицину – день, когда мне поручили в первый раз препарировать труп.
Это был сорокашестилетний белый мужчина, лысоватый, грузный и небритый. Не успели мы начать вскрытие, как глаза его будто открылись. Взгляд их, казалось, молил меня о помощи. Меня не тошнило, и я не потерял сознание – мальчишкой я чего только не навидался во время обходов, – просто дело было в том, что тело его выглядело точь-в-точь как тело моего отца в ночь, когда он умер. И я, не выдержав, ушел из анатомички.
Когда я рассказал Карен о том, что случилось: как я не мог вскрывать труп человека, походившего на моего отца, – она сказала: «Не дури». И я вернулся в больницу и препарировал ему руки и ноги, грудь и брюшную полость, при этом слыша, как мой отец, считавший себя в некотором роде комиком, шепчет мне на ухо: «Ой, больно!» В тот день я убедился еще сильнее, чем прежде, что не хочу быть ни терапевтом, ни хирургом. И, следуя примеру моего друга Билла Сигела, пошел в психиатрию. И не только потому, что эта область была менее «кровавой», но и потому, что она казалась необычайно сложной – так мало было в ней изученного. К сожалению, и по сей день, почти тридцать лет спустя, положение в ней ничуть не менее печальное.
В тот же день, когда прот гордо покинул мою приемную, мне позвонила журналистка, решившая написать статью о психических расстройствах и опубликовать ее в крупном национальном журнале. Она спрашивала, можно ли ей «обосноваться» у нас в МПИ на неделю-другую, чтобы собрать нужную информацию и, как она выразилась, «пошарить у вас в мозгах». Не нравится мне это выражение, как, впрочем, и другие, вроде «оторвать кому-то голову» или «загрызть кого-то» – они всегда напоминают мне о грифах. Правда, нелепо было отказать ей из-за этого в просьбе, так что я дал согласие на написание статьи в надежде, что наша «дурная слава» может обернуться для нас некоторым финансовым успехом. Я соединил журналистку с миссис Трекслер, чтобы та назначила ей встречу со мной в удобное для нас обоих время. И рассмеялся прямо в трубку, когда журналистка сказала, что ей удобно «прямо сейчас».
За время выходных у доктора Гольфарба появился новый пациент. Назову его «Чак», и, хотя на самом деле его звали по-другому, он хотел, чтобы именно так его называли. Чак был шестидесятитрехлетним нью-йоркским портье – хроническим циником, безнадежным пессимистом и классическим скрягой. Его привезли к нам потому, что последнее время он начал извещать всех входящих в его здание, что они «смердят». Каждый, кто находился в пятидесяти милях от него, «смердел». Когда он вошел в здание больницы, его первые слова были: «Мерзкое место – смердит». Лысый, как бильярдный шар, и немного косой, он мог бы казаться комической фигурой, если бы не тот факт, что его появление во втором отделении привело в ужас Марию, которой он напомнил ее отца.
Мария была у нас в больнице уже три года, и за это время единственным из мужчин, кого она подпускала к себе близко, был Рассел. Поначалу, по воскресеньям, у нее от посетителей не было отбоя, что неудивительно при такой большой семье, включая двоюродных братьев и сестер от мала до велика. Но скоро число визитеров резко уменьшилось. Лишь раз в месяц, а то и реже приходили теперь мать да еще кто-нибудь из ее дядей или тетей, по той простой причине, что когда они приходили навестить Марию, часто их встречала совсем не та Мария, которую они ждали, – оказалось, что Мария страдала раздвоением личности.
Раздвоение личности обычно проявляется в раннем детстве, как попытка справиться с тяжелой физической или психической травмой, от которой, кажется, нет спасения. Били не Марию, а Натали, обижали не Марию, а Джулию, Мария не в силах вынести мучений, а Дебра может – она сильная. Многие жертвы соединяют в себе десятки разных личностей, число которых зависит от частоты и тяжести испытанных ими мучений, но в среднем их примерно с дюжину, и каждая из этих личностей, при определенных обстоятельствах, может «взять верх». По причинам пока не ясным возвращение в собственное «я» случается у таких больных сравнительно редко.
Несходство характеров у этих различных «я» часто поразительное. Одни из них намного толковее других, у каждого из них могут быть свои собственные таланты, результаты их психологических тестов порой сильно разнятся, а иногда даже отличаются показатели электроэнцефалограмм! Больным может казаться, что их «я» не только выглядят по-разному и разного пола. Неясно, можно ли считать каждое из этих «я» реальной личностью, но до тех пор, пока не произойдет их слияние, многие из этих «я», включая и самое первичное, понятия не имеют, что творят те другие «я», когда они «властвуют» над телом.
У Марии наблюдалось более ста различных независимых личностей, большинство из которых проявлялось очень редко. В остальном же ее случай был вполне типичен. В детстве – впервые, когда ей не было и трех лет, – она была многократно изнасилована своим отцом. Ее набожная мать, по ночам убиравшая с дюжину офисов, ничего об этом не знала, а ее старшие братья были запуганы отцом и молчали, пока не подросли и не стали требовать, чтобы и их «взяли в долю». При таких обстоятельствах жизнь становится совершенно невыносимой, а желание уйти от реальности всепоглощающим.
Красавица, с длинными блестящими, черными как смоль волосами, Мария попала к нам после того, как она – на этот раз Кармен – чуть не выцарапала глаза одному парню, который пытался к ней приставать. До этого случая ее считали тихой и отстраненной. С тех пор никто никогда до нее не дотрагивался, кроме Рассела, который, конечно же, называл ее «матерью».
Сама Мария объявляется редко. Обычно ее подменяет кто-то из ее «охранников» или «защитников». Но изредка, когда на ее место заступает «прокурор», пред нами предстает совсем другая Мария – более темная сторона ее личности. Одна из этих «прокуроров», называющая себя Карлоттой, уже дважды пыталась убить Марию, то есть самое себя и «всех остальных». И эта беспрестанная борьба за «власть» между разными «личностями», сопровождаемая повышенным возбуждением, бессонницей и бесконечными головными болями, превращает жизнь страдающего раздвоением личности в сплошной кошмар.
Чак считал, что все «личности» Марии смердят. Впрочем, по его понятию, смердели и Рассел, и миссис Арчер, и Эрни, и Хауи, и даже маленькая, кроткая Бэсс. А уж весь персонал, включая меня, смердел «просто до небес». К его чести, следует заметить, что, говоря о себе, Чак признавал, что сам он воняет почище, чем все мы, вместе взятые, – как он выразился, «прямо как бочка с потрохами». Единственный, кто, по его мнению, не смердел, был прот.
БЕСЕДА СЕДЬМАЯ
Из-за происшествия, случившегося в конце нашей прошлой встречи, я попросил мистера Дженсена и мистера Ковальского во время нашей седьмой беседы побыть поблизости. Однако прот оказался в необыкновенно хорошем настроении и тут же принялся уминать ананас.
– Как прошла ваша важная встреча? – спросил он с привычной улыбкой.
Я на минуту растерялся, не понимая, о чем он говорит, но тут же вспомнил, как в конце нашей шестой беседы отпустил его пораньше, сославшись на «важную встречу». Я сказал, что встреча прошла хорошо, и по его улыбке понял, что ему приятно было это слышать. А может быть, он не улыбнулся, а ехидно усмехнулся? Так или иначе, часы тикали, и я включил магнитофон. А потом и запасной магнитофон, на котором заиграла заранее мной записанная песня Шуберта. Когда мелодия закончилась, я попросил прота пропеть ее. Он не осилил и первой фразы. Музыкальное дарование среди его талантов явно не числилось. Так же как и дар скульптора. Я попросил его вылепить из пластилина голову человека, а получился какой-то мистер Сморчок. Он не смог как следует нарисовать ни дом, ни дерево. Все его рисунки походили на работы маленького ребенка.
И тем не менее на все это пришлось потратить половину нашего времени.
– Ну что ж, – сказал я слегка разочарованно, – в прошлый раз вы рассказали мне о медицине на КА-ПЭКСе, или, вернее, об ее отсутствии. Расскажите мне о вашей науке – в общих чертах.
– О чем вам хотелось бы знать?
– Кто ею занимается и как? И есть ли у вас ученые?
– На КА-ПЭКСе мы все ученые.
– Так и знал, что вы это скажете.
– У большинства людей, которых я встречал, о науке мнение довольно негативное. Они считают, что она скучна, трудна для понимания и, возможно, даже опасна. Но и на ЗЕМЛЕ каждый человек – ученый, сознает он это или нет. Всякий, кто хоть раз следил за раскрывающимся листком или полетом птицы, и размышлял о том, как она летает, или приходил хоть к каким-то умозаключениям на основе своих собственных наблюдений, ученый. Наука – это часть жизни.
– Скажите, а есть на КА-ПЭКСе какие-нибудь научные лаборатории?
– Они являются частью библиотек. Разумеется, вся ВСЕЛЕННАЯ – лаборатория. И каждый может ее изучать.
– Какого сорта научными наблюдениями обычно занимаются капэксиане?
– Каждое существо, живущее или когда-либо жившее на нашей ПЛАНЕТЕ или на некоторых других ПЛАНЕТАХ, систематизировано и подробно описано. То же самое касается горных пород. То же самое касается ЗВЕЗД и других АСТРОНОМИЧЕСКИХ ТЕЛ. Зарегистрированы все лекарственные травы и их свойства. И все это сделано в течение миллионов и миллионов лет наблюдений и их регистрации.
– А что происходит в лабораториях?
– Ну, там, например, определяют новые вещества, которые могут обнаружиться в какой-нибудь вновь появившейся разновидности растений.
– Вы имеете в виду их химический состав?
– Да.
– Я полагаю, ваши химики могут создать все эти натуральные продукты синтетическим путем. Почему же вы их до сих пор получаете из растений?
– На КА-ПЭКСе никто никогда ничего не синтезирует.
– Почему же это?
– А для чего?
– Ну, например, можно найти какое-нибудь новое полезное лекарство. Или лучшего качества воск для натирки полов.
– У нас для всех известных болезней есть лечебные травы. И у нас нет никаких полов. Зачем создавать красную траву и синие деревья?
– Вы хотите сказать, что вам уже все известно?
– Не все. Поэтому-то я сюда и прилетел.
– Если не считать редких межпланетных путешествий, похоже, жизнь на вашей планете довольно тоскливая.
– Неужели еще тоскливей, чем на ЗЕМЛЕ, – огрызнулся прот, – жители которой большую часть своей жизни проводят в поисках секса, или вперившись в телевизор, или в погоне за деньгами?
Я сделал заметку в своих записях о его неожиданной вспышке гнева, а потом невзначай добавил:
– Я просто хотел сказать, что, наверное, довольно скучно жить, когда уже нечего больше открывать.
– Джин, джин, джин. – Это прозвучало, как звон колокольчика. – Никто из отдельных индивидуумов особо много не знает. Сколько бы мы всего ни изучили, всегда найдется, что еще познать.
– Но кто-то уже это знает.
– Вы когда-нибудь слушали симфонии моцарта?
– Слушал, пару раз.
– Как вы думаете, если их слушать в третий или в двадцатый раз, они покажутся вам скучными?
– Нет, только не…
– Точно.
– А как насчет физики?
– А что насчет физики?
– Все законы физики известны?
– Вы когда-нибудь слышали о хайзенберге[24]?
– Да, слышал.
– Он был не прав.
– Имея это в виду, что вы можете сказать о фундаментальных законах Вселенной? О распространении света, например?
Его привычная улыбка стала еще шире.
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего.
– Почему?
– Если я расскажу вам, вы взорветесь. Или еще хуже, взорвете кого-нибудь другого.
– Но может быть, вы мне можете ответить хотя бы на такой вопрос: что вы на КА-ПЭКСе используете для получения энергии?
– Об этом я могу вам рассказать, потому что у вас это уже есть или скоро будет. Мы используем солнечные энергии типа один и типа два, кроме тех случаев, когда мы путешествуем, и в некоторых других процессах – в них мы используем солнечный свет. Вы и представить не можете, сколько энергии содержится в солнечном луче.
– Что такое солнечные энергии типа один и типа два?
– Тип один – энергия звезд: слияние атомных ядер. А второй – тип радиации, которая согревает вашу планету.
– А разве недостаточно энергии слияния ядер? Для чего вам нужна еще и другая?
– Такое мог сказать только homo sapiens.
– То есть?
– Вы, люди, ну никак не можете научиться не повторять своих ошибок. Наконец-то вы обнаружили, что сжигание дерева, угля и нефти разрушает вашу атмосферу и климат. И что же вы решаете делать дальше? Вы как одержимые набрасываетесь на солнечную и геотермальную энергии, на энергию ветра и приливов и ни на минуту не задумываетесь о последствиях. Ох эти люди! – Прот вздохнул и покачал головой.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Ну разве это не очевидно? Использование одного типа энергии производит тепло, другого вида – его поглощает. А в результате мы не нагреваем нашу ПЛАНЕТУ и не охлаждаем ее. Мы не загрязняем и не разоряем ее.
– И вы всегда могли использовать эти источники энергии?
– Конечно же, нет. Только несколько последних миллиардов лет.
– А что вы использовали до этого?
– Да так, какое-то время забавлялись магнитными полями, разложением бактерий и всякими прочими вещами. Но вскоре мы поняли: все, что мы ни пробуем, оказывает то или иное влияние на наш воздух, температуру, климат. Энергия гравитации оказалась и того хуже. Но мы поднатужились, и один наш сообразил, как можно безопасно использовать слияние атомных ядер.
– Кто же до этого додумался?
– Вы имеете в виду, как его зовут?
– Да, именно это.
– Понятия не имею. Мы на КА-ПЭКСе не боготворим наших героев.
– А как насчет расщепления атомного ядра?
– Невозможно. Наши существа немедленно отвергли eгo.
– Почему? Из-за боязни несчастного случая?
– Это мелочь в сравнении с сопровождающими его отходами.
– Вы не смогли придумать хранилища для этих отходов?
– Где же взять хранилище, способное существовать вечно?
– Давайте вернемся к астрономии, а еще лучше к космологии.
– Одна из моих любимейших тем.
– Скажите, какая судьба ожидает Вселенную?
– Судьба?
– Вселенная разрушится или будет расширяться до бесконечности?
– О, вы будете в восторге: и то и другое.
– И то и другое?
– Она разрушится, потом расширится, и это будет повторяться, и повторяться, и повторяться.
– Не знаю даже, утешительно это или нет.
– Пока вы решаете, вот вам кое-что еще.
– Еще?
Прот загоготал, и я впервые услышал, как он смеется.
– Как прошла ваша важная встреча? – спросил он с привычной улыбкой.
Я на минуту растерялся, не понимая, о чем он говорит, но тут же вспомнил, как в конце нашей шестой беседы отпустил его пораньше, сославшись на «важную встречу». Я сказал, что встреча прошла хорошо, и по его улыбке понял, что ему приятно было это слышать. А может быть, он не улыбнулся, а ехидно усмехнулся? Так или иначе, часы тикали, и я включил магнитофон. А потом и запасной магнитофон, на котором заиграла заранее мной записанная песня Шуберта. Когда мелодия закончилась, я попросил прота пропеть ее. Он не осилил и первой фразы. Музыкальное дарование среди его талантов явно не числилось. Так же как и дар скульптора. Я попросил его вылепить из пластилина голову человека, а получился какой-то мистер Сморчок. Он не смог как следует нарисовать ни дом, ни дерево. Все его рисунки походили на работы маленького ребенка.
И тем не менее на все это пришлось потратить половину нашего времени.
– Ну что ж, – сказал я слегка разочарованно, – в прошлый раз вы рассказали мне о медицине на КА-ПЭКСе, или, вернее, об ее отсутствии. Расскажите мне о вашей науке – в общих чертах.
– О чем вам хотелось бы знать?
– Кто ею занимается и как? И есть ли у вас ученые?
– На КА-ПЭКСе мы все ученые.
– Так и знал, что вы это скажете.
– У большинства людей, которых я встречал, о науке мнение довольно негативное. Они считают, что она скучна, трудна для понимания и, возможно, даже опасна. Но и на ЗЕМЛЕ каждый человек – ученый, сознает он это или нет. Всякий, кто хоть раз следил за раскрывающимся листком или полетом птицы, и размышлял о том, как она летает, или приходил хоть к каким-то умозаключениям на основе своих собственных наблюдений, ученый. Наука – это часть жизни.
– Скажите, а есть на КА-ПЭКСе какие-нибудь научные лаборатории?
– Они являются частью библиотек. Разумеется, вся ВСЕЛЕННАЯ – лаборатория. И каждый может ее изучать.
– Какого сорта научными наблюдениями обычно занимаются капэксиане?
– Каждое существо, живущее или когда-либо жившее на нашей ПЛАНЕТЕ или на некоторых других ПЛАНЕТАХ, систематизировано и подробно описано. То же самое касается горных пород. То же самое касается ЗВЕЗД и других АСТРОНОМИЧЕСКИХ ТЕЛ. Зарегистрированы все лекарственные травы и их свойства. И все это сделано в течение миллионов и миллионов лет наблюдений и их регистрации.
– А что происходит в лабораториях?
– Ну, там, например, определяют новые вещества, которые могут обнаружиться в какой-нибудь вновь появившейся разновидности растений.
– Вы имеете в виду их химический состав?
– Да.
– Я полагаю, ваши химики могут создать все эти натуральные продукты синтетическим путем. Почему же вы их до сих пор получаете из растений?
– На КА-ПЭКСе никто никогда ничего не синтезирует.
– Почему же это?
– А для чего?
– Ну, например, можно найти какое-нибудь новое полезное лекарство. Или лучшего качества воск для натирки полов.
– У нас для всех известных болезней есть лечебные травы. И у нас нет никаких полов. Зачем создавать красную траву и синие деревья?
– Вы хотите сказать, что вам уже все известно?
– Не все. Поэтому-то я сюда и прилетел.
– Если не считать редких межпланетных путешествий, похоже, жизнь на вашей планете довольно тоскливая.
– Неужели еще тоскливей, чем на ЗЕМЛЕ, – огрызнулся прот, – жители которой большую часть своей жизни проводят в поисках секса, или вперившись в телевизор, или в погоне за деньгами?
Я сделал заметку в своих записях о его неожиданной вспышке гнева, а потом невзначай добавил:
– Я просто хотел сказать, что, наверное, довольно скучно жить, когда уже нечего больше открывать.
– Джин, джин, джин. – Это прозвучало, как звон колокольчика. – Никто из отдельных индивидуумов особо много не знает. Сколько бы мы всего ни изучили, всегда найдется, что еще познать.
– Но кто-то уже это знает.
– Вы когда-нибудь слушали симфонии моцарта?
– Слушал, пару раз.
– Как вы думаете, если их слушать в третий или в двадцатый раз, они покажутся вам скучными?
– Нет, только не…
– Точно.
– А как насчет физики?
– А что насчет физики?
– Все законы физики известны?
– Вы когда-нибудь слышали о хайзенберге[24]?
– Да, слышал.
– Он был не прав.
– Имея это в виду, что вы можете сказать о фундаментальных законах Вселенной? О распространении света, например?
Его привычная улыбка стала еще шире.
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего.
– Почему?
– Если я расскажу вам, вы взорветесь. Или еще хуже, взорвете кого-нибудь другого.
– Но может быть, вы мне можете ответить хотя бы на такой вопрос: что вы на КА-ПЭКСе используете для получения энергии?
– Об этом я могу вам рассказать, потому что у вас это уже есть или скоро будет. Мы используем солнечные энергии типа один и типа два, кроме тех случаев, когда мы путешествуем, и в некоторых других процессах – в них мы используем солнечный свет. Вы и представить не можете, сколько энергии содержится в солнечном луче.
– Что такое солнечные энергии типа один и типа два?
– Тип один – энергия звезд: слияние атомных ядер. А второй – тип радиации, которая согревает вашу планету.
– А разве недостаточно энергии слияния ядер? Для чего вам нужна еще и другая?
– Такое мог сказать только homo sapiens.
– То есть?
– Вы, люди, ну никак не можете научиться не повторять своих ошибок. Наконец-то вы обнаружили, что сжигание дерева, угля и нефти разрушает вашу атмосферу и климат. И что же вы решаете делать дальше? Вы как одержимые набрасываетесь на солнечную и геотермальную энергии, на энергию ветра и приливов и ни на минуту не задумываетесь о последствиях. Ох эти люди! – Прот вздохнул и покачал головой.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Ну разве это не очевидно? Использование одного типа энергии производит тепло, другого вида – его поглощает. А в результате мы не нагреваем нашу ПЛАНЕТУ и не охлаждаем ее. Мы не загрязняем и не разоряем ее.
– И вы всегда могли использовать эти источники энергии?
– Конечно же, нет. Только несколько последних миллиардов лет.
– А что вы использовали до этого?
– Да так, какое-то время забавлялись магнитными полями, разложением бактерий и всякими прочими вещами. Но вскоре мы поняли: все, что мы ни пробуем, оказывает то или иное влияние на наш воздух, температуру, климат. Энергия гравитации оказалась и того хуже. Но мы поднатужились, и один наш сообразил, как можно безопасно использовать слияние атомных ядер.
– Кто же до этого додумался?
– Вы имеете в виду, как его зовут?
– Да, именно это.
– Понятия не имею. Мы на КА-ПЭКСе не боготворим наших героев.
– А как насчет расщепления атомного ядра?
– Невозможно. Наши существа немедленно отвергли eгo.
– Почему? Из-за боязни несчастного случая?
– Это мелочь в сравнении с сопровождающими его отходами.
– Вы не смогли придумать хранилища для этих отходов?
– Где же взять хранилище, способное существовать вечно?
– Давайте вернемся к астрономии, а еще лучше к космологии.
– Одна из моих любимейших тем.
– Скажите, какая судьба ожидает Вселенную?
– Судьба?
– Вселенная разрушится или будет расширяться до бесконечности?
– О, вы будете в восторге: и то и другое.
– И то и другое?
– Она разрушится, потом расширится, и это будет повторяться, и повторяться, и повторяться.
– Не знаю даже, утешительно это или нет.
– Пока вы решаете, вот вам кое-что еще.
– Еще?
Прот загоготал, и я впервые услышал, как он смеется.