Буковски Чарльз. Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

   - Танцуй, малютка! Танцуй, мой шут! Танцуй, мой дурачок!
   Что ж, компенсацию по безработице сходить и получить я все равно не мог, поэтому приходилось танцевать на радиоприемнике, а она хлопала в ладоши и смеялась.
   Знаете, пауки пугали меня ужасно, а мухи были размерами с гигантских орлов; если бы я попался в лапы кошке, она мучила бы меня, как мышонка. Но жизнь по-прежнему была мне дорога. Я танцевал, пел и цеплялся за нее. Сколь мало бы у человека ни оставалось, он поймет, что всегда сможет обходиться еше меньшим. Когда я гадил на ковер, меня шлепали. Сара везде разложила листики бумаги, и я срал на них. И отрывал от них кусочки еше меньше - подтираться. На ошупь - как картон. У меня начался геморрой. По ночам не спал. Чувствовал себя человеком второго сорта, осознавал, что попал в ловушку. Паранойя? Как бы то ни было, лучше становилось, когда я пел и танцевал, и Сара давала мне пиво. По какой-то причине она оставила мне эти шесть дюймов. В чем причина заключалась, выходило за рамки моего понимания. Впрочем, почти все остальное тоже теперь выходило за мои рамки.
   Я сочинял Саре песенки, так их и называл: Песенки для Сары.
   "о, я нахальный такой карапуз - то есть, покуда не разойдусь, да никуда не засадишь дружка кроме игольного, на хуй, ушка!"
   Сара хлопала в ладоши и смеялась.
   "хочешь адмиралом стать на королевском флоте?
   отрасти до 6 дюймов и ебись...
   сможешь умываться золотистым ливнем, когда Королева делает пись-пись..."
   И Сара смеялась и аплодировала. А что, нормально. Как и должно быть...
   Но однажды ночью случилось нечто отвратительное. Я пел и танцевал, а Сара валялась на кровати, голая, хлопала в ладоши, трескала вино и хохотала. Я был в ударе. Один из лучших моих концертов. Но, как обычно и бывало, крышка радиоприемника нагрелась и стала жечь мне пятки. Терпеть больше не было сил.
   - Слушай, крошка, - сказал я, - с меня хватит. Сними меня отсюда. Дай мне пива. Вина не надо. Сама пей эту бормотуху. Дай мне наперсток моего хорошего пива.
   - Конечно, сладенький мой, - ответила она, - ты сегодня чудесно выступал.
   Если б Мэнни с Линкольном выступали так же хорошо, как и ты, то сегодня были бы с нами. Но они ни петь, ни танцевать не хотели, они куксились. А самое худшее - возражали против Последнего Акта.
   - Что же это за Последний Акт?
   - Пока, миленький мой, пей себе пиво и не напрягайся. Мне хочется, чтобы ты Последним Актом тоже насладился. Совершенно очевидно, что ты гораздо талантливее Мэнни или Линкольна. Я в самом деле верю, что у нас с тобой может произойти Кульминация Противоположностей.
   - О, черт возьми, еше бы, - сказал я, опустошая наперсток. Налей-ка мне еше. И что же это за Кульминация Противоположностей такая?
   - Пей пиво, не спеши, моя сладенькая малютка, скоро узнаешь.
   Я допил пиво, а потом и произошла эта гадость, самая мерзостная гадость в жизни.
   Сара взяла меня и положила между ног, которые слегка при этом расставила. Я оказался лицом к волосяной чашобе. Напряг мышцы спины и шеи, чувствуя, что мне предстоит. И меня впихнули во тьму и вонь. Я слышал, как Сара застонала. Затем она начала мною медленно двигать - туда-сюда. Как я уже сказал, вонь была непереносима, дышалось едва-едва, но воздух все-таки там оставался - в каких-то закоулках и кислородных сквозняках. Время от времени голова моя, самая макушка, утыкалась в ее Лилипутика, и она испускала сверхпросветленный стон.
   Сара задвигала мной быстрее и быстрее. Кожу начало жечь, дышать стало еше труднее; вонь усугубилась. Было слышно, как она хватает ртом воздух. Мне пришло в голову, что чем скорее я с этим покончу, тем меньше буду мучиться. Всякий раз, когда она себя мной таранила, я изгибал спину и шею, вписываясь всем своим существом в этот ее поворот, стукаясь о Лилипутика.
   Вдруг меня выдрали из этого ужасного тоннеля. Сара поднесла меня к лицу:
   - Кончай, проклятое отродье! Кончай! - скомандовала она.
   Сара совсем обалдела от вина и страсти. Я ощутил, как меня снова со свистом ввергают в тоннель. Она поспешно ерзала мной вперед и назад. Тут я неожиданно вобрал в легкие воздуху, чтобы раздаться в размерах, набрал в челюсти побольше слюны и выхаркнул - раз, другой, третий, 4, 5, 6 раз и прекратил... Вонь сгустилась сверх всякого воображения, и меня, наконец, извлекли на воздух.
   Сара поднесла меня к лампе и осыпала поцелуями всю голову и плечи.
   - О, дорогой мой! о мой драгоценный маленький хуечек! Я тебя люблю!
   И поцеловала меня своими кошмарными красными накрашенными губами. Меня вырвало.
   Затем, утомленная вином и страстью, она забылась, положив меня между грудей. Я отдыхал и слушал, как бьется ее сердце. С этого своего проклятого поводка, с серебряной цепочки она меня отпустила, но какая разница. Едва ли я был свободен.
   Одна из ее массивных грудей скатилась на сторону, и я, казалось, лежал на самом сердце. На сердце ведьмы. Если я был решением Взрыва Народонаселения, то почему она не пользовалась мною больше, чем просто развлечением, больше, чем сексуальной игрушкой? Я вытянулся на ней, слушая стук сердца. Я решил, что она все-таки ведьма. Потом поднял голову. И знаете, что я увидел? Поразительнейшую вещь. Наверху, в шелке под самым изголовьем. Шляпную булавку. Да, шляпную булавку, длинную, с такой круглой пурпурной стеклянной штукой на конце. Я прошел у нее между грудей, вскарабкался по горлу, залез на подбородок (ценой немалых усилий), потом на цыпочках перешел губы, а потом она чуть шевельнулась, и я едва не свалился - пришлось даже за ноздрю схватиться. Очень медленно я поднялся мимо правого глаза, - голова ее была слегка повернута влево, - и вот я уже на лбу, миновал висок и забрался в волосы - очень трудно сквозь них продираться.
   Затем встал и изо всех сил вытянулся, подтянулся - едва удалось за эту булавку схватиться. Спускаться оказалось быстрее, но опаснее. Несколько раз я чуть было не потерял равновесие с этой булавкой на плече. Свалился бы разок - и кранты.
   Несколько раз я не мог сдержаться и хохотал, настолько смешно все это было. Итог конторской вечеринки, С Новым Годом.
   Потом я снова оказался под этой массивной грудью. Положил булавку и прислушался.
   Я пытался точно уловить стук сердца. Определил место - в аккурат под небольшой коричневой родинкой. Затем встал во весь рост. Поднял шляпную булавку с ее пурпурной стеклянной головкой, такой красивой под светом лампы. И подумал: а получится? Во мне всего 6 дюймов, а булавка, должно быть, раза в полтора меня больше. 9 дюймов, значит. Сердце, кажется, ближе.
   Я поднял булавку над головой и с размаху всадил ее. Под самой родинкой.
   Сара перевернулась и задергалась. Я держался за булавку. Она меня чуть на пол не скинула - а он, если брать в сравнительных размерах, казался в тысяче футов от меня, и такой полет бы меня точно прикончил. Я держался. С ее губ сорвался странный звук.
   Затем всю ее передернуло, будто женщине стало зябко.
   Я подтянулся и всадил оставшиеся 3 дюйма булавки в ее грудь, пока красивая пурпурная головка не уткнулась в самую кожу.
   Затем Сара затихла. Я прислушался.
   Услышал стук сердца: раз два, раз два, раз два, раз два, раз два, раз...
   Остановилось.
   А потом, цепляясь и хватаясь своими маленькими руками убийцы за простыню, я слез на пол. Во мне оставалось 6 дюймов росту, я был реален, испуган и голоден. В одной из оконных жалюзи спальни я обнаружил шель, выходившую на восток и бежавшую от пола до потолка. Схватился за ветку кустарника, забрался, прополз по ней внутрь куста. Никто, кроме меня, не знал, что Сара умерла. Однако, реальной пользы в этом не наблюдалось. Если я хочу жить дальше, надо найти, чего бы поесть. Но отвязаться от мысли: как мое дело рассматривали бы в суде, - я не мог. Виновен? Я оторвал кусочек листика и пожевал. Не годится. Едва ли. Потом во дворе к югу я заметил дамочку, выставившую тарелку с какой-то дрянью для своего кота. Я выполз из кустика и стал пробираться к ней, следя за любым движением и домашним животным вокруг. На вкус дрянь оказалась гаже всего, что мне в жизни доводилось есть, но выбора не было. Я сожрал с кошачьей тарелки все, что в меня влезло, - у смерти вкус гораздо хуже. Потом дошел до куста и снова забрался внутрь.
   Вот он я, решение проблемы Взрыва Народонаселения, болтаюсь на кустике с набитым кошачьей едой пузом.
   Дальнейшими подробностями мне вас утомлять не хочется. Постоянно спасался от кошек, собак и крыс. Ошушал, как помаленьку подрастаю. Наблюдал, как выносят тело Сары. Залез внутрь и понял, что еше слишком маленький и по-прежнему не достаю до дверцы холодильника.
   Был день, когда кот чуть было меня не сцапал, когда ел из его миски. Пришлось делать ноги.
   Во мне уже было 8 или десять дюймов. Я рос. Я уже пугал голубей. Когда можешь распугивать голубей, то уже знаешь - победа не за горами. Однажды я просто помчался по улице, прячась в тени зданий, под заборами и прочей ерундой. Я так бежал и прятался, пока не достиг супермаркета; там, у самого входа, я спрятался под газетным киоском. Когда подошла большая женщина, и электрическая дверь открылась, я проскользнул внутрь за ней следом. Один из кассиров у выхода поднял голову, когда я проходил мимо:
   - Эй, а это еше что за чертовня?
   - Какая? - переспросила покупательница.
   - Мне что-то показалось, - ответил кассир, - а может, и нет. Нет, надеюсь, что да.
   Мне как-то удалось прокрасться к ним на склад незаметно. Я спрятался за ящики с печеными бобами. Той же ночью я вышел из укрытия и наелся до отвала.
   Картофельный салат, маринованные огурчики, ветчина с черным хлебом, чипсы и пиво, много пива. Это стало входить в привычку. Целыми днями я прятался на складе, а ночью выходил и устраивал себе банкет. Но я рос, и прятаться становилось все труднее. Я пристрастился наблюдать, как менеджер каждый вечер складывает в сейф выручку. Уходил он последним. Каждый вечер, когда он убирал деньги, я считал паузы. Порядок, казалось, был такой: 7 направо, 6 налево, 4 направо, 6 налево, 3 направо, открыто. Каждую ночь я подходил к сейфу и подбирал цифры. Чтобы доставать до замка, приходилось строить что-то вроде лестницы из пустых коробок. Ничего не получалось, но я попыток не бросал. То есть, каждую ночь. А тем временем я рос быстро. Наверное, уже фута 3 было. В магазине секция одежды оказалась очень маленькой, поэтому приходилось забираться в размеры больше. Проблема народонаселения возвращалась. А потом однажды ночью сейф открылся. Там лежало 23 тысячи долларов наличными. Должно быть, я попал на них перед самой сдачей денег в банк. Я прихватил ключ, которым пользовался менеджер, чтобы выйти, не поднимая сигнала тревоги. Прошел немного вниз по улице и на неделю снял себе номер в Сансет-Мотеле. Барышне сказал, что работаю карликом в кино. Это только нагнало на нее больше скуки.
   - Никакого телевидения или громких звуков после десяти вечера. Таковы у нас правила.
   Она взяла у меня деньги, дала квитанцию и закрыла дверь.
   На ключе было написано: Комната 103. Я ее даже смотреть не стал. Двери мелькали мимо: 98, 99, 100, 101, а я шагал на север, к Голливудским Холмам, к тем горам, что за ними, и великий золотой свет Господа сиял мне, и я вырастал.
   ЕБЛИВАЯ МАШИНА
   жаркая ночь у Тони стояла, о ебле даже мысль в голову не приходит, хлещешь холодное пиво и всё. Тони катнул парочку мне и Индейцу Майку, и Майк вытащил бабки, пусть хоть за первую заплатит. Тони выбил чек, скучая, оглядел заведение - 5 или шестеро сидят, стаканы свои изучают, олухи. поэтому Тони подвалил к нам.
   - что нового, Тони? - спросил я.
   - а-а, говно, - ответил Тони.
   - это не ново.
   - говно, - повторил Тони.
   - а-а, говно, - подтвердил Индеец Майк.
   мы отхлебнули пива.
   - что ты думаешь о луне? - спросил я Тони.
   - говно, - ответил Тони.
   - ага, - подтвердил Индеец Майк, - если на земле мудак, то и на луне мудаком останешься. без разницы.
   - говорят, на Марсе, вероятно, жизни нет, - сказал я.
   - и что? - спросил Тони.
   - а, говно, - сказал я. - еще 2 пива.
   Тони их нам катнул, подошел за деньгами, выбил, вернулся на место.
   - вот говно, как жарко-то. уж лучше слохнуть, как вчерашний Котекс.
   - куда люди попадают после смерти, Тони?
   - в говно. какая разница?
   - ты что, не веришь в Человеческий Дух?
   - говна мешок!
   мы пили пиво и обдумывали это замечание.
   - слушайте, - сказал я, - мне надо поссать.
   я пошел к писсуару, а там, как обычно, торчал Филин Пити.
   извлек свой инструмент и начал ссать.
   - какой у тебя хуй маленький, - сообщил он мне.
   - когда я ссу или медитирую - да. но я отношусь к суперрастяжимому типу. когда я готов к бою, каждый дюйм, что у меня есть сейчас, приравнивается к шести.
   - тогда хорошо, коли не врешь, потому что я вижу только два дюйма.
   - я только головку высовываю.
   - я тебе доллар заплачу, если дашь отсосать.
   - это немного.
   - ты выташил больше, чем только головку, ты вытащил вообще всё, что у тебя есть.
   - отъебись, Пит.
   - ты еще ко мне прибежишь, когда деньги на пиво кончатся.
   я вышел обратно.
   - еще 2 пива, - заказал я.
   Тони проделал весь номер снова, вернулся.
   - такая жара, что я, наверное, рехнусь, - сказал он.
   - жара просто заставляет тебя осознать свою подлинную сущность, сказал я Тони.
   - секундочку! ты что, меня чокнутым назвал?
   - да мы все тут такие, только это держится в тайне.
   - ладно, допустим, это говно твое - правда: сколько тогда на земле здравых людей? вообще хоть один остался?
   - несколько.
   - сколько?
   - из миллиарда?
   - да, да.
   - ну, я бы сказал, 5-6.
   - 5-6? - переспросил Индеец Майк. - соси мой хуй!
   - слушай, - сказал Тони. - а откуда ты знаешь, что я псих? как нам это сходит с рук?
   - ну, поскольку все мы психи, контролировать нас могут только очень немногие, их слишком мало, поэтому они нам просто дают порезвиться на воле. больше пока сделать они ничего не могут. я некоторое время думал, что они найдут себе какое-нибудь местечко для жизни в открытом космосе, а нас уничтожат. теперь же я знаю, что и космос психи контролируют.
   - откуда знаешь?
   - потому что они в луну американский флаг воткнули.
   - а если бы русские русский флаг в луну воткнули?
   - то же самое, - ответил я.
   - а ты, значит, беспристрастен? - спросил Тони.
   - я беспристрастен ко всем степеням безумия.
   мы притихли, пили дальше. Тони тоже начал начислять себе скотча с водой. он-то вправе, он тут хозяин.
   - господи, какая жарища, - сказал Тони.
   - да, говно, - подтвердил Индеец Майк.
   затем Тони заговорил.
   - безумие, - сказал Тони, - а знаете, вот в эту самую минуту кое-что очень безумное тут происходит!
   - ну дак, - подтвердил я.
   - нет-нет-нет... я имею в виду ПРЯМО ВОТ ТУТ, у меня!
   - м-да?
   - м-да. настолько безумное, что иногда самому страшно.
   - рассказывай, Тони, - сказал я, постоянно готовый выслушать чужое дерьмо.
   Тони склонился очень близко.
   - я знаю, у одного парня тут есть машина для ебли. не какое-нибуль сумасшедшее говно из секс-журналов, как в рекламе пишут, грелки там со сменной пиздой из теста и прочая хрень. парень в самом деле ее собрал. немецкий ученый, мы его заполучили, я имею в виду, наше правительство, пока русские его не сцапали. а теперь держат в секрете.
   - конечно, Тони, еше бы...
   - Фон Брашлиц. наше правительство пыталось заинтересовать его в КОСМОСЕ. фиг там. просто блистательный старый хрыч, но все мозги одной этой ЕБЛИВОЙ МАШИНОЙ забиты. и в то же время считает себя чем-то типа художника, иногда даже Микеланджело себя называет... его списали на пенсию, на 500 баксов в месяц, чтоб только не помер и в психушку не загремел. некоторое время за ним присматривали, а потом им надоело или забыли про него, но чеки слали регулярно, и агент время от времени заходил к нему поговорить минут на двадцать раз в месяц, в отчете писал, что он по-прежнему псих, потом отваливал. и вот он мотался по городам, мотался, везде за собой здоровенный красный чемодан таскал. наконец, как-то вечером заруливает сюда и начинает кирять. тележит мне, что он старый, устал, что ему нужно хорошее тихое местечко - исследования проводить. я от него отмазывался, как только мог. сюда много чокнутых захаживает, сами знаете.
   - ага, - подтвердил я.
   - тогда, чуваки, он надирается все сильнее и сильнее, и выкладывает мне. он-де изобрел механическую бабу, которая мужика выебет лучше любой женщины в истории!
   плюс никаких котексов, никакого говна, никаких наездов!
   - я ищу, - сказал я, - такую бабу всю свою жизнь.
   Тони рассмеялся:
   - все ищут. я решил, что он ненормальный, конечно, пока как-то ночью после закрытия он не завел меня к себе в ночлежку и не вытащил из красного чемодана свою ЕБЛИВУЮ МАШИНУ.
   - и?
   - будто в рай попадаешь, а не сдох.
   - давай, конец угадаю? - предложил я Тони.
   - валяй.
   - Фон Брашлиц и его ЕБЛИВАЯ МАШИНА сейчас у тебя наверху сидят.
   - а-га, - протянул Тони.
   - сколько?
   - двадцатка с рыла.
   - двадцать баксов с машиной поебаться?
   - он превзошел всё, что бы нас ни Создало. сами увидите.
   - да Филин Пити у меня за доллар отсосет.
   - Филин Пити-то ништяк, только он - не изобретение, которое богов на лопатки положит.
   я сунул ему 20.
   - ну, Тони, гляди у меня: если это ты по жаре приколоться решил, то считай, лучшего своего клиента ты уже потерял!
   - ты же сам сказал, что мы все тут всё равно чокнутые. дело твое.
   - правильно, - сказал я.
   - правильно, - поддакнул Индеец Майк, - и вот мои 20.
   - я только 50 процентов получаю, вы должны меня понять. остальное Фон Брашлицу идет. пенсия в 500 баксов - это не сильно много с инфляцией и налогами, а Фон Б. к тому же шнапс хлещет, как сумасшедший.
   - пошли, - сказал я, - 40 баксов у тебя уже есть. где эта бессмертная ЕБЛИВАЯ МАШИНА?
   Тони поднял створку стойки и сказал:
   - проходите сюда. подниметесь по задней лестнице, просто подниметесь, постучите, скажете: "нас Тони прислал".
   - что, в любую дверь?
   - №69.
   - ох ты ж черт, - сказал я. - ну еще бы.
   - ох ты ж черт, - передразнил Тони. - лучше яйца в кулак собери.
   мы нашли лестницу, поднялись.
   - Тони прикола ради на все пойдет, - сказал я.
   идем дальше, вот она - дверь №69.
   я постучал:
   - нас Тони прислал.
   - ах, заходите же, джентльмены!
   сидит там такой старый похотливый шизик, в руке стакан шнапса, очки с двойными линзами. прямо как старом кино. у него, казалось, была гостья молоденькая, даже слишком молоденькая, на вид и хрупкая, и сильная.
   она закинула одну ногу на другую, мелькнув всем, чем надо: нейлоновые колени, нейлоновые ляжки, и вот этот крошечный просвет, где заканчивались длинные чулки и едва намечалась полоска голого тела. она вся была сплошной попкой и грудями, нейлоновые ноги, смеющиеся иссиня-чистые глаза....
   - джентльмены - моя дочь, Таня...
   - что?
   - ах, да, знаю, я так... стар... но точно так же, как существует миф о черных с их вечно огромными хуями, есть еще и миф о старых грязных немцах, никогда не прекращающих ебстись. верьте во что хотите. это моя дочь Таня как бы там ни было...
   - приветик, мальчики, - рассмеялась она.
   тут мы все взглянули на дверь с надписью: КОМНАТА ДЛЯ ХРАНЕНИЯ ЕБЛИВОЙ МАШИНЫ.
   он допил шнапс.
   - так, значит... вы, мальчики, зашли ПОЕБАТЬСЯ как никогда в жизни, я?
   - Папа! - сказала Таня, - неужели всегда нужно быть таким грубым?
   Таня снова скрестила ноги, на сей раз задрав повыше, и я чуть не кончил.
   потом профессор хлопнул следующий стакан шнапса, поднялся и подошел к двери с надписью КОМНАТА ДЛЯ ХРАНЕНИЯ ЕБЛИВОЙ МАШИНЫ. повернулся к нам, улыбнулся, а затем очень медленно отворил дверь, зашел внутрь и выкатил эту штуковину на чем-то вроде больничной койки с колесиками.
   совершенно ГОЛУЮ глыбу металла.
   проф подкатил эту фиговину прямо к нам и замычал какую-то дурацкую песенку - вероятно, что-то из немецкого.
   глыба металла с такой дырой посередине. у профессора в руке появилась масленка, он ткнул ею в дырку и начал закачивать внутрь хренову тучу масла, по ходу дела мыча свою безумную немецкую песенку.
   он все качал и качал, потом оглянулся через плечо, сказал:
   - славно, я? - и снова отвернулся, качая себе дальше.
   Индеец Майк взглянул на меня, попробовал рассмеяться, вымолвил:
   - черт побери... нас опять отымели!
   - ага, - ответил я, - я уже, наверное, лет пять не барался, но будь я проклят, если засуну хуй в эту кучу свинца!
   Фон Брашлиц расхохотался, подошел к своему шкафчику с пойлом, отыскал еще одну чекушку шнапса, начислил себе хорошенько и уселся лицом к нам.
   - когда мы в Германии начали понимать, что война проиграна, а сеть затягивается - до самой последней битвы за Берлин, - мы поняли, что война приобрела новую сущность: подлинная война разгорелась за то, кто побольше немецких ученых себе захапает. Россия ли цапнет себе побольше, Америка - именно они первыми доберутся до луны, первыми до Марса... все что угодно сделают первыми. не знаю уж, как там на самом деле у них вышло... по количеству или в смысле научной силы мозга. знаю только то, что до меня американцы добрались первыми, вытащили меня, увезли в машине, дали выпить, уперли дуло в висок, наобещали кучу, орали, как ненормальные. я все подписал...
   - ладно, - сказал я, - довольно истории, я все равно свою письку, свою бедную маленькую письку в эту глыбу сталепроката совать не собираюсь - или как там она у вас называется! Гитлер точно чокнутый был, если с вами нянчился, лучше б до вашей задницы первыми добрались русские! верните мне мои 20 баксов!
   Фон Брашлиц рассмеялся:
   - хииихииихииихи... это же всего-навсего моя маленькая шутка, найн?
   хиихиихиихиии!
   он запихал гору свинца обратно в чулан, захлопнул дверь.
   - ох, хихииихи! - и еще чуток отпил шнапса.
   затем Фон Б. налил себе еще. ну он и хлещет.
   - джентльмены, я - художник и изобретатель! моя ЕБЛИВАЯ МАШИНА - на самом деле, моя дочь, Таня...
   - опять шуточки, Фон? - спросил я.
   - никаких шуточек! Таня! подойди и сядь джентльмену на колени!
   Таня расхохоталась, встала, подошла и села мне на колени. ЕБЛИВАЯ МАШИНА? я не мог в это поверить! кожа ее была кожей - или ею казалась, а язык, вкручиваясь мне в рот, когда мы целовались, был далеко не механическим - каждое движение его отличалось от прежнего, отвечало на мои.
   и тут я приступил: сдирал с ее грудей блузку, исследовал трусики, распалился сильнее, чем за все последние годы, а потом мы с нею сплелись; уж и не знаю, как, но мы оказались на ногах - и я взял ее стоя, руками вцепившись в ее длинные светлые волосы, загибая ей назад голову, а потом скользнул пальцами вниз, раздвигая ей ягодицы, и пихал, пихал, она кончила - - я почувствовал в ней биение и тоже вступил.
   лучше ебли у меня вообще никогда не было!
   Таня сходила в ванную, почистилась и приняла душ, снова оделась для Индейца Майка. наверное.
   - величайшее человеческое изобретение, - довольно серьезно произнес Фон Брашлиц. вполне справедливо.
   тут Таня вышла и уселась МНЕ на колени.
   - НЕТ! НЕТ! ТАНЯ! ТЕПЕРЬ ОЧЕРЕДЬ ВТОРОГО! ЭТОГО ТЫ ТОЛЬКО ЧТО ОТЪЕБАЛА!
   она, казалось, не услышала, и это было странно даже для ЕБЛИВОЙ МАШИНЫ, поскольку в самом деле я никогда очень хорошим любовником и не был.
   - ты меня любишь? - спросила она.
   - да.
   - я тебя люблю, и я так счастлива, и... я не должна быть живой, ты ведь это знаешь, правда?
   - я люблю тебя, Таня. вот все, что я знаю.
   - черт побери! - заорал старик, - ЕБАНАЯ ЕБЛИВАЯ МАШИНА! - он подскочил к полированному ящику, на стенке которого печатными буквами значилось ТАНЯ. оттуда торчали разноцветные проводки; виднелись шкалы с дрожавшими стрелками множества разных цветов, огоньки, мигавшие то и дело, что-то тикало... я никогда не сталкивался с более ненормальным сутенером, чем Фон Б. он по-прежнему забавлялся со своими шкалами, потом взглянул на Таню:
   - 25 ЛЕТ! почти всю жизнь тебя строил! даже от ГИТЛЕРА тебя прятать пришлось! а теперь... пытаешься превратиться в обычную заурядную блядь!
   - мне не 25, - сказала Таня, - мне 24.
   - видите? видите? как простая сука!
   и он вернулся к своим шкалам.
   - ты другой помадой накрасилась, - сказал я Тане.
   - тебе нравится?
   - о, да!
   она перегнулась и поцеловала меня.
   Фон Б. все так же играл со своими манометрами. я чувствовал, что он выиграет.
   Фон Брашлии повернулся к Индейцу Майку:
   - это просто незначительный каприз техники, верьте мне. через минуту я все исправлю, я?
   - надеюсь, - произнес Индеец Майк. - у меня тут 14 дюймов ждут, и я на 20 баксов обеднел.
   - я люблю тебя, - говорила мне Таня. - я никогда ни с одним человеком ебаться больше не буду. если ты не сможешь быть со мной, то никого другого у меня не будет.
   - я прошу тебя, Таня, что бы ты ни сделала.
   проф уже злился, он крутил ручки, но ничего не происходило:
   -ТАНЯ! тебе уже пора ЕБАТЬ ВТОРОГО человека! я уже... устал... наверное, шнапс... спать... Таня...
   - ах, - сказала Таня, - ты гнилой старый ебила! со своим шнапсом а потом за сиськи меня всю ночь кусаешь, заснуть мне не даешь! сам даже поднять его по-человечески не можешь! блевать тянет!
   - ВАС?
   - Я СКАЗАЛА, "ТЫ ДАЖЕ ПОДНЯТЬ ЕГО ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ НЕ МОЖЕШЬ!"
   - ты, Таня, ты за это заплатишь! ты - моё творение, а не я твоё!
   он продолжал вертеть свои волшебные рукоятки. я имею в виду, на своей машине. он уже довольно сильно рассердился, это было хорошо заметно. видно было и то, что гнев придал ему какое-то сияние превыше его самого.
   - ты подожди, Майк, мне просто надо электронику подрегулировать! подожди!
   короткое замыкание! я его вижу!
   потом он подскочил. этот парень, которого спасли от русских.
   он посмотрел на Индейца Майка:
   - всё исправлено! машина в порядке! наслаждайся!