Буковски Чарльз. Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

   весьма сожалеем и все такое.
   - но он настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично.
   - и ты не можешь от него отделаться?
   - нет.
   - ладно, зови его сюда.
   куча проклятых экстровертов. хуже, чем торговцы одеждой, чем торговцы щетками, хуже, чем...
   вошел Джеймс Бёркетт.
   - присаживайтесь, Джимми.
   - только близкие друзья зовут меня "Джимми".
   - присаживайтесь, мистер Бёркетт.
   по первому же взгляду на Бёркетта можно было определить, что он ненормальный.
   великая любовь к себе окутывала его неоновой краской. и ничем ее не свести.
   правдой - в том числе. такие не знают, что такое правда.
   - слуште, - сказал Бёркетт, прикуривая и улыбаясь вокруг своей сигареты, как темпераментная и оттяжная сучка. - как это вам мое барахло не понравилось?
   серкетарша ваша говорит, вы все обратно отправили? чего это вы вздумали все обратно отправлять, а, чувак? как это - обратно отправили?
   и мистер Бёркетт тут посмотрел ему в глаза, так прямо посмотрел ему в глаза, как бы упирая на то, что у него есть ДУША. ты ведь ЛЮБИШЬ то, что делаешь, а так трудно делать это, и только мистер Бёркетт этого не сознавал.
   - просто там не было ничего хорошего, Бёркетт, вот и все.
   Бёркетт постукал сигаретой о пепельницу - нет, он просто протаранил ею пепельницу, вбивая ее в донышко и выкручивая при этом. потом зажег еще одну и, держа перед собой спичку, еще пылавшую, проговорил:
   - эй, послушай, мужик, не надо мне этого ДЕРЬМА тут вешать!
   - вы кошмарно пишете, Джимми.
   - я сказал, только мои ДРУЗЬЯ зовут меня "Джимми"!
   - вы говенно пишете, мистер Бёркетт, по нашему мнению, конечно, и только по нашему мнению.
   - слушай, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо - и тебя приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа одна такая!
   - это уж точно, мистер Бёркетт.
   - если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, то все было бы схвачено, чувак, я бы прошел.
   - тут у меня вчера был черный писатель, который сказал, что если бы кожа у него была белой, он бы стал миллионером.
   - ладно, а как насчет педиков?
   - некоторые педики пишут довольно неплохо.
   - как Жене, а?
   - как Жене.
   - хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?
   - я этого не говорил.
   - слушай, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы - и я пойду.
   народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!
   - послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.
   - но мои вещи ПОЙДУТ, Генри...
   - "мистер Мэйсон", пожалуйста! только мои друзья...
   - вы что пытаетесь - ОБОСРАТЬ меня?
   - слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово. почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь еще?
   - а что с моими вещами не так?
   - не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.
   - я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!
   - 1955.
   - 1955? это в каком смысле?
   - это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 - снова и снова.
   - черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?
   Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку. художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру - вроде Рембо или Россини.
   Бёркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую спичку, пока говорил:
   - слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете, что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?
   - ну, оступился.
   - он пишет ГОВНО!
   - если говно продается, то мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы - не единственное издательство. попробовали бы кого-нибудь другого? не принимайте наше суждение и всё.
   Бёркетт встал.
   - а толку-то, к чертям собачьим? вы все, парни, одинаковы! вам хорошая литература ни к чему! всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы - дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышал? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, - ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!
   ИДИТЕ НА ХУЙ!
   Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.
   Генри Мэйсон поднялся, подобрал сигарету, положил ее в пепельницу, сел, зажег свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. он откинулся на спинку кресла и затянулся: так радостно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны - абсолютно безумны и злобны - особенно те, кто всегда пишут о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или УЛУЧШЕНИИ МИРА. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.
   он снял трубку.
   - к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли?
   - чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.
   - он говорит, что у него есть новый рассказ.
   - прекрасно. скажи ему, чтобы оставил у тебя.
   - он говорит, что еще не написал его.
   - ладно, пусть план оставит. я посмотрю.
   - он говорит, что у него нет плана.
   - так чего ж ему тогда надо?
   - он хочет поговорить с вами лично.
   - и ты не можешь от него отделаться?
   - нет, он только таращится на мои ноги и скалится.
   - так одерни же юбку, ради Христа!
   - она слишком короткая.
   - ладно. зови.
   вошел Эйнсуорт Хокли.
   - присаживайтесь, - сказал Мэйсон.
   Хокли присел. затем подскочил. зажег сигару. Хокли носил с собой десятки сигар.
   он боялся стать гомосексуалистом. то есть, он не знал, гомосексуалист он или нет, а поэтому постоянно курил сигары, считая, что это - по-мужски и динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.
   - послушайте, - сказал Хокли. - я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ!
   гигантский!
   - послушайте вы, Хокли, мы тут делом занимаемся. я только что от одного психа избавился. вам чего от меня надо?
   - я хочу у вас отсосать ХУЙ у вас, чувак! ВОТ чего я хочу!
   - я бы воздержался.
   в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо. он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла. походил вокруг.
   - я, наверное, схожу с ума, - сказал Эйнсуорт Хокли. - я постоянно думаю о хуе. я раньше жил с этим 14-летним пареньком. огромный ХУЙ! господи. ОГРОМНЫЙ!
   он однажды его прямо у меня перед носом отбил, никогда этого не забуду! а когда я учился в колледже, там все эти парни по раздевалке ходили, типа крутые такие, знаете? а у одного ЯЙЦА висели до самых КОЛЕН! мы, бывало, звали его ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ. так вот, когда ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ кончал, крошка, это был пиздец ВСЕМУ!
   как взбитая сметана из пожарного крана хлестала! а когда эта штука высыхала...
   чувак, по утрам ему приходилось простыню бейсбольной битой выколачивать, шелупонь стряхивать прежде, чем в прачечную отдавать...
   - вы сумасшедший, Эйнсуорт.
   - я знаю, я знаю, я вам про то же САМОЕ! хотите сигару?
   Хокли ткнул ему сигарой прямо в рот.
   - нет-нет, спасибо.
   - может, вам хочется у МЕНЯ хуй отсосать?
   - ни малейшего желания. ладно, чего вы хотите?
   - у меня есть идея такого рассказа, чувак.
   - хорошо. напишите его.
   - нет, я хочу, чтобы вы послушали.
   Мэйсон промолчал.
   - ладно, - сказал Хокли. - вот она.
   он забегал вокруг, пуляясь дымом.
   - космический корабль, понимаете? 2 парня, 4 тетки и компьютер. и вот они рассекают по открытому космосу, понятно? дни, недели проходят. 2 парня, 4 тетки, компьютер. у теток уже все аж чешется. им хочется, понимаете? понятно?
   - понятно.
   - но знаете, что происходит?
   - нет.
   - два парня решают, что они гомосексуалисты и начинают заигрывать друг с другом. на теток - ноль внимания.
   - ага, это как бы смешно. так и напишите.
   - постойте. я еще не закончил. эти два парня заигрывают друг с другом. это омерзительно. нет. это не омерзительно! как бы там ни было, тетки подходят к компьютеру и открывают дверцы. и внутри компьютера - 4 ОГРОМНЫХ хуя с яйцами.
   - безумно. пишите.
   - постойте, постойте. но не успевают они и одного хуя цапнуть, как у машины появляются рты с жопами, и вся эта чертова механика пускается в оргию САМА С СОБОЙ. черт побери, вы можете себе такое вообразить?
   - ладно. пишите. мне кажется. мы сможем это использовать.
   Эйнсуорт зажег еще одну сигару, походил взад-вперед.
   - как насчет аванса?
   - нам один парень уже должен 5 рассказов и 2 романа. а от сроков отстает все больше и больше. если так будет продолжаться, он станет хозяином всей компании.
   - тогда дайте мне половину, какого черта. полхуя лучше, чем никакого.
   - когда мы сможем получить рассказ?
   - через неделю.
   Мэйсон выписал чек на $75.
   - спасибо, крошка, - сказал Хокли, - ты и теперь уверен, что нам не хочется друг у друга хуй отсосать?
   - уверен.
   и Хокли ушел. Мэйсон вышел к секретарше. ее звали Франсин.
   Мэйсон взглянул на ее ноги.
   - это платье - довольно короткое, Франсин.
   он не отрывал взгляда.
   - такой стиль сейчас, мистер Мэйсон.
   - зови меня просто "Генри". мне кажется, я никогда раньше не видел таких коротких платьев.
   - они становятся все короче и короче.
   - у всех, кто сюда заходит, от тебя по-прежнему встает. а потом они идут ко мне в кабинет и несут ахинею, как полоумные.
   - ох, да ладно вам, Генри.
   - даже у меня от тебя встает, Франсин.
   та хихикнула.
   - давай, пошли пообедаем, - сказал он.
   - но вы же никогда меня на обед не приглашали.
   - ах, так есть кто-то другой?
   - О, нет. но сейчас же только пол-одиннадцатого.
   - какая, к дьяволу, разница? я внезапно проголодался. очень проголодался.
   - ладно. тогда секундочку.
   франсин извлекла зеркальце, поиграла с ним немножко. затем они оба встали и вышли к лифту. в лифте они ехали совершенно одни. по пути вниз он сграбастал Франсин и поцеловал ее. пахла она малиной с незначительным привкусом кариеса. он даже облапал ей одну ягодицу. она для проформы посопротивлялась, слегка прижимаясь к нему.
   - Генри! я прям не знаю, какая муха вас укусила! - хихикнула она.
   - я всего лишь мужчина, в конце концов.
   в вестибюле здания стоял киоск, где торговали конфетами, газетами, журналами, сигаретами, сигарами...
   - одну минуточку, Франсин.
   Мэйсон купил 5 сигар, огромных. зажег одну и выпустил гигантский фонтан дыма.
   они вышли на улицу, ища, где бы поесть. дождь перестал.
   - вы обычно курите перед обедом? - спросила она.
   - и перед, и после, и между.
   Генри Мэйсон чувствовал себя так, будто он совсем немножко сходит с ума. все эти писатели. да что с ними такое, к чертям собачьим?
   - эй, вот неплохое местечко!
   он придержал дверь, и Франсин вошла. он - за ней.
   - Франсин, как же мне платье твое нравится!
   - правда? ой, спасибо! у меня есть целая дюжина похожих.
   - правда?
   - умм-гумммм.
   Мэйсон отодвинул ей стул и смотрел на ее ноги, пока она садилась. потом сел сам.
   - господи, я проголодался. венерки из головы не идут - интересно, почему?
   - я думаю, вы хотите меня выебать.
   - ЧТО?
   - я сказала: "я думаю, вы хотите меня выебать".
   - о.
   - Я вам это позволю. я думаю, вы очень славный человек, очень милый, в самом деле.
   подошел официант и разогнал сигарный дым папками с меню. одну вручил Франсин, одну - Мэйсону. и стал ждать. и у него вставал. ну почему некотрым парням достаются такие куколки, а он вручную отбивать должен? официант принял у них заказ, все записал, прошел во вращающиеся двери, передал заказ повару.
   - эй, - сказал повар. - это у тебя там что?
   - ты о чем?
   - о том, что у тебя тут рог вырос! спереди! ко МНЕ с этой штукой даже не приближайся!
   - да это ерунда.
   - ерунда? этой ерундой кого-нибудь убить можно! иди под холодный кран его засунь! смотреть противно!
   официант зашел в мужскую уборную. некоторым так все девки достаются. а он - писатель. у него полный чемодан рукописей. 4 романа, 40 рассказов, 500 стихов.
   ни шиша не опубликовано. паршивый мир. таланта распознать не могут. принижают талант всячески. "связи" им, видишь ли, тут нужны, вот и все. паршивый хуесосный мир. обслуживаешь целыми днями этих дурацких людишек.
   официант извлек свой член, водрузил на раковину и начал плескать на него холодной водой.
   СОВОКУПЛЯЮЩАЯСЯ РУСАЛКА ИЗ ВЕНЕЦИИ, ШТАТ КАЛИФОРНИЯ
   Бар уже закрылся, им еще до меблирашек тащиться, а тут на тебе катафалк прямо на улице, где Желудочная Больница стоит.
   - Мне кажется, сегодня - ТА САМАЯ ночь, - сказал Тони. - Я уже в крови это чую, вот те крест!
   - Та самая ночь для чего? - переспросил Билл.
   - Смотри, - сказал Тони. - Мы уже хорошо знаем расписание. Давай отметем одного! Какого хуя? Или кишка тонка?
   - Ты чё, с дуба рухнул? Думаешь, я зассал, потому что этот морячок мне по сраке надавал?
   - Я этого не говорил, Билл.
   - Да ты сам ссыкло! Да я тебе вломлю как не фиг делать...
   - Ага. Я знаю. Я не про это. Я в смысле, давай жмурика отметем прикола ради.
   - Ёбть! Да хоть ДЕСЯТЬ жмуриков!
   - Постой. Ты сейчас назюзюкался. Давай подождем. Мы знаем расписание. Мы знаем, как они работают. Мы ж каждую ночь следили.
   - А ты, значит, не назюзюкался, а? Да у тебя иначе бы ОЧКО взыграло!
   - Тихо ты! Смотри! Вот идут. И жмурик с ними. Бедолага какой-нибудь. Смотри, простыню ему на голову натянули. Печально.
   - Да смотрю я, смотрю. В самом деле печально...
   - Ладно, мы знаем расписание: если жмурик только один, они его закидывают, перекуривают и уезжают. А если двое, то дверцы в катафалке они оба раза не станут запирать. Настоящие четкие мальчонки. Им все это обрыдло. Если жмурика два, одного парня они просто оставляют на каталке за машиной, заходят внутрь и вывозят второго, а потом обоих закидывают. Мы сколько ночей за ними наблюдали?
   - Фиг знает, - ответил Билл. - Шестьдесят уж точно.
   - Ладно, вот у них один жмурик уже есть. Если сейчас вернутся за вторым, этот - наш. Не обосрешься, если они сейчас за вторым пойдут?
   - Обосрусь? Да у меня кишка потолще твоей!
   - Ладно, тогда смотри. Сейчас узнаем... Оп-ля, поехали! За вторым пошли! - сказал Тони. - Хватаем?
   - Хватаем, - ответил Билл.
   Они рванули через дорогу и схватили труп за голову и ноги. Тони досталась голова - прискорбный отросток, туго обмотанный простыней, - а Билл держал пятки.
   Потом они неслись по улице, и чистая белая простыня развевалась на трупе по ветру: иногда проглядывала лодыжка, иногда - локоть, иногда полная ляжка, а затем они взбежали по парадным ступенькам меблированных комнат, допыхтели до двери, и Билл сказал:
   - Господи ты бож мой, у кого ключ? Меня трясет чего-то!
   - У нас мало времени. Эти уроды скоро второго жмурика вынесут! Кидай его в гамак! Быстро! Надо этот чертов ключ найти!
   Они швырнули труп в гамак. И тот раскачивался в лунном свете взад-вперед, взад-вперед.
   - А может, тело назад отнесем? - спросил Билл. - Господи боженька, царица небесная, назад его что, нельзя?
   - Времени нет! Слишком поздно! Нас засекут. ЭЙ! ПОГОДИ! - вдруг завопил Тони.
   - Я ключ нашел!
   - СЛАВА ТЕ ГОСПОДИ!
   Они отперли дверь, сгребли эту штуку с гамака и помчались с нею вверх по лестнице. Комната Тони находилась ближе. Второй этаж. Труп довольно гулко стукался о стену и перила.
   Тут они дотащили его до двери Тони и разложили на полу, пока Тони нашаривал в карманах второй ключ. Потом дверь открылась, они плюхнули труп на кровать, сходили к холодильнику, зацепили тонин галлон дешевого мускателя, хлопнули по полстакана, возобновили, вернулись в спальню, уселись и посмотрели на труп.
   - Как ты думаешь, нас кто-нибудь видел? - спросил Билл.
   - Если кто и видел, то здесь, наверное, уже легавых бы полно было.
   - А как ты думаешь, они район обыскивать будут?
   - Каким образом? Ломиться в двери в такое время и спрашивать: "Нет ли у вас мертвого тела"?
   - Блин, наверное, ты прав.
   - Конечно, прав, - ответил Тони, - но все равно интересно, каково парням было: приходят, а тела нет. Весело, наверное.
   - Ага, - подтвердил Билл, - наверное.
   - Ладно, весело или нет, но жмурик у нас. Во какой, на кровати валяется.
   Они посмотрели на штуку под простыней, выпили еще.
   - Интересно, он сколько уже покойник?
   - Недолго, наверное, - я так думаю.
   - А интересно, когда они застывать начинают? Интересно, когда они начинают вонять?
   - Этот ригор мортис не сразу начинается, я думаю, - сказал Тони. - А вонять начнет довольно скоро. Как мусор в раковине. Мне кажется, кровь им только в морге спускают.
   И вот эти два алкаша продолжали себе глотать мускатель; временами они даже забывали о трупе и разговаривали о других вещах, смутных и важных, даже не умея толком выразить свои мысли. Затем беседа снова возвращалась к покойнику.
   Тело по-прежнему лежало на месте.
   - Чего с ним будем делать? - спросил Билл.
   - Поставим в чулан, когда застынет. Когда несли, у него все еще болталось.
   Вероятно, полчаса назад умер или около того.
   - Так, ладно, ставим его в чулан. А что дальше будем делать, когда вонять начнет?
   - Я об этом еще не подумал, - ответил Тони.
   - Так подумай, - сказал Билл, начисляя себе щедрой рукой.
   Тони попытался подумать.
   - А ведь знаешь, мы же в тюрьму сесть за это можем. Если нас поймают.
   - Ну дак. И?
   - Н-ну, мне кажется, мы сделали ошибку, только уже слишком поздно.
   - Слишком поздно, - отозвался Билл.
   - Поэтому, - подытожил Тони, начисляя щедрой рукой себе, - раз уж мы с этим жмуриком тут застряли, можно хоть поглядеть на него.
   - Поглядеть?
   - Ну, поглядеть.
   - А очко не взыграет? - осведомился Билл.
   - Фиг знает.
   - Ссышь?
   - Ну. Меня к такому не готовили, - сказал Тони.
   - Хорошо. Ты тянешь простыню, - решил Билл, - только сперва мне налей.
   Наливай, а потом тяни.
   - Ладно, - согласился Тони.
   Наполнил стакан Билла. Подошел к кровати.
   - Ну, всё, - сказал Тони, - по-ЕХАЛИ!
   И содрал с тела простыню через голову. Глаз он не открывал.
   - Боже ПРАВЕДНЫЙ! - произнес Билл. - Это же баба! Молодая!
   Тони открыл глаза.
   - Ага. Была молодой. Господи, ты посмотри на эти волосы, светлые, аж задницу прикрывают. Но УМЕРЛА! Кошмарно и окончательно умерла, навсегда. Вот невезуха! Я такого не понимаю.
   - Как ты думаешь, ей сколько было?
   - Да не похожа она на мертвую, - сказал Билл.
   - Тем не менее.
   - Посмотри только, какие сиськи! Какие ляжки! Какая пизда! Во пизда:
   по-прежнему как живая!
   - Ага, - сказал Тони. - Про пизду знаешь, как говорят: первой появляется, последней уходит.
   Тони подошел к пизде, потрогал. Приподнял одну грудь, поцеловал эту чертову дохлятину.
   - Так грустно, все так грустно - живем всю жизнь, как идиоты, а в самом конце подыхаем.
   - Трупы нельзя трогать, - сказал Билл.
   - Она прекрасна, - ответил Тони, - даже мертвая, она прекрасна.
   - Ага, только если б она живой была, то на такую шантрапу, как ты, во второй раз бы и не взглянула. Сам же знаешь, разве нет?
   - Еще бы! В этом-то все и дело! Теперь она ОТКАЗАТЬ не сможет!
   - Ты это о чем, к ебеней фене?
   - О том, - ответил Тони, - что хуй у меня твердый. ОЧЕНЬ ТВЕРДЫЙ!
   Тони сходил и налил себе из банки. Выпил.
   Потом подошел к кровати, стал целовать ей груди, запускать в ее волосы пальцы и, в конце концов, впился ей губами в мертвый рот. Поцелуй живого и мертвой. А потом взгромоздился на нее.
   Это было ХОРОШО. Тони рвал и метал. Ни разу в жизни такой хорошей ебли у него не было! Он кончил. Скатился, вытерся простыней.
   Билл наблюдал за всем процессом, то и дело поднося ко рту галлон мускателя под тусклой лампочкой.
   - Господи, Билл, это было прекрасно, прекрасно!
   - Да ты совсем рехнулся! Ты только что выебал покойницу!
   - А ты всю жизнь покойниц ебал - дохлых теток с дохлой душой и дохлой пиздой, - только не знал этого! Прости, Билл, но ебаться с нею было прекрасно. Мне нисколько не стыдно.
   - Она настолько хороша?
   - Ты никогда в это не поверишь.
   Тони сходил в ванную и поссал.
   Когда он вернулся, Билл уже сидел на теле верхом. Продвигался он успешно. Даже постанывал и немного рычал. Затем нагнулся, поцеловал этот мертвый рот и кончил.
   Потом скатился, схватил край простыни, вытерся.
   - Ты прав. Лучше никогда в жизни не ебался!
   Потом они оба сидели на стульях и смотрели на нее.
   - А интересно, как ее звали? - спросил Тони. - Я влюбился.
   Билл засмеялся.
   - Вот теперь я знаю, что ты назюзюкался! И в живую-то бабу только придурок конченый влюбится, а ты на мертвой залип.
   - Ну, залип, и что с того? - сказал Тони.
   - Залип так залип, - сказал Билл. - Теперь-то что будем делать?
   - Выкинем ее отсюда к чертовой матери! - ответил Тони.
   - Как?
   - Так же, как и затащили: по лестнице.
   - Потом?
   - Потом - в твою машину. Отвезем ее на Пляж Венеция и скинем в море.
   - Вода холодная.
   - Она ее почувствует не больше, чем твой хуй у себя внутри.
   - А твой? - спросил Билл.
   - Его она тоже не почувствовала, - ответил Тони.
   Вот она - дважды выебанная, мертво разлатанная на простынях.
   - Шевели мослами, крошка! - заорал Тони.
   Он схватил ее за ноги и помедлил. Билл схватил за голову. Когда они выбежали из комнаты, дверь осталась открытой. Тони пинком захлопнул ее, как только они оказались на площадке; простыня больше не обматывала тело, а, скорее, просто телепалась на нем. Как мокрая вихотка на кухонном кране. И снова много билась она головой, бедрами и обширной задницей о стены и лестничные перила.
   Они зашвырнули ее на заднее сиденье к Биллу.
   - Постой, постой, малыш! - завопил Тони.
   - Чего еще?
   - Пузырь забыли, ишак!
   - О, ну еще бы.
   Билл остался сидеть и ждать с мертвой пиздой на заднем сиденье.
   Тони был человеком слова. Вскоре он выбежал с банкой муски.
   Они выехали на шоссе, передавая банку друг другу и отпивая из нее хорошими глотками. Стояла теплая и красивая ночь, луна, разумеется, была полной. Только не совсем ночь. Часы уже показывали 4:15 утра. Все равно хорошее время.
   Они остановили машину. Еще глотнули доброго мускателя, вытянули тело и поволокли его долгим-долгим, песчаным-песчаным пляжем к морю. Потом добрались, наконец, до той его части, где песок то и дело заливало прибоем, где в песке, мокром, пористом, было полно песчаных крабиков и их норок. Там они опустили труп и приложились к банке. Время от времени избыточная волна обдавала всех троих:
   Билли, Тони и мертвую Пизду.
   Биллу пришлось подняться с песка, чтобы отлить, а поскольку его учили манерам девятнадцатого века, отлить он отошел на несколько шагов по пляжу. Когда друг удалился, Тони стянул простыню и посмотрел на мертвое лицо сплетении и колыхании водорослей, в соленом утреннем воздухе. Тони смотрел на это лицо, а Билл ссал у берега. Милое доброе лицо, носик чуть остренький, но очень хороший рот, и тут, когда тело ее уже начало застывать, он склонился к ней, очень нежно поцеловал ее в губы и сказал:
   - Я люблю тебя, сука мертвая.
   И накрыл тело простыней.
   Билл стряхнул последние капли, вернулся.
   - Мне еще выпить нужно.
   - Давай. Я тоже глотну.
   Тони сказал:
   - Я ее от берега отбуксирую.
   - А ты хорошо плаваешь?
   - Не очень.
   - А я хорошо. Я и отбуксирую.
   - НЕТ! НЕТ! - заорал Тони.
   - Черт побери, хватит орать!
   - Я сам ее отбуксирую!
   - Ладно! Ладно!
   Тони еще раз хлебнул, стянул простыню вбок, поднял тело и медленно зашагал к волнолому. Мускатель ударил в голову сильнее, чем он предполагал. Несколько раз большие волны сбивали их с ног, вышибали ее у него из рук, и он отчаянно барахтался, бежал, плыл, стараясь отыскать в волнах тело. Потом замечал ее - эти длинные, длинные волосы. Совсем как у русалки. А может, она и была русалкой.
   Наконец, Тони вывел ее за волноломы. Стояла тишина. На полпути между луной и рассветом. Он проплыл немного с нею рядом. Очень тихо. Время внутри времени и за пределами времени.
   Наконец, он слегка подтолкнул тело. Она отчалила, наполовину погрузившись, и длинные пряди ее клубились вокруг тела. Все равно она оставалась прекрасна, хоть мертвая, хоть какая.
   Она отплывала от него, попав в какое-то течение прилива. Море взяло ее.
   Тут он неожиданно отвернулся, заспешил, загрёб к берегу. Казалось, он очень далеко. Последним взмахом оставшихся сил он выкатился на песок, словно волна, перебитая последним волноломом. Приподнялся, упал, встал, пошел, сел рядом с Биллом.
   - Значит, ее больше нет, - произнес Билл.
   - Ну. Корм акулий.
   - А как ты думаешь, нас поймают?
   - Нет. Дай хлебнуть.
   - Полегче давай. Там уже на донышке.
   - Ага.
   Они вернулись к машине. Билл сел за руль. По пути домой они спорили, кому достанется последний глоток, потом Тони вспомнил о русалке. Он опустил голову и заплакал.