Страница:
"Чтобы что? О чем сговорились? - Мария едва не плакала. - Я-то чем виновата?"
"Ладно. Я ухожу. Уж приемник-то где-нибудь найдется..."
"Нет. Аугусто... на улице дождь... а ты простужен... Уже поздно... Ты еще успеешь послушать эту проклятую оперу".
Но Горджа, схватив зонт, выбежал за дверь.
Он бродил по улице, пока его внимание не привлекли ярко освещенные окна какого-то кафе.
Народу там было мало. В глубине чайного зала собралась кучка людей. Оттуда лилась музыка.
Странно, подумал Горджа. Такой интерес к приемнику у посетителей появляется обычно лишь по воскресеньям, когда транслируют футбольные матчи. Потом его осенило: уж не слушают ли они оперу Риббенца? Но это же абсурд! Тех, кто сидел, замерев, перед приемником, никак нельзя было заподозрить в любви к серьезной музыке: два молодых человека в свитерах, девица легкого поведения, официант в белой куртке...
Горджа испытывал непонятное томление, словно он уже много дней, да какое там дней - месяцы, годы знал, что окажется здесь, в этом, а не в каком-то другом кафе, именно в этот час. И по мере того, как он подходил ближе и ритм и мелодия становились все отчетливее, у него все сильнее и сильнее сжималось сердце.
Это была совершенно незнакомая ему музыка, и в то же время она давно сидела у него в мозгу, как гвоздь. Странная музыка, которую он уже слышал тогда на улице, а потом, вечером, дома. Но сейчас она звучала еще свободнее, горделивее и еще больше поражала своей буйной, какой-то грубой силой.
Она захватила даже этих невежественных людей - механиков, продажных женщин, официантов.
Покоренные, раздавленные, они слушали ее разинув рот. Гений! и имя этому гению - Риббенц. А друзья и жена делали все возможное, чтобы Горджа ничего не узнал, просто из жалости к нему. Этого гения человечество ждало по меньшей мере полвека, но им оказался не он, Горджа, а другой, его ровесник, до сих пор прозябавший в безвестности. Как отвратительна ему эта музыка, как хорошо было бы развенчать ее, осмеять и покрыть позором, показать, насколько она фальшива! Но она надвигалась, взрезая тишину, как победоносный броненосец. Да, скоро, должно быть, она покорит весь мир.
Официант взял его под локоть: "Простите, синьор, вам нехорошо?" Горджа действительно едва держался на ногах. "Нет, нет, спасибо".
Охваченный отчаянием, так ничего и не заказав, он вышел из кафе под дождь. "Святая мадонна!" - бормотал он, прекрасно понимая, что радости у него уже никогда не будет. Он даже не мог облегчить душу, поведав о своих страданиях богу: таких страданий бог не приемлет.
Величие человека
Был уже вечер, когда дверь погрузившейся во мрак тюрьмы открылась и стражники швырнули в нее маленького бородатого старичка.
Борода у старичка была белая и большая, едва ли не больше его самого. В мрачной, полутемной камере она распространяла слабый свет, и это произвело на сидевших в ней арестантов определенное впечатление.
Из-за темноты старичок поначалу не разобрал, что в этой яме он не один, и спросил:
"Есть здесь кто-нибудь?"
Ответом ему были смешки и злобное бормотание. Затем, в соответствии с местным этикетом, каждый представился.
"Риккардон Марчелло, - прохрипел кто-то, - кража с отягчающими обстоятельствами".
"Беццеда Кармело, - тоже глухим, словно из бочки, голосом назвал себя следующий, - мошенникрецидивист".
Потом пошло: "Марфи Лучано, изнасилование".
"Лаватаро Макс, невиновный".
После этих слов грохнул смех. Шутка всем очень понравилась: кто же не знал Лаватаро - отпетого бандита, руки которого были обагрены кровью многих жертв?
"Эспозито Энеа, убийство". В голосе говорившего явно слышалась нотка гордости.
"Муттирони Винченцо, - этот голос звучал и вовсе победоносно,Ц отцеубийство... Ну, а ты, старая блоха, кто таков? "
"Я... - ответил вновь прибывший, - по правде говоря, сам не знаю. Меня задержали, велели предъявить документы, а у меня никаких документов никогда и не было".
"Ха! Значит, бродяжничество, - сказал кто-то презрительно. - А как тебя кличут?"
"Зовут меня... Морро, по кличке гм-гм... Великий"
"Великий Морро, значит. Что ж, неплохо! - прокомментировал голос из темноты. - Имечко-то тебе немного великовато: его бы на десяток таких, как ты, хватило".
"Совершенно верно, - кротко откликнулся старичок. - Но моей вины тут нет. Эту кличку дали мне в насмешку, и теперь уж ничего не поделаешь. Скажу больше: у меня от нее одни неприятности. Вот, например... но это слишком длинная история..."
"Давай, давай, выкладывай! - грубо прикрикнул на старичка один из узников. - Времени у нас хоть отбавляй".
Остальные поддержали его. В унылых тюремных буднях любое развлечение казалось праздником.
"Ну, тогда ладно, - отозвался старик. - Бродил я однаж ды по городу - как он называется, неважно - и увидел богатые палаты и слуг, сновавших туда-сюда со всякими яствами. Наверное, тут готовятся к большому торжеству, подумал я и подошел поближе, чтобы попросить милостыню. Но не успел я и рта раскрыть, как какой-то верзила ростом не меньше двух метров хвать меня за шиворот и давай орать: "Вот он, вор, я поймал его! Это он украл вчера попону у нашего хозяина. И еще наглости хватило вернуться! Ну, теперь-то мы тебе ребра пересчитаем!"
"Мне? - говорю. - Да я вчера был не меньше чем в тридцати милях отсюда. Как же так?"
"Я видел тебя собственными глазами. Видел, как ты удирал с попоной в руках", - закричал он и поволок меня во двор.
Я упал на колени и взмолился: "Вчера я был в тридцати милях отсюда. В вашем городе я впервые.
Слово Великого Морро".
"Что-что?" - закричал этот бесноватый, вытаращив глаза.
"Слово Великого Морро", - повторил я.
А тот бугай вдруг как расхохочется:
"Так ты Великий Морро? Эй, люди, идите сюда, погляди те на эту вошь, которую, оказывается, зовут Великим Морро! - И, обернувшись ко мне, спрашивает: - Да знаешь ли ты, кто такой Великий Морро?"
"Я сам Морро и никакого другого не знаю", - говорю. "Великий Морро,Ц заявляет мне негодяй, - это не кто иной, как наш почтеннейший хозяин. И ты, нищий, осмеливаешься присваивать себе его имя!
Ну, теперь тебе несдобровать! А вот и сам хозяин идет".
И верно. Привлеченный криками, владелец палат вышел во двор. Это был богатейший купец - самый богатый человек в городе, а может, и на всем белом свете. И вот подходит он ко мне, смотрит, расспрашивает, смеется: ему смешно от одной мысли, что какой-то нищий носит его имя. Потом он велит слуге отпустить меня, приглашает к себе в дом, показывает огромные залы, битком набитые сокровищами, и даже одну комнату с бронированными стенами, а в ней вот такие кучи золота и драгоценных камней, велит хорошенько меня накормить, а потом и говорит: "Эта история с именем, нищий старец, тем более удивительна, что и со мной во время путешествия в Индию однажды приключилось то же самое. Отправился я там на рынок со своим товаром, и люди, увидев, какими ценными вещами я торгую, сразу же столпились вокруг и стали расспрашивать, кто я и откуда. "Меня зовут Великий Морро", - отвечаю, а они, нахмурившись, говорят: "Великий Морро? Да какое же величие может быть у тебя, жалкий купчишка? Величие человека - в его уме. Великий Морро на свете только один, и живет он в этом городе. Он Ц гордость нашей страны, и ты, мошенник, сейчас повинишься перед ним за свое хвастовство".
Тут меня схватили, связали мне руки и повели к этому самому Морро, о существовании которого я и не знал. Он оказался прославленным ученым, философом, математиком, астрономом и астрологом, которого почитали чуть не как бога. К счастью, он сразу понял, что произошло недоразумение, рассмеялся, велел меня развязать и повел осматривать кабинет, обсерваторию, удивительные приборы, которые он изготовил собственными руками. Потом он сказал:
"Этот случай, о благородный иноземный купец, тем более удивителен, что и со мной однажды во время моего путешествия на острова Леванта произошла точно такая же история. Я поднимался пешком к вершине одного вулкана, намереваясь его исследовать, но меня задержал отряд воинов, у которых вызвал подозрение мой непривычный для тех мест вид; меня спросили, кто я такой. Едва я успел произнести свое имя, как меня заковали в цепи и поволокли в город. "И ты еще называешь себя Великим Морро? - говорили они. - Да какое же величие может быть у тебя, жалкий учителишка?
Великий Морро только один на всем белом свете - это господин нашего острова, самый отважный воин из всех, кто когда-либо обнажал свой меч. И он, конечно, сейчас же прикажет отрубить тебе голову".
Они действительно привели меня к своему правителю, один вид которого вселял во всех ужас. К счастью, я сумел объяснить ему, что произошло, и грозный воин рассмеялся над таким удивительным совпадением, велел снять с меня цепи, пожаловал мне богатые одежды и пригласил в свой дворец, чтобы я мог полюбоваться на великолепные свидетельства его побед над народами, населяющими все ближние и дальние острова. В заключение он сказал: "Этот случай, о достославный ученый, носящий мое имя, тем более удивителен, что и со мной однажды, когда я сражался в дальней стороне, которая зовется Европой, приключилась точно такая же история. Я пробирался со своими воинами по лесу, как вдруг навстречу мне вышли неотесанные горцы и спросили: "Ты кто такой, что нарушаешь бряцанием оружия тишину наших лесов?" - "Я Великий Морро", - говорю, полагая, что одно это имя приведет их в трепет. Но они лишь снисходительно улыбнулись и сказали: "Великий Морро? Да ты шутишь, наверное! Какое величие может быть у тебя, бродячий вояка? Величие человека - в смирении плоти и возвышенности духа. На свете есть только один Великий Морро, и мы сейчас отведем тебя к нему, чтобы ты сам убедился в том, каково подлинное величие человека". И они действительно отвели меня в небольшую лощинку, где в жалком шалаше жил одетый в отрепья старичок с белоснежной бородой, проводив ший все свое время, как мне сказали, в созерцании природы и в поклонении богу.
Право, никогда еще мне не доводилось видеть человека более спокойного, довольного жизнью и, наверное, счастливого. Но мне, признаться, было уже слишком поздно менять свою жизнь".
Вот что рассказал могущественный правитель острова мудрому ученому, а ученый - богатому купцу, а купец - бедному старцу, который пришел к нему в дом просить милостыню. И всех их звали Морро, и каждый из них по той или иной причине получил прозвище Великий".
Когда старичок окончил свой рассказ, в темной камере раздался голос одного из арестантов:
"Если моя башка набита не паклей, выходит, тот окаянный старикашка из шалаша - самый, значит, великий - это ты и есть?"
"Что сказать вам, сынки, - пробормотал старичок, не отвечая ни да, ни нет. - Чего только в нашей жизни не бывает!
Тут все немного помолчали, потому что некоторые вещи заставляют хорошенько призадуматься даже самых отпетых негодяев.
Свидание с Эйнштейном
Как-то октябрьским вечером после трудового дня Альберт Эйнштейн прогуливался в одиночестве по аллеям Принстона и тут с ним приключилась странная вещь. Внезапно и без всякой особой причины, когда мысли его свободно перебегали от предмета к предмету, словно собака, спущенная с поводка, он постиг то, к чему всю жизнь тщетно стремился в своих мечтаниях. В какой-то миг Эйнштейн увидел вокруг себя так называемое искривленное пространство и успел рассмотреть его со всех сторон, как вы сейчас эту книжку.
Считается, что человеческий разум не в состоянии постичь искривление пространства - не только длину, ширину, глубину, но и еще какое-то загадочное четвертое измерение; существование его доказано, хотя оно и недоступно пониманию человека. Стоит вокруг нас какая-то стена, и человек, несущийся прямо вперед на крыльях своей ненасытной мысли и поднимающийся все выше и выше, вдруг натыкается на нее. Ни Пифагор, ни Платон, ни Данте, живи они до сих пор, тоже не смогли бы ее одолеть, поскольку истина эта не укладывается в нашем мозгу.
Кое-кто, однако, считает, что постичь искривленное пространство все же можно путем многолетних экспериментов и гигантского напряжения мысли. Отдельные ученые - пока вокруг них мир жил своей жизнью, дымили паровозы и домны, гибли на войне миллионы людей, а в тени городских парков целовались влюбленные, - так вот, эти ученые-одиночки благодаря своим героическим умственным усилиям - так по крайней мере гласит легенда - сумели, пусть всего на несколько мгновений (словно какая-то сила вознесла их над пропастью и тотчас же оттащила назад), увидеть и рассмотреть искривленное пространство, эту непостижимую вершину мироздания.
Но об этом феномене обычно не распространялись, и никто не поздравлял героев. Не было ни фанфар, ни интервью, ни памятных медалей, потому что триумф этот носил сугубо личный характер, просто человек мог сказать: я познал искривленное пространство. Ведь у него не было ни документов, ни фотоснимков, ни чего-нибудь еще в этом роде, чтобы доказать, что это правда.
Однако, когда наступают такие моменты и мысль в своем мощном устремлении, как бы найдя едва заметную щелку, прорывается туда, попадает в закрытый для нас мир, и то, что прежде было абстрактной формулой, родившейся и развившейся вне нас, становится самой нашей жизнью, о, тогда в мгновение ока разлетаются в прах все наши трехмерные заботы и печали, и мы - какова сила человеческого разума! - возносимся и парим в чем-то, очень похожем на вечность.
Именно это и произошло с профессором Альбертом Эйн штейном в один прекрасный октябрьский вечер, когда небо казалось хрустальным, там и сям загорались, соперничая с Венерой, шары уличных фонарей, и сердце Ц загадочная мышца - впитывало в себя эту благодать господню. И хоть был Эйнштейн человеком мудрым и мирская слава его не заботила, в этот момент он все-таки почувствовал себя выше толпы, как если бы нищий из нищих заметил вдруг, что карманы его набиты золотом.
И сразу же, словно в наказание, эта таинственная истина исчезла с той же быстротой, с какой она и явилась. Тут Эйнштейн заметил, что место, куда он забрел, ему совершенно незнакомо. Он шагал по длинной аллее, обсаженной с обеих сторон живой изгородью; не было вокруг ни домов, ни вилл, ни хижин. Была одна лишь полосатая черно-желтая бензоколонка со светящимся стеклянным шаром наверху. А рядом на деревянной скамье в ожидании клиентов сидел негр. Он был в рабочем комбинезоне и в красной бейсбольной шапочке.
Эйнштейн уже собирался пройти мимо, но негр встал и сделал несколько шагов в его сторону.
"Господин!" - сказал он. Теперь, когда он встал, видно было, что человек этот очень высок, довольно приятен лицом, удивительно хорошо сложен, по-африкански статен. В синеве вечера ярко сверкала его белозубая улыбка.
"Господин, - сказал негр, - не найдется ли у вас огонька?" И потянулся к нему с погасшей сигаретой.
"Я не курю", - ответил Эйнштейн и остановился - скорее всего от удивления. Тогда негр спросил: "А может, дадите мне денег на выпивку?"
Он был высок, молод, нахален.
Эйнштейн пошарил в карманах.
"Не знаю... С собой у меня ничего нет... Я не привык... Мне, право, жаль..." - сказал он и хотел уже идти дальше.
"Спасибо и на том, - сказал негр, - но... простите..."
"Что тебе нужно еще?" - спросил Эйнштейн.
"Мне нужны вы. Для того я и здесь".
"Я? А что такое'? .."
"Вы нужны мне, - сказал негр, - для одного секретного дела. И сказать вам о нем я могу только на ухо".
Белые зубы незнакомца теперь сверкали еще сильнее, так как стало совсем темно. Он наклонился к уху Эйнштейна.
"Я дьявол Иблис, - сказал он тихо, - я Ангел Смерти и явился сюда по твою душу".
Эйнштейн сделал шаг назад. "Мне кажется, - голос его стал резким, - мне кажется, ты хватил лишнего".
"Я Ангел Смерти, - повторил тот. - Смотри".
Он подошел к живой изгороди, отломал от нее одну ветку, и в считанные мгновенья листья на ней изменили свой цвет, пожухли, потом стали совсем серыми. Негр подул, и все - листья, сама ветка - разлетелось в мелкую пыль.
Эйнштейн опустил голову: "Черт побери! Значит, это действительно конец... Но как же - прямо здесь, вечером... на улице?" - "Так мне поручено".
Эйнштейн поглядел вокруг, но нигде не было ни души. Все та же аллея, фонари, и далеко внизу, на перекрестке, свет автомобильных фар. Взглянул на небо - оно было ясным, и все звезды сияли на своих местах. Венера как раз заходила за горизонт.
Эйнштейн сказал: "Послушай, дай мне один месяц. Надо же было тебе явиться как раз в тот момент, когда я завершаю одну работу! Прошу тебя, всего лишь месяц".
"То, что ты хочешь для себя открыть, - заметил негр, - ты сразу же узнаешь там, только пойдем со мной".
"Это разные вещи: многого ли стоит все, что мы без труда можем узнать на том свете? Моя работа представляет серьезный интерес. Я бьюсь над ней уже тридцать лет. И вот теперь, когда осталось совсем немного..."
Негр ухмыльнулся: "Так, говоришь, месяц?.. Ладно, но только не вздумай прятаться, когда он истечет. Даже если ты закопаешься в самую глубокую шахту, я все равно тебя отыщу".
Эйнштейн хотел задать какой-то вопрос, но его собеседник исчез.
Месяц - большой срок, когда ждешь любимого человека, и срок очень короткий, если ты ждешь вестника смерти. Такой короткий - короче вздоха. И вот он уже прошел. Однажды вечером, оставшись наконец один, Эйнштейн отправился в условленное место. Та же бензоколонка, та же скамейка, а на скамейке негр, только поверх комбинезона на нем старая шинель военного образца:
ведь уже наступили холода.
"Я пришел", - сказал Зйиштейн, тронув его за плечо.
"Ну, как там твоя работа? Ты закончил ее?"
"Нет, не закончил, - с грустью ответил ученый. - Дай мне еще один месяц! Теперь мне хватит, клянусь. Я уверен, что на этот раз получится. Поверь, я работал как одержимый, день и ночь, и всетаки не успел. Но осталось уже совсем немного".
Негр, не поворачиваясь, пожал плечами: "Все вы, люди, одинаковы. Никогда не бываете довольны.
Готовы на коленях вымаливать отсрочку. Предлог всегда найдется..."
"Но штука, над которой я работаю, очень сложна. Еще никто никогда..."
"Да знаю, знаю, - перебил его Ангел Смерти. - Подбираешь ключик ко вселенной, не так ли?"
Оба помолчали. В туманной, уже совсем зимней тьме было неуютно. В такие ночи не хочется выходить из дому.
"Так как же?" - спросил Эйнштейн.
"Ладно, иди... Но знай, месяц пролетит быстро".
И действительно, он пролетел совсем незаметно. Никогда еще четыре недели время не проглатывало с такой жадностью. В ту декабрьскую ночь дул ледяной ветер, шурша по асфальту последними опавшими листьями. Трепетали на ветру выбившиеся из-под берета седые волосы ученого. И была все та же бензоколонка, а возле нее - негр: он сидел на корточках, обмотав голову башлыком, и, казалось, дремал.
Эйнштейн подошел и робко тронул его за плечо: "Я пришел".
Негр стучал зубами от холода и ежился в своей шинели.
"Это ты?"
"Да, я".
"Закончил, значит?"
"Да, слава богу, закончил".
"Матч века окончен? Ну и как, нашел ты, что искал? Разобрал вселенную по косточкам?"
"Да, - с улыбкой ответил Эйнштейн и кашлянул, - в известном смысле можно сказать, что со вселенной теперь все в порядке".
"Значит, пошли? Ты готов к этому путешествию?"
"Ну конечно. Таковы условия".
Тут Иблис вскочил на ноги и расхохотался - громко, открыто очень по-негритянски. Потом указательным пальцем правой руки он ткнул Эйнштейна в живот; тот едва устоял на ногах.
"Ладно, ладно, старый мошенник... возвращайся домой, давай бегом, если не хочешь застудить легкие... Мне ты пока больше не нужен".
"Ты отпускаешь меня?.. Тогда к чему была вся эта затея?"
"А чтобы ты закончил свою работу. Только и всего. И мне удалось этого добиться... Если бы я тебя не напугал, кто знает, сколько времени ты бы еще тянул".
"Мою работу? А тебе она зачем?"
Негр засмеялся: "Мне-то она ни к чему... А вот начальству, там, внизу, дьяволам, которые покрупнее... Они говорят, что уже твои первые открытия сослужили им очень большую службу...
Пусть ты и не виноват, но это так. Нравится тебе или нет, дорогой профессор, а Ад этим хорошо попользовался... Сейчас они выделяют средства на новые..."
"Чепуха! - воскликнул Эйнштейн возмущенно. - Есть ли в мире вещь более безобидная? Это же просто формулы, чистая абстракция, вполне объективная..."
"Браво! - закричал Иблис, снова ткнув ученого пальцем в живот. - Ай да молодец! Выходит, меня посылали сюда зря? По-твоему, они ошиблись?... Нет, нет, ты хорошо поработал. Мои там, внизу, будут довольны!.. Эх, если бы ты только знал!" - "Если бы я знал - что?"
Но тот уже исчез. Не стало бензоколонки, не стало и скамейки. Были лишь ночь, ветер и огоньки автомобилей далеко внизу. В Принстоне. Штат Нью-Джерси.
Бомба
Меня разбудил телефонный звонок. То ли из-за внезапного пробуждения, то ли из-за свинцовотяжелой тишины, царившей вокруг, звонок этот показался мне более продолжительным, чем обычно, недобрым, сулящим какую-то беду.
Я зажег свет и в одной пижаме поспешил к телефону; было холодно. Мне показалось, что вся мебель стоит в глубоком ночном оцепенении (какое странное, полное предчувствий состояние! ), словно, проснувшись, я застал ее врасплох.
В общем, мне сразу стало ясно, что это одна из тех редких знаменательных ночей, в беспросветной темноте которых судьба без ведома человечества делает еще один свой шаг.
"Алло, алло! - Голос на другом конце провода был знакомым, но я, еще не вполне стряхнувший с себя сон, не мог узнать, кто говорит. - Это ты?.. Послушай... Я хотел узнать..."
Ну конечно, звонил кто-то из друзей, но я никак не мог угадать, кто именно (что за мерзкая привычка не называть себя сразу же! ) .
Я перебил говорившего, не придав никакого значения его словам: "Ты не мог бы позвонить мне завтра? Знаешь, который час?"
"57 часов 15 минут", - ответил он и замолчал, словно и так уже сказал лишнее. По правде говоря, никогда еще я не бодрствовал в столь позднее время и сейчас испытывал что-то вроде эйфории.
"Да что такое? Что случилось?"
"Ничего, ничего! - ответил он как-то смущенно. - Ходят слухи, что... впрочем, ладно, неважно, неважно... Прости, пожалуйста..." И повесил трубку.
Почему он позвонил в такое время? И вообще, кто он. Приятель, знакомый, это ясно, но кто именно? Никак не удавалось припомнить.
Я хотел уже снова забраться в постель, как телефон зазвонил опять. На этот раз звонок был еще более резким и настойчивым. Звонил кто-то другой, я это сразу почувствовал.
"Алло!"
"Это ты?.. Ну, слава богу!" Говорила женщина, и я узнал ее сразу: Луиза, милая девушка, секретарша одного адвоката. Мы с ней не виделись уже несколько лет. Чувствовалось, что услышав мой голос, она испытала огромное облегчение. Но почему? И главное, с чего это она после столь большого перерыва вдруг позвонила среди ночи, да еще в таком нерв ном возбуждении?
"Что случилось? - спросил я, выходя из терпения. - Могу я узнать, что случилось?"
"Ох! - ответила Луиза, еще раз облегченно вздохнув. - Слава тебе господи!.. Понимаешь, мне приснился сон. Ужасный сон... Я проснулась с таким сердцебиением... И просто не могла не..."
"Да что такое? Это уже второй звонок за ночь. Что происходит, черт побери?"
"Прости меня, пожалуйста... Ты знаешь, какая я впечатлительная... Иди спать, иди, я не хочу, чтобы ты из-за меня еще простудился... Привет". Связь прервалась.
Я так и стоял с трубкой в руках, в тишине. Мебель, хоть ее освещала самая обыкновенная электрическая лампа, вы глядела как-то странно. Словно человек, который собирался что-то сказать, вдруг спохватывается; мысль его остается невысказанной, и мы так ничего и не узнаем. Все дело, на верное, в самой ночи: в сущности, мы знаем лишь очень малую ее часть, а остальное огромно и таинственно, и в тех редчайших случаях, когда мы туда попадаем, нас все пугает.
Какая, однако, тишина, какой покой; этот почти что гробовой сон городских домов гораздо более глубок и глух, чем ночное безмолвие сельской местности. Но почему все же мне позвонили эти двое?
Может, до них дошло какое-то касающееся меня известие? Известие о том, что мне грозит не счастье?
Или все дело в предчувствиях, нехороших снах?
Глупости. Я нырнул в постель, с радостью ощутив ее тепло. Погасил свет. Улегся ничком, в своей любимой позе.
И в тот же момент позвонили в дверь. Настойчиво. Дважды. Звук этот ударил меня прямо в спину и отозвался во всех позвонках. Значит, что-то все же со мной случилось или должно случиться, и, судя по столь позднему времени, что-то недоброе, да, наверняка что-то недоброе, зловещее.
Сердце у меня бешено колотилось. Я опять зажег свет, но только в комнате, а в прихожей из осторожности зажигать не стал: как знать, вдруг через какую-нибудь малюсенькую щелочку в двери меня могут увидеть?
"Кто там?" - спросил я, стараясь придать своему голосу твердость, но вопрос почему-то прозвучал жалобно, вяло, нелепо.
"Кто там?" - спросил я снова. Никакого ответа.
Как можно осторожнее, не зажигая света, я приблизился к двери и, наклонившись, глянул в крошечную, почти незаметную дырочку, через которую все же можно было разглядеть, что делается снаружи. Площадка была пуста, и никаких движущихся теней я на ней не заметил. На лестнице, как всегда, горел слабый, тусклый, мертвенный свет, от которого люди, возвращающиеся вечером домой, как-то особенно чувствуют на своих плечах весь гнет жизни.
"Кто там?" - спросил я в третий раз. Ничего. Но вот послышался какой-то шум. Он шел не из-за двери, не с площадки и не с ближайших лестничных маршей, а снизу, должно быть, из подвала, и все здание от него вибрировало. Так бывает, когда по тесному проходу волокут что-то очень тяжелое, волокут с предельным напряжением сил. Действительно, что-то волокли. И еще в этом звуке слышался - господи помилуй! - протяжный, невыносимый для уха скрип - так бывает, когда надламывается балка или щипцами выдергивают зуб.
"Ладно. Я ухожу. Уж приемник-то где-нибудь найдется..."
"Нет. Аугусто... на улице дождь... а ты простужен... Уже поздно... Ты еще успеешь послушать эту проклятую оперу".
Но Горджа, схватив зонт, выбежал за дверь.
Он бродил по улице, пока его внимание не привлекли ярко освещенные окна какого-то кафе.
Народу там было мало. В глубине чайного зала собралась кучка людей. Оттуда лилась музыка.
Странно, подумал Горджа. Такой интерес к приемнику у посетителей появляется обычно лишь по воскресеньям, когда транслируют футбольные матчи. Потом его осенило: уж не слушают ли они оперу Риббенца? Но это же абсурд! Тех, кто сидел, замерев, перед приемником, никак нельзя было заподозрить в любви к серьезной музыке: два молодых человека в свитерах, девица легкого поведения, официант в белой куртке...
Горджа испытывал непонятное томление, словно он уже много дней, да какое там дней - месяцы, годы знал, что окажется здесь, в этом, а не в каком-то другом кафе, именно в этот час. И по мере того, как он подходил ближе и ритм и мелодия становились все отчетливее, у него все сильнее и сильнее сжималось сердце.
Это была совершенно незнакомая ему музыка, и в то же время она давно сидела у него в мозгу, как гвоздь. Странная музыка, которую он уже слышал тогда на улице, а потом, вечером, дома. Но сейчас она звучала еще свободнее, горделивее и еще больше поражала своей буйной, какой-то грубой силой.
Она захватила даже этих невежественных людей - механиков, продажных женщин, официантов.
Покоренные, раздавленные, они слушали ее разинув рот. Гений! и имя этому гению - Риббенц. А друзья и жена делали все возможное, чтобы Горджа ничего не узнал, просто из жалости к нему. Этого гения человечество ждало по меньшей мере полвека, но им оказался не он, Горджа, а другой, его ровесник, до сих пор прозябавший в безвестности. Как отвратительна ему эта музыка, как хорошо было бы развенчать ее, осмеять и покрыть позором, показать, насколько она фальшива! Но она надвигалась, взрезая тишину, как победоносный броненосец. Да, скоро, должно быть, она покорит весь мир.
Официант взял его под локоть: "Простите, синьор, вам нехорошо?" Горджа действительно едва держался на ногах. "Нет, нет, спасибо".
Охваченный отчаянием, так ничего и не заказав, он вышел из кафе под дождь. "Святая мадонна!" - бормотал он, прекрасно понимая, что радости у него уже никогда не будет. Он даже не мог облегчить душу, поведав о своих страданиях богу: таких страданий бог не приемлет.
Величие человека
Был уже вечер, когда дверь погрузившейся во мрак тюрьмы открылась и стражники швырнули в нее маленького бородатого старичка.
Борода у старичка была белая и большая, едва ли не больше его самого. В мрачной, полутемной камере она распространяла слабый свет, и это произвело на сидевших в ней арестантов определенное впечатление.
Из-за темноты старичок поначалу не разобрал, что в этой яме он не один, и спросил:
"Есть здесь кто-нибудь?"
Ответом ему были смешки и злобное бормотание. Затем, в соответствии с местным этикетом, каждый представился.
"Риккардон Марчелло, - прохрипел кто-то, - кража с отягчающими обстоятельствами".
"Беццеда Кармело, - тоже глухим, словно из бочки, голосом назвал себя следующий, - мошенникрецидивист".
Потом пошло: "Марфи Лучано, изнасилование".
"Лаватаро Макс, невиновный".
После этих слов грохнул смех. Шутка всем очень понравилась: кто же не знал Лаватаро - отпетого бандита, руки которого были обагрены кровью многих жертв?
"Эспозито Энеа, убийство". В голосе говорившего явно слышалась нотка гордости.
"Муттирони Винченцо, - этот голос звучал и вовсе победоносно,Ц отцеубийство... Ну, а ты, старая блоха, кто таков? "
"Я... - ответил вновь прибывший, - по правде говоря, сам не знаю. Меня задержали, велели предъявить документы, а у меня никаких документов никогда и не было".
"Ха! Значит, бродяжничество, - сказал кто-то презрительно. - А как тебя кличут?"
"Зовут меня... Морро, по кличке гм-гм... Великий"
"Великий Морро, значит. Что ж, неплохо! - прокомментировал голос из темноты. - Имечко-то тебе немного великовато: его бы на десяток таких, как ты, хватило".
"Совершенно верно, - кротко откликнулся старичок. - Но моей вины тут нет. Эту кличку дали мне в насмешку, и теперь уж ничего не поделаешь. Скажу больше: у меня от нее одни неприятности. Вот, например... но это слишком длинная история..."
"Давай, давай, выкладывай! - грубо прикрикнул на старичка один из узников. - Времени у нас хоть отбавляй".
Остальные поддержали его. В унылых тюремных буднях любое развлечение казалось праздником.
"Ну, тогда ладно, - отозвался старик. - Бродил я однаж ды по городу - как он называется, неважно - и увидел богатые палаты и слуг, сновавших туда-сюда со всякими яствами. Наверное, тут готовятся к большому торжеству, подумал я и подошел поближе, чтобы попросить милостыню. Но не успел я и рта раскрыть, как какой-то верзила ростом не меньше двух метров хвать меня за шиворот и давай орать: "Вот он, вор, я поймал его! Это он украл вчера попону у нашего хозяина. И еще наглости хватило вернуться! Ну, теперь-то мы тебе ребра пересчитаем!"
"Мне? - говорю. - Да я вчера был не меньше чем в тридцати милях отсюда. Как же так?"
"Я видел тебя собственными глазами. Видел, как ты удирал с попоной в руках", - закричал он и поволок меня во двор.
Я упал на колени и взмолился: "Вчера я был в тридцати милях отсюда. В вашем городе я впервые.
Слово Великого Морро".
"Что-что?" - закричал этот бесноватый, вытаращив глаза.
"Слово Великого Морро", - повторил я.
А тот бугай вдруг как расхохочется:
"Так ты Великий Морро? Эй, люди, идите сюда, погляди те на эту вошь, которую, оказывается, зовут Великим Морро! - И, обернувшись ко мне, спрашивает: - Да знаешь ли ты, кто такой Великий Морро?"
"Я сам Морро и никакого другого не знаю", - говорю. "Великий Морро,Ц заявляет мне негодяй, - это не кто иной, как наш почтеннейший хозяин. И ты, нищий, осмеливаешься присваивать себе его имя!
Ну, теперь тебе несдобровать! А вот и сам хозяин идет".
И верно. Привлеченный криками, владелец палат вышел во двор. Это был богатейший купец - самый богатый человек в городе, а может, и на всем белом свете. И вот подходит он ко мне, смотрит, расспрашивает, смеется: ему смешно от одной мысли, что какой-то нищий носит его имя. Потом он велит слуге отпустить меня, приглашает к себе в дом, показывает огромные залы, битком набитые сокровищами, и даже одну комнату с бронированными стенами, а в ней вот такие кучи золота и драгоценных камней, велит хорошенько меня накормить, а потом и говорит: "Эта история с именем, нищий старец, тем более удивительна, что и со мной во время путешествия в Индию однажды приключилось то же самое. Отправился я там на рынок со своим товаром, и люди, увидев, какими ценными вещами я торгую, сразу же столпились вокруг и стали расспрашивать, кто я и откуда. "Меня зовут Великий Морро", - отвечаю, а они, нахмурившись, говорят: "Великий Морро? Да какое же величие может быть у тебя, жалкий купчишка? Величие человека - в его уме. Великий Морро на свете только один, и живет он в этом городе. Он Ц гордость нашей страны, и ты, мошенник, сейчас повинишься перед ним за свое хвастовство".
Тут меня схватили, связали мне руки и повели к этому самому Морро, о существовании которого я и не знал. Он оказался прославленным ученым, философом, математиком, астрономом и астрологом, которого почитали чуть не как бога. К счастью, он сразу понял, что произошло недоразумение, рассмеялся, велел меня развязать и повел осматривать кабинет, обсерваторию, удивительные приборы, которые он изготовил собственными руками. Потом он сказал:
"Этот случай, о благородный иноземный купец, тем более удивителен, что и со мной однажды во время моего путешествия на острова Леванта произошла точно такая же история. Я поднимался пешком к вершине одного вулкана, намереваясь его исследовать, но меня задержал отряд воинов, у которых вызвал подозрение мой непривычный для тех мест вид; меня спросили, кто я такой. Едва я успел произнести свое имя, как меня заковали в цепи и поволокли в город. "И ты еще называешь себя Великим Морро? - говорили они. - Да какое же величие может быть у тебя, жалкий учителишка?
Великий Морро только один на всем белом свете - это господин нашего острова, самый отважный воин из всех, кто когда-либо обнажал свой меч. И он, конечно, сейчас же прикажет отрубить тебе голову".
Они действительно привели меня к своему правителю, один вид которого вселял во всех ужас. К счастью, я сумел объяснить ему, что произошло, и грозный воин рассмеялся над таким удивительным совпадением, велел снять с меня цепи, пожаловал мне богатые одежды и пригласил в свой дворец, чтобы я мог полюбоваться на великолепные свидетельства его побед над народами, населяющими все ближние и дальние острова. В заключение он сказал: "Этот случай, о достославный ученый, носящий мое имя, тем более удивителен, что и со мной однажды, когда я сражался в дальней стороне, которая зовется Европой, приключилась точно такая же история. Я пробирался со своими воинами по лесу, как вдруг навстречу мне вышли неотесанные горцы и спросили: "Ты кто такой, что нарушаешь бряцанием оружия тишину наших лесов?" - "Я Великий Морро", - говорю, полагая, что одно это имя приведет их в трепет. Но они лишь снисходительно улыбнулись и сказали: "Великий Морро? Да ты шутишь, наверное! Какое величие может быть у тебя, бродячий вояка? Величие человека - в смирении плоти и возвышенности духа. На свете есть только один Великий Морро, и мы сейчас отведем тебя к нему, чтобы ты сам убедился в том, каково подлинное величие человека". И они действительно отвели меня в небольшую лощинку, где в жалком шалаше жил одетый в отрепья старичок с белоснежной бородой, проводив ший все свое время, как мне сказали, в созерцании природы и в поклонении богу.
Право, никогда еще мне не доводилось видеть человека более спокойного, довольного жизнью и, наверное, счастливого. Но мне, признаться, было уже слишком поздно менять свою жизнь".
Вот что рассказал могущественный правитель острова мудрому ученому, а ученый - богатому купцу, а купец - бедному старцу, который пришел к нему в дом просить милостыню. И всех их звали Морро, и каждый из них по той или иной причине получил прозвище Великий".
Когда старичок окончил свой рассказ, в темной камере раздался голос одного из арестантов:
"Если моя башка набита не паклей, выходит, тот окаянный старикашка из шалаша - самый, значит, великий - это ты и есть?"
"Что сказать вам, сынки, - пробормотал старичок, не отвечая ни да, ни нет. - Чего только в нашей жизни не бывает!
Тут все немного помолчали, потому что некоторые вещи заставляют хорошенько призадуматься даже самых отпетых негодяев.
Свидание с Эйнштейном
Как-то октябрьским вечером после трудового дня Альберт Эйнштейн прогуливался в одиночестве по аллеям Принстона и тут с ним приключилась странная вещь. Внезапно и без всякой особой причины, когда мысли его свободно перебегали от предмета к предмету, словно собака, спущенная с поводка, он постиг то, к чему всю жизнь тщетно стремился в своих мечтаниях. В какой-то миг Эйнштейн увидел вокруг себя так называемое искривленное пространство и успел рассмотреть его со всех сторон, как вы сейчас эту книжку.
Считается, что человеческий разум не в состоянии постичь искривление пространства - не только длину, ширину, глубину, но и еще какое-то загадочное четвертое измерение; существование его доказано, хотя оно и недоступно пониманию человека. Стоит вокруг нас какая-то стена, и человек, несущийся прямо вперед на крыльях своей ненасытной мысли и поднимающийся все выше и выше, вдруг натыкается на нее. Ни Пифагор, ни Платон, ни Данте, живи они до сих пор, тоже не смогли бы ее одолеть, поскольку истина эта не укладывается в нашем мозгу.
Кое-кто, однако, считает, что постичь искривленное пространство все же можно путем многолетних экспериментов и гигантского напряжения мысли. Отдельные ученые - пока вокруг них мир жил своей жизнью, дымили паровозы и домны, гибли на войне миллионы людей, а в тени городских парков целовались влюбленные, - так вот, эти ученые-одиночки благодаря своим героическим умственным усилиям - так по крайней мере гласит легенда - сумели, пусть всего на несколько мгновений (словно какая-то сила вознесла их над пропастью и тотчас же оттащила назад), увидеть и рассмотреть искривленное пространство, эту непостижимую вершину мироздания.
Но об этом феномене обычно не распространялись, и никто не поздравлял героев. Не было ни фанфар, ни интервью, ни памятных медалей, потому что триумф этот носил сугубо личный характер, просто человек мог сказать: я познал искривленное пространство. Ведь у него не было ни документов, ни фотоснимков, ни чего-нибудь еще в этом роде, чтобы доказать, что это правда.
Однако, когда наступают такие моменты и мысль в своем мощном устремлении, как бы найдя едва заметную щелку, прорывается туда, попадает в закрытый для нас мир, и то, что прежде было абстрактной формулой, родившейся и развившейся вне нас, становится самой нашей жизнью, о, тогда в мгновение ока разлетаются в прах все наши трехмерные заботы и печали, и мы - какова сила человеческого разума! - возносимся и парим в чем-то, очень похожем на вечность.
Именно это и произошло с профессором Альбертом Эйн штейном в один прекрасный октябрьский вечер, когда небо казалось хрустальным, там и сям загорались, соперничая с Венерой, шары уличных фонарей, и сердце Ц загадочная мышца - впитывало в себя эту благодать господню. И хоть был Эйнштейн человеком мудрым и мирская слава его не заботила, в этот момент он все-таки почувствовал себя выше толпы, как если бы нищий из нищих заметил вдруг, что карманы его набиты золотом.
И сразу же, словно в наказание, эта таинственная истина исчезла с той же быстротой, с какой она и явилась. Тут Эйнштейн заметил, что место, куда он забрел, ему совершенно незнакомо. Он шагал по длинной аллее, обсаженной с обеих сторон живой изгородью; не было вокруг ни домов, ни вилл, ни хижин. Была одна лишь полосатая черно-желтая бензоколонка со светящимся стеклянным шаром наверху. А рядом на деревянной скамье в ожидании клиентов сидел негр. Он был в рабочем комбинезоне и в красной бейсбольной шапочке.
Эйнштейн уже собирался пройти мимо, но негр встал и сделал несколько шагов в его сторону.
"Господин!" - сказал он. Теперь, когда он встал, видно было, что человек этот очень высок, довольно приятен лицом, удивительно хорошо сложен, по-африкански статен. В синеве вечера ярко сверкала его белозубая улыбка.
"Господин, - сказал негр, - не найдется ли у вас огонька?" И потянулся к нему с погасшей сигаретой.
"Я не курю", - ответил Эйнштейн и остановился - скорее всего от удивления. Тогда негр спросил: "А может, дадите мне денег на выпивку?"
Он был высок, молод, нахален.
Эйнштейн пошарил в карманах.
"Не знаю... С собой у меня ничего нет... Я не привык... Мне, право, жаль..." - сказал он и хотел уже идти дальше.
"Спасибо и на том, - сказал негр, - но... простите..."
"Что тебе нужно еще?" - спросил Эйнштейн.
"Мне нужны вы. Для того я и здесь".
"Я? А что такое'? .."
"Вы нужны мне, - сказал негр, - для одного секретного дела. И сказать вам о нем я могу только на ухо".
Белые зубы незнакомца теперь сверкали еще сильнее, так как стало совсем темно. Он наклонился к уху Эйнштейна.
"Я дьявол Иблис, - сказал он тихо, - я Ангел Смерти и явился сюда по твою душу".
Эйнштейн сделал шаг назад. "Мне кажется, - голос его стал резким, - мне кажется, ты хватил лишнего".
"Я Ангел Смерти, - повторил тот. - Смотри".
Он подошел к живой изгороди, отломал от нее одну ветку, и в считанные мгновенья листья на ней изменили свой цвет, пожухли, потом стали совсем серыми. Негр подул, и все - листья, сама ветка - разлетелось в мелкую пыль.
Эйнштейн опустил голову: "Черт побери! Значит, это действительно конец... Но как же - прямо здесь, вечером... на улице?" - "Так мне поручено".
Эйнштейн поглядел вокруг, но нигде не было ни души. Все та же аллея, фонари, и далеко внизу, на перекрестке, свет автомобильных фар. Взглянул на небо - оно было ясным, и все звезды сияли на своих местах. Венера как раз заходила за горизонт.
Эйнштейн сказал: "Послушай, дай мне один месяц. Надо же было тебе явиться как раз в тот момент, когда я завершаю одну работу! Прошу тебя, всего лишь месяц".
"То, что ты хочешь для себя открыть, - заметил негр, - ты сразу же узнаешь там, только пойдем со мной".
"Это разные вещи: многого ли стоит все, что мы без труда можем узнать на том свете? Моя работа представляет серьезный интерес. Я бьюсь над ней уже тридцать лет. И вот теперь, когда осталось совсем немного..."
Негр ухмыльнулся: "Так, говоришь, месяц?.. Ладно, но только не вздумай прятаться, когда он истечет. Даже если ты закопаешься в самую глубокую шахту, я все равно тебя отыщу".
Эйнштейн хотел задать какой-то вопрос, но его собеседник исчез.
Месяц - большой срок, когда ждешь любимого человека, и срок очень короткий, если ты ждешь вестника смерти. Такой короткий - короче вздоха. И вот он уже прошел. Однажды вечером, оставшись наконец один, Эйнштейн отправился в условленное место. Та же бензоколонка, та же скамейка, а на скамейке негр, только поверх комбинезона на нем старая шинель военного образца:
ведь уже наступили холода.
"Я пришел", - сказал Зйиштейн, тронув его за плечо.
"Ну, как там твоя работа? Ты закончил ее?"
"Нет, не закончил, - с грустью ответил ученый. - Дай мне еще один месяц! Теперь мне хватит, клянусь. Я уверен, что на этот раз получится. Поверь, я работал как одержимый, день и ночь, и всетаки не успел. Но осталось уже совсем немного".
Негр, не поворачиваясь, пожал плечами: "Все вы, люди, одинаковы. Никогда не бываете довольны.
Готовы на коленях вымаливать отсрочку. Предлог всегда найдется..."
"Но штука, над которой я работаю, очень сложна. Еще никто никогда..."
"Да знаю, знаю, - перебил его Ангел Смерти. - Подбираешь ключик ко вселенной, не так ли?"
Оба помолчали. В туманной, уже совсем зимней тьме было неуютно. В такие ночи не хочется выходить из дому.
"Так как же?" - спросил Эйнштейн.
"Ладно, иди... Но знай, месяц пролетит быстро".
И действительно, он пролетел совсем незаметно. Никогда еще четыре недели время не проглатывало с такой жадностью. В ту декабрьскую ночь дул ледяной ветер, шурша по асфальту последними опавшими листьями. Трепетали на ветру выбившиеся из-под берета седые волосы ученого. И была все та же бензоколонка, а возле нее - негр: он сидел на корточках, обмотав голову башлыком, и, казалось, дремал.
Эйнштейн подошел и робко тронул его за плечо: "Я пришел".
Негр стучал зубами от холода и ежился в своей шинели.
"Это ты?"
"Да, я".
"Закончил, значит?"
"Да, слава богу, закончил".
"Матч века окончен? Ну и как, нашел ты, что искал? Разобрал вселенную по косточкам?"
"Да, - с улыбкой ответил Эйнштейн и кашлянул, - в известном смысле можно сказать, что со вселенной теперь все в порядке".
"Значит, пошли? Ты готов к этому путешествию?"
"Ну конечно. Таковы условия".
Тут Иблис вскочил на ноги и расхохотался - громко, открыто очень по-негритянски. Потом указательным пальцем правой руки он ткнул Эйнштейна в живот; тот едва устоял на ногах.
"Ладно, ладно, старый мошенник... возвращайся домой, давай бегом, если не хочешь застудить легкие... Мне ты пока больше не нужен".
"Ты отпускаешь меня?.. Тогда к чему была вся эта затея?"
"А чтобы ты закончил свою работу. Только и всего. И мне удалось этого добиться... Если бы я тебя не напугал, кто знает, сколько времени ты бы еще тянул".
"Мою работу? А тебе она зачем?"
Негр засмеялся: "Мне-то она ни к чему... А вот начальству, там, внизу, дьяволам, которые покрупнее... Они говорят, что уже твои первые открытия сослужили им очень большую службу...
Пусть ты и не виноват, но это так. Нравится тебе или нет, дорогой профессор, а Ад этим хорошо попользовался... Сейчас они выделяют средства на новые..."
"Чепуха! - воскликнул Эйнштейн возмущенно. - Есть ли в мире вещь более безобидная? Это же просто формулы, чистая абстракция, вполне объективная..."
"Браво! - закричал Иблис, снова ткнув ученого пальцем в живот. - Ай да молодец! Выходит, меня посылали сюда зря? По-твоему, они ошиблись?... Нет, нет, ты хорошо поработал. Мои там, внизу, будут довольны!.. Эх, если бы ты только знал!" - "Если бы я знал - что?"
Но тот уже исчез. Не стало бензоколонки, не стало и скамейки. Были лишь ночь, ветер и огоньки автомобилей далеко внизу. В Принстоне. Штат Нью-Джерси.
Бомба
Меня разбудил телефонный звонок. То ли из-за внезапного пробуждения, то ли из-за свинцовотяжелой тишины, царившей вокруг, звонок этот показался мне более продолжительным, чем обычно, недобрым, сулящим какую-то беду.
Я зажег свет и в одной пижаме поспешил к телефону; было холодно. Мне показалось, что вся мебель стоит в глубоком ночном оцепенении (какое странное, полное предчувствий состояние! ), словно, проснувшись, я застал ее врасплох.
В общем, мне сразу стало ясно, что это одна из тех редких знаменательных ночей, в беспросветной темноте которых судьба без ведома человечества делает еще один свой шаг.
"Алло, алло! - Голос на другом конце провода был знакомым, но я, еще не вполне стряхнувший с себя сон, не мог узнать, кто говорит. - Это ты?.. Послушай... Я хотел узнать..."
Ну конечно, звонил кто-то из друзей, но я никак не мог угадать, кто именно (что за мерзкая привычка не называть себя сразу же! ) .
Я перебил говорившего, не придав никакого значения его словам: "Ты не мог бы позвонить мне завтра? Знаешь, который час?"
"57 часов 15 минут", - ответил он и замолчал, словно и так уже сказал лишнее. По правде говоря, никогда еще я не бодрствовал в столь позднее время и сейчас испытывал что-то вроде эйфории.
"Да что такое? Что случилось?"
"Ничего, ничего! - ответил он как-то смущенно. - Ходят слухи, что... впрочем, ладно, неважно, неважно... Прости, пожалуйста..." И повесил трубку.
Почему он позвонил в такое время? И вообще, кто он. Приятель, знакомый, это ясно, но кто именно? Никак не удавалось припомнить.
Я хотел уже снова забраться в постель, как телефон зазвонил опять. На этот раз звонок был еще более резким и настойчивым. Звонил кто-то другой, я это сразу почувствовал.
"Алло!"
"Это ты?.. Ну, слава богу!" Говорила женщина, и я узнал ее сразу: Луиза, милая девушка, секретарша одного адвоката. Мы с ней не виделись уже несколько лет. Чувствовалось, что услышав мой голос, она испытала огромное облегчение. Но почему? И главное, с чего это она после столь большого перерыва вдруг позвонила среди ночи, да еще в таком нерв ном возбуждении?
"Что случилось? - спросил я, выходя из терпения. - Могу я узнать, что случилось?"
"Ох! - ответила Луиза, еще раз облегченно вздохнув. - Слава тебе господи!.. Понимаешь, мне приснился сон. Ужасный сон... Я проснулась с таким сердцебиением... И просто не могла не..."
"Да что такое? Это уже второй звонок за ночь. Что происходит, черт побери?"
"Прости меня, пожалуйста... Ты знаешь, какая я впечатлительная... Иди спать, иди, я не хочу, чтобы ты из-за меня еще простудился... Привет". Связь прервалась.
Я так и стоял с трубкой в руках, в тишине. Мебель, хоть ее освещала самая обыкновенная электрическая лампа, вы глядела как-то странно. Словно человек, который собирался что-то сказать, вдруг спохватывается; мысль его остается невысказанной, и мы так ничего и не узнаем. Все дело, на верное, в самой ночи: в сущности, мы знаем лишь очень малую ее часть, а остальное огромно и таинственно, и в тех редчайших случаях, когда мы туда попадаем, нас все пугает.
Какая, однако, тишина, какой покой; этот почти что гробовой сон городских домов гораздо более глубок и глух, чем ночное безмолвие сельской местности. Но почему все же мне позвонили эти двое?
Может, до них дошло какое-то касающееся меня известие? Известие о том, что мне грозит не счастье?
Или все дело в предчувствиях, нехороших снах?
Глупости. Я нырнул в постель, с радостью ощутив ее тепло. Погасил свет. Улегся ничком, в своей любимой позе.
И в тот же момент позвонили в дверь. Настойчиво. Дважды. Звук этот ударил меня прямо в спину и отозвался во всех позвонках. Значит, что-то все же со мной случилось или должно случиться, и, судя по столь позднему времени, что-то недоброе, да, наверняка что-то недоброе, зловещее.
Сердце у меня бешено колотилось. Я опять зажег свет, но только в комнате, а в прихожей из осторожности зажигать не стал: как знать, вдруг через какую-нибудь малюсенькую щелочку в двери меня могут увидеть?
"Кто там?" - спросил я, стараясь придать своему голосу твердость, но вопрос почему-то прозвучал жалобно, вяло, нелепо.
"Кто там?" - спросил я снова. Никакого ответа.
Как можно осторожнее, не зажигая света, я приблизился к двери и, наклонившись, глянул в крошечную, почти незаметную дырочку, через которую все же можно было разглядеть, что делается снаружи. Площадка была пуста, и никаких движущихся теней я на ней не заметил. На лестнице, как всегда, горел слабый, тусклый, мертвенный свет, от которого люди, возвращающиеся вечером домой, как-то особенно чувствуют на своих плечах весь гнет жизни.
"Кто там?" - спросил я в третий раз. Ничего. Но вот послышался какой-то шум. Он шел не из-за двери, не с площадки и не с ближайших лестничных маршей, а снизу, должно быть, из подвала, и все здание от него вибрировало. Так бывает, когда по тесному проходу волокут что-то очень тяжелое, волокут с предельным напряжением сил. Действительно, что-то волокли. И еще в этом звуке слышался - господи помилуй! - протяжный, невыносимый для уха скрип - так бывает, когда надламывается балка или щипцами выдергивают зуб.