Страница:
– Слушай, Маннова, я все знаю. Такара доставил к берегу иностранного шпиона. Этот шпион разделся и добрался вплавь до берега возле твоего дома. Ты его приняла, купила у Китайца новую одежду для него... Как видишь, я всю знаю. Этот шпион сел в автобус на Адатиум у пятого камня. Один милиционер обратил на него внимание и стал следить...
Он замолчал, задохнувшись. Пораженная, она делала невероятные усилия, чтобы не выдать себя, и у нее свело мускулы шеи. Лин быстро открыла рот и шумно вдохнула воздух. Ее сотрясла сильная дрожь. "Я пропала", – подумала она, и от ее застывшего лица отхлынула кровь...
Владимир расхохотался горьким смехом.
– Ты боишься! – закричал он. – Боишься! Самое время!
Он стал грубо трясти ее, осыпая ругательствами. Его глаза были налиты кровью, по подбородку текла тонкая струйка пены. Он сделал ей больно, и именно боль вернула женщине потерянное хладнокровие. Лин высвободилась резким движением и бросила ему ледяным тоном, полным презрения:
– Посмотри на себя, Владимир. Посмотрись в зеркало!
На секунду он замер, потом медленно выдохнул, сделал несколько шагов по комнате и вернулся к ней, внешне успокоившись.
– В Адатиуме, – продолжил он, – тот шпион должен был встретиться с тобой на ферме, где ты ночевала. Милиционер проследил за ним до моста через реку...
Владимир снова замолчал. Его круглые щеки были усеяны фиолетовыми пятнами, он сильно сжимал кулаки. Глухим голосом он закончил:
– Дальше рассказывать нет необходимости, не так ли? Надеюсь, теперь ты убедилась?
Да, Лин Маннова убедилась. Глубина и острота нависшей опасности вернули ей всю сообразительность, которая была ей так нужна. Она рассуждала теперь спокойно и цинично и нашла выход в несколько секунд.
– Я пропала, – простонала она, закрыв лицо руками.
Она подошла к дивану и упала на него, нервно всхлипывая.
– Клянусь тебе, Владимир, что я невиновна! Я была только неосторожной... Но... Поверь мне... Кто мне поверит, если не веришь ты? Теперь все кончено! Да, я хотела выйти за тебя замуж... Ты один любил меня искренне и бескорыстно. Ты добрый, Владимир, и я тоже полюбила тебя.
Она посмотрела на него через слегка раздвинутые пальцы и поразилась одновременно похотливому и хитрому выражению лунообразного лица комиссара. Только тогда она заметила, что в момент падения на диван ее пеньюар раскрылся. Она умышленно задрала ткань еще выше, открывая свои полные ляжки, крепкие и загорелые. "Он такой же, как все, подумала она, и попытается попользоваться мною, прежде чем выдать". Почти тотчас до нее донесся странно хриплый голос Владимира:
– Это возможно... Все это очень возможно... Ты знаешь, что я давно хотел жениться на тебе... Если ты и можешь кого убедить, так это меня... И все-таки надо... В общем, ты понимаешь, что я не в состоянии думать и слушать тебя сейчас...
Он подошел к дивану, и его колено коснулось голой ноги Манновой, которая не пошевелилась. Она знала, что мужчина может видеть в широкую щель пеньюара низ ее живота, и от этой мысли у нее вспыхнули щеки, но сейчас было не время смущаться.
Он упал на нее и сжал ей голову своими большими холодными ладонями.
– Лин, – пробормотал Владимир, – я могу взять тебя сейчас, а потом, обещаю, что...
Она гибко высвободилась, скользнула вбок и встала на ноги При этом движении ее пеньюар окончательно распахнулся и, закрывая его, она промедлила ровно столько чтобы дать мужчине зажечься от вида ее крепкого тела.
– Я тебе не верю, – сказала она. – Если я отдамся тебе сейчас, ты меня потом выдашь. Мужчины бесчестны в таких делах...
Ему захотелось спросить ее, честнее ли в них женщины, но он промолчал, сел на край дивана, потом встал и, сделав шаг, заключил ее в объятия.
– Лин, я хочу тебя. Обещаю, я улажу эту историю ради тебя после того...
Она безуспешно попыталась оттолкнуть его, и при этом усилии ее живот прижался к животу мужчины.
– Не после, – сказала она, – а до того...
И, делая вид, что снова пытается вырваться из его объятий, она заерзала, доводя его желание до высшей точки. Скоро он сдался.
– Я сделаю то, что ты хочешь, Лин.
"Если бы он не знал, какая я сильная, то уже попытался бы изнасиловать меня", – подумала она, и ее недоверчивость усилилась от жестокого хитрого огонька, который она увидела в расширенных глазах Владимира.
– Вот как мы сделаем, – сказала она. – Ты напишешь заявление и признаешься в нем, что покрывал своей властью иностранного шпиона, виновного в преступлениях против нашей страны. Имен ты указывать не будешь. После того как ты подпишешь, я отдамся тебе, а потом напишу под твоим признанием, что я, Лин Маннова, и есть шпион, о котором ты пишешь. Так мы будем взаимно защищены. В ближайшем будущем мы поженимся и постараемся забыть эту историю.
Она догадалась, что он напрягся, пытаясь разглядеть ловушку, и стала поддерживать в нем желание, не давая ему вернуть себе ясность мысли. Она действовала так успешно, что он вдруг отбросил всякую осторожность и согласился:
– Сделаем, как ты хочешь, только быстро.
Она подтолкнула его к столу, положила перед ним листок бумаги, посмотрела, как он садится и снимает колпачок с ручки, потом опустилась на колени возле него и стала водить опытной рукой по его ляжке.
Она начал писать. Вдруг она вздрогнула и воскликнула:
– Это бесполезно. Все напрасно.
– Почему? – удивился он, хмуря брови и уже придя в ярость.
– Твои коллеги! Они знают все то, о чем ты мне рассказал...
Он ответил совершенно искренне:
– Нет! Все, что касается тебя, я сохранил в тайне! Кроме меня никто ничего не знает!
Она почувствовала, как ее заполняет жестокая радость, и спросила, тщательно маскируя ее:
– Ты можешь в этом поклясться?
– Клянусь памятью моей покойной матери!
Он снова стал писать, торопясь поскорее покончить с этим. Рука молодой женщины не отпускала его до того момента, когда он поставил под признанием свою подпись. Лин Маннова слегка приподнялась, чтобы прочесть текст.
– Ты этого хотела?
– Да, – шепнула она.
Она потянулась к нему, подставляя губы.
"Она в моих руках, – подумал он, целуя ее. Займусь с ней любовью, дам подписать признание и сразу же выдам, рассказав, к какой хитрости мне пришлось прибегнуть".
Он поднялся, привлекая ее к себе и подталкивая к постели.
– Иди, сейчас.
Она со смехом возразила:
– Незачем так торопиться, дорогой. Я должна на секунду зайти в ванную. Ты пока раздевайся и жди меня в постели... Прошу тебя, дорогой.
Он отпустил ее. В конце концов, ему некуда спешить. До утра все равно ничего не сделаешь. Его ждали несколько часов удовольствий... Он начал раздеваться...
Лин Маннова прильнула глазом к замочной скважине с другой стороны двери ванной комнаты. Она видела, как Владимир лихорадочно сбросил с себя одежду и положил "наган" на стол в центре комнаты. Потом он исчез из поля зрения, и почти тотчас послышался скрип пружин кровати.
Тогда она поднялась и надела на правую руку резиновую перчатку, лежавшую на умывальнике. Зеркало отразило ее лицо: суровое и беспощадно решительное. Она не торопясь открыла дверь, выключила в ванной свет, прошла в комнату и рукой, на которой не было перчатки, повернула выключатель слева от двери.
– Я смущаюсь, дорогой! – объяснила она шутливым тоном. – Подвинься немножко...
Она знала помещение достаточно хорошо, чтобы пройти по нему в темноте. Ни на что не наткнувшись, она дошла до стола и правой рукой в перчатке взяла на ходу револьвер, даже не остановившись. Она коснулась коленом края кровати и услышала шумное дыхание Владимира, казалось, прижавшегося к стене.
– Ты где?
Рука мужчины нащупала ее ляжку и потянула Лин к себе. Она упала на него, заведя правую руку за спину, чтобы он не наткнулся на оружие... "Стрелять надо в рот", – спокойно решила она. Если бы она выстрелила с правой руки, входное отверстие в теле жертвы оказалось бы слева, а Владимир, к сожалению, не был левшой. В рот лучше всего...
– Где твой рот? – спросила она, ища его пальцами левой руки.
Она коснулась теплых губ мужчины, уже заключившего ее в объятья и пытавшегося повалить под себя.
– Подожди, – простонала она.
Она продвинула пальцы дальше и Владимир, думая, что это какая-то игра, широко открыл рот. Простое движение, продолжавшееся не больше секунды. Ствол "нагана" стукнулся о зубы мужчины, и в тот же момент грохнул выстрел.
Отдача и шум наполовину оглушили ее. Оружие вылетело из руки. Охваченная внезапным ужасом, она с криком вскочила на ноги, побежала к двери, включила свет, наткнулась на кресло и больно ушибла ляжку.
Наконец, вспыхнул свет, и она увидела разнесенное пулей лицо Владимира, револьвер рядом с телом, простыню, покрасневшую от хлеставшей фонтаном крови. "Все отлично", машинально подумала она. Ей не было нужды вкладывать оружие в правую руку Владимира, лежавшую на груди. Следователи подумают, что револьвер выпал в момент выстрела, что часто случается при самоубийствах...
Она задрожала, стуча зубами. Ей пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы пройти в ванную, снять перчатку и посмотреть на себя в зеркало. Она была зеленой от ужаса и отвращения, но ни единого пятна крови на ней не было.
Она надела пеньюар, вернулась в комнату и, сняв трубку телефона, набрала секретный номер. Через несколько секунд ее соединили с начальником регионального управления госбезопасности. Она назвалась и сказала, не в силах сдержать дрожь в голосе:
– Рядом со мной только что покончил с собой начальник Ногликовского управления МВД. Я уже давно подозревала его в измене, а этой ночью сумела вынудить подписать признание. Он воспользовался тем, что я на секунду отвлеклась, и пустил себе пулю в рот. Это ужасно! Что мне делать?..
Начальник управления госбезопасности ответил:
– Никуда не уходите. Я сделаю все необходимое. Через десять минут я приеду. Особо следите за тем, чтобы признания предателя не попали в чужие руки... До скорого, моя маленькая. Не бойтесь...
Лин Маннова положила трубку на рычаг. Теперь опасность отступила, в этом она была уверена. Ей захотелось выпить чего-нибудь крепкого. Ее взгляд, как будто притянутый магнитом, остановился на кровавом месиве, в которое превратилось лицо Владимира, человека, хотевшего на ней жениться.
Она почувствовала, что ее оставляют силы. Ноги подогнулись, и она рухнула на паркет без сознания.
9
Он замолчал, задохнувшись. Пораженная, она делала невероятные усилия, чтобы не выдать себя, и у нее свело мускулы шеи. Лин быстро открыла рот и шумно вдохнула воздух. Ее сотрясла сильная дрожь. "Я пропала", – подумала она, и от ее застывшего лица отхлынула кровь...
Владимир расхохотался горьким смехом.
– Ты боишься! – закричал он. – Боишься! Самое время!
Он стал грубо трясти ее, осыпая ругательствами. Его глаза были налиты кровью, по подбородку текла тонкая струйка пены. Он сделал ей больно, и именно боль вернула женщине потерянное хладнокровие. Лин высвободилась резким движением и бросила ему ледяным тоном, полным презрения:
– Посмотри на себя, Владимир. Посмотрись в зеркало!
На секунду он замер, потом медленно выдохнул, сделал несколько шагов по комнате и вернулся к ней, внешне успокоившись.
– В Адатиуме, – продолжил он, – тот шпион должен был встретиться с тобой на ферме, где ты ночевала. Милиционер проследил за ним до моста через реку...
Владимир снова замолчал. Его круглые щеки были усеяны фиолетовыми пятнами, он сильно сжимал кулаки. Глухим голосом он закончил:
– Дальше рассказывать нет необходимости, не так ли? Надеюсь, теперь ты убедилась?
Да, Лин Маннова убедилась. Глубина и острота нависшей опасности вернули ей всю сообразительность, которая была ей так нужна. Она рассуждала теперь спокойно и цинично и нашла выход в несколько секунд.
– Я пропала, – простонала она, закрыв лицо руками.
Она подошла к дивану и упала на него, нервно всхлипывая.
– Клянусь тебе, Владимир, что я невиновна! Я была только неосторожной... Но... Поверь мне... Кто мне поверит, если не веришь ты? Теперь все кончено! Да, я хотела выйти за тебя замуж... Ты один любил меня искренне и бескорыстно. Ты добрый, Владимир, и я тоже полюбила тебя.
Она посмотрела на него через слегка раздвинутые пальцы и поразилась одновременно похотливому и хитрому выражению лунообразного лица комиссара. Только тогда она заметила, что в момент падения на диван ее пеньюар раскрылся. Она умышленно задрала ткань еще выше, открывая свои полные ляжки, крепкие и загорелые. "Он такой же, как все, подумала она, и попытается попользоваться мною, прежде чем выдать". Почти тотчас до нее донесся странно хриплый голос Владимира:
– Это возможно... Все это очень возможно... Ты знаешь, что я давно хотел жениться на тебе... Если ты и можешь кого убедить, так это меня... И все-таки надо... В общем, ты понимаешь, что я не в состоянии думать и слушать тебя сейчас...
Он подошел к дивану, и его колено коснулось голой ноги Манновой, которая не пошевелилась. Она знала, что мужчина может видеть в широкую щель пеньюара низ ее живота, и от этой мысли у нее вспыхнули щеки, но сейчас было не время смущаться.
Он упал на нее и сжал ей голову своими большими холодными ладонями.
– Лин, – пробормотал Владимир, – я могу взять тебя сейчас, а потом, обещаю, что...
Она гибко высвободилась, скользнула вбок и встала на ноги При этом движении ее пеньюар окончательно распахнулся и, закрывая его, она промедлила ровно столько чтобы дать мужчине зажечься от вида ее крепкого тела.
– Я тебе не верю, – сказала она. – Если я отдамся тебе сейчас, ты меня потом выдашь. Мужчины бесчестны в таких делах...
Ему захотелось спросить ее, честнее ли в них женщины, но он промолчал, сел на край дивана, потом встал и, сделав шаг, заключил ее в объятия.
– Лин, я хочу тебя. Обещаю, я улажу эту историю ради тебя после того...
Она безуспешно попыталась оттолкнуть его, и при этом усилии ее живот прижался к животу мужчины.
– Не после, – сказала она, – а до того...
И, делая вид, что снова пытается вырваться из его объятий, она заерзала, доводя его желание до высшей точки. Скоро он сдался.
– Я сделаю то, что ты хочешь, Лин.
"Если бы он не знал, какая я сильная, то уже попытался бы изнасиловать меня", – подумала она, и ее недоверчивость усилилась от жестокого хитрого огонька, который она увидела в расширенных глазах Владимира.
– Вот как мы сделаем, – сказала она. – Ты напишешь заявление и признаешься в нем, что покрывал своей властью иностранного шпиона, виновного в преступлениях против нашей страны. Имен ты указывать не будешь. После того как ты подпишешь, я отдамся тебе, а потом напишу под твоим признанием, что я, Лин Маннова, и есть шпион, о котором ты пишешь. Так мы будем взаимно защищены. В ближайшем будущем мы поженимся и постараемся забыть эту историю.
Она догадалась, что он напрягся, пытаясь разглядеть ловушку, и стала поддерживать в нем желание, не давая ему вернуть себе ясность мысли. Она действовала так успешно, что он вдруг отбросил всякую осторожность и согласился:
– Сделаем, как ты хочешь, только быстро.
Она подтолкнула его к столу, положила перед ним листок бумаги, посмотрела, как он садится и снимает колпачок с ручки, потом опустилась на колени возле него и стала водить опытной рукой по его ляжке.
Она начал писать. Вдруг она вздрогнула и воскликнула:
– Это бесполезно. Все напрасно.
– Почему? – удивился он, хмуря брови и уже придя в ярость.
– Твои коллеги! Они знают все то, о чем ты мне рассказал...
Он ответил совершенно искренне:
– Нет! Все, что касается тебя, я сохранил в тайне! Кроме меня никто ничего не знает!
Она почувствовала, как ее заполняет жестокая радость, и спросила, тщательно маскируя ее:
– Ты можешь в этом поклясться?
– Клянусь памятью моей покойной матери!
Он снова стал писать, торопясь поскорее покончить с этим. Рука молодой женщины не отпускала его до того момента, когда он поставил под признанием свою подпись. Лин Маннова слегка приподнялась, чтобы прочесть текст.
– Ты этого хотела?
– Да, – шепнула она.
Она потянулась к нему, подставляя губы.
"Она в моих руках, – подумал он, целуя ее. Займусь с ней любовью, дам подписать признание и сразу же выдам, рассказав, к какой хитрости мне пришлось прибегнуть".
Он поднялся, привлекая ее к себе и подталкивая к постели.
– Иди, сейчас.
Она со смехом возразила:
– Незачем так торопиться, дорогой. Я должна на секунду зайти в ванную. Ты пока раздевайся и жди меня в постели... Прошу тебя, дорогой.
Он отпустил ее. В конце концов, ему некуда спешить. До утра все равно ничего не сделаешь. Его ждали несколько часов удовольствий... Он начал раздеваться...
Лин Маннова прильнула глазом к замочной скважине с другой стороны двери ванной комнаты. Она видела, как Владимир лихорадочно сбросил с себя одежду и положил "наган" на стол в центре комнаты. Потом он исчез из поля зрения, и почти тотчас послышался скрип пружин кровати.
Тогда она поднялась и надела на правую руку резиновую перчатку, лежавшую на умывальнике. Зеркало отразило ее лицо: суровое и беспощадно решительное. Она не торопясь открыла дверь, выключила в ванной свет, прошла в комнату и рукой, на которой не было перчатки, повернула выключатель слева от двери.
– Я смущаюсь, дорогой! – объяснила она шутливым тоном. – Подвинься немножко...
Она знала помещение достаточно хорошо, чтобы пройти по нему в темноте. Ни на что не наткнувшись, она дошла до стола и правой рукой в перчатке взяла на ходу револьвер, даже не остановившись. Она коснулась коленом края кровати и услышала шумное дыхание Владимира, казалось, прижавшегося к стене.
– Ты где?
Рука мужчины нащупала ее ляжку и потянула Лин к себе. Она упала на него, заведя правую руку за спину, чтобы он не наткнулся на оружие... "Стрелять надо в рот", – спокойно решила она. Если бы она выстрелила с правой руки, входное отверстие в теле жертвы оказалось бы слева, а Владимир, к сожалению, не был левшой. В рот лучше всего...
– Где твой рот? – спросила она, ища его пальцами левой руки.
Она коснулась теплых губ мужчины, уже заключившего ее в объятья и пытавшегося повалить под себя.
– Подожди, – простонала она.
Она продвинула пальцы дальше и Владимир, думая, что это какая-то игра, широко открыл рот. Простое движение, продолжавшееся не больше секунды. Ствол "нагана" стукнулся о зубы мужчины, и в тот же момент грохнул выстрел.
Отдача и шум наполовину оглушили ее. Оружие вылетело из руки. Охваченная внезапным ужасом, она с криком вскочила на ноги, побежала к двери, включила свет, наткнулась на кресло и больно ушибла ляжку.
Наконец, вспыхнул свет, и она увидела разнесенное пулей лицо Владимира, револьвер рядом с телом, простыню, покрасневшую от хлеставшей фонтаном крови. "Все отлично", машинально подумала она. Ей не было нужды вкладывать оружие в правую руку Владимира, лежавшую на груди. Следователи подумают, что револьвер выпал в момент выстрела, что часто случается при самоубийствах...
Она задрожала, стуча зубами. Ей пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы пройти в ванную, снять перчатку и посмотреть на себя в зеркало. Она была зеленой от ужаса и отвращения, но ни единого пятна крови на ней не было.
Она надела пеньюар, вернулась в комнату и, сняв трубку телефона, набрала секретный номер. Через несколько секунд ее соединили с начальником регионального управления госбезопасности. Она назвалась и сказала, не в силах сдержать дрожь в голосе:
– Рядом со мной только что покончил с собой начальник Ногликовского управления МВД. Я уже давно подозревала его в измене, а этой ночью сумела вынудить подписать признание. Он воспользовался тем, что я на секунду отвлеклась, и пустил себе пулю в рот. Это ужасно! Что мне делать?..
Начальник управления госбезопасности ответил:
– Никуда не уходите. Я сделаю все необходимое. Через десять минут я приеду. Особо следите за тем, чтобы признания предателя не попали в чужие руки... До скорого, моя маленькая. Не бойтесь...
Лин Маннова положила трубку на рычаг. Теперь опасность отступила, в этом она была уверена. Ей захотелось выпить чего-нибудь крепкого. Ее взгляд, как будто притянутый магнитом, остановился на кровавом месиве, в которое превратилось лицо Владимира, человека, хотевшего на ней жениться.
Она почувствовала, что ее оставляют силы. Ноги подогнулись, и она рухнула на паркет без сознания.
9
Мистер Смит аккуратно надел очки, стекла которых только что протер, долго рассматривал кусочек замши, убрал его в жилетный карман и, наконец, обратил внимание на Говарда.
– Что вы хотите?
Капитан Говард в тот день надел новую форму, из-за чего, возможно, выглядел особенно чопорным.
– Я хотел с вами поговорить о сто семнадцатом, сэр. Сегодня ровно три недели, как он должен был высадиться на Сахалин, а мы до сих пор не получили от него известий...
Мистер Смит поднял брови.
– Стоит ли волноваться? В любом случае...
Говард вежливо перебил:
– Знаю, сэр, но по причине необычного положения агента, который должен был встретить его в Ногликах, я принял дополнительные предосторожности. Я передал этому агенту указание сообщить обычным путем по радио, когда сто семнадцатый доберется до Погоби. Дорога туда должна была в самом худшем случае занять не больше недели...
Мистер Смит нахмурил брови.
– Черт!
И он раздраженно прищелкнул языком.
– Я высказывал вам свои возражения по поводу отправки Юбера к двойному агенту, да еще женщине. Это две причины для провала...
Затем сработала его феноменальная память, и он спросил:
– Так... Послушайте, а двести тринадцатый?
Говард кивнул:
– Также должен был сообщить мне о прибытии нашего друга в Погоби. От него также нет сообщений.
– Черт побери! – произнес мистер Смит. И добавил с явным недовольством: – Я был против отправки сто семнадцатого на это задание!
Говард невозмутимо ответил:
– Если бы вы были против, сэр, он не отправился бы туда. Обычно ваши приказы в этом учреждении выполняются с точностью до буквы...
Мистер Смит бросил черный взгляд на своего секретаря и нервно передернул плечами, потом провел по лысине пухлой рукой прелата и мягко сказал:
– Он попал в сложное положение, и мы должны постараться вытащить его. Полагаю, у вас есть способ связаться с двести тринадцатым?
– Никакого, сэр, – ответил Говард. – Он может связываться с нами в любой удобный для него момент, но по вполне понятным причинам безопасности он потребовал, чтобы мы отказались от установления двусторонней связи. Нам придется ждать его сообщения, чтобы передать ему инструкции. Он не выходил на связь больше трех недель.
– Может, он провалился...
– Не думаю, сэр. Те объявили бы об этом с большой помпой. Они любят процессы такого рода.
– Возможно, но я не думаю, что они захотят предать огласке конкретный случай с двести тринадцатым. Понимаете, почему?
Говард секунду подумал.
– Конечно! Пока дело не закончится...
– А оно далеко от завершения!
Секундное молчание, потом Смит сказал:
– Выход один: довериться Юберу. Он уже много раз вгонял нас в жуткую дрожь, но всегда возвращался. Будем ждать... Что еще?
– Вчера вечером в русском секторе Берлина при попытке побега от арестовавших его полицейских погиб один из наших агентов. Мы твердо уверены, что при нем не было ничего компрометирующего.
– Он убит?
– Да, сэр. На месте.
– Ну что ж, позаботьтесь о семье, если она у него была.
Полулежа за широким рулем, Юбер вглядывался в дорогу через небольшую чистую полоску на лобовом стекле, которую с большим трудом поддерживал старый скрипучий "дворник".
Мастер-китаец что-то сказал на своем родном языке; Юбер не счел нужным отвечать.
В кабине сидели еще два сына Поднебесной. Эти были привилегированными, а сзади, сжатые под иллюзорной защитой брезента, стоя, спали пятьдесят кули, равнодушных ко всем толчкам и ударам. Пятьдесят живых мертвецов.
За огромным темным складом слева от дороги появились огни лагеря. Через сто метров был маленький облупленный домик, в котором жила странная пожилая пара. Дальше шла грунтовая дорога, ведущая прямо в лагерь.
Юбер перевел рычаг переключения скоростей и надавил ногой на педаль газа, чтобы въехать на холм. Тяжелая машина с урчанием рванулась вперед, с удивительной легкостью взяла препятствие и замедлила ход на равнине.
– Стой!
Юбер остановил грузовик. Подошедший вооруженный часовой узнал его и махнул рукой. Белый с красным шлагбаум поднялся, освобождая путь. Юбер, уже включивший первую скорость, поехал вперед...
Лагерь имел форму шестилучевой звезды с круглой площадкой посередине. На этой площадке кули выходили и шли в свои бараки.
В этот вечер разгрузка заняла не больше и не меньше времени, чем обычно. Когда в машине не осталось ни одного китайца, Юбер выехал из лагеря через контрольный пункт и на первой скорости съехал по крутому склону холма на дорогу.
Обычно он сворачивал направо, чтобы вернуться в Погоби, где жил в общежитии рядом с бойней. На этот раз он свернул налево, в сторону Маркова, и быстро набрал скорость.
В Марково были нефтяные скважины, но Юбера не интересовала нефть. У него в кармане лежал путевой листок, предписывавший ехать на воздушную базу Лакарстово и принять там груз, характер которого не уточнялся.
Совсем недавно Юбер узнал, что Лакарстово – база реактивных истребителей типа МИГ. Именно то, что он искал...
Сразу за лагерем дорога становилась намного лучше, несомненно, потому, что по ней гораздо меньше ездили, и Юбер доехал до Лакарстова меньше чем за пятнадцать минут.
Надо было проехать через деревушку из трех десятков домов, сгрудившихся вокруг разрушенной церкви. За ней открывался радующий глаз фейерверк разноцветных сигнальных огней, разбросанных в ночи.
А вот и шлагбаум, часовые.
– Стой!
Юбер затормозил, протянув свой путевой листок. Солдат взял его, велел подождать и ушел в караулку, расположенную за стеной, на территории базы. Юбер выключил фары грузовика. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил бараки, а чуть подальше – большие ангары для самолетов. Все было тихо и спокойно.
Он пожалел, что не приехал сюда днем: наверняка увидел бы истребители.
Солдат запаздывал, но Юбер не ощущал никакого страха. С того времени как благодаря документам, которые достала Лин Маннова, он без труда сумел устроиться работать на большое строительство в Погоби, он постоянно испытывал странное в его положении чувство безопасности.
Солдат вернулся, что-то приказал часовому. Шлагбаум поднялся, и Юбер, включив фары, тихо тронулся с места. Солдат вскочил на подножку и крикнул:
– Езжай прямо. Я скажу, где свернуть.
Они проехали вдоль бараков около двухсот метров.
– Направо! – указал солдат.
Юбер повернул руль.
– Стой!
Он затормозил, выключил зажигание, вышел из машины и последовал за своим проводником к дощатому домику с ярко освещенными окнами.
– Сюда, – показал солдат.
Они прошли коридор и через широко открытую дверь попали в довольно просторный, скудно меблированный кабинет с обычными портретами на стенах. В нем находились трое: двое в полевой форме, третий в широко распахнутом на груди меховом комбинезоне, под которым был надет второй, из простой ткани.
Тот из военных, что был пониже ростом, спросил в лоб:
– Кто вы?
Юбер, уже несколько секунд боровшийся с охватившей его тревогой, сумел ответить спокойно:
– Дмитрий Зиновьев, шофер транспортного цеха комбината "Татарский".
Спрашивавший сел за стол, заваленный папками. Юбер заметил у него в руке бумагу и узнал в ней свой путевой листок. Второй военный положил ладонь на рукоятку своего пистолета и прислонился к закрытой входной двери. Тип в комбинезоне – коренастый, светлые волосы подстрижены бобриком, лицо загорелое, глаза голубые, голова фавна с острыми ушами – спокойно закурил сигарету, не сводя с Юбера откровенно враждебного взгляда.
– Где вы взяли этот путевой листок? – спросил сидевший чекист.
Юбер искренне удивился:
– Где? Получил в диспетчерской, в Погоби.
Полицейский холодно возразил:
– Мы только что туда звонили. Они не в курсе. Так же, как и мы... Нам ничего не нужно перевозить. Кто вам дал эту бумагу?
– Сам замначальника транспортного цеха.
Юбер начинал себя спрашивать, что может означать эта история, а кроме того боялся, что его выдаст акцент.
– Дмитрий Зиновьев, значит? Место рождения?
– Горловка, Украина. Вот мои бумаги...
Он достал из внутреннего кармана документы. Полицейский взял их, тщательно изучил и, казалось, был разочарован.
– Почему ты так плохо говоришь по-русски? Где ты научился этому странному выговору?
Это было неопасно. В СССР говорят на стольких диалектах, что все не может знать никто.
– Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.
– Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?
– Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.
– Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?
Юбер пожал широкими плечами.
– Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.
Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:
– Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.
Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:
– Что он сказал?
– Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.
Юбер засмеялся.
– Вы шутите! – воскликнул он. – Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку...
– Ах, да... Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера...
– Почему? – встревожился Юбер.
– Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться... и стать для тебя неприятным. Понял?
Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:
– Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?
Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:
– Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.
– Кто это такой? – спросил Юбер, указывая на него.
Военный странно улыбнулся:
– Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США... Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину... Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.
– Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, – уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.
Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:
– Глупость! Самая настоящая глупость!
Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.
– Оружия нет, – объявил военный, стоявший сзади Юбера.
– Обыщи его получше, – приказал другой. – А еще лучше, раздень догола.
– Идиот, – бросил Скирвин, – если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!
Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. "Если не произойдет чудо, я пропал", – подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.
Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. "Они меня еще не взяли!", – мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.
Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: "Ну, будешь говорить?", чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков...
В коридоре послышались шаги, а потом голоса, из них один – женский. Такара рывком вскочил с деревянных нар.
Как обычно, засовы открылись с громким лязгом. Почему тюремщики никогда не смазывают засовы? По традиции?
Дверь открылась с жутким скрипом. Вошла Лин Маннова, строгая и элегантная в приталенном каракулевом манто.
– Оставьте нас, – приказала она надзирателю.
– Но...
– Оставьте нас, – жестко повторила она. – И не вздумайте подслушивать в коридоре...
Дверь закрылась. Такара и женщина остались одни, лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Потом она прошептала:
– Я пришла спасти тебя.
И спросила себя, слышал ли он ее. Такара остался неподвижным, как будто окаменел. Ей стало его жаль, но только на какую-то долю секунды, потому что она не умела испытывать жалость. Жалость – чувство слабых, а Лин Маннова была сильной, очень сильной. И стала еще сильнее после того, как хладнокровно убила Владимира, спасая свою жизнь и жизнь шпиона, который никем для нее не был... Он не был для нее никем, но она постоянно думала о нем. Наваждение. Одно наваждение вытесняет другое, и она предпочитала образ полного жизни шпиона образу превращенной в кровавое месиво головы Владимира...
У нее подогнулись ноги, но она стиснула зубы и взяла себя в руки.
– Я пришла спасти тебя, – повторила она.
Она толкнула его в плечо, заставляя сесть, и сама села рядом с ним.
– Слушай меня внимательно, – сказала она, беря его руку.
Лин почувствовала, как его огромная рука дрожит.
– Владимир умер.
Рука перестала дрожать, и она услышала шумное дыхание арестованного.
Лин продолжала, оставаясь в сильном напряжении:
– Перед смертью он написал признание... Написал, что покрывал своей властью иностранного шпиона... Этим шпионом был Кунг, твой матрос... Слушай внимательно, Такара...
Ее голос принял такую твердость, словно она собиралась разбить стену, возникшую между ними.
– Слушай внимательно, Такара... Ночью... Той ночью Кунг пытался заставить тебя направить судно к световым сигналам, замеченным на уровне воды. Поскольку ты отказался, он попытался сбросить тебя в море. Собака пришла тебе на помощь, и во время драки ты, не рассчитав силы, убил матроса.
Рука Такары сжалась. Она догадалась, что он внимательно слушает ее, увидев просвет в черной стене, окружавшей его много дней.
– Потом, – продолжила она, – ты испугался. Огни исчезли, и ты не мог понять, действительно ли они были или тебе померещилось. Ты решил, что тебе никто не поверит, и придумал другую версию случившегося. Из-за нее ты оказался здесь. К тому же Владимир специально топил тебя фальшивыми уликами.
– Что вы хотите?
Капитан Говард в тот день надел новую форму, из-за чего, возможно, выглядел особенно чопорным.
– Я хотел с вами поговорить о сто семнадцатом, сэр. Сегодня ровно три недели, как он должен был высадиться на Сахалин, а мы до сих пор не получили от него известий...
Мистер Смит поднял брови.
– Стоит ли волноваться? В любом случае...
Говард вежливо перебил:
– Знаю, сэр, но по причине необычного положения агента, который должен был встретить его в Ногликах, я принял дополнительные предосторожности. Я передал этому агенту указание сообщить обычным путем по радио, когда сто семнадцатый доберется до Погоби. Дорога туда должна была в самом худшем случае занять не больше недели...
Мистер Смит нахмурил брови.
– Черт!
И он раздраженно прищелкнул языком.
– Я высказывал вам свои возражения по поводу отправки Юбера к двойному агенту, да еще женщине. Это две причины для провала...
Затем сработала его феноменальная память, и он спросил:
– Так... Послушайте, а двести тринадцатый?
Говард кивнул:
– Также должен был сообщить мне о прибытии нашего друга в Погоби. От него также нет сообщений.
– Черт побери! – произнес мистер Смит. И добавил с явным недовольством: – Я был против отправки сто семнадцатого на это задание!
Говард невозмутимо ответил:
– Если бы вы были против, сэр, он не отправился бы туда. Обычно ваши приказы в этом учреждении выполняются с точностью до буквы...
Мистер Смит бросил черный взгляд на своего секретаря и нервно передернул плечами, потом провел по лысине пухлой рукой прелата и мягко сказал:
– Он попал в сложное положение, и мы должны постараться вытащить его. Полагаю, у вас есть способ связаться с двести тринадцатым?
– Никакого, сэр, – ответил Говард. – Он может связываться с нами в любой удобный для него момент, но по вполне понятным причинам безопасности он потребовал, чтобы мы отказались от установления двусторонней связи. Нам придется ждать его сообщения, чтобы передать ему инструкции. Он не выходил на связь больше трех недель.
– Может, он провалился...
– Не думаю, сэр. Те объявили бы об этом с большой помпой. Они любят процессы такого рода.
– Возможно, но я не думаю, что они захотят предать огласке конкретный случай с двести тринадцатым. Понимаете, почему?
Говард секунду подумал.
– Конечно! Пока дело не закончится...
– А оно далеко от завершения!
Секундное молчание, потом Смит сказал:
– Выход один: довериться Юберу. Он уже много раз вгонял нас в жуткую дрожь, но всегда возвращался. Будем ждать... Что еще?
– Вчера вечером в русском секторе Берлина при попытке побега от арестовавших его полицейских погиб один из наших агентов. Мы твердо уверены, что при нем не было ничего компрометирующего.
– Он убит?
– Да, сэр. На месте.
– Ну что ж, позаботьтесь о семье, если она у него была.
* * *
Дорога была плохой, разбитой, в выбоинах и рытвинах, которые дождь превратил в лужи. Огромный грузовик подпрыгивал, трясся, но, рыча, продолжал двигаться по темной влажной ночи.Полулежа за широким рулем, Юбер вглядывался в дорогу через небольшую чистую полоску на лобовом стекле, которую с большим трудом поддерживал старый скрипучий "дворник".
Мастер-китаец что-то сказал на своем родном языке; Юбер не счел нужным отвечать.
В кабине сидели еще два сына Поднебесной. Эти были привилегированными, а сзади, сжатые под иллюзорной защитой брезента, стоя, спали пятьдесят кули, равнодушных ко всем толчкам и ударам. Пятьдесят живых мертвецов.
За огромным темным складом слева от дороги появились огни лагеря. Через сто метров был маленький облупленный домик, в котором жила странная пожилая пара. Дальше шла грунтовая дорога, ведущая прямо в лагерь.
Юбер перевел рычаг переключения скоростей и надавил ногой на педаль газа, чтобы въехать на холм. Тяжелая машина с урчанием рванулась вперед, с удивительной легкостью взяла препятствие и замедлила ход на равнине.
– Стой!
Юбер остановил грузовик. Подошедший вооруженный часовой узнал его и махнул рукой. Белый с красным шлагбаум поднялся, освобождая путь. Юбер, уже включивший первую скорость, поехал вперед...
Лагерь имел форму шестилучевой звезды с круглой площадкой посередине. На этой площадке кули выходили и шли в свои бараки.
В этот вечер разгрузка заняла не больше и не меньше времени, чем обычно. Когда в машине не осталось ни одного китайца, Юбер выехал из лагеря через контрольный пункт и на первой скорости съехал по крутому склону холма на дорогу.
Обычно он сворачивал направо, чтобы вернуться в Погоби, где жил в общежитии рядом с бойней. На этот раз он свернул налево, в сторону Маркова, и быстро набрал скорость.
В Марково были нефтяные скважины, но Юбера не интересовала нефть. У него в кармане лежал путевой листок, предписывавший ехать на воздушную базу Лакарстово и принять там груз, характер которого не уточнялся.
Совсем недавно Юбер узнал, что Лакарстово – база реактивных истребителей типа МИГ. Именно то, что он искал...
Сразу за лагерем дорога становилась намного лучше, несомненно, потому, что по ней гораздо меньше ездили, и Юбер доехал до Лакарстова меньше чем за пятнадцать минут.
Надо было проехать через деревушку из трех десятков домов, сгрудившихся вокруг разрушенной церкви. За ней открывался радующий глаз фейерверк разноцветных сигнальных огней, разбросанных в ночи.
А вот и шлагбаум, часовые.
– Стой!
Юбер затормозил, протянув свой путевой листок. Солдат взял его, велел подождать и ушел в караулку, расположенную за стеной, на территории базы. Юбер выключил фары грузовика. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил бараки, а чуть подальше – большие ангары для самолетов. Все было тихо и спокойно.
Он пожалел, что не приехал сюда днем: наверняка увидел бы истребители.
Солдат запаздывал, но Юбер не ощущал никакого страха. С того времени как благодаря документам, которые достала Лин Маннова, он без труда сумел устроиться работать на большое строительство в Погоби, он постоянно испытывал странное в его положении чувство безопасности.
Солдат вернулся, что-то приказал часовому. Шлагбаум поднялся, и Юбер, включив фары, тихо тронулся с места. Солдат вскочил на подножку и крикнул:
– Езжай прямо. Я скажу, где свернуть.
Они проехали вдоль бараков около двухсот метров.
– Направо! – указал солдат.
Юбер повернул руль.
– Стой!
Он затормозил, выключил зажигание, вышел из машины и последовал за своим проводником к дощатому домику с ярко освещенными окнами.
– Сюда, – показал солдат.
Они прошли коридор и через широко открытую дверь попали в довольно просторный, скудно меблированный кабинет с обычными портретами на стенах. В нем находились трое: двое в полевой форме, третий в широко распахнутом на груди меховом комбинезоне, под которым был надет второй, из простой ткани.
Тот из военных, что был пониже ростом, спросил в лоб:
– Кто вы?
Юбер, уже несколько секунд боровшийся с охватившей его тревогой, сумел ответить спокойно:
– Дмитрий Зиновьев, шофер транспортного цеха комбината "Татарский".
Спрашивавший сел за стол, заваленный папками. Юбер заметил у него в руке бумагу и узнал в ней свой путевой листок. Второй военный положил ладонь на рукоятку своего пистолета и прислонился к закрытой входной двери. Тип в комбинезоне – коренастый, светлые волосы подстрижены бобриком, лицо загорелое, глаза голубые, голова фавна с острыми ушами – спокойно закурил сигарету, не сводя с Юбера откровенно враждебного взгляда.
– Где вы взяли этот путевой листок? – спросил сидевший чекист.
Юбер искренне удивился:
– Где? Получил в диспетчерской, в Погоби.
Полицейский холодно возразил:
– Мы только что туда звонили. Они не в курсе. Так же, как и мы... Нам ничего не нужно перевозить. Кто вам дал эту бумагу?
– Сам замначальника транспортного цеха.
Юбер начинал себя спрашивать, что может означать эта история, а кроме того боялся, что его выдаст акцент.
– Дмитрий Зиновьев, значит? Место рождения?
– Горловка, Украина. Вот мои бумаги...
Он достал из внутреннего кармана документы. Полицейский взял их, тщательно изучил и, казалось, был разочарован.
– Почему ты так плохо говоришь по-русски? Где ты научился этому странному выговору?
Это было неопасно. В СССР говорят на стольких диалектах, что все не может знать никто.
– Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.
– Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?
– Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.
– Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?
Юбер пожал широкими плечами.
– Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.
Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:
– Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.
Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:
– Что он сказал?
– Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.
Юбер засмеялся.
– Вы шутите! – воскликнул он. – Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку...
– Ах, да... Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера...
– Почему? – встревожился Юбер.
– Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться... и стать для тебя неприятным. Понял?
Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:
– Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?
Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:
– Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.
– Кто это такой? – спросил Юбер, указывая на него.
Военный странно улыбнулся:
– Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США... Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину... Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.
– Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, – уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.
Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:
– Глупость! Самая настоящая глупость!
Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.
– Оружия нет, – объявил военный, стоявший сзади Юбера.
– Обыщи его получше, – приказал другой. – А еще лучше, раздень догола.
– Идиот, – бросил Скирвин, – если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!
Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. "Если не произойдет чудо, я пропал", – подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.
Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. "Они меня еще не взяли!", – мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.
* * *
Такара превратился в собственную тень. Три недели заключения, из которых две – в одиночке, сломили его волю к сопротивлению. Такара, привыкший к морским просторам, не мог сидеть взаперти. Его волосы на висках поседели, на лице самурая прорезались глубокие морщины. Он сгорбился и казался не таким огромным и не таким опасным.Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: "Ну, будешь говорить?", чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков...
В коридоре послышались шаги, а потом голоса, из них один – женский. Такара рывком вскочил с деревянных нар.
Как обычно, засовы открылись с громким лязгом. Почему тюремщики никогда не смазывают засовы? По традиции?
Дверь открылась с жутким скрипом. Вошла Лин Маннова, строгая и элегантная в приталенном каракулевом манто.
– Оставьте нас, – приказала она надзирателю.
– Но...
– Оставьте нас, – жестко повторила она. – И не вздумайте подслушивать в коридоре...
Дверь закрылась. Такара и женщина остались одни, лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Потом она прошептала:
– Я пришла спасти тебя.
И спросила себя, слышал ли он ее. Такара остался неподвижным, как будто окаменел. Ей стало его жаль, но только на какую-то долю секунды, потому что она не умела испытывать жалость. Жалость – чувство слабых, а Лин Маннова была сильной, очень сильной. И стала еще сильнее после того, как хладнокровно убила Владимира, спасая свою жизнь и жизнь шпиона, который никем для нее не был... Он не был для нее никем, но она постоянно думала о нем. Наваждение. Одно наваждение вытесняет другое, и она предпочитала образ полного жизни шпиона образу превращенной в кровавое месиво головы Владимира...
У нее подогнулись ноги, но она стиснула зубы и взяла себя в руки.
– Я пришла спасти тебя, – повторила она.
Она толкнула его в плечо, заставляя сесть, и сама села рядом с ним.
– Слушай меня внимательно, – сказала она, беря его руку.
Лин почувствовала, как его огромная рука дрожит.
– Владимир умер.
Рука перестала дрожать, и она услышала шумное дыхание арестованного.
Лин продолжала, оставаясь в сильном напряжении:
– Перед смертью он написал признание... Написал, что покрывал своей властью иностранного шпиона... Этим шпионом был Кунг, твой матрос... Слушай внимательно, Такара...
Ее голос принял такую твердость, словно она собиралась разбить стену, возникшую между ними.
– Слушай внимательно, Такара... Ночью... Той ночью Кунг пытался заставить тебя направить судно к световым сигналам, замеченным на уровне воды. Поскольку ты отказался, он попытался сбросить тебя в море. Собака пришла тебе на помощь, и во время драки ты, не рассчитав силы, убил матроса.
Рука Такары сжалась. Она догадалась, что он внимательно слушает ее, увидев просвет в черной стене, окружавшей его много дней.
– Потом, – продолжила она, – ты испугался. Огни исчезли, и ты не мог понять, действительно ли они были или тебе померещилось. Ты решил, что тебе никто не поверит, и придумал другую версию случившегося. Из-за нее ты оказался здесь. К тому же Владимир специально топил тебя фальшивыми уликами.