Страница:
Она замолчала, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но Такара только кашлянул, и Лин спросила себя, не напрасно ли говорила все это время.
– Ты меня слышишь, Такара?
Он сжал ее руку и утвердительно кивнул головой, не в силах ответить.
– В море нашли тело Кунга, – сообщила она.
Лин понизила голос.
– Служба госбезопасности поручила мне поговорить с тобой. Выйдя отсюда я заявлю, что ты во всем признался. Завтра утром, на официальном допросе, ты повторишь то, что я тебе сказала. Затем тебя наверняка отпустят...
Она встала.
– Ты доволен?
И увидела крупные слезы, катившиеся по ввалившимся щекам Такары.
– Доволен, – сказал он наконец.
Она постучала в дверь, зовя надзирателя.
10
11
12
– Ты меня слышишь, Такара?
Он сжал ее руку и утвердительно кивнул головой, не в силах ответить.
– В море нашли тело Кунга, – сообщила она.
Лин понизила голос.
– Служба госбезопасности поручила мне поговорить с тобой. Выйдя отсюда я заявлю, что ты во всем признался. Завтра утром, на официальном допросе, ты повторишь то, что я тебе сказала. Затем тебя наверняка отпустят...
Она встала.
– Ты доволен?
И увидела крупные слезы, катившиеся по ввалившимся щекам Такары.
– Доволен, – сказал он наконец.
Она постучала в дверь, зовя надзирателя.
10
– Ладно, – сказал Юбер, – я не герой.
Кулак Скирвина все-таки попал ему в лицо еще раз. Из носа потекла кровь, и он провел языком по губам, слизывая теплую липкую струйку, стекавшую на подбородок.
Военный взял Скирвина за руку. Странное лицо фавна, бывшего летчика, было белым, как снег.
– Он сказал, что с него хватит. Теперь он будет говорить.
– Только не при этой мрази! – буркнул Юбер, глядя на Скирвина.
– Ну! Ну! – дружелюбно сказал военный. – Не будем преувеличивать.
У него был умный и несколько робкий вид, но Юбер ему не доверял.
– Тогда пусть он встанет так, чтобы я его не видел. Меня от него тошнит.
Скирвин, стиснув зубы, все такой же белый, молча встал сзади Юбера. Военный сказал слащавым голосом:
– Вы готовы сказать правду? Я вас слушаю...
Юбер опустил плечи и сказал:
– Этот подонок говорил правду. Я был капитаном в шестьдесят третьей эскадрилье шестой воздушной армии. Сбит МИГом над Канко примерно полгода назад. Знание русского языка помогло мне спрятаться, и я не попал в плен...
Лицо чекиста замкнулось, и он спросил:
– Как вы добрались сюда? Почему не пытались вернуться к своим?
Юбер пожал плечами.
– Может быть, потому что устал. Если даже мне удалось бы вернуться, меня опять посадили бы в самолет. Мне больше не хотелось воевать. Я хотел посмотреть вашу страну, узнать, как вы живете. Я подумал, что вы меня не съедите и что попытка не пытка... Поэтому я отправился на север – пешком, на машине, на поезде – как придется. Я без особых трудностей пересек границу и попал во Владивосток. Там один китаец продал мне фальшивые документы, по которым я сумел найти работу... Я пробыл там два месяца, может быть, больше. Потом я узнал, что в районе Николаевска есть интересная и хорошо оплачиваемая работа. Я хотел отправиться туда, но сел на корабль, шедший в Александровск. Там я сел на самоходную баржу, груженную углем, и приехал в Погоби. Вот уже месяц я работаю в Погоби шофером.
Молчание. Чекист заговорил, глядя в потолок:
– Разумеется, мы это проверим. Изложите это в письменном виде со всеми подробностями... Он покачался на стуле, потом спросил:
– Разумеется, вы хотите, чтобы вас репатриировали?
Юбер пожал плечами, вытер рукавом стекавшую на подбородок кровь и осторожно ответил:
– Я этого не особо хочу. Я не фигурирую в списке военнопленных. У меня потребуют объяснений, возможно, даже сочтут дезертиром...
Он сделал короткую паузу, выражавшую нерешительность.
– Если бы я был уверен, что здесь меня оставят в покое... дадут возможность жить в приличных условиях... Большего мне и не надо...
Чекист смотрел на него, не отвечая.
В комнате стоял холод, походная кровать была неудобной. Отвернувшись к стене, Юбер дрожал под тонким одеялом. В замке повернулся ключ, дверь открылась, и зажегся свет. Скирвин вошел и захлопнул дверь ногой.
– Надеюсь, я разбудил тебя не слишком рано?
В его голосе была ирония и враждебность. Юбер, не оборачиваясь, холодно ответил:
– Я спокойно отношусь к клопам.
Скирвин ничего не сказал. Он принялся расхаживать по комнате. Юбер слышал, как он остановился, чиркнул спичкой, кашлянул и возобновил прерванную ходьбу.
– Ты напрасно так это воспринимаешь, дружище, – сказал он наконец. – Совершенно напрасно.
Новая пауза. Юбер перевернулся на спину. Скирвин остановился у окна, закрытого масляной бумагой. У него были широкие плечи, комбинезон затянут в поясе.
– Если кто и может тебе помочь, дружище, то один я и никто другой...
– Ударами кулака в морду, – иронично прокомментировал Юбер.
Скирвин медленно повернулся на каблуках. Его лицо фавна было ярко-красным.
– Ты напрасно так это воспринимаешь. Это было необходимо. Дураки очень легко выводят меня из себя, а я поначалу принял тебя за дурака...
Юбер ангельски улыбнулся:
– А теперь?
– Изменил мнение.
Улыбка Юбера стала шире.
– Скажи, дружище, сколько ты получил за свое обращение в их веру?
Скирвин не рассердился.
– Тебя это интересует?
– Может быть.
Скирвин тихо рассмеялся, и его лицо покрылось мелкими морщинками.
– Ты будешь разочарован, дружище. Я сделал это по убеждению. Исключительно по убеждению. Ты мне не веришь?
Юбер сладким голосом отозвался:
– А почему мне тебе не верить? Все точки зрения имеют право на существование, верно?
– Так говорят... Сигарету хочешь?
– Спасибо, я не курю.
– Счастливчик.
Он подошел к походной кровати. Юбер поднялся на локте и посмотрел ему в глаза. Скирвин улыбнулся.
– По моей фамилии ты должен был догадаться о моем русском происхождении. Мои дед и бабка... В общем, я вернулся на родину предков. Все просто...
– Все просто. И что мне дает эта история?
Скирвин посерьезнел.
– Я пользуюсь здесь доверием и могу уладить твое дело, если захочу. Это уже наполовину сделано. Они знают, что над Канко, примерно в то время, что ты указал, был сбит самолет шестой воздушной армии США, а его пилота не нашли... Если хочешь, я могу убедить их отказаться от дальнейших проверок, малыш.
– Ты слишком любезен, великан. Я, знаешь ли, не боюсь расследования. Я сказал правду.
Скирвин улыбнулся.
– Не сомневаюсь. Ошибка обошлась бы мне слишком дорого.
– Зачем ты это для меня делаешь? – подозрительно спросил Юбер. – Я не понимаю.
Скирвин пожал широкими плечами, и в его полузакрытых глазах появилось циничное выражение.
– Эгоизм. Все эгоизм. Представь себе, мне нужен кто-нибудь, с кем я могу время от времени поболтать на американском. Это ты можешь понять?
– Может быть. Но это опасная слабость. Мне кажется, они называют ее космополитизм.
Скирвин презрительно скривился.
– Еще одна жертва пропаганды.
Юбер улыбнулся.
– Мы все жертвы пропаганды, в том числе и ты, парень.
Скирвин, казалось, вдруг занервничал.
– Или ты соглашаешься, или я оставлю тебя тонуть в дерьме.
– Не будь так вульгарен, парень. Я согласен, что еще я могу сделать?
Скирвин вздрогнул, сунул в зубы новую сигарету и прикурил ее.
– Хочешь?
– Я уже сказал, что не курю.
– Я думал, ты дуешься.
Он пошел к двери.
– Я ухожу. Спокойной ночи. И не порти себе Нервы, дружище.
– Я тебе не дружище.
– Хочешь меня обидеть? Не выйдет. Я сегодня добрый.
Он ушел, и Юбер услышал, как за ним закрылась дверь. Свет остался включенным. Юбер встал, выключил его и наощупь вернулся к своей неудобной постели. Ему сейчас было не так холодно, и он знал, что заснуть снова будет трудно.
Скирвин был крупной и трудноразрешимой проблемой. Сначала он вел себя как враг и подлец. Вместо того чтобы дать чекистам избить Юбера, он сам занялся этим, и бил крепко. И вдруг он превратился почти в друга во всяком случае, предлагал свою помощь.
Ловушка? Вполне возможно. Юбер по своему опыту знал, что субъекты типа Скирвина опасны и ядовиты, как змеи.
Он вдруг без причин подумал о Манновой. Где она сейчас? В Ногликах, в своем доме на берегу моря? Наверняка, комиссар Владимир видит ее каждый день и называет "сердце мое". И каждый день просит ее выйти за него замуж. Его горло сжалось от сожаления.
Он почувствовал, что засыпает.
Когда его вели пустым коридором, охранник шел впереди. Юбер решил, что это хороший признак: его не считают опасным. А вот и кабинет, где его допрашивали накануне.
Тот самый военный с робким видом сидел за столом, скрестив большие красные руки на пустой папке. Скирвин тоже был там. Стоя в углу, прислонившись плечами к стене рядом с урчащей печкой на мазуте, он чистил ногти и даже не поднял голову, чтобы посмотреть на входящего Юбера.
– Я замерз, – сказал тот. – У вас нет чего-нибудь горячего?
Военный встал, открыл ящик картотеки, достал бутылку водки и подал ее Юберу.
– Пейте прямо из горлышка. Водка убивает микробы.
Юбер предпочел бы чашку горячего кофе, однако сделал несколько глотков, зажмурив глаза, и стиснул зубы, пока огонь разливался по его желудку, а потом расходился по жилам.
– Бррр! – замотал он головой, чувствуя тошноту.
Чекист взял бутылку, угостился, потом протянул ее Скирвину, который перестал чистить ногти и щедро смочил горло.
– Сегодня утром нашли того, кто выдал вам путевой листок сюда, – сообщил военный. – Произошла ошибка, но вы не при чем.
– Уф! – просто сказал Юбер.
И быстро добавил:
– Я могу вернуться на работу?
– Не так быстро. Скирвин заявил, что ему нужен здесь помощник, и, кажется, он готов взять вас под личную ответственность...
Юбер подумал, что, будь он на месте Скирвина, ему бы не понравилось то, как чекист сказал: "под личную ответственность". Но Скирвин остался невозмутимым и продолжал чистить ногти.
– Полковник Витинов, начальник базы, согласен при условии соблюдения некоторых мер безопасности. Одна из них состоит в том, что каждую ночь вас будут запирать в помещении гауптвахты...
Он тонко улыбнулся:
– Там поставят печку. Мы не дикари.
И обратился к Скирвину:
– Можете его забирать, капитан. Приведете вечером...
Юбер забеспокоился:
– Вы уладите вопрос с Погоби? Я не хочу, чтобы вся милиция бросилась меня искать...
– Не волнуйтесь, мистер Стив Николс.
Юбер сказал, что его имя Стив Николе. Он выбрал его не случайно. Говард назвал его, когда рассказал историю летчика, сбитого над Канко.
Выйдя за дверь и закрыв ее, Скирвин взял Юбера за плечо и посоветовал:
– Скажи мне спасибо, дружище. Здесь ты будешь, как сыр в масле.
– Я тебя ни о чем не просил и ничего тебе не должен, – холодно отозвался Юбер.
Скирвин скривился, от чего стал по-настоящему уродливым.
– Ты зря так ко мне относишься, дружище.
Они пошли, и Юбер на ходу бросил:
– Ты только не разрыдайся. Терпеть не могу слезы.
Скирвин снова остановился.
– Да чего ты злишься? Мы могли бы стать друзьями.
Юбер посмотрел ему в глаза и осторожно провел рукой по своему лицу.
– Ты ударил меня, когда я не мог дать тебе сдачи. Ты не имел права это делать.
Зауженное книзу лицо Скирвина просветлело.
– Из-за этого? Только из-за этого? Господи, да надо было сразу сказать, дружище! Хочешь взять реванш? Пошли в спортзал и устроим честный поединок.
– Разрешены все удары, – уточнил Юбер, уже узнавший, что Скирвин очень силен, но немного медлителен.
– Все без исключений, дружище.
Они вышли из дома. На низкой траве лежал белый иней. Вдали слышался глухой гул самолетного мотора.
– Не жди, что я буду тебя щадить, – предупредил Скирвин.
– От меня этого тоже не жди.
Скирвин искоса посмотрел на Юбера.
– Ты слишком легкий, – сказал он, поморщившись.
Кулак Скирвина все-таки попал ему в лицо еще раз. Из носа потекла кровь, и он провел языком по губам, слизывая теплую липкую струйку, стекавшую на подбородок.
Военный взял Скирвина за руку. Странное лицо фавна, бывшего летчика, было белым, как снег.
– Он сказал, что с него хватит. Теперь он будет говорить.
– Только не при этой мрази! – буркнул Юбер, глядя на Скирвина.
– Ну! Ну! – дружелюбно сказал военный. – Не будем преувеличивать.
У него был умный и несколько робкий вид, но Юбер ему не доверял.
– Тогда пусть он встанет так, чтобы я его не видел. Меня от него тошнит.
Скирвин, стиснув зубы, все такой же белый, молча встал сзади Юбера. Военный сказал слащавым голосом:
– Вы готовы сказать правду? Я вас слушаю...
Юбер опустил плечи и сказал:
– Этот подонок говорил правду. Я был капитаном в шестьдесят третьей эскадрилье шестой воздушной армии. Сбит МИГом над Канко примерно полгода назад. Знание русского языка помогло мне спрятаться, и я не попал в плен...
Лицо чекиста замкнулось, и он спросил:
– Как вы добрались сюда? Почему не пытались вернуться к своим?
Юбер пожал плечами.
– Может быть, потому что устал. Если даже мне удалось бы вернуться, меня опять посадили бы в самолет. Мне больше не хотелось воевать. Я хотел посмотреть вашу страну, узнать, как вы живете. Я подумал, что вы меня не съедите и что попытка не пытка... Поэтому я отправился на север – пешком, на машине, на поезде – как придется. Я без особых трудностей пересек границу и попал во Владивосток. Там один китаец продал мне фальшивые документы, по которым я сумел найти работу... Я пробыл там два месяца, может быть, больше. Потом я узнал, что в районе Николаевска есть интересная и хорошо оплачиваемая работа. Я хотел отправиться туда, но сел на корабль, шедший в Александровск. Там я сел на самоходную баржу, груженную углем, и приехал в Погоби. Вот уже месяц я работаю в Погоби шофером.
Молчание. Чекист заговорил, глядя в потолок:
– Разумеется, мы это проверим. Изложите это в письменном виде со всеми подробностями... Он покачался на стуле, потом спросил:
– Разумеется, вы хотите, чтобы вас репатриировали?
Юбер пожал плечами, вытер рукавом стекавшую на подбородок кровь и осторожно ответил:
– Я этого не особо хочу. Я не фигурирую в списке военнопленных. У меня потребуют объяснений, возможно, даже сочтут дезертиром...
Он сделал короткую паузу, выражавшую нерешительность.
– Если бы я был уверен, что здесь меня оставят в покое... дадут возможность жить в приличных условиях... Большего мне и не надо...
Чекист смотрел на него, не отвечая.
В комнате стоял холод, походная кровать была неудобной. Отвернувшись к стене, Юбер дрожал под тонким одеялом. В замке повернулся ключ, дверь открылась, и зажегся свет. Скирвин вошел и захлопнул дверь ногой.
– Надеюсь, я разбудил тебя не слишком рано?
В его голосе была ирония и враждебность. Юбер, не оборачиваясь, холодно ответил:
– Я спокойно отношусь к клопам.
Скирвин ничего не сказал. Он принялся расхаживать по комнате. Юбер слышал, как он остановился, чиркнул спичкой, кашлянул и возобновил прерванную ходьбу.
– Ты напрасно так это воспринимаешь, дружище, – сказал он наконец. – Совершенно напрасно.
Новая пауза. Юбер перевернулся на спину. Скирвин остановился у окна, закрытого масляной бумагой. У него были широкие плечи, комбинезон затянут в поясе.
– Если кто и может тебе помочь, дружище, то один я и никто другой...
– Ударами кулака в морду, – иронично прокомментировал Юбер.
Скирвин медленно повернулся на каблуках. Его лицо фавна было ярко-красным.
– Ты напрасно так это воспринимаешь. Это было необходимо. Дураки очень легко выводят меня из себя, а я поначалу принял тебя за дурака...
Юбер ангельски улыбнулся:
– А теперь?
– Изменил мнение.
Улыбка Юбера стала шире.
– Скажи, дружище, сколько ты получил за свое обращение в их веру?
Скирвин не рассердился.
– Тебя это интересует?
– Может быть.
Скирвин тихо рассмеялся, и его лицо покрылось мелкими морщинками.
– Ты будешь разочарован, дружище. Я сделал это по убеждению. Исключительно по убеждению. Ты мне не веришь?
Юбер сладким голосом отозвался:
– А почему мне тебе не верить? Все точки зрения имеют право на существование, верно?
– Так говорят... Сигарету хочешь?
– Спасибо, я не курю.
– Счастливчик.
Он подошел к походной кровати. Юбер поднялся на локте и посмотрел ему в глаза. Скирвин улыбнулся.
– По моей фамилии ты должен был догадаться о моем русском происхождении. Мои дед и бабка... В общем, я вернулся на родину предков. Все просто...
– Все просто. И что мне дает эта история?
Скирвин посерьезнел.
– Я пользуюсь здесь доверием и могу уладить твое дело, если захочу. Это уже наполовину сделано. Они знают, что над Канко, примерно в то время, что ты указал, был сбит самолет шестой воздушной армии США, а его пилота не нашли... Если хочешь, я могу убедить их отказаться от дальнейших проверок, малыш.
– Ты слишком любезен, великан. Я, знаешь ли, не боюсь расследования. Я сказал правду.
Скирвин улыбнулся.
– Не сомневаюсь. Ошибка обошлась бы мне слишком дорого.
– Зачем ты это для меня делаешь? – подозрительно спросил Юбер. – Я не понимаю.
Скирвин пожал широкими плечами, и в его полузакрытых глазах появилось циничное выражение.
– Эгоизм. Все эгоизм. Представь себе, мне нужен кто-нибудь, с кем я могу время от времени поболтать на американском. Это ты можешь понять?
– Может быть. Но это опасная слабость. Мне кажется, они называют ее космополитизм.
Скирвин презрительно скривился.
– Еще одна жертва пропаганды.
Юбер улыбнулся.
– Мы все жертвы пропаганды, в том числе и ты, парень.
Скирвин, казалось, вдруг занервничал.
– Или ты соглашаешься, или я оставлю тебя тонуть в дерьме.
– Не будь так вульгарен, парень. Я согласен, что еще я могу сделать?
Скирвин вздрогнул, сунул в зубы новую сигарету и прикурил ее.
– Хочешь?
– Я уже сказал, что не курю.
– Я думал, ты дуешься.
Он пошел к двери.
– Я ухожу. Спокойной ночи. И не порти себе Нервы, дружище.
– Я тебе не дружище.
– Хочешь меня обидеть? Не выйдет. Я сегодня добрый.
Он ушел, и Юбер услышал, как за ним закрылась дверь. Свет остался включенным. Юбер встал, выключил его и наощупь вернулся к своей неудобной постели. Ему сейчас было не так холодно, и он знал, что заснуть снова будет трудно.
Скирвин был крупной и трудноразрешимой проблемой. Сначала он вел себя как враг и подлец. Вместо того чтобы дать чекистам избить Юбера, он сам занялся этим, и бил крепко. И вдруг он превратился почти в друга во всяком случае, предлагал свою помощь.
Ловушка? Вполне возможно. Юбер по своему опыту знал, что субъекты типа Скирвина опасны и ядовиты, как змеи.
Он вдруг без причин подумал о Манновой. Где она сейчас? В Ногликах, в своем доме на берегу моря? Наверняка, комиссар Владимир видит ее каждый день и называет "сердце мое". И каждый день просит ее выйти за него замуж. Его горло сжалось от сожаления.
Он почувствовал, что засыпает.
* * *
Когда за ним пришли, уже рассвело. День был грязным, желтым от того, что проходил через масляную бумагу на окне; день со старой почтовой открытки. Он молча встал, продрогший до костей и разбитый, страдая от легкой головной боли, сжимавшей ему виски.Когда его вели пустым коридором, охранник шел впереди. Юбер решил, что это хороший признак: его не считают опасным. А вот и кабинет, где его допрашивали накануне.
Тот самый военный с робким видом сидел за столом, скрестив большие красные руки на пустой папке. Скирвин тоже был там. Стоя в углу, прислонившись плечами к стене рядом с урчащей печкой на мазуте, он чистил ногти и даже не поднял голову, чтобы посмотреть на входящего Юбера.
– Я замерз, – сказал тот. – У вас нет чего-нибудь горячего?
Военный встал, открыл ящик картотеки, достал бутылку водки и подал ее Юберу.
– Пейте прямо из горлышка. Водка убивает микробы.
Юбер предпочел бы чашку горячего кофе, однако сделал несколько глотков, зажмурив глаза, и стиснул зубы, пока огонь разливался по его желудку, а потом расходился по жилам.
– Бррр! – замотал он головой, чувствуя тошноту.
Чекист взял бутылку, угостился, потом протянул ее Скирвину, который перестал чистить ногти и щедро смочил горло.
– Сегодня утром нашли того, кто выдал вам путевой листок сюда, – сообщил военный. – Произошла ошибка, но вы не при чем.
– Уф! – просто сказал Юбер.
И быстро добавил:
– Я могу вернуться на работу?
– Не так быстро. Скирвин заявил, что ему нужен здесь помощник, и, кажется, он готов взять вас под личную ответственность...
Юбер подумал, что, будь он на месте Скирвина, ему бы не понравилось то, как чекист сказал: "под личную ответственность". Но Скирвин остался невозмутимым и продолжал чистить ногти.
– Полковник Витинов, начальник базы, согласен при условии соблюдения некоторых мер безопасности. Одна из них состоит в том, что каждую ночь вас будут запирать в помещении гауптвахты...
Он тонко улыбнулся:
– Там поставят печку. Мы не дикари.
И обратился к Скирвину:
– Можете его забирать, капитан. Приведете вечером...
Юбер забеспокоился:
– Вы уладите вопрос с Погоби? Я не хочу, чтобы вся милиция бросилась меня искать...
– Не волнуйтесь, мистер Стив Николс.
Юбер сказал, что его имя Стив Николе. Он выбрал его не случайно. Говард назвал его, когда рассказал историю летчика, сбитого над Канко.
Выйдя за дверь и закрыв ее, Скирвин взял Юбера за плечо и посоветовал:
– Скажи мне спасибо, дружище. Здесь ты будешь, как сыр в масле.
– Я тебя ни о чем не просил и ничего тебе не должен, – холодно отозвался Юбер.
Скирвин скривился, от чего стал по-настоящему уродливым.
– Ты зря так ко мне относишься, дружище.
Они пошли, и Юбер на ходу бросил:
– Ты только не разрыдайся. Терпеть не могу слезы.
Скирвин снова остановился.
– Да чего ты злишься? Мы могли бы стать друзьями.
Юбер посмотрел ему в глаза и осторожно провел рукой по своему лицу.
– Ты ударил меня, когда я не мог дать тебе сдачи. Ты не имел права это делать.
Зауженное книзу лицо Скирвина просветлело.
– Из-за этого? Только из-за этого? Господи, да надо было сразу сказать, дружище! Хочешь взять реванш? Пошли в спортзал и устроим честный поединок.
– Разрешены все удары, – уточнил Юбер, уже узнавший, что Скирвин очень силен, но немного медлителен.
– Все без исключений, дружище.
Они вышли из дома. На низкой траве лежал белый иней. Вдали слышался глухой гул самолетного мотора.
– Не жди, что я буду тебя щадить, – предупредил Скирвин.
– От меня этого тоже не жди.
Скирвин искоса посмотрел на Юбера.
– Ты слишком легкий, – сказал он, поморщившись.
11
Томас Скирвин перелетел через канаты ринга и рухнул в двух метрах ниже к ногам рыжего гиганта в спортивных трусах, спокойно жевавшего спичку.
Падение произвело необычный и довольно неприятный звук, но Юбер его не слышал. Он был серьезно оглушен и знал, что, если бы не удалась эта последняя попытка, он проиграл бы. Скирвин обладал геркулесовой силой и бил, как молотилка.
Юбер вцепился в канаты. Он получил в лицо целое ведро холодной воды, так и не поняв, кто ее выплеснул. Отряхнулся, на секунду закрыл глаза и снова открыл их. Он увидел гиганта в спортивных трусах, поднимавшего лежащего без сознания Скирвина, а сзади него пару: высокую блондинку со слишком большими глазами и молодого, немного небрежного летчика с погонами лейтенанта. Оба аплодировали.
Юбер пролез под канатами и неуверенными шагами направился в раздевалку. Скирвина и рыжего гиганта в помещении уже не было. Молодой лейтенант окликнул Юбера:
– Это вы Николе? Тоже летчик, кажется? Хорошая работа. Здесь еще никому не удавалось победить Томаса, и это начинало нам действовать на нервы...
– Мне тоже было нелегко, – пробормотал Юбер, глядя на женщину, чье вытянутое славянское лицо было белым, как мел.
"Она все-таки довольно красивая", – подумал он. Лейтенант представил:
– Ирина Витинова, жена нашего командира. А я – лейтенант Федор Глазовский.
– Очень приятно, – сказал Юбер. – Я схожу в душевую.
Он ушел, думая, что Глазовский, очевидно, ухаживает за женой полковника, что не очень осторожно, хотя очень интересно. Затем он спросил себя, не сломал ли себе чего Томас Скирвин при падении?
Сзади громко смеялась Ирина Витинова.
– Берегись ее, как чумы, если не хочешь получить крупные неприятности...
Скирвин говорил об Ирине Витиновой.
– Это шлюха, горячая, как огонь, и прикасаться к ней так же опасно, как к пламени. Я слышал об одной бабе вроде нее, которая жила во времена римлян. Та баба заполучала всех парней, каких хотела, а потом приказывала их приканчивать...
– Мессалина? – предположил Юбер.
– Вот-вот, дружище. Я не хочу сказать, что Ирина приказывает убивать своих любовников, нет. Понимаешь, она устраивает им переводы. Она говорит своему мужу-полкану: этого лейтенантика или того капитана надо отправить в другую часть. Он меня стесняет. Я его больше видеть не могу. К тому же он слишком фамильярен со мной и другие могут из ревности разболтать...
Скирвин неопределенно махнул рукой и вылил в свой стакан остатки водки.
– Представляешь себе такой тип?
– Вполне, – ответил Юбер.
Короткая пауза на время, которое потребовалось Скирвину, чтобы отпить два глотка. Юбер спросил совершенно нейтральным голосом:
– Кажется, на этом участке охотится Глазовский?
Скирвин икнул, вытер губы рукой и подтвердил:
– Да, кажется. Молодой идиот. Он расшибет себе голову...
– Сколько ему лет?
– Двадцать пять. Сопляк! На пятнадцать лет моложе нее! Каково, а?
Юбер встал со стула и пошел отрегулировать слишком шумевшую печку, обойдя стол, заваленный русскими книгами по ведению боевых действий в воздухе. Стены были заклеены фотографиями женщин и самолетов. Там имелся довольно ловкий монтаж, наверняка, произведение Скирвина: лежащая на диване почти голая красотка, у которой из широко раздвинутых ляжек вылетал МИГ-15.
Скирвин проследил за взглядом Юбера и хохотнул:
– Спрашиваешь себя, почему он вылетает оттуда вместо того, чтобы влетать?
Юбер пожал плечами.
– Сегодня вопросы метафизики меня не интересуют, – сказал он, возвращаясь на свое место.
Скирвин посерьезнел.
– Это не метафизика, а пропаганда, – объяснил он наставительным тоном. – Здесь, как и в Америке, много пропаганды. Ее едят на завтрак, обед и ужин и даже спят с ней. Я делаю, как все. Ты удивлен? Когда надо, я умею быть лизоблюдом. Это произведение, которое ты видишь во всей красе, представляет Россию – мать всех народов, рождающую оружие победы!
– Сам бы я ни за что не догадался, – уверил Юбер с наигранным восхищением. – У тебя там что-то есть, старик! Он постучал себя по голове.
– У меня кое-что есть не только там, – ответил Скирвин. – Сам не понимаю, что я делаю в этой дыре.
– Сходи к Ирине.
– Она исходит слюной по прекрасному лейтенанту Глазовскому. Когда она в таком состоянии, ее невозможно просить о маленькой услуге.
Он плюнул в корзинку для бумаг.
– Все женщины сумасшедшие!
Вдруг он забеспокоился, впервые показывая признаки опьянения:
– Ты ведь мне друг, Стив, да? Я могу тебе все это говорить?
Юбер успокаивающе улыбнулся:
– Если хочешь сменить пластинку, расскажи мне о Глазовском. Где он заслужил все те награды, что увешали его грудь, будто панцирь?
– В Корее. Восемь зарегистрированных сбитых самолетов противника. Глазовский Федор для дам – это тот еще парень. Его отец был дипломатом, и он жил с ним в Италии и Египте. Недолго, но все-таки...
Юбер мягко спросил:
– Все-таки что?
Скирвин бросил на него странный взгляд.
– Ничего.
Что-то необъяснимое сжало Юберу горло. Словно знак судьбы: Федор Глазовский, Ирина Витинова и Томас Скирвин – треугольник, в котором разыграется партия.
Скирвин резко встал и повел своими широченными плечами.
– Пить больше нечего. Пошли в бар.
Юбер тоже встал.
– Ты мне до сих пор не сказал, в чем состоит твоя работа здесь. Раз ты взял меня в помощники, я имею право знать?
– Слушай меня внимательно, дружище: помощник мне нужен, как собаке пятая нога. Если я взял тебя сюда под мою личную ответственность (он передразнил чекиста, предупреждавшего его), то только потому, что иногда мне хочется поговорить на том поганом языке, что используется в Штатах, и поговорить с человеком, который сам хорошо говорит на нем и не повторяет каждую секунду: "Произноси четче, Томас, и говори медленнее, если хочешь, чтобы тебя поняли". В конце концов от этого начинает тошнить.
Он подтолкнул его к двери.
– Пошли, поговорим, в бар. И поговорим на американском!
– У тебя, старик, – сказал Юбер, – тоска по родине.
Скирвин остановился и сильно побледнел. У него на висках вздулись жилы, он стиснул кулаки и с яростью пробурчал:
– Никогда больше не говори этого, подонок, или я разорву тебя на куски! Слышишь?
Юбер сделал над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие.
– Да ладно, Том! Я сказал это в шутку...
– Даже в шутку, – ответил тот дрожавшим голосом. – Даже в шутку, слышишь? Никогда...
– Я хочу видеть начальника управления, – обратился он к секретарю, проходившему по холлу.
– Как доложить?
– Михаил Григорьев, начальник управления Адатиума.
Через минуту его проводили в кабинет, который еще недавно занимал Владимир. Молодой человек с суровым замкнутым лицом представился:
– Иосиф Серов, новый начальник Ногликовского управления. Спасибо, что навестили меня.
Григорьев сразу перешел к делу:
– Мой приезд не просто визит вежливости. Я хорошо знал Владимира...
Он увидел, как напряглось лицо Серова, и из осторожности поспешил добавить:
– И никогда бы не заподозрил его... В общем, это меня не касается, однако, мне довелось заниматься расследованием дела, в ходе которого он был разоблачен, и я хотел бы, если это возможно, посмотреть материалы досье...
Серов перебил его.
– Досье у нас нет. Его забрала госбезопасность, и я сомневаюсь, что они согласятся его кому-нибудь показать...
Григорьев постарался скрыть разочарование.
– Госбезопасность? Это их люди разоблачили Владимира?
Серов очень холодно уточнил:
– Да, один из их агентов. Женщина... Некая Лин Маннова.
На этот раз Григорьев вздрогнул:
– Лин Маннова? Вы уверены?
Серов удивился:
– Конечно, я уверен... А что? Вы ее знаете?
– Видел однажды в Адатиуме. Очень недолго...
Серов казался равнодушным. Григорьев понял, что ни на какую помощь с его стороны ему надеяться не приходится. Однако, Григорьев носом чувствовал, что здесь что-то нечисто. Владимир не мог быть виновен в гибели одного из его людей.
Он простился и сел в машину. Было пасмурно, птицы низко летали над землей.
– Возвращаемся, – бросил он шоферу.
Он закурил сигарету и решил не бросать это дело. У него убили сотрудника, и он хотел знать, кто и почему. Никто не помешает ему провести неофициальное расследование.
И в первую очередь заняться Манновой.
Падение произвело необычный и довольно неприятный звук, но Юбер его не слышал. Он был серьезно оглушен и знал, что, если бы не удалась эта последняя попытка, он проиграл бы. Скирвин обладал геркулесовой силой и бил, как молотилка.
Юбер вцепился в канаты. Он получил в лицо целое ведро холодной воды, так и не поняв, кто ее выплеснул. Отряхнулся, на секунду закрыл глаза и снова открыл их. Он увидел гиганта в спортивных трусах, поднимавшего лежащего без сознания Скирвина, а сзади него пару: высокую блондинку со слишком большими глазами и молодого, немного небрежного летчика с погонами лейтенанта. Оба аплодировали.
Юбер пролез под канатами и неуверенными шагами направился в раздевалку. Скирвина и рыжего гиганта в помещении уже не было. Молодой лейтенант окликнул Юбера:
– Это вы Николе? Тоже летчик, кажется? Хорошая работа. Здесь еще никому не удавалось победить Томаса, и это начинало нам действовать на нервы...
– Мне тоже было нелегко, – пробормотал Юбер, глядя на женщину, чье вытянутое славянское лицо было белым, как мел.
"Она все-таки довольно красивая", – подумал он. Лейтенант представил:
– Ирина Витинова, жена нашего командира. А я – лейтенант Федор Глазовский.
– Очень приятно, – сказал Юбер. – Я схожу в душевую.
Он ушел, думая, что Глазовский, очевидно, ухаживает за женой полковника, что не очень осторожно, хотя очень интересно. Затем он спросил себя, не сломал ли себе чего Томас Скирвин при падении?
Сзади громко смеялась Ирина Витинова.
* * *
Бутылка водки почти опустела, и Юбер спрашивал себя, как Скирвин может сохранять такую ясную дикцию после того, как выпил столько алкоголя.– Берегись ее, как чумы, если не хочешь получить крупные неприятности...
Скирвин говорил об Ирине Витиновой.
– Это шлюха, горячая, как огонь, и прикасаться к ней так же опасно, как к пламени. Я слышал об одной бабе вроде нее, которая жила во времена римлян. Та баба заполучала всех парней, каких хотела, а потом приказывала их приканчивать...
– Мессалина? – предположил Юбер.
– Вот-вот, дружище. Я не хочу сказать, что Ирина приказывает убивать своих любовников, нет. Понимаешь, она устраивает им переводы. Она говорит своему мужу-полкану: этого лейтенантика или того капитана надо отправить в другую часть. Он меня стесняет. Я его больше видеть не могу. К тому же он слишком фамильярен со мной и другие могут из ревности разболтать...
Скирвин неопределенно махнул рукой и вылил в свой стакан остатки водки.
– Представляешь себе такой тип?
– Вполне, – ответил Юбер.
Короткая пауза на время, которое потребовалось Скирвину, чтобы отпить два глотка. Юбер спросил совершенно нейтральным голосом:
– Кажется, на этом участке охотится Глазовский?
Скирвин икнул, вытер губы рукой и подтвердил:
– Да, кажется. Молодой идиот. Он расшибет себе голову...
– Сколько ему лет?
– Двадцать пять. Сопляк! На пятнадцать лет моложе нее! Каково, а?
Юбер встал со стула и пошел отрегулировать слишком шумевшую печку, обойдя стол, заваленный русскими книгами по ведению боевых действий в воздухе. Стены были заклеены фотографиями женщин и самолетов. Там имелся довольно ловкий монтаж, наверняка, произведение Скирвина: лежащая на диване почти голая красотка, у которой из широко раздвинутых ляжек вылетал МИГ-15.
Скирвин проследил за взглядом Юбера и хохотнул:
– Спрашиваешь себя, почему он вылетает оттуда вместо того, чтобы влетать?
Юбер пожал плечами.
– Сегодня вопросы метафизики меня не интересуют, – сказал он, возвращаясь на свое место.
Скирвин посерьезнел.
– Это не метафизика, а пропаганда, – объяснил он наставительным тоном. – Здесь, как и в Америке, много пропаганды. Ее едят на завтрак, обед и ужин и даже спят с ней. Я делаю, как все. Ты удивлен? Когда надо, я умею быть лизоблюдом. Это произведение, которое ты видишь во всей красе, представляет Россию – мать всех народов, рождающую оружие победы!
– Сам бы я ни за что не догадался, – уверил Юбер с наигранным восхищением. – У тебя там что-то есть, старик! Он постучал себя по голове.
– У меня кое-что есть не только там, – ответил Скирвин. – Сам не понимаю, что я делаю в этой дыре.
– Сходи к Ирине.
– Она исходит слюной по прекрасному лейтенанту Глазовскому. Когда она в таком состоянии, ее невозможно просить о маленькой услуге.
Он плюнул в корзинку для бумаг.
– Все женщины сумасшедшие!
Вдруг он забеспокоился, впервые показывая признаки опьянения:
– Ты ведь мне друг, Стив, да? Я могу тебе все это говорить?
Юбер успокаивающе улыбнулся:
– Если хочешь сменить пластинку, расскажи мне о Глазовском. Где он заслужил все те награды, что увешали его грудь, будто панцирь?
– В Корее. Восемь зарегистрированных сбитых самолетов противника. Глазовский Федор для дам – это тот еще парень. Его отец был дипломатом, и он жил с ним в Италии и Египте. Недолго, но все-таки...
Юбер мягко спросил:
– Все-таки что?
Скирвин бросил на него странный взгляд.
– Ничего.
Что-то необъяснимое сжало Юберу горло. Словно знак судьбы: Федор Глазовский, Ирина Витинова и Томас Скирвин – треугольник, в котором разыграется партия.
Скирвин резко встал и повел своими широченными плечами.
– Пить больше нечего. Пошли в бар.
Юбер тоже встал.
– Ты мне до сих пор не сказал, в чем состоит твоя работа здесь. Раз ты взял меня в помощники, я имею право знать?
– Слушай меня внимательно, дружище: помощник мне нужен, как собаке пятая нога. Если я взял тебя сюда под мою личную ответственность (он передразнил чекиста, предупреждавшего его), то только потому, что иногда мне хочется поговорить на том поганом языке, что используется в Штатах, и поговорить с человеком, который сам хорошо говорит на нем и не повторяет каждую секунду: "Произноси четче, Томас, и говори медленнее, если хочешь, чтобы тебя поняли". В конце концов от этого начинает тошнить.
Он подтолкнул его к двери.
– Пошли, поговорим, в бар. И поговорим на американском!
– У тебя, старик, – сказал Юбер, – тоска по родине.
Скирвин остановился и сильно побледнел. У него на висках вздулись жилы, он стиснул кулаки и с яростью пробурчал:
– Никогда больше не говори этого, подонок, или я разорву тебя на куски! Слышишь?
Юбер сделал над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие.
– Да ладно, Том! Я сказал это в шутку...
– Даже в шутку, – ответил тот дрожавшим голосом. – Даже в шутку, слышишь? Никогда...
* * *
Михаил Григорьев, выйдя из автомобиля, ответил на приветствие дежурного у двери и вошел в здание управления МВД.– Я хочу видеть начальника управления, – обратился он к секретарю, проходившему по холлу.
– Как доложить?
– Михаил Григорьев, начальник управления Адатиума.
Через минуту его проводили в кабинет, который еще недавно занимал Владимир. Молодой человек с суровым замкнутым лицом представился:
– Иосиф Серов, новый начальник Ногликовского управления. Спасибо, что навестили меня.
Григорьев сразу перешел к делу:
– Мой приезд не просто визит вежливости. Я хорошо знал Владимира...
Он увидел, как напряглось лицо Серова, и из осторожности поспешил добавить:
– И никогда бы не заподозрил его... В общем, это меня не касается, однако, мне довелось заниматься расследованием дела, в ходе которого он был разоблачен, и я хотел бы, если это возможно, посмотреть материалы досье...
Серов перебил его.
– Досье у нас нет. Его забрала госбезопасность, и я сомневаюсь, что они согласятся его кому-нибудь показать...
Григорьев постарался скрыть разочарование.
– Госбезопасность? Это их люди разоблачили Владимира?
Серов очень холодно уточнил:
– Да, один из их агентов. Женщина... Некая Лин Маннова.
На этот раз Григорьев вздрогнул:
– Лин Маннова? Вы уверены?
Серов удивился:
– Конечно, я уверен... А что? Вы ее знаете?
– Видел однажды в Адатиуме. Очень недолго...
Серов казался равнодушным. Григорьев понял, что ни на какую помощь с его стороны ему надеяться не приходится. Однако, Григорьев носом чувствовал, что здесь что-то нечисто. Владимир не мог быть виновен в гибели одного из его людей.
Он простился и сел в машину. Было пасмурно, птицы низко летали над землей.
– Возвращаемся, – бросил он шоферу.
Он закурил сигарету и решил не бросать это дело. У него убили сотрудника, и он хотел знать, кто и почему. Никто не помешает ему провести неофициальное расследование.
И в первую очередь заняться Манновой.
12
Мистер Смит с интересом смотрел на входившего Говарда. Молодой капитан улыбался.
– Что случилось? – спросил большой босс.
– У нас есть новости о сто семнадцатом!
Вялое белое лицо мистера Смита осветилось.
– Уф! А я, честно говоря, начал рвать на себе волосы!
Говард не мог удержаться от того, чтоб не бросить ироничный взгляд на лысый череп своего шефа.
– Рожайте, старина! – приказал тот.
Говард кашлянул в кулак.
– Меня особенно тревожит, что наш агент женщина, что должна была встретить сто семнадцатого в Ногликах и помочь добраться до Погоби, до сих пор не подает признаков жизни. Это очень тревожно!
Мистер Смит нахмурил брови, отчего его очки сползли на нос.
– Что вы рассказываете? Так есть у вас новости или нет?
Говард неторопливо объяснил:
– Есть. Двести тринадцатый обнаружил Юбера в Погоби и сделал все необходимое в соответствии с инструкциями, переданными ему нами.
– Превосходно. Они знают друг о друге?
– Нет. Двести тринадцатый категорически воспротивился этому. Он хочет оставаться неизвестным... – Держите меня в курсе. Что еще?
Федор Глазовский был пьян, сильно пьян. Юбер, активно помогавший ему прийти в это состояние, спросил себя, что будет, если молодого лейтенанта увидят в таком состоянии начальники. Вне всяких сомнений, его вычеркнут из списка летного состава; в самом лучшем случае запретят летать на реактивных самолетах.
Комната Глазовского находилась в домике, стоявшем возле ангаров. Он украсил ее стены своими акварелями, которые все изображали самолеты. Там же было несколько фотографий Глазовского в летной форме, сделанных на корейской войне. На двух из них он гордо опирался ногой на дымившиеся обломки: остатки сбитых им самолетов. На комоде стояли два фотопортрета: один – довольно пожилого мужчины во фраке; другой – женщины с мягким и благородным лицом, окруженным седыми волосами. Глазовский был похож на женщину. Между портретами стояла миниатюрная позолоченная гондола, совершенно неожиданная в этом уголке света, на которой было написано по-французски: "На память о Венеции".
Пьяный Глазовский немного заплетающимся языком рассказывал Юберу, изображавшему такую же степень опьянения, чтобы упростить разговор:
– Невинность я потерял в Италии, – словоохотливо объяснял русский летчик. – В посольстве был итальянский персонал, в том числе одна женщина, лет, наверное, сорока, весившая на двадцать кило больше, чем нужно. Это случилось зимой, когда у меня начиналась ангина. Врач прописал мне висмутные свечи, я это хорошо помню. Их надо было менять каждые три часа. Мария, ее звали Мария, очень оригинально для итальянки, вызвалась делать это ночью... Но, может быть, вам неинтересно, Стив?
– Что вы, интересно, – ответил Юбер. – Она была похожа на Ирину Витинову?
Федор секунду поколебался.
– Очень, – ответил он, – хотя она была брюнеткой, а Ирина блондинка. Она была толстой, очень толстой, а Ирина худенькая.
– Очень худенькая, – бросил Юбер, сильно кивнув головой.
– Очень худенькая, но не тощая, – запротестовал Федор. – Не тощая.
– Ирина занимается любовью лучше, чем Мария? – спросил Юбер искренне заинтересованным и дружеским тоном.
Федор ответил через несколько секунд:
– Не знаю, старина. Правда, не знаю...
– Вы не помните, как прошло с Марией?
– Нет... То есть, я очень хорошо помню. Она была жуткой шлюхой и имела огненный темперамент. Нет, не в этом дело... В общем... между Ириной и мной еще ничего не было.
Юбер контролировал свое дыхание и время от времени, когда молодой лейтенант смотрел на него, морщился, как пьяный.
– Она не хочет?
– О! Хочет... Она полностью согласна. Я ее прямо спросил об этом! Я ей сказал: "Дорогая Ирина, вам доставит удовольствие заняться со мной любовью?" А она мне ответила, что умирает от желания. Мило, а?
– Раз она согласна, – удивился Юбер, – чего же вы ждете?
Федор бессильно развел руками.
– Случай, старина. Случай! Полковник ревнив, как тигр, и всякий раз, когда его жена выезжает из лагеря, он делает так, чтобы я остался здесь. Заниматься этим тут неудобно. Ирина все-таки не такая женщина, которую можно взять тайком в темном коридоре или на столе. Нет, я хочу, чтобы у нее осталось хорошее воспоминание о первом разе. Хотя бы о первом...
– Вы совершенно правы, и эта забота делает вам честь, – наставительно сказал Юбер.
– Правда?
Федор снова налил водки себе и наполнил стакан Юбера. Тот стал расхаживать по комнате с единственной целью: вылить спиртное в глиняный горшок, стоявший на углу стола, в тот момент, когда лейтенант будет смотреть в другую сторону.
– У меня есть идея, – бросил он.
– Да? – переспросил лейтенант.
– Что случилось? – спросил большой босс.
– У нас есть новости о сто семнадцатом!
Вялое белое лицо мистера Смита осветилось.
– Уф! А я, честно говоря, начал рвать на себе волосы!
Говард не мог удержаться от того, чтоб не бросить ироничный взгляд на лысый череп своего шефа.
– Рожайте, старина! – приказал тот.
Говард кашлянул в кулак.
– Меня особенно тревожит, что наш агент женщина, что должна была встретить сто семнадцатого в Ногликах и помочь добраться до Погоби, до сих пор не подает признаков жизни. Это очень тревожно!
Мистер Смит нахмурил брови, отчего его очки сползли на нос.
– Что вы рассказываете? Так есть у вас новости или нет?
Говард неторопливо объяснил:
– Есть. Двести тринадцатый обнаружил Юбера в Погоби и сделал все необходимое в соответствии с инструкциями, переданными ему нами.
– Превосходно. Они знают друг о друге?
– Нет. Двести тринадцатый категорически воспротивился этому. Он хочет оставаться неизвестным... – Держите меня в курсе. Что еще?
Федор Глазовский был пьян, сильно пьян. Юбер, активно помогавший ему прийти в это состояние, спросил себя, что будет, если молодого лейтенанта увидят в таком состоянии начальники. Вне всяких сомнений, его вычеркнут из списка летного состава; в самом лучшем случае запретят летать на реактивных самолетах.
Комната Глазовского находилась в домике, стоявшем возле ангаров. Он украсил ее стены своими акварелями, которые все изображали самолеты. Там же было несколько фотографий Глазовского в летной форме, сделанных на корейской войне. На двух из них он гордо опирался ногой на дымившиеся обломки: остатки сбитых им самолетов. На комоде стояли два фотопортрета: один – довольно пожилого мужчины во фраке; другой – женщины с мягким и благородным лицом, окруженным седыми волосами. Глазовский был похож на женщину. Между портретами стояла миниатюрная позолоченная гондола, совершенно неожиданная в этом уголке света, на которой было написано по-французски: "На память о Венеции".
Пьяный Глазовский немного заплетающимся языком рассказывал Юберу, изображавшему такую же степень опьянения, чтобы упростить разговор:
– Невинность я потерял в Италии, – словоохотливо объяснял русский летчик. – В посольстве был итальянский персонал, в том числе одна женщина, лет, наверное, сорока, весившая на двадцать кило больше, чем нужно. Это случилось зимой, когда у меня начиналась ангина. Врач прописал мне висмутные свечи, я это хорошо помню. Их надо было менять каждые три часа. Мария, ее звали Мария, очень оригинально для итальянки, вызвалась делать это ночью... Но, может быть, вам неинтересно, Стив?
– Что вы, интересно, – ответил Юбер. – Она была похожа на Ирину Витинову?
Федор секунду поколебался.
– Очень, – ответил он, – хотя она была брюнеткой, а Ирина блондинка. Она была толстой, очень толстой, а Ирина худенькая.
– Очень худенькая, – бросил Юбер, сильно кивнув головой.
– Очень худенькая, но не тощая, – запротестовал Федор. – Не тощая.
– Ирина занимается любовью лучше, чем Мария? – спросил Юбер искренне заинтересованным и дружеским тоном.
Федор ответил через несколько секунд:
– Не знаю, старина. Правда, не знаю...
– Вы не помните, как прошло с Марией?
– Нет... То есть, я очень хорошо помню. Она была жуткой шлюхой и имела огненный темперамент. Нет, не в этом дело... В общем... между Ириной и мной еще ничего не было.
Юбер контролировал свое дыхание и время от времени, когда молодой лейтенант смотрел на него, морщился, как пьяный.
– Она не хочет?
– О! Хочет... Она полностью согласна. Я ее прямо спросил об этом! Я ей сказал: "Дорогая Ирина, вам доставит удовольствие заняться со мной любовью?" А она мне ответила, что умирает от желания. Мило, а?
– Раз она согласна, – удивился Юбер, – чего же вы ждете?
Федор бессильно развел руками.
– Случай, старина. Случай! Полковник ревнив, как тигр, и всякий раз, когда его жена выезжает из лагеря, он делает так, чтобы я остался здесь. Заниматься этим тут неудобно. Ирина все-таки не такая женщина, которую можно взять тайком в темном коридоре или на столе. Нет, я хочу, чтобы у нее осталось хорошее воспоминание о первом разе. Хотя бы о первом...
– Вы совершенно правы, и эта забота делает вам честь, – наставительно сказал Юбер.
– Правда?
Федор снова налил водки себе и наполнил стакан Юбера. Тот стал расхаживать по комнате с единственной целью: вылить спиртное в глиняный горшок, стоявший на углу стола, в тот момент, когда лейтенант будет смотреть в другую сторону.
– У меня есть идея, – бросил он.
– Да? – переспросил лейтенант.