Буковски Чарльз. Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

   - Я думаю, это хорошая мысль. Передай-ка сюда бутылочку.
   - Буковски - ненормальный! - вопил Джо Хайанс.
   - Ты же печатаешь его колонку, - возразил Папуля.
   - Он лучший писатель в Калифорнии, - ответил молодой Хайанс.
   - Лучший ненормальный писатель Калифорнии, - поправил его я.
   - Сын, - продолжал Папуля, - у меня есть все эти деньги. Я хочу поддержать твою газету. Для этого надо только проломить несколько...
   - Нет. Нет. Нет! - вопил Джо Хайанс. - Я этого не потерплю! - И он выбежал из дома. Замечательный все-таки человек Джо Хайанс. Убежал из дома. Я потянулся за следующим стаканом и сообщил Черри, что сейчас выебу ее, прислонив к книжному шкафу. Папуля сказал, что будет секундантом. Черри крыла нас почем зря, пока Джо Хайанс улепетывал вниз по улице вместе со своей душой...
   Газета худо-бедно продолжала выходить раз в неделю. Потом начался процесс по поводу фотографии женской пизды.
   Прокурор спросил Хайанса:
   - Вы бы стали возражать против орального совокупления на ступеньках Городской Ратуши?
   - Нет, - ответил Джо, - но я, вероятно, остановил бы движение.
   Ох, Джо, подумал я, это ты прощелкал! Надо было сказать: "Я бы предпочел оральное совокупление внутри Городской Ратуши, где оно обычно и происходит."
   Когда судья спросил адвоката Хайанса, в чем смысл фотографии женского полового органа, адвокат Хайанса ответил:
   - Ну, вот такая вот она. Такая она обычно и бывает, папаша.
   Они проиграли дело, разумеется, и подали апелляцию на новое слушание.
   - Это наезд, - объяснял Джо Хайанс нескольким разрозненным репортерам, столпившимся вокруг. - Простой полицейский наезд.
   Светоч интеллекта - Джо Хайанс...
   Дальше Джо Хайанса я услышал по телефону:
   - Буковски, я только что купил пистолет. Сто двадцать долларов. Прекрасное оружие. Я собираюсь кое-кого убить!
   - Где ты сейчас находишься?
   - В баре, возле газеты.
   - Сейчас буду.
   Когда я туда доехал, он расхаживал взад-вперед возле бара.
   - Пошли, - сказал он. - Я куплю тебе пива.
   Мы сели. Народу - навалом. Хайанс говорил очень громко. Слышно его было аж до самой Санта-Моники.
   - Да я ему все мозги по стенке размажу - я этого сукина сына порешу!
   - Какого сукина сына, парнишка? Зачем ты хочешь его убить, парнишка?
   Он смотрел прямо перед собой, не мигая.
   - Ништяк, детка. За что ты кончишь этого сукина сына, а?
   - Он с моей женой ебется, вот зачем!
   - О.
   Он еще немного полыбился перед собой. Как в кино. Только не так клево, как в кино.
   - Прекрасное оружие, - сказал Джо. - Вставляешь вот эту маленькую обойму.
   Десять патронов. Можно очередью. От ублюдка мокрого места не останется!
   Джо Хайанс.
   Этот чудесный человек с большущей рыжей бородой.
   Ништяк, крошка.
   Как бы там ни было, я у него спросил:
   - А как же все эти антивоенные статьи, что ты печатал? Как же любовь? Что произошло?
   - Ох, да хватит же, Буковски, ты же сам никогда в это пацифистское говно не верил?
   - Ну, я не знаю... Не совсем, наверное.
   - Я предупредил этого парня, что убью его, если он не отвянет, а тут захожу, а он сидит на кушетке в моем собственном доме. Вот ты бы что сделал?
   - Ты же это все превращаешь в личную собственность, разве не понятно? На хуй.
   Забудь. Уйди. Оставь их вместе.
   - Ты что, так и поступал?
   - После тридцати - всегда. А после сорока уже легче. Но когда мне было двадцать, я сходил с ума. Первые ожоги болят сильнее всего.
   - Ну а я прикончу сукиного сына! Я вышибу ему все его проклятые мозги!
   Нас слушал весь бар. Любовь, кроха, любовь.
   Я сказал ему:
   - Пошли отсюда.
   За дверями Хайанс рухнул на колени и испустил четырехминутный истошный вопль, от которого молоко сворачивалось. Слыхать было до Детройта. Потом я его поднял и повел к своей машине. Дойдя до дверцы со своей стороны, Джо схватился за ручку, снова упал на колени и еще раз взвыл сиреной до Детройта. Залип на Черри, бедняга. Я поднял его, усадил в машину, влез с другой стороны, отвез на север до Сансета, затем на восток по Сансету, и возле светофора, на красный свет, в аккурат на углу Сансета и Вермонта он выпустил третий. Я зажег сигару. Остальные водители смотрели, как вопит рыжая борода.
   Я подумал: он не остановится. Придется его вырубить.
   Но когда свет сменился на зеленый, он перестал, и я двинул оттуда. Он сидел и всхлипывал. Я не знал, что сказать. Сказать было нечего.
   Я подумал: отвезу его к Монго, Гиганту Вечного Торча. Из Монго говно через край хлещет. Может, и на Хайанса капнет. Что до меня, то с женщиной я не жил уже года четыре. Уже слишком далеко отъехал, чтоб разглядеть, как оно бывает.
   Заорет в следующий раз, подумал я, и я его вырублю. Еще одного вопля я не вынесу.
   - Эй! Мы куда едем?
   - К Монго.
   - О, нет! Только не к Монго! Терпеть его не могу! Он будет надо мной смеяться!
   Жестокий он сукин сын!
   Его правда. У Монго - хорошие мозги, только жестокие. До добра не доведет.
   Справиться с ним я не смогу. Мы ехали дальше.
   - Слушай, - сказал Хайанс. - У меня тут подружка недалеко. Пара кварталов на север. Высади меня. Она меня понимает.
   Я свернул на север.
   - Послушай, - сказал я. - Не убивай этого парня.
   - Почему это?
   - Потому что ты - единственный, кто будет печатать мою колонку.
   Я довез его до места, высадил, подождал, пока откроется дверь, и только после этого уехал. Хороший кусочек жопки его умиротворит. Мне тоже бы не помешало...
   Потом я услышал Хайанса, когда он съехал из дома.
   - Я больше не мог. Посуди сам: как-то вечером залез я в душ, собираюсь выебать ее, мне хотелось хоть какую-то жизнь в ее кости впердолить, и знаешь что?
   - Что?
   - Выхожу я из душа, а она из дому сбегает. Нет, какая все-таки сука!
   - Слушай, Хайанс, я знаю эту игру. Я не могу ничего сказать против Черри, потому что ты и глазом моргнуть не успеешь, как вы уже опять вместе окажетесь, и тут ты вспомнишь все гадости, которые я про нее говорил.
   - Я никогда не вернусь.
   - Ага.
   - Я решил не убивать ублюдка.
   - Хорошо.
   - Я вызову его на боксерский бой. По всем правилам ринга. Рефери, ринг, перчатки и прочее.
   - Ладно, - сказал я.
   Два быка дерутся за телку. К тому же - костлявую. Но в Америке телка зачастую достается неудачнику. Материнский инстинкт? Бумажник толще? Член длиннее? Бог знает...
   Пока Хайанс сходил с ума, он нанял парня с трубкой и галстуком, чтобы газета не зачахла. Но очевидно было, что Раскрытая Пизда еблась в последний раз. Дела же никому не было, кроме народа за 25-30 долларов в неделю, да бесплатных помощников. Они от газеты кайфовали. Сильно хорошей она не была, но и плохой назвать ее было нельзя. Видите ли, там же колонка моя была: Записки Грязного Старика...
   И трубка с галстуком газету вытащил. Выглядела она точно так же. А я тем временем продолжал слышать:
   - Джо и Черри снова вместе. Джо и Черри снова разошлись. Джо и Черри опять соединились. Джо и Черри...
   Потом как-то промозглым вечером в среду я вышел купить в киоске Раскрытую Пизду.
   Я написал одну из лучших своих колонок и хотел убедиться, хватило ли у них кишок ее напечатать. В киоске имелся только номер за прошлую неделю. В смертельно-синем воздухе я ощутил: игра окончена. Я купил две упаковки Шлица, вернулся к себе и выпил за упокой. Хоть я и был всегда готов к концу, он застал меня врасплох. Я подошел, содрал со стены плакат и швырнул его в мусорное ведро:
   "РАСКРЫТАЯ ПИЗДА. ЕЖЕНЕДЕЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ ЛОС-АНЖЕЛЕССКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ."
   Правительству не стоит больше волноваться. Я снова стал великолепным гражданином.
   Тираж двадцать тысяч. Если б мы сделали шестьдесят - без семейных напрягов, без полицейских наездов, - мы бы вылезли. А мы не вылезли.
   На следующий день я позвонил в редакцию. Девчонка на телефоне была в слезах:
   - Мы пытались найти вас вчера вечером, Буковски, но никто не знает, где вы живете. Это ужасно. Все кончено. Конец. Телефон звонит все время. Я тут одна осталась. Вечером в следующий вторник мы проведем планерку, попытаться оживить газету. Но Хайанс забрал всё - все статьи, подписной лист и машину Ай-Би-Эм, которая ему не принадлежала. Нас обчистили. Ничего не осталось.
   Ох, у тебя милый голосок, крошка, такой грустный-грустный милый голосок, хорошо б тебя выебать, подумал я.
   - Мы думаем, может, нам газету для хиппи начать. Подполье сдохло. Появитесь, пожалуйста, дома у Лонни во вторник вечером.
   - Попробую, - ответил я, зная, что меня там не будет. Вот оно, значит, как - почти два года. И всё. Легавые победили, город победил, правительство победило.
   Порядочность снова вышла на улицы. Может, фараоны престанут меня штрафовать при одном виде моей машины. И Кливер перестанет слать нам записочки из своего убежища. И повсюду можно будет купить Лос-Анжелес Таймс. Господи Иисусе Христе и Царица Небесная, Жизнь - Печальная Штука.
   Но я дал девчонке свой адрес и номер телефона в надежде, что когда-нибудь у нас с нею получится на матрасе. (Харриет, ты так и не приехала.)
   Однако, приехал Барни Палмер, политический обозреватель. Я впустил его и откупорил пиво.
   - Хайанс, - сказал он, - вложил в рот пистолет и нажал на курок.
   - И что?
   - Заело. Поэтому пистолет он продал.
   - Мог бы еще разок попробовать.
   - Да тут и на один раз храбрости должно хватить.
   - Ты прав. Прости. Ужасный бодун.
   - Хочешь знать, что произошло?
   - Конечно. Это ведь и моя смерть.
   - Ладно, значит, во вторник вечером пытаемся мы номер подготовить. Твоя колонка у нас была, и слава Христу, длинная, потому что материалов не хватало. Могли все страницы не заполнить. Появился Хайанс, глаза стеклянные, вина перепил. Они с Черри снова разбежались.
   - Бр-р.
   - Ну. Ладно, страницы пустые. А тут Хайанс еще постоянно под ногами путается. В конце концов, поднялся наверх и вырубился на диване. Только он свалил, как номер начал собираться. Мы закончили, сорок пять минут остается, чтоб в типографию успеть. Я говорю: давайте я отвезу. И тут знаешь что?
   - Хайанс проснулся.
   - Откуда ты знаешь?
   - Вот такой уж я.
   - Короче, он стал настаивать, что отвезет номер в типографию сам. Закинул все в машину, но до типографии так и не доехал. Мы на следующий день приходим, а на столе записка, и всё вычищено - Ай-Би-Эм, подписной лист, всё...
   - Я слышал. Ладно, давай на это так посмотрим: он всю эту чертовню заварил, значит, вправе и закончить.
   - Но Ай-Би-Эм-то - не его. За нее он может запопасть.
   - Хайанс привык запопадать. Он от этого цветет и пахнет. У него вся яйца в кучку собираются. Слышал бы ты, как он орет.
   - Но дело-то во всех этих маленьких людях, Бук, в тех, кто за двадцать пять баксов в неделю вкалывает, кто все бросил, чтобы газета выходила. У которых подметки картонные. Кто на полу спит.
   - Маленьких людей постоянно в очко вдувают, Палмер. Такова история.
   - Ты говоришь, как Монго.
   - Монго обычно бывает прав, хоть он и сукин сын.
   Мы еще немного поговорили, и все закончилось.
   В тот вечер на работе ко мне подошел черный верзила.
   - Эй, братан, я слыхал, твоя газета накрылась.
   - Точно, братан, а где ты слыхал?
   - В Л.А.Таймс, первая страница второй секции. Вот они радуются, наверное.
   - Наверное.
   - Нам ваша газета нравилась, чувак. И твоя колонка тоже. Настоящий крутняк.
   - Спасибо, братан.
   В обеденный перерыв (10:24 вечера) я вышел и купил Л.А.Таймс. Перешел с нею через дорогу в бар, взял себе кружку пива за доллар, зажег сигару и подошел к тому столику, где светлее:
   РАСКРЫТУЮ ПИЗДУ ЗАШКАЛИЛО
   Раскрытая Пизда, вторая крупнейшая подпольная газета Лос-Анжелеса, перестала выходить, сообщила в четверг ее редакционная коллегия. Газета не дожила 10 недель до своей второй годовщины.
   "Крупные долги, проблемы с распространением и 1.000-долларовый штраф за непристойность по приговору суда в октябре месяце способствовали распаду газеты," заявил Майк Энгел, исполнительный редактор газеты. По его оценкам, последний тираж газеты составил 20.000 экземпляров.
   Однако, Энгел и другие члены редколлегии убеждены, что Раскрытая Пизда могла бы продолжать выходить, если бы не решение о закрытии, принятое Джо Хайансом, ее 35-летним владельцем и главным редактором.
   Когда сотрудники прибыли в среду утром в редакцию газеты (Мелроуз-Авеню, д.
   4369), они обнаружили записку Хайанса, которая, в частности, гласила:
   "Газета уже выполнила свою художественную миссию. В политическом же смысле она, к тому же, тоже никогда не была эффективна. То, что происходило на ее страницах в последнее время, - ничем не лучше того, что мы печатали год назад.
   Как художник, я вынужден отвернуться от работы, которая не становится лучше...
   несмотря даже на то, что это творение моих собственных рук, и на то, что она приносит хлеб (деньги)."
   Я допил кружку и отправился на свою государственную службу...
   Через несколько дней у себя в почтовом ящике я обнаружил записку:
   10:45 утра, понедельник
   Хэнк
   Сегодня утром в почтовом ящике я нашел записку от Черри Хайанс. (Меня не было дома все воскресенье и ночь на понедельник.) Она говорит, что дети у нее, что она болеет и у нее крупные неприятности по адресу Дуглас-Стрит, - - - -. Я не могу найти Дуглас-Стрит на этой ебаной карте, но хотел дать тебе знать об этой записке.
   Барни
   Пару дней спустя зазвонил телефон. Не тетка в течке. Барни.
   - Эй, Джо Хайанс в городе.
   - Мы с тобой - тоже, - ответил я.
   - Джо вернулся к Черри.
   - Вот как?
   - Они собираются переезжать в Сан-Франциско.
   - Давно пора.
   - Газета для хиппи провалилась.
   - Ага. Прости, что у меня не получилось. Надрался.
   - Нормально. Но послушай, мне сейчас одну статью заказали. Как только закончу, я хочу с тобой связаться.
   - Зачем?
   - У меня есть спонсор с пятьюдесятью штуками.
   - С пятьюдесятью?
   - Ну. Реальные деньги. Он хочет это сделать. Он хочет начать еще одну газету.
   - Держи меня в курсе, Барни. Ты мне всегда нравился. Помнишь, как мы с тобой закиряли у меня в четыре, проговорили всю ночь и закончили только в одиннадцать утра?
   - Ага. Дьявольская ночка была. Для старика ты кого хочешь перепьешь.
   - Ну.
   - Как только я эту херню закончу, дам тебе знать.
   - Ага. Держи связь, Барни.
   - Буду. А ты тем временем просыхай.
   - Конечно.
   Я сходил в сортир и прекрасно просрался по пиву. Потом лег в постель, сдрочил и заснул.
   ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЙ ПАЛАТЕ
   Скорая была переполнена, но мне нашли место на самом верху, и мы двинулись. Я блевал кровью в больших количествах и боялся, что наблюю на людей ниже меня. Мы ехали и слушали сирену. Звучала она в отдалении, как будто и не от нашей кареты.
   Мы ехали в окружную больницу - все вместе. Бедные. Объекты благотворительности.
   С каждым что-то не так по отдельности, и некоторые оттуда уже не вернутся. Общее в нас только одно - мы все бедны, и шансов у нас немного. Нас туда упаковали. Я никогда в жизни не представлял, что в скорую помощь может войти столько людей.
   - Господи Боже мой, ох Господи Боже мой, - доносился до меня снизу голос черной тетки. - Никогда не думала, что со МНОЙ так будет! Никогда не думала, что такое будет Господи...
   Мне так не казалось. Уже некоторое время я заигрывал со смертью. Не могу сказать, чтоб мы были закадычными приятелями, но знакомы неплохо. Она придвинулась ко мне чуть поближе и чуть побыстрее в ту ночь. Звоночки звенели:
   боль саблями тыкалась мне в живот, но я не обращал внимания. Я считал себя крутым парнем, и боль для меня - просто невезуха: я ее игнорировал. Боль я просто заливал сверху виски и продолжал заниматься своим делом. Моим делом было напиваться. Виски-то меня и доконало: надо было держаться вина.
   Кровь, идущая изнутри, - не такого ярко-красного цвета, как, скажем, из пореза на пальце. Кровь изнутри - темная, лиловая, почти черная и воняет хуже говна.
   Вся эта жизнетворная жидкость - и смердит похлеще пивного говна.
   Я почувствовал, как подступает еще один спазм рвоты. Ощущение такое же, будто блюешь пищей, и когда выходит кровь, становится легче. Но это всего лишь иллюзия... каждый извергнутый глоток крови только ближе подводит тебя к Папе Смерти.
   - Ох Господи Боже мой, никогда не думала...
   Кровь подступила, и я удержал ее во рту. Я не знал, что делать. С верхней полки друзей внизу вымочить можно только так. Я держал кровь во рту, пытаясь что-нибудь придумать. Скорая свернула за угол, и кровь закапала у меня из уголков рта. Что ж, соблюдать приличия нужно даже при смерти. Я взял себя в руки, закрыл глаза и заглотил кровь обратно. Стало тошно. Но проблему я решил.
   Надеялся я на одно - что мы скоро приедем куда-нибудь, где можно будет стравить следующую порцию.
   Ни одной мысли о смерти, на самом деле, у меня не было; единственными мыслями были (была) вот какая: это ужасно неудобно, я больше не контролирую происходящее. Шансы сузились, тобой помыкают, как хотят.
   Скорая доехала, я оказался на столе и мне начали задавать вопросы: каково мое вероисповедание? где я родился? не задолжал ли я округу $$$ за предыдущие визиты в их больницу? когда я родился? родители живы? женат? ну и прочее, сами знаете.
   С человеком беседуют, будто он в полном здравии; даже вида не подают, что подыхаешь. И явно не торопятся. Успокаивать-то оно успокаивает, но поступают так они не поэтому: им просто скучно и совершенно наплевать, подохнешь ты, взлетишь или перднешь. Хотя нет, последнее бы им не понравилось.
   Потом я оказался в лифте, и дверь открылась, по всей видимости, в какой-то темный погреб. Меня выкатили. Положили на кровать и ушли. Непонятно откуда возник санитар и дал мне маленькую белую пилюлю.
   - Примите, - сказал он. Я ее проглотил, он дал мне стакан воды и испарился.
   Милосерднее этого со мной не поступали очень долго. Я откинулся на подушку и обнаружил то, что меня окружало. Стояло 8 или десять кроватей, все заняты американцами мужского пола. У каждого на тумбочке - жестяное ведерко с водой и стакан. Простыни выглядели чистыми. Там было очень темно и холодно - в точности как в подвале многоквартирного дома. Горела одна-единственная маленькая лампочка без плафона. Рядом лежал здоровенный мужик, старый, далеко за полтинник, но какой же он был огромный; хотя большую часть его огромности составляло сало, ощущение большой силы от него исходило. К кровати его пристегнули ремнями. Он смотрел прямо вверх и разговаривал с потолком.
   - ...а такой славный мальчуган был, чистенький славненький мальчуган, работа ему нужна была, говорит: работа нужна, а я говорю: "Ты мне нравишься, парнишка, нам нужен хороший жарщик, хороший честный жарщик, а я честных по лицу узнаю, парнишка, я характер по лицу могу сказать, будешь работать со мной и моей женой, и хоть всю жизнь тут работай, парнишка..." а он говорит: "отлично, сэр" - вот так прям и сказал, и похоже, доволен был, что такая работа ему перепала, а я говорю: "Марта, мы тут себе хорошего мальчика нашли, славного аккуратного мальчика, он в кассу не будет лапы запускать, как остальные мерзавцы эти".
   Значит, выхожу я и закупаю цыплят, хорошенько так цыплят закупаю. У Марты много чего из цыплят выходит, она их как волшебной палочкой готовит. Полковник Сандерс рядом и на 90 футов не стоит. Пошел я и купил 20 цыплят на эти выходные. Хорошие выходные хотели себе устроить, специальный куриный день, 20 цыплят, значит, выхожу я и покупаю. Да мы бы Полковника Сандерса разорили. За такие хорошие выходные и 200 баксов чистой прибыли огрести можно. Мальчишка даже помог нам ощипать их и порезать - сам вызвался причем. У нас с Мартой-то своих детей нет.
   А мне парнишка по-настоящему уже начинал нравиться. В общем, Марта сварганила этих цыплят на заднем дворе, все приготовила... 19 разных блюд из курицы, у нас эти цыплята только из задницы не лезли. Парню оставалось только все остальное приготовить, типа бургеров там, стейков, ну и всего остального. С цыплятами мы развязались. И ей-богу, здоровские выходные у нас получились. Вечер в пятницу, суббота, воскресенье. Парнишка работал хорошо, приятный, к тому же.
   Обходительный такой. Шуточки смешные отпускал. Звал меня Полковником Сандерсом, а я его звал сынком. Полковник Сандерс и Сын - во как. Когда в субботу вечером закрылись, уработались мы, как черти, но были довольны. Цыплят всех размели, к чертовой матери, до кусочка. Яблоку упасть негде было, люди ждали своей очереди за столик сесть, никогда раньше такого не видел. Я дверь запер, достал квинту хорошего виски, сели мы, усталые, но счастливые, пропустили по маленькой.
   Парнишка вымыл все тарелки, пол подмел. Говорит: "Ладно, Полковник Сандерс, завтра во сколько приходить?" Улыбается. Я говорю: в полседьмого утра, он свою кепку забирает и уходит. "Чертовски приятный мальчуган, Марта," говорю я, подхожу к кассе выручку подсчитать. А касса - ПУСТАЯ! Правильно, я так и сказал: "Касса - ПУСТАЯ!" И ящик сигарный, с выручкой за два предыдущих дня - его он тоже нашел. Такой аккуратненький мальчик... Не понимаю... Я ж сказал ему:
   хоть всю жизнь работай, так ему и сказал. 20 цыплят... Уж Марта знает, как их готовить... А мальчонка этот, срань куриная, сбежал со всеми этими деньгами проклятущими, мальчонка этот...
   Потом он заорал. Я слышал, как орет огромное число людей, но ни разу не слышал, чтобы орали так. Он поднимался, натягивая ремни, и орал. Ремни чуть не лопались.
   Вся кровать дребезжала, рев его рикошетом от стен обрушивался на нас. Мужик был в тотальной агонии. Причем, орал не по чуть-чуть. Рев был долгим, он все длился и длился. Потом прекратился. Мы - 8 или десять американцев мужского пола - вытянулись на своих кроватях, наслаждаясь тишиной.
   Потом он заговорил снова:
   - Такой славный мальчуган был, мне он понравился. Говорю ему: работай у нас хоть всю жизнь. Он еще шуточки отпускал, приятный такой, обходительный. Я пошел и купил 20 этих цыплят. 20 цыплят. За хорошие выходные можно 200 огрести. А у нас 20 цыплят было. Парнишка меня Полковником Сандерсом звал...
   Я перегнулся за край кровати и срыгнул глоток крови...
   На следующий день объявилась медсестра, выцепила меня и помогла перебраться на каталку. Я по-прежнему блевал кровью и был довольно слаб. Она вкатила меня в лифт.
   Техник встал за свою машину. В живот мне ткнули каким-то острием и сказали стоять. Я чувствовал сильную слабость.
   - Я слишком слабый, я не могу встать, - ответил я.
   - Стойте и всё, - сказал техник.
   - Мне кажется, я не могу, - сказал я.
   - Стойте спокойно.
   Я ощутил, как начинаю медленно заваливаться назад.
   - Я падаю, - сказал я.
   - Не падайте, - сказал он.
   - Стойте тихо, - сказала сестра.
   Я завалился назад. Как резиновый. Когда я ударился об пол, то ничего не почувствовал. Я ощущал только легкость. Возможно, я и был нетяжелым.
   - Ох, черт побери! - сказал техник.
   Сестра помогла мне подняться и прислонила к машине, острие по-прежнему упиралось мне в живот.
   - Я не могу стоять, - сказал я. - Я, наверное, умираю. Я не могу встать. Мне очень жаль, но встать я не могу.
   - Стойте тихо, - сказал техник, - просто стойте и всё.
   - Стойте спокойно, - сказала сестра.
   Я почувствовал, как падаю. И завалился назад.
   - Простите, - сказал я.
   - Черт бы вас побрал! - завопил техник. - Я из-за вас две пленки запорол! А эти проклятые пленки денег стоят!
   - Простите, - сказал я.
   - Заберите его отсюда, - сказал техник.
   Сестра помогла мне подняться и снова уложила на каталку. Мыча что-то себе под нос, она вкатила меня в лифт, по-прежнему мыча.
   Из этого подвала меня действительно забрали и положили в большую палату, очень большую. В ней умирало человек, наверное, 40. Провода к кнопкам были обрезаны, и громадные деревянные двери, толстые деревянные двери, покрытые с обеих сторон листами жести, отделяли нас от медсестер и врачей. На моей кровати закрепили бортики и попросили меня пользоваться подкладным судном, но подкладное судно мне не нравилось, особенно мне не нравилось блевать в него кровью, а еще меньше - срать туда. Если кто-нибудь когда-нибудь изобретет удобное и практичное подкладное судно, врачи и медсестры будут ненавидеть его до скончания веков и еще дольше.
   Желание посрать у меня не убывало, но получалось не очень. Конечно, давали мне одно молоко, желудок был весь разодран, поэтому отправлять слишком много в жопу у него получалось не очень хорошо. Одна медсестра предложила мне жесткий ростбиф с полупроваренной морковкой и полумятой кортошкой. Я отказался. Я знал, что им просто нужна еще одна свободная кровать. Как бы то ни было, желание посрать не проходило. Странно. Это была уже вторая или третья моя ночь здесь. Я был очень слаб. Мне удалось отстегнуть один бортик и выбраться из кровати. Добрался до сральника и сел там. Я тужился и сидел там, и снова тужился. Потом встал.
   Ничего. Только небольшой водоворотик крови. Потом у меня в голове закружилась карусель, одной рукой я оперся на стену и стравил полный рот крови. Смыл за собой и вышел. На полдороге к кровати рот мой снова наполнился кровью. Я упал.
   Уже на полу я еще раз сблевал кровью. Даже не знал, что у людей внутри столько крови. Я выпустил еще глоток.
   - Сукин ты сын, - заверещал мне со своей кровати какой-то старик, заткнись, дай нам поспать хоть немного.
   - Прости, товарищ, - смог сказать я и потерял сознание.
   Медсестра рассердилась.
   - Ты, сволочь, - сказала она. - Я же сказала тебе не опускать бортики.
   Жмурики ебаные, не смена от вас, а одно мучение!
   - А у тебя пизда воняет, - сообщил я ей. - И место тебе в тихуанском борделе.
   Она подняла мою голову за волосы и вмазала мне по левой щеке, а потом, тыльной стороной - по правой.
   - Возьми свои слова обратно! - сказала она. - Возьми свои слова обратно!