Страница:
Киносценарий
----------------------------------------------------------------------------
Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
На туманных очертаниях зимнего вечернего Санкт-Петербурга голос автора:
- Очень сомнительно, господа, чтобы избранный нами герой вам
понравился. Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо
дамы требуют, чтоб герой был решительное совершенство, а если у него
какое-нибудь душевное или телесное пятнышко, тогда беда!
Увы! Все это автору известно. И все же он не может взять в герои
добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному
человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и
нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что
изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет
добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.
- Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..
На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через
Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в
тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы
и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному
столбу.
- Коллежский советник, - рекомендует автор, - Павел Иванович Чичиков.
Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко
увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием
поверенного...
Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин,
укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин
испуганно остановился.
- Чичиков! - недовольно воскликнул он. - Опять вы!
- Господин секретарь... - униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и,
ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь
отстранил Чичикова и двинулся было вперед.
- Ради бога! - вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще
стал о чем-то просить...
Налетевший ветер заволок их снежной завесой.
А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную
залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели
немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через
залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного
кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то "странной
личности в темных очках", сидевшей в одиночестве с газетой...
Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское.
Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и
обольстителен Чичиков.
- Из поручений Чичикову досталось, - говорит автор, - похлопотать о
заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося
имения...
Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков
наливает в бокалы шампанское.
- Ну-с, и что же вы от меня хотите? - отрываясь от бумаг, спрашивает
секретарь.
- Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, - наклоняясь ближе, тихонько
объясняет Чичиков, - половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы
не было каких-либо...
Не дослушав его; секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на
спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.
Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку
денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку
салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный
глаз, спросил:
- А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?
- Числятся-с...
- Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? - рассмеялся секретарь и, взяв
одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. - Один умер, другой
родится, а все в дело годится, - подмигнув, весело добавил он и
снисходительно похлопал Чичикова по плечу.
- Жду вас завтра, - прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел. .
Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит, ему вслед. Лицо его
постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: - Ах, я
Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как
живые... Стало быть живые!
Подойдя к столу он залпом выпивает налитый бокал и застывает,
пораженный необычайной мыслью. - Да накупи я всех этих, которые вымерли,
положим, тысячу... Да, положим, заложи их в опекунский совет по двести
рублей на душу... - считает, шевеля губами. - Двести тысяч! - хрипло
выдавил, он. - Двести тысяч капиталу! Боже мой! - хватается за голову,
валится на диван, смеется... Внезапно на лице его страх. - Хлопотливо,
конечно... - опасливо оглядываясь, тихо произносит он. - Страшно... Но кто
же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен
пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, не
оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! - дрожа от
волнения, повторяет Чичиков. - А время удобное, недавно была эпидемия.
Народу вымерло, слава богу, немало...
Крестится. Решительно поднимается. Берет со стола колокольчик и с силой
звонит.
Звон колокольчика подхватили валдайские бубенцы, и по весенней
столбовой дороге, разбрызгивая дождевые лужи, промчалась быстрая тройка с
закрытой холостяцкой бричкой.
По гребню холма, среди крылатых мельниц, пролетела тройка, мимо серой,
пустынной деревушки пронеслась она и вдруг, замедлив бег, остановилась на
горе, около кладбища, спугнув зычным ямщицким "тпрррууу" стаю ворон с
высоких берез.
Из брички тотчас же выскочил небольшой человек в дорожной шинели и
картузе; оглянувшись по сторонам, он ловко прошмыгнул через кладбищенскую
изгородь... и появился на бугорке среди могил и крестов. Это Чичиков.
Осмотрев кладбище, он деловито начал считать белые кресты на свежих
могилах... Внезапно послышался отдаленный колокольный перезвон. Чичиков
вздрогнул, перескочил на одну из самых высоких могил и, вытянувшись,
увидел...
Невдалеке, под горой, город. Блестят кресты церквей, белеют здания,
виднеется пожарная каланча.
Переваливаясь по ухабам, пугая свиней и гусей, бричка Чичикова въехала
в город, причем въезд ее не произвел в городе никакого шума и не был
сопровожден ничем особенным. Только два подвыпивших мужика, стоящие около
кабака, сделали свои замечания, относящиеся более к экипажу, чем к сидевшему
в нем Чичикову.
- Вишь ты, - сказал один другому, - какое колесо! Что ты думаешь, кум,
доедет то колесо, если б случилось, в Москву, или не доедет?
- Доедет... - отвечал другой.
- А в Казань-то, я думаю, не доедет?
- В Казань не доедет...
А бричка между тем подъехала к облупленному зданию с полусмытой
вывеской "Гостиница" и, сделав порядочный скачок на ухабе, скрылась в
воротах...
- ...Приехав в город, герой наш развил необыкновенную деятельность
насчет визитов... - говорит голос автора. - Первым был он с почтением у
губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок
собой, имел на шее "Анну", впрочем, был большой добряк и даже сам иногда
вышивал на тюле... {Каждому из этих персонажей необходимо лаконичное
изобразительное решение.}
...От губернатора он заехал к вице-губернатору, и, хотя тот имел чин
статского советника, Чичиков "по ошибке" дважды сказал ему "ваше
превосходительство"...
...Затем он побывал у прокурора, человека весьма серьезного и
молчаливого...
...У председателя палаты, весьма любезного и рассудительного
человека...
...У почтмейстера, большого остряка и философа...
...У полицмейстера, мужчины мрачного вида, который, между прочим,
пригласил нашего героя пожаловать к нему в тот же день на вечеринку...
Гостиная в доме полицмейстера. Гости. Говор. Бренчат клавикорды. В
открытую дверь из гостиной видна часть комнаты, где, судя по восклицаниям:
"Черви! Пикенция! Крести! Пичук!", играют в карты.
Гости, их человек 15-17, группами и парами расположились по бокам
гостиной, в центре же, около клавикорд, вернее, вокруг играющей на
клавикордах пышной, молодящейся дамы, сгруппировалась сравнительно молодая
часть гостей. Явно рисуясь, дама играет мелодию цыганского романса, сбоку,
увиваясь около нее, переворачивает ноты грузинский князь Чипхайхиладзе.
В углу на диване председатель палаты - Иван Григорьевич и Чичиков.
- Простите... кто это? - кивнув в сторону дамы, спросил Чичиков.
- Анна Григорьевна... - ухмыльнувшись, ответил председатель. - Дама
приятная во всех отношениях...
Дама, очевидно почувствовав на себе их взгляд, повернулась и, с силой
нажав на клавикорды, устремила в свою очередь насмешливо-кокетливый взгляд в
сторону Чичикова. Смутившись, Чичиков отвернулся и увидел "странную личность
в темных очках". "Личность" одиноко сидела около большого зеркала.
Нагнувшись к уху председателя, Чичиков спросил:
- А это кто?
Мельком взглянув на "личность", председатель вполголоса шепнул:
- Шпион... Недавно приехал...
Чичиков, вздрогнув, метнул и сторону "личности" настороженный взгляд...
Но, заметив выходящих из карточной Манилова _и Собакевича, снова наклонился
с вопросом к председательскому уху.
- Помещики Манилов и Собакевич, - ответил тот.
- Так, так, так, - произнес Чичиков, внимательно приглядываясь к тому и
другому.
- И сколько же у каждого душ? - спросил он вполголоса.
Председатель, прищурившись, соображает, потом что-то шепчет Чичикову в
ухо.
- Так, так... - оживляется Чичиков и, повернувшись к председателю
ближе, спрашивает:
- А скажите, Иван Григорьевич, не было ли у них в имениях оспы или
повальной горячки?
Председатель в удивлении отшатывается... В это время в группе около
клавикордов, куда подошли Манилов и Собакевич, раздался веселый,
восторженный смех Манилова. Очевидно, князь Чипхайхиладзе рассказал что-то
смешное. Председатель подводит к ним Чичикова и представляет его. Склонив
голову набок и обольстительно улыбаясь, Чичиков легко шаркает, кланяется.
Собакевич, пожимая его руку, наступает ему на ногу... Сморщившись от боли,
Чичиков подскакивает. - Прошу прощения... - сконфуженный, басит Собакевич.
Общий смех... Картина...
Карточная комната. Редкие восклицания. Свечи. Дым. Игра идет на двух
столах. За одним Беребендровский, Перхуновский, тщедушный инспектор
врачебной управы и весьма пожилая, почтенная дама. За другим - почтмейстер,
полицмейстер, прокурор и Ноздрев. Все играющие в приличных фраках, только
Ноздрев в каком-то архалуке, да к тому же одна бакенбарда у него меньше
другой. Партнеры Ноздрева держат карты у груди так, чтобы он не смог
подсмотреть.
- Пошел тамбовский мужик, - сказал полицмейстер, бросив на стол карту.
- А я его по усам, - вскричал Ноздрев, хлестнув картой. Играющие не
спускают глаз с рук Ноздрева.
- Пошла старая попадья, - задумчиво произнес прокурор, кладя на стол
даму. Почтмейстер и полицмейстер бросают по маленькой.
- А я ее по усам, - сказал Ноздрев, кроя валетом даму и забирая взятку
себе.
- Эге-ге-ге! Позволь! Позволь! - вскричали играющие, хватая взятку
Ноздрева.
- Валетом даму?..
Спор. Восклицания...
В дверях появляется председатель с Чичиковым. Спор оборвался. Играющие
обернулись. Чичиков приветливо всем кланяется. Вдруг Ноздрев, вырвав руку со
взяткой, вскакивает и, широко раскрыв объятия,
Громко кричит:
- Ба! Ба! Какими судьбами?! - Чичиков в изумлении остановился.
_- А мы все утро говорили о тебе... - направляясь к нему, продолжает
Ноздрев. - Смотри, говорю, если мы не встретим...
Тихо председателю:
- Как его фамилия?
- Чичиков, - ответил председатель.
- Смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова! - Ноздрев бесцеремонно
ударяет растерянного Чичикова по плечу. Чиновники хихикают.
- Ну, поцелуй меня, душа моя! - говорит Ноздрев и, обняв Чичикова,
крепко его целует...
- ...Уже более недели Павел Иванович, - говорит автор, - жил в городе,
разъезжая по вечерникам и обедам, проводя, как говорится, очень приятно
время... Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить
помещиков Манилова и Собакевича...
На этих словах мы видим голые ноги Чичикова в большом тазу с водой,
затем всю его фигуру. Высокий, худощавый детина с крупным носом и губами
(крепостной Петрушка) тщательно обтирает мокрой губкой полное тело своего
барина.
- Ты, Петрушка, - говорит ему Чичиков, - смотри здесь за комнатой и
чемоданом. Да сходи, брат, что ли, в баню, а то от тебя черт знает чем
несет...
- Ладно... - хмуро басит Петрушка, продолжая свое дело.
Другой крепостной нашего героя, кучер Селифан, коренастый мужичок
небольшого роста, стоял в ожидании барина у крыльца и, попыхивая самодельной
трубкой, оправлял до блеска начищенную сбрую на запряженной в бричку тройке.
Но вот на лестнице показался Чичиков. На плечи его была накинута шинель
на больших медведях, и в руках он держал ларец-шкатулку красного дерева.
Поддерживаемый Петрушкой то с одной то с другой стороны, он спустился с
лестницы и стал усаживаться в бричку.
Заткнув трубку за пояс, Селифан вскочил на козлы. Захлопнув дверцу
брички, Петрушка, издав какой-то зычный звук, махнул Селифану рукой, и
бричка с грохотом выехала из ворот на улицу...
На высоком юру барский дом самой обычной архитектуры. Около него на
пригорке между березами красуется беседка с плоским куполом, голубыми
колоннами и надписью: "Храм уединенного размышления". Возле беседки на
скамейке сидит, попыхивая трубкой, Манилов и мечтательно смотрит в небо...
Сзади на цыпочках к нему подкрадывается Манилова.
- Душенька! - нежно окликает она его.
- Ах!.. - полувскрикнул Манилов и, обернувшись, сладко потянулся к
жене. Манилова целует его... и, пряча за спиною руку, нежненько просит:
- Разинь, душенька, ротик...
Манилов, зажмурив глаза, широко открывает рот. Манилова, жеманничая,
кладет ему в рот конфетку. Манилов жует, счастливо смеется и снова
принимается целовать супругу.
Из-за беседки появляется мужик в заплатанных штанах и шапкой в руке.
Дико смотрит на нежную сцену.
Манилова, заметив мужика, выдирается из объятий.
Мужик поклонился и, почесывая пятерней в затылке, сказал:
- Позволь, барин, отлучиться, подать заработать... Манилов, зевнув,
махнул рукой.
- Ступай, голубчик.
Мужик медленно поплелся, а Манилой опять обнял Манилову, прижался к
ней, вздохнул и, указав рукою на пруд, покрытый зеленой тиной, мечтательно
заговорил:
- А хорошо бы, душенька, через этот пруд выстроить каменный мост, на
котором бы были по обеим сторонам лавки... и чтобы в них сидели купцы.
Манилов тычет рукой по воздуху, показывая, как купцы сидят рядами...
- И... и продавали бы разные мелкие товары... А?
Манилова восхищенно хлопает в ладоши, смеется и обнимает мужа.
Поцелуй...
Из-за беседки появляется приказчик (пухлый человек со свиными
глазками). Некоторое время молча наблюдает Маниловых, потом кашляет.
Манилова оборачивается.
- Ах!..
Манилов, отряхиваясь:
- Что тебе, любезный?..
Вдали послышался знакомый звон бубенцов чичиковской тройки.
- Хорошо бы, барин... - откашлявшись, начинает приказчик.
Колокольчики зазвенели ближе и ясней. Маниловы ахнули, обернулись,
взбежали повыше... смотрят вдаль...
- К нам! К нам! - восторженно закричал Манилов и от радости заплясал
какой-то нелепый танец, затем сорвался и побежал; Манилова, взвизгнув,
ринулась за ним...
Гостиная. Стол. Диван. Щегольская мебель, но одно кресло обтянуто
рогожкой, другое без ножки...
В дверях, раскланиваясь, приседая и пропихивая друг друга, Чичиков и
Манилов.
- Извольте вы...
- Нет уж, вы...
- Нет - вы...
- Да отчего же?
- Ну, - уж оттого.
А наконец, боком втискиваются в гостиную сразу оба, после чего Манилов
немедленно оборачивается к жене, стоящей у зеркала.
- Душенька! Павел Иванович!
Чичиков легко подскочил к Маниловой и не без удовольствия прильнул к ее
руке.
- Вы очень обрадовали нас своим приездом, - несколько картавя,
проговорила Манилова.
- Да, да, Павел Иванович... - подхватил Манилов. Он подталкивает под
Чичикова кресло, но кресло, наклонившись, падает, и Манилов, как ужаленный,
схватывает Чичикова за талию.
- Нет, нет, не сдадитесь. Оно еще не готово. Вот сюда, пожалуйста.
Пятит его в кресло, покрытое рогожей... Манилова вскрикивает:
- Ах нет, и это не готово!
Отдергивает Манилов Чичикова. Тогда тот, легким поворотом,
освободившись от "опеки", опускается на стул.
- Позвольте я посижу на стуле.
- Ах, позвольте вам этого не позволить!.. - восторженно вскрикивает
Манилов и, стащив смущенного Чичикова со стула, заботливо усаживает его при
помощи жены в большое мягкое кресло. - Вот здесь вам будет удобнее, -
успокоившись, наконец, сказал Манилов и уселся на диван напротив.
- Ну, как вам показался наш город? - подсаживаясь к мужу, спросила
Манилова.
- Очень хороший город, прекрасный город, - улыбаясь, ответил ей
Чичиков, приложив при этом руку к сердцу.
- А как вы нашли нашего губернатора? - кокетливо продолжала Манилова.
- О, препочтеннейший человек, - восторженно отзывается Чичиков. - И
какой искусник. Как хорошо он вышивает различные узоры...
- А вице-губернатор, не правда ли, какой... - закатив глаза, спросил
Манилой.
- Очень, очень достойный человек...
- А полицмейстер? Не правда ли? - вскричала Манилова.
- Черезвычайно приятный, чрезвычайно!..
Манилов тянется к Чичикову.
- Ах, Павел Иванович! Вашим посещением вы такое доставили нам
наслаждение, такое наслаждение...
Чичиков приподнимается:
- Помилуйте... что я, ничтожный человек...
- О, Павел Иванович! - вскричал Манилов. - Я бы с радостью отдал
половину моего состояния, чтобы иметь часть тех прекрасных достоинств,
которые вы...
- Нет, нет, - перебивает его Чичиков. - Это я бы почел за величайшее
счастье...
- Ах, Павел Иванович! - зажмурив от восторга глаза, вскрикивает Манилов
и заключает Чичикова в объятия...
Манилова, засмеявшись счастливым смехом, убегает...
Чичиков в то время, пока Манилов висит у него на шее, вынимает часы,
украдкой смотрит время, становится серьезным, легонько освобождается из
объятий и говорит:
- Мне бы хотелось, почтеннейший друг, поговорить с вами об одном очень
нужном деле.
- В таком случае позвольте мне попросить вас в мой кабинет, - сказал
Манилов и повел Чичикова... в соседнюю с гостиной комнату.
- Вот мой уголок!
- Приятная комнатка, - заметил Чичиков, окинувши ее глазами.
Комнатка была точно не без приятности: стены были выкрашены какой-то
голубенькой краской, несколько стульев, одно кресло, стол, на котором лежала
одна книжка и несколько листов бумаги, но больше всего здесь было табаку. Он
был в разных видах: в картузах, в табашнице и, наконец, насыпан был просто
кучей на стуле.
- Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, - пригласил
Манилов. Чичиков сел.
- Позвольте вас попотчевать трубочкой.
- Я не курю... - ласково ответил Чичиков как бы с видом сожаления.
- Отчего же? - тоже ласково и с видом сожаления спросил Манилов.
- Не сделал привычки, боюсь: говорят, трубка губит.
- Позвольте вам заметить, что это предубеждение, - раскуривая трубку,
сказал Манилов. - Курить табак гораздо здоровее, чем нюхать...
- Возможно, возможно... - как бы согласился Чичиков, - но позвольте,
любезный друг, прежде одну просьбу... - проговорил он голосом, в котором
отдалось какое-то странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего он
оглянулся назад.
Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся и даже, встав, закрыл
поплотнее двери, вернулся обратно и, уставившись на Чичикова, с величайшим
вниманием приготовился слушать.
- Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? - спросил его
Чичиков.
- Да уж давно... - с недоумением ответил Манилов.
- А много ли с того времени умерло у вас крестьян?
- Очень... очень многие умирали, - не спуская с Чичикова глаз, ответил
Манилов. - А для каких причин вам это нужно? - сладко спросил он.
Чичиков беспокойно оглянулся на дверь, Манилов тоже оглянулся и еще
ближе наклонился к Чичикову.
- Я бы хотел купить... мертвых...
Манилов отшатывается, дико смотрит на Чичикова.
- Как-с? Извините... Мне послышалось престранное слово...
Чичиков смотрит в упор на Манилова и спокойно повторяет:
- Я полагаю приобрести мертвых крестьян... Манилов тут же выронил чубук
с трубкой на пол и, оцепенев от ужаса, уставился с разинутым ртом на
Чичикова. Некоторое время оба они сидели неподвижна, вперив друг в друга
глаза, как те портреты, что вешались в старину один против другого, по обеим
сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку и поглядел снизу Чичикову в
лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки, не пошутил ли он.
- Но, мне кажется, вы затрудняетесь? - заметил ему Чичиков.
- Я?.. Нет, я не то... - с трудом проговорил Манилов. - Но я...
извините, не могу постичь... Может быть, здесь... в этом выраженном вами...
скрыто другое... Может, вы изволили выразиться так для красоты слога?
- Нет, - перебил его Чичиков, - я разумею приобрести именно мертвых.
Манилов совершенно растерялся и вместо какого-нибудь вопроса принялся
молча посасывать свои чубук, причем так сильно, что тот начал хрипеть, как
фагот.
- Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения? - спросил его Чичиков.
- О, помилуйте, ничуть!.. Но позвольте спросить, - испуганно взглянув
на гостя, с трудом проговорил он, - не будет ли эта, так сказать негоция...
супротивна гражданским законам и дальнейшим, видам России... - Здесь
Манилов, сделавши движение головой, очень значительно посмотрел на Чичикова,
показав в чертах своего лица и в сжатых губах такое глубокое выражение,
какое может быть только у слишком умного министра в минуту самого
головоломного дела.
- Нет, не будет, - твердо сказал Чичиков.
- Так вы полагаете?
- Я полагаю, что все будет хорошо.
- А если хорошо, то и я не против, - успокоившись, сказал Манилов.
- Тогда нам остается условиться только в цене...
- Как в цене? - опять испуганно воскликнул Манилов. - Неужели вы
полагаете, что я за умершие души стану брать деньги... Нет уж, если вам
пришло такое фантастическое желание, то я передаю их вам совершенно
безынтересно...
Этими словами он такое удовольствие доставил Чичикову, что тот чуть не
подпрыгнул от радости.
- Ах, мой друг? - сердечно воскликнул он, протягивая Манилову руку. -
Если бы вы знали, какую услугу сейчас вы оказали человеку без роду и
племени. Да и действительно, чего только я не потерпел! Каких гонений и
преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? За то, что
соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице
беспомощной и сироте горемыке!..
При этих словах Чичиков отер платком набежавшие слезы. Манилов был
совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго
смотрели молча в глаза, в которых видны были слезы...
И вот герой наш в весьма довольном расположении духа уже катил в своей
бричке по столбовой дороге. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие
по его лицу, были, видно, приятны ему и вызывали довольную усмешку.
Кучер Селифан, изрядно подвыпивший у дворовых людей Манилова, делал в
это время замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой
стороны. (Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида,
будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжная каурой масти
трудились от всего сердца.)
- Хитри, хитри! Вот я тебя перехитрю! - говорил Селифан и,
перегнувшись, хлестнул чубарого кнутом. - Ты знай свое дело, панталонник
немецкий! Вон гнедой, он справно сполняет свой долг, и я ему с охотой дам
лишнюю меру, потому он почтенный конь... Ну, ну! Что потряхиваешь ушами? Ты,
дурак, слушай, коли говорят. Куда, куда морду воротишь, Бонапарт проклятый!
- прикрикнул Селифан и опять стегнул чубарого. - Ты живи по правде, коли
хочешь, чтоб тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие
люди. А ежели хороший человек, с ним и выпить и закусить одно удовольствие.
Хорошему человеку везде почтение. Вот барина нашего всякий уважает, потому
что он справно сполняет службу государскую, потому что он есть сколеский
советник, а ты варвар...
Если бы Чичиков прислушался к рассуждениям Селифана, он бы много узнал
подробностей, относившихся лично к нему, но, покачиваясь в бричке, он сладко
дремал, и только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть в
окошечко.
Все небо было обложено тучами, и пыльная почтовая дорога уже
опрыскивалась каплями дождя.
Другой громовый удар раздался громче и ближе, и дождь вдруг хлынул как
из ведра. Это заставило Чичикова задернуть кожаные занавески на окошечках и
крикнуть Селифану, чтобы он ехал поскорей.
Подобрав вожжи и повернув почему-то направо, на перекрестную дорогу,
Селифан прикрикнул:
- Эй вы, почтенные! - и пустился вскачь, мало размышляя о том, куда
ведет взятая дорога.
Темнело. Дождь, казалось, зарядил надолго. Дорога замесилась грязью, и
лошади уже усталой рысцой тащили бричку.
- Селифан! - высунувшись из брички, крикнул Чичиков.
----------------------------------------------------------------------------
Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
На туманных очертаниях зимнего вечернего Санкт-Петербурга голос автора:
- Очень сомнительно, господа, чтобы избранный нами герой вам
понравился. Дамам он не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо
дамы требуют, чтоб герой был решительное совершенство, а если у него
какое-нибудь душевное или телесное пятнышко, тогда беда!
Увы! Все это автору известно. И все же он не может взять в герои
добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному
человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и
нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что
изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет
добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.
- Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..
На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через
Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в
тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы
и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному
столбу.
- Коллежский советник, - рекомендует автор, - Павел Иванович Чичиков.
Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко
увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием
поверенного...
Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин,
укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин
испуганно остановился.
- Чичиков! - недовольно воскликнул он. - Опять вы!
- Господин секретарь... - униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и,
ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь
отстранил Чичикова и двинулся было вперед.
- Ради бога! - вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще
стал о чем-то просить...
Налетевший ветер заволок их снежной завесой.
А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную
залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели
немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через
залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного
кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то "странной
личности в темных очках", сидевшей в одиночестве с газетой...
Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское.
Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и
обольстителен Чичиков.
- Из поручений Чичикову досталось, - говорит автор, - похлопотать о
заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося
имения...
Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков
наливает в бокалы шампанское.
- Ну-с, и что же вы от меня хотите? - отрываясь от бумаг, спрашивает
секретарь.
- Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, - наклоняясь ближе, тихонько
объясняет Чичиков, - половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы
не было каких-либо...
Не дослушав его; секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на
спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.
Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку
денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку
салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный
глаз, спросил:
- А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?
- Числятся-с...
- Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? - рассмеялся секретарь и, взяв
одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. - Один умер, другой
родится, а все в дело годится, - подмигнув, весело добавил он и
снисходительно похлопал Чичикова по плечу.
- Жду вас завтра, - прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел. .
Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит, ему вслед. Лицо его
постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: - Ах, я
Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как
живые... Стало быть живые!
Подойдя к столу он залпом выпивает налитый бокал и застывает,
пораженный необычайной мыслью. - Да накупи я всех этих, которые вымерли,
положим, тысячу... Да, положим, заложи их в опекунский совет по двести
рублей на душу... - считает, шевеля губами. - Двести тысяч! - хрипло
выдавил, он. - Двести тысяч капиталу! Боже мой! - хватается за голову,
валится на диван, смеется... Внезапно на лице его страх. - Хлопотливо,
конечно... - опасливо оглядываясь, тихо произносит он. - Страшно... Но кто
же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен
пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, не
оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! - дрожа от
волнения, повторяет Чичиков. - А время удобное, недавно была эпидемия.
Народу вымерло, слава богу, немало...
Крестится. Решительно поднимается. Берет со стола колокольчик и с силой
звонит.
Звон колокольчика подхватили валдайские бубенцы, и по весенней
столбовой дороге, разбрызгивая дождевые лужи, промчалась быстрая тройка с
закрытой холостяцкой бричкой.
По гребню холма, среди крылатых мельниц, пролетела тройка, мимо серой,
пустынной деревушки пронеслась она и вдруг, замедлив бег, остановилась на
горе, около кладбища, спугнув зычным ямщицким "тпрррууу" стаю ворон с
высоких берез.
Из брички тотчас же выскочил небольшой человек в дорожной шинели и
картузе; оглянувшись по сторонам, он ловко прошмыгнул через кладбищенскую
изгородь... и появился на бугорке среди могил и крестов. Это Чичиков.
Осмотрев кладбище, он деловито начал считать белые кресты на свежих
могилах... Внезапно послышался отдаленный колокольный перезвон. Чичиков
вздрогнул, перескочил на одну из самых высоких могил и, вытянувшись,
увидел...
Невдалеке, под горой, город. Блестят кресты церквей, белеют здания,
виднеется пожарная каланча.
Переваливаясь по ухабам, пугая свиней и гусей, бричка Чичикова въехала
в город, причем въезд ее не произвел в городе никакого шума и не был
сопровожден ничем особенным. Только два подвыпивших мужика, стоящие около
кабака, сделали свои замечания, относящиеся более к экипажу, чем к сидевшему
в нем Чичикову.
- Вишь ты, - сказал один другому, - какое колесо! Что ты думаешь, кум,
доедет то колесо, если б случилось, в Москву, или не доедет?
- Доедет... - отвечал другой.
- А в Казань-то, я думаю, не доедет?
- В Казань не доедет...
А бричка между тем подъехала к облупленному зданию с полусмытой
вывеской "Гостиница" и, сделав порядочный скачок на ухабе, скрылась в
воротах...
- ...Приехав в город, герой наш развил необыкновенную деятельность
насчет визитов... - говорит голос автора. - Первым был он с почтением у
губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок
собой, имел на шее "Анну", впрочем, был большой добряк и даже сам иногда
вышивал на тюле... {Каждому из этих персонажей необходимо лаконичное
изобразительное решение.}
...От губернатора он заехал к вице-губернатору, и, хотя тот имел чин
статского советника, Чичиков "по ошибке" дважды сказал ему "ваше
превосходительство"...
...Затем он побывал у прокурора, человека весьма серьезного и
молчаливого...
...У председателя палаты, весьма любезного и рассудительного
человека...
...У почтмейстера, большого остряка и философа...
...У полицмейстера, мужчины мрачного вида, который, между прочим,
пригласил нашего героя пожаловать к нему в тот же день на вечеринку...
Гостиная в доме полицмейстера. Гости. Говор. Бренчат клавикорды. В
открытую дверь из гостиной видна часть комнаты, где, судя по восклицаниям:
"Черви! Пикенция! Крести! Пичук!", играют в карты.
Гости, их человек 15-17, группами и парами расположились по бокам
гостиной, в центре же, около клавикорд, вернее, вокруг играющей на
клавикордах пышной, молодящейся дамы, сгруппировалась сравнительно молодая
часть гостей. Явно рисуясь, дама играет мелодию цыганского романса, сбоку,
увиваясь около нее, переворачивает ноты грузинский князь Чипхайхиладзе.
В углу на диване председатель палаты - Иван Григорьевич и Чичиков.
- Простите... кто это? - кивнув в сторону дамы, спросил Чичиков.
- Анна Григорьевна... - ухмыльнувшись, ответил председатель. - Дама
приятная во всех отношениях...
Дама, очевидно почувствовав на себе их взгляд, повернулась и, с силой
нажав на клавикорды, устремила в свою очередь насмешливо-кокетливый взгляд в
сторону Чичикова. Смутившись, Чичиков отвернулся и увидел "странную личность
в темных очках". "Личность" одиноко сидела около большого зеркала.
Нагнувшись к уху председателя, Чичиков спросил:
- А это кто?
Мельком взглянув на "личность", председатель вполголоса шепнул:
- Шпион... Недавно приехал...
Чичиков, вздрогнув, метнул и сторону "личности" настороженный взгляд...
Но, заметив выходящих из карточной Манилова _и Собакевича, снова наклонился
с вопросом к председательскому уху.
- Помещики Манилов и Собакевич, - ответил тот.
- Так, так, так, - произнес Чичиков, внимательно приглядываясь к тому и
другому.
- И сколько же у каждого душ? - спросил он вполголоса.
Председатель, прищурившись, соображает, потом что-то шепчет Чичикову в
ухо.
- Так, так... - оживляется Чичиков и, повернувшись к председателю
ближе, спрашивает:
- А скажите, Иван Григорьевич, не было ли у них в имениях оспы или
повальной горячки?
Председатель в удивлении отшатывается... В это время в группе около
клавикордов, куда подошли Манилов и Собакевич, раздался веселый,
восторженный смех Манилова. Очевидно, князь Чипхайхиладзе рассказал что-то
смешное. Председатель подводит к ним Чичикова и представляет его. Склонив
голову набок и обольстительно улыбаясь, Чичиков легко шаркает, кланяется.
Собакевич, пожимая его руку, наступает ему на ногу... Сморщившись от боли,
Чичиков подскакивает. - Прошу прощения... - сконфуженный, басит Собакевич.
Общий смех... Картина...
Карточная комната. Редкие восклицания. Свечи. Дым. Игра идет на двух
столах. За одним Беребендровский, Перхуновский, тщедушный инспектор
врачебной управы и весьма пожилая, почтенная дама. За другим - почтмейстер,
полицмейстер, прокурор и Ноздрев. Все играющие в приличных фраках, только
Ноздрев в каком-то архалуке, да к тому же одна бакенбарда у него меньше
другой. Партнеры Ноздрева держат карты у груди так, чтобы он не смог
подсмотреть.
- Пошел тамбовский мужик, - сказал полицмейстер, бросив на стол карту.
- А я его по усам, - вскричал Ноздрев, хлестнув картой. Играющие не
спускают глаз с рук Ноздрева.
- Пошла старая попадья, - задумчиво произнес прокурор, кладя на стол
даму. Почтмейстер и полицмейстер бросают по маленькой.
- А я ее по усам, - сказал Ноздрев, кроя валетом даму и забирая взятку
себе.
- Эге-ге-ге! Позволь! Позволь! - вскричали играющие, хватая взятку
Ноздрева.
- Валетом даму?..
Спор. Восклицания...
В дверях появляется председатель с Чичиковым. Спор оборвался. Играющие
обернулись. Чичиков приветливо всем кланяется. Вдруг Ноздрев, вырвав руку со
взяткой, вскакивает и, широко раскрыв объятия,
Громко кричит:
- Ба! Ба! Какими судьбами?! - Чичиков в изумлении остановился.
_- А мы все утро говорили о тебе... - направляясь к нему, продолжает
Ноздрев. - Смотри, говорю, если мы не встретим...
Тихо председателю:
- Как его фамилия?
- Чичиков, - ответил председатель.
- Смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова! - Ноздрев бесцеремонно
ударяет растерянного Чичикова по плечу. Чиновники хихикают.
- Ну, поцелуй меня, душа моя! - говорит Ноздрев и, обняв Чичикова,
крепко его целует...
- ...Уже более недели Павел Иванович, - говорит автор, - жил в городе,
разъезжая по вечерникам и обедам, проводя, как говорится, очень приятно
время... Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить
помещиков Манилова и Собакевича...
На этих словах мы видим голые ноги Чичикова в большом тазу с водой,
затем всю его фигуру. Высокий, худощавый детина с крупным носом и губами
(крепостной Петрушка) тщательно обтирает мокрой губкой полное тело своего
барина.
- Ты, Петрушка, - говорит ему Чичиков, - смотри здесь за комнатой и
чемоданом. Да сходи, брат, что ли, в баню, а то от тебя черт знает чем
несет...
- Ладно... - хмуро басит Петрушка, продолжая свое дело.
Другой крепостной нашего героя, кучер Селифан, коренастый мужичок
небольшого роста, стоял в ожидании барина у крыльца и, попыхивая самодельной
трубкой, оправлял до блеска начищенную сбрую на запряженной в бричку тройке.
Но вот на лестнице показался Чичиков. На плечи его была накинута шинель
на больших медведях, и в руках он держал ларец-шкатулку красного дерева.
Поддерживаемый Петрушкой то с одной то с другой стороны, он спустился с
лестницы и стал усаживаться в бричку.
Заткнув трубку за пояс, Селифан вскочил на козлы. Захлопнув дверцу
брички, Петрушка, издав какой-то зычный звук, махнул Селифану рукой, и
бричка с грохотом выехала из ворот на улицу...
На высоком юру барский дом самой обычной архитектуры. Около него на
пригорке между березами красуется беседка с плоским куполом, голубыми
колоннами и надписью: "Храм уединенного размышления". Возле беседки на
скамейке сидит, попыхивая трубкой, Манилов и мечтательно смотрит в небо...
Сзади на цыпочках к нему подкрадывается Манилова.
- Душенька! - нежно окликает она его.
- Ах!.. - полувскрикнул Манилов и, обернувшись, сладко потянулся к
жене. Манилова целует его... и, пряча за спиною руку, нежненько просит:
- Разинь, душенька, ротик...
Манилов, зажмурив глаза, широко открывает рот. Манилова, жеманничая,
кладет ему в рот конфетку. Манилов жует, счастливо смеется и снова
принимается целовать супругу.
Из-за беседки появляется мужик в заплатанных штанах и шапкой в руке.
Дико смотрит на нежную сцену.
Манилова, заметив мужика, выдирается из объятий.
Мужик поклонился и, почесывая пятерней в затылке, сказал:
- Позволь, барин, отлучиться, подать заработать... Манилов, зевнув,
махнул рукой.
- Ступай, голубчик.
Мужик медленно поплелся, а Манилой опять обнял Манилову, прижался к
ней, вздохнул и, указав рукою на пруд, покрытый зеленой тиной, мечтательно
заговорил:
- А хорошо бы, душенька, через этот пруд выстроить каменный мост, на
котором бы были по обеим сторонам лавки... и чтобы в них сидели купцы.
Манилов тычет рукой по воздуху, показывая, как купцы сидят рядами...
- И... и продавали бы разные мелкие товары... А?
Манилова восхищенно хлопает в ладоши, смеется и обнимает мужа.
Поцелуй...
Из-за беседки появляется приказчик (пухлый человек со свиными
глазками). Некоторое время молча наблюдает Маниловых, потом кашляет.
Манилова оборачивается.
- Ах!..
Манилов, отряхиваясь:
- Что тебе, любезный?..
Вдали послышался знакомый звон бубенцов чичиковской тройки.
- Хорошо бы, барин... - откашлявшись, начинает приказчик.
Колокольчики зазвенели ближе и ясней. Маниловы ахнули, обернулись,
взбежали повыше... смотрят вдаль...
- К нам! К нам! - восторженно закричал Манилов и от радости заплясал
какой-то нелепый танец, затем сорвался и побежал; Манилова, взвизгнув,
ринулась за ним...
Гостиная. Стол. Диван. Щегольская мебель, но одно кресло обтянуто
рогожкой, другое без ножки...
В дверях, раскланиваясь, приседая и пропихивая друг друга, Чичиков и
Манилов.
- Извольте вы...
- Нет уж, вы...
- Нет - вы...
- Да отчего же?
- Ну, - уж оттого.
А наконец, боком втискиваются в гостиную сразу оба, после чего Манилов
немедленно оборачивается к жене, стоящей у зеркала.
- Душенька! Павел Иванович!
Чичиков легко подскочил к Маниловой и не без удовольствия прильнул к ее
руке.
- Вы очень обрадовали нас своим приездом, - несколько картавя,
проговорила Манилова.
- Да, да, Павел Иванович... - подхватил Манилов. Он подталкивает под
Чичикова кресло, но кресло, наклонившись, падает, и Манилов, как ужаленный,
схватывает Чичикова за талию.
- Нет, нет, не сдадитесь. Оно еще не готово. Вот сюда, пожалуйста.
Пятит его в кресло, покрытое рогожей... Манилова вскрикивает:
- Ах нет, и это не готово!
Отдергивает Манилов Чичикова. Тогда тот, легким поворотом,
освободившись от "опеки", опускается на стул.
- Позвольте я посижу на стуле.
- Ах, позвольте вам этого не позволить!.. - восторженно вскрикивает
Манилов и, стащив смущенного Чичикова со стула, заботливо усаживает его при
помощи жены в большое мягкое кресло. - Вот здесь вам будет удобнее, -
успокоившись, наконец, сказал Манилов и уселся на диван напротив.
- Ну, как вам показался наш город? - подсаживаясь к мужу, спросила
Манилова.
- Очень хороший город, прекрасный город, - улыбаясь, ответил ей
Чичиков, приложив при этом руку к сердцу.
- А как вы нашли нашего губернатора? - кокетливо продолжала Манилова.
- О, препочтеннейший человек, - восторженно отзывается Чичиков. - И
какой искусник. Как хорошо он вышивает различные узоры...
- А вице-губернатор, не правда ли, какой... - закатив глаза, спросил
Манилой.
- Очень, очень достойный человек...
- А полицмейстер? Не правда ли? - вскричала Манилова.
- Черезвычайно приятный, чрезвычайно!..
Манилов тянется к Чичикову.
- Ах, Павел Иванович! Вашим посещением вы такое доставили нам
наслаждение, такое наслаждение...
Чичиков приподнимается:
- Помилуйте... что я, ничтожный человек...
- О, Павел Иванович! - вскричал Манилов. - Я бы с радостью отдал
половину моего состояния, чтобы иметь часть тех прекрасных достоинств,
которые вы...
- Нет, нет, - перебивает его Чичиков. - Это я бы почел за величайшее
счастье...
- Ах, Павел Иванович! - зажмурив от восторга глаза, вскрикивает Манилов
и заключает Чичикова в объятия...
Манилова, засмеявшись счастливым смехом, убегает...
Чичиков в то время, пока Манилов висит у него на шее, вынимает часы,
украдкой смотрит время, становится серьезным, легонько освобождается из
объятий и говорит:
- Мне бы хотелось, почтеннейший друг, поговорить с вами об одном очень
нужном деле.
- В таком случае позвольте мне попросить вас в мой кабинет, - сказал
Манилов и повел Чичикова... в соседнюю с гостиной комнату.
- Вот мой уголок!
- Приятная комнатка, - заметил Чичиков, окинувши ее глазами.
Комнатка была точно не без приятности: стены были выкрашены какой-то
голубенькой краской, несколько стульев, одно кресло, стол, на котором лежала
одна книжка и несколько листов бумаги, но больше всего здесь было табаку. Он
был в разных видах: в картузах, в табашнице и, наконец, насыпан был просто
кучей на стуле.
- Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, - пригласил
Манилов. Чичиков сел.
- Позвольте вас попотчевать трубочкой.
- Я не курю... - ласково ответил Чичиков как бы с видом сожаления.
- Отчего же? - тоже ласково и с видом сожаления спросил Манилов.
- Не сделал привычки, боюсь: говорят, трубка губит.
- Позвольте вам заметить, что это предубеждение, - раскуривая трубку,
сказал Манилов. - Курить табак гораздо здоровее, чем нюхать...
- Возможно, возможно... - как бы согласился Чичиков, - но позвольте,
любезный друг, прежде одну просьбу... - проговорил он голосом, в котором
отдалось какое-то странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего он
оглянулся назад.
Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся и даже, встав, закрыл
поплотнее двери, вернулся обратно и, уставившись на Чичикова, с величайшим
вниманием приготовился слушать.
- Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? - спросил его
Чичиков.
- Да уж давно... - с недоумением ответил Манилов.
- А много ли с того времени умерло у вас крестьян?
- Очень... очень многие умирали, - не спуская с Чичикова глаз, ответил
Манилов. - А для каких причин вам это нужно? - сладко спросил он.
Чичиков беспокойно оглянулся на дверь, Манилов тоже оглянулся и еще
ближе наклонился к Чичикову.
- Я бы хотел купить... мертвых...
Манилов отшатывается, дико смотрит на Чичикова.
- Как-с? Извините... Мне послышалось престранное слово...
Чичиков смотрит в упор на Манилова и спокойно повторяет:
- Я полагаю приобрести мертвых крестьян... Манилов тут же выронил чубук
с трубкой на пол и, оцепенев от ужаса, уставился с разинутым ртом на
Чичикова. Некоторое время оба они сидели неподвижна, вперив друг в друга
глаза, как те портреты, что вешались в старину один против другого, по обеим
сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку и поглядел снизу Чичикову в
лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки, не пошутил ли он.
- Но, мне кажется, вы затрудняетесь? - заметил ему Чичиков.
- Я?.. Нет, я не то... - с трудом проговорил Манилов. - Но я...
извините, не могу постичь... Может быть, здесь... в этом выраженном вами...
скрыто другое... Может, вы изволили выразиться так для красоты слога?
- Нет, - перебил его Чичиков, - я разумею приобрести именно мертвых.
Манилов совершенно растерялся и вместо какого-нибудь вопроса принялся
молча посасывать свои чубук, причем так сильно, что тот начал хрипеть, как
фагот.
- Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения? - спросил его Чичиков.
- О, помилуйте, ничуть!.. Но позвольте спросить, - испуганно взглянув
на гостя, с трудом проговорил он, - не будет ли эта, так сказать негоция...
супротивна гражданским законам и дальнейшим, видам России... - Здесь
Манилов, сделавши движение головой, очень значительно посмотрел на Чичикова,
показав в чертах своего лица и в сжатых губах такое глубокое выражение,
какое может быть только у слишком умного министра в минуту самого
головоломного дела.
- Нет, не будет, - твердо сказал Чичиков.
- Так вы полагаете?
- Я полагаю, что все будет хорошо.
- А если хорошо, то и я не против, - успокоившись, сказал Манилов.
- Тогда нам остается условиться только в цене...
- Как в цене? - опять испуганно воскликнул Манилов. - Неужели вы
полагаете, что я за умершие души стану брать деньги... Нет уж, если вам
пришло такое фантастическое желание, то я передаю их вам совершенно
безынтересно...
Этими словами он такое удовольствие доставил Чичикову, что тот чуть не
подпрыгнул от радости.
- Ах, мой друг? - сердечно воскликнул он, протягивая Манилову руку. -
Если бы вы знали, какую услугу сейчас вы оказали человеку без роду и
племени. Да и действительно, чего только я не потерпел! Каких гонений и
преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? За то, что
соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице
беспомощной и сироте горемыке!..
При этих словах Чичиков отер платком набежавшие слезы. Манилов был
совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго
смотрели молча в глаза, в которых видны были слезы...
И вот герой наш в весьма довольном расположении духа уже катил в своей
бричке по столбовой дороге. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие
по его лицу, были, видно, приятны ему и вызывали довольную усмешку.
Кучер Селифан, изрядно подвыпивший у дворовых людей Манилова, делал в
это время замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой
стороны. (Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида,
будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжная каурой масти
трудились от всего сердца.)
- Хитри, хитри! Вот я тебя перехитрю! - говорил Селифан и,
перегнувшись, хлестнул чубарого кнутом. - Ты знай свое дело, панталонник
немецкий! Вон гнедой, он справно сполняет свой долг, и я ему с охотой дам
лишнюю меру, потому он почтенный конь... Ну, ну! Что потряхиваешь ушами? Ты,
дурак, слушай, коли говорят. Куда, куда морду воротишь, Бонапарт проклятый!
- прикрикнул Селифан и опять стегнул чубарого. - Ты живи по правде, коли
хочешь, чтоб тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие
люди. А ежели хороший человек, с ним и выпить и закусить одно удовольствие.
Хорошему человеку везде почтение. Вот барина нашего всякий уважает, потому
что он справно сполняет службу государскую, потому что он есть сколеский
советник, а ты варвар...
Если бы Чичиков прислушался к рассуждениям Селифана, он бы много узнал
подробностей, относившихся лично к нему, но, покачиваясь в бричке, он сладко
дремал, и только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть в
окошечко.
Все небо было обложено тучами, и пыльная почтовая дорога уже
опрыскивалась каплями дождя.
Другой громовый удар раздался громче и ближе, и дождь вдруг хлынул как
из ведра. Это заставило Чичикова задернуть кожаные занавески на окошечках и
крикнуть Селифану, чтобы он ехал поскорей.
Подобрав вожжи и повернув почему-то направо, на перекрестную дорогу,
Селифан прикрикнул:
- Эй вы, почтенные! - и пустился вскачь, мало размышляя о том, куда
ведет взятая дорога.
Темнело. Дождь, казалось, зарядил надолго. Дорога замесилась грязью, и
лошади уже усталой рысцой тащили бричку.
- Селифан! - высунувшись из брички, крикнул Чичиков.