Булгаков Михаил. Черновики: Черный маг, Копыто инженера

- Не мож...
- Молчи.
Благовест замолчал.
- Мы вообще поступаем глупо, - продолжал Робинский, - вместо того,
чтобы сразу выяснить это и сделать из этого оргвыводы...
Он замолчал.
- Но ведь заноса нет...
Робинский посмотрел серьезно, тяжко и сказал:
- Занос есть. Все правда.
Благовест вздрогнул.
- Покажи-ка мне еще раз колоды, - приказал Робинский.
Благовест торопливо расстегнулся, нашарил в кармане что-то, выпучил
глаза и вытащил два блина. Желтое масло потекло у него меж пальцев.
Благовест дрожал, а Робинский только побледнел, но остался спокоен.
- Пропал пиджак, - машинально сказал Благовест. Он открыл дверцу печки
и положил в нее блины, дверцу закрыл. За дверкой слышно было, как сильно и
тревожно замяукал котенок. Благовест тоскливо оглянулся. Маски с носами,
усеянными крупными, как горох, бородавками, глядели со стены. Кот мяукнул
раздирающе.
- Выпустить? - дрожа, спросил Благовест...
Он открыл заслонку, и маленький симпатичный щенок вылез весь в саже и
скуля.
Оба приятеля молча проводили взорами зверя и стали в упор разглядывать
друг друга.
- Это... гипноз... - собравшись с духом, вымолвил Благовест.
- Нет, - ответил Робинский.
Он вздрогнул.
- Так что же это такое? - визгливо спросил Благовест.
Робинский не ответил на это ничего и вышел.
- Постой, постой! Куда же ты? - вслед ему закричал Благовест и услышал:
- Я еду в Исналитуч. Воровски оглянувшись. Благовест выскочил из
реквизиторской и побежал к телефону. Он вызвал номер квартиры Берлиоза и с
бьющимся сердцем стал ждать голоса. Сперва ему почудился в трубке свист,
пустой и далекий, разбойничий свист в поле. Затем ветер, и из трубки повеяло
холодом. Затем дальний, необыкновенно густой и сильный бас запел, далеко и
мрачно: "...черные скалы, вот мой покой.. черные скалы..." Как будто шакал
захохотал. И опять: "черные скалы... вот мой покой..."
Благовест повесил трубку. Через минуту его уже не было в здании
Варьете.

OCR: Проект "Общий Текст"
---------------------------------------------------------------




ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВОЛАНДА



- Гм, - сказал секретарь.
- Вы хотели в Ершалаиме царствовать? - спросил Пилат по-римски.
- Что вы, челов... Игемон, я вовсе нигде не хотел царствовать! -
воскликнул арестованный по-римски.
Слова он знал плохо.
- Не путать, арестант, - сказал Пилат по-гречески, - это протокол
Синедриона Ясно написано - самозванец. Вот и показания добрых людей -
свидетелей.
Иешуа шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по-гречески,
заикаясь:
- Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные,
и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь. И думаю, что
тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали,
записывая за мной.
Вновь настало молчание.
- За тобой записывать? - тяжелым голосом спросил Пилат.
- А ходит он с записной книжкой и пишет, - заговорил Иешуа, - этот
симпатичный... Каждое слово заносит в книжку... А я однажды заглянул и прямо
ужаснулся... Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйста, ты эту
книжку, а он вырвал ее и убежал.
- Кто? - спросил Пилат.
- Левий Матвей, - пояснил арестант, - он был сборщиком податей, а я его
встретил на дороге и разговорился с ним... Он послушал, послушал, деньги
бросил на дорогу и говорит: ну, я пойду с тобой...
- Сборщик податей бросил деньги на дорогу? - спросил Пилат, поднимаясь
с кресла, и опять сел.
- Подарил, - пояснил Иешуа, проходил старичок, сыр нес, а Левий говорит
ему: "На, подбирай!"
Шея у секретаря стала такой длины, как гусиная. Все молчали.
- Левий симпатичный? - спросил Пилат, исподлобья глядя на
арестованного.
- Чрезвычайно, - ответил тот, - только с самого утра смотрит в рот: как
только я слово произнесу - он запишет.
Видимо, таинственная книжка была больным местом арестованного.
- Кто? Что? - спросил Пилат. - За тобой? Зачем запишет?
- А вот тоже записано, - сказал арестант и указал на протоколы.
- Вон как, - сказал Пилат секретарю, - это как находите? Постой, -
добавил он и обратился к арестанту: - А скажи-ка мне: кто еще симпатичный?
Марк симпатичный?
- Очень, - убежденно сказал арестованный. - Только он нервный...
- Марк нервный? - спросил Пилат, страдальчески озираясь.
- При Идиставизо его как ударил германец, и у него повредилась
голова...
Пилат вздрогнул.
- Ты где же встречал Марка раньше?
- А я его нигде не встречал.
Пилат немного изменился в лице.
- Стой, - сказал он. - Несимпатичные люди есть на свете?
- Нету, - сказал убежденно арестованный, - буквально ни одного...
- Ты греческие книги читал? - глухо спросил Пилат.
- Только мне не понравились, - ответил Иешуа.
Пилат встал, повернулся к секретарю и задал вопрос:
- Что говорил ты про царство на базаре?
- Я говорил про царство истины, игемон...
- О, Каиафа, - тяжко шепнул Пилат, а вслух спросил по-гречески: - Что
есть истина? - И по-римски: - Quid est veritas?
- Истина, - заговорил арестант, - прежде всего в том, что у тебя болит
голова и ты чрезвычайно страдаешь, не можешь думать.
- Такую истину и я смогу сообщить, - отозвался Пилат серьезно и хмуро.
- Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть, - добавил Иешуа. Лицо Пилата
вдруг выразило ужас, и он не мог его скрыть. Он встал с широко открытыми
глазами и оглянулся беспокойно. Потом задавил в себе желание что-то
вскрикнуть, проглотил слюну и сел. В зале не только не шептались, но даже не
шевелились.
- А ты, игемон, - продолжал арестант, - знаешь ли, слишком много сидишь
во дворце, от этого у тебя мигрени. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза
будет только к вечеру, так я тебе предлагаю - пойдем со мной на луга, я тебя
буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого.
Секретарю почудилось, что он слышит все это во сне.
- Скажи, пожалуйста, - хрипло спросил Пилат, - твой хитон стирает одна
женщина?
- Нет, - ответил Иешуа, - все разные.
- Так, так, так, понятно, - печально и глубоко сказал, качая головой,
Пилат. - Он встал и стал рассматривать не лицо арестанта, а его ветхий,
многостиранный таллиф, давно уже превратившийся из голубого в какой-то
белесоватый.
- Спасибо, дружок, за приглашение! - продолжал Пилат, - но только, к
сожалению, поверь мне, я вынужден отказаться. Кесарь император будет
недоволен, если я начну ходить по полям! Черт возьми! - неожиданно крикнул
Пилат своим страшным эскадронным голосом.
- А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово "черт", -
заметил арестант.
- Не буду, не буду, не буду, - расхохотавшись, ответил Пилат, - черт
возьми, не буду.
Он стиснул голову руками, потом развел ими. В глубине открылась дверь,
и затянутый легионный адъютант предстал перед Пилатом.
- Да-с? - спросил Пилат.
- Супруга его превосходительства Клавдия Прокула велела передать его
превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во
сне лицо кудрявого арестанта - это самое, - проговорил адъютант на ухо
Пилату, - и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда.
- Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, - ответил
вслух прокуратор, - что она дура. С арестованным поступят строго по закону.
Если он виноват, то накажут, а если невиновен - отпустят на свободу. Между
прочим, и вам, ротмистр, следует знать, что такова вообще практика римского
суда.
Наградив адъютанта таким образом, Пилат не забыл и секретаря.
Повернувшись к нему, он оскалил до предела возможного желтоватые зубы.
- Простите, что в вашем присутствии о даме так выразился. Секретарь
стал бледен, и у него похолодели ноги. Адъютант же, улыбнувшись тоскливо,
забренчал ножнами и пошел, как слепой.
- Секретарю Синедриона, - заговорил Пилат, не веря, все еще не веря
своей свежей голове, - передать следующее. - Писарь нырнул в свиток. -
Прокуратор лично допросил бродягу и нашел, что Иешуа Га-Ноцри психически
болен. Больные речи его и послужили причиной судебной ошибки. Прокуратор
Иудеи смертный приговор Синедриона не утверждает. Но вполне соглашаясь с
тем, что Иешуа опасен в Ершалаиме, прокуратор дает распоряжение о
насильственном помещении его, ГаНоцри, в лечебницу в Кесарии Филипповой при
резиденции прокуратора...
Секретарь исчез.
- Так-то-с, царь истины, - внушительно молвил Пилат, блестя глазами.
- А я здоров, игемон, - сказал бродяга озабоченно. - Как бы опять какой
путаницы не вышло?..
Пилат воздел руки к небу, некоторое время олицетворяя собою скорбную
статую, и произнес потом, явно подражая самому Иешуа:
- Я тебе тоже притчу могу рассказать: во Иордане один дурак утоп, а его
за волосья таскали. Убедительно прошу тебя теперь помол-
чать, благо я тебя ни о чем и не спрашиваю, - но сам нарушил это
молчание, спросив после паузы: - Так Марк дерется?
- Дерется, - сказал бродяга.
- Так, так, - печально и тихо молвил Пилат.
Вернулся секретарь, и в зале все замерли. Секретарь долго шептал Пилату
чтото. Пилат вдруг заговорил громко, глаза его загорелись. Он заходил,
диктуя, и писарь заскрипел:
- Он, наместник, благодарит господина первосвященника за его хлопоты,
но убедительно просит не затруднять себя беспокойством насчет порядка в
Ершалаиме. В случае, ежели бы он, порядок, почему-либо нарушился... Exeratus
Romano metus non est notus... {Римскому войску страх не известен (лат.).} и
прокуратор в любой момент может демонстрировать господину первосвященнику
ввод в Ершалаим кроме того 10-го легиона, который там уже есть, еще двух.
Например, фретекского и апполинаретского. Точка.
"Корван, корван", - застучало в голове у Пилата, но победоносно и
светло.
И еще один вопрос задал Пилат арестанту, пока вернулся секретарь.
- Почему о тебе пишут - "египетский шарлатан"?
- А я ездил в Египет с Бен-Перахая три года тому назад, - объяснил
Ешуа.
И вошел секретарь озабоченный и испуганный, подал бумагу Пилату и