Страница:
- Что, барин?
- Погляди, не видно ли деревни?
- Нет, барин, не видно, - ответил насквозь промокший Селифан. - Но, но,
любезные!
Вдруг бричка почему-то стала качаться из стороны в сторону.
- Ты по какой дороге едешь, мошенник? - высунувшись опять, крикнул
Чичиков.
- Не знаю, барин! - ответил голос Селифана. - Темно. Кнута не видно.
В это время бричка резко наклонилась набок.
- Держи, держи, опрокинешь! - закричал Чичиков.
- Как можно опрокинуть... - ответил из темноты Селифан. - Опрокинуть я
никак не могу...
Но бричка все же совсем наклонилась, и Чичиков, выпав из нее, шлепнулся
прямо в лужу.
Остановив изнуренных лошадей, Селифан слез с козел и стал перед
барином, который, чертыхаясь, барахтался в грязи.
- Ишь ты, все же перекинулась... - после некоторого размышления заметил
Селифан.
- Ты пьян, мерзавец, как сапожник! - отряхиваясь, ругался Чичиков.
- Что вы, барин, как можно, чтоб я был пьян, - оправдывался Селифан. -
С приятелем поговорили милость, ну, и закусили...
- А что я тебе последний раз говорил, когда ты напился? - подойдя к
Селифану, с угрозой спросил Чичиков. - Забыл? А? Забыл?
- Как можно забыть, ваше благородие. Я свое дело знаю. С хорошим
человеком закуска не обидное дело...
- Вот высеку я тебя! - оборвал его Чичиков, - так будешь знать, как с
хорошим человеком закусывать...
- Это как вашей милости завгодно, - ответил на все согласный Селифан и,
подойдя к бричке, уперся о нее плечом, стараясь выправить. - Коли высечь,
так и высечь, я не прочь. Почему не посечь, коли за дело, на то воля
господская... - Рассуждая так, Селифан выровнял бричку и, прислушиваясь к
собачьему лаю, доносившемуся из темноты, сказал:
- Собаки лают. Кажись, деревня близко. Садитесь, барин.
Промокший, грязный Чичиков молча полез вовнутрь, а Селифан на козлы.
- Но, почтенные! - послышался его голос, и бричка, тронувшись, исчезла
за завесой дождя...
Проснулся Чичиков от странного шипения и чрезмерно громкого боя стенных
часов. Часы пробили девять. Солнце сквозь окно блистало прямо нашему герою в
глаза; окинувши взглядом невзрачную комнатку, в которой он проспал ночь,
Чичиков заметил, как в дверь выглянуло чье-то женское лицо и в ту же секунду
скрылось. Спрыгнув с постели, Чичиков начал одеваться и так громко при этом
чихнул, что стоящий в это время у открытого окна индийский петух вдруг
быстро заболтал ему что-то на своем языке, вероятно, "желаю здравствовать",
на что Чичиков, обернувшись, сказал: - Дурак! - Подошел к окну и стал
рассматривать бывшие перед ним виды.
Окно глядело едва ли не в курятник, весь дворик которого был наполнен
птицами. Индейкам и курам не было здесь числа. Справа от курятника был
расположен огород, где промежду грядок виднелись яблони и другие фруктовые
деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев. Для той же причины
на длинных шестах водружено было несколько чучел с растопыренными руками. На
одном из них был одет чепец самой хозяйки...
...которая в точно таком же сидела сейчас за самоваром и наливала
сидящему перед ней Чичикову чай. Хозяйка была женщина пожилых лет, одна из
тех матушек, небольших помещиц, которые всегда плачутся на неурожай, на
убытки, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки,
размещенные по ящикам комодов.
- А у вас, матушка, хорошая деревенька, - заметил Чичиков, принимая
чашку с чаем. - Сколько в ней душ?
- Душ в ней, отец мой, без малого восемьдесят, - склонив голову набок,
ответила хозяйка, - да беда, времена плохие, прошлый год неурожай был...
- Однако, - перебил ее Чичиков, - мужики на вид у вас дюжие, избенки
крепкие. Но позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся. Приехал в ночное
время, в дождь...
- Коробочка, коллежская секретарша.
- А имя и отчество?
- Настасья Петровна.
- Настасья Петровна? Хорошее имя, Настасья Петровна. У меня тетка
родная Настасья Петровна.
- А ваше имя как? Ведь вы, чай, заседатель.
- Нет, матушка, - ответил Чичиков, усмехнувшись, - "чай, не
заседатель", а так, ездим по своим делишкам.
- А, так вы покупщик! Как жаль, что я так дешево продала купцам мед, ты
бы, мой отец, наверно, купил его подороже.
- Нет, мед я не купил бы.
- Что ж? Разве пеньку?
- И пеньку не купил бы. Скажите, матушка, у вас умирали крестьяне?
- Ох, батюшка, осьмнадцать человек! - сказала старуха вздохнувши. - И
умер такой все славный народ, все работники.
- Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?
- Кого, батюшка?
- А вот этих, всех, что умерли.
- Да как же уступить их?
- А просто так. Или продайте. Я вам за них деньги дам.
- Это как же, право... - произнесла старуха, выпучив на него глаза. - Я
что-то в толк не возьму. Нешто ты хочешь откапывать их...
- А это уж мое дело.
- Да ведь они же мертвые.
- А кто же говорит, что живые. Ведь они в убыток вам, вы за них подать
платите, а я вас избавлю от платежа, да еще заплачу вам рубликов пятнадцать.
Ну, как, а?
- Право, не знаю... Я ведь мертвых еще никогда не продавала.
- Еще бы! - усмехнулся Чичиков. - Это бы скорей походило на диво! Да
неужто вы думаете, что в них есть какой-нибудь прок?
- Нет, этого-то я не думаю, меня только затрудняет, что они мертвые.
- А платите вы за них, как за живых...
- Ох, мой отец, и не говори!.. - подхватила помещица. - Еще третью
неделю внесла больше полутораста.
- Вот видите, а теперь я буду платить за них, а не вы. И даже крепость
свершу на свои деньги, понимаете?
Старуха задумалась. Она видела, что дело как будто выгодное, да только
слишком небывалое, а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не
надул ее этот покупщик; приехал бог знает откуда, да еще в ночное время...
- Так что ж, матушка, по рукам, что ли? - теряя терпение, спросил
Чичиков.
- А может, ты, отец мой, обманываешь меня, может, они того... больше
стоят?..
- Эх, какая вы! - вскричал Чичиков. - Да что же они стоят. Ведь это
прах. Просто прах! А я вам даю деньги, пятнадцать рублей. Ведь это деньги.
Вы их не сыщите на улице. Вот признайтесь, почем продали мед?
- По двенадцать рублей за пуд.
- Так это же мед! Вы заботливо собирали его, может быть год, ездили,
морили пчел, кормили их зимой в погребе и получили за труд, за старание
двенадцать рублей. А тут вы ни за что, даром, берете пятнадцать.
После таких убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха,
наконец, поддастся.
- Право, - отвечала помещица, - мое такое неопытное вдовье дело! Лучше
уж я маленько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.
- Страм, матушка! Страм! - вконец выйдя из себя, вскричал Чичиков. - Ну
что вы говорите! Кто же станет покупать их! На что они им?
- А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся... -
возразила старуха и, не кончив речи, открыла рот и уставилась на Чичикова
почти со страхом, желая знать, что он скажет.
- Мертвые в хозяйстве! - рассмеялся вдруг Чичиков. - Эх, куда хватили!
Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде?
- С нами крестная сила! - крестясь, испуганно проговорила старуха. -
Какие страсти говоришь.
- А впрочем, ведь кости и могилы у вас останутся, перевод только на
бумаге. Ну, так как же? А? Старуха вновь задумалась.
- О чем же вы думаете, Настасья Петровна?
- Может, я вам лучше пеньку продам...
- Да на что мне ваша пенька? - опять возмутился Чичиков. - Я вас совсем
о другом, а вы мне про пеньку. Так как же, Настасья Петровна? А?..
- Право, не приберу, товар такой... Совсем небывалый...
- О черт! - вскричал Чичиков и хватил в сердцах стулом об пол.
- Ох, не припоминай его, батюшка, не припоминай! - вскрикнула, вся
побледнев, помещица и, вскочив, быстро закрестилась. - Еще вчера всю ночь
мне он снился, окаянный. Такой гадкий привиделся, с рогами...
- Дивлюсь, как они вам десятками не снятся! Ведь вы словно какая-нибудь
дворняжка, что лежит на сене и сама не ест и другим не даст. А я хотел было
закупить у вас и продукты разные, потому что я и казенные подряды веду. -
Здесь Чичиков прилгнул, хоть и вскользь, но неожиданно - удачно. Казенные
подряды сильно подействовали на старуху.
- Да ты не сердись так горячо, отец мой. Ну, изволь, я готова отдать
тебе их за пятнадцать ассигнаций. Только ты уж насчет подрядов-то, коли
случится, муки ржаной, или круп каких, или скотины битой, не обидь меня.
- Как можно, матушка, - облегченно вздохнув, сказал Чичиков, стирая со
лба пот платком. - Только вам надо подписать доверенное письмо на свершение
крепости. Я его сейчас составлю, а вы подпишете.
Выйдя в комнатку, где он провел ночь, Чичиков тотчас же вернулся
обратно со своей шкатулкой. Поставив на стол и со звоном открыв ее особым
ключом, он присел к столу и, очинив перо, начал писать.
- Хорош у тебя ящичек, отец мой, - подходя к нему, сказала помещица. -
Чай, в Москве купил?
- В Москве, - ответил Чичиков, продолжая писать.
- Только уж, пожалуйста, не забудьте насчет подрядов, - присаживаясь,
попросила хозяйка.
- Не забуду, не забуду.
- А свиного сала не покупаете? У меня на святках свиное сало будет.
- Купим, купим, все купим, - не отрываясь от письма, пробормотал
Чичиков.
- Может быть, понадобятся птичьи перья, - продолжала помещица. - У меня
к Филиппову посту и птичьи перья будут...
- И перья купим, и сало, и пеньку, все купим! - закончив письмо, весело
проговорил Чичиков. - Вот, подпишитесь, матушка, - сказал, подавая помещице
перо и подвигая бумагу...
И опять под звон бубенцов катила бричка по дороге. В бричке с открытым
верхом сидел и мурлыкал что-то про себя довольный Чичиков.
Селифан на сей раз был суров, он только похлестывал лошадей кнутом, не
обращая к ним никакой поучительной речи. Из угрюмых уст его лишь были слышны
одни однообразно-неприятные восклицания. - Ну, ну, ворона, зевай! - и больше
ничего...
Неожиданно из-за поворота, навстречу тройке Селифана, вылетела коляска
с шестериком коней. В коляске губернаторская дочь и старая компаньонка.
Экипаж налетел на чичиковскую бричку. Лошади перепутались. Губернаторская
дочка испуганно взвизгнула.
- Ах ты, мошенник, ты что, пьян, что ли! - закричал Селифану
губернаторский кучер.
- А ты что расскакался! - приосанясь, ответил ему Селифан.
- Да ведь я тебе кричал, ворона!
Ругаясь, они начали осаживать назад лошадей, чтобы распутаться... Но не
тут-то было. Лошади несколько попятились, но потом опять сшиблись,
переступив постромки.
Со страхом в лице смотрят на все это дамы. Привстав в бричке, как
завороженный, Чичиков смотрит на губернаторскую дочку (шестнадцатилетнюю
девушку с золотистыми волосами, ловко и мило приглаженными на небольшой
головке).
Губернаторский кучер и Селифан слезли с козел и, продолжая
переругиваться, начинают распутывать упряжь и коней.
- Осаживай, осаживай своих, нижегородская ворона! - кричал чужой кучер.
- А я что делаю, шаромыжник!.. - отвечал Селифан.
Между тем Чичиков, сойдя с брички, вежливо поклонился дамам, те
благосклонно ответили ему. Осмелев, он двинулся было к коляске, явно
намереваясь заговорить и познакомиться с этим юным и прекрасным созданием...
Но упряжь была уже распутана, кучер ударил по лошадям, и коляска,
подхваченная шестеркой, полетела...
Чичиков двинулся вслед за коляской. Вышел на пригорок и, как
зачарованный, уставился вдаль... Вдали, вздымая за собой пыль, со звоном,
что музыка, летела, удалялась коляска.
- Славная бабешка... - задумчиво произнес Чичиков, открывая табакерку и
нюхая табак. - Любопытно бы знать, чьих она. Ведь если, положим, этой
девушке да придать тысчонок двести приданого, из нее бы мог выйти очень и
очень лакомый кусочек...
Окно. У окна большая, неуклюжая клетка, в ней темный дрозд с белыми
крапинками. Слышится знакомый звон бубенцов. В окне рядом с дроздом
одновременно показались два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как
огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдавская тыква. Выглянув и
переглянувшись, оба лица и ту же минуту исчезли... "Тпрррууу", - раздулся
громкий голос Селифана, и из окна стало видно, как перед крыльцом
остановилась бричка и из нее с помощью подбежавшего лакея выскочил Павел
Иванович Чичиков, которого на крыльце встретил сам хозяин.
Гостиная. Грубая, необыкновенных размеров мебель. На стенах портреты в
больших рамках.
- Прошу... - громко произнес, распахивая двери, отрывистый голос, в тот
же момент раздался нечеловеческий крик от боли... и в гостиную, держась
рукой за ногу, вскочил Чичиков.
- Я, кажется, вас побеспокоил... - смущенно извиняясь, появляется
следом за ним Собакевич...
- Ничего... Ничего... - прошипел Чичиков, потирая ногу...
Из противоположных дверей, степенно держа голову, как пальма, вошла
весьма высокая дама, в чепце с лентами.
- Это моя Федулия Ивановна, - сказал Собакевич. - Душенька, рекомендую:
Павел Иванович Чичиков.
Чичиков, хромая, подлетел к ручке Федулии, которую она почти впихнула
ему в губы, затем, сделав движение головой, подобно актрисам, играющим коро-
лев, Федулия сказала:
- Прошу... - и уселась на диван. Чичиков и Собакевич сели в кресла.
Наступило молчание. Стучит дрозд. Чичиков делает попытку улыбнуться Федулии
Ивановне, но она недвижна и величественна. Тогда Чичиков смотрит на
Собакевича.
- Маврокордато... - отрывисто вдруг изрекает тот, кивая на портрет
какого-то странного военного, в красных панталонах, с толстыми ляжками и с
неслыханны ми усами.
Чичиков уставился на портрет.
- Колокотрони... - продолжал Собакевич на точно таком же портрете
другого военного.
- Канари...
- Миаули... греческие полководцы... - пояснил он.
Ознакомив Чичикова с портретами полководцев, Собакевич опять замолчал.
- А мы в прошедший четверг, - с улыбкой начинает Чичиков, - об вас
вспоминали у Ивана Григорьевича...
Молчание.
- Прекрасный он человек... - продолжал Чичиков.
- Кто такой? - спросил Собакевич.
- Председатель...
- Это вам показалось. Он дурак, какого свет не производил...
Чичиков изумленно открывает рот, потом приходит в себя и, хихикнув,
говорит:
- Возможно. Всякий человек не без слабостей... Но зато губернатор...
- Разбойник... - перебил его Собакевич.
Чичиков опять смущенно хихикнул.
- Однако у него такое ласковое лицо...
- Разбойничье лицо... - снова перебил Собакевич. - Дайте ему нож да
выпустите на большую дорогу, зарежет. Он, да еще вице-губернатор - это Гога
и Магога.
- Впрочем, что до меня... - немного подумав, начал Чичиков, - то мне,
признаюсь, больше всех нравится полицмейстер...
- Мошенник! - хладнокровно сказал Собакевич. - Продаст, обманет, да еще
пообедает с вами. Все мошенники, - спокойно продолжал он. - Весь город
такой. Один там есть порядочный человек - прокурор, да и тот свинья.
Чичиков подавлен, вынимает платок, вытирает пот.
- Что же, душенька, пойдем обедать, - изрекла, наконец, Федулия,
поднимаясь с дивана.
- Прошу... - вставая, сказал Собакевич.
Столовая. Четыре прибора. Дымятся щи. Громадное блюдо няни {Няней
называется бараний желудок, начиненный гречневой кашей, мозгами и
ножками...}. За столом Федулия, Собакевич, Чичиков и неизвестное существо
женского пола - не то родственница, не то приживалка.
Собакевич (жуя):
- Этакой няни в городе вы не будете есть. Там вам черт знает что
подадут.
Чичиков (робко):
- У губернатора, однако ж, стол не дурен.
Собакевич:
- Котами кормят.
Чичиков (уронив ложку):
- Как котами?
Собакевич (жуя):
- Купит его каналья повар кота, обдерет и подаст вместо зайца.
Федулия:
- Фу... какую ты неприятность говоришь...
Собакевич:
- А что ж, душа моя, я не виноват, что у них так делается. Все, что
наша Акулька в помойную лохань бросает, они это в суп, да в суп... У меня не
так... - отваливая себе с блюда новый кусок няни, продолжал Собакевич, - у
меня, когда свинина, всю свинью тащи на стол, баранина, всего барана
подавай... Я не какой-нибудь Плюшкин. 800 душ имеет, а обедает хуже моего
пастуха.
- А кто это такой? - поинтересовался Чичиков.
- Мошенник, - ответил Собакевич, - скряга. Всех людей голодом
переморил.
- Взаправду с голоду умирают?.. - с участием спросил Чичиков. - И что
же, в большом количестве?
- Как мухи дохнут...
- Неужто, как мухи... И далеко он живет?
- В пяти верстах.
- В пяти верстах! - взволнованно воскликнул Чичиков. - Это, если
выехать из ваших ворот, будет налево или направо?
- А я вам даже не советую и дороги значь к этой собаке, - сказал
Собакевич. - Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к
нему.
- Нет, что вы... - скромно улыбнувшись, отвечал Чичиков, - я спросил
только потому, что интересуюсь познанием всякого рода мест...
Гостиная. Собакевич, развалясь, сидит на диване, сбоку около него, на
кресле, Чичиков. Оба без фраков, перед ними на блюдечках различное
варенье...
Чичиков, только что, очевидно, кончивший говорить, вынул платок, громко
высморкался, посмотрел на неподвижно сидевшего Собакевича и, наклонившись к
нему, произнес:
- Итак?..
- Вам нужно мертвых душ? - просто, без тени удивления, спросил
Собакевич.
- Э... Да... несуществующих... - смягчил выражение Чичиков.
- Извольте, я готов продать.
- И какая же цена?
- По сто рублей за штуку.
- По сто?! - вскричал Чичиков и, разинув рот,, поглядел Собакевичу в
самые глаза.
- А ваша цена? - не меняя позы, спросил Собакевич.
- Моя цена? - поднимаясь с места, криво усмехнулся Чичиков. - Моя
цена... Ну... по восьми гривен за душу.
- Эк, куда хватили, - оживляясь, произнес Собакевич, - Ведь я продаю не
лапти.
- Однако ж это и не люди! - возмущенно сказал Чичиков. - Извольте, по
полтора рубля.
- Да чего вы скупитесь, - вставая, сказал Собакевич. - Другой мошенник
обманет вас и продаст дрянь, а не души. - С этими словами он подошел к
конторке, достал пачку каких-то бумаг. - У меня мужики, что ядреный орех! -
И, заглянув в бумаги, заявил: - Вот, например, каретник Михеич, сам сделает,
сам обобьет и сам лаком покроет...
- Но позвольте... - начал было Чичиков.
- Пробка Степан, плотник, - не слушая, продолжал Собакевич. - Ведь что
за силища была! А Милушкин, кирпичник... А Максим Телятников, сапожник, что
шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! А Еремей...
- Но позвольте! - перебил его, наконец, изумленный Чичиков. - Ведь это
весь народ мертвый!
- Мертвый... - как бы одумавшись, произнес Собакевич. - Да, мертвый...
- согласился он и тут же хмуро добавил: - А что толку с тех, что живут? Что
это за люди? Мухи!
Чичиков рассмеялся.
- Но все же они существуют.
- Существуют... Эх, сказал бы я! - махнул рукой Собакевич и, кинув на
конторку бумаги, направился к Чичикову. - Ну, извольте, ради вас, по
полсотни за душу...
- Да ведь предмет-то, Михаил Семенович, - улыбнулся, пожимая плечами,
Чичиков, - просто: фу-фу. Кому он нужен...
- Да вот вы же покупаете, - не без намека заметил Собакевич, - стало
быть, нужен...
Чичиков на мгновение растерялся и, закусив губу, хладнокровно ответил:
- Я покупаю по наклонности собственных мыслей...
- Это ваше дело, - уловив его замешательство, спокойно сказал
Собакевич. - Мне не нужно знать, зачем вам эти души. Давайте по тридцати и
забирайте их, бог с вами.
- Нет, я вижу, вы не хотите продавать, - потеряв терпение, вскипел
Чичиков и стал надевать фрак. - Два рубля - последняя моя цена, и прощайте!
- категорически заявил он и двинулся к дверям.
- Позвольте! Позвольте! - кинувшись за ним, вскричал Собакевич и,
задержав его у дверей, жалобно закачал головой.
- Эх, душа-то у вас... Ну, нечего с вами делать. Извольте. - Пожимая
Чичикову руку, он опять наступил ему на ногу. Изогнулся, зашипел Чичиков.
Смущенно разводит перед ним руками Собакевич...
Под унылый звон церковного колокола...
...Безлюдная равнина с тяжелыми облаками... Бедное, без единого деревца
крестьянское кладбище... и длинный, ветхий деревянный мост на фоне деревни и
белеющей сельской церкви. По мосту плетутся крестьянские дроги с большим
длинным гробом. За гробом молча шагают старенький священник в темном
заплатанном подряснике, худая, рослая баба и двое маленьких ребятишек,
одетые в лохмотья. Навстречу похоронам по мосту едет чичиковская тройка.
Остановились дроги с гробом, пропуская тройку. Крестится, проезжая мимо,
Селифан, привстав в бричке, крестится его барин...
Проехала, разминулась тройка с гробом и, сделав два-три поворота - мимо
полуразвалившихся крестьянских изб, мимо скирд и кладей заросшего крапивой
необмолоченного хлеба, - въехала в покосившиеся ворота барской усадьбы и
остановилась в большом безлюдном дворе. Обветшалые, покрытые плесенью
амбары, погреба, разные повозки, телеги и сани заполняли двор. Все говорило,
что здесь когда-то текло хозяйство в обширном размере, а ныне глядело все
пасмурно и пустынно.
Удивленно приподнявшись в бричке, Чичиков только у одного из амбаров
заметил какую-то фигуру, возившуюся около огромного замка со связкой ключей,
"Наверное, ключница", - подумал Чичиков, платье на ней было неопределенное,
похожее очень на женский капот, на голдве колпак, который носят дворовые
бабы. Фигура со своей стороны пристально глядела в сторону Чичикова, ей,
казалось, в диковину появление во дворе чужого человека.
- Послушай, матушка! - крикнул Чичиков, выходя из брички. - Что
барин...
- Нету дома! - прервала его сиплым голосом ключница. - А что вам нужно?
- прибавила она, немного спустя.
- Есть дело!
- Идите и комнаты! - крикнула ключница и повернулась к нему спиной.
Поднявшись на полуразвалившееся крыльцо дряхлого господского дома,
Чичиков вступил в темные широкие сени, из сеней он попал и комнату,
чуть-чуть озаренную светом, выходившим из широкой щели находившейся здесь
двери. Отворивши дверь, Чичиков очутился в свету и был поражен представшим
беспорядком. Казалось, будто в доме происходило мытье полов и сюда на время
нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял сломанный стул, рядом с ним
висели часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил
паутину. Тут же стоял шкаф со старинным серебром и китайским фарфором. На
бюро лежало много всякой мелкой всячины. На стенах, весьма тесно и
бестолково, висело несколько картин: длинная пожелтевшая гравюра какого-то
сражения и рядом два почерневших портрета, писанные маслом; один - юной
красивой девушки, другой - лихого гвардейского офицера. С середины потолка
свисала люстра в рваном холстяном мешке. В углу комнаты была навалена куча
того, что погрубее и что недостойно лежать на столах.
Пока Чичиков все это странное убранство рассматривал, отворилась
боковая дверь и вошла та самая ключница, которую он встретил на дворе. Но
тут он увидел, что это был скорее ключник, потому что весь подбородок его от
довольно редкого бритья походил на скребницу из железной проволоки, какою
чистят лошадей.
- Что ж барин? У себя, что ли? - спросил Чичиков.
- Здесь хозяин, - сказал ключник.
- Где же он?
- Да что вы, батюшка, слепы, что ли? - сердито ответил ключник,
стаскивая с головы колпак. - Я ведь хозяин-то!
Чичиков, пораженный, отступил, шинель сползла с его плеч... Перед ним
стоял Плюшкин, лицо его не представляло ничего особенного, только один
подбородок выступал далеко вперед да маленькие глазки из-под высоко выросших
бровей бегали, как мыши... Шея его была повязана чем-то таким, что нельзя
было разобрать, чулок ли это или набрюшник, только никак не галстук...
- "...А ведь было время, - возникает голос автора на лице Плюшкина, -
когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин. Все текло
живо и размеренным ходом: двигались мельницы, работали суконные фабрики,
столярные станки, прядильни: везде и во все входил зоркий взгляд хозяина.
Сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум.
Опытом и познанием света была проникнута речь его, и гостю, что заезжал к
нему сытно пообедать, было приятно слушать его..."
Все это время Плюшкин стоял перед Чичиковым, не говоря ни слова, этот
все еще не мог придумать, как ему начать разговор. Наконец, через силу
улыбнувшись, он проговорил:
- Наслышавшись о вашем редком управлении имением, счел долгом
познакомиться и принести свое почтение...
На что Плюшкин что-то непонятное пробормотал и уже более внятно
добавил:
- Прошу покорнейше садиться...
Оглянувшись, Чичиков осторожно присел на краешек какого-то стула.
- Я давненько не вижу у себя гостей, - продолжал скрипучим голосом
Плюшкин, - да и, признаться, мало вижу в них толку. Кухня у меня такая
прескверная, труба совсем развалилась, начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Да и сена хоть бы клок в хозяйстве! Землишка моя маленькая, мужик ленив, все
норовит как бы в кабак... Того и гляди - пойдешь на старости по миру...
- Мне, однако ж, сказывали, - скромно заметил Чичиков, - что у вас
более тысячи душ...
- А вы, батюшка, наплевали бы тому в глаза, кто это сказывал, -
рассердился вдруг Плюшкин, - проклятая горячка выморила у меня мужиков.
- Скажите!.. - не то радостно, не то сочувственно произнес Чичиков. И
много выморила?..
- Да, душ сто двадцать... - плаксиво ответил Плюшкин.
- Целых сто двадцать! - воскликнул Чичиков. - Не может быть!
- Стар я, батюшка, врать-то, - обиделся Плюшкин, - седьмой десяток
пошел...
- Соболезную... - сделав скорбное лицо и приложив руку к сердцу,
поклонился Чичиков, - душевно соболезную...
- Да ведь соболезнование в карманы не положишь, - раздраженно сказал
Плюшкин. - Вот живет тут около меня капитан, черт знает откуда взялся такой,
- Погляди, не видно ли деревни?
- Нет, барин, не видно, - ответил насквозь промокший Селифан. - Но, но,
любезные!
Вдруг бричка почему-то стала качаться из стороны в сторону.
- Ты по какой дороге едешь, мошенник? - высунувшись опять, крикнул
Чичиков.
- Не знаю, барин! - ответил голос Селифана. - Темно. Кнута не видно.
В это время бричка резко наклонилась набок.
- Держи, держи, опрокинешь! - закричал Чичиков.
- Как можно опрокинуть... - ответил из темноты Селифан. - Опрокинуть я
никак не могу...
Но бричка все же совсем наклонилась, и Чичиков, выпав из нее, шлепнулся
прямо в лужу.
Остановив изнуренных лошадей, Селифан слез с козел и стал перед
барином, который, чертыхаясь, барахтался в грязи.
- Ишь ты, все же перекинулась... - после некоторого размышления заметил
Селифан.
- Ты пьян, мерзавец, как сапожник! - отряхиваясь, ругался Чичиков.
- Что вы, барин, как можно, чтоб я был пьян, - оправдывался Селифан. -
С приятелем поговорили милость, ну, и закусили...
- А что я тебе последний раз говорил, когда ты напился? - подойдя к
Селифану, с угрозой спросил Чичиков. - Забыл? А? Забыл?
- Как можно забыть, ваше благородие. Я свое дело знаю. С хорошим
человеком закуска не обидное дело...
- Вот высеку я тебя! - оборвал его Чичиков, - так будешь знать, как с
хорошим человеком закусывать...
- Это как вашей милости завгодно, - ответил на все согласный Селифан и,
подойдя к бричке, уперся о нее плечом, стараясь выправить. - Коли высечь,
так и высечь, я не прочь. Почему не посечь, коли за дело, на то воля
господская... - Рассуждая так, Селифан выровнял бричку и, прислушиваясь к
собачьему лаю, доносившемуся из темноты, сказал:
- Собаки лают. Кажись, деревня близко. Садитесь, барин.
Промокший, грязный Чичиков молча полез вовнутрь, а Селифан на козлы.
- Но, почтенные! - послышался его голос, и бричка, тронувшись, исчезла
за завесой дождя...
Проснулся Чичиков от странного шипения и чрезмерно громкого боя стенных
часов. Часы пробили девять. Солнце сквозь окно блистало прямо нашему герою в
глаза; окинувши взглядом невзрачную комнатку, в которой он проспал ночь,
Чичиков заметил, как в дверь выглянуло чье-то женское лицо и в ту же секунду
скрылось. Спрыгнув с постели, Чичиков начал одеваться и так громко при этом
чихнул, что стоящий в это время у открытого окна индийский петух вдруг
быстро заболтал ему что-то на своем языке, вероятно, "желаю здравствовать",
на что Чичиков, обернувшись, сказал: - Дурак! - Подошел к окну и стал
рассматривать бывшие перед ним виды.
Окно глядело едва ли не в курятник, весь дворик которого был наполнен
птицами. Индейкам и курам не было здесь числа. Справа от курятника был
расположен огород, где промежду грядок виднелись яблони и другие фруктовые
деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев. Для той же причины
на длинных шестах водружено было несколько чучел с растопыренными руками. На
одном из них был одет чепец самой хозяйки...
...которая в точно таком же сидела сейчас за самоваром и наливала
сидящему перед ней Чичикову чай. Хозяйка была женщина пожилых лет, одна из
тех матушек, небольших помещиц, которые всегда плачутся на неурожай, на
убытки, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки,
размещенные по ящикам комодов.
- А у вас, матушка, хорошая деревенька, - заметил Чичиков, принимая
чашку с чаем. - Сколько в ней душ?
- Душ в ней, отец мой, без малого восемьдесят, - склонив голову набок,
ответила хозяйка, - да беда, времена плохие, прошлый год неурожай был...
- Однако, - перебил ее Чичиков, - мужики на вид у вас дюжие, избенки
крепкие. Но позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся. Приехал в ночное
время, в дождь...
- Коробочка, коллежская секретарша.
- А имя и отчество?
- Настасья Петровна.
- Настасья Петровна? Хорошее имя, Настасья Петровна. У меня тетка
родная Настасья Петровна.
- А ваше имя как? Ведь вы, чай, заседатель.
- Нет, матушка, - ответил Чичиков, усмехнувшись, - "чай, не
заседатель", а так, ездим по своим делишкам.
- А, так вы покупщик! Как жаль, что я так дешево продала купцам мед, ты
бы, мой отец, наверно, купил его подороже.
- Нет, мед я не купил бы.
- Что ж? Разве пеньку?
- И пеньку не купил бы. Скажите, матушка, у вас умирали крестьяне?
- Ох, батюшка, осьмнадцать человек! - сказала старуха вздохнувши. - И
умер такой все славный народ, все работники.
- Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?
- Кого, батюшка?
- А вот этих, всех, что умерли.
- Да как же уступить их?
- А просто так. Или продайте. Я вам за них деньги дам.
- Это как же, право... - произнесла старуха, выпучив на него глаза. - Я
что-то в толк не возьму. Нешто ты хочешь откапывать их...
- А это уж мое дело.
- Да ведь они же мертвые.
- А кто же говорит, что живые. Ведь они в убыток вам, вы за них подать
платите, а я вас избавлю от платежа, да еще заплачу вам рубликов пятнадцать.
Ну, как, а?
- Право, не знаю... Я ведь мертвых еще никогда не продавала.
- Еще бы! - усмехнулся Чичиков. - Это бы скорей походило на диво! Да
неужто вы думаете, что в них есть какой-нибудь прок?
- Нет, этого-то я не думаю, меня только затрудняет, что они мертвые.
- А платите вы за них, как за живых...
- Ох, мой отец, и не говори!.. - подхватила помещица. - Еще третью
неделю внесла больше полутораста.
- Вот видите, а теперь я буду платить за них, а не вы. И даже крепость
свершу на свои деньги, понимаете?
Старуха задумалась. Она видела, что дело как будто выгодное, да только
слишком небывалое, а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не
надул ее этот покупщик; приехал бог знает откуда, да еще в ночное время...
- Так что ж, матушка, по рукам, что ли? - теряя терпение, спросил
Чичиков.
- А может, ты, отец мой, обманываешь меня, может, они того... больше
стоят?..
- Эх, какая вы! - вскричал Чичиков. - Да что же они стоят. Ведь это
прах. Просто прах! А я вам даю деньги, пятнадцать рублей. Ведь это деньги.
Вы их не сыщите на улице. Вот признайтесь, почем продали мед?
- По двенадцать рублей за пуд.
- Так это же мед! Вы заботливо собирали его, может быть год, ездили,
морили пчел, кормили их зимой в погребе и получили за труд, за старание
двенадцать рублей. А тут вы ни за что, даром, берете пятнадцать.
После таких убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха,
наконец, поддастся.
- Право, - отвечала помещица, - мое такое неопытное вдовье дело! Лучше
уж я маленько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.
- Страм, матушка! Страм! - вконец выйдя из себя, вскричал Чичиков. - Ну
что вы говорите! Кто же станет покупать их! На что они им?
- А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся... -
возразила старуха и, не кончив речи, открыла рот и уставилась на Чичикова
почти со страхом, желая знать, что он скажет.
- Мертвые в хозяйстве! - рассмеялся вдруг Чичиков. - Эх, куда хватили!
Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде?
- С нами крестная сила! - крестясь, испуганно проговорила старуха. -
Какие страсти говоришь.
- А впрочем, ведь кости и могилы у вас останутся, перевод только на
бумаге. Ну, так как же? А? Старуха вновь задумалась.
- О чем же вы думаете, Настасья Петровна?
- Может, я вам лучше пеньку продам...
- Да на что мне ваша пенька? - опять возмутился Чичиков. - Я вас совсем
о другом, а вы мне про пеньку. Так как же, Настасья Петровна? А?..
- Право, не приберу, товар такой... Совсем небывалый...
- О черт! - вскричал Чичиков и хватил в сердцах стулом об пол.
- Ох, не припоминай его, батюшка, не припоминай! - вскрикнула, вся
побледнев, помещица и, вскочив, быстро закрестилась. - Еще вчера всю ночь
мне он снился, окаянный. Такой гадкий привиделся, с рогами...
- Дивлюсь, как они вам десятками не снятся! Ведь вы словно какая-нибудь
дворняжка, что лежит на сене и сама не ест и другим не даст. А я хотел было
закупить у вас и продукты разные, потому что я и казенные подряды веду. -
Здесь Чичиков прилгнул, хоть и вскользь, но неожиданно - удачно. Казенные
подряды сильно подействовали на старуху.
- Да ты не сердись так горячо, отец мой. Ну, изволь, я готова отдать
тебе их за пятнадцать ассигнаций. Только ты уж насчет подрядов-то, коли
случится, муки ржаной, или круп каких, или скотины битой, не обидь меня.
- Как можно, матушка, - облегченно вздохнув, сказал Чичиков, стирая со
лба пот платком. - Только вам надо подписать доверенное письмо на свершение
крепости. Я его сейчас составлю, а вы подпишете.
Выйдя в комнатку, где он провел ночь, Чичиков тотчас же вернулся
обратно со своей шкатулкой. Поставив на стол и со звоном открыв ее особым
ключом, он присел к столу и, очинив перо, начал писать.
- Хорош у тебя ящичек, отец мой, - подходя к нему, сказала помещица. -
Чай, в Москве купил?
- В Москве, - ответил Чичиков, продолжая писать.
- Только уж, пожалуйста, не забудьте насчет подрядов, - присаживаясь,
попросила хозяйка.
- Не забуду, не забуду.
- А свиного сала не покупаете? У меня на святках свиное сало будет.
- Купим, купим, все купим, - не отрываясь от письма, пробормотал
Чичиков.
- Может быть, понадобятся птичьи перья, - продолжала помещица. - У меня
к Филиппову посту и птичьи перья будут...
- И перья купим, и сало, и пеньку, все купим! - закончив письмо, весело
проговорил Чичиков. - Вот, подпишитесь, матушка, - сказал, подавая помещице
перо и подвигая бумагу...
И опять под звон бубенцов катила бричка по дороге. В бричке с открытым
верхом сидел и мурлыкал что-то про себя довольный Чичиков.
Селифан на сей раз был суров, он только похлестывал лошадей кнутом, не
обращая к ним никакой поучительной речи. Из угрюмых уст его лишь были слышны
одни однообразно-неприятные восклицания. - Ну, ну, ворона, зевай! - и больше
ничего...
Неожиданно из-за поворота, навстречу тройке Селифана, вылетела коляска
с шестериком коней. В коляске губернаторская дочь и старая компаньонка.
Экипаж налетел на чичиковскую бричку. Лошади перепутались. Губернаторская
дочка испуганно взвизгнула.
- Ах ты, мошенник, ты что, пьян, что ли! - закричал Селифану
губернаторский кучер.
- А ты что расскакался! - приосанясь, ответил ему Селифан.
- Да ведь я тебе кричал, ворона!
Ругаясь, они начали осаживать назад лошадей, чтобы распутаться... Но не
тут-то было. Лошади несколько попятились, но потом опять сшиблись,
переступив постромки.
Со страхом в лице смотрят на все это дамы. Привстав в бричке, как
завороженный, Чичиков смотрит на губернаторскую дочку (шестнадцатилетнюю
девушку с золотистыми волосами, ловко и мило приглаженными на небольшой
головке).
Губернаторский кучер и Селифан слезли с козел и, продолжая
переругиваться, начинают распутывать упряжь и коней.
- Осаживай, осаживай своих, нижегородская ворона! - кричал чужой кучер.
- А я что делаю, шаромыжник!.. - отвечал Селифан.
Между тем Чичиков, сойдя с брички, вежливо поклонился дамам, те
благосклонно ответили ему. Осмелев, он двинулся было к коляске, явно
намереваясь заговорить и познакомиться с этим юным и прекрасным созданием...
Но упряжь была уже распутана, кучер ударил по лошадям, и коляска,
подхваченная шестеркой, полетела...
Чичиков двинулся вслед за коляской. Вышел на пригорок и, как
зачарованный, уставился вдаль... Вдали, вздымая за собой пыль, со звоном,
что музыка, летела, удалялась коляска.
- Славная бабешка... - задумчиво произнес Чичиков, открывая табакерку и
нюхая табак. - Любопытно бы знать, чьих она. Ведь если, положим, этой
девушке да придать тысчонок двести приданого, из нее бы мог выйти очень и
очень лакомый кусочек...
Окно. У окна большая, неуклюжая клетка, в ней темный дрозд с белыми
крапинками. Слышится знакомый звон бубенцов. В окне рядом с дроздом
одновременно показались два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как
огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдавская тыква. Выглянув и
переглянувшись, оба лица и ту же минуту исчезли... "Тпрррууу", - раздулся
громкий голос Селифана, и из окна стало видно, как перед крыльцом
остановилась бричка и из нее с помощью подбежавшего лакея выскочил Павел
Иванович Чичиков, которого на крыльце встретил сам хозяин.
Гостиная. Грубая, необыкновенных размеров мебель. На стенах портреты в
больших рамках.
- Прошу... - громко произнес, распахивая двери, отрывистый голос, в тот
же момент раздался нечеловеческий крик от боли... и в гостиную, держась
рукой за ногу, вскочил Чичиков.
- Я, кажется, вас побеспокоил... - смущенно извиняясь, появляется
следом за ним Собакевич...
- Ничего... Ничего... - прошипел Чичиков, потирая ногу...
Из противоположных дверей, степенно держа голову, как пальма, вошла
весьма высокая дама, в чепце с лентами.
- Это моя Федулия Ивановна, - сказал Собакевич. - Душенька, рекомендую:
Павел Иванович Чичиков.
Чичиков, хромая, подлетел к ручке Федулии, которую она почти впихнула
ему в губы, затем, сделав движение головой, подобно актрисам, играющим коро-
лев, Федулия сказала:
- Прошу... - и уселась на диван. Чичиков и Собакевич сели в кресла.
Наступило молчание. Стучит дрозд. Чичиков делает попытку улыбнуться Федулии
Ивановне, но она недвижна и величественна. Тогда Чичиков смотрит на
Собакевича.
- Маврокордато... - отрывисто вдруг изрекает тот, кивая на портрет
какого-то странного военного, в красных панталонах, с толстыми ляжками и с
неслыханны ми усами.
Чичиков уставился на портрет.
- Колокотрони... - продолжал Собакевич на точно таком же портрете
другого военного.
- Канари...
- Миаули... греческие полководцы... - пояснил он.
Ознакомив Чичикова с портретами полководцев, Собакевич опять замолчал.
- А мы в прошедший четверг, - с улыбкой начинает Чичиков, - об вас
вспоминали у Ивана Григорьевича...
Молчание.
- Прекрасный он человек... - продолжал Чичиков.
- Кто такой? - спросил Собакевич.
- Председатель...
- Это вам показалось. Он дурак, какого свет не производил...
Чичиков изумленно открывает рот, потом приходит в себя и, хихикнув,
говорит:
- Возможно. Всякий человек не без слабостей... Но зато губернатор...
- Разбойник... - перебил его Собакевич.
Чичиков опять смущенно хихикнул.
- Однако у него такое ласковое лицо...
- Разбойничье лицо... - снова перебил Собакевич. - Дайте ему нож да
выпустите на большую дорогу, зарежет. Он, да еще вице-губернатор - это Гога
и Магога.
- Впрочем, что до меня... - немного подумав, начал Чичиков, - то мне,
признаюсь, больше всех нравится полицмейстер...
- Мошенник! - хладнокровно сказал Собакевич. - Продаст, обманет, да еще
пообедает с вами. Все мошенники, - спокойно продолжал он. - Весь город
такой. Один там есть порядочный человек - прокурор, да и тот свинья.
Чичиков подавлен, вынимает платок, вытирает пот.
- Что же, душенька, пойдем обедать, - изрекла, наконец, Федулия,
поднимаясь с дивана.
- Прошу... - вставая, сказал Собакевич.
Столовая. Четыре прибора. Дымятся щи. Громадное блюдо няни {Няней
называется бараний желудок, начиненный гречневой кашей, мозгами и
ножками...}. За столом Федулия, Собакевич, Чичиков и неизвестное существо
женского пола - не то родственница, не то приживалка.
Собакевич (жуя):
- Этакой няни в городе вы не будете есть. Там вам черт знает что
подадут.
Чичиков (робко):
- У губернатора, однако ж, стол не дурен.
Собакевич:
- Котами кормят.
Чичиков (уронив ложку):
- Как котами?
Собакевич (жуя):
- Купит его каналья повар кота, обдерет и подаст вместо зайца.
Федулия:
- Фу... какую ты неприятность говоришь...
Собакевич:
- А что ж, душа моя, я не виноват, что у них так делается. Все, что
наша Акулька в помойную лохань бросает, они это в суп, да в суп... У меня не
так... - отваливая себе с блюда новый кусок няни, продолжал Собакевич, - у
меня, когда свинина, всю свинью тащи на стол, баранина, всего барана
подавай... Я не какой-нибудь Плюшкин. 800 душ имеет, а обедает хуже моего
пастуха.
- А кто это такой? - поинтересовался Чичиков.
- Мошенник, - ответил Собакевич, - скряга. Всех людей голодом
переморил.
- Взаправду с голоду умирают?.. - с участием спросил Чичиков. - И что
же, в большом количестве?
- Как мухи дохнут...
- Неужто, как мухи... И далеко он живет?
- В пяти верстах.
- В пяти верстах! - взволнованно воскликнул Чичиков. - Это, если
выехать из ваших ворот, будет налево или направо?
- А я вам даже не советую и дороги значь к этой собаке, - сказал
Собакевич. - Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к
нему.
- Нет, что вы... - скромно улыбнувшись, отвечал Чичиков, - я спросил
только потому, что интересуюсь познанием всякого рода мест...
Гостиная. Собакевич, развалясь, сидит на диване, сбоку около него, на
кресле, Чичиков. Оба без фраков, перед ними на блюдечках различное
варенье...
Чичиков, только что, очевидно, кончивший говорить, вынул платок, громко
высморкался, посмотрел на неподвижно сидевшего Собакевича и, наклонившись к
нему, произнес:
- Итак?..
- Вам нужно мертвых душ? - просто, без тени удивления, спросил
Собакевич.
- Э... Да... несуществующих... - смягчил выражение Чичиков.
- Извольте, я готов продать.
- И какая же цена?
- По сто рублей за штуку.
- По сто?! - вскричал Чичиков и, разинув рот,, поглядел Собакевичу в
самые глаза.
- А ваша цена? - не меняя позы, спросил Собакевич.
- Моя цена? - поднимаясь с места, криво усмехнулся Чичиков. - Моя
цена... Ну... по восьми гривен за душу.
- Эк, куда хватили, - оживляясь, произнес Собакевич, - Ведь я продаю не
лапти.
- Однако ж это и не люди! - возмущенно сказал Чичиков. - Извольте, по
полтора рубля.
- Да чего вы скупитесь, - вставая, сказал Собакевич. - Другой мошенник
обманет вас и продаст дрянь, а не души. - С этими словами он подошел к
конторке, достал пачку каких-то бумаг. - У меня мужики, что ядреный орех! -
И, заглянув в бумаги, заявил: - Вот, например, каретник Михеич, сам сделает,
сам обобьет и сам лаком покроет...
- Но позвольте... - начал было Чичиков.
- Пробка Степан, плотник, - не слушая, продолжал Собакевич. - Ведь что
за силища была! А Милушкин, кирпичник... А Максим Телятников, сапожник, что
шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! А Еремей...
- Но позвольте! - перебил его, наконец, изумленный Чичиков. - Ведь это
весь народ мертвый!
- Мертвый... - как бы одумавшись, произнес Собакевич. - Да, мертвый...
- согласился он и тут же хмуро добавил: - А что толку с тех, что живут? Что
это за люди? Мухи!
Чичиков рассмеялся.
- Но все же они существуют.
- Существуют... Эх, сказал бы я! - махнул рукой Собакевич и, кинув на
конторку бумаги, направился к Чичикову. - Ну, извольте, ради вас, по
полсотни за душу...
- Да ведь предмет-то, Михаил Семенович, - улыбнулся, пожимая плечами,
Чичиков, - просто: фу-фу. Кому он нужен...
- Да вот вы же покупаете, - не без намека заметил Собакевич, - стало
быть, нужен...
Чичиков на мгновение растерялся и, закусив губу, хладнокровно ответил:
- Я покупаю по наклонности собственных мыслей...
- Это ваше дело, - уловив его замешательство, спокойно сказал
Собакевич. - Мне не нужно знать, зачем вам эти души. Давайте по тридцати и
забирайте их, бог с вами.
- Нет, я вижу, вы не хотите продавать, - потеряв терпение, вскипел
Чичиков и стал надевать фрак. - Два рубля - последняя моя цена, и прощайте!
- категорически заявил он и двинулся к дверям.
- Позвольте! Позвольте! - кинувшись за ним, вскричал Собакевич и,
задержав его у дверей, жалобно закачал головой.
- Эх, душа-то у вас... Ну, нечего с вами делать. Извольте. - Пожимая
Чичикову руку, он опять наступил ему на ногу. Изогнулся, зашипел Чичиков.
Смущенно разводит перед ним руками Собакевич...
Под унылый звон церковного колокола...
...Безлюдная равнина с тяжелыми облаками... Бедное, без единого деревца
крестьянское кладбище... и длинный, ветхий деревянный мост на фоне деревни и
белеющей сельской церкви. По мосту плетутся крестьянские дроги с большим
длинным гробом. За гробом молча шагают старенький священник в темном
заплатанном подряснике, худая, рослая баба и двое маленьких ребятишек,
одетые в лохмотья. Навстречу похоронам по мосту едет чичиковская тройка.
Остановились дроги с гробом, пропуская тройку. Крестится, проезжая мимо,
Селифан, привстав в бричке, крестится его барин...
Проехала, разминулась тройка с гробом и, сделав два-три поворота - мимо
полуразвалившихся крестьянских изб, мимо скирд и кладей заросшего крапивой
необмолоченного хлеба, - въехала в покосившиеся ворота барской усадьбы и
остановилась в большом безлюдном дворе. Обветшалые, покрытые плесенью
амбары, погреба, разные повозки, телеги и сани заполняли двор. Все говорило,
что здесь когда-то текло хозяйство в обширном размере, а ныне глядело все
пасмурно и пустынно.
Удивленно приподнявшись в бричке, Чичиков только у одного из амбаров
заметил какую-то фигуру, возившуюся около огромного замка со связкой ключей,
"Наверное, ключница", - подумал Чичиков, платье на ней было неопределенное,
похожее очень на женский капот, на голдве колпак, который носят дворовые
бабы. Фигура со своей стороны пристально глядела в сторону Чичикова, ей,
казалось, в диковину появление во дворе чужого человека.
- Послушай, матушка! - крикнул Чичиков, выходя из брички. - Что
барин...
- Нету дома! - прервала его сиплым голосом ключница. - А что вам нужно?
- прибавила она, немного спустя.
- Есть дело!
- Идите и комнаты! - крикнула ключница и повернулась к нему спиной.
Поднявшись на полуразвалившееся крыльцо дряхлого господского дома,
Чичиков вступил в темные широкие сени, из сеней он попал и комнату,
чуть-чуть озаренную светом, выходившим из широкой щели находившейся здесь
двери. Отворивши дверь, Чичиков очутился в свету и был поражен представшим
беспорядком. Казалось, будто в доме происходило мытье полов и сюда на время
нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял сломанный стул, рядом с ним
висели часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил
паутину. Тут же стоял шкаф со старинным серебром и китайским фарфором. На
бюро лежало много всякой мелкой всячины. На стенах, весьма тесно и
бестолково, висело несколько картин: длинная пожелтевшая гравюра какого-то
сражения и рядом два почерневших портрета, писанные маслом; один - юной
красивой девушки, другой - лихого гвардейского офицера. С середины потолка
свисала люстра в рваном холстяном мешке. В углу комнаты была навалена куча
того, что погрубее и что недостойно лежать на столах.
Пока Чичиков все это странное убранство рассматривал, отворилась
боковая дверь и вошла та самая ключница, которую он встретил на дворе. Но
тут он увидел, что это был скорее ключник, потому что весь подбородок его от
довольно редкого бритья походил на скребницу из железной проволоки, какою
чистят лошадей.
- Что ж барин? У себя, что ли? - спросил Чичиков.
- Здесь хозяин, - сказал ключник.
- Где же он?
- Да что вы, батюшка, слепы, что ли? - сердито ответил ключник,
стаскивая с головы колпак. - Я ведь хозяин-то!
Чичиков, пораженный, отступил, шинель сползла с его плеч... Перед ним
стоял Плюшкин, лицо его не представляло ничего особенного, только один
подбородок выступал далеко вперед да маленькие глазки из-под высоко выросших
бровей бегали, как мыши... Шея его была повязана чем-то таким, что нельзя
было разобрать, чулок ли это или набрюшник, только никак не галстук...
- "...А ведь было время, - возникает голос автора на лице Плюшкина, -
когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин. Все текло
живо и размеренным ходом: двигались мельницы, работали суконные фабрики,
столярные станки, прядильни: везде и во все входил зоркий взгляд хозяина.
Сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум.
Опытом и познанием света была проникнута речь его, и гостю, что заезжал к
нему сытно пообедать, было приятно слушать его..."
Все это время Плюшкин стоял перед Чичиковым, не говоря ни слова, этот
все еще не мог придумать, как ему начать разговор. Наконец, через силу
улыбнувшись, он проговорил:
- Наслышавшись о вашем редком управлении имением, счел долгом
познакомиться и принести свое почтение...
На что Плюшкин что-то непонятное пробормотал и уже более внятно
добавил:
- Прошу покорнейше садиться...
Оглянувшись, Чичиков осторожно присел на краешек какого-то стула.
- Я давненько не вижу у себя гостей, - продолжал скрипучим голосом
Плюшкин, - да и, признаться, мало вижу в них толку. Кухня у меня такая
прескверная, труба совсем развалилась, начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Да и сена хоть бы клок в хозяйстве! Землишка моя маленькая, мужик ленив, все
норовит как бы в кабак... Того и гляди - пойдешь на старости по миру...
- Мне, однако ж, сказывали, - скромно заметил Чичиков, - что у вас
более тысячи душ...
- А вы, батюшка, наплевали бы тому в глаза, кто это сказывал, -
рассердился вдруг Плюшкин, - проклятая горячка выморила у меня мужиков.
- Скажите!.. - не то радостно, не то сочувственно произнес Чичиков. И
много выморила?..
- Да, душ сто двадцать... - плаксиво ответил Плюшкин.
- Целых сто двадцать! - воскликнул Чичиков. - Не может быть!
- Стар я, батюшка, врать-то, - обиделся Плюшкин, - седьмой десяток
пошел...
- Соболезную... - сделав скорбное лицо и приложив руку к сердцу,
поклонился Чичиков, - душевно соболезную...
- Да ведь соболезнование в карманы не положишь, - раздраженно сказал
Плюшкин. - Вот живет тут около меня капитан, черт знает откуда взялся такой,